19
Утром колдун вышел на двор мрачный настолько, что стоило ему показаться на крыльце, как Лясоту пробрала дрожь. Вывернув шею, он с тревогой следил за приближавшимся стариком. Тот выглядел так, словно не спал всю ночь. Вслед за ним на пороге показалась княжна Владислава. Кутаясь в свою шаль, она не сводила глаз с жеребца и старика. Девушка не сомкнула глаз до рассвета, ворочаясь с боку на бок и терзаясь тревожными мыслями. Ей было страшно, одиноко и ужасно жаль своего спутника. Она даже не так волновалась о себе, как о нем. Бедненький! Ей хорошо — лежит в постели, рядом с теплой печной трубой, сыта и никем не обижена. А он стоит там себе под открытым небом, без воды и еды… Как он на хлеб накинулся! И даже слова сказать не может! А этот злой старик опять станет его мучить!
Утром девушка попыталась вступиться за Лясоту, попросила освободить. Колдун выслушал ее, насупив брови, но договорить не дал, шлепнув ладонью по столу.
— Это мой дом. В нем я хозяин. Тут мои законы. А он их нарушил. Впредь будет ему уроком.
— Так вы его освободите? — встрепенулась тогда княжна.
Колдун смерил ее насмешливым взглядом.
— Погляжу.
И вот теперь Владислава потянулась следом, чтобы своими глазами увидеть, исполнит ли колдун свое обещание.
Она ахнула, когда в руке у него внезапно оказалась плеть. Самого Лясоту пробрала дрожь. Он прижал уши, напрягся, готовый терпеть новую боль, попятился, врезавшись крупом в повалившийся за день забор и задирая голову, чтобы не попало по глазам. Но колдун только снял с крюка повод и отвел его в конюшню. Вышел он оттуда несколько минут спустя один.
Не помня себя, Владислава кинулась внутрь. Все стойла были пусты, и только в одном из них переминался с ноги на ногу золотисто-каурый жеребец. Он по-прежнему был привязан за ту же самую уздечку, только теперь повод был подлиннее, так что можно было дотянуться и до полных овса яслей, и до воды.
— Вы? — всплеснув руками, девушка бросилась к коню. — Да сколько же это будет продолжаться?
«Пока кто-то уздечку не снимет!» — хотел сказать Лясота, но только тихо заржал.
— Вы чего тут забыли, барышня? — Колдун показался на пороге конюшни — черная тень на фоне светлого пятна. — Пущай постоит. Ему полезно! Не весь еще норов дурной из него вышел. Ишь как глаза пучит. Того и гляди, лягнет.
— Я только… — Девушка невольно придвинулась к Лясоте поближе, как будто он даже сейчас, на привязи, мог ее защитить. — Посмотреть, как он…
— Дела все переделаете — и можете миловаться, сколько душе угодно! — отрезал колдун.
— Какие дела? — оторопела Владислава. От удивления княжна даже не обратила внимания, на что намекал старик. Она жила тут уже пятый день, и все это время чувствовала себя гостьей, маясь от скуки и тревоги.
— А такие! Пора и вам, гостюшка дорогая, ручки белые работой потревожить. Дрова-то колоть не заставлю, а вот мисок, кружек да плошек грязных накопилось много. И зашить-починить кое-что надо. С иголкой-ниткой управляться небось нянюшки вас обучали? Вот и поглядим, хорошо ли вас выучили!
Властно взяв ее за локоть, хозяин вывел девушку из конюшни.
Работы оказалось много. Одних мисок и тарелок дюжины четыре, не считая кружек и ложек. Потом пришлось скоблить стол, подрубать скатерти и полавочники, пришивая к ним красную узорчатую бахрому. Мести пол, в сундуках перетряхивать одежду — сначала вытащить, вынести на двор, встряхнуть, чтоб избавить от пыли, затем уложить все назад и засыпать сушеной лавандой — от моли. Непривычная к такой работе, Владислава чуть не плакала. Удерживало ее только одно: а что, если колдун разозлится на нее и тоже в кого-нибудь превратит? Что им тогда делать? Девушка не могла представить себя в облике, скажем, козы или коровы.
Она еще возилась, подметая полы, когда на дворе послышался шум, и колдун пристукнул по столу.
— Бросай дела! Гостей встречай!
Гостей? Каких гостей? У княжны веник выпал из рук. Почему-то представилось, что сейчас сюда заявятся черти и всякая нечистая сила. Рука сама потянулась к нательному крестику, губы забормотали молитву, а колдун расхохотался.
