Глава 4
Недотрога
Признаться, я никогда не был хорошим следопытом. А выслеживать кого-то в горах просто не умел. Пришлось крепко думать, пытаться поставить себя на место Императора. А кого мне еще искать? По крайней мере, этот брат прислушается к моим словам. Я не думал, что он задержится в Золотом Мосту до утра, потому потратил уйму времени на поиски того, чего нет, – следа.
Проплутав по Иверским горам два дня, понял, что есть одно место, куда горцы не ходят. Это было странно. Названия «Гиблое плато» раньше я не слышал. И не понимал, почему столь удобное место пребывает в запустении. Тропы туда когда-то стерегли каменные башни. Но местные давно растащили их, пустив на постройку своих домов.
Голод я успешно подавлял, хоть и понимал, что поесть надо. Нельзя исчерпывать до донышка резервы тела, тем более что они могут мне еще понадобиться. Перед тем как подняться на плато, я поймал горного козла и свернул ему шею. Уверенность в том, что Император где-то рядом, крепла.
Гиблое плато. Ровная площадка посреди скал. За день его можно было пересечь. Здесь имелась плодородная почва, рощи настоящих деревьев и руины древнего города. Странно, я не заметил следов осады или штурма, хоть, конечно, время могло их изгладить. Но мне казалось, что город просто покинули. За тысячи лет природа взяла свое. Крепостные стены разрушились, дома стояли без крыш, сохранив лишь голые стены. Все, что было сделано из дерева, давно обратилось в труху.
Мои вещи остались в «Морском коньке». При себе был лишь нож. Свежевать им добычу тяжеловато – слишком уж он мал, – но выбирать было не из чего. Я насобирал сушняка, развел костер. Когда огонь прогорел, нанизал на прутики кусочки мяса. Мог бы поесть и сырым, но хотелось настоящей приготовленной пищи. К сожалению, соль осталась вместе с прочими вещами. Но голодный желудок не стал придираться к таким мелочам.
Мясо поспело. Я подбросил дров на угли. Огонь вспыхнул и набросился на привычную пищу. И я последовал его примеру. Глупо все вышло. Носился по горам, словно бурной и бестолковой деятельностью пытался извиниться за невмешательство в споры схимников, повлекшие столько жертв. Глупый вопрос – что было бы, если я принял предложение псеглавцев, или вильцев, или позже Мятежника и Императора? Удалось бы избежать смертей?.. Все произошло так, как произошло.
Чтобы укрыться от ветра, я расположился в старом доме, от которого осталось лишь две полуразрушенных стены. Удобно было сидеть, прислонившись к одной из них, расслабить тело. А отсутствие крыши – это даже хорошо. Звезды в ясном небе я ценил больше, чем укрытие от возможного дождя.
Полузабытое чувство одиночества я встретил как старого друга. Как давно мы не сидели вместе с ним у костра! Четырнадцать лет? Пятнадцать? Я скучал по ученикам, таким привычным, где-то даже родным. Что они думают обо мне, бросившем их учителе? Поймут ли когда-нибудь? И что странно, загадочного убийцы я не боялся.
Удивительное ощущение, словно во всем мире ты один. Нет других людей, нет шумных городов и тихих деревень, уютных домов, подмигивающих путнику светом в ночных оконцах. Есть лишь ты, костер, звездное небо и дорожный плащ, в который можно завернуться и заснуть. Хотя нет, плаща не было. Ночи в горах действительно холодные. Но когда подобные мелочи смущали схимников?
И вновь мысли мои возвращались к Золотому Мосту. Чем может показаться мое бездействие? Ленью? Трусостью? Безразличием? Каждый решит это для себя сам. Я же вижу одно – у схимников сила великанов. А великанам надо продумывать каждый свой шаг, если не желают они передавить кучу народу. Разве не это подтверждает то, что произошло в Золотом Мосту? Несколько великанов-схимников не нашли общего языка. И от их пляски содрогнулся самый большой город.
До моего слуха донеслись отзвуки чужих шагов. Кто-то старался красться. И по человеческим меркам, делал это неплохо. Не один. Я на миг сосредоточился, обратившись в слух. Девятеро. Четверых еле слышно, остальные заметнее. Иногда к звукам шагов добавлялось позвякивание оружия. И еще какое-то шуршание. «Сети», – сообразил я. А раз так, ко мне подкрадываются ученики кого-то из братьев. Поймать решили.
Шорох камней сзади, за стеной. Да, там целая гора всякого мусора. Впереди разглядеть семь силуэтов не так уж просто. Тем более что я в очередной раз пренебрег советом Атамана и смотрел в костер. Что поделать, не воин я. Если уж смотреть правде в глаза – выше разбойника так и не поднялся. Раз у противника численное преимущество, лучше убежать. Нападать стоит не только если вас больше, но и если есть чем поживиться. А поскольку нажива очень давно меня не заботит, ввязываться в драку не тянет никогда.
Те, что подкрадывались спереди, вышли в круг света, создаваемого моим костром. Они стали полукругом. Доспехи и вооружение имперских егерей я узнал сразу. Только наплечных пластин со знаками полков не хватало. А еще на поясе у каждого висела увесистая дубинка. Я усмехнулся. Во всех чувствовалось дыхание схимы. Значит, я не ошибся: ученики пожаловали. Зачем подкрадывались? Наверно, чтобы я не сбежал раньше времени. А зачем вышли в открытую? Наверно, поняли, что даже слепой и глухой схимник давно заметил бы их.
– Мы к тебе от Императора, – произнес один из них, делая шаг вперед.
Я узнал бы его. И семейное сходство с Барчуком ни при чем. У меня неплохая память на лица. Воевода Часлав, обладатель выдающегося подбородка. Ученик Императора. Предсказуемо. Каждый из братьев нашел своего схимника.
– Чего мой брат желает? – спросил я. – В нашу последнюю встречу я, кажется, все ему сказал.
Смысла спорить не было. Я искал встречи с Императором. И сюда пришел, чтобы меня нашли. Просто я соскучился по общению. Уже не раз было сказано, как оно важно для схимника. Ждал непредсказуемого поворота, красноречия, доводов. Увы, не все ученики в этом хороши.
– Император венедов и заведеев желает, чтобы ты, Искатель, предстал пред его светлым ликом.
– Иначе что?
– Повеление Императора – закон для подданных. Мы хорошо обучены, а ты один. Мне не хотелось бы принуждать схимника силой к покорности. Кажется, воля Императора в том, чтобы ты был с ним – или ни с кем.
Теплая улыбка появилась на моих губах. И не Часлав стал ее причиной. Зануда. Столько лет он был рядом. Я не замечал, как вырос мой мальчик. Его шаги не потревожили даже моего слуха. Просто серая тень появилась за спиной брата Барчука. Кинжал, висевший на поясе ученика Императора, поменял владельца. Холодное лезвие коснулось горла прежнего хозяина.
– А воля двух ладоней отточенной стали в том, чтобы твои братья не дергались, – прошипел Зануда на ухо бывшему наследнику вилецкого престола.
Два тела упали слева и справа от меня. Следом спрыгнули Барчук и Бешеная с мечами наголо, стали так, чтобы прикрыть своего учителя, не сподобившегося даже подняться на ноги. А из-за стены слева от меня вдруг вынырнул горец в мохнатой папахе. Дуло его ружья коснулось виска самого дальнего из имперцев.
– Не двигайся, не надо, – произнес он, ослепительно улыбнувшись. – Я нервный, могу нечаянно курок спустить. Забрызгаешь своих друзей мозгами.
– Мы всего лишь пришли поговорить, – пробормотал Часлав.
– Ты достаточно сказал, ученик Недотрога, – ответил Барчук. – А теперь все мечи и дубины – на землю. И без резких движений.
Имперцы промедлили только миг. Потом начали избавляться от оружия. Пришли в себя двое, подкрадывавшиеся сзади с сетью. Наверно, они собирались сбросить ее на меня со стены, если вдруг начну сопротивляться.
Пока Зануда держал кинжал у горла Недотроги, остальные отобрали у учеников Императора несколько арканов, предназначенных для меня, и скрутили разоруженных имперцев. Последним Барчук собственноручно связал брата. Тот молчал, лишь бросал недобрые взгляды.
А меня переполняли противоречивые чувства. С одной стороны, радость, что вновь вижу своих учеников, своих детей в схиме. А с другой – горечь. Я пытался уберечь их, но они приняли свое решение. Кто я, чтобы отбирать это право? И гордость за них мешалась с недоумением: где же Малышка?
– Ну вот, учитель. – Зануда хлопнул по плечу одного из связанных имперцев. – И никакой опасности.
– А кто тебе сказал, что она была? – спросил я.
– Ну мы ведь все знаем, как ты не любишь драться. А они могли и мечи применить.
– Драться я, конечно, не люблю. Но умирать люблю еще меньше.
– То есть ты бы сопротивлялся?
– Конечно. Гораздо интереснее, что вы здесь делаете. – Я подпустил строгости в голос.
– Ты сам сказал, чтобы мы шли куда хотим, – небрежно ответил Барчук. – Мы захотели вслед за тобой. Правда, следы ты запутывал знатно. Погонялись мы за тобой по горам!
– Да не запутывал я ничего, – ответил, уже не в силах сохранять недовольное выражение лица. – Сам заплутался. А что с Малышкой? Где она?
– Последовала твоему совету: пребывает в Золотом Мосту, – хмуро пробурчал Зануда. – Схима – не для всех. Иногда, чтобы идти по ее пути, нужна смелость. А Малышка так малышкой и осталась.
– А это кто? – Я кивнул на улыбчивого горца, который сейчас проверял узлы на веревках, что-то бормоча на иверском наречии и иногда посмеиваясь своим словам.
