4
Лежа щекой на своей сумке под сосной и притворяясь спящей, Ли наблюдала за ним сквозь полуприкрытые ресницы. Если бы не картина — портрет черного красавца Харона — она бы ни за что не поверила, что этот человек и есть Сеньор.
Правда, внешность его в точности соответствовала описанию. Он сидел, скрестив ноги, в одной рубашке, небрежно отбросил в сторону треуголку, глядя на долину, окруженную горами с отвесными склонами, и жевал веточку дикорастущего тмина. Волосы его были забраны назад и кое-как связаны в косичку. В лучах южного солнца они отливали золотом, перемежающимся с густыми, землистого цвета тенями — то, что казалось таким странным в описании и неожиданным в действительности. Черная лента спадала ему на спину. Непринужденная улыбка и странный дьявольский изгиб бровей делали его лицо чем-то похожим на сатира, смеющегося и в то же время свирепого.
Сам себя он не расхваливал. И хотя обычно он двигался легко и свободно, при резком повороте терял равновесие. Пока они шли по узкому ущелью, так случалось уже трижды. Она поначалу испугалась, что у него начинается лихорадка, но других симптомов заметно не было — разве что, когда она обращалась к нему, он мог повернуться в другую сторону.
Человек с плохим чувством равновесия и нечеткими рефлексами не мог быть хорошим фехтовальщиком, хотя и носил на боку рапиру. Не мог он быть и искусным наездником, а Сеньор отличался и в том, и в другом.
Но оставался еще портрет черного коня. И его легендарное умение общаться с животными — он просил волка выполнить его приказ так, словно говорил с разумным существом, а не с диким зверем. А его необычные глаза и волосы — золотые, позолоченно-шоколадные, по которым, собственно, она и нашла его — след вел от самого Лиона, где все знали об эксцентричном англичанине с манерами истинного дворянина, который прекрасно говорил по-французски и поселился по непонятным причинам в полуразрушенном замке, точнее просто в груде камней.
Она нашла его. Он и был Сеньор дю Минюи — Принц Полуночи. Это было несомненно.
Просто он оказался не таким, как она представляла.
По правде говоря, она почти жалела его. Дойти до такого — жить в полном одиночестве, в запустении, есть что попало — скудные дары бесплодной земли, в окружении нескольких уток и волка. И это после того, кем он был и что делал. Тут вполне можно было сойти с ума.
Он взглянул на нее. Ли по-прежнему притворялась спящей — ей не хотелось ни говорить, ни двигаться. Сквозь сетку ресниц она увидела, как он поднялся, подтянувшись за ветку дерева для устойчивости.
Он стоял не шевелясь на краю каньона, вполоборота к ней, но внимание его было обращено куда-то вдаль, словно он пытался разобрать слова еле слышимой песни. Широкие рукава рубашки шевелил слабый ветер. Оборки простого кружева у запястьев трепетали, тонкая ткань не могла скрыть очертания широких плеч. Шов сзади немного разошелся, и, если его не зашить, он совсем разорвется, а высокие сапоги из мягкой кожи не мешало бы хорошенько почистить. Пятно голубой краски на рукаве у локтя нарушало молочную белизну дорогого полотна.
Он казался очень одиноким.
Ли беспокойно поерзала, уткнувшись лицом в руки. Резкий запах сосновых иголок окутывал ее. Она закрыла глаза. Все тело ее хотело спать, отдыхать и восстанавливать силы, но душа противилась этому. Нужно было принимать решения, находить ответы на вопросы, строить новые планы, раз прежние не удались. Ей было не до чувствительности. Если он не хочет учить ее — или не может, она вынуждена будет избрать другой путь.
Но сначала она вернет ему долг. Она останется с ним, пока не минует угроза лихорадки, хотя он в такую опасность и не верит. И еще она надеялась, что безжалостное провидение сотворит всего одно чудо и вернет ему волка целым и невредимым.
С.Т. четыре раза предлагал понести ее сумку, но она всякий раз отказывалась. Это вызывало у него раздражение: она умела простое вежливое предложение превратить в чрезмерное покушение на ее достоинство, словно он не сумку предложил ей понести, а попытался просунуть руку ей под рубашку.