— Боишься? Зря! Поди глянь, кто пожаловал! Не люблю их, а все-таки…
Снаружи слышались конский топот, шаги, молодецкие выкрики, скрип колес.
Девушка поспешила на крыльцо. На дворе уже гарцевали на крепко сбитых конях незнакомые мужики и парни, кое-как одетые и вооруженные кто рогатиной, кто дубиной, кто старинной пищалью, а кто топором и пищалью сразу. Следом за ними въезжала подвода, где на мешках и сундуках сидело еще несколько человек. Всего приезжих было пятнадцать.
Лихо осадив вороного коня, у крыльца спешился мужчина средних лет, одетый побогаче остальных, в казачий кафтан. Бросив повод коня подскочившему парню, лицо которого Владиславе показалось даже симпатичным — был он, во всяком случае, самым молодым из гостей, не старше семнадцати-восемнадцати лет, — мужчина шагнул навстречу колдуну, придерживая рукой висевшую на боку саблю.
— Ну, здрав будь, хозяин ласковый! А мы опять по твою душу.
— Вижу, — нахмурился «ласковый хозяин», опираясь на откуда-то взявшуюся палку. — С чем на этот раз?
— Да обычное дело. Купцов маленько пощипали. Вот, добра прихватили. Меха, ткани, узорочье всякое. Ну и золота-серебра добыли. Спасибо Степке — он у меня зоркий! А уж какой бедовый да понятливый! Люблю его, постреленка!
Мужчина притянул к себе того паренька, потрепал и без того растрепанные вихры, чмокнул в макушку.
— Ну уж и любите, Тимофей Игорыч, — ломающимся баском откликнулся Степка.
— А чего ж тебя не любить, когда ты малец-удалец весь из себя молодец? Ну, беги покамест. Дело справляй!
Парень увел вороного коня.
— Примешь ли нас, хозяин? — Тот, кого назвали Тимофеем Игорычем, придвинулся к колдуну.
— Чего ж не принять гостей дорогих? — ответил тот неласково. — Только у меня печь не топлена, ничего не готовлено.
— Да мы что птицы небесные — нам бы воды глоток да хлебца чуток, — ответил мужик и вдруг заметил Владиславу. Загорелое его лицо с широкими скулами и отвислыми усами сразу как-то изменилось. — Эге, а откуда у тебя такая краля красоты неземной?
Он подмигнул девушке, и Владислава испугалась. Этот человек пока не сказал ни одного грубого слова, все шутил и балагурил, но на нее вдруг словно повеяло могильным холодом.
— Откуда-откуда… оттуда, — грубо оборвал колдун. — Ты, Тимошка, свое место знай. Аль забыл, кем ты был и кем стал?
— Место я свое, хозяин, помню, — процедил тот. — А и ты свое не забывай! Я чего хочу, то и беру, потому меня называют Хочухой!
Услышав это слово, девушка обмерла и вынуждена была привалиться к стене, чтоб удержаться на ногах. Имя Тимофея Хочухи гремело не только по Загорскому уделу, но и в окрестных волостях. Среди мужиков ходило поверье, что это сам Степан Тимофеич Разин в его лице заново на свет народился, потому и силен он так, и удачлив без меры. Ходил, сказывают, и в степи, и на Восток, и до самого моря. Пробовали с ним воевать, да он как сквозь землю проваливается. И войско против него высылали, а без толку. Никто не знал, где его дом. Одни говорили, что на острове посреди реки, другие селили его в пещерах, третьи — на высокой каменной горе, четвертые — в непролазных чащах, куда он ходит подземными тропами. Поговаривали также, что люди его — и не люди совсем, а звери-оборотни. Вот окружат их солдаты, а Тимофей Игорыч топнет ногой, свистнет в два пальца — и оборачиваются разбойнички кто собакой, кто кошкой, кто вороной, кто мышью, а сам он — орлом сизокрылым. Проскользнут мимо — и в условном месте опять людьми становятся. Народная молва рисовала его писаным красавцем, у которого царская дочка в невестах ходила, но княжна Владислава, столкнувшись со знаменитым разбойником лицом к лицу, видела лишь обветренные скулы, маленькие прищуренные глазки и прыщ на носу. Ну какой из него орел? Даже нос не орлиный! Да кто угодно красивее его! Даже ее отчим, уж на что она не могла вспоминать без содрогания его объятия. А уж Петр Михайлик…
При воспоминании об этом человеке, который в облике коня сейчас стоял один на привязи в темном стойле, девушка содрогнулась. И тут же ее обожгло ужасом — ведь тот малый, Степка, как раз и повел разбойничьего коня туда же!