– Проводник наш, Варданом зовут, – ответил Зануда. – Сперва подрядился до Гиблого плато нас довести, а потом решил и дальше сопровождать.
Услышав, что говорят о нем, горец приблизился. Ружье его висело за спиной, на поясе красовались сабля и длинный иверский кинжал, который по традиции носили спереди. Ивер низко поклонился. В каждом его движении сквозило неприкрытое уважение.
– Наслышан о мудрости твоей, Искатель, – произнес он, сверкнув белозубой улыбкой. – Позволь сопровождать тебя в этих горах, дабы путь твой был прямым и легким.
– Я никогда не против хорошего попутчика.
Горец оглянулся на Зануду. Мой ученик ободряюще кивнул. На вытянутом лице Вардана, заросшем густой черной бородой, блуждало выражение замешательства и даже робости, чего в иверах я никогда не замечал. Уже догадываясь, о чем он еще хочет просить, я сохранял молчание. Пусть сам решится.
– Почтенный Искатель… – Он вновь поклонился. – Возьми меня в ученики, прошу тебя.
– К чему тебе это? – покачал я головой. – Вижу, ты из тех людей, кто ценит силу. И кажется мне, живешь ты не от своих трудов.
– Многие называют меня абреком, когда я этого не слышу, – подтвердил ивер.
– Ты насмотрелся на моих учеников, увидел их силу и загорелся желанием стать таким же. Но схима – это прежде всего тяжелый труд. Когда обретешь столь желанную силу, ты поймешь, что уже не хочешь применять ее так, как раньше. А если не поймешь, то никто тебя не станет обучать до конца. Схима – это новая жизнь. Готов ли ты ради нее отбросить старую?
– А что у меня в ней есть? – горько произнес он. – Живу, как зверь, блуждаю по горам, спасаюсь от кровников. В чем-то сам виноват, что-то жизнь заставила сделать. А сколько смогу от всех бегать? Рано или поздно кто-то выстрелит раньше меня. Те, от кого я защищаюсь, ничего плохого мне не сделали. Просто когда-то я убил их родича. Они в своем праве. Но и я умирать не хочу. Не знаю, готов ли к новой жизни, к тяжелому труду, о котором ты говоришь, но прогнать меня всегда успеешь. Хочу хотя бы попробовать.
– Честный ответ, – кивнул я. – Зануда, как вы будете называть своего нового брата?
– Абрек, – ответил тот. – Пусть помнит, из-за чего пошла вразнос его прежняя жизнь.
– Что ж, Абрек. Мы с тобой еще поговорим. А сейчас тушите костер. Мы уходим.
– Куда пойдем? – спросил Барчук.
– Навестим моего брата Императора. Хочет он со мной поговорить, и я хочу того же.
– Выходит, зря мы вмешались? – нахмурилась Бешеная.
– Почему же зря? Одно дело явиться под стражей, другое – привести эту стражу связанной. Брат мой Император никогда не умел вовремя понять, кого не стоит трогать. Надо учить.
У моих учеников нашелся запасной конь. Принадлежал он Абреку и вез поклажу. Ее распределили между всеми поровну. Признаться, я был рад сесть в седло. Горные тропы каменисты. Мои сапоги не были предназначены для них. И хоть я мог путешествовать и босиком, верхом все же лучше. Горец пустил имперцев вперед, предварительно связав гуськом и прикрутив конец аркана к луке седла. Вот такой забавной процессией мы и двинулись сквозь руины древнего города.
Странно, только при учениках моего брата не обнаружилось цепей. Неужели они наивно полагали, что, даже если удастся меня оглушить, простые веревки надолго сдержат схимника, когда он придет в себя? Я поравнялся с ивером. Он держался в седле с грацией прирожденного наездника. Ружье наготове, упертое прикладом в стремя. Сам Абрек зорко следил за пленниками.
– Ты понимаешь, что для своей родни теперь умер? – спросил я.
– Зануда рассказывал мне про жизнь схимников, – ответил он. – Меня никто не ждет. Разве что только мать. Она – единственная, кто не давал мне забыть про свой род и окончательно превратиться в дикого зверя. Но о матери позаботятся. А остальные только порадуются, что меня больше нет.
– Как же ты до жизни такой докатился?
– Рос без отца. Он чужаком был. Из города. Мать полюбила его, он старался во всем быть настоящим ивером. Хотел, чтобы мать им гордилась. Глупый был, не понимал, что он ей дороже всех на свете, раз уж решилась взять его в мужья даже вопреки воле дяди Бескена.
– А кто он такой, этот Бескен?
– Старший в роду. Мать младше него на пятьдесят лет где-то.
– Так что же с отцом случилось?
– В пропасть свалился, – произнес горец, и голос его не выражал никаких чувств. Но я понял, эта рана давно затянулась. В отличие от Зануды горец умел оставлять прошлое прошлому. – Хотел доказать, что стал настоящим горцем. Никто его не остановил, хоть все понимали: не стоило ему лезть на ту кручу. Не спрашивай, зачем он полез. Я не знаю и сам.
– И что, не нашлось того, кто мог бы заменить тебе отца?
– По-разному было. Хватало и тех, кто к матери приглядывался. Стрелять да саблей владеть меня учили, как и всех остальных. А чтобы по-настоящему стать тем, кем бывает отец для сына, – таких не нашлось. Отчасти в том и моя вина. Другие дети не считали меня настоящим горцем, вот я в себе и замкнулся. По юности вспыльчив был без меры. И как-то само получилось…
Он замолчал, покачал головой, дернул за аркан, придерживая пленников.
– Само получилось, что убил?
– Да. Глупая пьяная драка. За такое у нас осуждают больше, чем за простое убийство. Вино создано, чтобы веселить сердца и разгонять кровь. А уж никак не для того, чтобы напиваться им до беспамятства и не помнить, кто с тобой рядом – друг или враг. Я убил, будучи гостем. Только поэтому мне дали покинуть аул. А дальше – покатилось, словно камень в пропасть. Понимал я, что нельзя так, что менять что-то надо, а как – не знал.
– Потому и ухватился за схиму?
– Отца я плохо помню, но мать говорила, он бежал из Золотого Моста, потому что нажил там слишком много врагов. Аксакалы потом лишь головой качали, говорили, что весь в отца я удался. Такой же неспокойный. Может, так и есть, а значит, суждено мне родные места покинуть.
– Чего же в город не пошел?
– Не люблю я его. Людно, душно, тесно там. А Зануда говорил, что схима – она для таких и создана, которым в обычной жизни тесно. Вот только зачем она, так и не смог объяснить.
– Этого тебе и я не объясню.
Мы пересекли Запретный город, как называл его Абрек. Когда миновали остатки крепостных стен, я сразу заметил вдали огоньки двух костров. Имперцы повернули к ним и прибавили шагу.
– Тише вы! – Зануда вылетел вперед, тесня конем особо резвых. – Не спешите, один хрен перед Императором своим связанными предстанете.
Мы остановились, не доезжая до костров. Ученики недоуменно посмотрели на меня.
– Кто хочет говорить, пусть сам приходит, – сказал я. – Пленников можете вернуть их хозяину.
– Зануда и Абрек, отведите пленников к Императору, – тут же начал распоряжаться Барчук. – Я за дровами, а Бешеная пусть посмотрит, чего у нас из съестного. Ужин будем готовить.
– Ужин, – проворчал Зануда. – Нормальные люди скоро завтракать сядут, а мы еще не ужинали.
Тем не менее все тут же бросились исполнять приказы. До сих пор Бешеная была среди учеников главной, и всех это устраивало. И вдруг ее сменил бывший воевода егерей. Удивительного в этом мало. Барчук привык командовать. Другое дело, что даже Зануда, чем-то напоминающий мне Мятежника, не стал возражать.
Я не спешил слезать с коня, окинул взглядом равнину, посмотрел в сторону костров. У одного разглядел пять силуэтов. Люди спали, завернувшись в плащи. У другого сидели двое. Так же, как и я, смотрели в огонь, презрев наставления Атамана. Они даже не обратили внимания на приближающуюся процессию из девяти связанных и двух сопровождавших их всадников.
Бешеная времени зря не теряла. Ловко орудуя ножом, сняла верхний слой дерна, сноровисто выкопала ямку для костра, быстро перебрала припасы, уже прикидывая, что будет готовить. Оказалось, ученики мои запаслись пищей как для дальнего перехода. Вяленое мясо и солонина были отложены в сторону. Эта пища хранится долго. Девушка извлекла из сумки кусок сырого мяса, завернутый в тряпицу, прибавила к этому остатки убитого мною козла. Рядом выложила мешочек с крупой, какие-то ароматные травы и то, чего мне не хватало: кожаный мешочек с солью.
Приехали Зануда и Абрек, начали расседлывать коней. Я спешился, присел напротив Бешеной. Девушка привычно развела небольшой костер, используя валявшиеся повсюду тонкие веточки и сухую траву. Вернулся Барчук, начал подкидывать дрова в разгорающийся огонь. Вся эта привычная суета, годами отработанная четкость успокаивала меня. Словно что-то было не так, а теперь, с возвращением учеников, вновь стало на свои места. Абрек с Занудой легко обнаружили небольшой ручей, принесли полный котелок воды.
Вскоре на костре уже булькало аппетитное варево, и Бешеная возилась с похлебкой, в которой мяса оказалось больше, чем крупы, отгоняя непрошеных помощников, готовых выхватывать куски прямо из кипятка. Она прекрасно понимала, что братья просто дразнят ее, и шумела на них скорее для порядка, по привычке.
Снег на вершинах гор, ограждавших плато с востока, окрасился алым. Тихо фыркали пасущиеся кони. Ароматный дух от котелка лучше всяких слов говорил о том, что еда скоро будет готова. Ученики расстелили войлочные подстилки вокруг костра, чтобы не сидеть на голой земле.
