Ночь. Ветер играет в верхушках трав, мирно потрескивает костер, стреляет угольками. Безоблачное небо. Полная луна. Запах недоеденного ужина. И мы, горстка отщепенцев, рассуждающих о судьбах человечества. Недотрога встал и ушел. Видно, услышал достаточно. Фраза, брошенная Занудой, повисла в воздухе, но он повторил ее уже громче:

– Всеблагой, яви нам чудо, дабы знали мы, что бог с нами. Рано или поздно люди придут к тебе с этой просьбой. И что ты ответишь им?

– Чудеса? А что такое чудеса?

– Это то, на чем зиждется вера. Потом можно и без них. Но в самом начале одних слов мало. Нужно подтверждение, что ты имеешь право говорить от имени высших существ, ты, человек.

– И какое чудо их устроит, Зануда? Я могу убедить их, что никаких чудес не надо вовсе, а могу повергнуть в ужас от такой наглости: требовать чуда у бога. Я могу одним касанием потушить жизнь в любом из них и разжечь точно так же. Разве ты забыл это? А будет ли считаться чудом исцеление от той же чумы или клинок, отбитый голой рукой? А может, вот это…

Я встал и подошел к лежащему поодаль камню. Огромный серый валун, внизу обросший мхом, покоился здесь уже тысячи лет. Может быть, раньше он был частью крепостной стены. Но время стерло правильность форм и следы резца. Я закрыл глаза, прикасаясь к нему, почувствовал едва заметную внутреннюю вибрацию. Это заняло недолгие мгновения. Низкий протяжный звук, исторгнутый мною, нарушил тишину ночи. И валун брызнул во все стороны дождем обломков.

– Это очень просто. Гораздо проще «вопля гнева», – пояснил я. – Хорошо, что до этого не додумалась Ведьма. Ее ученики, искушенные в управлении чувствами людей при помощи звуков, точно так же могли бы обрушить часть крепостной стены Золотого Моста, теми же звуками. Плоть или камень – схимнику все едино. Это – чудо?

– Это – лицемерие, – ответил Зануда. Я видел, что эта демонстрация впечатлила его, но ученик мой стоял на своем. – Разве стоит с него начинать новый этап жизни людей? Когда-то все твои способности были для меня чудом. Но теперь я знаю, как ты это делаешь.

– И что изменилось? Думаю, для способного творить чудеса все они – обыденность. А для обычных людей – нечто невиданное.

– Но ты ведь не веришь! Твои способности – не от высших существ!

– Разве? Вот я вижу за поясом Самоты пистоль. И знаю, что его кто-то создал. В спусковом механизме, в отполированном стволе, в каждом изгибе резьбы на рукояти, во всем – он, этот создатель. А кто лучше схимников знает, насколько сложно человеческое тело? Во много раз сложнее пистоля или мушкета. Значит, и у него был создатель, у каждой травинки, каждой букашки. Я не верю в это, я знаю. И этот Создатель дал нам множество способностей. Тем же пистолем можно орехи колоть или гвозди заколачивать, а можно раскрыть истинное предназначение оружия. И то, что я развил в себе, изначально было Создателем заложено. Разве это – не свидетельство его величия?

– Ты не веришь – ты знаешь, сам же сказал. Разве можешь требовать от других простой веры?

– Не могу и не буду. Вера и знания должны быть едины, как голова и сердце. Холодный рассудок не должен противоречить душевным порывам, а вера – знаниям. Они дополняют и поддерживают друг друга. Веру легко перебить другой верой. Но когда она опирается на знания, нет твердыни прочнее. И сами мы должны умножать знания о мире, в котором живем. И, познавая его, глубже понимать того, кто все это сотворил.

– Ну это все… – Зануда замялся. – Непонятно. Непривычно.

– Вера не должна превращаться в нечто незыблемое, как и знания. Нельзя знать всего. Открывая что-то новое, мы должны не отмахиваться от этого, а вписывать в существующую картину. Такой я вижу новую веру.

Я ушел прочь от костра. Открывшееся только что понимание требовало осмысления в тишине. То, что я рассказал ученикам, – лишь верхушка, отрывочные мысли. Для того чтобы осознать то, что, по моему мнению, являлось замыслом Схимника, нужно очень много времени, размышлений и разговоров, ошибок, куда же без них. Но теперь, по крайней мере, я знал, для чего существую. Теперь у меня было нечто большее, чем сухой набор способностей схимника. Как тело оживает, лишь обретая душу, так и схима может ожить, лишь обретя цель.

Утром я поделился своими мыслями с братьями, но понимания у них не встретил. Когда я нашел их, они фехтовали на палках. Взять клинки в руки пока не решались. Но в их глазах уже сияла решимость идти до конца. Братья перешли черту, перед которой я все еще нерешительно топтался. И в бою они не остановятся перед тем, чтобы вынуть мечи из ножен.

– Бред все это! – отрубил Мятежник. – Не о том думаешь, брат. Нам сейчас главное – убийцу скрутить.

– Убийцы появляются и уходят, а схима остается, – возразил я. – Разве не важнее разобраться, для чего мы? Тогда будет уверенность в том, что защищаем не только свою жизнь, а нечто большее.

– Нахватался от Атамана ерунды про боевой дух, – проворчал Мечтатель. – Эти идеалы хороши в отвлеченных беседах. А в бою нужнее крепость рук и скорость ударов.

– Тебя ли я слышу, брат? Ты, проповедник идеалов, сейчас отрицаешь их значение? Что с тобой?

– Не знаю, может быть, я повзрослел.

– Видно, не стать книгочею воином, – с досадой произнес Мятежник. – Сколько тебя знаю, вечно, когда надобно обсуждать детали грядущего боя, ты заводишь разговоры о постороннем.

– То есть вы даже слушать не будете? – нахмурился я.

– Да что там слушать? Прибежал вчера Недотрога с горящими глазами. Полночи толковал, что знает, как скрепить Империю навсегда. И не только скрепить, а и другие народы в нее привлечь. Словом, из всего этого выходит, что снова кто-то отберет у простых людей право принимать решения. Чем твоя вера лучше песен Ведьмы?

– Песни влияли на людей напрямую. Они не позволяли даже помыслить по-другому. А новый порядок дает возможность выбора.

– Хорош выбор, ничего не скажешь. Хочешь – верь, не хочешь – расстреляем.

– Да не в вере дело, а в правилах, которые она установит. Ты ведь не сомневаешься, что взявший меч может от меча и погибнуть, а залезший в чужой карман – очутиться за решеткой? Почему же не возмущаешься этому ограничению выбора? Ведь он многих сдерживает от воровства и разбоя.

– Ну так это – законы жизни.

– А кто тебе сказал, что нет других законов? Например, относись к другим так, как хочешь, чтобы относились к тебе. Я ведь не говорю, что каждого нарушителя моральных правил нужно убивать. Достаточно будет людского презрения, отказа иметь с этим человеком что-то общее.

– Да не выйдет ничего из этого, – махнул рукой Мятежник.

– Это нереально, – поддержал его Мечтатель.

– Почему?

– К примеру, войны. На них сложно относиться к врагу так, как хотел бы, чтобы к тебе относились. Никто не хочет быть убитым. Это лишь в былинах да сказаниях герои настолько благородны, что готовы скорее пожертвовать жизнью, чем нарушить какие-то выдуманные правила. В жизни война – это другое. Мне ли не знать. Это кровь и боль. Это – горящие города. Защитники никогда не хотят уступать, каждый дом превращают в укрепление. Нападающие выкуривают их оттуда, как могут, в том числе и огнем. А когда из дыма пожарищ на тебя выскакивает человек, ты разряжаешь в него арбалет или бьешь мечом. И уже потом смотришь, кто это – вражий ратник или мать с ребенком. По-другому нельзя. По-другому погибнешь.

– Но в чем корень войн? Думаешь, они нужны простому народу? – возразил я. – Причина им – алчность и спесь правителей. Убери эти побуждения…

– Ничто не изменится! Среди людей были, есть и будут те, кто считает войну единственно достойным занятием. Антов возьми или иверов. У них каждый мужчина – воин. Да и чубы те же. Думаешь, они исчезнут просто оттого, что ты возродишь забытые верования?

– Согласен. И больше скажу, всегда будут среди людей отщепенцы, те, кто жнет там, где не сеяли, выходит на большую дорогу. Вот с ними и станут бороться те самые прирожденные воины. Ведь их на самом деле мало. Большинство предпочтет мирный труд. Я ведь вам про другое толкую. Про то, что совершивший преступление должен быть наказан независимо от того, сколько у него денег и власти. А для этого само мировоззрение людей должно измениться. Да, будут войны, будут случайные жертвы. Но если ратники отвернутся от своего собрата по оружию, проявившего излишнюю жестокость, такие исчезнут сами собой. Потому что один на войне не выживает. Если у купца, дерущего с покупателей по три шкуры, откажутся брать товары, он разорится или вынужден будет установить справедливую цену.

– Это прекрасная картина, – кивнул Мятежник. – Настолько же прекрасная, насколько невозможная. Такого никогда не было и не будет.

– Много чего раньше не было! Проще сказать, что ничего не выйдет, чем попытаться что-то изменить. Но допустим, что ты прав и попытка сотворить подобное общество – пустая трата времени. Предложи другую цель, которой могло бы послужить наше учение.

– Искатель, брат, давай разберемся с убийцей, а потом сядем и неспешно поговорим. Может, чего и найдем.

– Не найдем! Искали уже. Нам нужна Ведьма. Я расскажу ей все, что узнал о прежних верованиях, о том, почему они пали. В ее таланте создавать из разрозненных фактов целостную картину, думаю, никто не сомневается?

