20

Возвращаться в дом к старому колдуну ужасно не хотелось. Получалось, что она сама ползет к нему побитой собакой? Нет! Но как же страшно!

Когда разбойники уехали и на дворе стих стук колес, конский топот и людские голоса, Владислава выпустила наконец шею жеребца, за которую держалась все это время, и, усевшись на кучу соломы, дала волю слезам. Лясота не мог ее утешить — повод был слишком короток, ему не удавалось опустить голову. Он только вздыхал и переминался с ноги на ногу, чутко прислушиваясь к звукам снаружи — не идет ли хозяин? Все ли спокойно?

Наплакавшись, княжна так и уснула на сене, закутавшись в свою шаль и сунув под щеку ладонь. Лясота остался стоять, оберегая ее сон. Он слышал какие-то шорохи, странные звуки — не то очнулась местная нечисть, не то…

Шорох повторился. Нет, это не нечисть! Лишь конь с его чутким слухом мог бы разобрать тихий осторожный звук. Кто-то есть на дворе! Вывернув шею, сколько мог, Лясота уставился в дверной проем, вход в конюшню всегда держался открытым.

Несколько секунд царила тишина. Потом внутрь проскользнула согбенная темная фигура. «Не хозяин!» — с удивлением и облегчением понял Лясота. Старый колдун не мог двигаться так быстро. Или все-таки мог, скинув обличье старика и превратившись в кого-то еще? Нет, обострившееся зрение его не обманывало — это был чужак.

А еще через минуту он узнал одного из разбойников, того парня, который уже заходил в конюшню вечером, и удивленно навострил уши.

— Тише-тише! — прошептал тот, подкрадываясь. — Ах ты мой хороший! Ах ты мой красавец! Погоди немного, вот я ужо…

Ступая быстро и бесшумно, он пробрался в стойло, огладил жеребца по крупу, спине и шее, добрался до гривы. Лясота ждал. Он почти не удивился, когда парень замотал ему морду и, присев, быстро стал обертывать какими-то тряпками копыта, все четыре.

«Конокрад!» — обожгла мысль. Ну еще бы! Колдун отказался отдать коня, и разбойники решили его выкрасть. В другое время это его бы возмутило, но не сейчас. Он сам мечтал вырваться отсюда. Но не в одиночку!

Парень присел к задним ногам, обматывая бабки ветошью. Делая вид, что ему щекотно и неудобно, Лясота затанцевал, перебирая копытами.

— А ну не балуй! — последовал короткий тычок в подреберье.

Было больно, но Лясота успел толкнуть ногой спящую девушку.

— А? — Владислава встрепенулась.

— Чего? — оторопел конокрад.

— Кто здесь?

Лясота тихо фыркнул. С замотанной мордой получилось тихо, и он выразительно дернул головой.

— Ты что? — Девушка вскочила. — Что творишь? Не отдам!

Парень растерялся. Обычно застигнутые на месте конокрады спешат удрать, пока не поймали и не забили до смерти. Закон в этом случае на стороне хозяина лошади, тот может даже убить вора. Но перед парнем была девушка одних с ним годов. И он принял решение.

Разбойник принялся сдирать с крюка обмотанный вокруг него повод. Владислава вцепилась ему в руки.

— Пусти! Что ты делаешь?

— Молчи! Молчи!..

Княжна оторопела. Она никогда, даже у отчима, даже у колдуна, не подвергалась таким оскорблениям. Лясота дернулся, вскидывая голову и разворачиваясь задом к выходу.

Парень, несмотря на молодость, был опытным конокрадом. Он в два счета распутал узел, забросил повод на шею жеребца, но помедлил и рванулся к Владиславе. Девушка попятилась, когда он схватил ее за запястья. Быстро стянул их вместе петлей и, обхватив княжну за пояс, легко забросил на спину коню.

— Заорешь — убью!

Владислава взвизгнула. Быстро, пока их не заметили, конокрад подпрыгнул, вставая на край яслей, оттуда ловко перескочил на спину коню, прижав коленями и девушку, и, дернув за узду, заставил жеребца развернуться к выходу.

Лясота вынес его, не сопротивляясь, только стараясь ступать как можно тише. Он отлично помнил условие их освобождения — кто-то должен захотеть взять их обоих. Все так и свершилось, пусть спасителем выступил и обычный конокрад. Жаль было оружия, денег и документов, но сейчас главное — вырваться на свободу и вернуть себе прежний облик, а прочее — дело наживное.

