Глава десятая
Эймос провел беспокойную ночь, ворочаясь в своей неудобной кровати в городском отеле. В шесть утра он выглянул из окна, чтобы понаблюдать за процессией рабочих, заворачивающих на Скул-стрит, которая вела к его обувной фабрике, находящейся за отелем. Это зрелище не доставило ему обычного удовольствия.
Сегодня, против обыкновения, ему не хотелось давать какие-либо распоряжения. А предстояли заключительные переговоры с инженерной фирмой из Бостона о паровых машинах, также нужно было просмотреть сметы расходов удачно завершенных в Линне работ. Его ожидал обед в отеле с покупателем, что должно было закрепить сделку по продаже одной из старых фабрик. К тому же необходимо выяснить у Джорджа Харриса более точный объем работ, проводимых фирмой «Харрис и сыновья».
Эймос апатично следовал намеченному плану, охваченный черной депрессией, которая убила аппетит и даже испортила вкус сигар. К четырем часам он решил нанести визит в «Очаг и Орел» и нашел несколько причин, оправдывающих его необходимость. Будет вполне естественно, если он проявит дружеский интерес и поблагодарит миссис Ханивуд за ту поспешность, с которой она возвратила заем. И потом, в знак хорошего отношения необходимо предупредить ее, что могут пойти слухи о ее дочери и этом длинноногом художнике. Будто у девушки нет других дел, как таскаться на Перешеек с этим типом. Его неприятно поразило, что такая разумная женщина, как миссис Ханивуд, допускает это.
Эймос покинул фабрику и прогулочным шагом отправился вниз по Плезент-стрит. Для него действие всегда было ответом на дискомфорт. Он ускорил шаг и поймал себя на том, что очарован городом, принявшим его, как сына, хотя и несколько снисходительно.
Стояла хорошая июньская погода. Эймос проходил под кленами и вязами, покрытыми молодой листвой, солнце сверкало на ярко-голубом небе, и он вдыхал аромат соленого океана и цветов. В садах, расположенных за домами, росли розы и петуньи, на окнах — герани и гелиотропы. Он одобрил свежую, ослепительно-желтую окраску домов на улице Франклина. Он также одобрил величественный старый каштан, в тени которого находился двор «Очага и Орла». Белые соцветия этого исполина сияли торжественно, как свечи, среди темно-зеленых глянцевых листьев.
Но когда Эймос взглянул на старый дом, его настроение испортилось. Он покачал головой, глядя на это строение с жалостливым раздражением.
Серебристо-серые обшивочные доски никогда не знали краски, крутая крыша старого флигеля и двускатная крыша более поздней большой пристройки Моисея Ханивуда говорили о буйной фантазии и отсутствии вкуса, оскорблявших Эймоса. И почему в свое время Ханивуды не могли сделать окна, квадраты которых имели бы одинаковый уровень и сохранили бы вертикальные линии и сейчас?! Эймос постоял, положив руку на покривившуюся калитку, мысленно переделывая дом. Он объединил все строение общей крышей, вырезал правильно окна, впереди дома выстроил веранду и поставил на нее высокие кресла, откуда гости могли бы любоваться заливом. Он также построил пару ванных комнат, чтобы привлечь богатых клиентов — не таких голодранцев, как этот художник.
Эймос, плотно сжав губы, поднялся по тропинке и вошел в дверь пивной.
В низкой прокуренной комнате находились четверо посетителей, которые подняли голову при звуке дверного колокольчика. За столом, стоящим у окна, Пинней Колт играл в шашки со своим братом. В центре пивного зала сидел капитан Браун, он угрюмо потягивал виски и слушал политические предположения, исходившие от Вудфина, мастера по разделке и засолке трески, нудного болтуна.
Знакомые с Эймосом посетители пивной небрежно приветствовали его. Игроки продолжили игру в шашки. Никто не чувствовал к Портермэну никакой враждебности. Все они были моряками и оставались ими, упрямо цепляясь за приходящую в упадок торговлю рыбой, которой занимались с рождения, и их совершенно не интересовал обувщик, тем более «иностранец».