Конечно, он бы совсем не возражал против того, чтобы просунуть руку под рубашку. Или еще что-нибудь такое сделать. Он шел позади нее, видел перед собой ее ноги и контуры женской фигуры под широкой плисовой курткой и улыбался своим мыслям.
— Итак, — сказал он, когда они шли уже достаточно, чтобы молчание стало тягостным, — откуда вы родом, мисс Страхан?
— Не смейте меня так называть. — Она тяжело ступила с большой каменной глыбы вниз, одновременно резко поворачиваясь, как того требовала тропа, по которой они шли.
С.Т. последовал за ней, но от слишком поспешного поворота потерял равновесие и вынужден был схватиться за ветку дерева, чтобы не упасть. Сильный приступ головокружения начался с утра, когда он проснулся и поднял голову от подушки.
Комната пришла в движение, быстро вращаясь вокруг него, словно гигантский разноцветный шар.
По прошествии трех лет он наполовину уже смирился с легкой дурнотой, преследующей его почти постоянно, с потерей ориентации, когда он закрывал глаза или слишком резко поворачивал голову. Но эти приступы возникали внезапно и отличались по силе. Иногда он не мог встать с кровати без того, чтобы не упасть. Иногда он мог усилием воли подавить подступающую к горлу тошноту, сосредоточиться на неподвижных предметах и даже идти — только не очень быстро.
Спуск с горы напоминал игру в рулетку. Резкий шорох листьев, потревоженных, когда он, неловко споткнувшись, ухватился за дерево, заставил ее обернуться. Он с вызовом посмотрел на нее.
— А как вы хотите, чтобы я вас называл?
Она отвернулась и продолжала идти вперед.
— Фред? — спросил он. — Вильям? Вельзевул? Ровер? Нет, послушайте, я придумал. Драчун — ну как, идет?
Она остановилась и резко повернулась к нему — так резко, что он был вынужден опереться одной рукой о выступ скалы, а другой схватиться за нее, чтобы не упасть лицом вниз. Она стояла, не шелохнувшись, и плечо ее, которое он судорожно сжимал, было надежной ему опорой. Приступ дурноты прошел.
— Было бы глупо, — сказала она бесстрастно, — носить мужскую одежду и зваться женским именем. Разве не так, месье?
С.Т. приказывал себе снять руку с ее плеча, но не делал этого. Впервые он коснулся ее, когда она была в нормальном состоянии, и она не приказывала ему отпустить ее.
— Да, это убедительно, — сказал он и попытался улыбнуться ей.
Какое-то мгновение ему казалось, что его намерение встретит успех. В глазах ее что-то дрогнуло, черные ресницы опустились, скрыв на миг голубизну, но, когда она взглянула на него, глаза ее были ледяными.
— Что с вами такое, что вы так неловки? — она попыталась высвободить плечо.
С.Т. тут же убрал руку.
— Общая неумелость, как вы видите. — Он оперся на другую руку, прижимаясь к карнизу скалы и стараясь выглядеть как можно более небрежно. — Есть еще жалобы, Солнышко?
— С вами что-то неладно, — сказал она. Он попробовал, глядя на нее в упор, заставить отвести глаза.
— Спасибо.
— Что с вами?
— Отстаньте от меня, мадемуазель.
— Ради Бога, не называйте меня так, ведь нас могут услышать.
— Ах да, мы все должны думать, что вы — эдакий здоровый детина, да? В таком случае, отстань, ты, сукин сын. Ну, как, это устраивает ваше мужское самолюбие?
Казалось, ее нельзя было вывести из себя. Она только пристально посмотрела на него, и он испытал такую же неловкость, как если бы стоял раздетым на Елисейских полях. Он глубоко вздохнул, выдерживая ее взгляд, чувствуя себя упрямым и глупым, каким, без сомнения, ей казался. Но он не мог сказать ей правду. Язык бы не повернулся произнести слова: я оглох. Я наполовину глухой, я больше не могу сохранять равновесие. Я не могу слышать, и не могу ездить верхом, и не могу драться, и едва могу спуститься с холма, не упав при этом вниз лицом.