— И где этого Степку носит? — как подслушал ее мысли разбойник. — Небось опять где-нибудь стоит, рот разиня. Одно слово — Разиня он разиня и есть!.. Эй, Степа-ан! — гаркнул он.
— Посади блоху в карма-ан! — протяжно откликнулся один из разбойников.
Все захохотали, но смех оборвался, когда из дверей конюшни выскочил сам парень. Едва взглянув на его лицо, Владислава поняла, что случилось то, чего она больше всего боялась.
— Тебя где носит, бесов сын? — напустился Тимофей Хочуха на подручного.
— Там это… ну… — Степка отчаянно замахал руками. — На конюшне-то… Конь-огонь стоит! Одна шерстинка золотая, другая серебряная!
— Да будет тебе заливать-то! У нашего хозяина всего вдоволь, но вот лошадей отродясь не бывало. Так ведь? — Атаман подмигнул старому колдуну.
— Да побожусь! — Степка попытался размашисто перекреститься. — Чтоб меня на первом же суку вздернули! Чтоб на каторгу загреметь! Чтоб вас всех за медный грош продать! Стоит, глаз горит, из ноздрей пламя пышет, из ушей дым валит!..
Разбойники от души похохотали над парнем, а Владислава стояла ни жива ни мертва. Вот сейчас они пойдут в конюшню и… Что будет?
— Повеселились — и хватит, — оборвал смех Тимофей Хочуха. — Ночь коротка, а дел много. Зачаруй нам добро, колдун.
Старик кивнул и пошел к возу, из которого успели выпрячь лошадей. На ходу достал знакомую плеть, несколько раз обошел слева направо воз, хлеща каждый мешок и сундук по три раза и бормоча что-то себе под нос.
— Пень да вода, огонь да трава, — разобрала Владислава несколько слов, — из земли пришло, в землю ушло… Стоит дом светел, в том дому живет петел…
Обойдя воз, взял горсть пыли прямо из-под ног, дунул сперва на воз, потом — на собравшихся разбойников.
— Вот так. Зарыть до рассвета на крутом берегу. Место камнем приметить. А камень тот сыщет лишь тот, кто сам добро в землю зарывал. Прочие — век ищи, не отыщут! Мою-то долю отложили?
— Давно отложили, хозяин ласковый, — прищурился Тимофей Хочуха, указав на два мешка и один сундучок, окованный медью. — Глядеть будешь, чего положили?
— Пошто? Так поверю. Потому как знаю, коли солжешь, то не только новой добычи тебе не видать, а и все старые клады свои забудешь куда хоронил… Теперь прошу в дом. Только уж не взыщите, есть-то у меня почти что нечего. А ты, — колдун зыркнул исподлобья на княжну, — с нами ступай.
Он первым прошел через сени в большую комнату, где стоял стол и лавки. Теперь Владислава знала, для кого они предназначены.
И сейчас стол ломился от яств и вин. Жбаны, миски, блюда и тарелки всех размеров с разнообразной снедью стояли так плотно, что почти не видно было камчатной скатерти. Пироги, кулебяки, каши, жареная и пареная рыба, репа и редька, соленые огурцы, квашеная капуста, моченые яблоки и клюква, потроха, бараний бок, окорока, домашние колбасы…
— Ну, хозяин, шельма! — рассмеялся Тимофей Хочуха. — И это, по-твоему, «есть нечего»? Лукавишь, бесов брат!
— На том стоим, — степенно ответил старик. — Нам без этого нельзя.
— Налетай, ребята! А ты, красавица, — атаман первым уселся во главе стола, — поухаживай за гостями. Налей-ка вина!
Владислава дрожащими руками взялась за оплетенную лозой бутыль, из которой уже была вынута пробка. Больше всего ей хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, но бежать было некуда. Старый колдун не спешил садиться за стол вместе со всеми. Он стоял у порога и только зыркал на гостей светлыми водянистыми глазами.
Разбойники ничего не замечали. Они ели каждый за троих, подгребая себе то миску с капустой и редькой, то запуская всю пятерню в глубокую тарелку с грибами, то ломая пироги и сразу спеша выесть начинку.
