Глава 10
Меррик и Женевьева пропели ночь в Денхемском аббатстве находившегося, всего в нескольких часах езды от Бринвальда, После сделанного подношения норманнским гостям было оказано гостеприимство: предложен ночлег, впрочем, без особых удобств. Если бы Меррик путешествовал один, то и не подумал бы остановиться. Он бы продолжил путь и уже этой ночью прибыл бы в Бринвальд. Не в обычае Женевьевы было жаловаться, но Меррик понимал, как она устала, ведь он заставил всех скакать сломя голову.
В Лондоне Меррик не задержался, хотя, конечно, был вынужден засвидетельствовать свое почтение герцогу Вильгельму. Им, разумеется, было что обсудить. Меррик узнал, что не только в Бринвальде не так уж просто заставить саксов принять норманнского лорда и законы норманнов. Вильгельм неистовствовал, в ярости метался по залу: он твердо решил, что Англия ему покорится, чего бы это ни стоило саксам! Меррик не сомневался, что норманны будут править и в дальнейшем завоеванной страной и что герцог Вильгельм и впредь станет жестоко подавлять проявления недовольства и возмущения англичан.
Меррик понимал чувства Вильгельма. Сам он испытывал те же самые затруднения, разница заключалась лишь в том, что Вильгельм сражался за всю Англию, а Меррику приходилось долго и тяжко биться, чтобы получить право на Бринвальд, усмирив непокорных. Но он навсегда собирался остаться на отвоеванной обширной земле у моря. С Бринвальдом связывал он свое будущее.
Женевьева только щелкала языком, наблюдая, как спешит Меррик вернуться в Бринвальд, но и Меррик знал, что сестра не меньше его горит нетерпением увидеть его новый дом и Симона, о болезни которого он рассказал. Скрывать правду Меррик не стал, хотя ему было неприятно огорчать Женевьеву: год, прошедший со дня гибели ее мужа Филиппа, и без того вряд ли показался ей радостным. Меррик знал, сестра все еще горюет, хотя и скрывает печаль. Скрыла она и свое недовольство, когда Симон заявил о намерении остаться с дядей в Англии, собираясь добиться посвящения в рыцари.
Меррик проснулся на рассвете. Надтреснутый звук одинокого колокола еще не вырвал обитателей аббатства из сонного забытья. Он быстро умылся, оделся и разбудил Женевьеву, спавшую в крохотной келье. Они присутствовали на мессе вместе с монахами, а затем отправились в путь, хотя рассвет еще только занимался. Вслед за ними ехала повозка с личными вещами Женевьевы.
День обещал быть серым и пасмурным, но дождя не было. Ранним утром впереди показался Бринвальд. На вершине небольшого холма Меррик придержал поводья лошади Женевьевы. Сестра вопросительно взглянула на него.
— Вот замок Бринвальд, — коротко бросил Меррик и замолчал, ожидая ответа.
Ему не терпелось увидеть, какое впечатление произведет замок на сестру.
Вознесенный' на высокий утес, позади которого простиралось море, суровый замок с тремя рядами окон возвышался на фоне мрачных серых туч. Он считался огромным и по английским понятиям, не говоря уже о норманнских. Неподалеку находился лес, окружавший деревеньку. Требовалось лишь внести кое-какие сравнительно небольшие изменения — возвести, например, защитное ограждение, чтобы сделать замок еще более неприступным. Со временем деревянные стены он заменит каменными…
Неведомое прежде чувство гордости переполняло сердце рыцаря. Его земли раскинулись на север, юг и запад. Меррик с нетерпением ждал весны и лета, когда все вокруг зазеленеет, а на полях заколосятся тучные колосья злаков. Может, сразу саксы его и не примут, но он готов выжидать и проявлять терпимость. В конце концов все пойдет, как прежде: земля будет процветать и плодоносить, он преуспеет, а вместе с ним станут благоденствовать и саксы,
— О, брат, — голос Женевьевы был ласков, — теперь я понимаю, почему ты так хотел побыстрее вернуться.
Меррик приглушенно засмеялся. В смехе, вырвавшемся из глубины души, звучала радость и слышалось большое удовольствие, которое шло от чувства, неизвестного ему ранее. Это его дом. Его дом!
Вслед за этой мыслью пришла другая…
Алана!