Эймос, привыкший к такому обращению, увидел прекрасную возможность наладить с ними отношения. Он все еще лелеял надежду об избрании в местные законодательные органы. Он прекрасно понимал, что не добился больших успехов в этой области, но подумал, что, возможно, будет полезно, если они узнают, что он понимает их интересы. Миссис Ханивуд не было видно, ее место за прилавком занимала неопрятная девица в грязном переднике. Эймос решил переговорить с хозяйкой позже и сел за стол между Вудфином и капитаном Брауном. Он заказал всем выпивку и обратился к ним с вопросами.
Действительно ли у флотилии хороший улов и она скоро вернется с Отмелей? Неужели огромный косяк макрели шел прямо на них? Черт возьми, и почему это правительство отменяет премиальные выплаты рыбакам? Времена и без того тяжелые, и эта кучка идиотов в конгрессе могла бы вести себя более разумно. Как там старый «Подкаблучник» капитана Брауна, все еще стоит на ремонте? Будет ли он плавать?
Выпив грога, моряки немного расслабились. Капитан Браун отвечал угрюмо и односложно, но Вудфин сиял: грог хорошо лег на только что съеденную им рыбу.
— Вчера я был около Доллиберской бухты, — произнес Эймос, обращаясь к Вудфину, — ваша треска коптится быстрее остальных.
Болтун Вудфин провел по своим прямым седым волосам рукой, сплошь покрытой шрамами, и самодовольно кивнул:
— Моя рыбка самая лучшая, она будет золотисто-бежевой, как скорлупа ореха, потому как поймана около берегов Португалии. Днем она вялится на солнце, на ночь ее укрывают, а как только мясо начинает хорошо отделяться от костей, Ой укрывает ее в отличные дубовые бочки, там она и доходит до полной готовности.
За солью он посылал в Провинчето, было времечко, когда Ой считал соль из Беверли пригодной для этих целей, но с ней рыба просаливается очень долго. Сейчас уже нет разницы между этими сортами соли, так же, как нет разницы между сортами трески, хотя всем известно, что рыба, пойманная у Больших Отмелей со стороны Ньюфаундленда, отличается по вкусу от той, которая поймана восточнее. Как-то в пору своей молодости Ой плавал на «Ханне», водоизмещением в двадцать тонн. Она была построена в Ипсвиче, лучшего судна от Наанта до Ньюбери не сыскать, а капитаном был Том Чивер, Ой помнит…
Болтун Вудфин все говорил и говорил, его речь журчала, как бурный ручей, текущий по каменистой местности. Играющие в шашки вновь вернулись к своему занятию. Капитан Браун низко склонился над своей массивной глиняной кружкой, его взор был затуманен. Моряк тягостно о чем-то размышлял.
Вздохнув, Эймос поднялся и пошел к стойке. Этого никто не заметил, Вудфин продолжал свой монолог. Эймос заплатил за выпивку и вышел из пивного зала в поисках миссис Ханивуд.
Хозяйку гостиницы он нашел на кухне. Сьюзэн снимала сливки с молока и изрядно смутилась, увидев гостя.
— О, мистер Портермэн! — воскликнула женщина, выронив шумовку. — Я рада вашему приходу, только мне неудобно принимать вас в таком виде. Я не думала, что вы зайдете. Пойдемте в гостиную, — предложила она, поправляя закатанные рукава и снимая ситцевый передник.
— Не беспокойтесь, мэм, — остановил ее Эймос. — У меня мало времени, я только хотел проведать вас. Давайте присядем здесь.
Он огляделся вокруг. Заметив, как Сьюзэн нехотя опустилась на деревянную скамью, Эймос осторожно сел в виндзорское с резной спинкой кресло. Оно было изготовлено в Бостоне около двух веков назад по заказу Исаака Ханивуда. Эймоса поразили две вещи: первое — что оно даже не скрипнуло под тяжестью его тела, второе — что этого монстра почему-то не пустили на растопку, как большинство других вещей в этом доме. Эймос бросил взгляд на изъеденные червями балки и грубо отесанные перекрытия над очагом. Здесь не было даже приличной каминной доски.
— С вашими деловыми способностями, мэм, — мягко обратился он к Сьюзэн, — вы вскоре заработаете на переоборудование вашей кухни. Я уверен в этом.
Сьюзэн кивнула, соглашаясь с его замечанием.
— Я бы так этого хотела, но Роджер не желает и слышать об этом. Он даже не разрешает накрывать этот старый стол скатертью, а ведь она освежила бы кухню. Даже плита досталась мне с боем. Я хотела обить досками очаг, но Роджер запретил мне это сделать. Он любуется этими старыми черными каминными железяками, будто они отлиты из золота.