Братья переглянулись. Мне не понравилось их замешательство. Император тихо произнес:

– Давай пока не будем впутывать сестру в это.

– Если хочешь, давай посмотрим на твою идею еще раз. – Мятежник развел руками. – Значит, мы должны стать этими, как их, святовиками… святошниками…

– Священниками, – поправил я. – Ты-то должен еще это слово помнить.

– Мой отец переписчиком не был, – возразил он. – Как мы можем учить вере других, если не верим сами?

– Не мы. – Я покачал головой. – Схимник создал наше учение со вполне определенными рамками. Этапы жизни, через которые мы проходим, очень важны. И не только для нас, но и для учеников.

– Это все и так понимают, – согласился Мечтатель. – Не понимаю, куда ты ведешь.

– Второе поколение было неполноценно. Посудите сами: если принять за истину, что все веры у всех народов уничтожил Схимник, то сама подготовка к этому заняла десятки, а то и сотни лет. А значит, когда он набирал учеников, ему была не одна сотня лет.

– Это и так понятно, – согласился Мятежник. – Даже если богоборцы – не его рук дело, само создание схимы наверняка заняло много десятилетий, а то и целый век.

– Значит, наш отец и дяди получили обучение с искажением. Иначе Псеглавец не был бы убит, ведь сама схима воспитывает во всех нас дух братства, сознание того, что мы делаем единое дело, и смерть каждого ослабляет всех.

– Разве? – усомнился Мечтатель.

– А вы на себя посмотрите! Ваши ученики гибли в междоусобице, но Мятежник решился отдать приказ убить тебя, лишь когда подумал, что от твоей руки пал Атаман. В нас тоже есть остатки искажения. И все же, остыв, вы объединились против неведомого убийцы, хоть доказательств невиновности друг друга у вас все еще нет, веских доказательств, а не косвенных, создать которые для схимника – не проблема. Но мы все еще враждуем, мы все еще не едины настолько, насколько нужно, чтобы стать духовными наставниками людей.

– Стройно рассказываешь, – кивнул Мятежник. – Мы и учениками враждовали часто, а вот в своих послушниках я этого не замечал.

– И я, – кивнул Мечтатель.

– Мои очень быстро сошлись, – подтвердил я. – И как-то сами собой заняли наиболее подходящие места во внутренней иерархии. Никаких споров, никакой борьбы за влияние. Нет, трения были, но в самом начале, до того, как новый ученик начинал постигать схиму. А после – ни-ни. Когда Малышка покинула остальных, Зануда был просто в гневе, но лишь оттого, что она разбила их единство. Зато когда она вернулась, радость была просто дикая. И тех, кто пришел с нею, мои ученики приняли охотно. Скажу больше – они влились в существующую организацию весьма органично. Каждый тут же нашел свое место.

– Искатель, что же ты нашел, брат? – Мятежник рассмеялся. – Ты, тварь такая, пришел, отвлек нас от дела и уже заразил своими идеями!

– Зануда, думаю, он – ключ к новой организации. Он действительно верит. А если надо, умеет увлечь за собой и остальных. Мне кажется, лишь четвертое поколение станет тем, что хотел видеть Схимник. И в этом своя мудрость. За прошедшее время сама память о прежних верованиях сотрется окончательно. Наши ученики войдут в мир, готовый принять их идеи как нечто новое, прекрасное.

– А мы? Где место нам в этой картине? – спросил Мятежник.

– Не знаю. Возможно, поймем, когда наши ученики станут схимниками. А может, когда они наберут своих учеников. Брат, даже если места нам не найдется, мы всегда можем запустить вспять процесс омоложения тела. Бесконечная жизнь видится мне тяжким бременем. Но я все-таки хочу своими глазами увидеть, как мир начнет меняться к лучшему. Ясно лишь одно – второй раз учеников набирать нам нельзя. Могут получиться те, кто жаждет крови братьев, подобно Охотнику. А может быть, мы станем следить за чистотой помыслов своих учеников. Ведь и они останутся людьми. Братья, Схимник дал нам Путь, а теперь у нас есть Цель. Теперь нам есть за что сражаться!

Мятежник встряхнул головой. Этот жест очень напомнил мне большую птицу. Казалось, этим резким движением брат хочет разложить по своим местам все, что я ему наговорил. Он оглянулся на учеников. Те сидели у костра, о чем-то тихо разговаривали. Мятежник словно пытался представить их на том месте, которое я обрисовал. Пытался, и все как-то не получалось у него.

– Я услышал тебя, брат, – наконец сказал он. – Не знаю, что возразить или добавить. Это надо хорошо обдумать. Прости, я был неправ, когда не хотел тебя слушать. Если кто-то из нас скоро умрет, понимание нашего места в мире должно жить. Но сейчас пошел бы ты к своим ученикам и объяснил, что в грядущий бой им вмешиваться не стоит.

– Добро, – кивнул я.

Уходя, услышал еще пару слов, сказанных тихо-тихо:

– Вот видишь, нельзя ему в этот бой.

– А как мы можем его не пустить? – тяжело вздохнул Мечтатель.

– Не знаю, но он должен выжить, что бы ни случилось. Кроме нас, об этом позаботиться некому. Сейчас схима – это он. Да и ученики его лучше всех подготовлены.

Гордец с Абреком ходили на охоту. Гиблое плато, где давно не ступала нога человека, привлекало множество дичи. Имперцы большей частью ее распугали, но осталось достаточно. Два опытных охотника в сопровождении четверки псов очень быстро нашли себе добычу. А еще и удалось обнаружить совсем свежий человеческий след. Оба сходились на мысли, что кто-то чужой бродит вокруг лагеря. У меня даже сомнений не оставалось, кто это.

Мы все собрались вокруг костра, от которого сейчас остались одни угли. Жарилось мясо, потрескивал капающий на угли жир. Есть никто не хотел, но все понимали: неизвестно, когда представится следующий случай. А уж мне перед боем точно надо основательно набить брюхо. Иначе потом придется, как Ловцу перед смертью, жрать ветки, листья, траву, чтобы предоставить телу материал для самовосстановления.

– Вы понимаете, зачем здесь собрались почти все выжившие схимники нашего поколения, – начал я непростой разговор.

– Ну а как же, – подтвердил Зануда. – Решили наконец-то поймать этого убийцу.

– Не просто поймать. Мои братья готовы его убить.

– А ты, учитель?

– Не знаю, – честно признался я. – Местью мертвых не вернешь. Гораздо важнее узнать причины. Все больно туманно. Неизвестно, уничтожив одного убийцу, не получим ли мы вместо него целую орду. Хотя не думаю, что подобных людей можно обучать ордами, но я давно привык не доверять простым решениям.

– И где наше место в вашем плане? – напрямик спросил Гордец.

– А ваше место – как можно дальше от поля боя.

– Как же так?! – воскликнул Барчук.

– Нет уж, мы уже один раз покинули тебя! – поддержала его Малышка. – Хватит!

– Ученики должны защищать учителя – это закон схимы! – воскликнул Самота.

– У схимы нет законов, – ответил я. – Обычаи – есть, а законов нет и, надеюсь, не будет. Раньше я не знал, брать вас с собой или нет, потому оставил лазейку, не отдав четкого приказа. Сейчас же приказываю вам не вмешиваться в наш бой с убийцей. А повиновение учителю, как вы все помните, один из краеугольных камней схимы.

– Это несправедливо, – возразил Зануда. – Нас снова отсылаешь.

– Никуда я вас не отсылаю. Останетесь в лагере, будете ждать меня здесь. Если вернется кто-нибудь из нас, значит, мы победили. А коли придет незнакомый вам схимник, делайте все, что угодно, только не хватайтесь за оружие. И это тоже приказ.

– Почему ты пренебрегаешь нашей помощью? – угрюмо спросил ант. – Каждый из нас отличный воин.

– Не в этом дело. – Я тяжело вздохнул. – Этот человек сумел подстроить все так, что схимники третьего поколения обратились друг против друга, и перебил большую их часть. Не знаю, может, он удачно оседлал случайное стечение обстоятельств, а может, сам их готовил. Но играл он и на наших чувствах, и на наших привязанностях, и на наших заблуждениях. Вы, может, и способны о себе позаботиться в предстоящем бою, но никто из вас не думал, что убийца попытается воспользоваться привязанностью учителей к ученикам? Как бы вы хороши ни были, Атаман и Бродяга пали в схватке с ним. А вы точно не лучше их.

– Но нас больше! – возразила Малышка.

– Это только хуже. Я могу представить слаженную работу Зануды, Барчука и Бешеной. Но остальные… сами по себе вы хороши, но все вместе будете лишь мешать друг другу. Мы же – схимники, братья, хорошо знаем друг друга. Мы втроем сможем действовать, как один человек, вы – нет. Надеюсь, это понимаете, отличные воины?

– Прости, учитель. – Гордец виновато потупился. Остальные тоже отводили взгляд.

– Давайте теперь о чем-то другом поговорим, – предложил я, весело улыбнувшись.

Напускная веселость не обманула моих учеников. Угрюмые лица, настороженные взгляды, на дне глаз – тревога.

– Ну же, – подбодрил я их. – Спрашивайте, что неясно. Сегодня можно.

– Это потому что завтра может быть не у кого? – напрямик спросил Кислота.

– В том числе и поэтому, – не стал я юлить.

– Тебе доводилось раньше убивать? – выпалил златомостец, сверкнув глазами.

– Тебе ли не знать? Часть жизни до схимы я был разбойником.

– Нет, я про другое. Убивал ли ты прикоснувшихся к схиме? Учеников, когда сам учеником был.

– Да. – Улыбка сбежала с моего лица. – Из третьего поколения подобным можем похвастаться только мы с Атаманом.

– Вы были тогда вместе? – оживился Самота.