Найдет ли он ее в замке? Лучше уж ей не пренебрегать его предупреждением, потому что если она убежала, то, можно уж в том не сомневаться, она жестоко поплатится за это, и кара будет суровой.
Меррик нахмурился. Странно, как быстро он привык к ней. Конечно, он сам не был этому рад, нет, разумеется…
Рыцарь повернулся в седле и, приподняв бровь, обратился к Женевьеве:
— Теперь ты видишь, что будешь жить не в лачуге? — сухо поинтересовался он. — Ну что ж! Нет смысла медлить.
Через несколько минут они уже приблизились к замку. Меррик заметил, что во дворе столпились и норманнские воины, и саксонские вилланы. Он сразу же понял: что-то не так. Он услышал крики и безошибочно угадываемый свист плети. Вдруг рыцарь увидел… маленькую фигурку девушки, скорчившейся в грязи.
— Боже милостивый! Что происходит? — плеть была вырвана из рук воина с такой силой, что тот не удержался на ногах и упал на спину.
— Она ведьма, — завопил воин. — Сатанинское отродье!
Меррик резко повернулся к нему.
— Это ты сатанинское отродье, раз способен на такое! Уйди с глаз моих, и чтобы я тебя никогда больше не видел, иначе я уж сделаю так, что тебе и вправду будет чего опасаться!
Толпа отпрянула, трепеща от страха перед гневом господина.
Меррик опустился на одно колено. Алана вздрогнула, когда он дотронулся до нее. Очень осторожно Меррик поднял девушку на руки. Ее ресницы распахнулись. Взором, затуманенным болью, Алана смотрела на рыцаря. Тихий стон сорвался с ее губ. Она прижалась лицом к его шее. Меррик крепко обхватил свою ношу. Он шагал к замку, поднимался по узкой лестнице, а Женевьева спешила следом.
— Кто она? — запыхавшись, спрашивала дама, ей приходилось чуть ли не бежать, чтобы поспеть за братом.
— Алана, саксонская девушка, о которой я тебе рассказывал, внебрачная дочь Кервейна.
Он перешагнул две ступеньки и направился в свои покои. Мгновение спустя Меррик уже осторожно опускал Алану на постель лицом вниз.
У Женевьевы перехватило дыхание. Под превратившейся в лохмотья одеждой спина девушки казалась сплошной кровавой раной. Женевьева быстро взяла себя в руки.
— Воды, — потребовала она. — Мне нужна теплая вода и чистое полотно. В моем сундуке — лечебная мазь. Вели принести мне ее.
Не успела Женевьева закончить фразу, как Меррик был у двери, подзывая служанку. Он проследил, чтобы принесли все требуемое.
Склонившись над постелью, Женевьева осторожно снимала с Аланы одежду, целомудренно прикрыв простыней ее бедра, но спина и плечи оставались доступными взгляду, Меррик побледнел, разглядев кровавые набухшие рубцы, оставленные злобной плетью.
— О Иисус! — выдохнул он божье имя. Женевьева бросила на брата быстрый взгляд.
— Если сейчас постараться, — мягко произнесла она, — шрамов не останется.
Меррик промолчал, он стоял у изголовья кровати, как молчаливый страж.
Быстрыми и ловкими руками Женевьева смазывала раны.
— Почему эту девушку считают ведьмой? — тихо спросила она.
— Ее сны часто оказываются вещими.
Он подтянул к себе низкую скамью и, сев, подушечками пальцев погладил золотистую прядь у виска и полотняной салфеткой стер грязь с лица Аланы. Она открыла глаза. Мгновение девушка смотрела на него затуманенным взором, затем узнала и закрыла глаза рукой.
— Нет! Нет! — крик прозвучал слабой мольбой. — Не хочу, чтобы ты видел меня… такой, — ее веки сомкнулись, она вновь соскользнула в милосердную бездну беспамятства.
Скулы Меррика сжались, но сам он не шелохнулся.
Вскоре Алана очнулась и снова вскрикнула, увидев рыцаря.
Женевьева вздохнула, выпрямляясь.
— Кажется, эта девушка не очень-то расположена к тебе, Меррик.
Его голос прозвучал сдавленно и резко:
— Ей больно. Она сама не знает, что говорит. Тонкая бровь приподнялась.