Посмотрев на железные подставки для дров, стоявшие у камина, Эймос сочувственно вздохнул. Прокашлявшись, он поинтересовался:
— А мисс Эспер, она разделяет взгляды отца?
— У нее нет никаких мыслей по этому поводу, — фыркнула Сьюзэн. — Сейчас она думает только об этом парне, художнике. Я теперь жалею, что предоставила ему комнату в доме.
— Я тоже, — с облегчением тихо проронил Эймос, радуясь, что ему удалось так плавно перейти к этой теме и обнаружить, что здравый смысл не изменил миссис Ханивуд.
— А чем же он занимается в Марблхеде? — спросил Эймос.
— Рисует, — произнесла Сьюзэн, встав и подойдя к кухонному столу. — Хотите глоточек ежевичной настойки? — спросила она через плечо. — Или, может быть, вы отобедаете в пивной?
— Нет, спасибо, — поблагодарил Эймос. — Я выпью настойки.
Он ждал. Сьюзэн как-то ожесточенно загромыхала посудой, ставя оловянную тарелку и стакан на полку.
— Эспер влюблена в него, — вдруг решительно объявила женщина. — Бедная дурочка, она совершенно потеряла голову!
Эймос глотнул обжигающей жидкости.
— Этот тип не для нее! — воскликнул он и немного спокойнее добавил: — Вы о нем что-нибудь знаете?
От сознания того, что есть уважаемый ею человек, с которым она может поделиться своими волнениями, Сьюзэн облегченно вздохнула.
— Конечно, он ей не пара, хотя он уверяет, что родом из Массачусетса и у него есть какие-то деньги, — нахмурив рыжеватые брови, Сьюзэн покачала головой. — Но, мистер Портермэн, я не очень из-за этого тревожусь, — медленно произнесла она. — Девушка несчастна с тех пор, как убили Джонни Пича. Она нигде не находит себе места. Из нее — увы! — не получится добропорядочная старая дева, хотя мне кажется, это ее удел. Сейчас она нашла себе кого-то по душе, и каким бы странным он ни был, я не буду останавливать дочь. Только дело в том… — поджав бледные губы, Сьюзэн посмотрела вниз.
— Что же тогда? — спросил Эймос, наклонившись вперед.
— Я сомневаюсь, что он на ней женится, — молвила Сьюзэн. Отвернувшись, она посмотрела в пустой камин. — Эспер от этого мальчишки без ума, Я боюсь… — Румянец залил ее шею и щеки, она залилась краской до корней своих рыжеватых с проседью волос.
— Но это уж слишком, — взорвался Эймос, вскочив на ноги. — Пусть тогда господин Ханивуд выгонит его из вашего дома.
Сьюзэн коротко рассмеялась:
— Роджер в этом деле бесполезен, он тоже ему симпатизирует. Мой муж никогда не видит того, чего он не хочет видеть.
— Тогда вы должны сделать что-то, — Эймос шагнул к Сьюзэн и в возмущении встал за спинкой ее стула.
— Я бы многое сделала, если бы знала, что именно нужно сделать, — ядовито бросила она. — Эспер уже взрослая, я не могу ее запереть на замок.
— Поговорите с этим, как там его… Редлейком.
— С ним не о чем говорить. С ним вообще невозможно разговаривать. Он внимательно слушает, но когда вы пытаетесь что-то услышать в ответ, он как воды в рот набирает. Я знаю только одно, я это вижу собственными глазами, — Сьюзэн запнулась и добавила с ироничной гордостью: — Он считает Эспер очень привлекательной.
Эймос открыл рот, но, ничего не сказав, закрыл его. Нахмурившись, он вернулся к виндзорскому креслу и сел.
— Да, да, — слабо согласился он.
К нему вернулось то угнетенное состояние, которое он не испытывал с тех пор, как, будучи еще мальчиком, переживал смерть любимого щенка, когда тот провалился под тонкий лед едва замерзшей реки и утонул. Такое же ощущение непоправимой потери, гнева и одиночества. Даже смерть Лили-Розы так не подействовала на него.
— Мне нужно идти, — наконец произнес Эймос, его низкий голос полностью утратил обычную уверенность, и Сьюзэн быстро посмотрела на него.