Ни ворот, ни ограды у жилища колдуна не было, и, отойдя шагов двадцать, Лясота сам перешел с шага на рысь, а там — и на галоп. Бежал легко, чувствуя на спине не только похитителя, но и девушку.

А ночь, как в сказке, была ясная и тихая. Облака расступились, высыпали звезды. Лошадь плохо видит в темноте, но Лясота не был обычным конем. Он скакал, чутко прислушиваясь к направляющей руке; куда бы ни правил конокрад, сейчас им было по пути. Колдун, конечно, не мог не заметить пропажу, но условие — их обоих захотели взять — было выполнено, и теперь у него не было над ними никакой власти. Скорее бы кто-нибудь догадался и снял уздечку! Жесткий мундштук разрывал рот, губы болели, кожа под ремнями чесалась. Да и надоело бегать на четвереньках.

Разбойники не отъехали далеко; промчав версты две, Лясота заметил подводу и несколько верховых рядом с нею. В темноте, без огней, они казались черными силуэтами. Парень лихо осадил жеребца.

— Эге, так вот что за шапку ты у старика потерял! — приветствовал его атаман. — Молодец, Степка, хвалю! Это добрый конь, негоже старику таким владеть. Осерчает, конечно, а что поделать? Сам виноват! Нечего было спорить с Тимофеем Хочухой. Я что хочу, то и беру. На-ка вот целковый от моих щедрот!

Разбойники весело загалдели, обсуждая подвиг парня. Конокрад, названный Степкой, спешился, сорвал с головы коня тряпку, потом помог спуститься княжне — и протянутая с целковым рука замерла в воздухе. Галдеж смолк.

— А это чего такое? — нахмурился Тимофей Хочуха.

— Девка, — ответил Степка.

— Сам вижу, что не корова. Ты пошто ее притащил? С нею же хлопот не оберешься! На что мне баба? У меня своя жена есть. Или тебе так уж приспичило? Женилка-то отросла хоть?

Разбойники опять загалдели, зашлись хохотом.

— Да я думал, она заорет, колдуна еще разбудит, — смущенно пытался оправдаться Степка.

— А ты бы ее ножом пырнул — и вся недолга! И-эх, тетеха! Что с тебя взять? — отмахнулся Тимофей Хочуха. — Ладно, прирежь ее да поехали. Полночь уже миновала, а у нас дел много и путь дальний.

Владислава прижалась к боку жеребца. Лясота заложил уши назад, коротко фыркнул, ударив копытом.

— Ишь ты! — фыркнул атаман. — Конь, а чисто собака!

Лясота помотал головой и оскалился.

— Не надо, — пролепетала девушка. — Не трогайте меня!

— Ишь! «Не трогайте!» А чего с тобой делать? Ни продать, ни подарить… На кой ты нам сдалась? Кончайте ее, ребята, да поехали.

Он сказал это так буднично, что княжна похолодела. И увидев, что несколько человек двинулись к ней, доставая ножи, воскликнула:

— Вы не знаете, кто мой отец!

— И кто же? — скучающе поинтересовался Тимофей Хочуха. — Царь-император? Так он, поди, далеко.

— Князь Владислав Загорский!

Ножи опустились. Царь и в самом деле был далеко, аж в самом Владимире-городе. А князь Загорский — намного ближе. И многие знали, что дочь у него единственная.

— А не врешь, девка?

Владислава помотала головой, прижимаясь к боку жеребца. Лясота уперся ногами в землю и пригнул голову, готовый драться.

— Я могу ему написать… Он заплатит за меня большой выкуп, если вы меня не тронете!

Тимофей Хочуха расхохотался так громко, что на деревьях поблизости испуганно заорали спросонья какие-то птицы.

— Ай да девка! — отсмеявшись, промолвил он. — Дерзка! Люблю таких! Добро, — отхохотавшись, промолвил он. — Отпишешь отцу своему, чтоб выкуп уплатил, какой я скажу. А ежели он откажется платить, пеняй на себя. Небо с овчинку покажется. Смерти пожелаешь, да не придет она, смертушка-то… А теперь, парни, за дело! Надо клад припрятать, пока время есть. — Он посмотрел на звезды. — Рассвет уж скоро.

И направился к дубам, озираясь по сторонам. Бросил через плечо:

— Этой глаза завяжите, чтоб не подсматривала.

