Глава одиннадцатая
Свою первую брачную ночь Эспер и Ивэн провели в Бостоне в «Паркер-Хауз». Короткий свадебный обряд, торопливое прощание, поезд везший их в Бостон, невообразимая суета и шум города, огромный вестибюль гостиницы, а затем первое впечатление от их дешевой чердачной комнаты, — все это Эспер видела сквозь пелену нервного возбуждения, охватившего ее. Благодаря новым эмоциям, она не слишком обращала внимание на Ивэна.
Он никак не объяснил свое вечернее исчезновение, никаких последствий выпитой им бутылки рома тоже не было, хотя Сьюзэн нашла ее утром совершенно пустой на его туалетном столике. Во время церемонии Ивэн был задумчив, что, впрочем, не мешало ему отвечать четко, будто он читал заученные стихи.
В поезде он рассказывал Эспер о местах, которые они проезжали.
Когда посыльный в гостинице захлопнул за ними дверь их номера, Эспер посмотрела на облупленную краску двери, на одноконфорочную свистящую газовую горелку, несколько перекошенную латунную кровать, и приподнятое настроение уступило место отчаянному огорчению.
«Что я здесь делаю, вдали от дома, с совершенно незнакомым мужчиной?» Ее мысли не были оригинальными. То же чувствовали все только что вышедшие замуж девушки в начале своего медового месяца.
Ивэн, убавив газ, плюхнулся на кровать.
— Эта комната ужасна, здесь какой-то жуткий запах, — произнес он. — Извини, ничего лучшего я не могу себе позволить, — объяснил он без всякого выражения.
— Все нормально, — ответила Эспер, не поднимая глаз.
Облокотясь на спинку кровати и скрестив ноги, Ивэн предложил:
— Эспер, сними наконец свою шляпку, освободи волосы. Это монашеское платье тоже долой. Теперь мы женаты, и ты можешь раздеться совершенно спокойно.
Эспер подняла на него глаза. Узкое смуглое лицо, насмешливые глаза с тяжелыми веками, полные губы с иронической полуулыбкой. В Касл-Роке таким она его не видела.
Эспер отвернулась и сняла шляпку. Это была дешевая соломенная шляпа, купленная ей Сьюзэн в маленьком магазинчике мисс Хэттис. Она была украшена лентами темно-желтого цвета, которые гармонировали с ее тяжелым коричневым муаровым платьем.
Повесив шляпку на деревянный крючок, Эспер села на скользкий стул, который стоял у единственного здесь окна. Она вся напряглась, будто бы пытаясь рассмотреть что-то сквозь пыльное окно. Здесь, под самой крышей, было жарко, две назойливые мухи, пожужжав над ее головой, уселись на разбитый мраморный умывальник.
Ивэн оглядел профиль жены: прямой нос, правильной формы подбородок, копна стянутых сзади рыжих волос. Он посмотрел на наглухо застегнутое коричневое платье, немного приподнятое с помощью прокладок из конского волоса в плечах и бедрах. Оно сковывало Эспер и искажало ее фигуру, как кольчуга, да еще его цвет — тускло-коричневый, отливающий зеленью — бросал грязный отсвет на ее белую кожу.
Внимательно рассматривая Эспер, смакуя свои ощущения, нарочно оттягивая время, Ивэн вдруг увидел слезы, скатившиеся по щеке молодой жены.
Его охватили смешанные чувства раздражения и искреннего раскаяния.
— Господи, дорогая, не нужно плакать!
Встав перед Эспер на колени, Ивэн принялся целовать ее. Поначалу она не отвечала ему, но он был терпелив и нежен. Распустив ее волосы, его ловкие пальцы расстегнули и сняли ее бесформенное платье.
Постепенно ощущение ее красоты возвращалось к нему, он страстно обладал ею, она же слепо следовала за ним, потерявшись во времени и пространстве, где не было места для сомнений.
В течение трех недель Ивэн был пылким и нежным любовником. Дни и ночи для Эспер смешались в едином золотом сиянии. Она не обращала внимания на внешние неудобства, они даже придавали всему какой-то захватывающий приключенческий дух. На следующий день после свадьбы они поехали на машине в Нью-Йорк. На это был потрачен целый день. Стояла изнуряющая жара, воздух был пропитан автомобильными выхлопными газами.