– Мы дрались рядом и взяли по одной жизни.

– Вот теперь я все понял, – кивнул чуб. – Атаман никогда не доверял тем, кого не испытал в бою. А ты, Искатель, был единственным, кому он смог бы подчиниться. Это удивляло меня раньше. Да что говорить, он считал, что схиме я обучусь у тебя лучше, чем у него.

– Это давно было. За полгода до того, как мы с Экспериментатором ушли от людей, чтобы начать второй этап обучения. Наш учитель был весьма зол на Охотника за смерть Псеглавца. Считал, что брат погорячился, можно было решить все словами. Они не встречались, переговоры велись через нас, учеников. Посланцем Экспериментатора был Атаман, как лучший наездник. А кто из кузенов приносил вести от Охотника, я уже и не помню. Их тогда трое у него было – все, кто выжил в бою с Псеглавцем. А нас уже восемь, и схиму так или иначе постигли, насколько тогда могли. Только вот боевой опыт наш был из прежней жизни. А значит это что-то или нет – откуда мы знали? Я и сейчас не могу рассудить окончательно.

– Когда как, – пожал плечами Гордец. – На моей памяти среди обычных людей встречались бойцы, долго сопротивляющиеся псеглавцу.

– Так или иначе, а договорился Атаман о встрече учеников. Мы думали, что, лишившись послушников, Охотник не рискнет напасть на учителя, ну а они, видать, надеялись сократить наше количество.

– А Экспериментатору про то и не сказали, – хмыкнула Малышка. – Видать, не только в нас много лишнего своеволия. Ваше поколение таким же было.

– Сложно спорить, – согласился я. – Но у нас прямого запрета на это не было. Заспорили мы, кто с Атаманом пойдет. Он сразу сказал, что возьмет лишь одного. Трое на трое дети Охотника могли и не рискнуть. Не знаю, почему брат выбрал меня. С Мятежником, который считался вторым клинком среди нас, они не особо ладили. А Книжник сам отказался. Не нравилась ему эта затея, хоть Атаман и представил все как простые переговоры, а все понимали, что быть бою. Вот и отправились мы вдвоем. Их тоже двое приехало. Один вышел навстречу Атаману без оружия, как заведено было. Ну и брат саблю свою мне оставил. Говорили они, говорили. Ерунда, в общем. И так все понимали, к чему дело идет, но о чем-то спорили, кого-то обвиняли. И вдруг заметил я третьего краем глаза. В траве он заранее притаился, выждал момент – и попытался в спину Атаману выстрелить. А брат мой вдруг поворачивается ко мне, за голову хватается и кричит: «Ну все, понеслись кони в степь!» А я вижу – стрела вот-вот с тетивы сорвется. И двое других кузенов насторожились, подобрались. Тот, который с оружием, уже не скрываясь, руку на меч положил. Я Атаману саблю его бросил, сам наперерез стрелку кинулся. А брат оружие поймал так, словно только этого и ждал, и своему противнику одним взмахом грудь раскроил. Лучник выстрелил, да только перехватил я стрелу его самым острием сабли. Сам своей ловкости поразился. Налетел на стрелка. Недолго мы с ним дрались – зарубил я его. Атаман попробовал третьего догнать, да тот ушел. Быстро бегал, хоть, казалось, и был хромым. Бродяга это был. Вот с тех пор они с моим братом и не ладили. А Атаман потом еще спросил: «Ты откуда эту игру знаешь?» «Какую игру? – говорю. – Лучника я заметил. Стрела в спину – это не игры». Атаман тогда меня по плечу хлопнул и усмехнулся так странно… Вот только после этого, когда бою на саблях нас обучал, больше всего мне внимания уделял и в остальном рассказывал много разных воинских хитростей, которыми с другими не делился. А про игру он мне потом поведал. Да вон, если интересно, у Самоты спросите, он знать должен.

После обеда Самота и Абрек ушли подальше от лагеря. У них возник спор, кто лучше стреляет. Вскоре тишину нарушили звуки выстрелов. Не знаю, кто победил, но Самота отдал иверу одно из чубовских ружей. Может быть, проиграл, а может, просто поделился. Я же лег спать. Не сказать чтобы сильно устал, но перед боем телу следовало дать отдых. За лагерь я не беспокоился. Кем бы этот убийца ни был, а сунуться сюда среди бела дня он не решится. Три схимника с учениками – не та сила, которую стоит игнорировать.

Проснулся от чужого прикосновения. Рванулся. Напрасно. Двое держали меня за руки, двое за ноги. Схимники, не иначе. Простых людей я стряхнул бы, как щенят. Вокруг темно. Костер горел еле-еле. Почувствовал, как в рот мне засовывают кляп.

– Это – прежде всего, брат, – услышал голос Мятежника. – Голос – твое самое страшное оружие.

Стальная маска коснулась лица. На затылке щелкнул замок. Теперь от кляпа мне не избавиться. Из чего он, я так и не понял. Что-то мягкое, но достаточно плотное, чтобы даже схимник не смог сжевать. Кандалы плотно обхватили руки и ноги. Потом три обруча прижали руки к телу, еще два обхватили бедра и голени. Очень плотно обхватили, лишая малейшей возможности пошевелиться, вырваться. Сквозь прорези для глаз я наконец-то разглядел державших меня: Барчук и Гордец. Не оставалось сомнений, что остальные – тоже мои ученики.

– Вот так, брат, – усмехнулся Мятежник, глядя мне прямо в глаза. – Теперь ты не скажешь, что ни одно мое восстание не увенчалось успехом. Есть чем гордиться: я поднял учеников против схимника.

Хотелось выругаться, хотелось разорвать путы и отбить кое-кому голову. Да что толку?

– Не дергайся, Искатель. Это – те самые кандалы, которые Мечтатель готовил для Атамана. С умом придуманы.

Стервецы! В Золотом Мосту, значит, оставили кандалы! Значит, еще вчера братья это задумали, а то и раньше. Усыпляли бдительность показным согласием на мое участие в бою. Да, так провести Искателя могли только родные братья во главе с самым любимым, Мятежником, интриганом, мать его так!

– Я до конца не верил, что у нас получится, – прозвучал сзади голос Мечтателя. – Не спускайте с него глаз! Искатель на многое способен.

– Не волнуйся, дядюшка, присмотрим, – ответил ему Зануда.

Я лежал бесполезным тюком. Меня оставили недалеко от костра. Спиной ощущал жар огня, а на лице – дыхание приближающейся осени. Здесь, в горах, она наступала раньше. А вот в чувствах к братьям и ученикам я все никак не мог разобраться. Ярость и негодование прошли. Никогда не умел я долго злиться. Легкая досада на Мятежника. Именно на него, извечного бунтаря, сумевшего направить против меня тех, кому я доверял. Не верилось, что задумывалось все мне во вред. Хотели бы избавиться – нет ничего проще. Сейчас достаточно простой пули в затылок или кинжала в горло. И все равно чья рука будет его сжимать. Я беспомощен, как младенец. Крохи возможностей, которые у меня остались, позволяли только разгонять кровь по телу, не давая мышцам онеметь.

Кто-то подкинул дров в костер. Стало жарче. Все послушники сейчас собрались вместе. Сидели, ждали, переглядывались и молчали. Да и какие слова могли выразить происходящее? Схима поднялась на свою защиту. Схима наконец решила ответить ударом на удар. А я лежу здесь бесполезным куском мяса. Не то чтобы у меня были сомнения в братьях. Они, конечно, справятся. И все же меня отстранили от последнего боя. Решили все сами, не спросив, словно не схимником я был, а неразумным учеником.

– Мы после этой ночи разойдемся все, – услышал вдруг я голос Недотроги. – Как знать, увидимся ли еще. Брат, я не хотел бы, чтобы мы расстались врагами.

– А я на тебя зла давно уже не держу, – ответил Барчук. – Оставим прошлое прошлому. Мы теперь ученики схимников.

– И еще, брат, Вилецкое княжество – оно все-таки наша вотчина.

– Не поздно ли вспомнил об этом?

– В самый раз. Неизвестно, что дальше будет с Империей. Но мы – последние из правящего рода. И если Империя распадется, нам, а не кому другому предстоит позаботиться о наследии отца.

– Это – дело не завтрашнего дня.

– Но я хочу решить все сейчас. Хочу, чтобы ты знал: если заявишь права на престол княжеский, я не стану мешать. Уйду в сторону или займу место по твою правую руку, как пожелаешь.

– Почему? Ты ведь законный наследник.

– Разве это главное? Кровь отца – в тебе и во мне одинакова. А справишься ты лучше.

– Не знаю, брат, не знаю. Я был воеводой, но не более. Коли уж оба мы причастны к схиме, давай решим это, как подобает схимникам. Кто окажется лучше приспособленным для правления, тот и станет князем, как сейчас меж учениками заведено.

Их разговор прервал дикий крик. Он донесся откуда-то из разрушенного города. И звучала в нем смертная мука. Я с трудом узнал голос Мятежника:

– БЕГИТЕ!!!

Одно слово, с которым, казалось, из тела вышла душа. Оно подбросило учеников на ноги. А я понял: произошло самое ужасное – братья не выстояли.

– Всем к бою! – закричал Недотрога.

– Какой бой? Уходить надо! – возразил ему Абрек. – Что ты сможешь сделать против того, кто убил двух схимников зараз?!

– Дать вам время. Уходите, увозите своего учителя! Имперцы! – закричал он, заставляя всех умолкнуть. – Последняя воля Императора была в том, чтобы брат его Искатель уцелел любой ценой!

– Таков же был приказ Мятежника, – услышал я другой голос.

– Пусть ученики Искателя увозят своего наставника. Пусть те, кто слаб сердцем, бегут, спасаются. Верные сыны Империи встанут тут! Не к славе зову вас, а к смерти!