Хорошо сложенный мужчина, подумала она, надежный, выглядит как моряк, хотя таковым не является; у него спокойные внимательные глаза под густыми, светлыми бровями. Его волосы так светлы, что кажется, будто в них замерзла морская соль. Его волевой рот крепко сжат, точно создан для того, чтобы раздавать капитанские команды, но его уголки слегка подняты вверх, что свидетельствует об отсутствии мелочности. И почему эта глупая девчонка так с ним обошлась?! Почему она бросилась на этого молодого олуха?!
— Мистер Портермэн, может быть, вы еще побудете у нас? — мягко спросила Сьюзэн.
Эймос покачал головой:
— Я должен идти, мэм, действительно должен.
Он встал, и они оба посмотрели в направлении задней двери. С улицы доносился тихий чистый девичий смех. Я никогда не слышал, как она смеется, подумал Эймос.
Эспер вошла в кухню в сопровождении Ивэна Редлейка. Ее блестящие волосы, слегка присобранные сзади, локонами обрамляли улыбающееся лицо. Все в ней говорило о какой-то удивительной внутренней уверенности в себе. Улыбка девушки растаяла, когда она заметила, что Портермэн и ее мать смотрят на нее. «О!» — удивленно произнесла она, ставя корзину на стол. Ивэн полушутливо поклонился всем присутствующим на кухне, он был уставшим и мрачным. Взяв мольберт и краски, он тут же вышел через дверь, ведущую в кладовую и к черной лестнице в новое крыло, где находилась его комната.
— Ты что-то раньше обычного, — бросила Сьюзэн дочери. — Ты еще не поздоровалась с мистером Портермэном.
— Добрый день, — тихо произнесла Эспер. — Да, мы сегодня вернулись раньше, потому что у Ивэна не получалось с рисованием, он решил не завершать эту картину.
Когда она говорила это, ее глаза оживились — Эспер явно торжествовала. Подойдя к столу, девушка начала разбирать корзину.
— Ты хочешь сказать, что он собирается уезжать из Марблхеда, — без всякой надежды спросила Сьюзэн.
— Об этом я ничего не знаю, — ответила Эспер, слабо улыбнувшись.
Эймос вцепился в подлокотники кресла. Он даже не подозревал, что эмоции могут так захлестнуть его. Ему хотелось сильно встряхнуть Эспер, а потом задушить Редлейка. Через мгновение руки его успокоились, и бешенство излилось потоком слов.
— Что между вами происходит? — голос его прогремел, как раскат грома.
Эспер в испуге обернулась, будто на кухне действительно грянул гром. Она в изумлении посмотрела на Эймоса, впервые в их отношениях посмотрела на него как на мужчину, а не как на постороннего человека или владельца фабрики.
Ее сердце нервно забилось. Взявшись рукой за горло, она произнесла:
— Я не думаю, что вы имеете право…
— Нет, не имею, — Эймос взял себя в руки. — Прошу меня простить. Я уважаю вашу мать, мне жаль ее — она так волнуется!
Он поднялся. Несмотря на свое полное недоумение, Эспер почувствовала, что его отношение к ней изменилось.
Сделав несколько шагов назад и медленно повернувшись к Сьюзэн, смотревшей на нее, она произнесла:
— Ма, ты можешь не тревожиться, мистер Редлейк сделал мне предложение.
С этими словами она вышла.
Торжественное заявление, сделанное Эспер на кухне «Очага и Орла», не было полной правдой. В этот залитый солнцем день Ивэн не просил ее выходить за него замуж. Он признался ей в любви и предложил уехать с ним, а предложение о женитьбе высказала Эспер. После этого Редлейк долго молчал, глядя на океан.
Затем он медленно произнес:
— Да, я допускаю, тебе это необходимо. Ты ведь такая женщина, правда, дорогая?
Он нежно взял Эспер за руку и посмотрел на ее длинные красивые пальцы, слегка тронутые загаром. Они немного огрубели от работы по дому, но Ивэну нравилось изящество их линий, слегка вытянутые кончики и хорошо очерченные ногти. Это были руки сильной женщины, в них было что-то нежное, и в тоже время чувствовалась цепкость. Сейчас эти пальцы сжали его руку с какой-то детской доверчивостью.
Ивэн вздохнул и вернулся к созерцанию моря.