Приехав в город, они отправились в старую комнату Ивэна, которую он ранее занимал в меблированных комнатах. Это была чердачная комната с застекленной крышей на пересечении Четвертой улицы и Бродвея. Они заплатили вперед за два месяца, а остаток денег потратили на приобретение подержанной мебели.
Молодожены установили кровать и умывальник, отгородили спальный угол занавеской, сложили холсты и поставили мольберт в другой угол. Водрузив стол, два стула и комод около небольшой ржавой плиты, они решили на этом свое обустройство завершить, так как целиком и полностью были поглощены друг другом.
Когда они были голодны, то ходили в маленькую немецкую забегаловку на Боури, где за несколько центов можно было попить пива, съесть сосиски с хорошим ржаным хлебом. Вечером они бродили по городу, шли вниз по Бродвею к Бэттери-парку, чтобы покормить голубей, или вверх по Пятой авеню к Центральному парку, где они сидели на грубо отесанных каменных скамейках около площадки для игры в крокет.
Они мало разговаривали. Несколько раз Эспер пыталась заговорить с Ивэном о его картинах, но он всегда уходил от этих разговоров, прерывая ее осторожные вопросы физическим контактом, притягивая ее ближе к себе и лаская; молодая кровь Эспер начинала играть, и она тут же забывала, о чем спрашивала. В течение этих трех недель Ивэн был занят только Эспер. Он купил ей зеленое шелковое платье в магазине готового платья Стюарта, цена на него была снижена из-за того, что фасон немного устарел. Ивэн настоял, чтобы Эспер носила его без кринолина, их не волновало то, что фасон вышел из моды, потому что болотно-зеленый цвет был к лицу Эспер.
Впервые она надела это платье, когда гордо позировала ему на фоне драпировки из зеленого сукна. Струящийся шелк делал Эспер изящной, как папоротник, ее волосы свободно ниспадали на плечи рыжевато-золотистыми локонами, как это нравилось Ивэну.
— Ах, Эспер, — пылко вскрикнул он, — ты похожа на сноп огня на колонне из яшмы.
— Правда, дорогой? — прошептала Эспер и бросилась мужу на шею. — Ты разве не хочешь меня нарисовать такой? А?
— Как-нибудь потом, — целуя ее, беспечно ответил Ивэн.
Эспер настаивала, озадаченная тем, что он выпустил ее из своих объятий. Ведь их сблизило именно его намерение нарисовать ее.
— Или по-другому, совсем без одежды, если ты, конечно, это никому не покажешь.
Эспер залилась краской. Было удивительно, как быстро она привыкла к своей наготе, будучи вначале застенчивой.
— Ты по-всякому хороша, моя марблхедская красавица, — произнес Ивэн.
Эспер показалось, что она, как и в день их свадьбы, услышала скрытую иронию в его голосе.
Опустив руки, она отвернулась от мужа, но он, смеясь, опять притянул ее к себе.
Перемена в их отношениях наступила внезапно. Однажды вечером, в конце июля, прогуливаясь, они забрели дальше обычного. Ивэн, который, как и она, выказывал малый интерес к тому, что они ели, сказал, что ему надоело пиво и что им стоит сходить в маленькое французское кафе на Брум-стрит. Эспер это предложение понравилось, но позже она была крайне удивлена, оказавшись в маленькой комнате с кафельным полом. Владелец заведения дружески приветствовал Ивэна.
— Мы так давно не видели вас, месье Редлейк, — воскликнул он, вытирая руки о запачканный фартук, его круглое лицо было приветливым. — Сегодня у нас ваше любимое блюдо — rognons en brochette.
— Отлично, — с очаровательной улыбкой ответил ему Ивэн. — Да, я здесь давно не был, — он замолчал на минуту, — а это моя жена.
Эспер простила ему заминку, сначала она и не поняла, что услышала эту фразу впервые. Уже долгое время они ни с кем не общались.
— Добро пожаловать, мадам, — хозяин слегка поклонился и по-французски сказал Ивэну. — Она очень красива.
Ивэн кивнул, но Эспер эту фразу не перевел. Он погрузился в сосредоточенное изучение меню. Эспер села подле него и постаралась изобразить заинтересованность.