Она знала. Как могла не знать? Она не сводила с него своих ледяных глаз. О небо, она была так прекрасна, а он — просто неловкая спотыкающаяся, нелепая тень того, кем был раньше, и он готов был бы лгать, как Люцифер, чтобы заполучить ее, только бы знать, что это у него выйдет… Но на это была слабая надежда. Поэтому ему оставалось только держаться за свою тупоголовую гордость.
— В любом случае вам незачем идти со мной. Вас никто не звал, — сказал он.
«Блестящий образец ума, подросток и тот придумал бы лучше», — с досадой отметил он.
Снова какая-то заминка, снова хмуро отведены глаза. Она уперлась взглядом ему в грудь, и он мог наблюдать, как она думает взвешивая «за» и «против».
— Я вам нужна, — промолвила она наконец.
Не «хочу». Не «мне приятно в вашем обществе». Не «я думаю, мы бы могли понравиться друг другу».
Просто долг. Видимо, она уже давно решила, что он ей бесполезен в осуществлении первоначального плана. Что, кстати, так и было. Но он бы предпочел сам ее осадить.
— Премного благодарен, — сказал он, не скрывая сарказма. — Но мне ваша помощь не нужна, мисс Страхан, — по правде сказать, вы скорее не помощь, а обуза. Вы можете думать, что ваша одежда обманет француза, но Немо ни за что не подойдет ко мне, пока вы упорствуете и крадетесь где-то рядом.
Она пожала плечами.
— Тогда скажите мне, когда отойти в сторону.
— Дьявол! — он шумно выдохнул воздух. — Неужели вы ничего не знаете о чутье животных? Он обнаружит меня задолго до того, как я замечу его. Оставьте меня, мисс Страхан, если вам больше не требуется моя помощь. Просто оставьте меня.
Оттолкнувшись от скалы, он прошел мимо, едва не касаясь ее. Не останавливаясь, он спустился до следующего поворота тропы и миновал его подчеркнуто спокойно, не забывая касаться рукой скалы, а перед глазами держать ровный ствол дерева, чтобы обуздывать головокружение. Он не слышал никакого движения на тропе за спиной. Ему удалось бросить быстрый взгляд вверх через заросли кустарника и увидеть, что она все еще стоит на том же месте, словно поняла его буквально.
Отлично. Великолепно. Он бы позволил ей тащиться следом за ним, если бы она проявила хоть малейшую вежливость. По правде сказать, если Немо можно еще найти, он нашел бы его с ней или без нее. По правде сказать, ему было очень приятно иметь кого-то рядом, о ком можно заботиться, — о, тупица, помешавшийся на юбках! — устраивать привалы, когда было видно, что ей пора отдохнуть, следить, чтобы она не переутомлялась, чтобы сумасшедшая девчонка не загоняла себя до полусмерти.
Она напоминала ему звереныша. Она все шла и шла, как неразмышляющее животное, как раненый, спотыкающийся олень, — все время вперед, не замечая препятствий и боли. Только бы двигаться — как будто само движение было целью. Разум подсказывал ему бросить ее, ведь он спас достаточно попавших в беду девиц, чтобы хватило на десять жизней. Но душа наполняла его видениями полуночной дороги, скандальной славы… воспоминанием о чувственном, страстном удовольствии, о счастье, жгущем его вены, когда он был в седле или в объятиях женщины.
Любовь всегда была быстротечной, и все кончалось ничем раньше, чем он успевал привязаться. Он вручал себя мечте, но она ускользала. И она погубила его.
Он не должен хоть теперь терять голову.
Но она была совсем не похожа на других.
Может, в этот раз все будет по-другому.
Жалкий шут! Он каждый раз думал, что все будет по-другому. Он каждый раз думал: вот теперь…
Но на этот раз, кажется, в самом деле… Вот теперь…
Проклятие.