А сколько они пили! Владислава в жизни не думала, что мужчина способен столько выпить. В доме ее отца пили мало; князь Владислав Загорский и сам вина не любил, и с теми, кто его потреблял сверх меры, тоже дружбы не водил. Для девушки то, что творилось сейчас, было в диковинку — вернее, казалось дикостью.
По мере того как гости наедались и напивались, за столом зазвучали разговоры. Вспоминали былое, одни хвастались своими подвигами, другие тут же кидались перебивать: «Врешь! Не было такого!» Орали друг на дружку через стол, кидались костями. Всякий раз Владислава невольно вздрагивала и втягивала голову в плечи, боясь драки.
Сам Тимофей Хочуха ел и пил наравне со всеми, но не буянил, не орал и даже не пел, становясь все мрачнее и мрачнее.
— Еще вина! — крикнул он в очередной раз.
Владислава наполнила новый кувшин из одной и той же, казавшейся бездонной, бочки.
— Ага, красавица! — сразу несколько мужчин потянулись к ней. — Иди-ка к нам!
Кто-то схватил за подол, кто-то за руку, подтягивая ближе. Девушка попыталась вырваться.
— Да поди ближе, не ломайся! Ах ты распрекрасная ягодка! Ну иди, поцелую…
Владислава вскрикнула.
— Не замай! — рявкнул атаман, так грохнув кулаком по столу, что кружка, которую держал в кулаке, разбилась. Он выхватил другую из рук соседа, через плечо выплеснул ее содержимое и протянул властным жестом: — Мне!
Руки разжались. Владислава подобралась ближе, чувствуя на себе взгляды разбойников. Ей было так страшно, что кружилась голова и в глазах темнело от ужаса. Дрожащими руками она наполнила кружку, отступила было, но Тимофей Хочуха тут же решительно притянул ее к себе.
— Чего жмешься? А ну-ка, садись! — Он буквально повалил ее себе на колено, по-хозяйски обнимая за талию. — Да не боись! Моя будешь — никто из них тебя и пальцем не тронет! Тебя как звать-то, красавица?
— Вл… в-ва… — еле выдавила девушка.
— Ась? Варвара? Хорошее имечко! Ну поцелуй меня, Варюха!
Вынув из ее рук кувшин, разбойник обхватил девушку и жадно приник мокрыми, пахнущими вином и жареным луком губами к ее рту.
Едва ощутив их вкус, княжна не выдержала и со всего размаха ударила атамана по щеке, впиваясь ногтями. Разбойник заревел — второй рукой девушка вцепилась ему в волосы. Оттолкнув Хочуху, Владислава вскочила и со всех ног бросилась бежать. Ударила кого-то по протянувшейся перехватить ее руке, отпихнула так и стоявшего у порога колдуна, промчалась через сени и, выскочив на темный двор, ринулась к распахнутым дверям конюшни.
Там не было ни огонька, но от светлой шкуры золотисто-каурого коня словно разливался свет и тепло. Он так и стоял на привязи, лишь немного пожевав овес и ополовинив ведро воды, и встрепенулся, когда княжна влетела в конюшню. Подбежав, девушка кинулась к нему в стойло, обхватила за шею руками и только тут дала волю слезам.
— Петр! Петр, мне страшно! Я не могу, Петр, — бессвязно всхлипывала она. — Они там… а я… Я не могу! Я не хочу! Я не знаю, что мне делать!
Лясота дрожал всей шкурой, стискивая проклятый мундштук так, что болели зубы. Он уже пробовал оборвать привязь и даже выбить копытами бревно, в которое был вбит крюк, но потом опомнился. Что толку? Надо было снять уздечку, а как? Он чувствовал, что девушка в опасности, и не находил себе места при одной мысли о том, что так глупо попался и не может ее защитить. Все, что он мог, это осторожно положить голову ей на плечо и вздохнуть.
— Я знаю, — девушка тихо погладила конскую шею, — вы не такой, как они. Помните, мы столько времени плыли в одной лодке? Помните, как останавливались ночевать на берегу? Я сначала так боялась вас, а теперь… Ах, если бы вы могли ответить мне хоть слово!
Лясота дрожал. Чутким конским ухом он слышал доносившийся со двора шум — вслед за беглянкой из дома высыпали разбойники. Слышались крики, ругань: «Куда она девалась? Ищите ее…» Услышав наконец эти голоса, Владислава крепче вцепилась ему в шею, прячась за жеребца.