– Должны остаться все, кроме одного, – возразил Барчук. – Империя не Империя, а чем больше нас, тем дольше продержимся.

– Брат, мы – ничто. Главное – чтобы жила схима. Мы – считай что мертвые. Нового наставника нам не надо. А вы должны уйти, обучиться до конца. Послушайся меня хотя бы раз.

– На коней! – крикнул Самота. – Мы пойдем на юг, в наши чубовские степи. Там любого чужака за версту заметят.

Меня подняли сильные руки, перекинули поперек седла, привязали арканом, чтобы случайно не упал. Перед глазами мелькали отрывочные картины. Имперец с саблей на поясе – видать, из слободских чубов – передает Самоте повод своего коня. Они еле слышно обмениваются парой слов.

Двое антов и мой Гордец. Просто смотрят друг на друга, наконец один произносит:

– Расскажи, когда вернешься, всем расскажи, что не бежали мы от боя. Объясни им, ради чего мы жили и ради чего погибли. Пусть не считают нас отщепенцами. Ты ведь понимаешь, ты сумеешь растолковать.

– Быстрее, копуши! – крик Зануды. – Пока вы разговоры разговариваете, враг все ближе.

Он сидел в седле, пригнувшись к шее скакуна, и что-то разбойничье было в его силуэте, размытом на фоне костра. Конь под ним приплясывал, то и дело подымаясь на дыбы, словно передалось ему нетерпение седока.

– Я знаю, где ближайшее ущелье! – прозвучал голос Абрека. – Отступим через него в горы, затеряемся там!

– Я остаюсь. – Барчук. – Недотрога, брат, уходи ты.

– Тогда я с тобой. – Бешеная спрыгивает с коня.

Барчук обнимает ее, что-то шепчет на ухо. Девушка вырывается из его рук, голос звенит гневом:

– Вместе, любимый, вместе до конца. Если ты забыл, то я помню.

– На коней оба! – Крик Малышки, и в нем звенит сила схимы.

– Уходи. – Недотрога. – Поймите же, чем больше учеников Искателя спасутся, тем пышнее расцветет схима! Нам же иных учителей не надо. Мы сделали свой выбор!

– Брат, задержите его хоть ненадолго! – Барчук. – Не надо всем гибнуть. Когда поймете, что невмоготу, разбегайтесь! Нам главное – до гор добраться.

– Он выследит вас и там! – Недотрога. – Уходите к чубам. Не плутайте по горам! Спасение в скорости!

Кони рванули с места в галоп. Сзади я все еще слышал голос Недотроги, отдающего приказы:

– Арбалеты и щиты прочь! От них пользы никакой! От болта схимник увернется, а щит кулаком расколет! Встречаем его в разомкнутом строю и набрасываемся со всех сторон. Анты и ученики Мятежника, вы – опытнее всех, в бой вступаете последними.

– Почему?

– Мы попытаемся измотать его, насколько хватит наших жизней. И хватит споров! Сейчас надо действовать вместе. Один хрен все погибнем, не спешите, на всех смертей хватит.

– Плохо, – услышал я рядом тихий голос Самоты. – Нельзя вступать в бой с таким настроением. Если ждешь смерти, ее и получишь.

– Сторожевые псы антов уже мертвы, смерть им не страшна.

– Перед боем нельзя ожидать смерти! И жизни ожидать тоже нельзя! Надо верить в победу и ожидать только ее! Так заведено у чубов.

– Какая может быть победа в бою с таким противником?

– Бессмертных не существует! Непобедимых тоже!

Волчий вой ударил нам в спину. И теперь с голосом зверя его не спутал бы никто. Я различил вложенное в него человеком: страх, панический ужас, желание бежать без оглядки. Мои ученики пришпорили коней. Ночь была тихой. Казалось, все вокруг замерло, испуганно наблюдая за борьбой двуногих, которые не так часто тревожили эту дикую местность. Звуки слышны отчетливо. Даже я различил сквозь топот копыт отдаленный звон мечей. Даже неведомому убийце оказалось не под силу заставить учеников Мечтателя и Мятежника нарушить приказ, обратиться в бегство.

– Все, – вдруг произнесла Малышка.

– Что «все»? – переспросил Зануда.

– Они мертвы или разбежались. Я больше не слышу лязга клинков.

– Так мало! – в отчаянии воскликнул Абрек. – Быстрее, ущелье рядом! Не жалейте коней!

Ехать поперек седла – сомнительное удовольствие. Глотать пыль из-под копыт, чувствовать, как каждый скачок коня отдается ударом о жесткое седло. Веревки, которыми я был привязан, растянулись, так что приходилось еще и прилагать усилия, чтобы не соскользнуть на землю.

Горы надвинулись, нависли над нами подобно великанам из детских сказок. Гордец вдруг осадил коня. Его псы жалобно скулили, дрожали всем телом и жались к ногам скакуна. Только испуганные взгляды их были обращены не назад, а вперед.

– Глупо коня сравнивать по скорости со схимником, – устало произнес ант. – Враг обошел нас, поджидает в ущелье. Все бесполезно. Псы чуют его запах.

Остальные тоже остановились. Я не видел их лиц, но отчаяние сквозило даже в звуке дыхания. Их страх передался коням. Я чувствовал, как мелко дрожит лошадь подо мной.

– Мы не можем с ним сражаться, не можем от него убежать, – устало произнес Кислота. – И учителя вывезти отсюда мы не можем.

– Что ты несешь! – вспыхнул Зануда. – Струсил?!

– А что толку в нашем мужестве сейчас? Мы ничего не изменим.

– Хватит с меня! Я полжизни трясся от страха! А вторую половину пытался примириться со своим прошлым. И для чего? Чтобы этот неведомо кто пришел и вот так просто бросил меня на колени?!

– Надо разделиться, – твердо сказал Барчук. – Самота и Абрек поедут с учителем, а мы останемся прикрывать.

– Почему это я? – возмутился чуб. – Думаешь, хуже тебя дерусь? Думаешь, хромота мне очень помешает?

– Не городи ерунды. Искателя мы можем спрятать только на Сечи. Абрек проведет тебя через горы, а ты договоришься со своими братьями по оружию. Думаю, среди них есть те, кто хоть чему-то у Атамана научился. Другого места я просто не знаю. Потому и поедете вы двое. Слов Недотроги повторять не стану. Среди нас трусов нет, как не нашлось среди наших кузенов. Только вот еще Малышку попрошу уехать.

– Барчук, не надо меня опекать. Я давно выросла.

– Ты никогда раньше не дралась даже с простыми противниками. Сейчас не время начинать.

– Никуда я не поеду, – зарычал Самота. – Зачем? Чтобы, разорвав вас, он и нас настиг? Не стоит бегать от смерти – умрешь уставшим.

Впереди, словно подтверждая слова Гордеца, раздался волчий вой. На сей раз в нем звучала неприкрытая насмешка. Убийца играл с учениками.

– Хватит! Заткнитесь все! – Зануда спрыгнул с коня. – Самота, сам говорил, не такое настроение перед боем должно быть. Слезайте с коней! Все! Живо! В круг! Слушайте меня!

Ему подчинились. В такие моменты жизни, когда все пребывают в растерянности, человеку, хотя бы делающему вид, что знает, что делать, легко повести остальных за собой.

– Драться бесполезно, – попробовал возражать Кислота. – Я собрал информацию о смерти всех схимников. Нам не одолеть их убийцы. Его никому не одолеть.

– Дерьмо! Каждое слово – дерьмо! – прорычал Зануда. – Я не собирал информаций никаких. Мне плевать на твои выводы. Я не знаю непобедимых! И ты, Самота, тоже не знал, вспомни, вспомни свои слова! То, что ты сказал про смерть, – это не ты, а страх, который он вогнал в тебя. Это он говорит. Но я не хочу бояться. И про непобедимость его знать ничего не хочу. Сейчас мы войдем в ущелье. Мы убьем его.

– Нам не справиться, – возразил Барчук.

– Заткнись, брат! Не смей говорить такого! Мы его раздавим! Чтоб вас всех разорвало! Здесь и сейчас первый меч Вилецкого княжества, первая сабля Сечи, лучший из псеглавцев, капитан знаменитых «Серебряных шпор», Бешеная, с которой нет сладу, если ее посетит боевое безумие, один очень перепуганный и очень от этого злой голодранец из Тихой Замути. Кто сможет нам противостоять?

– А для меня, братец, найдешь меч? – тихо спросила Малышка.

– Нет! – возбужденно воскликнул Зануда, и в голосе его прорезались новые нотки. – Какой меч? Помнишь, ты жаловалась, что звон клинков всегда заглушает твою скрипку? Так эти слова были не менее вонючим дерьмом, чем те, которые сказал Барчук! Доставай скрипку! Играй! Заглуши мечи! Тебе удавалось вселить в сердца людей радость или тихую печаль парой звуков. Пусть сегодня твоя скрипка гремит! Ты хочешь драться, я вижу это в твоих глазах, чувствую. Так всели эту жажду в нас! Сохрани нашу решимость от влияний убийцы. Пусть волчий вой разобьется о твою песню! Ты сегодня самый важный боец! Многие из нас раньше не дрались плечом к плечу с остальными. Задай ритм для всех! Играй, Малышка, играй! Теперь ты знаешь, что такое душа! Выверни ее наизнанку, разорви в клочья! Не дай подавить наш боевой дух. Ант, ты самый старший из нас, командуй! Скажи, что мы можем сделать, чтобы раздавить эту гадину! Ты знаешь, умеешь. Может быть, забыл, но ты вспомнишь!

– Да не знаю я!