— В самом деле? — холодно заметила Женевьева. — А мне показалось, она вполне понимает и что говорит, и кого перед собой видит. — Женевьева махнула на Меррика салфеткой. — Иди-ка отсюда, братец. Твое присутствие ее беспокоит. Мне пока не нужна твоя помощь, и, полагаю, ты вполне можешь удалиться.
Лицо Меррика помрачнело.
— Но это моя спальня, сестра! Женевьева была неумолима.
— Советую тебе поискать другую, — отрезала она, — потому что сегодня ты здесь спать не будешь. И имей в виду, еще много ночей эта девушка не будет в состоянии дарить тебе ласки, Меррик.
Она бесстрашно встретилась с ним взглядом и снова повернулась к кровати, наградив брата напоследок еще одним пронзительным взглядом. Хотя Женевьева была благородного происхождения и воспитывалась как леди, она хорошо знала повадки мужчин. Разумеется, ее брат не был лишен тех же мужских потребностей, что и прочие сластолюбивые самцы. Да и нетрудно было понять, почему Меррик воспылал такой страстью к девушке! Кем ни была Алана, крестьянкой, незаконной дочерью лорда или ведьмой, обладала она редкостной, дивной красотой, и немногие мужчины могли бы не заметить этого.
Меррик чрезвычайно рассердился, что его столь настойчиво отстраняют от Аланы, но решил: не время спорить, — однако не ушел. Он остановился перед очагом, с гневным выражением наблюдая за хлопотами сестры, в то же время радуясь, что непокорная саксонка попала в надежные руки.
Алана плохо запомнила последующие дни. Она то погружалась в забытье, то приходила в себя. В том призрачном мире, где она пребывала, ей казалось, что она умерла и терпит за грехи наказание — спина горела, как в аду.
Но однажды она очнулась и обнаружила, что сознание прояснилось. Отголоски боли еще чувствовались при всяком малейшем движении, но муки отступили.
Алана в комнате была не одна. Возле очага стояла богато одетая хрупкая женщина и грела у пламени руки. Под снежно-белым платком волосы поблескивали как вороново крыло. Она повернулась, и Алана увидела полные яркие губы, прямой нос… Тонкие изящные брови изгибались знакомою дугой.
— Вы Женевьева, сестра Меррика, — вырвалось у Аланы, прежде чем она успела настолько опомниться, чтобы промолчать.
Явно удивленная, женщина обернулась, потом добродушно улыбнулась, обнажив ряд маленьких ровных зубов.
— А ты, как мне сказали, Алана. Я рада что ты наконец, очнулась.
Алана ничего не ответила, но приподнялась, опершись на локоть.
— Хочешь пить?
Алана закусила губу и кивнула. Она не сводила глаз с женщины, пока та наливала воду из кувшина в кубок.
Женевьева обхватила рукой плечи девушки, помогая подняться. Алана заметила, что переодета в рубашку из тонкого полотна: Это тоже, наверное, одежда Женевьевы, подумала она. В горле у нее действительно пересохло, и Алана с удовольствием выпила воду. Когда Женевьева отвернулась, чтобы поставить кубок на поднос, девушка снова опустилась на подушки, в отчаянии от охватившей тело слабости.
Женевьева слегка улыбнулась.
— Ты, конечно, ослабла, потому как долго ничего не ела, и, разумеется, умираешь от голода.
Не дожидаясь ответа Аланы, она направилась к двери и тихо что-то сказала слуге за дверью.
Алана пыталась не смотреть на Женевьеву слишком пристально. Она догадывалась, что та немного старше своего брата, но подозревала, что разделяло их не слишком много лет. Глаза у нее были такого же светло-голубого цвета, как и у Меррика, но казались теплыми, а не ледяными.
Женевьева вернулась.
— Если не возражаешь, я хотела бы взглянуть на твои раны.
Глаза Аланы широко распахнулись.
— О, не надо! — быстро проговорила она. — Я чувствую себя совсем здоровой.
Женевьева покачала головой. В ее голосе слышался мягкий упрек:
— Напрасно ты смущаешься, право же. Ведь именно я ухаживала за тобой последнее время.
Алана прижала к груди меховое одеяло. Хоть она и убеждала саму себя, что глупо быть такой застенчивой, но ничего не могла с собой поделать. Медленно отпустила девушка покрывало и легла на живот. Не видя Женевьевы, она, однако, почувствовала, что та подошла к кровати. Необыкновенно осторожно Женевьева подняла рубашку, чтобы обнажить израненную спину. Она промыла раны теплой водой и наложила целебную мазь.