Мы только приступили к трапезе, когда сзади послышались шаги. Шли двое.
– Не раньше, не позже, – проворчал я.
– Ну у схимников нюх хороший, – хохотнул Зануда. – А у Бешеной похлебка удалась.
– Еще бы, столько мяса бросить, – усмехнулся Абрек.
– Здравствуй, брат. – Голос принадлежал Императору.
– И тебе здравствовать. Подходите, садитесь, угощайтесь, чем богаты.
Ученики посторонились, и они сели напротив меня, два брата, два непримиримых врага. Император как-то потускнел – потух блеск глаз, отчего они, казалось, приобрели болотный оттенок. Одежда заляпана грязью, волосы давно не знали гребня. Их цвет стал каким-то бурым. Рыжая многодневная щетина на подбородке. И веснушки уже не так заметны, словно стерлись. Он изменился за эти несколько дней. Сейчас казался старше даже Отшельника, каким я того помнил.
Устроившийся рядом, скрестив ноги, Мятежник тоже изменился. От него веяло спокойствием. Волосы собраны в тугой хвост, впервые на моей памяти он облачился в антскую кольчугу. Сейчас напоминал того Мятежника, которого я знал до схимы, воина, еще не утратившего блеска княжеского терема, знатного человека, совершенно случайно затесавшегося меж разбойников да бунтарей. Наверно, если спросить у кого постороннего, кто из этих двоих Император венедов и заведеев, десять из десяти указали бы на Мятежника.
– Вот так выходит, брат, – произнес он, принимая из рук Бешеной миску с похлебкой и кусок суховатого ржаного хлеба. – Ты удивлен?
– А ты когда-нибудь видел меня удивленным? Чего нового-то? Опять схимники разделились пополам, а я меж ними. И вновь вам надо, чтобы я принял чью-то сторону, что-то решил за вас. Угадал?
– Не совсем, – ответил Император. – Ты прав был, Искатель, надо было нам оставить все как есть.
– Надо же. – Моей желчи хватило бы на десяток Императоров. – И как ты пришел к этой светлой мысли?
– Мои ученики погибли. – Он проигнорировал мой тон. – Самые лучшие. Ты видел, с чем я остался? Из большинства даже нормальных схимников не получится… – Император запнулся. – Паучиха погибла, – наконец назвал он главную причину.
В тот момент я еще не знал о смерти Ведьмы, но легко представил всю глубину его скорби. Раз эти двое умудрились пройти рука об руку все годы после обучения, между ними было настоящее чувство, глубокое, на всю долгую схимничью жизнь. И вот он остался, а она ушла.
– Погибла, прикрывая меня, – добавил он твердо, словно сам себя бичевал этими словами. – Ты говорил, Ловец говорил, что-то происходит, надо отложить мелочные дрязги, а мы не слушались, словно дети. И вот осознали, до самых печенок прочувствовали, а собирать некого.
– Механик, видать, не прочувствовал.
– Мертв он, Искатель, – хмуро сказал Мятежник. – Взорвался. Всю жизнь посвятил изобретениям своим – и от одного из них погиб.
– А Ведьма? – спросил я, почувствовав, как прерывисто забилось сердце.
– В городе она оставалась, – произнес Император. – И лучше там пусть и остается. Ученики ее там же.
– Хорошо, – кивнул я.
Почему-то верилось, что после отбушевавшей грозы Золотой Мост – самое безопасное место в мире. Наивно. Вот сейчас сижу, вспоминаю тот разговор – и понимаю: не солгал ведь Император ни слова, ни полслова. И ученики Ведьмы в городе остались, и она сама. Только умолчал, что никуда уйти его сестра уже не сможет. Я ведь не знаю даже, предали ее тело земле или нет. Кто станет об этом беспокоиться среди безвластия, поглотившего Золотой Мост после гибели Механика? Не знаю, есть ли у нее отдельная могила и где она.
– Почему ты на Золотой Мост вновь не пошел? Я думал, здесь несколько отборных полков тебя ждут. А на деле – горсть учеников.
– Были полки, – кивнул Император. – Отослал я их обратно.
– Зря не довел план до конца. Оставалось чуть-чуть нажать.
– Это не мой план, а ее. Даже учеников моих уговорила ничего мне не открывать. Убедила, что это необходимо для Империи, что я слишком мягок, не соглашусь на штурм, а он – единственный шанс захватить Золотой Мост. Мои собственные ученики утаили от меня это. Искатель, какой я Император, если даже они меня не послушались?
– Это их право. Право решать.
– За меня?
– За себя. Они верят в твою Империю и готовы пожертвовать ради нее даже твоим расположением. Это говорит о многом. Почему же ты разочаровался? Знаю, ты любил Паучиху больше, чем можно представить. Но она хотела, чтобы Империя крепла. Ты сделал это ее мечтой, а теперь отступаешь.
– Мало всего этого, – покачал он головой. – Мечей мало, и песен, придуманных Ведьмой, мало. Нужно нечто большее. Что у меня вышло бы? Лоскутное одеяло. А мы, схимники, стали бы нитями, сдерживающими эти лоскутки. Но рано или поздно пришлось бы уйти в дикие места, воспитывать новых схимников. Что застану я, вернувшись через тридцать лет? Законно правившие династии уничтожены почти все. Кто вступит в борьбу за власть? Сумеют ли простые люди сохранить то, что я построил? Как? Оружием? Но на любую силу найдется управа. И будут на месте воюющих княжеств…
– Каждое княжество разорвут на куски уцелевшие знатные роды, – подсказал Мятежник. – Получится еще больше княжеств. Имперская армия – молот, способный раздавить любое сопротивление. Но чем поможет он против роя пчел?
– Брат прав, – подтвердил Император. – Это я и хотел сказать. И странно мне, что ты, противник Империи, сейчас укоряешь меня за то, что я в ней разочаровался.
– Не укоряю. Понять тебя хочу.
– А чего меня понимать? Паучиха мертва. А без нее я никто, полчеловека. Но у меня осталась схима. И остался убийца, уничтожающий ее. Вот только ученики… Не могу отослать их: не соглашаются покинуть меня.
– Не волнуйся, – усмехнулся я. – Мои обалдуи тоже следом поползли.
– А где девушка-скрипачка? – Глаза брата вдруг сверкнули прежним огнем.
– Как ни странно, она оказалась послушной.
– Это неправильно, – лихорадочно заговорил он. – Послушай, брат, двое твоих учеников… Барчук и Малышка… Они Лихославичи, наследники двух великих княжеских родов. Они должны пожениться. За ними пойдут люди… Барчук так вообще потомок вилецких и острожских князей. Малышка – единственная наследница Корчева. Они могут стать повелителями моей Империи. Их дети…
– Осади, брат, – оборвал я его сумбурную речь. – Барчук любит Бешеную.
– При чем здесь любовь? Пусть любит кого хочет. Как это с брачным союзом связано? А их дети могли бы родиться схимниками.
– Горе лишило тебя разума! – воскликнул я. – Схимниками не рождаются!
– Это ты не понимаешь. Схимники не рождались до сих пор. Мы хотели основать династию схимников! Нам нужен был ты. Две пары. Наши потомки…
– «Папка – схимник, мамка – схимник, а ребеночек – заморец», – вспомнилась старая шутка.
– Разве это возможно? – удивился Мятежник.
– Я не знаю. – Император сник. – Паучиха считала, что у нее получится. Главное – понять, как влиять на плод в утробе, чтобы он родился уже со способностями схимника.
– Почему же не попробовали?
– Да как-то все не до того было. Думали, впереди море времени.
– Все мы думаем, что времени еще много, – печально улыбнулся я. – Но даже схимник не знает своего часа. Нет, брат. Я не собираюсь принимать решения за моих учеников. Убедить их несложно, тем более мне, но просто не стану. Считаешь, династия схимников будет тем самым, «чем-то большим», чего не хватает твоей Империи?
– Да! И будет!
– Нет. Схима – это труд. Посмотри, как изменило обучение всех нас. Далеко ходить не надо. Вон сидит Мятежник. Расскажи-ка, брат, что ты делал, когда расстался с учителем? Разве не смог бы ты вернуть свое княжество?
– Смог бы. И легко, – кивнул тот. – Сам ведь знаешь.
– Так почему не вернул?
– А зачем? Не подумай, Искатель, не ради власти я сражался, когда мы с тобой встретились впервые. Видел несправедливость, хотел искоренить. А потом вернулся, окинул все взглядом – и понял: ничего я не достигну силой. Ну сброшу потомков своего дядюшки. И что дальше? Всех сволочей не передушишь. Будь ты хоть трижды схимником, а в десяток мест разом поспеть не сможешь. Нужно нечто большее, а что – я тогда и не знал.
– Почему же против Империи взбунтовался? Неужели нашел это «нечто большее»?
– Думал, что да. Сперва меня привлек образ жизни антов. Казалось, так и надо жить. А потом понял: слишком уж они замкнуты в себе. Из поколения в поколение одно и то же. Любые ростки вольнодумства уничтожаются без жалости. Но без них ведь и схимы не будет. Анты закостенели в прадедовских обычаях. Остальные народы назад не загонишь в рамки традиций. Рано или поздно северян просто уничтожат те, кто умеют думать по-новому, не отвергать что-либо просто потому, что их отцы и без этого прекрасно жили.
– И давно ты это понял? – усмехнулся я.
– В Золотом Мосту. Когда ты убедил антов, что это – не их война. Все решили возвращаться домой, но двое захотели остаться со мной. После этого для остальных псеглавцев они умерли. И казалось бы, сторожевые псы антского народа прикоснулись к схиме, должны понимать, когда время для традиций, а когда – для новых идей. Но на них лежит все тот же антский отпечаток. Полноценных схимников из них не выйдет.