– Вы же псов своих против послушников натаскивали. Мне Малышка рассказала. Вот и представь, что мы – псы.

– Не выйдет ничего. Собаки привыкли действовать стаей. А мы? Ладно, вы с Барчуком и Бешеной…

– Не то! Ты веришь в то, что мы не можем победить убийцу! А должен поверить, что это нам по силам! Давай, ант! Барчук, помогай!

Речь Зануды была бессвязной, он часто повторялся, сам себе противоречил, но готов поспорить, в тот момент глаза его горели, и он заразил остальных своей уверенностью.

– У нас шестеро бойцов, – первым очнулся от оцепенения Барчук. – Всем сразу в бой бросаться нельзя. Бьюсь об заклад, ученики Императора и Мятежника так и поступили. И вместо того чтобы задавить противника числом, только мешали друг другу.

– У них не было времени подготовиться, – напомнил Кислота. – Страх отнял у них способность думать.

– Вот и не будем повторять их ошибок. Встретят убийцу двое. Я и Самота.

– Нет, – возразил ант. – С Самотой – все верно, хромота не позволит ему быстро передвигаться. Так что и бой вокруг него строить придется. Но ты – егерь. Вы с Занудой обойдете его и ударите в спину, когда остальные свяжут боем. А в лоб пойду я.

– Ты тоже должен уметь неплохо подкрадываться.

– Не думаю, что сравнюсь с обученным егерем.

– А что мешает нам троим обойти его? – спросил Зануда.

– Все верно, – тут же согласился ант. – Значит, мы бьем в спину. Самота и Кислота вяжут его, а Бешеная – в резерве.

– Почему я?

– Потому что в битве больно яростна. Твое боевое безумие может понадобиться, когда противник ослабнет, чтобы додавить его. А вначале, пока свежий, он легко обратит его против тебя.

– А я? – напомнил Абрек.

– А ты ученик всего два дня, – ответил Барчук. – Для обычного человека ты – хороший боец. Но у нас только под ногами путаться будешь. А потому выбери место повыше и засядь там, чтобы тебя не видели и не слышали.

– Может, пусть он учителя увезет подальше? – предложил Кислота.

– Нет, – возразил Зануда. – Разделяться нельзя. Убийца должен чувствовать, что Искатель рядом. Иначе он просто обойдет нас и настигнет Абрека. Лошади не вынесут, сами понимаете. И младший наш сам не отобьется.

– Мы рискуем учителем, – задумчиво проговорила Бешеная.

– Так и есть. И пусть все об этом не забывают. Отступать нам некуда, а проигрывать просто нельзя. Сейчас схима – это мы, новая схима, обретшая цель! Новорожденный младенец. И этот младенец очень хочет жить.

Я не знаю, что в это время думал наш противник. Наверно, ждал, что ученики мои или разбегутся в ужасе, или обреченно останутся на месте ожидать смерти. До сих пор всегда нападал он. Только не сейчас.

Самота отказался ехать верхом, сказал, что надо ногу размять, приноровиться к хромоте. Он шел плечом к плечу с Кислотой, иногда лишь ворчал, сожалея, что оставил любимого коня в ауле. Так и не довелось им в горы углубиться. А на тропах, по которым добирались до Гиблого плато, нет разницы, на каком коне ехать. Малышка шла за ними, сжимая в руках скрипку и смычок. Бешеная и Абрек вели в поводу коней, связанных в две вереницы. Где находились остальные, я не мог определить.

Вновь прозвучал волчий вой, но на сей раз ему ответила скрипка. Тихая мелодия разлилась в воздухе, успокаивая нервы, остужая панический ужас, вызванный голосом схимника. Малышка первая вступила в поединок за души своих собратьев по учению. Вступила без колебаний, прогоняя страх.

– Грай, сэстро, грай! – радостно воскликнул Самота. – Грай так, щоб нэбо трэмтило, щоб скэли танцювалы. Хай йому грэць, вбывци цьому! Щоб наша доля нас нэ цуралась!

– Я ничего не поняла, что ты сказал, – откликнулась девушка задорно, – но голос твой мне нравится!

Наш неведомый противник попробовал усилить воздействие. Вой даже меня больно резанул по ушам, но Самота ответил неистовым боевым кличем, выхватив саблю и воздев ее к небесам.

– Мы вжэ блызько, паскудо! Ховайся або тикай, якщо можэшь!

Я чувствовал это – состояние, которое возникает, когда ни впереди, ни позади ничего не осталось. Когда нынешний момент – самый важный, и отдаешься ему целиком, забывая обо всем. Даже о том, что чубовскую речь хорошо понимали только я да Кислота.

Он появился посреди ущелья, вышел с обнаженной саблей в руке и остановился, поджидая наглецов, которые столь неразумно бросили вызов убийце схимников. Мне удалось повернуть голову так, чтобы видеть ущелье. Да, этого человека, сейчас заливаемого светом луны, можно было принять за Мечтателя, равно как за меня и Мятежника. Все мы были худощавого телосложения, а разницу в росте не сразу и заметишь. Тем более когда убийца «примерял» лицо одного из нас.

Сейчас он решил взять мой облик. И лишь я различил некую неестественность в чертах лица, напряженные мышцы, застывшее выражение, почти никакой мимики. Только такой ценой схимник мог поддерживать «маску».

– Вам не терпится умереть? – Голос тоже похож на мой, только с легкой хрипотцой.

– Пожить нам не терпится, – ответил Кислота, опережая бойкого на язык чуба. – А ты не даешь.

– А остальные где? Мне казалось, вас больше должно быть.

– Не волнуйся, тебе и нас хватит.

Убийца бросил взгляд за спину учеников. Наши глаза встретились. Он рассмеялся:

– Не ждал от Мятежника такой услуги. Он сам связал Искателя, третьего по опасности схимника из мне известных. А теперь вы сами принесли его ко мне.

Самота атаковал внезапно, на середине слова. Подобной прыти сложно было ожидать от хромого чуба. А он резко сократил расстояние, тяжелая сабля ударила снизу, в живот. Сталь столкнулась со сталью. Запоздало ринулся вперед Кислота. Но подоспел вовремя. Убийца, отбив саблю Самоты в сторону, готов был располосовать ему грудь. Атака златомостца вынудила его защищаться.

И все же с первых движений мне стало ясно, как этот человек умудрился победить Атамана. Оружием он владел в совершенстве, двигался невероятно быстро. За какой-то миг превратился в размытое пятно, вынуждая двух учеников пятиться, отражая его хаотичные атаки. Его действий нельзя было предвидеть, просчитать, оставалось положиться на выработанные долгими тренировками рефлексы. А они, я знал, могут рано или поздно подвести.

Малышка заиграла громче. Ритм музыки изменился, стал каким-то рваным. Бешеная привязала коней к росшему неподалеку чахлому кустику, выхватила меч, но в бой вступать не спешила, хоть я видел, каких трудов ей стоило сдержаться. Абрек, взяв свое ружье на изготовку, а полученное от Самоты закинув за спину на ремне, полез вверх по крутой осыпи. Несмотря на приказ оставаться в стороне, ивер твердо решил поучаствовать в бою и сейчас просто выбирал хорошее место для стрельбы.

А Малышка играла. Сперва мне казалось, что она подстраивает свою музыку под ритм боя, под движения противников, но потом заметил – это они повинуются прихотливому течению мелодии, словно вплетаются в импровизацию талантливой скрипачки, двигаются в унисон музыкальной теме, в которой я легко выделил три линии. И вдруг – резкая диссонансная нота. Убийца замешкался, сам не понимая, почему это произошло, и сабля Самоты скользнула по его боку. Он вовремя отпрянул в сторону, порез оказался незначительным, и тут из тьмы вынырнул Зануда, нанося колющий удар под левую лопатку. Убийца развернулся к нему, сбивая клинок голой ладонью. Это почти удалось, но острие прочертило кровавую полосу на его предплечье.

А музыка гремела, появилась четвертая тема. И Зануда легко вошел в нее. Убийца попытался вырваться из липкой паутины, сотканной из звуков скрипки. Какое-то время его сабля стала невидимой, столь быстры были ее удары. Вновь нота, рушащая, казалось, достигнутую гармонию. Гордец буквально вырос за спиной убийцы. Широкий антский клинок ударил под колено. Противник поднял ногу, убирая ее из-под удара, хоть самого анта он еще не видел. Развернулся навстречу новой опасности. Псеглавец ударил ногой в живот в своей любимой манере.

Убийца не устоял на ногах, упал на спину, но тут же кувырнулся назад, вскочил. Ант налетел на него, перехватив клинок двумя руками. Воздух жалобно выл под его могучими ударами. Остальные обошли противника, вновь набросились с разных сторон. Сейчас они напоминали волчью стаю, которая изматывает жертву, оттягивая окончательную атаку до того момента, когда добыча уже не в силах будет отразить ее или уйти.

И все же убийца был лучшим из бойцов-схимников, которых мне доводилось видеть. Глупо предполагать, что удастся одолеть его без потерь. Он закричал! Нет, это был не «вопль гнева». Сейчас, когда мои ученики обступили его со всех сторон, этот прием стал бы смертельным. Каждый смог бы дотянуться до него клинком. Это был жуткий, нечеловеческий крик. Малышка сбилась, чуть не уронив смычок. Сети музыки растаяли, как ледяной узор на окне в оттепель. И убийца ударил ногой по голени Самоты, целясь в незажившую рану. Чуб попытался устоять и не смог, завалился набок. Я бы не удивился, если бы оказалось, что ногу ему сломали.

