5
С.Т. бродил по горам уже несколько часов. В поисках Немо он дошел до вершины хребта и все время свистел и звал его. Сейчас он присел отдохнуть на склоне одиноко стоящей горы, залитой лунным светом. Он проклинал Ли. И себя. Эти его тщательные порывы, природное чутье, которое так подводило его, что оно принесло ему, кроме страданий да нескольких острых мгновений, которые пришли и ушли, как везение в азартной игре, быстротечное бесплодное возбуждение.
Вот теперь, думал он каждый раз, вот теперь все будет по-другому. Но это было не так.
Ему не следовало посылать Немо в деревню, так отчаянно рисковать из-за женщины. Эти его великодушные жесты! Он вспоминал о них с негодованием, когда перед ним открывалась новая игра, в которой он должен был победить.
И заплатить за победу. За эту сомнительную победу он заплатил жизнью своего последнего друга. Хотя он все еще пытался найти его в горах, уже слыша то, чего боялся. Встреченный цыган, который рубил дрова, рассказал ему, что двое его сыновей видели монстра на склонах каньона, ужасное сверхъестественное существо, с головой человека и туловищем зверя. Они принесли домой его парик, который свалился, зацепившись за куст, и тогда цыгане, произнесли заклинания, сварили колдовское зелье, чтобы заманить чудище в ловушку, а старая цыганка вновь превратила его в обычного волка, которого они и убили. Если господину угодно, он может пойти посмотреть на шкуру и потрепанный парик дьявольского создания, — сказал цыган. — Они выставлены на обозрение за небольшую плату, а деньги пойдут церкви в Колмаре.
Он не пошел. Он не мог. Он вернулся в горы, пытаясь убедить себя, что произошла ошибка, что все это был только сон, что вот он проснется, а в ногах кровати, безмятежно свернувшись лохматым клубком, спит Немо.
А она… поделом ей, подумал он. Она получила то, что заслужила, отказавшись от его защиты, которая, конечно, была не такой, как раньше, но уж, конечно, он легко мог справиться с каким-то щеголем в канареечных обтянутых штанах. Она получила то, что просила, когда носилась по всей стране в мужской одежде: аристократ — убийца с противоестественными наклонностями воспользуется ею, обесчестит, а затем выкинет труп воронам.
Он откинул голову в отчаянии. Звук родился в глубине его горла, низкий стон печали и одиночества, вылившийся в долгую ноту, которую он перенял у Немо в те дни, когда они сидели рядом на ступенях замка, наполняя тишину лунной ночи песней волков. Он надеялся, что его услышат цыгане; он надеялся, что его услышат горожане, странствующие торговцы, жители деревушек, он надеялся, что его услышит Сад. Он пел любимую песнь Немо со всей страстью и силой, на которую были способны его легкие, и надеялся, что все трясутся от страха в своих кроватях и экипажах, в лачугах и особняках — везде, где, как они думали, они в безопасности.
Дикая мелодия переполняла его, выталкивая из привычного уже круга, вновь в одиночество и ожесточение. Он пел и пел, пока грудь не заныла от боли! Волчья мелодия, кромсая, убивала тишину.
Он перевел дыхание. Его по-прежнему окружала ночь, тишина. Он слышал лишь, как стучит кровь у него в ушах и слабое эхо его бессловного плача, затихающее в горах.
И вдруг откуда-то издали пришел ответ. Одинокий безутешный голос вновь разнесся ночным ветром по ущелью, поднимаясь к пикам и скользя вниз к земле. К нему присоединился второй певец, третий, и вот уже зазвучал целый хор: отчаянная дикая симфония, прославляющая вызов разбойника.
Ли порядком надоел и сам граф, и его бесконечные намеки. Он говорил по-французски так быстро, что она не разбирала и половины его слов. К тому он все время ерзал, то и дело касался ее руки, болтал об англичанах, о клубе «Адское пламя», то глядя пристально на нее, то с ухмылкой на своего камердинера. Она раскаивалась, что приняла его приглашение. Что бы он ни планировал, это только задержало бы ее, а она и так уже потеряла много времени на это пустое путешествие. Сейчас, оглядываясь назад, она понимала, что поддалась слабости, решив отправиться в путь в поисках боевых искусств, овладеть которыми она никогда не могла. Кошмар случившегося гнал ее из Англии, и она цеплялась за надежду, что сможет отомстить, как мужчина. Она хотела найти борца за справедливость — блистательную, загадочную, полузабытую легенду ее детства… а встретила всего лишь человека, одинокого человека, который смотрел на нее так, словно ждал от нее утешения.
Она готова была использовать все: мужское влечение, беззащитность перед ее красотой, любой обман — лишь бы заставить помогать себе. Так поступает охотник, подсовывая приманку для голодного зверя. Но когда он, споткнувшись, оперся на ее плечо, и она увидела его красивое лицо, полное гордости и страдания, она поняла истинную глубину его страсти.
Она почувствовала в нем ожидание. Конечно она и рассчитывала расплатиться собой за достижение цели, она решила это давно для себя, но только этой готовности здесь было мало. Такой горящий взгляд требовал большего.
И поэтому она оставила его, воспользовавшись первым удобным случаем. Рассталась с еще одним заблуждением детства, как рассталась уже со многими романтическими мечтами. Только ей все равно придется свершить правосудие. Она сделает то, что должна сделать, одна, любым способом, как сможет. Она надеялась, что месть не войдет в противоречие с честью, но если это недостижимо, то отмщения она все-таки добьется.
Граф де Мазан был в чрезвычайно возбужденном состоянии всю дорогу от Ла Пэр, с тех самых пор, как вслед им раздались звуки мушкетного огня. Очевидно, робкая попытка преследования окончилась у границы, поскольку карету можно было легко догнать на извилистых, сплошь в рытвинах, дорогах. По мере продвижения вперед дорога становилась все хуже, пока наконец они не поехали со скоростью пешехода. Колеса то и дело тяжело проваливались в ямы — пассажиров кареты подбрасывало вверх, а затем с натужным скрипом карета выкарабкивалась наверх.
Ли сидела молча, в напряжении, вцепившись в ременную ручку, чтобы не свалиться с сиденья. Она сочла благоразумным воздержаться от расспросов графа о его недавнем прошлом, стараясь держать его на расстоянии холодными ответами на подаваемые им с таким воодушевлением реплики. Камердинер Латур все эти бесконечные часы проводил в хмуром молчании, то глядя на дорогу за каретой, то бросая проницательные взгляды на Ли.
— Вы только взгляните сюда, — сказал граф, прислоняясь к ней, когда карету опять тряхнуло. Он дал ей в руки маленький том в кожаном переплете. — Это написано по-английски. Вы читали эту книгу?
Ли взглянула на обложку, с трудом удерживая книгу в руках. Название гласило: «Шедевр Аристотеля». Она не стала ее открывать.
— Вы читали ее? — снова спросил граф. Ли отрицательно покачала головой.
— Ах, вы получите от нее удовольствие. Оставьте ее себе. Мне ее подарил Джон Уилкес, а я дарю ее вам.
Она опустила книгу в карман куртки.
— Как, вы не будете ее читать? — он разочарованно нахмурился.
— Потом, может быть. Сейчас слишком трясет.
— Да, конечно. Потом. — Он улыбнулся ей. — Мы будем читать ее вместе. Там есть английские слова — я не во всем уверен.
Граф откинулся глубже на спинку и быстро заговорил с Латуром. Он несколько раз с почтением упомянул имя мадемуазель Анна Проспер, и Ли решила, что он едет на встречу со своей возлюбленной, но сейчас ему одиноко в обществе своего камердинера. Было полнолуние, они продолжали двигаться вперед прежним черепашьим шагом и после наступления темноты. Однако, услышав звук камнепада где-то впереди, Мазан решил остановиться на ночь в крошечной гостинице. Ли спрыгнула с подножки кареты и стояла во дворе. Когда Латур и Мазан пошли за хозяином в дом, она взглянула на отвесные, залитые лунным светом горные склоны, окружавшие их со всех сторон. Они отбрасывали мрачные тени на реку и узкую дорогу вдоль нее.
Она прошла несколько ярдов обратно по дороге. Ее обступала дикая пустынная местность, более холмистая, чем у Ла Пэр. Журчание реки приглушали нависшие скалы, и все казалось странным и мрачным, словно глыбы камней давили на все окружающие. Полная луна над черной высокой стеной освещала пропасть у самой гостиницы.
Если она уйдет отсюда, ей придется ночевать под открытым небом. Она часа три не видела ни единого огонька.
— Вот вы где! — Граф де Мазан схватил ее за руку. — Пошли, пошли, мы договорились о хорошей комнате с камином. Оглянуться не успеем, как уже наступит утро. — Он поежился и усмехнулся. — Мы должны как следует использовать время отдыха.
Он тянул ее за собой с большей силой, чем было нужно. Ли позволяла ему это. Она рассчитывала получить от этих двоих бесплатный ужин, а затем незаметно скрыться.
В гостинице не было отдельного зала. Единственная спальня с двумя кроватями и комодом соединялась с крошечной туалетной комнатой, где стояла еще койка и было окно, не закрытое ни провощенной бумагой, ни стеклом.
Мазан небрежно махнул рукой.
— Мы не станем заставлять Латура спать там. Мы все устроимся здесь вместе. — Он снова усмехнулся. — Он уже нашел нам девицу.
Этот поворот был весьма труден для ее знания французского. Не в состоянии ответить более уклончиво, она просто сказала:
— Мне не нравятся девушки.
Мазан поднял брови.
— Mon dieii . Юный джентльмен — куда идет мир? — Он сел на одну из кроватей. — Ничего, ничего. Я и сам презираю женщин. Но подождите, и вы увидите, что я задумал. Садитесь сюда, здесь очень удобно. — И он похлопал по кровати рядом с собою.