К тому времени, когда он достиг деревни, головокружение почти прошло, и осталась только неважная ориентация, с чем он давно научился мириться, и какая-то общая рассеянность, из-за чего он и спотыкался. Он не знал, шла она за ним или нет — ведь эта сумасшедшая могла пойти по любой из множества тропинок, отходящих от той, по которой они шли вместе к деревне, ведущих на север, юг, запад, восток, — да мало ли куда!
Деревушка Ла Пэр гордилась двумя мостиками, перекинутыми через узкую реку, а больше, пожалуй, ничем. Таверна Марка прилепилась к краю утеса между ними. Марк использовал стены старого форта, побелил их, покрыл черепичной крышей и навесил зеленые ставни. Дома деревушки словно вырастали из края ущелья и смотрели на его дно, напоминая пирамиду детских кубиков, которые каким-то чудом не падают вниз.
Когда он впервые оказался здесь, то подумал, что и деревня, и каньон, и мосты, изогнувшиеся в ста футах над узким потоком, очень живописны. Марк смеялся его шуткам, подавал ему доброе красное вино, а кругом было столько простора для Немо! И солнце как нектар, и все это было бесконечно далеко от его прошлого: он перестал от него убегать.
Деревня Ла Пэр стояла на границе у самого подножия Альп, и с монотонной последовательностью переходила из рук в руки — от Каперингов к Габсбургам, а от них — Савойской династии. В данный момент Ла Пэр стояла на французской территории, а Коль дю Нуар — на савойской стороне границы, но любой договор, подписанный в Мадриде, Риме или Вене, мог в один день изменить все это.
Он купил полуразрушенный замок у молодого шевалье, который предпочитал проводить время в Париже, а не в этом захолустье. Замок стал для С.Т. домом, первым домом в его жизни — по крайней мере, первым домом, который он выбрал сам, и одним из немногих мест, где он провел более полугода. Он обнаружил, что ему по душе одиночество. Ему нравилось ложиться спать с заходом солнца — ему, который привык проводить ночь в пирушках, беззакониях, погонях! Он рисовал, спал, копался в каменистой грязи, пытаясь что-то вырастить, — больше ему ничего не было нужно.
До сего дня. До тех пор, пока три года одиночества не сдавили ему грудь, пока страсть и досада не свились в тугой клубок вместе со страхом, что вот он перейдет через мост и увидит шкуру Немо, прибитую к воротам в стене, окружавшую деревню.
Судьба его пощадила. Главные ворота выглядели как всегда, и как всегда нуждались в починке. Сейчас в них застрял экипаж — возница предпринял неразумную попытку пересечь реку и въехать под низкую опускную решетку. Эта чугунная решетка свисала косо над булыжной мостовой еще со средневековых времен, и поэтому было маловероятно, что усилиями мэра, десятка ротозеев, двух кумушек, дававших противоречивые советы, и целой толпы грязных мальчишек ее удастся в ближайшее время поднять прямо, освободив экипаж. С.Т. прошел по другому мосту.
Пост охраны был пуст — тоже обычная история. С.Т. прошел с суверенной территории его величества короля Сардинии, герцога Савойского через официальную границу во Францию, и никто даже попытки не сделал его остановить. Эта свобода от формальностей как нельзя лучше устраивала его, так как избавляла от необходимости выслушивать печальную историю последних любовных похождений лейтенанта.
Он зашел в таверну с черного хода, но Марк только мельком взглянул на него и промчался мимо с подносом вверх по лестнице, где был отдельный салон. С.Т. увидел, часто к окнам общего зала прилипли толпы любопытных, и решил подняться наверх вслед за Марком.
Он уверенно вошел в салон словно на нем были шелковые чулки и венецианский бархат, а не жилет и испачканные штаны. Обычно он не удостаивал своим вниманием комнату наверху, но он умел не хуже других вести себя, как высокородный дворянин, и Марк это хорошо знал. Хозяин таверны только почтительно поклонился, когда С.Т. занял диван и уселся, скрестив ноги, в своей самой вальяжной и небрежной позе.
На узком балконе, выходившем на стену с воротами, сидел разодетый человек в напудренном парике, облокотясь на чугунную ограду, небрежно поигрывая черной тростью с золотым набалдашником и с ухмылкой глазея на уличную суету. Его компаньон со скучающим видом ссутулился за столом, а Марк в это время наливал два бокала своего лучшего коньяка.