Алана задерживала дыхание, хотя боли почти не было. Обрывки событий последних дней замелькали в памяти. Алана поняла, что рядом с нею все это время находилась не только эта женщина с нежными руками и мягким голосом, но касались ее и гораздо более сильные руки, хотя и не менее нежные.
Сердце у Аланы как-то странно дрогнуло. Меррик, поняла она, Меррик тоже был с нею рядом! Конечно, именно он и принес ее сюда. Алана смутно помнила, как он наклонился над ней. В его голосе было что-то, чего раньше она не слышала. Страх? Конечно же, нет! Сочувствие? Нет!
Женевьева закончила смазывать раны. Вскоре принесли поднос с едой. Женевьева развернула полотняную салфетку и разложила ее у Аланы на коленях.
— Меррик, вероятно, очень на меня сердит, — прошептала Алана.
— Сердит? — Женевьева передала ей чашку с благоухающим жарким и деревянную ложку. — Разумеется, он не хотел покидать свою спальню и твое ложе, но я решила, что его присутствие излишне, — Женевьева сдержала улыбку, заметив удивленное выражение лица девушки, — и увы, — небрежно добавила она, — кажется, ты тоже так считала. По крайней мере, ты кричала, что не хочешь его видеть.
Сердце Аланы вновь дрогнуло. Теперь ясно, что именно могло рассердить Меррика.
— Но мой брат — большой упрямец. Я даже опасалась, он не подчинится приказу герцога срочно прибыть в Лондон, когда прискакал от герцога гонец. Меррик очень беспокоился о тебе. Однако я уверила его, что опасности никакой нет, и он уехал.
Алана опустила глаза. Женевьева ошибалась. Ведь на самом деле Меррик презирал ее так же, как и она презирала его!
— Он снова уехал в Лондон?
Боже праведный, что с нею случилось? Ее голос прозвучал разочарованно! Женевьева кивнула. Алана облизнула губы.
— Почему вы не боитесь меня? — спокойно спросила девушка. — Остальные думают, что я ведьма: и мои односельчане, и ваши люди.
— Ты такая же ведьма, как и я, — невозмутимо ответила Женевьева.
Алана выглядела озадаченной.
— Но я саксонка!
— А я норманнка, — ровным голосом заявила Женевьева. — Ты не можешь ненавидеть меня за то, что родилась я в Нормандии, как и я тебя за то, что родилась ты в Бринвальде.
Алана не была готова к подобной прямоте. Она только покачала головой: с этой женщиной можно быть искренней!
— Я ненавижу норманнов, и вашего брата в том числе. Они причинили много горя саксам. И все-таки… — торопливо добавила она, — … вы не принимали участия в завоевании, — девушка помолчала. — Нет, не принимали, — медленно проговорила она. — Мне не за что вас ненавидеть, Женевьева.
Сестре Меррика понравился ее ответ. Алана поняла это по тому, как женщина вдруг улыбнулась, ее глаза потеплели, став ярко-голубыми. В этот момент Алана решила, что Женевьева обладает не только внешней, но и душевной красотой,
— Я тоже не вижу причин, почему мы должны стать врагами. Мне это было бы не по душе, ведь если бы не ты, мой сын, возможно, не выжил бы. — Женевьева задумалась. — Иногда я сожалею, что Симон решил стать рыцарем, как его отец и; дядья. Но я знаю, что, несмотря на мои советы, он все равно не прислушался бы к зову церкви.
Милое лицо Женевьевы стало печальным. Она вздохнула.
— В то время как мужчины отправляются на войну, женщины остаются дома, чтобы следить за хозяйством и поддерживать огонь в очаге, и я искренне верю: все женщины схожи в своих надеждах и опасениях. Любовь, которую они питают к своим близким, неизменна. Но мужчины… ах, их привязанности часто меняются! Но, впрочем, хватит о мужчинах. Ты должна поесть, Алана, — продолжала она неожиданно строго. — Тебе нужно поправиться и набраться сил.
Алана повиновалась. Еще не кончив трапезу, она поняла, насколько же была голодна. Женевьева забрала пустую чашку, одобрительно кивнув. Алана зевнула, вдруг почувствовав безмерную усталость.