Прежде чем Ли успела собрать свои знания грамматики и построить ответ по-французски, дверь отворилась и Латур втолкнул в комнату пухлую краснощекую молодую служанку.
— Милорд, — всхлипывала fille de chambre, пытаясь упираться. — Милорд, пожалуйста, я честная девушка!
— Чепуха, — сказал граф. — И ты думаешь, что мы тебе поверим? Это в таком-то месте! Ты просто набиваешь себе цену.
— Нет, нет! — она замотала головой. — Спросите хозяйку, я собираюсь замуж — ой! — Она вся сжалась, когда Латур больно ущипнул ее.
— Сама хозяйка тебя и порекомендовала, — отрезал Мазан. — Она сказала, ты достаточно большая дрянь, чтобы согласиться на что угодно за гинею, в чем я и не сомневаюсь. Ну будет, будет — вот смотри… — Голос его стал вкрадчивым. — Положи это в карман прямо сейчас — да ты плачешь, дитя мое? — Он притянул ее к себе, гладя по щеке, и опустил монету в ее фартук.
— Пожалуйста, милорд! Я не хочу этого. — Она попыталась вернуть монету обратно.
Он схватил ее за запястье и вывернул его. Девушка вскрикнула и упала на колени.
— О, не надо, — сквозь слезы молила она. — Оставьте меня. Оставьте, пожалуйста.
— Держи ее, Латур. Так — свяжи ей руки — вот так. Да, плачь, плачь, — ворковал он, в то время как камердинер грубо скрутил руки девушки за спиной, связав их куском простыни. С помощью Латура Мазан швырнул ее лицом вниз на постель и привязал ее ноги к столбику кровати, а служанка причитала, моля отпустить ее.
Ли сделала шаг к двери.
— Милорд, — резко сказал Латур.
Граф поднял глаза и понял, что она собирается уйти. Одним прыжком отскочив от кровати, он загородил ей дверь.
В руках Ли блеснуло смертоносное лезвие серебряного кинжала. Он остановился, глядя на него.
— Я следил за ней, — сказал Латур. — Это женщина. Я уверен.
Мазан в изумлении взглянул на него, и Ли воспользовалась этим, чтобы попытаться проскочить мимо него. Он хотел схватить ее, но вскрикнул, громко изрыгая проклятия, кода она резко полоснула клинком по его ладони. Другой рукой он наотмашь ударил ее по голове.
Никогда в жизни никто не бил Ли. Она отшатнулась к двери, перегнувшись пополам, чувствуя в ушах звон и спазму в желудке от неожиданной боли. Но она покрепче сжала кинжал и выпрямилась, готовясь отразить следующий удар.
Внезапно раздался ужасный звук, необычный и громкий, — и Мазан просто забыл про нее, он застыл, точно в столбняке, уставившись в окно, слушая с открытым ртом этот глубокий, нечеловеческий вой, который поднимался все выше и выше, оборвавшись вдруг на уже запредельной ноте.
— Что, черт возьми, это было? — вскричал он, придя в себя.
Но тут новые волны воя — еще и еще — покатились издалека, захлестнув комнату, — у Ли перехватило дыхание.
Вой был не похож ни на что, когда-либо слышанное ею в жизни, в той прежней безмятежной, уютной жизни, но всем своим существом она узнала его. Вой усиливался, приближаясь.
Обитатели комнаты, казалось, окоченели закрыв глаза и опираясь на дверь. Ли слушала жуткий оркестр, сверхъестественные звуки которого заполняли воздух, и в них растворялись крики ужаса и удивления, доносящиеся снизу.
Дверь, задрожала, вибрируя от топота ног на лестнице. Вой смолк.
— Diable , — пробормотал граф.
Ручка двери повернулась. Ли отступила, надеясь выскользнуть в суматохе и убежать. Дверь медленно распахнулась внутрь комнаты.
Из полумрака коридора на них смотрели глаза волка, и пламя свечей отражалось в них огнем.
— Jesu Christ , — воскликнул Мазан.
При этих словах низкое утробное ворчание волка взорвалось резким рыком. Зверь чуть присел, шерсть на загривке его стала дыбом, и он скользнул взглядом по присутствующим, обнажив белоснежные клыки. Рядом с огромным волком, наполовину в тени, стоял человек. В отблеске пламени свечи его волосы отливали тусклым цветом золота. Шпага грациозно описала дугу.
— Месье де Сад, — сказал он тихо. — Вы, конечно, очень забавны с таким выражением лица, но я бы посоветовал опустить глаза.
— Что? — задохнувшись, спросил человек, назвавший себя графом де Мазаном.
— Я не жажду вашей крови, — сказал Сеньор по-прежнему спокойно. — Это очень великодушно с моей стороны, не правда ли? Но мой друг еще не окончательно контролирует свои эмоции при виде этого зрелища. — Шпага плавно и быстро опустилась острием к полу. — Он искренне считает, что ему вас следует убить от моего имени. Опустите голову — медленно, пожалуйста, так вы будете в большей безопасности.
Аристократ повиновался, неровно дыша. Волк продолжал ворчать и даже сделал шаг вперед. Он стоял в зловещей позе, поставив одну огромную лапу на деревянный пол спальни. Зубы его блестели — гораздо более острые, чем зубы собаки.
— Avec soin , — приказал Сеньор на простом и понятном французском. — Ли, развяжите девушку. — Затем он добавил по-английски: — Чтобы она не подняла шуму, лучше сперва заткните ей рот вон той тряпкой. Ни в коем случае не позволяйте ей кричать.
Ли повиновалась, шепотом пытаясь приободрить испуганную служанку. С постели, на которой служанка лежала, она не видела волка, но могла слышать его. Слезы катились у нее по щекам, и скоро тряпка стала мокрой. Ли пришлось силой поднять ее с кровати, но, как только служанка увидела волка, толстые ноги ее снова подкосились.
— Вставай, — шепотом приказывала ей Ли, — вставай же, глупая девчонка!
Служанка застонала и всей тяжестью навалилась на Ли. Та покачнулась, но сумела, хотя и с трудом, устоять, не уронить этот груз, — с нетерпением глядя на Сеньора.
Он покачал головой.
— Вы, девицы, нарочно выбираете самое неподходящее время, чтобы падать в обморок. — Он чуть улыбнулся. — Что ты хочешь, Солнышко? Спасем ее или оставим здесь?
Ли отступила назад.
— Оставим здесь, — сказала она. Ноги служанки внезапно крепли, когда она лишилась опоры. Голос ее, приглушенный кляпом, произнес с силой:
— Non, — и она стала шарить вокруг себя, за что бы схватиться.
Волк шевельнулся, метнулся вперед, злобно щелкнул зубами возле ближайшей жертвы — маркиза. У того вырвалось проклятие, а служанка в ужасе взвизгнула. Волк скользнул обратной словно приготовился к прыжку. Девушка судорожно схватилась за Ли.
— Тогда стой, — сказала Ли. — Стой и делай, что тебе велят.
— Oui, madam! Mais oui! — раздался сдавленный крик. Девушка вцепилась в Ли.
Ли взглянула на Сеньора в ожидании распоряжений.
Он переступил через порог, и свет свечей теперь полностью освещал его, отражаясь холодным оранжевым пламенем на волосах и длинных ресницах. Волк тоже шевельнулся и вдруг метнулся вперед — к маркизу и его камердинеру, заставив их отступить к камину. Сеньор кивнул Ли, та, схватив сумку, подтолкнула служанку к двери, дорога к которой была свободна.
Спускаясь по лестнице, Ли по-прежнему подталкивала девушку вперед. Но здесь fille de chambre не стала терять зря времени — едва Ли успела коснуться перил, как та сбежала по ступенькам и скрылась. Из комнаты за спиной Ли раздался злобный рык. Она обернулась и увидела, как в освещенном проеме появился Сеньор и, подняв в приветствии шпагу, поклонился оставшимся.
— Bonne nuit , месье де Сад, — сказал он весело. — Желаю вам приятных сновидений.
Маркиз выругался. Волк выскользнул из комнаты, шарахнулся в сторону от Ли и тяжелой поступью загрохотал по ступеням.
— Пошли, — сказал Сеньор по-английски, поворачиваясь к ней и снимая шляпу со стойки перил. Она последовала за ним вниз по лестнице через комнату. На первом этаже, даже не удостаивая взглядом хозяина гостиницы и его супругу, которые, сжавшись от страха, стояли за кушеткой. Волк тоже не обратил на них внимания, бесшумно исчезнув в темноте. Но Сеньор остановился, вежливо извинился перед онемевшей от ужаса четой, и тут заметил поднос, который они приготовили, чтобы подать наверх — хлеб, салат и три еще теплых каплуна. Он завязал всю еду в салфетку, положил узел в сумку Ли и добавил сверху еще бутылку вина и пузырек салатного масла. Заверив хозяев, что милорд маркиз заплатит за все, он перекинул ручку сумки через плечо и вежливо попрощался, а затем, взяв Ли за руку, вывел ее вслед за собой на улицу.
То, как он сжимал ее руку, пока они шли через двор, говорило о страшном напряжении, в котором он находился. Не останавливаясь, он запрокинул голову и издал клич, и это прозвучало как дикая песнь победы.
Со всех сторон раздался ответный волчий хор, серенада возбуждения, восторга и поддержки. Волк Сеньора носился большими кругами вокруг них, то и дело останавливаясь, чтобы завыть, высоко вытянув морду. Затем, забежав сзади, но так, чтобы держаться подальше от Ли, он подпрыгнул, поставил огромные лапы на плечи хозяину и вновь умчался вперед, растворившись среди темных деревьев.