– Надо же, – тихо проговорил я. – Император, человек, мечтающий об Империи. Сам ты мало на что способен, зато великолепно вдохновлял последователей. Без тебя сама эта идея не возникла бы. Мятежник, вечный бунтарь. Хоть одно из твоих восстаний увенчалось успехом? Нет. Но в вашей тройке, где Атаман был руками, а Механик – головой, ты стал сердцем. Недолго вы решали, что одержит верх – четкость мыслей Механика против хитрости и умения плести интриги Паучихи. Дух свободы Атамана – против духа подчинения, заложенного в песнях Ведьмы. Идея объединения и единого пути для всех – против идеи свободы выбора для каждого. И вот вы двое забыли все – реки крови, погибших учеников, боль потерь. И я, Искатель, так ничего и не нашедший. Вы сидите передо мной, готовые объединиться?
– Схима, – столь же тихо произнес Мятежник.
– Она в опасности, – подтвердил Император. – Таково наше учение, что послушники с готовностью жертвуют собой ради наставника. Но и мы должны быть готовы к подобной жертве ради схимы. Мы не слушали тебя – и поплатились. Теперь мы пришли, чтобы слушать.
– Странно, вам не кажется? – спросил я. – Мы трое шарахались от оружия, как простые люди от зачумленного города. Казалось бы, кого, как не нас, убивать первыми? И вот Атаман мертв, погиб Караванщик, Отшельник, Бродяга, рубака посерьезнее Ловца, – его тоже нет. Паучиха. Егерь и Ловец затерялись неизвестно где.
– К чему ты ведешь? – спросил Мятежник.
– Странно все это. Возможно, мы чего-то не знаем о схиме? Возможно, просто, решившись взяться за оружие, мы становимся уязвимыми?
– А Механик? Я ни разу не видел его с мечом.
– Зато подвал его дома был забит порохом. – Я почувствовал, как где-то глубоко начало рождаться понимание. – И погиб он во взрыве. Атамана убили саблей. Книжник начал метать стрелы – и стрелой же был сражен.
– Отшельник убит мечом, – подтвердил Мятежник. – Что ты хочешь этим всем сказать?
– Нас убивают тем оружием и тем способом, которым мы сами готовы убить другого схимника. И лишь после того, как взяли в руки оружие. Схима не в опасности.
– Как же так? – изумился Император.
– Достаточно не браться за клинок, не нападать первым ни на кого.
– Нет, брат. Все слишком далеко зашло! – воскликнул Император. – Этого нельзя оставить просто так!
– Ну вот, а говорили, что пришли слушать, – горько рассмеялся я. – Вы просто хотите мести.
– Да, хотим! – крикнул Мятежник. – Нельзя оставлять все как есть.
– Но разве вернешь этим павших? Да и как мы сможем убить того, кого ни разу даже не видели, о чьих силах не знаем ничего?
– Это хорошо, что ты настроен столь миролюбиво, – удовлетворенно кивнул Мятежник.
– Нет, брат, ты меня не понял. Я не хочу мстить, хоть любил всех наших братьев. И даже Паучиху, несмотря на то что мы с ней никогда не ладили. Но мне не нравится, что схиму искореняют с мечом в руках. В наших ножнах тоже найдутся клинки, и я пойду с вами.
– А стоит ли?
– Стоит. Так просто с этим убийцей не сладишь. Он уже отлично продемонстрировал свою изворотливость. Посмотрю на него, попробую понять, что им движет, тогда станет ясно и как его уничтожить.
– Искатель, – подал голос Император, – мы-то как раз хотели просить тебя не вмешиваться.
– Что за ирония! – растерялся я. – Братья, ну нельзя же так! Когда я хотел остаться в стороне от ваших войн, вы наперебой уговаривали принять одну из сторон. И вот я готов сражаться рядом с вами. А что в ответ? Просите не вмешиваться. Кто же вас поймет-то?
– Ты показал, что являешься схимником в большей мере, чем каждый из нас. Ты должен выжить, воспитать учеников. Сейчас схима – это ты. Мы же готовы прикрыть тебя. Тем более что все гораздо проще, чем мы думали. Нет нужды скрываться. Достаточно просто не брать в руки меч.
– Сабля привычнее, – ответил я.
– Да какая сабля?! – вспылил Мятежник. – Всем известно: двое схимников вполне могут справиться с одним, если он не ударит их «воплем гнева». Третий не нужен, достаточно нас с Императором.
– Во-первых, откуда ты знаешь, кто будет нам противостоять? Может быть, на него и троих схимников мало. А во-вторых, даже если хватит вас двоих, то третий точно не помешает.
– В бою кого-то могут случайно убить. И этим кем-то не должен оказаться ты!
– Не привык я прятаться за чужие спины. И ты это прекрасно знаешь.
– Это – не трусость, брат. Простая предосторожность. Выжить должен лучший из нас: ты. Нам же будет спокойнее, если не станешь рисковать. Мы будем знать, что с нами схима не умрет.
– А ты понимаешь, брат, что попытка будет только одна? Мы не сможем воспользоваться «воплем гнева». Тот, кто это сделает, обречет остальных на смерть. А если дойдет до такого, значит, сам он никогда не сладит с этим убийцей. Союзников искать уже негде.
– Есть еще Егерь и Ловец.
– Не знаю. В последний раз, когда я их видел, они преследовали Императора. Это следопыты опытнее нас с тобой. И вот мы здесь, а их нет. Возможно, и в живых нет. Все должно решиться нами. Второго шанса не будет.
– Тогда тем более надо сохранить хоть кого-то.
– Мятежник, когда-то давно ты, княжье отродье, легко побивал простого разбойника, то есть меня. Но с тех пор прошло много времени. Я не уступлю вам в глубине познания схимы и, думаю, превзойду во владении оружием. Тебе не кажется, что неразумно оставлять лучшего бойца в тылу?
– Это еще вопрос, кто кого побьет, да не в этом суть, брат. Ты остаешься как лучший схимник.
– Когда же вы бросите эту дурную привычку – оставлять других без права решать? Я – не ваш ученик! Мы пойдем втроем!
– Втроем так втроем, – устало кивнул Император.
– Ты что?! – возмутился Мятежник. – Договаривались же! Он должен выжить!
– И что ты сделаешь? Свяжешь его? – Повелитель венедов хмуро усмехнулся. – Так веревки его не остановят. А цепи, которые я готовил для Атамана, остались где-то в Золотом Мосту. Иногда надо смириться, брат.
Дальше разговор сам собой угас. Мятежник начал рассказывать, что происходило в Золотом Мосту после неудавшейся попытки захвата его имперцами. Император лишь скрипнул зубами, услышав о казни своих людей. А о том, как погибла Паучиха, видимо, слышал не в первый раз. Мятежник опустил излишние подробности. Просто сказал, что они дрались с Ловцом, и в это время появился убийца. Ловец спасся, а Паучиха нет.
Взошло солнце. Зануда погнал братьев и сестру на утреннюю тренировку. Абрек попытался отговориться тем, что плотно поел, всю ночь провел в седле или ползая на пузе вокруг моей предыдущей стоянки, и сейчас хотел бы поспать. Зануда отвесил ему подзатыльник и напомнил, что было это в прошлой жизни. А в нынешней новому послушнику предстоит очень много нелегкой работы над собой, и коли что не нравится, так никто его не держит.
Я смотрел на шутливую перебранку этих двоих. Внешне такие разные, где-то глубоко в душе (да, это слово давалось все легче и легче) они были так похожи. Оба лишились отцов в детстве, оба росли, можно сказать, беспризорниками. К тому же среди горцев очень развито искусство владения ножом. А у Зануды это – любимое оружие. Абрек мог не только подхватить у него несколько новых приемов, но и обучить секретам своего народа.
Император поведал мне о том, что произошло после нашего последнего разговора. Рассказал о сомнениях Ведьмы.
– Она хотела уйти с тобой, Искатель, действительно хотела. – Голос брата был почти умоляющим, а еще я уловил в нем нотки вины. – Но и меня бросить не могла. Прости и не держи зла.
– Хватит, Император, – отмахнулся я. – Когда-то я сделал свой выбор – бросил ее ради поисков чего-то. Обидно, что не просто не нашел, а до сих пор не знаю, что же на самом деле искал. Теперь она сделала свой выбор. И по крайней мере я понимаю, ради чего Ведьма не пошла за мной. Хватит об этом. Может быть, встретимся потом, поговорим.
– И как это у нас, схимников, водится, ничего не решим, – встрял в разговор Мятежник. – Так ведь, Император?
– Не называй меня так, – попросил брат. – Мечтателем я всегда был. И хочу им для вас оставаться.
– А Империя? – спросил я. – Еще есть время, несколько лет.
– Не хочу. Хватит с меня крови. Мы с Мятежником уведем учеников из большого мира, как только разберемся с убийцей. Я уже составил грамоту, изложил в ней свою волю. Наследники – Барчук и Малышка.
– Снова ты начинаешь?! – возмутился я.
– Нет, он сам решит, воспользоваться моим советом и моим наследием или нет. Я приказал пуще глаза беречь людей, которые помнят его и Малышку в лицо. А таких немало. Если кто-то из них после обучения захочет продолжить мое дело – им помогут верные люди, их права на престол не смогут оспорить.
– Всегда найдутся несогласные, – хмыкнул Мятежник. – Поверь, я в этом разбираюсь лучше тебя.
– Глупо спорить с Мятежником о мятежах, – согласился Мечтатель.
– А Недотрога?