— Умоляю, простите меня, — прошептала она со смущенной улыбкой. — Я не хочу показаться невоспитанной, право же, но…
— О, нет нужды извиняться, — Женевьева уже натянула одеяло ей до подбородка. — Сон — лучший лекарь.
Алана удивленно взглянула на нее.
— Как странно, что вы это сказали, — медленно произнесла девушка. — Моя мать часто говаривала то же самое.
— Ну, тогда, думаю, мы с твоей матерью подружились бы. Подружимся мы и с тобой, — Женевьева сжала пальцы Аланы и вскоре оставила ее одну.
Как ни была утомлена Алана, заснуть сразу она не смогла. Женевьева была совсем не такой, как девушка себе ее представляла, хотя, по правде говоря, сама не знала, чего ожидала от сестры Меррика. Спокойствие и умиротворяющая сдержанность этой женщины не могли не найти отклика в душе Аланы. В самом деле, ее мать так же держала себя, что помогало ей завоевать доверие тех, кого она лечила. Странно, но Алана чувствовала свою какую-то таинственную связь с Женевьевой и обнаружила, что подавить новое ощущение она не в силах.
На следующий день Женевьева объявила, что Алана достаточно поправилась, чтобы одеться и погулять по замку.
— Где твоя одежда? — поинтересовалась она. Девушка вспыхнула.
— Меррик сжег мою одежду, — призналась она, чувствуя себя в высшей степени неловко.
У нее было странное чувство, что Женевьеве известно об их с Мерриком отношениях, хотя не было сказано ни слова.
— Меррик дал мне поносить вашу одежду, но, боюсь, она изорвалась, когда… — девушка замолчала.
Впрочем, можно было и не продолжать, и так все было ясно.
— Ладно, это неважно. Я подберу тебе что-нибудь другое. У меня много одежды, некоторые платья я уже давно не ношу. Кое-что я уже отдала твоей сестре. Признаюсь, мне стало стыдно, когда она рассказала, что лишилась своих нарядов.
— Сибил? — Алана удивленно вскинула глаза.
— Да, Сибил. Меррик забрал ее из кухни, и теперь она прислуживает мне. — Женевьева улыбалась, как бы говоря: «Видишь? Мой брат умеет быть великодушным!»
Алана сдержанно улыбнулась Женевьеве.
— Спасибо, — прошептала она. — Обещаю, я найду возможность отблагодарить вас…
Женевьева не позволила ей продолжать, взяв ее руки в свои.
— Не надо больше слов, Алана. Ты спасла жизнь моему сыну, и я перед тобой в вечном долгу.
Первое время Женевьева оставалась в замке. В тех редких случаях, когда она куда-то выходила, ее сопровождали либо Сибил, либо Алана. Никто не говорил ни слова, но при виде Аланы многие останавливались — и норманны, и саксы, — бросая взгляды, полные осуждения.
Однажды ее охватило желание самой посмотреть на разрушения в часовне. Девушка прежде убедилась, что в часовне никого нет. Если бы тут оказался отец Эдгар, она не смогла бы ни собраться с духом, ни заговорить, ни хотя бы взглянуть на него. Она прошла в центр нефа.
Медленно Алана обвела взглядом часовню. В душе разгорелось негодование. На том месте, где высокая статуя Христа протягивала руки к народу, остался лишь обломок. У статуи святой девы Марии не было головы. Алане стало дурно.
Послышался шорох, и, обернувшись, девушка увидела, что позади нее стоит Сибил.
— Сибил! Хвала Господу, это ты! — Алана обняла сестру. — Как я рада тебя видеть!
Сибил слегка улыбнулась. Она окинула Алану взглядом.
— А я тебя рада видеть, Алана! Алана улыбнулась.
— Женевьева рассказала мне, что теперь ты прислуживаешь ей. Я так рада, что наконец-то тебе удалось выбраться из кухни.
Сибил искривила полные губы:
— Все равно я не могу смириться с положением служанки, сестра!
Улыбка Аланы поблекла.
— Но это не столь унизительно, как прислуживать норманнам, и уж, конечно, Женевьева обращается с тобой хорошо.
Сибил пожала плечами:
— Пожалуй, да.
Алана нахмурилась. Она не могла представить себе, чтобы Женевьева кому-то могла показаться не такой добросердечной, заботливой, доброй и сострадательной женщиной, какой предстала перед ней.