Принесенные блюда выглядели довольно странно. Взять, к примеру, тушеные почки без всякого гарнира, ничем не приправленные. Ма сгорела бы со стыда, если бы ей пришлось подать такое постояльцу. И опять это кислое красное вино, которым Ивэн угощал ее в первый день их знакомства.
— Это напоминает мне… — мягко начала Эспер, ставя свой стакан на стол и влюбленно глядя на него, — о, Ивэн, ты помнишь?
Но муж не слушал ее, он смотрел на двух входящих молодых мужчин. Они подошли к столику, и Ивэн поднялся.
— Привет, Лафарж, — поздоровался он, — я так надеялся встретить вас здесь.
Вошедшие поприветствовали его, сдвинули столы и сели рядом с ними. Эспер была представлена, одарена двумя заинтересованными взглядами, несколькими вежливыми фразами и тут же забыта.
Молодые люди были художниками, кажется, их звали Джон Лафарж и Гомер Мартин, оба были чуть старше Ивэна, им было около тридцати.
Их разговор был совершенно непонятен Эспер.
Мистер Мартин рассказывал о своем посещении места, которое называлось Андирондак, где, как ему показалось, ему удалось достичь точности оттенка. Также он говорил о ком-то по имени Коро, которым он восхищался, это был кто-то из Франции. Мистер Лафарж также много говорил о Франции, казалось, он хорошо знал эту страну, он упомянул названия каких-то школ.
Ивэн в основном очень внимательно слушал. Иногда он задавал вопросы, в которых встречались какие-то странно звучащие слова: гуашь, лессирование, перспектива.
Покончив с едой, они с явным удовольствием пили какую-то ужасного вида густую жидкость, называемую кофе, этот кофе никак не напоминал тот, который подавался в «Очаге и Орле». Этот был в маленьких чашечках и имел какой-то дикий вкус.
Потом приятели начали обсуждать художественные галереи города, на что Ивэн сказал;
— У меня мало что есть, но я надеюсь что-нибудь продать в «Лидс» и «Майнерс», мне нужны деньги.
Улыбнувшись, он впервые за весь вечер посмотрел на жену. Остальные также улыбнулись и посмотрели на Эспер, а мистер Лафарж галантно обратился к ней:
— Наш разговор был скучен вам, миссис Редлейк, если, конечно, вы к этому еще не привыкли?
— Не привыкла, — краснея, согласилась она. — Но ничего страшного, — она нервно отодвинула кофейную чашечку и с мольбой посмотрела на Ивэна.
— Эспер родом из Марблхеда, — пояснил он, — она оттуда никогда не выезжала. Там в основном говорят о рыбе, содержании гостиниц и море.
Он не предал ее, его тон был вполне доброжелательным, но все равно ей было больно — Ивэн отделил ее от себя. Он говорил о фактах, к коим не имел никакого отношения, как сторонний наблюдатель.
— Это весьма интересно, — мягко сказал Лафарж, — очаровательный город, я слышал о нем. — И мистер Мартин поддержал их, сказав, что ему не удаются морские пейзажи, ему больше импонирует побережье.
Эспер не знала, что им ответить. Был ли Марблхед «очаровательным городом»? Эти пустые слова зазвучали в ее голове, как «бим-бом» или «дин-дон». Она терпеливо улыбнулась и посмотрела вниз, на скатерть.
Лафарж был добрым и чувствительным человеком, чье мировосприятие было обострено постоянным нездоровьем. Он заметил, что молодая женщина была в замешательстве.
— Извините, что я задаю вам такие личные вопросы, миссис Редлейк, но скажите, откуда у вас такие великолепные волосы? Как у настоящей венецианки. Тициан был бы восхищен.
Эспер почувствовала его дружелюбие и с благодарностью посмотрела на него. Но что же нужно ответить?
— У моей мамы рыжие волосы, — сказала она после минутного колебания. — У всех Доллиберов были такие же, я всегда ненавидела свои волосы, но потом Ивэн… — она запнулась, чувствуя, что ведет себя по-детски доверчиво.
Ивэн осторожно вступил в разговор.
— Между прочим, я и женился на ней из-за волос.
Мужчины рассмеялись, а Лафарж произнес:
— Я сомневаюсь, что тебе удастся воспроизвести их оттенок, — затем он легко поменял тему разговора и перешел к обсуждению каких-то японских гравюр, которые привез с собой.