В распахнутые ворота заглянули несколько человек. У двоих в руках были факелы, осветившие стойла. Некоторые были заняты разбойничьими конями, кроме последнего.
— Да нету тут ни… Ого! А это что такое?
Лясота понял, что его заметили.
— Гляньте-ка, ребята, что за красавец тут стоит! Ну впрямь конь-огонь!
На голоса сбежались остальные.
— Нашли? Что, нашли?
Расталкивая своих людей, вперед пробрался слегка протрезвевший Тимофей Хочуха. Во всяком случае, хмель слетел с него мигом, едва он увидел золотисто-каурого коня, прижавшего уши.
— Вот это да! — Только и вымолвил атаман разбойников, всплеснув руками. — Красавец! Не соврал Степка, бесов сын! Как есть конь-огонь! Ай да старик! Где такого красавца откопал? И ты тут, пропажа? — заметил он девушку. — Ты глянь, парни, куда спряталась! Ну, вылезай коза-дереза!
Владислава крепче обхватила шею жеребца, запуская пальцы в его гриву, и помотала головой.
— Чей такой красавец, а? Кто тут у тебя еще столуется, кроме нас, а, старик?
— Никто, — глухо, из задних рядов, ответил тот.
— Стало быть, ничей? Тогда я его забираю.
Хочуха шагнул в стойло.
«Не подходи!» — хотел сказать Лясота, но получилось только хриплое ржание. Он притопнул копытом, поджимая задние ноги, клацнул зубами, готовый сражаться.
— Ты глянь, с норовом! — развеселился атаман, отскочив. — А ты, девка, не боишься его? Ты мне тоже нравишься. — Он подмигнул оторопевшей девушке почти весело. — Люблю задиристых! Да выходи уже, не трону! Хочуха свое слово держит! Вот конька этого я заберу. А, старик? Отдай мне жеребца! На что тебе такой красавец? Такой конь не для старика. Только мне на нем и сидеть. Ты ж его загубишь.
— Добро, — проскрипел колдун. — Бери коня!
Разбойники довольно загалдели, хлопая атамана по плечам. Степка Разиня сиял как медный таз, словно это он самолично привел жеребца. Улыбнувшись, Тимофей Хочуха сделал шаг, протянул руку…
— Не дам! — вдруг подала голос Владислава, и Лясота оторопел. Княжна почти повисла на его шее. — Не тронь!
— Ты чего, девка? — Разбойник замер с протянутой рукой. — Белены объелась? Да стоит мне слово сказать, и тебя…
— Мой он! — воскликнула Владислава. — Не отдам! А хочешь его увести — и меня с ним забирай!
Ей было так страшно, что ноги не держали. Но страшнее всего была мысль, что Петра сейчас уведут, а она останется совсем одна, без одной знакомой души, наедине с этим ужасным стариком, в глуши и безвестности. Мысль о поставленном колдуном условии молнией пронеслась в ее голове, придавая сил и решимости.
— Ай да девка! — развеселился атаман. — Нашей породы! Ну, раз такое дело, обоих и заберу.
Лясота похолодел. Неужели удалось…
— Нет, — сказал как отрезал хозяин. — Девку, коли хочешь, бери, а коня оставь. Обоих враз не отдам.
— Как же так? — пролепетала Владислава. — Вы же обещали! Вы же слово дали!
— Я своему слову хозяин. Хочу — даю, хочу — назад беру. Они, — колдун кивнул на притихших разбойников, — знают. Теперь узнай и ты.
Лясота стиснул зубы. Руки княжны на его шее похолодели. Покосившись, он заметил, что девушка близка к обмороку. Она чуть не плакала и держалась только потому, что цеплялась за его гриву.
— Кончен пир, — в тишине голос хозяина звучал четко, — собирайте свои пожитки и убирайтесь! Заклятие на добро держится только до рассвета. До первых лучей солнца не успеете зарыть клад, пожалеете.
Владислава надеялась, что разбойники будут спорить, настаивать на своем, но ошибалась. Поворчав немного для приличия, они стали собираться, и не прошло и получаса, как двор опустел.
Приникнув к шее коня, девушка дала волю слезам.
— Ну почему, — всхлипывая, причитала она сквозь слезы. — За что? Почему он так поступил? Ведь сам же сказал… если захотят… сразу… Почему?
Лясота молчал. Да и что он мог сказать?