Противник ринулся в образовавшуюся брешь. Кислота и Зануда чуть не столкнулись, ошеломленные этим неожиданным маневром. Лишь ант не растерялся, продолжил атаку. Убийца пошел ему навстречу. Со стороны это выглядело так, словно его тело вдруг разорвалось на части, руки и ноги отделились от туловища, а когда собрались вместе, правая рука псеглавца была в плотном захвате. Хруст услышал даже я. Антский клинок упал, зазвенев на камнях.

– Гордец! – закричала Бешеная.

Девушка подхватила круглый щит и ринулась в бой. С другой стороны атаковал Барчук, тоже вооруженный мечом и щитом. Убийца выпустил свою жертву, дав ей осесть на камни следом за клинком. Теперь его атаковали только двое. Зануда и Кислота оказались в стороне, вовремя не сообразили, как помочь нападающим. Но те и сами неплохо справлялись. В первый раз на моей памяти Бешеная действовала абсолютно хладнокровно. Может, наконец-то научилась контролировать свою ярость, а может, сыграла роль вновь зазвучавшая музыка.

Они с Барчуком действительно смогли отбросить убийцу, наступали, тесня его щитами, а при каждой попытке сблизиться и расколоть щит рукой, как когда-то это сделал Механик в бою с имперцами, ловко подставляли под удар лезвия мечей. Убийца пятился, понимая, что, ударив по клинку, обратит свою силу против себя же. Зануда, опомнившись первым, подскочил слева, попытался повторить удачную атаку. И это стало ошибкой.

Убийца не стал уворачиваться. Позволил клинку пробить его бедро, а потом, уронив саблю, правой рукой перехватил руку с мечом. Одно короткое движение – и левая сомкнулась на горле Зануды.

– Стоять всем! – закричал он, и голос, хриплый, каркающий, уже не был похож на мой. – Я сверну ему шею, как цыпленку! Уберите скрипку!

Выстрел грянул, словно гром среди ясного неба, разорвав повисшую тишину. Абрек все-таки дождался своего часа. Он не очень хорошо дрался на клинках, хоть ножом и владел отлично. В долгих охотах, которые устраивали его кровники, лишь ружье спасало ивера. И он научился бить без промаха в самых разных обстоятельствах. Убийца попытался качнуться в сторону. Схимник быстрее даже пули, но Зануда, почувствовав его намерение, сам вцепился в противника мертвой хваткой обреченного, вознамерившегося забрать с собой в смерть и своего убийцу.

И все же пуля, которая должна была войти в затылок и разнести голову, как гнилую тыкву, всего лишь скользнула по виску, вырвав клок мяса. Но такая рана опасна и для схимника. Полуоглушенный убийца непроизвольно выпустил Зануду. Барчук и Бешеная налетели с двух сторон, отталкивая противника от своего брата. Мечи ударили с силой камнепада. Убийца отшатнулся назад, повернулся к ним спиной, собираясь бежать, а навстречу ему встал Абрек. Свое ружье он отбросил, красивым движением выдернул из-за спины чубовское, вскинул к плечу, взводя курок, и процедил сквозь зубы:

– Решил мозгами пораскинуть?

Кислота уже сообразил, что огнестрельное оружие их противнику в диковинку, несмотря на то что он его видел в действии в Золотом Мосту. Бывший ученик Механика тоже схватился за пистоли. Самота, приподнявшись на локте, сумел достать лишь один.

«Вопль гнева» взвился над горами, заметался меж стен ущелья. Одновременно раздалось три выстрела. И я знал: на сей раз все пули достигли цели. Убийца сам, ослепив и оглушив моих учеников, позволил им сравниться с ним в скорости. Оружие было нацелено, оставалось лишь спустить курки раньше, чем цель уйдет с линии огня.

Все медленно приходили в себя.

– Мы победили? – прохрипел Зануда.

Стальные пальцы схимника повредили ему гортань. Каждое слово давалось с трудом, но даже я видел, как его лицо сияет.

– Он ушел, – откликнулся Барчук. – Хоть крови налилось целое море.

– Я точно не мог промахнуться, – сказал Кислота.

– И я, – откликнулся Самота, попытался встать и, охнув, завалился. – Ой, лышэнько! Колы ж, нарэшти, в мэнэ знов будуть дви ногы? Чому останним часом зи мною трапляеться однэ и тэ самэ?

– Перелом? – спросила Бешеная.

– Да, кость вправлять надо будет. Идти не смогу точно. Сместилась кость сильно, может совсем уйти наружу, мышцы пробить.

– Кислота, ты случайно учителю своему прежнему в конструировании механизмов не помогал? – спросил Зануда.

– Ты преувеличиваешь, – откликнулся Кислота. – Чтобы ногу вправить, необязательно быть механиком.

– Да при чем здесь нога? Ты руки Гордеца не видел! Она вот лежит прямо перед моей мордой, и – веришь, нет – ни одного приличного слова на ум не приходит.

– Я вас, головотяпов, к своей руке еще и не подпущу, – проворчал ант.

– Гордец, да ты – стальной воин. Боль небось ужасная.

– Приятного мало. Что произошло? Когда он меня поломал, я сознание потерял.

– Мы победили!

– А что у тебя с голосом?

– То же, что у тебя с рукой.

– Он отступил, но жив, – проворчал Барчук, присаживаясь над покалеченным антом. – И это очень плохо. Мы показали все, на что способны, а убить его так и не смогли. В следующий раз он убьет нас.

– Если решится прийти, – возразил Зануда. – Мы его тоже неплохо покалечили.

– Для схимника это не раны. Он вернется.

– Мы тоже теперь знаем, на что он способен. Это победа, Барчук, победа!

Из темноты прилетел камень. Скрипка Малышки брызнула во все стороны щепками, оставляя в руках у хозяйки только обломок грифа.

– Залечь! – крикнул Барчук, падая на землю и закрывая щитом Гордеца.

Там, где только что была его голова, просвистел еще один камень. Абрек, только вставший и медленно приходящий в себя, метнулся за кучу камней. Выглядел он плачевно, весь залитый кровью, текущей из ушей. Белки глаз приобрели красный цвет от лопнувших сосудов.

– Зануда, Кислота, надо оттащить Гордеца! – крикнула Бешеная. – Мы прикроем.

Они с Барчуком сомкнули щиты, встали на колени, стараясь скрыться полностью и не высовывать голову. Камни тут же обрушились на них. Зануда и Кислота попытались действовать осторожно, дабы не потревожить искалеченную руку, но под постоянным обстрелом это было ой как непросто. Гордец стонал, закусив губу. Струйка крови стекала, теряясь в бороде. Каждый удар камня о щит сопровождался вскриком боли.

– Скорее, вы! – не выдержала Бешеная. – Я левой руки уже не чувствую. Щит долго не выдержит.

– Еще бы, – пыхтел Кислота. – Если Книжник стрелы голыми рукам метал сильнее, чем другие из лука.

Самота разрядил второй пистоль в сторону, откуда летели камни. Выстрелил наугад, просто чтобы напугать противника. Пороховой дым скрыл отступавших учеников, но рассеялся очень быстро. Чуб лихорадочно перезаряжал пистоли.

– Абрек, ты жив?! – крикнул он.

– Вроде бы да, но не уверен!

– Стреляй в него!

– В кого?! У меня перед глазами все плывет, в ушах шум какой-то, голова раскалывается. Кажется, мне отсюда не выбраться! Уходите.

– Как?! Я верхом сесть не смогу, Гордец тем более. Зануда, уводи остальных, мы останемся, только сумку мою с пистолями принеси.

– Вместе пришли – вместе уйдем, – прорычал в ответ бывший карманник.

Они наконец втащили псеглавца за камни. Кажется, он опять впал в беспамятство. Кислота кинулся перезаряжать свое огнестрельное оружие. Зануда обрезал веревки, которыми были привязаны кони, оттащил их в укрытие, и я потерял возможность наблюдать за ущельем. Мой ученик отцепил от седла арбалет. Барчук и Бешеная, шипя от боли, избавлялись от обломков измочаленных щитов. Их левые руки висели плетьми. Абрек вдруг что-то закричал на иверийском. Самота ответил ему на том же языке.

– Что там? – спросил Зануда. – Совсем плохо?

– Спрашивал, много ли пороха осталось. Говорит, если взорвать один большой камень, можно устроить неплохой камнепад. Ущелье завалит.

– А ты?

– А что я? Там направленный взрыв нужен. Я точно правильно взрывчатку не заложу. Не обучен.

– Да взрыв и так лавину обрушит!

– Пороха больше надо. Камень немаленький, говорит.

– А почему не на венедском?

– Убийца услышит – и поймет, что мы хотим сделать.

– Ну это точно. А с другой стороны, это – схимник, ему завал – не преграда. Выиграем немного времени, и все.

– Мне надо попасть к этому камню, – вдруг твердо произнесла Малышка.

– Зачем? – спросил Самота.

– Выманите его в ущелье, и я обрушу на его голову камнепад! – В голосе скрипачки прозвучала несвойственная ей жестокость.

– Как?

– Если дело лишь в одном камне, я уберу его. – Девушка встала.

– Куда, дурэпа! – Зашипев от боли, Самота прыгнул на нее и повалил. Свист камня сказал, что прыть его была не напрасной.

– Барчук, Бешеная, вы как? – спросил Кислота. – Еще прикрыть сможете?

– Я руки не чувствую, – отозвалась девушка. – И щиты он разбил.

– Может, стрельбой прикроем? – предположил чуб.

– Он не такой дурак – поймет, что видеть мы его не можем, палим наугад.

– Боюсь, выманивать не надо, – обреченно произнес Зануда, разряжая арбалет куда-то в ущелье.

Кислота осторожно выглянул. Темный силуэт, хорошо заметный в свете луны, двигался к ним. Походка его была неестественной, но, когда златомостец выстрелил, убийца легко уклонился.

– А мы ведь почти победили, – тяжело вздохнул Зануда.