Когда разговор, коснувшись ее, перешел на другое, Эспер пришла в себя. В ее сердце закрался холодок. Он же мог просто сказать своим друзьям, что женился на мне потому, что любит меня. «Простофиля, — сказала она сама себе суровым голосом Сьюзэн, — ты не умеешь выкручиваться». На мгновение Эспер представила свой дом. Усмешка Сьюзэн, ее умное лицо, склонившееся над деревянной миской. Роджер, стоящий спиной к камину. Связанная крючком дедушкина подстилка, изображающая корабль и закат, запах тумана и горящих кедровых поленьев, вода в маленькой бухте, ощущение соленых брызг на лице — все это вихрем пронеслось мимо нее и исчезло. Я рада, подумала Эспер, что я здесь со своим мужем, дома я не была счастлива.
Когда же они закончат свой разговор?! Ей так хотелось оказаться в их широкой постели, Ивэн обнял бы ее, их зеленый полог скрыл бы свет солнца и звезд.
Но когда наконец они вышли из душного кафе и распрощались с Лафаржем и Мартином, Эспер поняла, что не сможет остаться с Ивэном наедине. Он оставил ее у ступеней их дома.
— Иди спать, Эспер. Я хочу прогуляться.
Не дожидаясь ни ее согласия, ни ее протеста, Ивэн вложил в руку Эспер ключ и, развернувшись, побрел в восточную часть города по Четвертой улице.
Эспер осталась стоять на тротуаре, сжимая в руках ключ. Ивэн ускорил шаг. На углу под уличным фонарем он пересек улицу, Эспер видела отсвет на его черных кудрявых волосах. В той части города, где это не вызывало никаких разговоров, Ивэн ходил без шляпы, но его платье никогда не было вызывающим. Он носил всегда опрятный темно-синий костюм. Эспер смотрела мужу вслед, пока его тень окончательно не смешалась с другими тенями, затем она поднялась на свой четвертый этаж.
Он вернулся ранним утром; Эспер, тут же проснувшись, затаив дыхание ждала, что он дотронется до нее. Но Ивэн не поцеловал ее и даже не прикоснулся к ней, он вытянулся на своей половине кровати, и уже через несколько мгновений послышалось его ровное дыхание.
Когда Эспер проснулась, было позднее утро. Ивэн уже встал и был одет в рубашку и брюки. Приподнявшись на локте, она, улыбаясь, посмотрела на мужа. Но он не ответил ей. Ивэн сидел на трехногой скамейке и, держа в руке большую палитру, протирал ее тряпкой. Его губы были крепко сжаты. Комнату наполнил едкий запах скипидара.
— Ты уже проснулась? — произнес он. — Эспер, вставай и сделай что-нибудь с этим, здесь просто свинарник.
Эспер, натягивая льняную простыню на свои голые плечи, посмотрела вокруг. В течение трех недель это место было их убежищем, предстающим перед ней в каком-то золотом сиянии, и она ни на что не обращала внимания.
Теперь же Эспер увидела грязь и беспорядок, ящики соснового стола, которые они использовали в качестве комода, были переполнены скомканным бельем, ее маленький чемодан из воловьей шкуры не был до конца разобран.
Эспер встала с постели и накинула ситцевый халат.
— Извини, — тихо сказала она. — Я не очень хорошая хозяйка.
Ивэн коротко усмехнулся и поставил чистую палитру около сваленных в кучу холстов.
— Ты вообще-то должна быть хозяйственной, у меня должно быть место для работы… Я привык жить один, — добавил он как бы извиняясь.
Эспер начала быстро одеваться.
— Я знаю, я постараюсь тебе не мешать, сегодня я все обустрою здесь.
— Поторопись. Мне нужно еще несколько рисунков. Как только я установлю мольберт, тебе придется позировать мне.
— О, дорогой, — взволнованно улыбаясь, воскликнула Эспер, — ты знаешь, я рада этому!
Этим утром они начали жить в другом ритме. Принеся воду с нижнего этажа, Эспер энергично вымыла их чердак, распаковала и разложила свои вещи, выстирала все, что было необходимо, и начала осваивать капризы маленькой плиты, растапливаемой дровами. Через час был приготовлен весьма удовлетворительный кофе. А подвинув кофейник, молодая хозяйка нашла еще место для кастрюли. В ней Эспер приготовила тушеное мясо, а затем и фрикасе из цыплят. Она обнаружила, что, помогая Сьюзэн, многому научилась.