Сибил посматривала на сестру с любопытством.
— Должна признаться, Алана, я удивлена, застав тебя здесь. Меньше всего ожидала я встретить тебя в часовне.
Алана закусила губу.
Я… я хотела посмотреть сама на часовню, — тихо проговорила она.
Сибил взмахнула рукой.
Меррик пришел в бешенство, увидев, во что превратилось убранство часовни. Видит Бог на небесах, стены дрожали от его ярости! Однако я уверила его, что ты никогда не сделала бы такого, и просила быть к тебе снисходительным. «Она уже достаточно наказана», — сказала ему я.
Пальцы Аланы сжали ткань юбки. Ей вдруг захотелось оказаться в своей комнате. Но Сибил не замечала ее замешательства.
О, Алана, если бы ты видела, что здесь творилось! Колонны были черны от сажи, повсюду грязь, отбросы, нечистоты… на полу… на стенах… Никогда в жизни не видела я такой мерзости! И где! В божьем доме!
Алана живо представила все, что описывала Сибил, и тошнота подкатила к горлу. Какой безумец, удивлялась она, совершил такое злодеяние? И в самом деле, какая проклятая душа осмелилась бросить вызов божьему гневу?..
Она покачала головой.
— Не могу себе представить, кто мог бы сделать это.
— И я тоже, — вздохнула Сибил. — Мне пора идти, сестра. Женевьева, должно быть, удивляется, куда я запропастилась, — она погладила Алану по плечу и ушла.
Алана застыла на месте, как каменная, мысли метались в голове. Сибил сказала, Меррик пришел в ярость. В этом можно было не сомневаться. Она вздрогнула. Оставалось только догадываться, что произойдет, когда он вернется. Алана радовалась, что Меррик уехал и ей не пришлось с ним столкнуться — чего опасалась она всем сердцем, и сейчас больше, чем когда-либо раньше.
Поверил ли он, что она способна на подобное святотатство? Сердце у нее обливалось кровью. Ведь никакая она не ведьма и почитает Господа, как все!
И вдруг страх захлестнул ее… Спокойствие, царившее в церкви до сих пор, было нарушено.
Появилось странное напряжение. Дрожь сотрясла се тело, пронзив самые глубины существа. Что-то надвигалось… что-то злое…
Она развернулась и побежала, словно спасаясь от смерча. Остановилась Алана, лишь вбежав в спальню Меррика. Захлопнув за собой дверь, она прислонилась к ней, чтобы отдышаться.
От дурного предчувствия холодок пробежал по спине.
Кажется, и здесь она не одна!
Девушка искала убежище, но перед нею оказался тот самый человек, которого она боялась больше всего на свете.
Душа Аланы ушла в пятки. Меррик только что отстегнул свой меч и отложил в сторону. Хотя на нем не было боевых доспехов, исходившие от него сила и мощь были такими же все покоряющими, как всегда.
Он смерил девушку взглядом с ног до головы.
— Похоже, ты выздоровела, саксонка. Алана вспыхнула и опустила глаза.
— Да, — прошептала она.
Девушка чувствовала на себе его взгляд, но не могла собраться с духом, чтобы встретиться с ним глазами. Молчание казалось бесконечным.
— Я стремился поскорее вернуться, саксонка. Однако почему-то мне кажется, ты не горишь желанием меня видеть.
«Потому что так оно и есть», — чуть не выпалила Алана. Она судорожно проглотила слюну, отчаянно пытаясь собрать всю свою храбрость.
Меррик нетерпеливо обратился к ней;
— Ну же, саксонка! Разве ты не хочешь приветствовать своего лорда подобающим образом?
Она скованно сделала реверанс и слегка поклонилась. Алана так дрожала, что боялась никогда не выпрямиться. Еле слышно она проговорила:
— Я… я благодарю тебя… за то, что ты сдержал слово и позволил Сибил прислуживать твоей сестре, покинув кухню.
Меррик долго молчал. Когда наконец он заговорил, Алана услышала совсем не то, что ожидала.
— Где ты только что была, саксонка? Девушка упрямо вздернула подбородок. Лицо Меррика не было слишком суровым, хотя он и не улыбался. Лгать нельзя, поняла она, да Алана и не осмелилась бы солгать.