Хор смолк так же внезапно, как и возник, словно подчинившись невидимому дирижеру. Сеньор держал Ли под локоть, ведя ее по дороге сквозь лунный свет и тени.
— Это Немо? — спросила она.
— Конечно, — сказал он. В голосе его звучало ликование.
— Где он был?
Он взглянул на нее. Света как раз хватило, чтобы разглядеть выражение ее глаз.
— Со своими сородичами, мисс Страхан. Разве вы их не слышали? — Шаг его удлинился. Он все еще нес шляпу в руке. Она переливалась серебром, когда он двигался.
Несколько минут они шли в молчании. Внезапно он споткнулся о что-то, и, так как он все еще держал ее за руку, оба чуть не упали.
Он выругался. Она покрепче расставила ноги, чтобы помочь ему обрести равновесие. Он отпустил ее.
— Извините, — сказал он сухо.
Ли протянула руку и схватила его за рукав рубашки, когда он, покачиваясь, сделал еще шаг вперед. Ничего не говоря, она положила снова его руку на свою — молчаливое предложение помощи.
— Со мной произошел несчастный случай, — сказал он с усилием. — Иногда я теряю равновесие. Бываю не очень ловким. — Он не поднимал глаз. — Сегодня — трудный день.
— Обопритесь, пожалуйста…
Он медленно поднял голову, и она взглянула ему в лицо. Лунный свет превратил золотые искры в его волосах в изморозь, очертив его черты смолью и серебром.
— Мне это безразлично, — сказала она. — Я привыкла.
— Спасибо. — Он убрал свою руку. — Я не нуждаюсь в помощи.
Глупый человек. Гордый и нелепый.
— Как вы смогли нас догнать? — спросила она, умышленно переведя разговор.
— Дорога идет вдоль реки. Она огибает гору, — сказал он. — Тропа через гору напрямую гораздо короче. — Он пожал плечами. — Я знал, что вы остановитесь здесь — другого крова поблизости просто нет. Я прошел уже большую часть пути в поисках Немо.
— В темноте? Как вам удалось в таком состоянии? Ползком?
Он обиделся до глубины души — она видела это по тому, как он сжал зубы и отвернулся. Она двинулась вперед. Через мгновение она услышала его шаги за спиной.
— Нет, что вы, это было не так уж сложно, — сухо сказал он. — Мне приходилось даже кареты грабить, стоя для устойчивости на коленях.
— Просто когда вы еще раз споткнетесь, постарайтесь падать в моем направлении.
— Я вечно буду вам благодарен, мисс Страхан, но…
Она услышала, как он поскользнулся на каменистой тропе, чуть не свалившись на нее сзади. Невольно ему пришлось ухватиться за нее. Она закачалась, но потом выпрямилась и стояла неподвижно, пока он, держал ее за плечи, ругался сквозь зубы.
— Я же сказала, что нужна вам, — тихо проговорила она.
— Эти проклятые тени на дороге. — Он все еще не отпускал ее. — Когда хорошо видно, мне легче двигаться.
— Я нужна вам, — терпеливо повторила она. Руки его сильнее сдавили ее плечи.
— Я хочу поцеловать тебя. — Она искоса взглянула на него.
Он усмехнулся.
— Пожалуйста, — сказал он, и она почувствовала на шее его теплое дыхание. — S'il vous beaucoup, mademoiselle . Мы спасли вас, и все такое.
Ли нахмурилась и стояла, точно застыв, пока он нежно ласкал ее горло.
— Я же говорила, что согласна спать с вами, если вы хотите.
Его легкое прикосновение прервалось. Он стоял неподвижно, а потом опустил руки, отстранившись от нее.
— Я только просил разрешения вас поцеловать, — сказал он натянуто. — И я, можно сказать, надеялся, что и вы этого хотите.
— Я не хочу. Но вы можете не отказывать себе в удовольствии.
С низким возгласом, выражающим отвращение, он подтолкнул ее вперед.
— Не беспокойтесь. Это предположение далеко не столь заманчиво. Солнышко.
Хотя заманчиво оно было. С.Т. больше не дотрагивался до нее, но страсть, возбуждение и искушение огнем жгли его. Он сделал это. Боже праведный, он сделал это — он спас прекрасную даму из логова дракона, несмотря на головокружение, несмотря на глухоту — без коня, без маски, без оружия, — не считая шпаги. «А выражение лица Сада — ah, mon dieu — ради одного этого стоило браться за дело».
Славная удача, славная победа — ему не хватало лишь того, что не желала дать Ли.
Ну и дьявол с ней. Его это не беспокоит.
Немо вернулся и трусил рядом с ним — удобная подушка, если придется падать. Но С.Т. внимательно смотрел под ноги, умудряясь оставаться в вертикальном положении. Если бы не спасительная луна, то в темноте он, несомненно, мог бы только ползти. Имея возможность сосредоточить внимание на каком-нибудь отдаленном предмете, он не спотыкался и легко сохранял равновесие. Приступ ослабевал; к счастью, он был короче предыдущего.
Стая волков тенью следовала за ним, двигаясь чуть выше, вдоль горных хребтов. Зная это, видя, как навострил уши Немо, бросая взгляды вверх, как он то и дело вырывался вперед, прыгая от возбуждения и возвращаясь обратно, игриво пританцовывая, С.Т. решил обойти стороной ближайший городок и на развилке выбрал восточную дорогу. Один дикий собрат уже поплатился шкурой за неудачную попытку Немо наладить контакт с людьми — цыгане заманили его в ловушку и убили, а шкуру выставили напоказ вместе с париком, который потерял Немо, и теперь всем говорили, что стая уйдет выше в горы, где будет в безопасности.
Мелодичный вой разнесся с вышины, и Немо радостно откликнулся. Потом он вскочил, снова прыгнул на С.Т. и, оттолкнувшись, огромными прыжками помчался по берегу реки, исчезнув среди деревьев.
— Он вернется? — внезапно спросила Ли.
Это были первые слова, произнесенные ею за четверть часа. Восторженное возбуждение, которое испытал С.Т., спасая ее, исчезало, но еще не прошло совсем, медленными, сильными, ровными ударами пульсируя в крови. Он постоянно ощущал присутствие Ли рядом с собой.
— Если ему станет уж очень одиноко, — коротко ответил он.
Она остановилась, взглянув вверх на склон горы.
— Он не уйдет с другими?
— Я не думаю, что стая приняла его.
— Он так долго не возвращался, — сказала она. — Может, вам сделать ему поводок?
— Поводок! — С.Т. резко обернулся, воззрившись на нее. — Вы просто ничего не понимаете.
Она молча выдержала его взгляд. Какое-то мгновение он думал, что резкое презрение в его голосе обидело ее, но она только сказала:
— Мне это кажется практичным.
Он глубоко вздохнул и покачал головой.
— Вы не понимаете.
— Я понимаю. Вы глупый человек, — отрезала она. — Вы живете в своих снах.
Он принял этот удар, пытаясь не смотреть на ее лицо, в свете луны такое прекрасное и такое холодное. Вместо этого он взглянул вниз, на ее руки, и представил, как трогает их, как берет в свои ладони, согревает губами.
Сны. Он живет в снах.
Слишком верно подмечено, подумал он, отворачиваясь.
— Я знаю место, где можно остановиться на ночь — если вы склонны почтить меня своим присутствием, — сказал он. — Это недалеко отсюда.
Она коротко кивнула, что странным образом приободрило его, тем самым доказав, что она была совершенно права, а он, несомненно, был болваном, тупицей. Он пошел дальше, пытаясь подумать, как все-таки растопить ее ледяной барьер.
Немо выскочил из темноты, тяжело дыша, по-прежнему не приближаясь к Ли. Он, видно, немного успокоился и теперь бежал впереди по дороге, возвращаясь, чтобы ткнуться носом в руку С.Т. Это поднимало дух, молчаливо доказывая правоту свободы перед практичностью и неволей. С.Т. почесал волку уши, улыбаясь про себя. Что ни говори, но и более дикие существа, чем угрюмая девчонка, поддавались его чарам.
Ущелье с отвесными стенами, по дну которого шла дорога, переходило в небольшую долину — луг, освещенный луной. У брода через реку С.Т. сошел с дороги. Немо, разбрызгивая воду, перебежал на другой берег и отряхнулся так, что сверкающие капли разлетелись в разные стороны. С.Т. заколебался. Он подумал было, что хорошо бы галантно перенести Ли на руках, но сразу отказался от этой затеи. Какое будет унижение, если он потеряет равновесие. Поэтому он лишь закинул на плечо ее сумку и свою портупею и без всяких церемоний вошел в воду.
— Вы испортите сапоги, — сказала она.
— Тон заботливой женушки. — Он протянул к ней свободную руку, в то время как холодная вода пенилась вокруг его ног. — Ах, да, забыл, вы очень практичны. Становитесь на этот камень, вот сюда, я помогу вам перебраться через ручеек.
На мгновение он подумал, что она откажется. Он видел, что ей очень хочется отвергнуть его предложение, но ее пресловутая практичность победила. Ли прыгнула на камень, он схватил ее за локти и почти перебросил на другой берег. Она благополучно приземлилась, а следом вышел и он, чувствуя, как хлюпает вода в сапогах.
— Спасибо, — сказала она каменным голосом.
— Пожалуйста, не подавитесь своей благородностыо, — пробормотал он, поправляя шпагу.
Впереди виднелись руины храма, построенного еще римлянами: три колонны одиноко стояли на лугу, освещенные лунным светом, словно неясные мазки белой краски. Он прошел по тропе, ведущей к развалинам и, сняв с плеча сумку, положил ее на обломок рухнувшей стены.
— Мы сможем здесь поспать. — Он сел на землю и стянул промокшие сапоги.