Ивэн, который теперь никуда не выходил, поел без всякого интереса к тому, что приготовила его жена. Эспер знала, что его деньги на исходе, но это было не единственной причиной — Ивэн просто ушел в себя. Он ел, спал, рисовал, много времени он проводил в размышлениях. Когда Эспер обращалась к мужу, он отвечал с явным раздражением или же не отвечал вовсе. В постели он был холоден и недоступен. Было такое впечатление, что он отгородился от нее непроницаемой завесой, за которой их жизнь на чердаке и сама Эспер казались лишь ничего не значащими тенями.
Когда Эспер позировала Ивэну, все было по-прежнему. Она думала, что Ивэн будет и дальше работать над полотном, начатом в Марблхеде, но ошиблась. Эспер сидела на высоком стуле, пока ее мускулы не затекали и голова не начинала сильно болеть, а Ивэн делал набросок за наброском, углем, акварелью, маслом. И каждый последующий он выбрасывал, говоря, что у него ничего не выходит.
Как-то в августе Эспер наконец взбунтовалась. На чердаке было душно; сквозь стеклянную крышу ярко светило солнце; капельки пота выступили у Эспер над верхней губой; во рту был соленый привкус. Ивэн работал над большим эскизом, изображающим молодую женщину в полный рост. Эспер в своем зеленом платье была вся мокрая от жары, спина ее болела. Жара и дыма добавлял готовящийся на плите ужин: почки в красном вине — Ивэн их любил, и к тому же они дешево стоили. Тяжелый запах тушившихся почек и лука смешался с едким запахом скипидара.
Эспер расслабилась и посмотрела на Ивэна. Его лицо тоже было мокрым, он вытирал пот тряпкой, которую использовал во время рисования. Но он, в отличие от Эспер, был по пояс раздет и сидел не под прямыми лучами солнца.
— Ивэн, как идут деда? — резко спросила она.
Ивэн нетерпеливо вздохнул и бросил кисть в глиняную кружку.
— Ужасно, я. не могу рисовать в четырех стенах. Освещение мерзкое, все получается застывшим, неживым.
— Я тоже больше не могу позировать. Здесь страшное пекло, — Эспер сошла с коробки, которая служила ей постаментом и, глядя на незаконченное полотно, встала за спиной мужа. — По-моему, очень мило, — воскликнула она в восхищении.
— Да ну, — презрительно произнес Ивэн и сорвал эскиз с мольберта. — Дешевка, только посуду разрисовывать. Неужели ты не видишь, что в этом нет правдивости? — зло добавил он.
Ивэн взял другой холст и поставил его на мольберт. Это была небольшая картина, выполненная маслом, изображающая шхуну в бостонской гавани. Он написал ее до того, как приехал в Марблхед. Осмотрев картину, Ивэн взял специальный нож и очень аккуратно стал скрести пятнышко краски на борту корабля.
Эспер с минуту наблюдала за ним. У нее вдруг перехватило дыхание.
— Ивэн, ради Бога, ты не мог бы на минуту оставить свое занятие, я… — ее голос дрогнул. — Ты меня совсем больше не любишь, — прошептала она.
Эспер скользнула за занавеску и кинулась на кровать. Она старалась сдержаться, но через некоторое время расплакалась в полный голос.
Эспер почувствовала, как муж сел рядом с ней на кровать и дотронулся до ее плеча. Она зарылась лицом в подушку. Он встряхнул ее за плечо.
— Прекрати, — грубо сказал Ивэн. — Повернись.
Эспер медленно обернулась к нему.
Ивэн посмотрел на ее мокрое от слез лицо и добавил:
— Я тебя обо всем предупреждал, у тебя нет причины для такого поведения.
Нет причины, подумала она, встретившись с его холодным взглядом. С момента посещения кафе он не сказал ей ни одного нежного слова. Одна готовка, уборка и позирование на этом душном чердаке, жизнь бок о бок с совершенно чужим человеком.
— Я тебя предупреждал обо всем, — повторил он. — Мне это нравится не больше, чем тебе, но мне нужно побыть одному.