– Бой еще не окончен, – процедил сквозь зубы вновь пришедший в себя Гордец.

– У нас не хватит сил отбить вторую атаку. Даже израненный схимник теперь возьмет нас голыми руками.

– Малышка, ты готова? – Псеглавец не обратил внимания на эти слова.

– Да, – твердо ответила девушка.

– Взять! – прорычал ант, откидываясь на спину и закрывая глаза.

Боль исказила черты его лица, но причиной ее была не искалеченная рука. Четыре огромных антских пса выметнулись из-за камней, стелясь в беге. Гордец понимал, что бросает на смерть свою собачью родню. Может быть, понимали это и умные звери. Но никто не усомнился, не дрогнул. И одновременно вперед и вверх бросилась Малышка. Она сейчас выжимала все из своих мышц. Так она не бежала даже по ровным улицам Золотого Моста от учеников Ведьмы, как неслась сейчас по горному склону.

Псы набросились на убийцу со всех сторон. Один тут же отлетел назад, получив мощный удар кулаком. Второй был разрублен саблей в прыжке. Третий умудрился вцепиться в левую руку, но убийца стряхнул его и пяткой раздробил череп. Последний укусил его под колено, пытаясь положить на землю. Убийца устоял и прикончил зверя одним точным ударом, отбросив пинком труп.

Самота приподнялся и выстрелил из двух пистолей. Противник ловко отпрыгнул. Он чувствовал, что это последнее, беспорядочное сопротивление уже не остановит его. И тут до моего слуха донесся низкий звук. Малышка все-таки проскочила. Запоздало поняв, что происходит, убийца бросился назад. Но горы уже содрогнулись от грохота камнепада. Огромные булыжники, больше ничем не удерживаемые, посыпались вниз, поднимая тучу пыли. А когда она рассеялась, прохода больше не существовало. Малышка и Абрек вышли из-под каменного козырька, под которым укрылись от ими же разбуженной стихии.

Если вы думаете, что все это время я просто наблюдал за происходящим, ошибаетесь. Конечно, сковали меня с умом. Кольца вокруг тела расположили так, что они мешали собрать силу мышц воедино и разорвать путы. Пришлось идти другим путем. Среди простых людей существуют умельцы, способные протащить руку сквозь браслет кандалов, вынув пальцы из суставов. Тем более такой прием несложен для схимника. Потому и оковы мои были очень плотными. Усложнялось дело тем, что свести руки вместе я не мог. А значит, приходилось буквально разбирать ладонь по косточкам, используя для этого ее же мышцы. Потом еще протащить ее сквозь браслет, оставив на нем большую часть кожи. Сделать это на скаку – нереально. Поэтому приступить к освобождению я смог, лишь когда мы остановились.

Зануда, отводивший коней, ничего не заметил. К добру или к худу, кровь смочила железо, дело пошло легче. Когда Гордец бросил своих псов в атаку, левая рука моя уже была свободна и более-менее действовала. Правда, пришлось блокировать большинство нервов. Боль от этого куска мяса без шкуры свела бы с ума кого угодно. А мне им еще надо было раздробить обручи, невероятно извернувшись.

Гордец, превозмогая боль, пополз ко псу, отброшенному ударом убийцы. Зверь еще был жив, тяжело дышал, но сил у него не оставалось даже на то, чтобы скулить. Я подошел к животному, бережно взял на руки и перенес к псеглавцу. Гордец поднял на меня испуганный взгляд. Только сейчас ученики осознали, что я освободился.

– Будет жить, – произнес я. – Займусь им позже. Собаки – не люди, их я врачевать не умею, но кое-что сделать можно. А остальное зависит от того, насколько он живуч.

– Ты спасешь мою руку? – тихо спросил Гордец.

– Обычно такие переломы не срастаются, – ответил я честно. – У тебя там все раздроблено. Хорошо, хоть суставы целы. Сделаю все, что смогу. В крайнем случае, когда станешь схимником, сам все поправишь.

– Значит, ты не отказываешься нас учить?

Послушники собрались вокруг меня. Все старательно отводили глаза, но чувства вины я в них не видел. Ответ на этот вопрос волновал всех.

– Вы – глупцы. – В моем голосе они уловили жестокость. – Глупцов надо не наказывать, а учить. Утешать никого не буду. Вы должны понимать, что смерть моих братьев – на вашей совести. Я могу понять Мятежника. Чувство противоречия всегда было в нем сильно. Но я считал, что уж вас-то я научил думать. Это относится к моим старым ученикам.

Я уже осторожно ощупал покалеченную руку. Признаться, с подобным раньше сталкиваться не доводилось. Казалось, обе кости попали в мельничные жернова. Удивительно, как они нигде не пробили плоть.

– Расслабь мышцы, – приказал я.

Запоздало вспомнил, что говорю всего лишь с учеником. Он не может блокировать нервы, ослаблять невероятную боль. Пришлось все делать самому. Нужные точки нашел легко. Ант расслабился, болезненная гримаса покинула лицо.

– Зануда, найди мне ровные палки, и побольше. Простым лубком здесь не обойдешься.

Увы, предгорья были небогаты деревьями. В конечном итоге пришлось пускать на лубок приклады арбалетов. Я сам расщеплял их пальцами, выцарапывал выемки так, чтобы лубок полностью обнимал руку. Иначе вся тонкая работа по собиранию кости воедино пошла бы псу под хвост. Ученики все так же стояли вокруг, наблюдая за моими действиями.

– Чего уставились? – поинтересовался я. – Займитесь ногой Самоты. Это вам по силам. Вернее, тебе, Зануда. Барчук, Бешеная, у вас без переломов?

– Без, – ответила девушка. – Только левые руки отбиты, словно кто кузнечным молотом поработал. Не рука – кусок мяса иссиня-черного.

– Конечно. Освободить меня перед боем никто ведь не додумался.

– Но мы же справились, – возразил Абрек. – И все живы.

– Малышка, ты как?

– Моя скрипка… – потерянно произнесла девушка.

Ивер вдруг воскликнул:

– Умница! Красавица! – обнял ее и расцеловал в щеки. – Какая скрипка?! Я тебе десять скрипок, сто скрипок привезу! Ты же всех нас спасла!

– Не я, – серьезно ответила та. – Мы сами себя спасли, все.

Деревянные части арбалетов полностью ушли на лубок. Я мог гордиться своей работой. Похоже, кости все же срастутся почти так, как надо. Большего мог бы достичь разве что Атаман. Руку пришлось закрепить жестко, чтобы Гордец не мог ею даже пошевелить. Самота уже встал на ноги, используя ружье как костыль, и довольно резво хромал.

Анта я погрузил в сон. В ближайшие несколько месяцев он даже по нужде не сможет сходить сам. Малышка занялась псом. Но все, что она могла сделать, – это туго перебинтовать грудь, чтобы скрепить сломанные ребра. Как-либо помочь в исцелении отбитых внутренних органов не смог бы и я. Пес либо выживет, либо умрет. Шансы равные.

– Найдите место для лагеря, – распорядился я. – Гордеца перенесите туда, только осторожнее. Зануда и Кислота, вы, как самые здоровые, можете начинать копать могилы. Абрек пусть прогуляется в старый лагерь. Возьми всех коней. Привезешь тела тех, кто погиб из-за вашей глупости.

– А ты, учитель? – робко спросила Малышка.

– Отлучусь. До утра не ждите. Позаботьтесь о еде.

Когда ученики скрылись в ночной тьме, я перешел на бег. Встречный ветерок приятно холодил. Я чувствовал, как слегка пощипывало левую кисть. Ее уже начала покрывать пока еще тонкая розовая кожица. Все-таки это несерьезная рана. До утра и следа не останется. Конечно, еще придется подождать, пока кожа загрубеет, но здесь уже ничего не поделаешь.

Я спешил в Запретный город, туда, где мои братья приняли последний бой. Мятежник успел предупредить учеников об опасности. Я надеялся, что он еще жив. Если убийца ошибся с моими последователями, недооценив их способности, почему бы ему не ошибиться и в определении живучести Мятежника. Да, я спешил и успел.

Брат еще не умер. Он лежал лицом вверх. Когда-то здесь была площадь. Еще можно заметить остатки камней, которыми ее вымостили строители города. Но между ними проросла трава. Слой почвы покрывал творение рук людских. Вокруг – развалины. Сейчас уже не скажешь, от каких зданий они остались.

Мятежник услышал мои шаги, но не пошевелился. Лишь веки дрогнули, открылись глаза, взгляд, полный боли. Да, брат был жив, но оставалось ему немного. Кровавая полоса пересекла горло. Само по себе ранение для схимника не смертельное. Но кто знает, насколько усугубил Мятежник повреждения, выкрикнув одно слово: «Бегите». Убийца вспорол ему брюхо. Внутренности лежали рядом, словно кем-то брошенный моток спутавшихся веревок.

– Ты все-таки пришел. – Каждое слово давалось Мятежнику с трудом. – Я не зря длил свои мучения, не давая погаснуть искре жизни.

– Брат, как же так?

Я присел, аккуратно поднял его голову, положил себе на колени. Мятежник вздрогнул всем телом.

– Не могу блокировать боль, – простонал он. – Не справляюсь. Помнишь, брат, каким я был? А сейчас хватает сил, только чтобы не дать себе истечь кровью, не потерять сознания и по крохам подпитывать мозг.

Да, то, что осталось от его тела, очень быстро пожирало само себя. Мышцы иссохли, кожа плотно обтянула череп. Сейчас Мятежник как никогда напоминал птицу. Черты лица заострились, нос стал еще длиннее, казалось, угловатые скулы и острый подбородок вот-вот пробьют кожу изнутри.