С.Т. удостоил приезжих небрежного кивка и поднял палец в знак приказа принести и ему бокал. Марк поспешил к нему с каким-то облегчением, налил из фляги коньяк и поставил ее на боковой столик, многозначительно посмотрев на С.Т. и движением бровей указав на сидящих, торопливо вышел из комнаты.
Это было очень странно. Обычно требовалось немало уговоров и щедрых обещаний прежде, чем Марк согласится расстаться даже с бутылкой обычного вина, не говоря уже о коньяке, С.Т. чуть повернул голову, незаметно изучая путешественников.
Он обнаружил, что этот интерес был взаимным. Мужчина у стола смотрел на него с вызывающим откровением, небрежно опираясь локтем на спинку кресла. На нем был серый сюртук с пышным водопадом кружев у горла, а штаны и жилет — ярко-желтые, как ноготки. Оружием его была трость с вкладной шпагой, более легкой и удобной, чем старая — с треугольным клинком, зато надежная в бою шпага.
Темные глаза незнакомца рассматривали С.Т. так, словно он покупал лошадь на торгах; губы на скучающем лице чуть дрогнули в усмешке, когда С.Т. взглянул ему прямо в глаза. Ничего не говоря, человек снова повернулся лицом к балкону, запустив пальцы в мягкие светло-каштановые волосы, и подпер щеку ладонью.
— Иди сюда, Латур, выпей, — сказал он своему компаньону, — и дай мне надежду, что мы не останемся здесь в заточении на целую ночь.
— Я ничего не могу обещать. — Второй посетитель выпрямился и слегка поклонился. — Очевидно, что эта отвратительная дыра населена клоунами и обезьянами.
— О нет! — тихо произносимые слова так и сочились иронией. — Не могут же они быть бестолковы так же, как мой камердинер, в чью несчастную голову и пришла идея проехать по этому мосту.
Мужчина на балконе мгновение колебался, но затем поклонился, на этот раз глубоко.
— Да, конечно, месье граф. Все именно так, как вы говорите.
— Заходи в комнату и выпей, Латур, — сказал его хозяин низким шелковистым голосом. — И прояви должное уважение. Когда мы одни, меня может позабавить, как ты свешиваешься через поручень балкона, но не в присутствии другого джентльмена.
Латур повиновался, аккуратно ставя трость в угол комнаты. Он встал за креслом графа и взял предложенный бокал коньяка, но пить не стал.
«Странные пташки», — подумал С.Т. и пожалел, что не остался внизу, в общей комнате. Там бы он узнал больше. Крики и болтовня с улицы доносились и до второго этажа, эхом отражаясь от стен салона, в котором царило молчание. С.Т. вздохнул и уставился в свой бокал. Со всей этой суетой он не сможет задержать Марка, чтобы спокойно расспросить его, где бы ни сидеть.
Он пригубил коньяк. По крайней мере, не было очевидных признаков того, что Немо поймали или что в деревне началась лихорадка. Столь важного события, как застрявший экипаж, в Ла Пэр не было, видимо, со времен Крестовых походов. Он снова взглянул в сторону стола и увидел, что молодой дворянин опять наблюдает за ним.
— Мне скучно, Латур, — медленно произнес он. — Скучно. Надо что-то делать.
Слуга по имени Латур неловко переступил с ноги на ногу.
— Не хотите ли, чтобы я распорядился приготовить вам комнату на ночь, милорд?
— Нет… может, позже. Интересно — если мне будет позволена такая дерзость, — он чуть улыбнулся, — могу я надеяться, что этот господин не откажется сыграть со мной в пикет, чтобы убить время?
С.Т. маленькими глотками пил коньяк и опытным глазом профессионала оценивающе смотрел на сидящего перед ним человека. Он не был похож на шулера, скорее, он выглядел как изнывающий от тоски аристократ, чьи карманы набиты деньгами. С.Т., конечно, знал, что нельзя доверять незнакомцам, но с другой стороны, он не любил упускать возможность обстричь овцу, раз уж она ему подвернулась.