Владиславе крепко замотали половину головы каким-то платком, от которого терпко пахло застарелым мужским потом и чем-то еще, кислым. Девушка, оказавшись в полной темноте, слепо протянула вперед руки — и ей под пальцы попалась конская грива. Она обняла жеребца за шею, прильнула, черпая в нем опору. Странно, раньше у нее не было желания даже одним пальцем дотронуться до Петра Михайлика, а теперь она не отходит ни на шаг. Может, потому, что вместо человека подле нее сейчас конь? Интересно, а он понимает людскую речь? Раньше вроде понимал.

— Петр, — позвала девушка, — не оставляйте меня, хорошо? А то мне страшно.

Разбойники наконец нашли подходящее место. Оставив рядом с телегой и девушкой охрану, быстро выкопали яму. Один за другим перетащили туда несколько сундуков. Показывая, что доверяет всем своим людям, Тимофей Хочуха привлек к делу каждого, Одни копали землю, другие таскали в яму добро. Сундуки, как заметил Лясота, светились в темноте. Это и есть чары, про которые говорил хозяин? Интересно, что внутри? Разбойничьи клады, как правило, полны золота и серебра, а также дорогого оружия и мягкой рухляди — мехов, богатой одежды.

Покончив с работой, подтащили к приметному месту камень. Тимофей Хочуха достал из-за пазухи палочку, начертил вокруг камня круг, после чего сломал палочку и бросил одну половинку в воду, а другую на землю с приговором:

— Будь тайна сия укрыта от чужих глаз крепко, как крепка мать сыра-земля. Отведи им глаза, пусть взор их течет мимо неустанно как течет неустанно река. Аминь!

Степка Разиня проворно подвел ему коня. Атаман вскочил, свистнул:

— Пошли!

Владиславу швырнули на телегу, к оставшимся там мешкам. Лясоту привязали за повод к борту, разбойники вскочили на лошадей, трое угнездились на телеге рядом с девушкой, и весь отряд размашистой рысью тронулся в путь.

Владислава, с глаз которой сняли повязку, но не развязали рук, с тревогой озиралась по сторонам. Раньше ей доводилось читать романы, где героиню похищали разбойники, везли в свое логово, но всегда рано или поздно ее спасал благородный рыцарь, освобождая невинную деву из их грязных лап. Либо атаман разбойников оказывался благородным и влюблялся в пленницу. Тимофей Хочуха, скакавший впереди отряда, не производил впечатления благородного героя, предмета девичьих грез. Ему было около сорока лет, он был крепкого, коренастого сложения, начав немного заплывать жирком. Темная борода его топорщилась во все стороны, из-под усов виднелись мясистые губы и хищно сверкали крупные желтые зубы. При одном воспоминании о них Владиславу передергивало от отвращения. Нет, она согласна на что угодно, лишь бы этот «герой» никогда не обращал на нее внимания! Остальные разбойники тоже при ближайшем рассмотрении не производили впечатления красавцев. Обычные мужики. Не все, конечно, страшные и зверообразные, но… Разве что Степка Разиня, укравший ее вместе с конем-Петром… Он, во всяком случае, молод, ее ровесник.

Петр… Девушка посмотрела на золотисто-каурого, в ночной темноте кажущегося серо-бурым, коня, который спокойно трусил рядом с телегой, иногда потряхивая неровно обрезанной гривой. И как она не приметила этого раньше? Казалось, его гриву кто-то пытался сперва укоротить, да постриг неровно и, стремясь как-то исправить оплошность, кое-как обкорнал, а потом пряди несколько отросли, сохраняя неопрятный вид — точно так же, как у человека, которым он был совсем недавно. Конь, конечно, красивый — у отца был табун, и Владислава немного разбиралась в лошадях, а вот мужчина был обыкновенный. Или раньше княжна просто не обращала внимания на внешность своего спутника? Она попыталась вызвать в памяти лицо Петра-человека — и неожиданно сообразила, что он красив. Не юноша, конечно, волосы обильно тронуты сединой, колючий взгляд исподлобья, горькие складки возле рта…

Почувствовав на себе ее взгляд, жеребец вдруг повернул голову, и Владислава поскорее отвернулась, делая вид, что ее заинтересовал окружающий пейзаж.

Проехав немного вдоль реки, разбойники выехали на дорогу. Та пошла лесом, но впереди скакали двое с факелами, так что весь отряд двигался быстро. Версты через три-четыре лес, стал реже, пошли холмы и овраги. Потом дорога вывела их на холмистую равнину. На одном из холмов стояла усадьба, вокруг раскинулась большая деревня. Не задерживаясь, проследовали мимо.