– Из него выйдет схимник хуже Егеря. Надеялся, что учение исправит эту черту, но он так и остался Недотрогой. Вечно отстраненный от прочих. Нет, нелюдимым его не назовешь. Просто слишком много пустой гордыни. Может, она и к месту в княжьем тереме, но из таких не выходит хороших воевод. Такие не умеют привлекать сердец ратников и простых людей. Нет, ему не править никогда.
– Он ведь лучший из твоих учеников? – уточнил я.
– Увы, лучший из выживших. Настоящие ученики погибли в Бочаге, в Кхсар Фэй ар-Румале, в Золотом Мосту. Только им мог поручить я ответственные дела. Сейчас терзаюсь. Возможно, в ту злосчастную ночь, когда мы лишились стольких братьев, мне не хватило рядом именно тех, кто сегодня здесь. Может, возьми я их с собой – Золотой Мост был бы моим?
– К чему эти гадания?
– Ты прав, Искатель. Я начинаю жить заново. Совсем как шестьдесят с чем-то лет назад, когда впервые повстречал Экспериментатора.
На четвереньках приполз Абрек, бормоча себе в бороду что-то на иверском наречии. И почему-то я был уверен, что это – отнюдь не слова благодарности Зануде. Последний сейчас вооружился двумя мечами. Барчук и Бешеная нападали на него. Первый из моих учеников приноравливался к почти забытым длинным клинкам. Меня удивило, откуда они набрали столько всевозможного оружия. На каждом из троих нынче красовалась антская кольчуга, на седлах висели арбалеты и по два колчана с болтами, а в сумках обнаружилось по два-три меча. Правда, все оружие было имперского образца. Скажу больше – раньше оно принадлежало вилецким егерям.
– А эти девятеро все твои? – спросил я у Императора, кивнув на учеников, которые сейчас под руководством Недотроги пытались заниматься тем же, чем заняты мои послушники.
– Нет, трое от Паучихи остались. Тоже худшие.
– И здесь не повезло.
– Не в везении дело. – Он тяжело вздохнул. – Когда учитель умирает, для ученика это потрясение. И гораздо большее, чем их смерти для нас. Переживают его нормально либо те, кто еще до конца не проникся схимой, либо постигнувшие ее до отпущенного им предела.
– А остальные?
– По-разному. От Паучихи пятеро осталось. Один бросился на меч, еще один ушел мстить, но почему-то Механику. Я бы даже предположил, что и взорванный порох – его рук дело, только сомневаюсь, что сумел бы он это сделать в одиночку. Брата хорошо охраняли. Кислоту этот ученик точно не перехитрил бы. Все это очень похоже на сумасшествие. Навязчивые идеи, жуткая агрессия, причем направленная на случайных людей, которых ученик счел для себя виноватыми в гибели наставника.
– Твои всерьез готовятся к бою. – В голосе Мятежника прозвучала тревога.
– Не волнуйся. Понимаю не хуже тебя, что им нет места в охоте на убийцу. Учеников он смахнет не глядя. Человек, убивший Атамана… нет, если потребуется, свяжу всех четверых или замурую в ближайшую пещеру.
– Искатель, может, все же не пойдешь? И связывать никого не надо будет.
– Брат, хватит переливать из пустого в порожнее. – Я отрицательно покачал головой. – Нас здесь трое, и пойдем втроем.
– Тогда хотя бы не спорь с моим планом.
– Я его еще и не слышал.
– Да все просто. Чтобы выманить убийцу, мы с Императ… с Мечтателем сойдемся в поединке.
– Почему не мы с тобой, к примеру?
– Кто в нашу вражду поверит? А с Мечтателем мы давно друг на друга скалимся.
– Тоже верно.
– А ты останешься в засаде. Не забыл с разбойничьих времен, что это такое?
– Подобное вспоминается быстро.
– Вот и хорошо. Когда он появится, набросимся все втроем. Главное – взять его в треугольник. Тогда, даже применив «вопль гнева», он не сможет скрыться, вынужден будет пройти достаточно близко к одному из нас и получить все, что причитается.
– Отличная идея, – кивнул я. – Лучше и Механик не придумал бы. Жаль, мы лишаем себя маневра. Треугольник надо будет держать твердо, иначе может не сработать. Помните, после «вопля гнева» круг, который охватывают наши органы чувств, снижается практически до длины меча. Значит, сторона треугольника может быть вдвое длиннее, но не более того. Справимся?
– Ничего проще, – махнул рукой Мечтатель.
Ничего проще. Я не сказал брату, как он ошибается. Нас троих было слишком мало для победы. Нужно нечто большее. Несколько дней назад, а казалось, в прошлой жизни, Барчук победил ученика Атамана. Победил в безнадежном бою, потому что у него было что-то, стоящее дороже жизни. И сейчас нам нужно то же. Цель, суть схимы. Предназначение. Не осознав его, мы просто не сможем победить. И найти его предстояло мне, потому что братья об этом и не думают. Они словно бы отбросили схиму, вспомнив старые способы избавления от проблем.
Зануда и Бешеная вернулись усталыми, вспотевшими и повалились на войлок отсыпаться. Девушка додумалась перетащить подстилку в тень руин какого-то строения. А парень уснул на солнце. Он давно уже перестал обращать внимание на такие мелочи, как жара, холод, дождь или град. Для Зануды это стало частью тренировок, как в свое время для всех нас. Только нам это пояснил учитель, а он дошел своим умом.
Барчук же, спрятав меч в ножны, направился туда, где упражнялись ученики Императора. Я знал, что захочет он поговорить с братом. Решится ли? Это другой вопрос. Недотрога встретил его холодно, полностью оправдывая свое имя.
– Отойдем, Недотрога, – предложил Барчук.
– Зачем это? – окрысился тот.
– Столько лет не виделись. Неужели не найдем о чем поговорить? – И, чуть помедлив, добавил: – Брат?
– Вступив на путь схимы, я отрекся от прошлого. – Недотрога гордо вскинул голову. – Ты – его часть.
– Хорошо. Но тогда мы – братья в схиме, хоть и двоюродные. Пошли. Было ведь время, когда мы могли говорить друг с другом не сквозь зубы. Неужели это так уж плохо?
– Тогда мы были неразумными детьми.
– Хорошо же разума набрались, раз нынче скалимся друг на друга, как два пса.
– Чего ты хочешь от меня?!
– Когда-то я завидовал тебе – ведь ты был законным сыном нашего отца. А ты – мне, той любви, которую питал ко мне отец. Ты мог претендовать на отцовское наследие, даже на княжеский престол. Зато я унаследовал его мастерство, верность его воинов. Брат, отца давно нет в живых. Княжества Вилецкого – тоже. Что нам делить? Наша жизнь сейчас – схима, а ее, как дождя или солнечного тепла, хватит на всех. У каждого свой учитель. Скоро мы разойдемся, возможно, навсегда. Я не хочу, чтобы мы расстались врагами.
– Отцовский любимчик снизошел до брата? – Недотрога криво усмехнулся. – Знай же: перед тем как закрыть терем и поджечь его, отец изрек свою волю для всего народа. Он назвал наследником тебя. Нечестно, братец. Ты ушел, бросив всех, а я остался рядом, помогал, поддерживал. И что в награду? Место твоего слуги? На коврике у трона? О каком мире ты говоришь?
– Разве я в ответе за слова отца? Я ушел, оставляя тебе свободным путь к престолу. А ты отдал его безродному чужаку. Ты не был в Золотом Мосту, не видел, к чему это в итоге привело. А я – был. В чем ты винишь меня?
– В том, что ты вообще родился на свет. Я ненавижу тебя! Думаешь, не знаю, кого Император назвал своим наследником? Не меня, который первый назвал его учителем. Тебя – чужого ученика!
– Видать, хреновый из тебя схимник, коли, придя первым, ты столь мало постиг, – с горечью произнес Барчук.
– Нет, я приму его волю, как делал это всегда, даже не понимая. Если ты станешь Императором, все равно, постигну полностью схиму или нет, у тебя не будет слуги вернее меня, после того как учитель даст мне постоянное имя, тем самым подтвердив завершение обучения. Но моя ненависть навсегда останется со мной.
– Это глупо. Какой смысл служить тому, кого ненавидишь?
– А что мне, с мечом на тебя броситься? Получится еще глупее. Все равно ничего не достигну. Ты всегда владел клинком лучше. И нарушу волю Императора.
– Его зовут Мечтатель, – печально сказал Барчук.
– Для всех нас он – прежде всего вечный Император венедов!
– Ты глуп, брат. Мне жаль тебя. Возможно, эта глупость и ненависть не дают тебе принять схиму всем сердцем. На словах ты отрекся от прошлого, а на деле тащишь его за собой, словно неподъемные каменные глыбы.
– Не тебе меня учить!
– Не мне, в этом ты прав. Пусть Мечтатель занимается этим безнадежным делом. Я хотел спросить у тебя о своих людях.
– Они давно не твои! Ты бросил их, как и нашего отца, и наше княжество. Тебе достаточно знать, что они – слуги Императора, и каждый готов отдать жизнь по первому же его приказу. Ведь жизни эти – ничто в сравнении с Империей!
Братья не заметили, как к ним подошел Мечтатель. Я видел отпечаток печали на его лице, печали и безнадеги. Понял брат, что не тех людей набрал он в обучение.
– Недотрога! – Голос прозвенел сталью, как и должен звучать голос повелителя венедов. – Ты неправ кругом. Сегодня весь день занимаешься заготовкой дров. Заодно будет время подумать. Вечером расскажешь, в чем именно ты неправ.
– Слушаюсь, учитель. – Недотрога сник, отчего стал похож на побитого пса.