— Нет, — сказал он. — Я не могу заставлять свой мозг так много работать, месье. И к тому же я не взял с собой кошелек.
Граф сел прямее.
— Это проклятое место. — Он вскочил и начал ходить из угла в угол. — Я этого не вынесу! Только послушайте этих глупых собак там, внизу. Что они за люди, если так ленивы и никчемны? Скажи им, что я желаю ехать. Латур, ступай и скажи, что я не могу выносить эту тюрьму.
Слуга поклонился. Когда он вышел из комнаты, его хозяин вытащил кошелек и высыпал его содержимое на стол.
— Смотрите, сэр, — воскликнул он, взмахнув рукой в сторону С.Т. — Вот, пожалуйста, — двадцать золотых луидоров. Можете пересчитать их. Да, да — пересчитайте! Я ставлю их на кон, ничего не требуя от вас, — из бескорыстного интереса, если угодно. Сыграем, Боже милостивый, не отказывайте мне в маленьком развлечении!
С.Т. потер ухо. Он начал сомневаться, все ли у этого парня в порядке с головой.
Граф прижал к груди шляпу с перьями, лежавшую на столе, и низко поклонился.
— Умоляю вас. Деньги ничего не значат, они меня не интересуют — все дело в моей натуре. Видите ли, у меня очень живой ум. Я стараюсь вести себя хорошо, правда, стараюсь, даю вам слово. Но если мне нечем заняться, ужас, что я могу натворить.
Он выглядел сумасшедшим. С.Т. пожал плечами и усмехнулся. Он мог бы найти неплохое применение двадцати золотым монетам.
Граф захлопал в ладоши.
— Отлично, отлично, значит, вы будете играть. Идите сюда, садитесь. Позвольте мне представиться. Я из… из Мазана.
Альфонс — Франсуа де Мазан.
С.Т. поклонился, вежливо не замечая маленькой заминки, когда его собеседник называл свое имя.
— С.Т. Мейтланд. К вашим услугам, месье де Мазан.
— А! У вас английская фамилия. — Какое-то мгновение он смотрел на С.Т. со странной алчностью. — Как я люблю англичан!
С.Т. присел к столу.
— Должен вас огорчить, в таком случае, но признаюсь, что я из Флоренции. Мой отец был англичанин. Я его никогда не видел.
— Ах, Флоренция! Прекрасная Италия. Я только что покинул ее. А вы очень мило говорите по-французски.
— Благодарю вас. У меня небольшой талант к языкам. У вас есть карты, сеньор?
Карт у графа не было — отличное доказательство того, что он не был искусным жуликом. С.Т. позвонил, и вскоре они уже распечатывали новую колоду, которую принес Марк. Он тут же вышел, не задержавшись даже посмотреть начало игры. Месье де Мазан был совсем неплохим игроком; хотя С.Т. умышленно проиграл ему две или три первых сдачи, чтобы поддержать его интерес к игре, ему не пришлось для этого особенно стараться. Когда этот господин сдавал снова, С.Т. стал всерьез играть на выигрыш. Золотые луидоры давались ему легко, когда он уделил картам все внимание, и быстро скользили к нему через стол с многообещающим тусклым цветом металла.
Когда все двадцать легли возле С.Т., граф любезно предложил прекратить игру, а С.Т. не менее любезно настаивал на том, чтобы поставить на кон все, что выиграл. Старая страсть, радость азарта, оживала в нем.
— Благослови вас Бог, — сказал граф. — Вы просто спасаете мне жизнь. Вот, смотрите — еще пять сотен ливров против ваших луидоров. — Он смотрел, как С.Т. собирает карты. Так вы, значит, никогда не были в Англии?
— Жаль. Я бы хотел побольше узнать о ней. Мой замок навещали друзья из Англии. Мисс Лидия Стерн, дочь знаменитого господина Стерна. Вы, наверное, читали его «Тристрама Шенда»? Такая забавная вещь! Я обожаю англичан. А мистер Джон Уилкес рассказывал мне о своем клубе «Адово пламя». — Граф хитро улыбнулся. — Его членов объединяет очень глубокий общий интерес!