Кончиком языка облизнула она пересохшие губы.
— Я… я была в часовне.
— В часовне? Но зачем?
Взгляд Меррика казался несокрушимым, чего нельзя было сказать о ее храбрости.
— Ч-чтобы увидеть зверское бесчинство, учиненное там. Я хотела знать… почему меня били плетью люди.
Рыцарь поднял бровь.
— Так-так… А ты не знала, что произошло в часовне?
Его слова — всего лишь хитрость, поняла Алана.
— Нет! — воскликнула она. — Я ничего не знала об этом, пока не вернулась в то утро…
— Вернулась? Откуда?
Алана, охваченная ужасом, смотрела на него. Он знал. Святое распятие, он все знал.
Еще раз спрашиваю тебя, саксонка! Где ты была в то утро, если не в часовне?
Лицо рыцаря казалось высеченным из камня, а голос — тверже камня: О, она скорее предпочтет быть снопа высеченной, чем терпеть его жалящий и беспощадный взгляд!
Меррик ждал, она солжет. Каким-то образом она чувствовала это, но не собиралась оправдывать его ожидания.
— Я ходила повидать Обри. Он стар, и некому о нем позаботиться…
Меррик скрестил руки на груди, тон его голоса был таким же надменным, как и поза.
— Почти каждый день я посылал к нему с едой кого-нибудь из моих людей, саксонка. Так что не смей обвинять меня в…
— Я ни в чем тебя не обвиняю! Но мне хотелось убедиться, что Обри жив-здоров! Впрочем, я не думаю, что ты поймешь, как дорог мне старик!
Хотя скулы Меррика напряглись, он больше не стал спорить.
— И ты ничего не знаешь о том, что произошло в часовне?
Алана покачала головой.
— Поэтому я и пошла туда сегодня. Хотела все увидеть сама.
Глаза Меррика сузились.
— Тогда почему ты, вернувшись из часовни, выглядишь, как испуганный заяц? Там кто-нибудь был? Что ты видела? Кто так напугал тебя?
Широко раскрыв глаза, Алана покачала головой:
— Я… я вовсе не напугана. И там никого не было, кроме Сибил.
— Тогда почему же ты бежала? Губы девушки приоткрылись.
— Н-не знаю сама, — она не осмелилась рассказать о своих ощущениях: он мог бы подумать, что она и вправду ведьма.
Губы рыцаря изогнулись в легкой улыбке. — Ты меня огорчаешь, саксонка, — прошептал он. — Я подумал, ты бежала оттого, что узнала о моем приезде и хочешь поскорее остаться со мной наедине.
Щеки Аланы окрасились румянцем цвета пурпурного заката. Меррик подошел ближе и встал прямо перед ней — так близко, что она видела лишь широкую грудь рыцаря. Девушка молила Бога, чтобы Меррик не заметил ее замешательства.
— Ты ошибся, норманн.
Когда он склонил к ней голову, она оцепенела. Не прикасаясь к телу, Меррик завладел ее губами, но вскоре отстранился.
— Ах, какой я забывчивый, саксонка! Ты считаешь меня отвратительным, так ведь? Заявляешь, что ненавидишь меня до глубины души! Но остается загадкой, почему стоит мне поцеловать тебя, как я чувствую, что тело твое тает, а сердце начинает бешено биться в груди.
Отчаяние захлестнуло девушку:
— Ты жесток, норманн! Ты не должен так поступать со мной! Не такая уж я дурочка, чтобы не понимать, что ты задумал! Это всего только способ наказать меня!
Руки Меррика, волнующе теплые и сильные, опустились ей на плечи. И вдруг его предположение стало правдой: ее сердце отчаянно забилось.
Алана вскричала слабо и тревожно:
— О, нет!..
Он крепко прижал ее к себе.
— Да, саксонка, — его шепот оказался настолько пылким, насколько крик Аланы трепетным. — Да.
Его губы прижались к ее губам в ненасытном поцелуе. Он, казалось, молил о чем-то. В мгновение ока платье Аланы упало у ног. Она стояла перед рыцарем в одной рубашке, такой мягкой и тонкой, что чувствовала себя обнаженной.
Одним быстрым движением Меррик стянул через голову свою рубаху, но Алана от смущения едва заметила это. Она содрогнулась, лишь когда ее взор упал на широкую и мощную грудь рыцаря. И снова она почувствовала на своем теле его настойчивый взгляд, который ощущался столь же явственно, как прикосновение.