– Не волнуйся, Барчук, две сотни вилецких егерей сейчас отходят в Венедию с остальным войском – я не бросил его на штурм Золотого Моста. Их мастерство спасет многие жизни. От сотни Злобы, увы, осталось мало. Но сам он выжил. Пуля из мушкета попала ему в ногу. Такие раны даже мне не по силам. Кость была перебита, началось заражение крови. Ногу пришлось отрезать, но его самого мы спасли. Прости меня.
– Мне не за что прощать тебя. – Барчук злобно сверкнул глазами. – Злоба – воин. Знал, на что шел. Проси прощения у жителей Бочага, Ксара, Золотого Моста.
Не дожидаясь ответа, Барчук развернулся и пошел к нашей стоянке. Мечтатель печально смотрел ему вслед. Сейчас мой ученик очень напоминал того ратника, которым был когда-то. Прямая спина, твердый, чеканный шаг. Он не обернулся. По лицу я видел, что Барчук не сожалеет о брошенных в запале словах. Он бы перечислил всех, у кого Император должен был попросить прощения, если бы знал обо всех перипетиях строительства Империи. Да только сзади остался не Император, а Мечтатель.
Едва отряд под предводительством Самоты вышел на плато, псы сразу взяли след. Послушники спешили, понимая, как много времени потеряно и насколько я их опередил. Солнце медленно сползало за скалы. Высокая трава, которой поросло Гиблое плато, превратилась в алое море, колышущееся под легким ветерком с гор. В какой-то момент из него вынырнул волк. Собаки насторожились, но враждебности не проявили, лишь иногда поглядывая на Гордеца – ожидали, что скажет двуногий вожак.
– В жилах наших псов немало волчьей крови, – пояснил ант. – Дома они ведут себя по-другому, защищают скотину от волков. Но в лесу не считают их врагами.
Малышка провела глазами одинокого хищника. Был он крупным, матерым, но шерсть от старости побелела. Некоторое время бежал поодаль, не приближаясь и не отдаляясь, пока ночная темнота не скрыла его.
Уже ночью послушники вышли к моей первой стоянке. Гордец остановил всех, долго ползал вокруг, изучая следы.
– Непонятно, – наконец произнес он. – Здесь были конные и пешие, и похоже, была драка. Кого-то увели связанным, кажется. Вон обрывок аркана. Не знаю, что и думать.
Вдали раздался одинокий волчий вой. Псы Гордеца ответили нестройным хором. К полной луне, заливавшей серебряным светом руины заброшенного города, неслась песня, древняя, как само волчье племя.
– Какого цвета глаза у Императора? – вдруг не к месту спросил Кислота.
– Не помню, – ответила Малышка. – Я его лишь однажды видела. Да и то ночью.
– У убийцы с его лицом глаза были льдисто-голубые.
– Это как? – не понял Самота.
– Не знаю, но от них холод шел по всему телу. Неприятно вспоминать.
– Может быть, схимник и цвет глаз поменять может? – предположила девушка.
– Не знаю. Боюсь, Искатель попал в плен к Императору. А раз так, нам надо его освободить.
– Надо – значит, освободим, – произнес ант, влезая в седло. – Псы потеряли след Искателя, – наверно, его связали и повезли на коне. Отпечатки копыт четкие. Так что найдем его без труда. А там – посмотрим.
Они двинулись дальше. Псы умолкли, потрусили вперед по следу, но волчий вой все так же лился тоскливой песней. И все вдруг почувствовали, как какая-то грусть вползает в сердца. Но это ощущение постепенно сменялось другим. Кислота первым обернулся, посмотрел на спутников с подозрением. Может быть, сказалось прошлое в тайном приказе, привычка не доверять никому.
– Странно как-то, – произнес он. – Гордец, твои собратья остались с Мятежником. А ты – с нами.
– И что?
– Ничего, только глаза у Мятежника синие или голубые, точно не помню, но похожи на глаза убийцы. А лицо изменить для схимника не так сложно. И ведешь нас ты. Куда?
– По следу! – вспылил ант. – Думаешь, Мятежник и есть убийца?
– У него был повод желать смерти Паучихе. И на Механика он обиделся, это ты видел не хуже меня.
– Теперь, ты считаешь, я веду вас в засаду? Говори прямо, человек городов!
– А откуда мы знаем, что это не так?
– Ложь придумали вы, люди городов. До того как анты начали торговать с вами, в нашем языке даже слова такого не было! Не надо приписывать другим свои пороки!
– Если уж про подозрения говорить, – нахмурился Самота, – то как получилось, что Мятежник и Механик прибыли к нашему дому, когда мой учитель был уже убит? От тебя, Кислота, ведь в городе ничего не укроется. Муха пролетит – тебе доложат. А здесь такое роковое опоздание! Как же так! Может, вы боялись Атамана больше, чем Императора? Венедам-то еще до вашего города через горы прорываться или по хорошо простреливаемой дороге. А чубам – прямой путь. И горцы ваши друзья. Вот и избавились от неудобного союзника. Заодно и чубов озлобили на Империю. Двойная выгода, а?
– А ты уверен, что тебя в ногу ранили, а не в голову?! – вскипел Кислота. – Я по всему городу метался, в одиночку противостоял имперским лазутчикам, всем ученикам Паучихи. Кому могло в голову прийти, что вы не отобьете штурма?!
– А в твою пустую голову вообще только ветер приходит.
– Хватит! – крикнула Малышка. – Искатель в опасности. Я чувствую. Вот только сейчас поняла. Братья и Бешеная ослушались его, последовали за ним, хоть он запрещал. Но на самом деле они разочаровались в учителе. Привыкшие действовать, они не поняли его выжидания и переметнулись к Императору. Иначе как бы он сумел захватить Искателя? Только застав врасплох.
– Спасибо, сестра. – Ант облегченно вздохнул. – Теперь и я понял, какое предчувствие не давало мне покоя.
Не сговариваясь, они хлестнули коней. Хриплый волчий вой висел над плато, словно паутина. И теперь в извечной песне серого хищника слышалась насмешка.
Зануда спал до полудня. Проснувшись, перекусил вяленым мясом и засел за книгу. Острожская летопись поглотила его с головой. Мой ученик превратился в каменную статую. Братья занимались со своими послушниками. В какой-то момент мне показалось, что они хотят за оставшуюся часть дня вложить в них то, на что нужны долгие годы. Заброшенный город не видел столь пестрой компании, как наша, со дня своего основания. В этом я готов был поклясться. Для меня же день тянулся долго. С Абреком заниматься рано, с остальными – уже нечем. Легкая досада возникла оттого, что Малышка не пришла с остальными. Я все же надеялся, что ученики будут держаться вместе. Она – самая беззащитная. Как будет жить сама?
Вечером братья явились к моему костру. Императора сопровождал Недотрога, плелся, как побитый пес. Зануда придвинулся ближе к костру. Похоже, темнота ему не была помехой для чтения. Барчук демонстративно игнорировал Недотрогу, а тот и не возражал.
Мятежник попытался вновь завести разговор о наших планах. Не знаю, может, у чистокровных Лихославичей это пристрастие к военным советам в крови? По-моему, обсуждать больше нечего. И так все ясно. Мечтатель же все чаще уходил в себя. И вытащить его из этого состояния теперь смогло бы разве что появление убийцы. Они слишком долго были с Паучихой вместе. Настолько долго, что не мыслили себя друг без друга. Император действительно умер вместе со своей женщиной. Но и наш Мечтатель не вернулся.
Мятежник что-то вещал, пытаясь вызвать меня хоть на какой-то разговор. Я же отделывался односложными ответами или молча кивал, не вникая в смысл его речей. И вдруг из темноты вышел человек в цветастой косынке, простой белой рубахе, но с двумя пистолями в руках. Не сразу узнал я в нем Кислоту. Взгляд его был каким-то мутным. Один пистоль он направил на Недотрогу, другой – на Мятежника.
– Не вздумайте даже дернуться к оружию или закричать, – предупредил он. – В вашего Императора сейчас целятся из двух ружей. Не уверен, что он сможет уклониться, не видя выстрела.
– Златомостец, – Зануда оторвался от книги, – опусти свои игрушки, иначе получишь нож в солнечное сплетение.
– Я бы на твоем месте так и сделала, – хохотнула Бешеная. – Зануда терпеть не может, когда его отвлекают от чтения. Тем более несмешными шутками.
– Я не шучу, предатели! Как вы могли дойти до такого – предать учителя в руки врагов?
Ответить ему никто не успел. Недотрога ринулся вперед очень низким прыжком. Грохнул выстрел. Пуля расцарапала ему спину, но венед умудрился обхватить Кислоту за пояс и опрокинуть на землю. Я угадал его намерения задолго до того, как мышцы бросили тело вперед. Рванулся к Мечтателю, повалил его, услышав, как над ухом просвистела пуля. Стрелок, засевший в темноте, был настоящим мастером.
Недотрога и Кислота покатились по земле, молотя друг друга кулаками. Из темноты выступил еще один из нападавших, вооруженный двумя саблями. Зануда уронил книгу, перекатился к нему и расчетливо нанес удар по левой ноге. Краем глаза лучший из моих учеников заметил его хромоту и не преминул ударить в уязвимое место. С другой стороны появился человек в песьей шкуре и с антским мечом по бокам, его прикрывали четыре огромных пса. На его пути встали Барчук и Бешеная.
– Прекратить! – зарычал я, подстраивая тембр голоса так, чтобы оглушить нападавших.
По взгляду Кислоты я понял, что на подобные действия их могло толкнуть лишь влияние схимника. А значит, убийца рядом. Больше это никому не нужно. Голос мой подействовал как всегда. Люди попятились друг от друга, бросив оружие. Псы поджали хвосты и уползли за спину хозяина. Кислота и Недотрога откатились друг от друга, тяжело дыша и вытирая кровь с разбитых лиц.