— Ты и так один, тебе бы лучше быть одному, — возразила Эспер и прикрыла рукой рот. Не нужно говорить это, твердил ей внутренний голос. Молчи. Перед ней возникло видение: они как две борющиеся фигуры на краю пропасти. Посмотрев на худое смуглое лицо Ивэна, его мускулистую руку, мокрые от пота волосы, Эспер вздрогнула и опять уткнулась лицом в подушку.
На плите булькала кастрюля с почками. Полено прогорело и рассыпалось мелкими искрами, с улицы доносился шум и грохот, где-то рядом плакал ребенок.
— Эспер, — обратился к ней Ивэн, голос его был спокойным, — ты знаешь, что у меня больше нет денег. Я должен кое-что привести в порядок для выставки. Может быть, какой-нибудь болван это купит, хотя ничего путного за это лето я не написал.
Эспер, не отрывая лица от подушки, пробормотала:
— Я же не виновата! Я хотела тебе помочь.
Она услышала, как Ивэн подошел к умывальнику и налил себе воды.
— Я не говорю о твоей вине, — хрипло сказал он.
Сев на кровати, Эспер увидела, что муж стоит около раковины и держит в руке старый кувшин, который они купили у старьевщика всего за десять центов.
— Почему ты со мной так разговариваешь? — тихо спросила она.
Поставив кувшин на место, Ивэн резко обернулся к ней.
— Потому что я не могу себя сдержать. Никто не может увлечь меня надолго, во мне какой-то стержень, нет, скорее, стеклянный шарик, который нельзя трогать, иначе он рассыпается на мелкие осколки. Понимаешь?
— Не знаю, — ответила Эспер, — не знаю. Сначала все было иначе, ты меня любил, мы были счастливы. Теперь все изменилось. Только не смотри на меня так, будто ты меня ненавидишь.
Она опустила голову, расправляя рукой угол простыни.
Ивэн подошел к кровати и сел рядом с ней.
— Эспер, я не бессердечное чудовище. Я не хочу делать тебя несчастной. Я боялся, что все будет именно так, поэтому я не хотел…
Эспер вздрогнула.
— Ты хотел переспать со мной несколько раз и нарисовать меня? Только из этого ничего не вышло. Так ведь?
Ивэн молчал, пораженный ее выводом. Его захлестнула жалость к Эспер. Он посмотрел на изгиб ее шеи, красивые руки, — она опять стала для него живой.
— Нет, это неправда! — воскликнул он. — Я тебя люблю.
Эспер, приподняв голову, затаила дыхание, ее светло-карие глаза потемнели. Ивэн поцеловал ее, и она сдалась, больше она ни о чем не могла думать. Но теперь ее мысли никогда не будут спокойны, они прорывались сквозь огонь страсти, как чернота и горечь.
В первую неделю сентября в художественной галерее Гупила, на углу Бродвея и Девятой улицы, состоялась выставка Ивэна Редлейка. На ней были представлены дюжина акварелей коннектикутского и массачусетского побережий и полдюжины картин, написанных маслом. Одной из поздних была «Очаг и Орел», написанная по небольшим наброскам. Портрета Эспер здесь не было.
В день открытия народу пришло очень мало. Многие еще не вернулись из своих летних домов в Ньюпорте и Лонг-Брэнче, но это объяснялось еще и тем, что Ивэн как художник был не очень популярен. Чета Редлейков приехала в три. Эспер была в зеленом платье, немного потерявшем свой вид от стирки и чистки, и в дешевой желтой соломенной шляпке. Ивэн, одетый в свой темно-синий костюм, был в плохом расположении духа. Ничто, кроме двух небольших акварелей, не нравилось ему. В галерее к тому же было плохое освещение: салоны Лидса и Майнерса являлись куда более привлекательными местами, но они были недоступны.
Осмотрев экспозицию, Ивэн отошел в сторону и принялся обсуждать что-то с владельцем галереи. Эспер медленно и неловко прохаживалась по небольшому помещению. Она приблизилась к одной из пар в надежде подслушать мнение молодых людей. Эти двое были молодоженами из Цинциннати, зашедшими сюда совершенно случайно из простого любопытства. Их комментарии не обнадеживали.
— Боже, Гарри! — воскликнула молодая женщина, смеясь. — Разве это можно рисовать?