Как только он поставил их рядом, Ли тут же взяла их. Порывшись в сумке, она достала пузырек с салатным маслом. С.Т. взглянул на нее краем глаза, не поворачивая головы, и увидел, как она стянула с шеи галстук и, обмочив его кончик в масло, стала смазывать мокрые сапоги.
Он пошевелил замерзшими пальцами.
— Не нужно это делать.
— Иначе они засохнут.
Нагнувшись, он вытащил сверток с едой. Немо трусцой подбежал к нему и сел, глядя на него. С.Т. бросил волку ножку каплуна, и волк сразу же ее проглотил. С.Т. соскоблил воск с горлышка бутылки, вытащил пробку, понюхал с видным удовольствием, а затем протянул бутылку Ли.
— Я, как правило, не пью вина, — сказала она.
Ну конечно.
Он отпил большой глоток и вздохнул. Немо подвинулся ближе, неотрывно глядя на каплуна. С.Т. сел прямо и заворчал. Волк остановился, уши его покорно прижались, но как только С.Т. сделал еще глоток, Немо попытался пролезть вперед.
С.Т. ждал, поставив бутылку, словно не замечал, что волк медленно подкрадывается к еде. Внезапно он схватил Немо за загривок, навалился на волка и, грозно рыча, порядком тряхнул его. Немо тут же упал на брюхо и перекатился на бок, поджав хвост, визжа и скуля. Как только С.Т. отпустил его, волк поспешно удалился, плотно прижав уши. Он улегся в нескольких ярдах от хозяина, положив голову на лапы и печально стал глядеть, как С.Т. ест каплуна.
С.Т. взглянул на Ли, сидящую, скрестив ноги, на траве. Она продолжала втирать масло в его сапоги.
— Вы не голодны?
Она даже не подняла глаз,
— Я поем, когда закончу.
С.Т. расстелил салфетку на древнем камней разложил для нее хлеб и птицу. Взяв ее сумку, он порылся на дне, в поисках серебряной чашки, чтобы принести ей воды.
— Не смейте, — резко одернула его она. — Я не желаю, чтобы вы копались в моих вещах.
— Почему? — Он не прекращал свои поиски. — Одно платье и пара туфель, один корсет, одно жемчужное ожерелье, альбом, две золотые пряжки, веер, лекарства — всякие там порошки, разное белье, чашка, ложка, три ливра двадцать пенсов денег. Стоимость оценивается в четыре гинеи — не считая жемчуга. Я покопался во всем этом уже давно.
— Пока я болела? — Она гневно взглянула на него. — Вы не джентльмен.
— Во мне нет ни капли благородства. — Он улыбнулся. — А вы что могли ожидать? Я разбойник. — Он нашел чашку и, встав, в одних чулках осторожно вернулся к реке. Немо бесшумно поднялся и потрусил впереди него на почтительном расстоянии. Когда С.Т. встал на колени перед водой, он взглянул на волка и тихо позвал его. В ответ Немо чуть слышно заскулил, но не подошел, не вполне зная, какой прием его ожидает.
С.Т. опустился на землю и снова позвал его.
— Ну будет, старина, ты же знаешь, что нельзя воровать еду. Иди сюда.
Немо сидел, не реагируя на него. С.Т. протянул к нему руку.
— Ты что, думаешь, я больше тебя не люблю? Что с тобой происходит?
Волк вопросительно склонил голову, глядя в глаза С.Т.
— Это из-за нее, да? — С.Т. вздохнул. — Боишься, что она войдет в нашу стаю? — Он выдернул пучок травы, качая головой. — Дело в том, Немо, что — я настоящий болван, когда дело касается женщин. Я не могу устоять против них. — Он оглянулся назад, на развалины храма. — Ты хоть смотрел на нее? Я хочу сказать… дьявол, проклятье, неужели ты можешь меня винить? — Он запустил обе руки в волосы. — Я чувствую, что поступаю неверно. Я пытаюсь сохранить рассудительность. Я знаю, что только чертов остолоп может влюбиться. Это не бывает взаимно. Ни к чему хорошему не приводит. Она мне даже не нравится. Боже, она так же чувствительна, как заборный столб. — Он прикрыл глаза. — Просто столько времени прошло. Немо. Столько… черт его возьми… времени.
Он снова вздохнул — на этот раз как-то по-волчьи, с легким стоном. Немо навострил уши, он рысью подбежал к С.Т., осторожно стал лизать его подбородок и щеки.
— Ну вот, так-то лучше, — С.Т. потрепал Немо по загривку, почесал ему уши, погладил его, а волк с силой прижался к нему, виляя хвостом. — Помирились? — Немо сделал вид, что бросается на него, а С.Т. будто принимает это всерьез, и вскоре они уже весело боролись на влажной земле.
Когда они вернулись, Ли все еще занималась его сапогами. С.Т. сел на траву, опираясь спиной о камни. Легкий ветерок шевелил страницы альбома, который он положил на каменную плиту, когда искал чашку. Он потянулся за ним.
— А вы художница, — сказал он, держа альбом на коленях.
— Это просто наброски. И я не приглашала вас смотреть их.
Он засунул альбом обратно в сумку, думая о папе, спящем в библиотеке, и Анне, с ее высоким капитаном. С.Т. нравилась ее семья. Сама мысль о ней вызывала у него улыбку, ностальгию по тому, что у него самого никогда не было. Он был не прочь вновь поразглядывать ее рисунки, но было уже слишком темно.
— Где вы учились рисовать? — спросила она. Он поднял голову, удивленный этим вопросом. Она внимательно осмотрела сапог, который держала в руках, и поставила его рядом с другим.
— Вас это действительно интересует?
Она встала, отряхивая штаны.
— Мне было интересно — конечно, у вас романтический стиль и вы широко используете светотень, но я не смогла определить школу письма.
— Венецианская академия. Я учился у Джованни Пиазетти. — Уголком глаза он взглянул на нее, чтобы посмотреть, понимает ли она, о чем он говорит.
— Ясно, — откликнулась она.
— И Тьеполо, — добавил он, не в силах остановиться. — Я провел три с половиной года в студии маэстро Тьеполо.
Она взяла себе еды и села на землю, ломая в руке хлеб.
— Я думаю, он мог бы вами гордиться, — сказала она тихо. — Ваши картины… они светятся.
С.Т. перевел дух. Он закрыл глаза и отвернулся, чтобы она не увидела, как от удовольствия он невольно заулыбался. Ей нравятся его картины. Она считает, что они светятся. Боже!
Он так хотел поцеловать ее. Он хотел сжать ее в объятиях, утонуть в ней.
— Позвольте мне нарисовать вас, — сказал он глухо. — Давайте вернемся в мой замок… Я вас напишу такой, как сейчас… при свете луны, на фоне развалин. Вы так прекрасны.
Она покачала головой.
— Нет.
Он оперся локтями о колени и спрятал лицо в ладони.
— Вы сводите меня с ума. — Он поднял лицо. — Вы хотите чтобы я научил вас обращаться со шпагой? Вернитесь и дайте мне написать ваш портрет, и я обещаю, что буду учить вас.
Она долго и спокойно смотрела на него.
— Не думаю, что это у вас получится.
Он резко поднялся на ноги.
— Почему? Потому что я больше не могу драться сам? — Он на мгновение прикрыл глаза, борясь с головокружением, вызванным внезапным движением, и, подойдя к одной из колонн, прислонился к ней. — Моему учителю фехтования было восемьдесят восемь лет, когда я пришел к нему, мисс Страхан, и он сделал из меня дьявольски хорошего бойца — лучшего из всех.
Да, конечно, это было правдой: его учитель был лучшим наставником во всей Европе, но в его школе была сотня других учеников, офицеров, настоящих виртуозов дуэли, тренируясь с которыми С.Т. на практике оттачивал свое мастерство. Однако он решил, что сможет неплохо научить ее азам фехтования, а большего она и не сможет осилить. Ведь у него была отличная школа.
— Художник и рубака, — задумчиво проговорила она. — Кто вы, монсеньор дю Минюи?
Он пожал плечами.
— Я не знаю.
— Простите меня. — Она отвела взгляд. — Я не хотела выпытывать ваши секреты.
— А тут особых секретов нет. Моя мать убежала от мужа и произвела меня на свет по прибытии во Флоренцию. Я почти уверен, что не он был моим отцом, но, видно, дата моего рождения была достаточно убедительна, чтобы он признал меня. Бедняга — а что, еще ему оставалось делать, когда мой старший брат дрался на восемнадцати дуэлях, каждый раз убивая своего противника, а потом свернул себе шею, выпав из окна борделя? — С.Т. усмехнулся. — Несомненно, старик молился, чтобы во мне появился твердый характер. Чего, к несчастью, были полностью лишены остальные члены нашей семьи. — Он запрокинул голову, опираясь на колонну. — Его ждало горькое разочарование, однако, как бы там ни было, я имею право называть себя достойным английским именем Мейтланд.
Она вытерла пальцы о салфетку.
— Я думаю, вы специально подчеркиваете, что вы англичанин. Вы закутываетесь в вашу национальность, как в плащ.
— Просто говорю на другом языке. — Он помассировал шею. — Я не знаю, где мое место и есть ли оно вообще. Мать моя так и не вернулась в Англию. Мы путешествовали. — Он прикрыл глаза. — Венеция, Париж, Тулуза, Рим… Жили там, где она могла найти английского джентльмена и вовлечь его в достаточно отчаянное романтическое похождение. — Он немного помолчал. — Заметьте, обязательно англичанин, чтобы я воспитывался, как настоящий эсквайр. Сам же я не знаю, кто я — француз, итальянец, а может, чистокровный англичанин, этакий Джон Буль. Выбирайте, что вам нравится.