Девушка обхватила себя руками, пытаясь скрыться от его взора. Она отвернулась, понимая, что Меррик может смотреть на нее, сколько угодно. Горячие слезы жгли ей глаза, ком стоял в горле. Он будет делать все, что хочет… чего бы ни захотел!
— Посмотри на меня, саксонка!
Алана отвела глаза и опустила голову.
Меррик стиснул зубы. Плечи Аланы поникли. Она плачет, гневно заметил он, хотя девушка не издала ни единого звука.
Воздух содрогнулся от громоподобных ругательств. Твердые пальцы ухватили подбородок Аланы. Она съежилась от страха и побелела, как снег. Глаза, огромные, страдальческие, умоляющие, были залиты слезами.
В этот момент он возненавидел ее. Какое-то темное, неведомое, захватывающее чувство зарождалось в душе.
— Во имя Христа, саксонка, я тебе не сделал ничего такого, чтобы так бояться меня и рыдать! Я причинил тебе боль? Обидел? Скажи!
Алана покачала головой. Горло у нее непроизвольно сжималось, но она не могла ни сдвинуться с места, ни заговорить.
— Я поселил тебя в доме, который несравненно лучше того, что был у вас с матерью при жизни отца, — сердито продолжал он. — Я вдоволь кормил тебя и просил собственную сестру ухаживать за тобой, как если бы она заботилась о родном сыне! Ты от меня не видела зла! Почему же тогда ты отвергаешь меня?
Алана сжала руки в кулаки так, что ногти врезались в ладони. У нее было ужасное предчувствие, что слезы будут литься бесконечно и никогда не остановятся.
Что-то дрогнуло в душе Меррика. Он приподнял ее лицо за подбородок.
— Отвечай мне, саксонка! Почему ты отвергаешь меня?
— Я… я не отвергаю тебя, — она судорожно всхлипнула, слова с трудом вырывались из груди.
— Однако так оно и есть! Отвергаешь! Не словами или поступками, но рыданиями! — пальцем он отер слезу с ее щеки.
Алана все так же стояла перед ним, дрожа, как в лихорадке, и было нечто такое в ее позе — ранимость, беззащитность, — что внезапно поразившая догадка мелькнула у него в голове.
Он заставил ее взглянуть на него.
— Много ли мужчин делило с тобой ложе, саксонка?
Она ответила тихим прерывающимся голосом:
— Никто, кроме тебя, не видел меня обнаженной. Никто, кроме тебя, не дотрагивался до меня. Ни с одним мужчиной я не делила ложе. Ни с одним… кроме тебя.
— Ты со мной не делила ложе! По крайней мере, не в том смысле… — Меррик замолчал и впился в Алану настойчивым взглядом, словно желая проникнуть в глубину души девушки.
Нет, подумал он, не может быть. Конечно, нет…
— Раны Христовы! — напряженно произнес он. — Не хочешь же ты сказать, что девственница!
Алана ничего не ответила.
Руки Меррика скользнули по ее плечам.
— Отвечай мне, саксонка. Это правда? — он слегка встряхнул ее. — Ты девственница?
— Да, — ответила она робким голосом, сорвавшимся на рыдание. — Да! — повторила она и отвернулась.
Ярость взметнулась в душе Меррика. Он не осмеливался и сейчас овладеть Аланой, чтобы не оказаться таким чудовищем, каким и представлялся ей. Он был разгневан и рассержен — не потому, конечно, что она оказалась девственницей, а потому, что дрожала от страха перед ним. Страх метался в ее глазах, и она не в силах была скрыть его. Она смотрела на него как на человека бесчестного, низкого и считала его всего лишь безжалостным зверем, который воспользуется ее телом, не проявив нежности, без всякого чувства, бездумно и расчетливо удовлетворив похоть. Как смела она о нем так думать!
Меррик отпустил Алану и подобрал свою рубаху с пола. Когда он распрямился, его глаза сверкали.
— Это ничего не меняет, — гневно заявил он. — Ничего, слышишь? Ты будешь моей… И это верно, как то, что Бринвальд стал моим владением навечно.
Рыцарь развернулся и вышел из комнаты.
Алана бессильно опустилась на пол и залилась слезами.