Холмы становились выше. Утомившись, лошади сами перешли с рыси на шаг. Научившись у биармов определять направление по звездам, Лясота сообразил, что они двигаются на северо-восток, постепенно забирая все дальше к восходу солнца. Они следовали почти вдоль берега Змеиной, лишь иногда спрямляя путь. Ехали всю ночь, и рассвет был уже близок. Обостренным конским нюхом он чуял запах предрассветной свежести, всей шкурой, слухом, глазами угадывал скорое наступление нового дня. Еще не более часа — и рассветет.

Но перед самым рассветом они опять углубились в густой лес. На этот раз дорогу оставили в стороне, пробираясь без каких-либо троп, растянувшись длинной цепью. Лясота устал. Он давно не проводил на ногах столько времени, разве только девять лет назад, когда его вместе с остальными гнали по этапу. Утешало его только одно — остальные лошади тоже еле передвигали ноги. Увяли и разговоры разбойников. Те, кто сидел на телеге, вовсе заснули. Не спали только возница да княжна Владислава. Мужчина чувствовал страх девушки, но ничем не мог ее утешить.

Но вот едущие впереди немного оживились. Послышались голоса: «Приехали! Давай сюда!»

Все остановились.

Лясота навострил уши, вскинул голову. С высоты своего теперешнего роста он видел нечто такое, во что отказывался верить.

На небольшой поляне высился толстый, восьми здоровым мужикам не обхватить, дуб. Его крона шатром раскинулась над поляной, забивая растущие вокруг деревца. Только за Каменным Поясом Лясота видел такие огромные деревья, да и то — как знать, который толще?

Тимофей Хочуха подошел к стволу, встал перед ним, раскинув руки, забормотал себе под нос:

На последних словах он громко хлопнул в ладоши — и дерево отозвалось протяжным стоном. На глазах Лясоты ствол треснул вдоль, раскрываясь, как книга, и обнаруживая темное нутро. Оттуда пахнуло сыростью и затхлостью подземелий, но и теплом, как будто под землей топили жаркие печи.

— Готово, братцы! — Тимофей Хочуха взял у Степки Разини своего коня, первым шагнул в открывшийся ход.

Один за другим разбойники входили внутрь. Дошел черед до телеги. На ней осталась только Владислава — слез даже возница, ведя коня в поводу.

— Этого тоже кто-нибудь придержите, — послышался приказ. — Неровен час — ошалеет.

Кто-то из разбойников крепко взял каурого под уздцы. Лясота пошел послушно, хотя внутри все трепетало. «Не может быть! — билась внутри неотвязная мысль. — Я не верю! Откуда у простого разбойника такое?» Но верить приходилось. В дереве начинался подземный ход. Постепенно понижаясь, путь вел их вниз и вперед. Копыта гулко цокали по утоптанной до твердости камня земле — или, скорее, камню, на котором был тонкий слой земли. В спертом воздухе пахло деревом, железом, камнем, сыростью — и гарью. Остальные лошади фыркали, мотали головами и беспокоились. Они чувствовали то же, что ощущал Лясота, но намного острее, и больше волновались, поскольку не понимали, что происходит. В довершение всего, стоило последнему разбойнику войти внутрь, как дерево с надсадным треском сомкнуло ствол, и все оказались в полнейшей темноте. Двигаться приходилось, ориентируясь на шаги тех, кто шагал впереди, и на узость хода. Тот, кто вел Лясоту под уздцы, второй рукой касался стены — был слышен слабый шелест пальцев по земле.

Впереди показался слабый свет. Первая мысль была о преисподней, где для них горят неугасимые огни, но вот долетел слабый ветерок, который принес запах воды, дерева, свежий воздух и обещание отдыха. Все приободрились. Люди и лошади зашагали быстрее, и через пару минут оказались на берегу реки.

Узкая лесная речушка по берегам густо поросла камышами, ивами и прочей растительностью так густо, что нечего было и думать отыскать спуск. В кустах стояла старая изба — три с половиной стены, просевшая крыша, горка камней на месте печи. Здесь и заканчивался подземный ход, а дальше тропка вела на крутой холм, где над местом слияния двух речек — этой и еще одной такой же — стояла крепостца, обнесенная частоколом из толстых бревен. Снизу из-за забора почти не было видно строений, да Лясота особенно и не всматривался в кровли. Гораздо сильнее его привлекли черепа, торчавшие на кольях, вбитых между бревнами. Коровьи, конские, волчьи, медвежьи, козьи… и даже два человеческих! Не все они еще были старыми — с трех время и вороны еще не склевали всю плоть.