— Это была не очень размеренная жизнь, — сказала она. Закинув за голову руку, он оперся о колонну.
— Это было довольно весело. Старик Мейтланд посылал деньги на обучение меня фехтованию и верховой езде и письма, в которых регулярно сообщал нам, какие дьявольские унижения он вынужден терпеть из-за нас, а мать жила на деньги своих покровителей. Именно она и очаровала Тьеполб, чтобы он взял меня к себе. — Он улыбнулся в темноту. — Мы отлично подходили друг другу, maman и я.
Повернувшись, он успел перехватить ее взгляд, направленный на него. Она тут же допила воду из серебряной чашки и собрала остатки еды.
— Отдалим это волку?
— Да. Оставьте одного каплуна на утро. Другого бросьте Немо. Он не возьмет у вас из рук.
Немо поднял голову, прыгнул на упавшую рядом с ним птицу и, схватив ее, улегся за спиной С.Т.
— Что вы здесь делаете? — спросила она.
— Здесь? — Он притворился, что не понимает ее. — Я пришел, чтобы вас спасти.
— Здесь, во Франции. Почему вы скрываетесь? Почему вы сбежали? Почему вы не в Англии?
— Я не сбежал, — сказал он с возмущением. — Я просто… Эмигрировал.
— За вашу голову назначена награда.
— Ну и что? Она ждет тринадцать лет. «Ограбление произведено в понедельник мужчиной в черно-белой маске, с вежливыми манерами, говорящим иногда по-французски, ускакавшим на высоком коне, вороном или темно-кауром». Если бы Англия могла похвастаться такой тайной полицией и постоянной армией, как Франция, то там, джентльменам удачи, не было бы так привольно, уж поверьте. — Он взглянул на нее через плечо. — Наша семья большая, огромная удача — это то, что ни один свободолюбивый англичанин не потерпит такой тирании, как неукоснительное выполнение законов. Горстка судей не так уж страшна, если быть осмотрительным. А уж я именно такой, будьте уверены.
— В самом деле? — промолвила она скупо. Он скрестил руки на груди.
— Настоящая угроза исходит от доносчиков и скупщиков краденного, а они и сами не лучше воров. Если не знать, как вести себя с ними, можно глубоко раскаяться. А иногда, рядом с Лондоном, — от сыщиков с Боу-стрит. Надо остерегаться также объявлений о розыске преступников. Как-то, помнится, было такое после одного ограбления. — Он склонил голову набок и подмигнул ей. — Но если бы все было слишком просто, то и вполовину не было бы так забавно, правда?
— Теперь уже совсем не просто. У них есть ваше описание.
— О да, — гневно сказал он, — потому что одна пухленькая хорошенькая черноглазая голубка решила донести на меня. — Губы его презрительно скривились. — Мисс Элизабет Берфорд. — Он потряс головой. — Боже, я, наверное, был просто околдован — я позволил ей снять с меня маску — просто так, для развлечения. — Он вздохнул. — Я никогда раньше не допускал такого. Я не знаю, почему я так поступил, разве что потому…
Ли не проронила ни слова в наступившей паузе.
С.Т. сделал глубокий вздох.
— Разве что потому, что все в то время казалось мне слишком прелестным и больше не развлекало.
— И поэтому она дала судье описание вашей внешности? И вы бежали во Францию?
— Конечно, нет. Вам так и хочется представить, как я лечу, петляя, как трусливый заяц. Никто не знал моего имени — может, я и был очарован, но не окончательно растерял мозги. Описание — это ерунда, если быстро передвигаться и уверенно врать. Нельзя же повесить человека только за то, что у него необычной формы брови.
— Тогда почему?
Он нахмурился.
— На то были свои причины.
— Какие причины?
— А вы настырны, не так ли?
Она молча снесла упрек. Он чувствовал ее взгляд, даже не видя лица. Луна низко висела над горами, отбрасывая длинные, черные как смоль тени на серебристую траву.
— Почему вы стали разбойником? — спросила она, наконец.
Он улыбнулся в темноте.
— Из озорства. Ради сильных ощущений.
Она сидела, скрестив ноги, неподвижная, как статуя, по-прежнему не сводя с него глаз. С.Т. повернулся, облокотившись на колонну.
— А вы думаете, ради высокой идеи? — В голосе его звучала насмешка. — В первый раз я заключил пари. Мне было двадцать. Я победил отличного фехтовальщика, выиграл тысячу фунтов и завоевал благосклонность прекрасной дамы. И тут я понял, что такая жизнь мне по душе.
Она запрокинула голову. Луна лила ледяной свет на ее лицо.
— А вы, мисс Страхан? — спросил он. — Вам что нужно?
— Все очень просто. — Она расстегнула жилет и сняла его. Стоя на камнях, она свернула его и куртку в некоторое подобие подушки. — Мне надо убить человека, — сказала она. — И я хочу научиться это сделать.
Ветер шелестел в длинной траве. Немо доел свой ужин, вздохнул и, повернувшись поудобнее, стал вылизывать лапы.
— Какого-нибудь знакомого вам человека? — спросил С.Т. — Мужчину, я так понимаю. А может, вы просто ненавидите весь мужской пол?
Она растянулась на траве, а потом приподнялась на локте. Без узкого жилета ее женская фигура проступала отчетливо: изящные округлые бедра, выпуклая грудь. Она вытащила ленту из косички и, встряхнув головой, рассыпала волосы по плечам.
— Одного мужчину, — сказала она. — Единственного.
С.Т. отошел от колонны и присел на корточки рядом с ней.
— Почему?
Она положила голову на импровизированную подушку и подняла руку, смотря сквозь пальцы на ночное небо.
— Он убил мою семью. Мать, отца и двух сестер. — Голос ее не дрогнул, не выдал никаких чувств. С.Т. не отрывал глаз от холодного, омытого лунным светом лица. Она, не мигая, смотрела на него.
— Солнышко, — прошептал он. Она опустила глаза.
Он лег рядом с ней и обнял ее, прижимая к себе и гладя шелковистые волосы.
— Если вы собираетесь это сделать, — сказала она ему в самое ухо, — можете продолжать.
Рука его замерла. Он сделал глубокий вдох, перекатился на спину и резко выдохнул.
— Что вы этим хотите сказать?
Она не шевельнулась, лежа рядом с ним.
— Я не против, — сказала она. — Я в долгу перед вами.
Он смотрел на колонны храма, на лунный свет и тень. Тонкие колонны в темноте казались безукоризненно совершенными — холодные, белые, прекрасные. И если под ними когда-то струилась жизнь и они слышали человеческий смех и плач, то их давно окружали тишина и безлюдье. И сами они были мертвы. Прекрасные, застылые изваяния.
— Не нужна мне ваша жалкая благодарность, — сказал он. Она лежала совершенно неподвижно, словно мираж, созданный бесстрастным лунным светом, такая же безжизненная, как окружавшие их руины. Он даже не слышал ее дыхания.
— Тогда мне очень жаль, — внезапно заговорила она. — Потому что больше мне вам дать нечего.
Он услышал резкие нотки в ее голосе и, резко повернувшись к ней, вновь прижал ее к своей груди, уткнувшись лицом в нежный изгиб шеи.
— Ради Бога. Не окружай себя стеной, не отгораживайся от меня.
— Я не строю стену, — шепнула она. — Я сама и есть стена.
Он покачивал ее, как ребенка, не зная, что ответить, как расшевелить ее.
— Позволь мне любить тебя, — повторил он. — Ты так прекрасна.
— Как вы легко влюбляетесь. — Взгляд ее был устремлен на ночное небо. — И сколько раз это случалось прежде?
Он попытался привести свои чувства хоть в какой-то порядок, но прядь черных волос, упавшая ей на щеку, полностью лишила его рассудка. Он отвел волосы от лица. Она не сопротивлялась. Он погладил ее по щеке и нежно поцеловал.
— Ни разу, — сказал он. — У меня было много женщин. Любовниц. Но я никогда не чувствовал это так, как сейчас. Я думал, что то была любовь, но чувства мои всегда быстро остывали.
Она улыбнулась, чуть-чуть, печальная насмешливая улыбка тронула ее губы.
— Я клянусь, — сказал он.
— Глупый человек. Вы даже не знаете, что такое любовь.
Он немного отстранился от нее.
— А вы, конечно знаете.
— О да, — тихо сказала она. — Я знаю.
Он отвернулся от нее и лег на бок, облокотившись о землю.
— Прошу меня простить. Я не знал, что у вас есть другой.
Ее улыбка стала еще суше.
— Оставьте ваши церемонии. Я полностью свободна от этого романтического вздора. — Она покачала головой, словно ей было жаль его. — Я не влюблена. Не замужем. Даже не невинна. Поэтому — вы можете с чистой совестью удовлетворить свои потребности.
Он закрыл глаза. Он чувствовал ее запах — теплый, пьянящий аромат женщины, от которого ему стало нестерпимо жарко.
— Я знаю, что вы хотите переспать со мной, — сказала она. — Не будем говорить о любви. У меня много долгов перед вами, которые я хотела бы оплатить. Так позвольте мне это. Не страдайте из-за своей галантности.
Он с силой зажмурился.
— Мне ничего не надо. — Он всем телом ощущал ее близость, ее гибкую фигуру, скрытую мужским костюмом. — Чтобы оплатить долги? Мне не нужна продажная женщина.
— Вам нужна иллюзия.
Он открыл глаза.
— Я люблю тебя. — Когда он произнес эти слова, глядя на совершенные линии ее лица, это казалось ему правдой. — С того самого мгновения, когда я тебя увидел.
— Вы хотите переспать со мной. Я не буду вам препятствовать.
— Я хочу получить твое сердце.
Она отвела глаза.