С.Т. чуть поднял брови и продолжал молча тасовать колоду.
— А вы слышали об этом клубе?
Он бесстрастно посмотрел на графа и снова солгал:
— Нет, не слышал.
— Ax, — сказал граф, кладя карты на стол лицом вниз. — Какая жалость.
Дверь снова открылась. Шедший первым камердинер придержал ее, и С.Т., оторвавшись от изучения карт, которые держал в руке, увидел, как в комнату спокойно входит мисс Ли Страхан.
Она прошла позади него, в своей синей бархатной куртке и шелковых штанах, и взяла бокал коньяка из рук Латура, но внимание С.Т. это так резко отвлекло, что он забыл объявить «картбланш», прежде чем сбросить карты, и потерял десять очков, едва начав игру.
Чума ее возьми.
Граф, казалось, тоже был выведен из равновесия. Он смотрел на нее, через плечо С.Т., свободно придерживая в руке карты. Внезапно он провел рукой по своей светло-каштановой шевелюре.
— Латур, — сказал он, — у нас что, новый знакомый?
— Да, месье, — молодой джентльмен просит доставить ему удовольствие посмотреть игру, если это convenable. Граф ухмыльнулся.
— Тысячу раз convenable. — Он встал и элегантно поклонился. — Ну же, Латур, представь нам юношу.
Камердинер торжественно представил Ли Страхана графу де Мазану. С.Т. не встал, но лишь равнодушно кивнул в ее сторону. Он твердо решил, что с нею у него все кончено. Совершенно все кончено.
— Может быть, вы позволите мне уступить вам свое место, — предложил граф, приподнимаясь.
— Нет, mersi, — сказала она на своем неестественном французском. Ее чуть надтреснутый голос, казалось С.Т., настолько очевидно женским, однако двое других посетителей, по-видимому, приняли ее за того, за кого она себя выдавала. — Я предпочитаю стоять.
— Но вы не отсюда — не из этой страны! — восторженно воскликнул граф. — Англичанин. Вы англичанин. А мы как раз говорили об англичанах. Я просто запрещаю вам быть представителем какой-нибудь другой нации!
Она спокойно согласилась, что ее родина — Англия. С.Т. взял карту и чуть повернул голову, чтобы взглянуть на нее. Она была бледна. Он с трудом удержался, чтобы не посоветовать ей прилечь, прежде чем она упадет от усталости.
— И куда вы направляетесь, месье Страхан? — полюбопытствовал граф. — Где ваши попутчики? Вы, наверное, совершаете большое турне по Европе?
Наступило короткое молчание, а затем она сказала:
— Я путешествую без попутчиков. Я возвращаюсь в Англию. Как только я найду, кто меня отвезет на север страны.
С.Т. сделал ошибку в игре.
— Но вам не надо никого искать! — вскричал граф. — Я вижу, вы джентльмен, вы молоды, вы один! Возможно, у вас были неприятности. Нет, нет, вы же не можете ехать на каком-нибудь осле прачки. — Он бросил карты на стол, наполовину сдав колоду, и встал. — Это невозможно. Вы поедете с нами. Мы направляемся в Гренобль, если мой десять раз бесполезный камердинер сумеет, наконец, освободить нашу карету. Ну что, какие новости, Латур? Я устал от пикета.
Он отошел от стола. С.Т. посмотрел на карты, оставшиеся у него в руке, и, бросив их на стол, повернулся к остальным, хмурясь.
— Это все? — спросил он. — Вы не будете доигрывать?
Граф небрежно махнул рукой.
— Нет, давайте просто забудем об этой игре. Вы же не жалеете, что не выиграли у меня эти ливры, мой друг? Я луидоры ваши. — Он присел на кушетку. — Я бы лучше поговорил с месье Страханом. Нам надо обсудить план путешествия. Вы надумали ехать с нами?
— Вы очень добры, — сказала она безо всякого интереса. — Если это вас не затруднит — да, поеду.
Он ухмыльнулся и нагнулся к ней.