Отряд заметили: в крепости ударило чугунное било и ворота распахнулись. Разбойники въехали в крепостцу, на площадь, со всех сторон окруженную домами — добротно срубленным теремом, молодечной избой, конюшней, кузней, амбарами. Встречающих было мало: трое стариков, три девки да две бабы с детишками, цеплявшимися за подолы. Обе женщины сразу повисли на Тимофее, за девками кинулись разбойники. Атаману пришлось рявкнуть дважды — сперва на баб, потом на своих молодцов прежде, чем все занялись делами. Лошадей отправили на конюшню, с телеги стали сгружать мешки. Владиславу спихнули наземь, и девушка отступила к Лясоте, взялась двумя руками за его уздечку. Он, чувствуя страх княжны, дотронулся до ее связанных запястий губами.

— Я боюсь, — прошептала ему она.

— Это кто ж такая? — Красивая дебелая женщина в расшитом переднике и кичке уперла кулаки в бока, рассматривая пленницу холодными темными глазами.

— Не твово ума дело, Настасья, — отрезал Тимофей. — Моя добыча!

— Ага, — сварливо откликнулась та. — Знаем мы, чего за добыча такая.

— Цыц, дура-баба! — рявкнул атаман. — Давно кнута не пробовала? Волю взяла! Помощница тебе — двор подмести, за курями ходить, коров доить… Не гляди, что тощая. Радуйся подарку! Вот! — Разбойник ловко выудил из-за пазухи цветастую шаль, развернул на вытянутых руках. — Держи!

— Благодарствую, Тимофей Игорыч, — совсем другим тоном промолвила Настасья и кивнула Владиславе. — Поди за мной. Работу покажу.

— Но вы же не можете со мной так поступить! — воскликнула удивленная девушка. — Вы же обещали!

— Ты чего ей обещал? — заинтересовалась Настасья.

— Обещал за выкуп ее отпустить, — с неохотой признался тот, но тут же огрызнулся: — А только пока письмо твое туда, да пока оно обратно воротится, много дней пройдет. И ты что, думаешь, задарма тут будешь есть-пить… Князева дочка!

Настасья потянула девушку за собой. Веревку с ее запястий наконец-то сняли, и Владислава смогла почесать давно зудевшую кожу. Лясота остался один. Он хотел окликнуть девушку, сказать, что все будет хорошо, но получилось только тонкое ржание.

На этот голос все обернулись.

— Степка! А ну живо сюда! Почисти красавца, гриву расчеши да в стойло определи. Ты глянь, Настасья, — продолжал атаман, — какого красавца я у нашего старика-то раздобыл!

Настасья обернулась уже от крыльца. Она крепко держала Владиславу за руку, и девушка почувствовала, как напряглись пальцы женщины.

— Ты где, говоришь, коня-то добыл? — обманчиво ласково поинтересовалась она.

— У колдуна нашего, что на чертовой мельнице. Степка угнал.

— Колдовского коня? Ты чего удумал, а? — вскрикнула Настасья. — Ты только глянь, холерное семя, чего ты к нам притащил? Погибели нашей хочешь?

— Захлопни пасть, дура неотесанная! — багровея, заорал в ответ Тимофей Хочуха. — Вот я тебя враз батогами… Учить меня вздумала? Держись!

Он схватился за плеть. Владислава шарахнулась в сторону, втягивая голову в плечи, но Настасья крикнула:

— Да ты на коня-то глянь! На коня! Аль бельмы залило?

Тимофей обернулся — и с размаху хлопнул себя самого плетью по сапогу.

— Степка! Разиня! Выколи твои глаза! Ты пошто, бесов сын, уздечку с него не снял? Право слово, у бабы ума больше, чем у тебя, на что дура дурой, а враз углядела. Сымай эту гадость да в огонь! Не ровен час, колдун по следам нас достанет!

Парень, придерживавший жеребца за узду, потянулся снять ее, и Лясота сам наклонил голову. Сейчас! Сейчас!..