— Вы зря растрачиваете себя на то, чтобы быть разбойником. Мне кажется, из вас вышел бы весьма пылкий трубадур.
Будь она проклята. Все шло не так, как надо. Она реагировала совсем по-другому. Ему хотелось затащить ее в траву и целовать, пока она не перестанет быть способной на насмешку. Пока она не станет податливой, нетерпеливой, беспомощной в своем страстном желании, как и должно быть в любви. Сжав зубы, он уставился в темноту.
— Я ведь не безмозглый жеребец все-таки. Мне не нужно, чтобы меня обслужили, как жеребца.
Она подняла руку и коснулась его щеки, медленно провела пальцем по подбородку и губам. Он почувствовал это прикосновение, и дыхание его участилось.
— Не отказывайте себе в этом, — прошептала она. — Не ждите ответного чувства, которое я не могу вам дать.
Пальцы ее скользнули вниз, оставив прохладный след на его горле и груди, затем медленно приблизились к вороту собственной рубашки. Потеребив завязку воротника, она распахнула его, обнажив в глубоком узком вырезе белоснежную шею.
— Проклятье. — Тихий несчастный возглас вырвался из его груди. — Будьте вы прокляты.
В свете луны ее кожа казалась холодной и белой, как каменные колонны. Он жаждал коснуться губами, припасть лицом к ее груди, вдыхать ее пьянящий аромат.
Она медленными движениями стягивала рубашку. Это было умышленное кокетство соблазнительницы, и он знал это. Он почувствовал гнев — и испытал отчаяние. Ткань соскользнула с мягкой округлой груди. Жар охватил его — он начинался в горле и разливался через грудь по всему телу.
Она закинула руки за голову. Это томное движение приподняло ее тело, словно приготавливая к жертвоприношению. До чего это тело прекрасно: тонкая талия, упругая грудь, дрогнувшая, когда Ли потянулась. Он зачарованно смотрел на ее совершенные формы, загадочную игру на них лунного света и глубоких теней.
Он резко выдохнул.
— Я же сказал, что этого мне не надо. — Он испытывал огромное напряжение и беспомощность, не позволяя себе коснуться ее, не в силах отвернуться. — Нельзя же нам так поступать с собою.
Она продолжала лежать неподвижно, с закрытыми глазами, бесстыдно предлагая себя. В лунном свете она казалась языческой богиней, которую сморил сон на развалинах Капища. Словно через мгновение она проснется, выскочит и закружится в танце с Дионисом, зачарованная исступленно-веселым богом, а потом с беззаботностью дочери природы упадет с ним в заросли травы.
Ли открыла глаза и взглянула на него. Он почувствовал, как разум оставляет его, померкнув перед силой желания. В глубине ночи, среди рухнувших колонн языческого храма, он был оглушен страстью. В нем словно проснулся сатир, воплощение безрассудной чувственности. О, как мучительно было охватившее его вожделение! Зачем он так долго монашествовал? Теперь он не в силах был справиться с собой.
Она равнодушно взирала на него, прекрасная, холодная, волнующая. Со стоном он потянулся к ней, охватив ладонями нежные груди. От резкого движения у него закружилась голова. Кожа ее была теплой, точно под его жадными руками и алебастр мог согреться. Он стал раздевать ее, и она покорно повиновалась. Без нелепого мужского костюма, она казалась такой маленькой, хрупкой и беззащитной, такой неотразимой в своей женственности.
Он целовал ее, гладил, все глубже погружаясь в сладостный хаос, дивясь ее уступчивости.
Возможно, они перевоплотились в богов, некогда царившихздесь. Забыли свои имена, прошлую жизнь, все поглотила тьма; остался лишь круг лунного света: он и она, жесткая трава в росе, два безымянных существа в окружении древних обломков. Он решил не спешить, хотел ухаживать, завлекать, очаровывать долгими ласками, но все сгорало в диком пламени страсти; изысканный танец любви свелся к дикому, восхитительному порыву.
Ее руки нежно коснулись его плеч — и что-то взорвалось в нем. Вопль экстаза разнесся среди скал и эхо его умножило. Он сжимал ее в объятиях, задыхаясь от волнения, нежности, предчувствия счастья. Когда она слабо отвечала ему, он стонал, задыхаясь от благодарности.
Но вскоре он понял, что она действует прилежно, но бесстрастно. Он дышал неровно, а она — нет. Теперь он знал, что она платит по счету, всего лишь оказывает услугу, утоляет его голод, чтобы не оставаться в долгу, а он настолько доведен до отчаяния, что принял как нищий — брошенную подачку.
Он положил голову ей на плечо, испытывая разочарование и стыд, но по-прежнему не в состоянии отпустить ее.
Прядь ее волос лежала на его ладони. Он обвил вокруг пальцев шелковистый локон, пытаясь дышать ровнее и контролировать себя. Еще через мгновение он нежно коснулся ее уха, проведя пальцем по краю, точно обрисовывая его.
Он не мог смотреть на нее, слишком ясно сознавая, что она никак не отозвалась на этот робкий жест, даже не заметила его. Не было никакого сомнения, что все его ласки оставляют ее совершенно невозмутимой. Грудь ее вздымалась и опадала ритмично, ровно, что жестоко ранило его воспаленное самолюбие.
Он вздохнул и, оттолкнувшись ладонями от земли, откатился подальше от нее. Потом сумел встать, неверными руками поправляя одежду, и побрел по прохладной траве к белеющим колоннам. Он сел на крошащийся от времени камень, некогда служивший основанием храма, и, опустив голову, уткнулся лицом в ладони. Какой-то подонок убил всю ее семью, а он не нашел ничего лучше, как попытаться силой завоевать ее любовь. Он был разгневан, унижен и более одинок, чем когда-либо в жизни.
С.Т. лег спать вдалеке от нее, а Немо свернулся рядом в траве. Проснулся он от звуков и запахов готовящегося завтрака, волк уже исчез. Ли энергично двигалась, не глядя на него, даже когда принесла чашку чая и кусок хлеба, обжаренный на костре, который она сама развела. Он молча взял предложенное и, отхлебывая чай, наблюдал за ней через облако пара, поднимавшегося от чашки. Она собрала все вещи в сумку, аккуратно свернула пакетик с чайным листом и положила его в карман куртки. Когда все было убрано, она принесла его сапоги и поставила рядом. С.Т. хмуро посмотрел на них.
— Они не совсем просохли, — сказала она. — Вам нужно будет еще раз смазать их маслом, а то они потрескаются в подъеме.
— Спасибо. — Он не в силах был поднять лицо и взглянуть на нее. Он внимательно рассматривал собственные ступни и потирал выросшую за ночь щетину.
— Я вот о чем думаю, — тихим голосом сказала она. — Я полагаю, мне лучше всего вернуться в Англию.
С.Т. плотнее сжал губы. Он взглянул вдаль, туда, где по краю луга висел утренний туман.
— Не потому, что вы не можете меня научить фехтовать, — сказала она после паузы. — Об этом я тоже думала. Я не сомневаюсь, что это бы получилось. Но сама идея была жалкой — я считала, что смогу стать такой, как вы. Даже если бы это было возможно, на это потребовались бы годы, правда?
Он допил чай и сидел, облокотясь на колено.
— Так вот почему вы пришли ко мне? Научиться быть разбойником?
— Не просто разбойником, — медленно сказала она, — а Сеньором дю Минюи.
Он покачал головой, коротко и невесело засмеявшись. Она стояла над ним, задумчиво склонив голову, и смотрела ему в глаза.
— Вы — легенда, месье, — сказала она внезапно. — Мой дом находится в такой глуши, как мы сейчас, люди живут там простые, мы мало общались с внешним миром. Вы были у нас три раза… защищая тех, кого притесняли и кто слишком слаб, чтобы постоять за себя и дать отпор обидчикам. Вы, может, даже не помните об этом. Но мы помнили. Люди видели в вас высшую справедливость — выше шерифа, мирового судьи, даже, может быть, выше короля — выше всех, кроме Господа. — Она резко остановилась и повернулась, хмуря лоб, к одной из колонн храма. — Теперь у них другой кумир, хотя он — воплощение дьявола, но им это невдомек. — Она глубоко вздохнула. — Вот я и придумала вас воскресить. Притвориться, что я и есть Принц Полуночи, который пришел сразиться с этим другим — существом. — Ее голос слегка дрожал. — Этим монстром, который овладел их сердцами и умами. Вот и все, о чем я мечтала, месье… снова открыть им глаза.
Он откинулся назад, позволяя себе взглянуть на нее. Она уже надела жилет и куртку, и в утреннем солнечном свете казалось чудесным ведением.
— Вы этого человека хотите убить? — спросил он, помолчав. — Человека, которого вы называете монстром?
— Да. Но просто убить его не достаточно. Я не преувеличиваю, поймите. Может, в это трудно поверить, но он внес заразу в души людей. Они сделают все ради него. Я, конечно, просто убью его, если ничего другого не останется, но… я не знаю… что будет потом.
— Вы говорите о своих соседях? Вы думаете, они могут ополчиться на вас?
— На меня, даже друг на друга. — Она нервно вздохнула и развела руками. — Это кажется безумным, я знаю! Это — помешательство. Иногда я просыпаюсь ночью и думаю, что это, должно быть, всего лишь… — Голос ее прервался. Она зажала рот кулаком. — О Боже… как бы мне хотелось, чтобы все это было лишь сном!
Солнце вышло из-за поросших лесом вершин, и золотые лучи пронзали остатки тумана. На свету волосы ее сияли, глаза казались еще ярче.
Он смотрел, как она поворачивается в лучах солнца.
— И поэтому вы решили выдать себя за меня?
— Они помнят все. Они помнят, что вы всегда были на стороне правды, и они вам верят. И если бы они увидели, что вы против этого демона, который управляет ими, то, я думала, они бы тоже отвернулись от него.