Она указала на одно из самых больших полотен, написанных маслом. На картине было изображено деревенское школьное здание красного цвета. На переднем плане дрались несколько мальчишек, а четыре маленькие девочки водили хоровод. На заднем плане слева от здания школы стояла маленькая уборная. Она почти целиком спряталась в тени огромного вяза, но именно об этой постройке говорила новобрачная.
— И какие грязные дети, — добавила она. — Может быть, этот цвет и следует считать красным, но я бы нарисовала его пурпурным.
— Да, — равнодушно согласился ее муж. — Ужасно. Только посмотри на этот кривобокий дом. Я думаю, этот парень просто не умеет рисовать.
Этим кривобоким домом был «Очаг и Орел». Эспер проследила за их критическими взглядами, и острая боль пронзила ее грудь. «Не смейте так говорить о моем доме!» — подумала она и хмуро посмотрела на жеманное лицо новобрачной. Она подождала, пока пара удалилась, и подошла к картине. До этого момента она никогда не интересовалась ею. Ивэн писал ее по утрам, когда Эспер была занята со Сьюзэн на кухне. Она вспомнила, как искренне удивлялась, что интересного находит Ивэн в этом старом убогом доме, и так же, как большинство первых зрителей Ивэна, считала его цвета очень странными. Потом она совершенно забыла о картоне, пока Ивэн не раскопал ее для этой выставки.
Теперь Эспер смотрела на нее, и странная незнакомая печаль поднималась в ее сердце. Ивэн рисовал на утреннем солнце, и живительный золотистый свет заливал восточную половину дома с высокой двускатной крышей и сверкал на водной поверхности Малой Гавани. Но остальная часть дома была в тени, отбрасываемой буйной зеленью высокого каштана. Обе расходящиеся крыши и их шаткие подпорки, ржавые трубы, окна с многочисленными стеклами в переплетах и покосившаяся пристройка — все было объединено чувством вызывающей выносливости. С удивлением Эспер видела на картине все то, чего не замечала никогда в настоящем доме.
В галерею вошли несколько человек, и Ивэн пошел приветствовать их. Но Эспер не могла оторвать зачарованного взгляда от полотна.
Пристально глядя на изображение своего дома, она думала, что видит в нем более глубокий смысл, и в тот момент она слышала голос своего отца, не высокий и жалобный, каким он был в жизни, а звучный и торжественный, читающий слова о Фиб из письма леди Арбеллы: «Высшая степень выносливости — преодолевая любые беды, следовать за своим мужем повсюду».
«Да», — прошептала Эспер, отвечая своему отцу, отвечая своему дому.
За ее спиной прозвучал голос Ивэна, холодный и слегка насмешливый.
— А это — дивная старая гостиница в Марблхеде, в Массачусетсе. Собственно говоря, это дом моей жены.
Живой дом превратился на холсте в пятно яркой краски. В то мгновение, когда Эспер поворачивалась к Ивэну и посетителям, ее восторг показался ей смешным. Она смотрела на вежливые лица в мучительной тишине, из которой не могла себя вырвать.
Рядом с Ивэном стояли две леди в платьях из легкой тафты и кружевных шалях, надменный джентльмен с длинными пушистыми бакенбардами и с моноклем в левом глазу и еще один джентльмен, низкий, толстый и совершенно лысый, если не считать черной бахромы волос над ушами, с безупречно белым воротником. Эспер не расслышала ни одного имени, когда Ивэн представлял их. Леди и джентльмен с моноклем едва коснулись ее пальцев, но толстый господин наклонился и поцеловал ее руку, которую она испуганно отдернула.
Ивэн коротко рассмеялся и сказал жене:
— Мистер Дюран — тот самый проницательный джентльмен, который купил моих «Двух солдат». Эспер услышала предупреждающую ноту в его голосе и выдавила слабую улыбку. Они жили как раз на деньги, полученные за ту картину.
— Я восхищаюсь произведениями вашего мужа, мадам, — галантно произнес мистер Дюран, сверкая двумя рядами ослепительно белых зубов. — Я верю, что у него великое будущее.
— Большинство так не думает, — заметил Ивэн с язвительным смешком.
— Мой дорогой Редлейк, — вяло произнес джентльмен с моноклем, — я посоветовал бы вам изучать мастеров. В Америке их, конечно, нет. Я имею в виду французских мастеров: Давида, Богеро, Кабанеля. Они могли бы многому научить вас.