– Учитель, ты свободен? – Из ночной темноты выскочила Малышка и повисла у меня на шее.
– Никто не брал меня в плен. – Несмотря на серьезность происходящего, я улыбнулся. – И когда найду того, кто внушил вам эту мысль, точно оторву все лишнее.
– Светлана? – удивленно пробормотал Зануда.
– Мое имя – Малышка. Или забыл? – ответила она, поворачиваясь к брату.
– Сестренка! – Зануда бросился к ней, подхватил на руки и закружил. – Как же я рад, что ты нашла в себе силы! А это что за идиоты?
– Вообще-то они пришли проситься в ученики к Искателю.
– Хороший способ выбрали, ничего не скажешь.
– Я не знаю, что на нас нашло. Просто мне вдруг показалось, что вы предали учителя, связали и привели к Императору. Мы нашли обрывок веревки, множество следов…
– Связать-то связали, да не Искателя, а императорских учеников.
Братья ушли, оставляя меня наедине с учениками, старыми и новыми. Гордец, как всегда спокойный и непоколебимый, ни о чем меня не просил. Он уже мог считаться моим учеником. Точно так же в свое время Схимник принял Псеглавца, дав ему столь странное прозвище, закрепившееся потом за всеми сторожевыми псами антского народа. Гордец знал об этом обычае.
Кислота и Самота уговаривали меня недолго. Я остановил поток слов взмахом руки. В конце концов, последнее дело – переучивать чужого послушника. С другой стороны, я чувствовал ответственность перед погибшими братьями. Не мог отказать Самоте, которого направил ко мне Атаман, предчувствуя недобрый поворот в своей судьбе. А раз так, то и Кислоту отсылать не было повода.
Старые ученики активно обсуждали, кто какими дорогами сюда добирался. Больше всех возвращению Малышки обрадовался Зануда. Для него это стало чем-то вроде последнего испытания сестры, прошагавшей рядом столько дорог. Настороженно смотрел на все это Недотрога, зачем-то оставленный Мечтателем у нашего костра.
Сейчас уже казалось, что убийцы никакого нет. Но Кислота вдруг начал рассказывать, как он с помощниками рассуждали о том, кем он может быть. Ученики заспорили, начали рассматривать каждого подозреваемого под разными углами. Недотрога обиделся, когда промелькнуло имя его учителя. Начал доказывать, что, как бы иногда ни был Император жесток, схима для него превыше всего, и братьев он убивать не стал бы.
Этот разговор явился настоящим пиршеством для моего разума. Новые идеи так и сыпались со всех сторон. И пусть многие были абсурдными, нелепыми. К примеру, та, что убийцей мог стать Палач. Я-то знал своего покойного друга. Ошарашило меня известие о смерти Ловца и Егеря. Лишь про Ведьму так никто ничего и не сказал. Сейчас я понимаю: все щадили мои чувства. Не знали, как эта весть отразится. Малышка отделилась от остальных, достала перо, чернила и бумагу. Я незаметно придвинулся к ней и заглянул через плечо. Строчки, написанные неразборчивым почерком, ложились на желтоватый лист одна за другой.
Время осенью напополам расколото,
В золотом багрянце видит сны.
Вот беда – я ненавижу золото.
Мне по нраву серебро Луны.
Та же что ни ночь, но все же разная,
Правит в звездной россыпи Луна.
Словно дева юная, прекрасная
И непостоянная она.
Только лишь в ее воспоминаниях,
Словно росчерки слепой судьбы,
Тропы, где бродила стая давняя,
Где легли когтистых лап следы.
Сколько было нас, безмолвных странников,
Не боящихся идти за неба край?
Нас, людьми отвергнутых изгнанников,
Прочь ушедших от двуногих стай.
Осенью особенно мне хочется,
Чтобы снова было, как тогда.
Взблеск клыков прогонит Одиночество!
Только вот, увы, не навсегда…
Тень среди деревьев бледным призраком —
Белый мех и блеск колючих глаз.
Ты узнай меня по этим признакам,
Я такой же, как и в прошлый раз.
Тихий лес под ветерком качается.
В шорохе не слышна поступь лап.
Холм среди деревьев возвышается…
Я пришел, я все еще не раб.
Ты, непостоянная красавица,
Что купает в серебре земную твердь.
Полный лик мне больше прочих нравится.
Для него я снова буду петь.
На душе тоска болотной тиною.
Одиночество подкралось, словно тень.
Поднимаю к небу морду длинную…
Вот чего я жаждал каждый день!
Те, двуногие, от ярости пусть бесятся,
Пусть дрожат, боятся – все равно!
Что в душе у волка не уместится,
Изливать тебе заведено.
Словно кровь из раны в сердце точится,
В песне волчья древняя печаль.
А внизу, в засаде Одиночество.
Полуночного певца ему не жаль.
Спрячь кривые когти ты до времени.
Чаша неба звездами полна.
Подожди, мой враг и спутник преданный!
Я не твой, коль полная Луна.
– Странные образы, – заметил я.
– Волчий вой, – тихо ответила она. – Все время, пока мы шли по твоему следу через плато, нас преследовал волчий вой.
– А может, не такой уж и волчий? – предположил я. – Может, это тот, кто на нас охотится? Иначе как объяснить ваше сумасшествие…
– Все равно. – Она вдруг скомкала бумагу и бросила в костер.
– Что ты делаешь?
– Ерунда все это. И на музыку не положишь. Слишком все криво, затянуто и нудно.
Разговор постепенно перешел на тему души. Зануда захлопнул почти дочитанную книгу и присоединился к нему. Он одобрительно кивнул, когда Самота связал в цепочку понятия «душевный», «боевой дух» и «душа», добавив к ним еще одно – «духовенство». Так называли раньше служителей высших сил.
– Ну я думаю так, – подвел он итог. – Тело наше создано из частей этого мира. И распадается на эти части после смерти. Вы все видели разлагающиеся трупы. Постепенно плоть становится тем, чем была до того, как стать человеком.
– Как это? – не понял Недотрога.
– Смотри: мать, когда носит в чреве ребенка, ест за себя и за него. Но то же мясо – плоть животных, которые, чтобы вырасти, питаются травой, а чтобы росла трава, нужна земля, вода, солнечный свет и воздух, которым все мы дышим. Все это – части мира. Из них состоят деревья, звери, птицы и люди. Но в людях есть нечто большее, чем в прочих. Способность творить. И мне кажется, что ее и дает душа. Раньше люди верили, что все сотворил бог – единый или один из многих, не суть. И он же сотворил людей, вдохнув в них частичку себя. Вот мы подобно тому же богу испытываем потребность творить. Механик изобретал всякие хитроумные штуки, Малышка пишет стихи и создает музыку. Барчук вон любит творить новые приемы боя.
– Император творит Империю. – Глаза Недотроги засияли. Он победно окинул всех взглядом. – Не по прихоти своей! То делает частичка бога в нем!
Странно было слышать это от человека, который вчера еще и слова такого – «бог» – наверняка не слышал. А если и слышал, то один раз от Мечтателя, который пересказывал ему историю схимы. И вот он рассуждает о частичке бога, душе, так, словно признал ее существование за неоспоримую истину.
– А что творит Искатель? – спросил вдруг Недотрога.
Все замолкли, ошеломленные. Странный вопрос поставил моих учеников в тупик. Первой нашлась Малышка:
– А Искатель творит нас. Новых схимников.
– И великолепно творит! – воскликнул Самота. – Порукой тому слово Атамана!
– Постой, Зануда, а куда девается душа, когда тело умирает? – вдруг спохватился Недотрога.
– Ну про это в летописи сказано, только как-то непонятно, – смешался тот.
– Может, возвращается к богу, сливается с ним? – предположил ант.
– Нет, в это я не верю. Смотри, вот отрубишь ты себе палец. Сколько ни приставляй – он обратно не прирастет. Или хвост у ящерицы, когда оторвется. Она отращивает новый. Тем более что душа уже не та, что прежде. Жизнь в теле изменила ее.
– Значит, она умирает тоже? – спросил Кислота.
– Не думаю. Как может умереть часть бессмертного бога?
– Значит, все умершие где-то продолжают жить? – В голосе Недотроги прозвучала надежда, и она же отразилась в глазах Самоты.
– Да! – воскликнул Зануда. – Так и есть! Они живут, наблюдают за нами. Мой отец все так же живет, просто не может поговорить со мной, и я не могу его увидеть.
– И мой живет. – Недотрога улыбнулся, и я вдруг заметил, что улыбка у него очень располагающая, теплая, вселяющая уверенность, совсем как у брата.
– И мои братья, – добавил чуб.
– Но почему тогда богов уничтожили? – удивилась Бешеная. – Или бога. Почему на них поднялись все люди – от князей до последнего смерда?
– Вот это я объяснить могу. – Довольный собой Зануда похлопал по Острожской летописи.
Разговор захватывал меня больше и больше. Это были совершенно новые мысли и идеи. Раньше не доводилось встречаться с подобными.
– Люди верили, что сотворивший все бог стал для людей и первым учителем. Научил пахать землю, разводить скот, охотиться. И он же дал людям законы, по которым они должны жить, чтобы всем было хорошо. Ведь он вложил в них часть себя. Как от семени отца рождается ребенок, так от частички бога появились люди. А разве отец не любит всех своих детей?
– Может, и любит, но всех ли одинаково? – возразил Недотрога.