— Эспер, я хочу, чтобы ты кое-что поняла. Я люблю тебя, твое тело. Я мужчина, и я хочу тебя. Но я не знаю, сколько это будет продолжаться: неделю, месяц, год. К моей работе это не имеет никакого отношения, это единственное, что меня удерживает.
— Да, я понимаю, — воскликнула она. — И я тебе помогу. Я хоть на край света за тобой пойду. Я не буду жаловаться ни на что и не буду тебе мешать, если ты не захочешь меня. Я могу позировать тебе…
Ивэн покачал головой и поцеловал ее исполненное страстного желания, повернутое к нему лицо. Глаза его смотрели на мольберт, но работа продвигалась плохо с тех пор, как в нем поселилось желание обладать этой девушкой. Сегодня он совершенно не мог работать. Незавершенная картина смотрела на него с укором. Эспер на ней казалась какой-то безжизненной, как кукла непомерно большого размера, ее тело выглядело тяжеловесным. Увидев выражение лица Ивэна, Эспер уже была готова испугаться, но потом поняла, что взгляд был направлен не на нее.
— Когда мы поженимся, все будет хорошо, дорогой, — мягко произнесла она. — Я это точно знаю. Да мне и сейчас эта картина нравится, на ней так хорошо подобраны цвета.
Ивэн отвернулся от картины, лицо его напряглось, в глазах блеснул злой огонек. Но вдруг он рассмеялся и притянул девушку к себе, пряча лицо в ее густых волосах.
Свадьбу назначили на следующую неделю, она должна была состояться в гостиной «Очага и Орла». Его преподобие отец Ален, местный пастор, должен был совершать обряд. В качестве гостей были приглашены только Деревянная Нога и его жена — тетушка Матти Доллибер.
Из свадьбы делают какой-то секрет, не раз за эту неделю зло подумала Сьюзэн. Эспер, казалось, ни о чем не думала и ничего не хотела, только желала все поскорее завершить. Сьюзэн с каждым днем чувствовала возрастающую антипатию к своему будущему зятю.
Он не хотел приглашать свою семью и даже не сообщил родителям о женитьбе. Он отказался от венчания в церкви, объяснив это своим безразличием к оной, как и вообще к любым сборищам.
— И женитьба вам не нужна, это вас свяжет, — быстро добавила Сьюзэн, и Ивэн немного дерзко улыбнулся, согласившись. Она уже ничего не могла добавить.
— Вы меня отлично понимаете, госпожа Ханивуд. Эта женитьба только в угоду Эспер. Я сомневаюсь, — добавил он, — что я еще что-то смогу для нее сделать.
— Вы никогда не говорили так откровенно. Я удивляюсь, что она в вас нашла?! В вашем сердце есть место только для кистей и тюбиков с краской, да рисовального угля!
Насмешливый огонек исчез из глаз Ивэна.
— Возможно, — согласился он. — Жаль, что Эспер этого не может увидеть, — вид у него был немного взволнованный.
— Я не в восторге от вас, — пробормотала Сьюзэн, но в этот момент она испытывала к нему симпатию.
Роджер радовался свадьбе, только отъезд Эспер омрачал для него это событие. Но он радовался, что дочь прямо-таки расцветает на глазах, да и ее выбор его устраивал. Он выполнил свой отцовский долг, выспросив Ивэна о его семье, затем послав запрос в муниципалитет Амхерста. Полученная в ответ информация его удовлетворила.
Госпожа Редлейк, в девичестве Нью Бедфорд Робинсон, была дочерью капитана китобойного судна, потомка двух хорошо известных фамилий в Уэльсе и Линкольншире. Господин Редлейк, хотя и являлся выходцем из Пенсильвании, был представителем добропорядочного рода, человеком уважаемым и преуспевающим в делах.
— Лучше был бы выходцем из Марблхеда, — заключил Роджер.
— Это похоже на романы Агнес Сарриадж, — сказал он за ужином накануне дня свадьбы, благожелательно улыбаясь и глядя на Эспер и Ивэна.
Молодые люди одновременно посмотрели на него: Эспер со счастливой улыбкой, а Ивэн заинтересованно.
Сьюзэн сразу рассердилась:
— Не больше, чем скумбрия и килька. Сэр Генри был лордом, а Агнес служанкой, причем всю жизнь она стыдилась того, что убежала с ним, не обвенчавшись.