Ненавистная уздечка, целый день доставлявшая одни мучения, наконец упала — и в тот же миг резкая боль скрутила все тело. Он заржал, слыша, как ржание переходит в истошный крик. Задрожали конечности, захрустели, сминаясь, кости. Перед глазами запрыгали цветные пятна. Чувствуя, что теряет сознание от боли, он попытался устоять, но ноги подогнулись, и под удивленные, испуганные, возмущенные вопли он рухнул на двор, корчась в судорогах.

Когда парень сорвал уздечку и жеребец дернулся, заржав страшным голосом, а потом начал меняться, Владислава тоже закричала вместе со всеми. Девушка зажмурилась, не в силах смотреть на этот ужас, но потом пересилила себя. Настасья больше не держала ее руку. Женщина, побелев, пятилась, крестясь и лепеча дрожащими губами: «Оборотень! Оборотень! Мать Пресвятая Богородица, спаси и помилуй!» Разбойники тоже отпрянули, а Степка с ужасом отбросил от себя уздечку и судорожно стал топтать ее ногами. Когда же превращение свершилось и глазам разбойников вместо золотисто-каурого красавца-коня предстал корчившийся на земле дрожащий голый мужчина, девушка очертя голову кинулась к нему, упала рядом на колени, обнимая и пытаясь помочь встать.

Члены еще дергались в последних судорогах, боль еще накатывала волнами, и в глазах было темно, но Лясота уже чувствовал, как чьи-то руки осторожно дотрагиваются до него. Машинально он вцепился всей пятерней в тонкие пальцы, оперся на худенькое плечико, наваливаясь всей тяжестью.

— Петр… Петр!

Голос доносился словно из-под воды. Кто такой Петр? Он ничего не помнил.

— С вами все в порядке? Вы меня слышите?

Он кивнул, все еще не понимая, о каком Петре идет речь. Выпрямиться удалось с трудом. Болело все тело. Больно было дышать.

— Вставайте! Ну же… Я вас не подниму! — В голосе слышатся слезы. Он сумел повернуть голову. Задержал взгляд на девичьем лице.

— Ты кто?

— Вы… — Слезы все-таки прорвались, побежали по щекам. — Вы меня не помните?

— Извини… — Одной рукой цепляясь за девушку, второй он несильно ударил себя по лицу. — Все как в тумане…

Наконец удалось встать. В голове прояснилось. Он начал вспоминать и по-новому оглядел разбойничью крепость и столпившихся вокруг мужиков. Задержал взгляд на дородном бородаче, пытаясь припомнить, как его зовут.

— Ты колдун? Оборотень? — грозно вопросил тот. — Если ты человек — стой как стоишь. Если нечисть — волчком завертись!

— Я — человек, — промолвил Лясота, заново привыкая к звучанию своего человеческого голоса. — Меня… хозяин в коня превратил. Не сняли бы уздечки — век бы в лошадиной шкуре бегал.

Владислава, стоявшая рядом, улыбалась сквозь слезы, прижимаясь щекой к его плечу.

— За что? — последовал вопрос от атамана.

— За нрав.

— Гм… А как звать тебя, норовистый?

— Ля… Петр, — быстро опомнился он. Когда он заговорил, память стала возвращаться стремительно. — Петр Михайлик. Приказчиком был у купца одного… — Он переступил босыми ногами, сообразил, что стоит перед народом голым, и женщины уже начали его разглядывать. — Дайте чего-нибудь надеть, чтоб срам прикрыть!

Атаман кивнул, и Настасья ушла в терем за вещами.

— Ну-ну. — Тимофей Хочуха смотрел в упор. — Приказчик, говоришь? Не из Закаменья ты, приказчик? Давно оттуда?

«Увидел», — сообразил Лясота, но взял себя в руки.

— Недавно.

— Отпустили или так… ушел?

— Ушел. — С этими людьми хитрить и врать смысла не было. То, что Тимофей Хочуха не простой разбойник, раз водит дружбу с колдунами и обладает какими-никакими, а волшебными силами, Лясота понял сразу. Он и теперь чувствовал в атамане разбойников что-то странное и на все лады ругал свою слепоту, которая мешала ему увидеть невидимое.

— Оттуда, стало быть, ушел, а к нам, значится, пришел, — хохотнул Тимофей Хочуха. — И как тебе это удалось?

— Не много ли знать хочешь? — перебил Лясота, сам удивляясь своей дерзости. — Ты бы меня сперва накормил-напоил, а там бы и выспрашивал.