– Не знаю, я был единственным сыном. – Зануда тяжело вздохнул. – Но бог ведь не человек. Так ведь? А зла своему ребенку никакой нормальный отец не пожелает. И бог отобрал лучших из людей и назначил их следить за соблюдением законов. Этих избранников и назвали духовенством, теми, кто следит за чистотой душ. Но со временем они испортились. Проповедовали умеренность, а сами собирали огромные богатства, ходили в шитых золотом одеждах. Проповедовали любовь и сострадание, а сами драли с подчиненных им смердов по три шкуры. Проповедовали смирение, а сами совали нос в дела князей и бояр. И все видели их лицемерие.
– Неужели никто не спрашивал у них, почему они так поступают?
– Спрашивали, но у духовенства на все был готов ответ. И богатства, которые они собирают, принадлежит не им, а богу. И в княжеские дела лезут, потому что поставлены следить за душами всех людей, даже стоящих у власти. А драгоценные одеяния – так это для того, чтобы не выглядеть хуже власть имущих. Ведь не станет князь даже разговаривать, а тем более следовать советам того, кто одет в простую дерюгу.
– Но ведь это лживые оправдания!
– Да, но кто их оспорит? Это мы понимаем, а большинство людей привыкли верить тому, что говорят им облеченные властью, тем более назначенные богом следить за чистотой душ. Да и что ответишь на вопрос: «Неужели жаль тебе плода трудов своих для того, кто даровал тебе саму жизнь?»
Словно что-то щелкнуло в моей голове, как два зубчатых колеса из какого-то изобретения Механика. Словно недостающий кусочек мозаики нашел наконец свое место, и стала видна вся картина. Слова Бродяги переплелись с тем, что я услышал от Зануды. Все смешалось и забродило, как медовая брага.
– Вот оно! – воскликнул я.
Ученики умолкли. Все уставились на меня с недоумением. Новое понимание распирало изнутри, рвалось наружу, само облекаясь в слова.
– Я понял замысел Схимника! Прежние схимники были лучшими из духовенства, но не рядились в дорогие одежды, жили, как велел бог, в умеренности, почти в нищете. Многие уединялись в глухих местах. И некоторые из них начали открывать для себя схиму, какой ее нынче знаем мы. Понятно, что вид остальных, называвших себя служителями бога, вызывал в их сердцах гнев. И один из них создал учение схимы.
– Но для чего? – спросил Зануда.
– Подожди. До этого я еще дойду. Никто не знает, сколько Схимнику было лет на самом деле. Омолаживать тело можно бесконечное число раз. Но уверен я в одном: прежние схимники и стали богоборцами, когда у них появился предводитель.
– Это невозможно! – воскликнул Недотрога. – Они уничтожили не духовенство, во что я мог бы поверить, а саму веру. Разве не так?
– Так. Они сделали это, потому что Схимник увидел, что будет, если ничего не менять, к чему приведет лицемерие духовенства.
– И к чему?
– А ты оглянись вокруг. Вот к этому. Знать еще по старинке воспитывает в своих детях понятие чести, крестьяне еще готовы оказать гостеприимство случайному путнику и не потребовать с него денег. Но это – лишь отголосок прошлого. Те же анты и иверы меньше подвержены новым веяниям. Там правят седые старцы. А старость – враг любых перемен, в том числе и к худшему.
– Кто же несет их, перемены эти?
– Прежде всего купцы. В Золотом Мосту все вы видели это. Предательство уже не порок. Трусость именуется осторожностью, обман в торговле – деловой хваткой. А князья и бояре, разбойничавшие на дорогах? Что это? Империя приостановила эти веяния, но лишь потому, что во главе ее стояли схимники. Понятия «хорошо» и «плохо», «добро» и «зло» – смешались. Если ты кого-то обманул, тебе хорошо. И плевать, что ему плохо. Сам виноват. А хочет, чтобы и ему было хорошо, – пусть пойдет и обманет сам. Всем правит только выгода. А где выгода, нет места для морали. Раньше люди верили, что есть кто-то великий, могучий, сотворивший все, который наблюдает за ними сверху. И потому выгода приносилась в жертву морали. Сейчас же говорят, что нет добра и зла, все относительно. А раз так, то ты волен делать то, что тебе нравится.
– Но ведь это так и есть! – воскликнул Недотрога. – Добро и зло. Вот я, к примеру, застал на дороге разбойников, грабящих купца, вмешался, перебил их или прогнал. Купцу – хорошо, разбойникам – плохо. Купцу я сделал добро, а разбойникам – зло. А если дальше пойти? Спасенный мною купец привез свои товары в ближайший город и начал продавать дешевле, чем местные ремесленники. Жителям – добро, они тратят меньше денег, купцу – тоже добро, свою выгоду он получил. А ремесленникам – зло. Кто-то разорится, потому что у него ничего не покупают, некоторые даже пойдут в разбойники, чтобы прокормить семью. И дальше раскручивать это переплетение судеб можно сколь угодно долго. Только так и не ясно, что же совершил я – добро или зло, спасая этого купца?
– Не в этом дело. – Я печально улыбнулся.
– А в чем же? – Ученик Императора не собирался отступаться. Ясно стало, что не просто ради спора спорит он, действительно хочет разобраться, понять.
– Надо сделать так, чтобы разбойники не выходили на большую дорогу, купцы не пытались разорить своих соперников, а если человек не может прокормить семью, чтобы ему помогли. Кто угодно – община, ремесленный цех, князь, боярин. Тогда и вопросов таких не возникнет.
– Будут другие. К примеру, если неимущему обязательно кто-то поможет, зачем ему работать вообще? Зачем стремиться к чему-то большему?
– Так и помощь должна быть разумной. Кусок хлеба, простая одежда, крыша над головой – и хватит. А большего захочет – пусть заработает.
– Написать нужные законы, как в Золотом Мосту. У нас в Империи тоже сейчас они создаются.
– Законы никого ни к чему не обязывают, – возразил я. – Не зря люди говорят: «Закон как дышло – куда повернул, туда и вышло». В Золотом Мосту Механик создал весьма разумный свод уложений, описывающий, как поступать и как судить в том или ином случае. Но разве это удержало некоторых купцов от предательства? И разве это помешало остальным оправдать предателей? Закон никогда никого не ограничивал. Человек может ограничить себя лишь сам. А для этого нужен другой свод – моральный. Раньше люди жили не по закону, а по совести. Не все, конечно, всегда были отступники. Но раньше их было меньше. А сейчас совесть – пустой звук.
– Но разве это получилось не потому, что уничтожили духовенство и веру?
– Лицемерие стало первым их шагом к падению. Все получилось бы так, с духовенством или без него. Духовные пастыри утратили право следить за моралью, когда сами попрали ее, говоря одно, а делая другое.
– Я по-прежнему не понимаю, зачем было их уничтожать, если все равно пришло бы к тому, что происходит сейчас?
– Недотрога, сейчас люди забыли старое духовенство вместе с его недостатками. И если восстановить веру в высшие существа, она не будет осквернена ошибками прежних духовных пастырей. Старым священнослужителям не поверили бы уже, даже если бы те раскаялись. Схимник создал богоборцев, чтобы стереть саму память о прежних культах, и создал нас, чтобы мы восстановили веру, мораль, совесть. Только тогда люди действительно станут равны перед законом, когда эти три столпа подопрут ветхий свод уложений.
– Равны? – Недотрога рассмеялся. – Как можно уравнять князя и смерда? Они ведь разные. Допусти простолюдинов к управлению страной – и что получится? Кто побогаче – скупит их на корню и все равно окажется у власти. А если нет, то принятие любого решения превратится в базар. Должен быть кто-то, кто будет решать и отвечать за свои решения.
– Конечно, должен. Я говорю совершенно о другом равенстве. У кого-то хорошо получается, к примеру, лепить горшки, а кто-то великолепно их продает. Крестьяне знают землю, умеют растить хлеб, а князья и бояре – воины, знающие науку битв. Каждый должен заниматься тем, что умеет лучше. Равенство же в том, чтобы купец и ремесленник получали одинаковую выгоду от того, что работают вместе. Чтобы князья не отбирали у крестьян большую часть их урожая и действительно защищали землепашцев от татей и иноземцев, а не проводили время в пирах, охотах и междоусобных сварах. Чтобы, если крестьянин хочет стать кузнецом, к примеру, ему дали возможность попробовать себя в этом. А вдруг у него проснется талант? И если не получится, чтобы он мог вернуться к своим прежним занятиям, не боясь, что за это время семья его помрет с голоду. Но для этого люди должны считать помощь тем, кто рядом и кто хочет чего-то, – единственно правильным образом действий, а лень, праздность, равнодушие – пороком. Равенство – как равенство возможностей, не более.
– Почему именно мы должны строить этот новый мир?
– Потому что мы лишены пороков прежнего духовенства. Схимник понимает бренность богатств. Все мы умеем довольствоваться малым. Нас не прельщает власть ради самой власти, и к нам прислушается даже князь или боярин, не гляля, во что мы одеты и какое производим впечатление. Голос схимника создан, чтобы убеждать. Тело схимника создано, чтобы выносить любые лишения. Простые люди не могут нас убить. Мы умеем разобраться во всех человеческих метаниях. Самый прожженный хитрец не утаит от познавших схиму своих побуждений. Мы умеем исцелить тело и снять камень с сердца. И мы понимаем, что едины. Кто же подойдет идеальнее?
– Но мой учитель и Мятежник сражались…
– Несмотря на все войны, Мечтатель и Мятежник остались братьями. Да и войны эти – лишь от неясности цели. Каждый из них хотел объединить венедов своей идеей. И оба понимали, что нужно нечто большее. Не меч достигнет этой цели. Новая Империя – в душах людей. Но как могли они это понять, если забыли само это слово? Схимники должны создать новую веру, не отягощенную памятью о пороках старой.
– Всеблагой, яви нам чудо, дабы знали мы, что бог с нами, – усмехнулся Зануда.
– Что?