— Дорогая, но ведь в конце концов они это сделали, — возразил Роджер. — А все началось в гостинице, в «Фаунтейн Инн», в районе Орн-стрит, — пояснил он Ивэну, будучи уверенным, что того и в самом деле интересует эта история. — Теперь, конечно, все это уже быльем поросло, но в то время, когда сэр Генри Франклэд влюбился в маленькую Агнес, это была самая веселая гостиница в здешней местности. Наша гостиница в то время была закрыта. Это случилось в 1742 году, тогда был расцвет моего прапрадеда.
— У них был настоящий роман? — улыбнулся Ивэн.
Сердце Эспер сжалось, она быстро посмотрела на своего жениха. Послышалось ли ей это ударение на слове «настоящий»? Наверное, я просто слишком взволнованна. Мы завтра женимся, он любит меня, он ведь сам об этом сказал. Он не похож на других мужчин, правда сказать, я мало что о них знаю, со мной рядом были только отец и Джонни. Нахлынувшая внезапно боль отпустила Эспер. Если бы это был день накануне их свадьбы с Джонни, они бы танцевали, было бы множество гостей, охапки цветов, белые ленты, играл бы приглашенный скрипач. Это событие собрало бы половину Марблхеда — у Джонни было много друзей. Мы бы танцевали всю ночь, а утром обвенчались бы в церкви. После этого мы отплыли бы в Бостон на корабле Джонни, так как мы это планировали не один раз. Позднее мы опять вернулись бы сюда.
Эспер с отвращением оглядела кухню. Слава Богу, я никогда сюда уже не вернусь, я все это ненавижу!
Они с Ивэном уезжали, но не на корабле, а на поезде. Сразу же после брачной церемонии они отправлялись в Нью-Йорк. Ивэн решил не завершать ее портрет — рисовать море ему больше не хотелось. С Эспер на эту тему он не разговаривал, она и не расстраивалась, потому что эту последнюю неделю он был полностью в ее распоряжении.
Эспер посмотрела на Ивэна взглядом, полным любви и благодарности. Он же ответил ей уныло и сосредоточенно, сердце Эспер учащенно забилось, мурашки пробежали по коже.
Завтра ночью, подумала она. Ее возбуждение было так велико, что, извинившись, она вышла из-за стола, надеясь, что Ивэн последует за ней. На улице стояла летняя ночь. Подождав некоторое время под каштаном, она медленно вышла через калитку и пошла вниз по улице. Прогулка успокаивала ее, перед отъездом она хотела попрощаться с Марблхедом. «Возможно, — не без радости подумала она, — я сюда никогда не вернусь. Мама с папой могут приехать ко мне». Идя по Орн-стрит, она заглядывала в незанавешенные окна домов, с жалостью смотрела на их обитателей. Нелли Боуэн воевала со своим выводком и с вечно пьяным глупым мужем. Дэмэрис Орн, ожидающая своего первого ребенка, заботливо подогревала кофе к возвращению Тома с пожарной службы, где тот проводил время, предаваясь безделью и пьянству. «Завидовала ли я им когда-нибудь?» — подумала Эспер.
Жители Марблхеда ужинали, улицы были пустынны. Недалеко от «Старого Брига» Эспер поднялась в гору, оттуда «Фаунтейн Инн» казался воздушным и нереальным. Впереди на фоне темнеющего зеленоватого неба вырисовывались очертания холма, где располагалось кладбище с возвышающейся над ним колонной. Сколько раз Эспер приводили сюда, чтобы она обратила свой молодой непокорный взгляд на исписанные датами и именами надгробия!
Теперь, покидая Марблхед она почувствовала смутную вину и пришла попрощаться с могилами предков.
Сначала она подошла к памятнику утонувшим морякам, мальчикам, погибшим около Больших Отмелей в страшный шторм сорок шестого года. Она смотрела на белый мрамор, пытаясь вспомнить своих братьев, но не могла.