— Теперь понятно, почему тебя колдун в коня превратил! — усмехнулся атаман и кивнул головой, пропуская спускавшуюся с крыльца Настасью: — Как оденешься, приходи. Поговорим.

Жена или подруга атамана протянула Лясоте портки, рубаху, сапоги, кафтан, опояску. Все ношеное и кое-где зашитое, но чистое и сухое. И впору, что самое главное.

— Вы бы отвернулись, барышня, — попросил Лясота, отстраняясь от Владиславы.

Но девушка и сама уже зажмурилась, отводя глаза и отчаянно краснея.

Для вернувшихся из похода разбойников в горнице большого терема был накрыт стол. Угощение тут, конечно, было не таким обильным, как у колдуна, но зато брага и пиво лились рекой. Закусывали капустой, огурцами, грибами и мочеными яблоками, наскоро нарезанной домашней колбасой и вчерашним хлебом.

Лясота сидел напротив атамана, ел и пил за троих. На него смотрели со всех сторон, но он не особо обращал внимания. Есть хотелось ужасно, а на пустой желудок и помирать приятнее. К тому же его пустили за общий стол. Стало быть, не убьют сразу. А раз так, можно потрепыхаться.

Владислава была тут. Ее тоже переодели в простое платье с передником. Девушке велели подносить закуску, и Лясота видел, как она смущается и краснеет, изо всех сил стараясь сохранить достоинство. Ему даже стало ее жалко — столько испытаний выпало на долю этой девушки! Их взгляды встретились. Оба ненадолго застыли, забыв об остальном мире.

— Ну, — вернул с небес на землю окрик Тимофея Хочухи, — гость дорогой, Петр Михайлик, ты поел-попил?

С усилием отведя взгляд от лица Владиславы, Лясота вытер покрытый щетиной подбородок.

— Сыт я, спасибо хозяевам за заботу и ласку.

— А раз сыт, так не пора ли ответ держать? Сам-то откуда будешь?

— Издалека.

— А за Камнем как очутился?

— Как все.

— Надолго осудили?

— Сколько ни дали — все мое.

— Да ты не таись! — усмехнулся атаман. — Тут все свои. Людишки битые-перебитые, кнутами поротые. И беглых среди нас тоже полно. Кто от барщины, кто от суда неправедного. Нет на земле для простого человека правды — всю ее богатеи забрали. И ты небось за правду тоже пострадал?

Лясота опустил взгляд. Да, за правду! Но смотря что под этой правдой понимать.

— За нее, — промолвил негромко. — И за общее дело.

— Ишь ты! — Тимофей Хочуха окинул взглядом своих разбойников. — А ты, часом, не из этих…

Лясота поднял голову. В двух шагах от него, за спинами сидящих у стола мужиков, стояла княжна Владислава, неловко прижимая к себе большую миску, полную квашеной капусты. Стояла и смотрела на него во все глаза.

— Из каких этих? — промолвил он, не сводя глаз с девушки.

— Из политических.

Лясота все еще смотрел на Владиславу. А, не все ли равно!

— Да.

После этого за столом ненадолго установилась тишина.

— И чего ты… — начал было Тимофей Хочуха.

— Десять лет, — коротко отрезал Лясота, снова вгрызаясь в хлеб и мясо. — И еще на двадцать — на поселение.

Протиснувшись между сидящими, княжна поставила на стол миску с капустой. Торопясь, пока девушка не убрала руки, Лясота полез туда всей пятерней.

— А ты, стало быть, утек? — спросил кто-то из его соседей.

— Утек.

— Тогда тебе никуда хода нет, — подвел итог Тимофей Хочуха. — Ты, я вижу, парень рисковый. Небось и крови не боишься?

— Не боюсь.

— Так оставайся с нами! Мы тоже за правду боремся. И за справедливость.

Лясота взял кружку, полную браги. Посмотрел через стол на атамана.

— Почему бы и нет? — сказал. — За справедливость!

Разбойники сдвинули кружки, поддерживая клич.

Владислава не находила себе, места. Девушке было страшно. Она поняла, что, спасшись от колдуна, угодила из огня в полымя. Там хоть тот жуткий старик обещал, что она может уйти одна. А здесь? Вправду писать отцу, чтобы освободил ее за выкуп? А вдруг разбойники обманут? Скажут — не дошло письмо. Или что князь Загорский не поверил и отказался платить. И что с нею тогда будет?