— Я с нетерпением жду этого. Мы сможем поговорить. Меня так интересуют англичане. — Его рука обручем обхватила ее предплечье, а в голосе зазвучали возбужденные нотки. — Пороки англичан, вы понимаете, что я имею в виду?
С.Т. серьезно обернулся и нахмурился, глядя на него и борясь с приступом дурноты. Как раз в этот момент снизу раздался радостный хор голосов. Граф вскочил и вышел на балкон.
— Vive Ie diable! — почти пропел он. — Мы свободны! Venez, Латур, принеси вещи юноши, и в путь! — Он остановился перед Ли и, откинув полы сюртука, низко поклонился ей, а затем, схватив ее за руку, заставил подняться на ноги. Она не сопротивлялась такой крайней фамильярности и только сказала ему, что из вещей у нее одна сумка.
— Подождите минуту, — сказал С.Т. Он начал было подниматься, но она вышла из комнаты, даже не взглянув на него. — Подождите! — закричал он. — Вы же не можете просто уехать с…
Камердинер поклонился ему, забрал трость графа с золотым набалдашником и шляпу с перьями и пошел за своим хозяином.
— …незнакомыми людьми! — договорил С.Т. Он сделал шаг к двери, остановился и снова сел.
Он взял карты и стал тасовать колоду снова и снова, прислушиваясь к эху звуков отъезда кареты по мощеной булыжной мостовой. Стук закрывающейся двери, резкий голос форейтора, крики со двора, сливаясь с цоканьем обутых в железо копыт и колесным скрежетом, создавали раздражающий гомон, наконец карета медленно выкатилась из-под поднятой решетки ворот.
С.Т. резко согнул колоду и щелчком отшвырнул ее с проклятиями.
Он встал и налил себе коньяку, невидящими глазами уставившись на рассыпанные карты. Не успела суета внизу стихнуть, как стук копыт вновь наполнил улицу. Он повернулся к балкону здоровым ухом, прислушиваясь. Он ничего не мог разобрать из новых криков и резких восклицаний женщин, и, наконец забыв всю свою гордость, быстро вышел на балкон и жадно оглядел улицу.
Но это был не экипаж графа. Круто уходящая в гору улочка была запружена всадниками — солдатами, прискакавшими с другой французской, стороны границы. Кавалерийские кони беспокойно топтались, то и дело поднимаясь на дыбы, окруженные толпой местных жителей, и С.Т. внезапно узнал французского лейтенанта с пограничного поста. Тот тщательно прицеливался из мушкета вслед уносившейся карете графа. Звук выстрела взорвался многократно повторенным эхом в узком ущелье улицы, и весь отряд, прокладывая себе дорогу через толпу, выехал из деревни и, перейдя в галоп, промчался по узкому мосту в том направлении, куда скрылась карета.
Марк ворвался в комнату.
— Слишком поздно! — закричал он, выбегая на балкон. Перегнувшись через перила, он потряс кулаком вслед удаляющимся всадникам. — Вы, пьяные лентяи! Слишком поздно! Поздно! — Он презрительно фыркнул, входя в комнату и качая головой. — Мы сделали, что могли, правда? Вы и я имеем право так говорить. Карты — о, это была отличная игра, mon ami . Но им не удастся больше никогда поймать его на этой Стороне границы. А этот бедняга, юный идиот — этот anglais — вы не могли помешать ему поехать с ними? Ох уж эти щенки, мнящие себя героями! Одному Богу известно, что с ним станет!
— А что с ним станет? — резко спросил С.Т. — И вообще, что, к черту, здесь происходит? Они гонятся за Мазаном — он что-нибудь натворил?
Марк потрясение смотрел на него.
— Так вы не знаете?
— Чего я не знаю? — крикнул С.Т.
— Ха. Граф де Мазан. Так он себя называет, да? Этот месье — он и его камердинер, Латур, месяц назад в Марселе были приговорены к сожжению на костре, за богохульство. И, — Марк понизил голос до шепота, — за содомию. — Он покачал головой. — А еще за попытку убить двух девушек. Он вовсе не граф, мой друг. Это Сад. Маркиз де Сад.