Спустившись вниз по склону, она подошла к месту захоронения старшего поколения Ханивудов: здесь покоились Исаак, Джон, Моисей, Томас и их жены. На каждом памятнике были высечены изображения черепа, косы и ангелов. Отец рассказывал ей, что Марк и Фиб были похоронены где-то поблизости, но их надгробия из более мягкого камня, должно быть, раскрошились. Самое последнее было сделано из гранита с высеченной на нем плакучей ивой: Сара Хатэвэй Ханивуд 1754–1848. Прабабушка. Как хорошо она рассказывала всякие истории! — вспомнилось Эспер. Она наклонилась к камню, на нем были начертаны хорошо знакомые с детства слова:
«Мелисса Ханивуд супруга Моисея Ханивуда. Умерла 6 июля 1732 г. в возрасте 17 лет». И эпитафия:
«О беспечная юность, ты проходишь!
Как ты теперь, я была такой.
Как я теперь, ты будешь вскоре;
Готовься к смерти и следуй за мной».
Эти слова всегда пугали Эспер, но сейчас эта эпитафия только усилила глубину переживаемой ею радости.
«С вами покончено, — прошептала Эспер. — Я уезжаю с Ивэном, я свободна, я покидаю вас». Убогие серые камни молчаливо обступили ее. С моря поднимался ветер. Эспер встала и повернулась навстречу ему. На другой стороне гавани через равные промежутки времени вспыхивал маяк, внизу в домах зажигались вечерние огни; две рыбачьи лодки в Малой Гавани взяли курс к берегу. Она услышала скрип уключин и ощутила острый запах вяленой рыбы, доносившийся с берега.
Посмотрев в южном направлении, Эспер попыталась в сгущающихся сумерках разглядеть поднимающиеся к небу трубы «Очага и Орла». Неужели Ивэн все еще слушает, как отец спорит с матерью? Почему же он не пошел за мной? Успокоившись, Эспер спустилась вниз и по Орн-стрит направилась домой. Завернув на Франклин-стрит, она увидела медленно бредущего ей навстречу высокого человека.
Опять этот Портермэн! Раньше она непременно постаралась бы избежать встречи с ним, но со времени его последнего визита в гостиницу враждебность Эспер поубавилась. Эймос Портермэн. Многое в Марблхеде становилось незначительным при звуке этого имени.
— Здравствуйте, вы, видимо, хотели к нам зайти? — улыбнувшись, спросила она.
Заметив ее, Эймос остановился как вкопанный, не в силах вымолвить хотя бы слово, как мальчишка, застигнутый врасплох; она была так близко и улыбалась мило и дружелюбно, такой он ее еще не видел.
Наконец Эймос кивнул в ответ и снял шляпу, неуклюже прижимая ее к своей широкой груди.
Склонив голову набок, глядя на него сквозь ресницы, Эспер произнесла:
— Вы столь благосклонны к моей матери, так часто к нам заходите!
— Эспер! — изумленно произнес Портермэн. Через минуту он громко рассмеялся. — Я представлял вас совершенно другой.
Улыбка исчезла с лица девушки.
— Я другая, — спокойно сказала она, — я счастлива.
Отвернувшись, Эймос на мгновение закрыл глаза. Эспер продолжила свой путь к дому, и он последовал за ней.
— Вы действительно завтра выходите замуж за… за Редлейка?
— Да.
— Жаль, — тихо сказал Портермэн. — Вы должны были выбрать другого человека, который смог бы о вас позаботиться…
— Вздор, — легкомысленно ответила Эспер, всматриваясь в окна гостиницы; в комнате Ивэна не было света, должно быть, он ждал ее на кухне. — Кроме того, никто мне не делал предложения после смерти Джонни.
Эймос порывисто вздохнул и опять остановился около изгороди в тени каштана. Положив руку на плечо девушки, он произнес:
— Вас прошу об этом я, Эспер.
Удивленная, Эспер резко повернулась к нему.
— Что? — спросила она, с трудом сдерживая желание рассмеяться. Мистер Портермэн! Блики света играли на его крупном лице и светлых льняных волосах, большие глаза смотрели с горечью и тоской.
— Это, конечно, смешно, но я предлагаю вам это, — резко добавил Эймос, заложив руки за спину. Эспер пожалела, что обидела его.
— А как же Чарити? — задала она совершенно естественный вопрос. Эспер была взволнована, польщена, все это было весьма любопытно. В душе она торжествовала, она обязательно об этом расскажет Ивэну, пусть не думает — он был не единственный…
— Я не могу жениться на Чарити, — грустно произнес Эймос. — Я это уже давно понял. — Ему не хотелось думать о ней, он сожалел, что так долго заставил ее ждать. — Я вас люблю, — с трудом выговорил он, как деревенский парень, комкая в руках шляпу, чувствуя себя совершенным дураком. — Я не удивляюсь вашему смеху. Я и сам не подозревал о своих чувствах, пока…
Пока? В тот вечер, когда она, сияющая, вошла с Редлейком на кухню «Очага и Орла», да нет, еще раньше — в тот вечер, когда они поднимались от пристани… Теперь ему уже казалось, что он любил ее всегда.