С.Т. нагнул голову, заставляя чаинки в чашке двигаться по кругу. Ему казалось удивительным, что он мог внушить такую веру в себя, чтобы породить эти странные надежды. О да, он знал, что у него была определенная репутация; он наслаждался ею в дни молодости. Он и жил ради этого. Но сейчас, оглядываясь на самого себя, на причины побуждавшие его действовать, он видел, что все это было так далеко от правды и справедливости, что даже не знал, плакать ему или смеяться.
Правда. Они думали, что он борется за справедливость. А если он скажет ей, что выбор его зависел от формы ноги и груди, от дрогнувших ресниц и румянца невинности? Мир видел в действиях Сеньора дю Минюи защиту преследуемого отца, обманутого брата или гонимого кузена, но в каждом случае всегда была замешана женщина. Женщина… и сладостное, возбуждающее пламя азарта.
— Вы потрясли меня, — сказал он, наконец. — Я и забыл, что я такой образец для подражания. Голова ее упала на грудь.
— Вы заслуживаете уважения за то, что делали, — пробормотала она и вскинула подбородок. — Но мой план — неосуществим. Теперь я вижу. Пришлось бы потратить слишком много времени, чтобы овладеть вашими навыками, даже если бы у меня это и получилось. А вы — месье — я боюсь, что не гожусь в ваши ученики; вы уже говорите, что свожу вас с ума. Вы желаете меня, и я готова честно расплатиться с вами, но вижу, вы действительно страдаете. — Она серьезно посмотрела на него. — Я не хочу нарушать ваш покой.
Он провел указательным пальцем вдоль трещины в резном камне.
— Я думаю, ущерб уже нанесен, Солнышко.
Она снова наклонила голову.
— Я сожалею.
— Действительно? — Он фыркнул. — Я думаю, у вас ледяное сердце, мадемуазель, и дьявольски большой запас самонадеянности для девчонки вашего возраста.
Она подняла голову и сердито посмотрела на него.
— А, так вам не нравится это слышать, да? Бьюсь об заклад, что у вас в жизни все шло всегда по-вашему, пока вы не столкнулись со злом. — Он выплеснул остатки остывшего чая на траву и осторожно встал. — Да, это была глупая идея — притвориться, что вы — это я, хотя бы потому, что у меня за плечами двадцать лет кулачных боев и тренировок — с людьми, которые бы хохотали до слез, услышь они только о ваших попытках держать в руках шпагу или управлять лошадью. — Губы его скривились. — Вы слишком стары, чтобы начинать, и слишком слабы, чтобы преуспеть, и слишком малы ростом, чтобы надеяться, что вас могут принять за меня — даже верхом на лошади. Даже в темноте. У вас другая походка. Ваш голос слишком нежен. Ваши руки слишком малы — а, знаете, ведь жертва всегда видит руки разбойника. Попытались бы вы снять кольцо с пальца дамы, когда на вас кожаные перчатки.
Она поджала губы.
— Да. Я уже сказала, что ошиблась. Я не все продумала.
— Разве? Вы мне кажетесь разумной маленькой ведьмой. Вы хотите сказать, что проделали весь этот путь, не все продумав? — Он едко засмеялся. — О нет, ты все продумала, Солнышко. Очень хорошо все продумала. Бьюсь об заклад, у тебя были ответы на любые вопросы, которые могли возникнуть. Ты все обмозговала. Но, попав сюда, поняла, что я не такой, какого ты себе напридумывала. — Разведя руки в стороны, он поднял лицо к небу. — Боже, ты, наверное, ужаснулась. Нашла бедного парня, который даже не может идти по ровной дороге, чтобы не спотыкаться. Не стоит и надеяться, что он сможет тебя обучить фехтованию, правда? Не стоит надеяться, что он сможет взобраться на лошадь — и уж, конечно, не сможет научить тебя лихо ездить верхом. — Он снова взглянул на нее. — Поэтому ты собралась уезжать — наболтав сначала всякую благородную чушь о том, что все это ради моего же блага и что просто твое намерение было глупым. Глаза ее сузились.
— А разве я не права, месье? — Она отступила на шаг и взглянула на него, положив руки на бедра. — Вы похожи на сумасшедшего. Вы говорите, глядя в пространство. Когда я обращаюсь к вам, вы смотрите не на меня, словно это говорят какие-то призраки. Вы деретесь с волком из-за куска мяса, словно зверь. И вы действительно спотыкаетесь. — Голос ее задрожал. Она опустила руки и повернулась к нему. — Вы падали три раза и едва удерживались на ногах в десять раз больше за то время, что я с вами. Вы думаете, я не заметила? Я пришла к вам за помощью. Я не могу ничего изменить, если вы не в состоянии мне помочь. Я хотела бы, — она заморгала, и губы ее сжались. Внезапно она отвернулась и стояла прямо и неподвижно. — Хотела бы, хотела бы, хотела бы, — сказала она, глядя в сторону горной гряды. — Боже, помоги мне. Я не знаю, чего мне хотеть.
Отзвук ее голоса растаял среди колонн. С.Т. уронил на траву серебряную чашку и положил руки ей на плечи. Он мог чувствовать ладонями, в каком она напряжении, как нервно вздрогнула всем телом, судорожно сглотнув.
— Солнышко, — сказал он тихо. — А разве тебя посещала другая мысль? — Он коснулся ее подбородка и заставил взглянуть ему в лицо. — Разве ты никогда не думала, что я пойду с тобой, если буду тебе нужен?
Она упорно отводила глаза.
— За вашу голову назначена награда. Вам нельзя возвращаться. Я бы не стала просить вас об этом, так я решила с самого начала. — Она прикусила губу. — А теперь… извините, я не хочу вас обидеть, но…
Он взял ее лицо в руки.
— А теперь ты видишь, что я ни на что не гожусь.
— Нет. — Она попыталась немного отстраниться. — Нет, я не сомневаюсь, что вы бы могли научить меня всему, что сумела бы воспринять, со временем. Но времени у меня нет, месье я и так потратила уже слишком много…
— Время тебе не нужно. — Он нагнулся и прижал губы к ее лбу.
— Это безнадежно, — прошептала она.
— Безнадежные дела — мое призвание.
— Вы безнадежны, — сказала она более холодно. — И сошли с ума.
— Вовсе нет. Все дело в моей гордости. Я не могу допустить, чтобы ты разрушила мою легенду своими нежными руками и тщетными попытками работать шпагой. — Он сделал шаг назад. — Нет, мадемуазель, уж если моя репутация обречена, я лучше сам над ней поработаю.
Покинуть Коль дю Нуар оказалось даже труднее, чем представлял себе С.Т. Большая часть его души стремилась остаться. Он бы рисовал, живя спокойно и осмотрительно — продолжал бы существовать так, как он это делал после взрыва, отнявшего у него слух и чувство равновесия. Здесь он ходил медленно, старался не рисковать понапрасну. В дни деревенских праздников он никогда не танцевал, не играл в шары, и он не стал бы пытаться сесть на лошадь, даже если бы сердце позволило ему заиметь другого коня после Харона.
До приезда Ли он не отдавал себе отчета, насколько инстинктивно осторожными и сдержанными стали его движения. Внезапно он словно увидел со стороны не только, как он ведет себя в приступе головокружения, как спотыкается, падает, но и то, как он расчетливо сдерживается, оберегая себя. Раньше он этого не замечал.
Ему еще предстояло признаться ей в глухоте. Он знал, что хотя она заметила кое-какие странности, но, казалось, еще не поняла их причину. Она просто думала, что он не в себе, потому что смотрит на что-то, чего она не видит. Поэтому он продолжал скрывать истину, хотя даже себе не смог бы объяснить, почему, скрывал так же, как притворялся, будто для него ничего не значило упаковать свои картины и инструменты, закрыть их чехлами и ветошью.
Коль дю Нуар был его коконом, и он не хотел оставлять его.
Но в нем бродили теперь и другие желания. Он не мог забыть Сада и его золотые монеты, выражение лица маркиза, когда, подняв глаза, он увидел в дверном проеме С.Т. и Немо. Он думал о белоснежном теле Ли в лунном свете. Сидя у кухонного очага, проводя по точильному камню лезвием своего палаша, который он давно уже не брал в руки, он вспоминал ночную дорогу, морозный воздух в глухой тиши — и кровь сильнее билась в его жилах.
Ему придется снова сесть на коня. Это будет первым испытанием. Если он его не выдержит, она окажется права, и все остальное будет не иметь смысла. Она терпеливо относилась к его намерению поехать с ней, как мать снисходительно относится к фантазиям ребенка. Она кивала с серьезным видом и спокойно улыбаясь, когда он пытался объяснить свои приготовления, — и это приводило его в ярость. Сама мысль о неудаче язвила его. Он хотел остаться в своем привычном коконе и сгорал в то же время от желания показать ей, что он по-прежнему непревзойденный мастер своего полуночного ремесла.
Он жалел, что она не ходит в юбках. Все равно ее движения, стройные ноги, округлые бедра, которые не могла скрыть куртка каждый раз, когда она нагибалась, — постоянно волновали его; она превращала его в пороховую бочку, готовую взорваться, и знала это. Она этим пользовалась. Он хотел любви, он хотел романтического волнения; она предлагала себя с холодной расчетливостью, словно это давало ей какую-то защиту от него.
Так оно и было. Эта стена была покрепче каменной. Он понял ее. Он мог получить ее тело, но никогда ему не затронуть ее души.
Она читала его, как открытую книгу. Она предлагала условия, которые, как прекрасно знала, были невозможны. Она разыграла его в римском храме. Она специально вела себя, как блудница, говорила об оплате, о том, что должна ему, зная, что чем больше она принижает то, к чему он стремится, тем в большей безопасности будет сама.