Лицо Ивэна застыло в угрюмом презрении, так хорошо знакомом Эспер.
— Вы не правы, — возразил он. — Если человек хочет стать художником, он не должен смотреть на чужие картины.
О, ну почему он так всегда ведет себя! — подумала Эспер. Джентльмен пожал плечами, еще раз оглядел галерею и, взяв своих дам под руки, с холодной улыбкой двинулся к двери.
Мистер Дюран осуждающе покачал головой, хотя в его глазах сверкали насмешливые огоньки. — Вам не следовало так обращаться с нашим ведущим критиком. Мне стоило стольких трудов затащить его сюда. Он разнесет выставку в пух и прах.
Рот Ивэна скривился, он поднял руку и вновь опустил ее.
— Я всегда могу вернуться к своим пасторалям. Они хорошо продаются, если я рисую достаточно роз, локонов и голубей.
Мистер Дюран улыбнулся:
— Полно, мой друг, все не так уж плохо. Вы модернист, я думаю. Вы изображаете свои впечатления от действительности так, как вы ее видите, а не так, как она представляется остальным. В Париже есть очень молодой художник, Клод Моне, он поступает так же. Но, в отличие от нашего сбежавшего критика, я не призываю изучать французов или не изучать никого. Теперь, когда изобретена фотография, больше нет нужды точно воспроизводить действительность в живописи, и мы можем забыть все, кроме двух назначений искусства. Это толкование реальности и истинное чувство, что в полной мере, на мой взгляд, присутствует в ваших работах.
Наступило молчание. И Эспер, обрадованная столь лестной оценкой, подняла глаза на своего мужа. Его губы раскрылись, а дыхание участилось.
— Благодарю вас, — тихо проронил Ивэн, — вы сказали все за меня, — на лице его застыло счастливое выражение.
«Я никогда раньше не видела его таким, — с удивлением подумала Эспер, — никогда он не был таким со мной».
Она повернулась и направилась в центр галереи, где стояло большое кресло с красной бархатной обивкой. Эспер опустилась в него и откинула голову на высокую мягкую спинку. Сердце ее сжалось. Я никогда не смогу сделать его таким счастливым, с тоской думала Эспер. Она вспоминала о последних неделях, с того дня, как заставила Ивэна обсудить их проблемы. Ей казалось, что они стали ближе с тех пор, напряжение в их отношениях уменьшилось. Они несколько раз выходили вместе на прогулку и иногда занимались любовью. Эспер подавляла свои сомнения, браня себя за то, что ожидала слишком многого, так как чувствовала, каких усилии стоила Ивэну их частично восстановленная духовная и физическая близость. Но он больше не писал ничего нового, только лакировал и немного изменял уже законченные полотна.
Эспер повернула голову, ища мужа взглядом. Ивэн прохаживался по галерее с мистером Дюраном, останавливаясь перед каждой картиной и со страстным оживлением что-то объясняя. Сейчас рядом с ними, в том же конце галереи, стояла группа людей. Эспер увидела молодую темноволосую девушку в фиолетовом шелковом платье, подошедшую к коллекционеру. Мистер Дюран познакомил ее с Ивэном. Ивэн наградил девушку чарующей улыбкой, и Эспер заметила, как та, польщенная вниманием молодого художника, кокетливо рассмеялась, изящно касаясь его руки.
«Это никуда тебя не приведет, моя овечка, — подумала Эспер, — что бы ты ни возомнила, если только он не захочет рисовать тебя. И даже тогда…»
Она оторвала взгляд от этой троицы, и вдруг ее скрутил приступ тошноты. Галерея с висящими на стенах цветными полотнами завертелась бешеной каруселью. Эспер задержала дыхание, и желудок успокоился. Она облизала губы и крепко прижала ко рту платок.
«Боже мой, еще и это! — подумала она с сарказмом. — Очевидно, действительно ЭТО».
Эспер повернула голову налево, снова посмотрела на картину с «Очагом и Орлом». «Высшая степень выносливости — следовать за своим мужем повсюду». Но предположим, что ему это не нужно. Что тогда? Что бы ты делала тогда, Фиб? Боролась за то, чем никогда по-настоящему не обладала?
Картина Ивэна оставалась безмолвной.