— Я не смеялась, мистер Портермэн, — мягко добавила Эспер. — Просто я была очень удивлена, я никогда бы не могла предположить, чтобы вы…
— Да, я понимаю, — перебил Эймос. — Вы никогда не испытывали ко мне симпатии, — он открыл перед девушкой калитку. — Но пусть это вас не волнует. Правда, нежеланная любовь всегда не кстати. Забудьте все это, Эспер. Зря я начал этот разговор.
Эспер неуверенно улыбнулась Портермэну. Его неожиданное предложение, изменение, вдруг возникшее в их отношениях, — все это казалось далеким от реальности. Она не могла представить на месте Ивэна ни мистера Портермэна, ни кого-нибудь другого. При мысли об Ивэне на нее нахлынуло непонятное тепло; Эспер быстро вошла в калитку и по дорожке поднялась к кухне. Эймос, будучи не в силах себя сдержать, следовал за ней, влекомый, как магнитом, — завтра он ее уже не увидит.
На кухне оказалась только Сьюзэн, замешивающая в огромной деревянной посудине свадебный пирог.
— Со мной мистер Портермэн, — пробормотала Эспер и, подождав, пока ее мать поздоровается с гостем, шепотом спросила ее, где Ивэн.
Сьюзэн, поджав губы, посмотрела на гостя, продолжая вкладывать все силы в приготовление теста. Сострадание к дочери смягчило резкость ее ответа.
— Он поднялся в свою комнату и заперся там вместе с бутылкой моего лучшего медфордского рома, — довольно громко прошептала она.
Девушка вздрогнула, ее порозовевшие от прохладного ветра и внезапного предложения Эймоса щеки побледнели. Посмотрев невидящим взглядом на мать, потом на Эймоса, Эспер повернулась и подошла к двери, ведущей на лестницу.
— Думаю, мне стоит лечь пораньше. Необходимо хорошенько выспаться — завтра предстоит большое путешествие, — с этими словами она скрылась за дверью.
Эймос и Сьюзэн услышали, как она медленно поднимается по поскрипывающей лестнице. На мгновение их глаза встретились, и Сьюзэн все поняла. Все ясно. Бедная моя дурочка, она сделала неверный выбор! Подумав, Сьюзэн добавила рому и бросила еще одну горсть изюма в тесто.
В старой кухне воцарилось молчание, было слышно только мерное тиканье часов. Первым заговорил Эймос.
— Я зашел, чтобы передать подарок невесте. Ничего особенного, но думаю, ей это пригодится.
Он положил на стол сверток. Там оказались пара атласных домашних туфель и черные лайковые ботиночки на кнопках.
— Спасибо, мистер Портермэн, это то, что нужно.
— Я думаю, это ее размер, — отчужденно произнес он. — Я в этом разбираюсь.
— Вы во всем разбираетесь, — поправила его Сьюзэн, наклоняя посудину с тестом. Она старательно била и мяла тесто, мускулы на ее полной, покрытой веснушками руке напряглись.
— Ну, до свидания, — сказал Эймос, направляясь к двери. — Надеюсь, что Эспер будет счастлива.
— Счастлива, — презрительно повторила Сьюзэн. — Женщина может обойтись без счастья, но она не может обойтись без двух других вещей, тем более такая женщина, как Эспер. У нее должно быть чувство собственного достоинства и какая-то определенность положения.
Эймос устало вздохнул, он не осознавал, насколько хорошо его поняла Сьюзэн, пока она не посмотрела ему прямо в глаза своим полным сочувствия взглядом.
— Мне жаль, мистер Портермэн, — мягко произнесла она, пожав плечами. — Никто не может быть так слеп, как неистово желающая чего-то женщина.
Она подошла к дубовому кухонному столу, чтобы найти форму для пирога. Эймос, покраснев, пробормотал слова прощания. Выйдя на улицу, он медленно побрел назад, в отель «Марблхед».