И в итоге сила была на ее стороне. И оба они понимали это.
Он сидел, оттачивая оселком сверкающее лезвие палаша, и глаза его невольно следовали за ней. Он попытался сосредоточить все внимание на голубоватом сверкании прекрасной стали, но вновь и вновь возвращался к созерцанию женских ног, попирающих каменную плиту перед камином.
Он был убежден, что она чувствует его тайное внимание. И хотя она выглядела безразличной и спокойной, ей, несомненно, хотелось лишний раз показать свою власть над ним. Она ждала, что он снова сорвется, поведет себя как глупое животное. И хотя он все это понимал, его сердце и разум были в смятении. Она была женщиной, беззащитной, обиженной и одинокой, и он испытывал потребность защитить ее. Страсть целиком овладевала им. Он снова и снова представлял, как касается губами ее шеи, вдыхает чистый свежий запах кожи, ощущает ее живое тепло. Ритмично водя точильным камнем по металлу, он смотрел на ее ноги, предаваясь фантазиям, пока она внезапно не вышла из кухни.
Каменные ступени разнесли эхом ее шаги. Он знал, куда она направилась: в его спальню! Ее поведение было настолько же недвусмысленное, как если бы раздушенная улична женщина призывно манила к себе, стоя на углу. Это приводило его в ярость. Он закончил точить шпагу длинными резкими движениями бруска и встал, держа оружие в руке. Резким ударом он атаковал собственную тень — резким, но не ловким. Положив палаш на стол, он взял шпагу и попробовал парировать удар, потом нанес ответный укол этим более легким оружием, глядя на отблеск каминного пламени на кончике рапиры, красном, словно в крови.
Вяло, слишком скованно. Его подсознательное стремление сдерживать свои шаги заставляло его держаться слишком прямо, мешало движениям.
Закрыв глаза, он медленно поднял вытянутую руку, держа в ней рапиру. Когда она достигла уровня плеча, он почувствовал, что теряет равновесие, словно оружие в поднятой руке тянет его вперед. Весь дрожа, он старался удержаться — вновь обрести вертикальную ось и не дать утянуть себя в пропасть, в бесконечное и беспорядочное падение. Он хотел доверять своему здоровому телу, а не мозгу, искалеченному взрывом.
Он был в центре вращающегося мира, стоя с поднятой вперед рукой, широко расставив ноги. Все тело его горело от стыда и возбуждения, но он стоял устойчиво, и его кисть, спина и плечи взяли на себя вес шпаги. Он поднял ее выше, к вершине потолка. Это было проще — он мог держать руку неподвижно, не шевеля головой, пока ощущение вращения не исчезнет.
Он открыл глаза и опустил рапиру, оценивая свое положение: рука здесь, плечо и спина — вот так, ноги напряжены, пол внизу, сводчатый потолок — над головой. Но мысль о ней там, наверху, в его постели, обида и боль, вывели его из себя. Он бы с радостью убил сейчас любого, кто попался бы ему под руку. Он оперся кончиком шпаги о табурет. Затем, сделав глубокий вдох, прижал шпагу плашмя к груди и резко повернулся.
В это мгновение державшая его ось распалась. Все закружилось вокруг него. Он попытался остановить движение, но его бросило в сторону, он на что-то наткнулся, сильнее сжал рукоять, а мир в жестоком вихре продолжал нестись вокруг него. Колени подогнулись, и он не смог удержаться — со звоном уронил на пол шпагу. Он опустился на четвереньки, задыхаясь и обливаясь потом, пока кружение постепенно не замедлилось.
Тогда он встал и все повторил сначала.
Как-то один врач-самоучка сказал ему: вызывайте головокружение, сами заставьте себя сделать это. Если сможете вызывать головокружение, то приступы прекратятся.
Еще один шарлатан, подумал он, однако тот отказался брать с него деньги. С.Т. пробовал дважды выполнить его совет, но ничего не вышло. Правда, и хваленые панацеи и снадобья, прописанные лучшими докторами, тоже ему не помогли.
И вот он опять вернулся к тому, с чего начинал. После третьей попытки он потерял способность подтянуть к груди трясущиеся колени и подняться на ноги. Тяжело дыша, он лежал ничком на холодном полу. Рука его все еще сжимала рукоять шпаги, голова раскалывалась от боли. Ему хотелось, чтобы его вырвало. Хотелось умереть. Больше всего ему хотелось лечь в постель, заснуть и проснуться здоровым.
Сверхъестественным усилием он поднялся на ноги, опираясь на шпагу. Раскачиваясь из стороны в сторону, он прошел через оружейную комнату и чуть не упал на темные ступени лестницы, а комната вращалась вокруг него. Он перевел дух, медленно, шаг за шагом, поднялся наверх и тяжело схватился за ручку двери. Он с трудом пробрался сквозь клубящийся туман дурноты к освещенной свечой кровати и тут вспомнил…
— О Господи Иисусе, — сказал он и рухнул на пол там, где стоял.
Он закрыл глаза, уступая головокружению. Ли поднялась с кровати — он слышал скрип и шорох, но не открывал глаз, боясь, что его вывернет наизнанку. Прохладная рука коснулась его лба.
— Я так и знала, — пробормотала она. — Лихорадка.
Он поднял руку и почувствовал, как она склонилась над ним. Его ладонь уперлась ей в грудь, и он сильно оттолкнул девушку. Раздался изумленный возглас, глухой удар. Он открыл глаза и увидел, что она упала перед ним и пробует подняться, опираясь на руку.
— Это не лихорадка, — сказал он мрачно. Головокружение начало отступать, но тошнота все еще волнами подступала к горлу. Он крепче сжал шпагу и встал, делая глубокие вдохи, чтобы побороть дурноту. Так он стоял довольно долго, ощущая каждый мускул своего тела.
— Уйди с дороги, — сказал он, подняв шпагу и старательно проделывая свое упражнение: в сторону-вверх, в сторону-вниз, рывок, медленный поворот, вперед-назад, в сторону-вверх, в сторону-вниз…
— Вы совершенно ненормальный, — сказала она. Он медленно завершил полный поворот и остановился, глядя на нее. Тошнота прошла. Ее лицо только два раза качнулось перед ним, а потом все встало на свои места. Ее пышные волосы свободно падали на его необъятной ширины рубашку, которую она натянула на голое тело.
— У вас такие глаза… — Она нахмурилась. — Голова не болит?
— Это не лихорадка, — раздраженно сказал он. Он снова принял стойку: к бою — выпад — удар, следя, чтобы плечо и колено были на одной оси. Движение получилось лучше, немного быстрее, головокружение — лишь тень того, что было, когда он заставлял себя резко поворачиваться. Может быть, как раз это имел в виду врач. Вызвать его самому, до тех пор, пока стоять неподвижно станет легче, еще легче…
Он выпрямился и сделал глубокий вдох. Затем атаковал столбик кровати, делая выпад с поворотом кисти, стараясь почувствовать правильность переноса веса на опорную ногу.
Он отступил назад и внимательно осмотрел столбик, с удовлетворением заметив, что на дереве не было ни царапины.
— Он еще дышит? — спросила она. Он взглянул в ее сторону и слегка поклонился с насмешливым видом.
— Только потому, что я подарил ему жизнь.
— К счастью, когда вы поднимались по лестнице, вас не подкарауливали такие же столбики. Вы были тогда не в такой прекрасной форме.
— Минутное головокружение, — сказал он небрежное — теперь все в порядке.
Она подняла брови. С.Т. с подчеркнутым вниманием исследовал лезвие шпаги, стараясь не замечать ее обнаженных ног.
— Я вижу, — сказала она. Низ рубашки едва прикрывал ее бедра. Он почувствовал, что опять начинает терять над собой власть. Она сказала:
— Я в вашем распоряжении, если вам будет угодно.
Он ненавидел ее за то, что она так хорошо его понимала. Он ненавидел ее за то, что она стремилась оттолкнуть его, притворяясь, что манит. Рука его сильнее сжала шпагу.
— Разве вы мне еще не заплатили? — с издевкой спросил он. — Может, нам вести записи? Пол кроны в день за уход во время болезни. Всего один ливр в неделю за хлеб и чесночную похлебку, раз она вам так не нравится. Десять гиней за доблестное спасение от развратника-аристократа. Так будет честно?
— Вполне, — сказала она. — Но вы знаете, что денег у меня нет.
Он хмуро взглянул на столбик кровати.
— Денег мне не нужно, — сказал он, а затем, повернувшись, пристально посмотрел на нее, добавив, прежде чем она успела ответить, — или чтобы мне платили в постели. Прошлой ночью — там, в развалинах, — я совсем не этого хотел.
— Я знаю это. — Она выдержала его взгляд, не отводя глаза.
— Кажется, что вы хотите большего, чем я когда-либо могу вам дать, месье. Я надеюсь, вы это понимаете.
Он понимал. Это было еще одним вызовом, брошенным ему, как фехтование и верховая езда. Он утратил свое искусство в любви, и ему нужно будет вновь обрести его. Шпага уже начинала повиноваться ему — он чувствовал, как силы возвращаются. Он сумеет заставить ее полюбить его, если будет действовать правильно. Он сумеет поставить ее на колени. Он проделывал это сто раз. Да, конечно, он вначале все испортил, она видела его с самой невыгодной стороны… но если он не будет терять голову, то еще не все потеряно. Есть шанс отыграться и даже выиграть. Сотню раз ему это удавалось.
Он небрежно обвил рукой столбик кровати, искоса взглянув на нее.
— Я позволяю вам воспользоваться моей кроватью сегодня, — сказал он учтиво, словно галантный кавалер в бальном зале. — Мы уходим на рассвете.