Одно поначалу радовало — Петр Михайлик снова стал человеком. Он теперь сможет ее защитить. Ободренная этой мыслью, Владислава даже согласилась вместе с другими прислуживать разбойникам за столом, чтобы лишний раз полюбоваться на своего спутника в прежнем обличье и самой напомнить о себе. Время от времени он бросал на нее взгляды, и это согревало девушку. Хотелось улыбаться в ответ. Но потом он сказал… сказал… Какой Камень? Не Каменный ли Пояс — горы, которые издавна делили империю на две части и к которым ближе всего было именно княжество Загорское? За Камнем лежит суровый, жестокий край, населенный дикими зверями и дикими людьми — так ей рассказывали. Туда император издавна высылал преступников, которым не было места среди обычных людей. А Петр оттуда? Он что, тоже преступник? Что он там говорил про десять лет и поселение? Господи, куда она попала и что с нею будет?

Пирушка у разбойников продолжалась несколько часов, даром что сели с утра пораньше. Когда они распоясались и принялись хватать девок, сажая их себе на колени, Владислава испугалась, не зная, куда деваться. Сразу двое с двух сторон схватили ее — один за подол, другой за запястье.

— А ну-ка, поди сюда, ягодка!

— Не замай! — прозвучал негромкий голос.

— Чего?

— Оставь, говорю, девку!

Владислава не удивилась, узнав Петра Михайлика. Он приподнялся из-за стола, упираясь в него кулаками. Рукава рубахи были слегка засучены, и девушка невольно опять глянула на старые шрамы на запястьях.

— Ой-ой, напужал! — Разбойник дернул Владиславу на себя, выкручивая ей руку. — Твоя она, что ли?

— Не моя. — Лясота не смотрел на девушку, а она не сводила с него глаз. — Но и не твоя.

— Ха! Попробуй, отними! — Разбойник рывком усадил княжну себе на колени.

Та вскрикнула, почувствовав его руку на талии.

— Она — княжеская дочка, — сквозь зубы прорычал Лясота. — За нее выкуп обещан. Сам посуди, чего князь с вами всеми сделает, если не получит свою дочь нетронутой!

— Врешь!

— Дело он говорит, — неожиданно вмешался сам Тимофей Хочуха, на миг оторвавшись от своей Настасьи, которая первая ластилась к нему. — Не тебе, рожа козлиная, ее первому лапать!

Такой отпор от самого атамана разбойник не ожидал. Руки его разжались.

— Иди сюда, — в первый раз взглянув на княжну, велел Лясота.

Сейчас Владислава была готова кинуться кому угодно на шею, только бы ее не трогали. Она проворно вскочила, бросилась к Петру, но ее дернули за подол.

— Э, нет, атаман, так не пойдет! — Обиженный разбойник не собирался отпускать свою добычу. — Ты сам говорил, что мы за справедливость и чтобы все было поровну. А тут чего? Раз она княжеская дочка, то ее пальцем не тронь? Да еще отдай этому хмырю? Где справедливость? Девка она девка и есть… Ты рожи-то не строй! — огрызнулся он на Лясоту, который сидел с каменным лицом. — Не погляжу, что каторжный, враз уму-разуму обучу!

Лясота похолодел. Страха не было — голову затуманила злость.

— У тебя никак зубы лишние? — промолвил он. — Могу избавить.

— Да я тебя… Я тебя…

Отпихнув Владиславу, разбойник полез через стол с кулаками. Лясота вскочил.

— Оба цыц! — рявкнул Тимофей Хочуха. — Драки не допущу. Девку — под замок, а вы, псы, по местам. Настасья, поднеси им мировую. Промеж своих драк мне чтобы не было!

— Да какой он свой, — не сдавался обиженный разбойник. — Рожа каторжная! Небось за него самого награда назначена как за беглого!

— Так сходи — потребуй, — повысил голос Лясота. — А то мне одному в петле болтаться скучно будет, а с тобой на пару — в самый раз. Можем еще кого-нибудь прихватить. Кто тут смелый? Кому жить надоело?

Дальше Владислава уже не слушала. Настасья, оказавшись рядом, схватила девушку за руку и потащила куда-то вглубь терема. Там впихнула в какую-то каморку, захлопнула дверь. Лязгнул засов.

Сквозь крошечное окошечко пробивался слабый свет. Присмотревшись, Владислава заметила, что тут составлены какие-то лари, навалены мешки. Кладовая. Присев на ближайший ларь, она дала волю слезам.