– Я думал, мы справимся, – простонал он. – Хотел защитить тебя, и ученики хотели. Не вини их, пожалуйста. Ты же знаешь, я могу быть убедительным во всем, что касается мятежей да восстаний. Они любят тебя. Все, даже новые.

– Я знаю, брат.

– Скажи, Искатель, а он мертв?

– Да, Мятежник, его убили. И не скажу, что это было так уж легко.

– Мне ли не знать. – Он попробовал улыбнуться, но вышла лишь ужасная гримаса. – Он пришел, приняв твой облик. Застал нас врасплох. Мы стояли с мечами в руках, не решаясь начать поединок. Он был так похож на тебя! Даже говорил так же, укорял. Мы чувствовали себя, как нашкодившие дети. И не заметили главного – когда он полоснул нас по горлу. Как же хорошо он владел оружием! Прости, брат, в какой-то миг мне показалось, что ты и есть убийца.

Он умолк, обмяк. Столь длинная речь отобрала почти все силы. Но Мятежник еще не все сказал.

– Искатель, он знал нас, как могут знать только братья. Мне это непонятно.

– Мне тоже. Прикинуться мной так, чтобы даже ты не заметил подмены… Не знаю, как это возможно.

– Но он ведь мертв, а ты жив. Признайся, брат, мое восстание против тебя достигло цели, пусть и не совсем так, как я хотел. Убийца мертв, а ты жив. Теперь судьба схимы лишь в твоих руках. Будь осторожен, брат.

– Еще есть Ведьма, – напомнил я.

– Прости, брат, – пробормотал он из последних сил. – Мы не говорили, боялись, что ты потеряешь разум, сразу схватишься за оружие и будешь убит, как остальные. Ведьмы больше нет. Она погибла в ту же ночь, что и Мизгирня.

Не могу сказать, что я почувствовал после этих слов. Ничего. Просто не поверил. Не могло так быть. Только не ее! Но потом пришло понимание: незачем Мятежнику лгать перед смертью. И говорить подобное, чтобы уязвить меня, он не стал бы. Все-таки мы были друзьями. Просто решил уйти, не оставляя недомолвок. Усилием воли я загнал все чувства куда-то внутрь.

– Эх ты, Мятежник. – Голос дрогнул, выдав меня. – Как же ты яро сопротивлялся идее возродить почитание богов. Знаешь, в чем истинная причина? Все мы считаем себя богами и не хотим других, которые нас вытеснят. Но при этом остаемся людьми. Отпечаток бессмертия на бренной плоти. Может, потому мы так легко умирали.

– Брат, я тебя не вижу, – прошептал он. – Это – смерть?

– Да, брат, это – смерть. И против нее ты не взбунтуешься.

– Искатель, я не хочу. Столько всего не сделал, рано, как же рано!

– Смерть всегда приходит рано.

– Искатель, расскажи мне сказку. Помнишь, когда мы были молоды и про схиму ничего не знали? Зато у тебя было столько чудесных историй! Помнишь, ты рассказывал их у костра ночью. А вокруг бородатые рожи. Каждый зачерствел в бесконечных стычках и пьянках. Они смотрели на тебя немного снисходительно, словно бы свысока, не хотели признаться самим себе, как нужны им твои рассказы. И я не мог признаться. Я ведь был мятежным, непризнанным князем. А сейчас я – это я. Без наносного. Искатель, неужели нужно умереть для того, чтобы стать собою?

– Да, брат, только так.

– А я не могу. Сколько я еще протяну? Искатель, мне страшно умирать.

– Знаю, брат…

Я погладил его по волосам. Осторожно, словно сына, которого у меня никогда не было и уже не будет, если не считать детей в схиме. Пальцы привычно нащупали нужные точки.

– Что ты делаешь, Искатель? – спросил он слабеющим голосом.

– Ничего, Мятежник. Передай Ведьме, что я любил ее. И попроси прощения. За то, что не спас…

Я не мог убить схимника. Но погрузить в сон – вполне. Мятежник пытался бороться с моим воздействием, но тех сил, что у него оставались, оказалось слишком мало. Сон. Мозг расслабляется и уже не может держать под контролем тело, продлевая подобие жизни. Легкие замерли, перестав насыщать воздухом кровь. Замерло сердце. Мятежник ушел.

А я продолжал сидеть, держа на коленях его голову. Да, мы не боги. Как и все люди, мы боимся смерти. Как и все люди, мы скорбим по ушедшим.

– Убийца! – закричал я. – Почему ты сдох так глупо и так рано?! Если бы мы сошлись сейчас, хваленое мастерство не спасло бы тебя от моей ярости!

Из-за гор показался краешек солнца. Я взвалил на плечи тела братьев. Копать могилы здесь было нечем. Наверно, убийца забрал их клинки. Дорога длиной в вечность. Мне, по крайней мере, она казалась бесконечной. Я шел и думал. О схиме, о тех, кого она лишилась, кто был единственной моей семьей, о том, что изменилось бы, не стань они оберегать меня от опасности встречи с убийцей. А еще о том, что почти век, который мы прожили, – этого достаточно, чтобы привыкнуть к собственному бессмертию, но все равно так мало, чтобы сделать все, что хотелось. Человек – странное существо. Покой – не для него. Завершив одно дело, он думает уже о двух следующих. И я исключением не был.

Лагерь встретил меня свежим могильным холмом. Пострадавшие в бою с убийцей спали, кроме Самоты. Чуб сидел, привалившись спиной к седлу, и пил что-то небольшими глотками из фляги. Поникшая Малышка, задумчивый Зануда, хмурый Абрек, похожий на беспробудного пьяницу со своими красными глазами, унылый Кислота.

Они позаботились о могиле для моих братьев. Но я не спешил предать тела земле. Сел на корточки напротив златомостца и сказал:

– А теперь рассказывай, как погибали схимники.

– Я уже все рассказал, – вяло ответил он. – Нечего добавить.

– Про всех рассказывай! – повысил я голос.

– Учитель, это я видела ее смерть, – произнесла Малышка. – Ты ведь хочешь услышать про Ведьму?

– Рассказывай! – рявкнул я.

Слово за словом вытягивал из нее подробности и не чувствовал, как по щекам катятся слезы. Сколько же я не плакал? Что я мог поделать? Поздно гадать. Я виновен, потому что не сделал абсолютно ничего. Все выжидал, наблюдал. А теперь ее нет. И ждать нечего. Одиночество. Сейчас я чувствовал его особенно остро. Последний схимник третьего поколения.

Под конец отобрал у Самоты флягу и ушел хоронить братьев. Ученики испуганно смотрели вслед. Еще бы, таким они Искателя еще не видели. Я не стал насыпать холма над могилой. Пусть никто и никогда не найдет места, где обрел покой второй Император венедов и его самый страшный противник. Люди все равно не поверят, что были они братьями и похоронены так же, как сражались в своей последней битве, плечом к плечу.

Флягу опорожнил одним глотком. Крепкое чубовское пойло должно было обжечь, но этого я не почувствовал. Как и опьянения. Даже хмельное питье отступилось от последнего схимника, не желая связываться. Можно было самому сделать себя пьяным, но что это изменит?

Паслись стреноженные кони, спали ученики, измученные прошедшей ночью. Бодрствовали теперь лишь Зануда и Кислота, то и дело окидывая взглядом окрестности. Но кто бы мог появиться на Гиблом плато?

– Завтра ищите место, где мы могли бы разбить лагерь на долгое время, так, чтобы недалеко от воды, и желательно, чтобы рощица поблизости, – сказал я им устало.

– Мы здесь так долго пробудем? – удивился Зануда.

– Лет тридцать, – ответил я. – Ученики набраны, среди людей мне больше нечего искать. А Гиблое плато неплохо подходит для второго этапа вашего обучения.

Вечером Абрек подстрелил нескольких кроликов, которые, как оказалось, водились здесь в изобилии. Малышка хотела заняться приготовлением еды, но Зануда настойчиво отстранил ее. Раньше девушка этим не занималась, так что доверия особого как повариха не внушала. Зануда же подошел к готовке основательно. Не поленился найти знакомые корешки и травки, которые были пущены на приправу. Конечно, большого простора для фантазии ему не оставалось. Но каша со свежей крольчатиной – великолепная еда.

После ужина каждый занялся своими делами. Барчук и Бешеная сидели чуть в стороне, обнявшись, о чем-то тихо говорили. Гордец опять заснул. Самота извлек из переметных сумок саблю Атамана и сейчас любовно оттачивал ее лезвие, сводя щербины, оставленные последним боем. Давно собирался он это сделать, да все руки не доходили. А сейчас с поломанной ногой больше и заниматься-то нечем. Малышка не знала, куда себя деть, а потому в который раз чистила песком и так уже блестевший котелок. Видно было, как девушке не хватает ее скрипки. Остальные просто сидели, глядя в огонь. Они все еще не могли до конца осознать, что же с ними произошло.

Незваный гость вышел к нашему костру неспешно. Кислота схватился за пистоль, Зануда потащил нож из ножен. Абрек взвел курок ружья. Я встал навстречу гостю, закрывая своих учеников от него. Схимник. И не послушник, это точно. Пришелец выглядел странно. Одежда простая, но потрепанная, сквозь прорехи видно множество ссадин. Голова повязана косынкой. Голубые газа с хитрым прищуром медленно прошлись по всем, словно ощупывая. Под мышкой незваный гость нес какой-то сверток.

– Кто таков будешь, мил-человек? – поинтересовался Зануда.

– У меня не к тебе дело, а к твоему учителю, – хрипло промолвил пришедший.

Он встряхнул свой сверток. Два меча взмыли в воздух. Один вонзился в землю у моих ног, другой – у его. Я узнал этот голос, узнал манеру движений.

– Ты что, вообще умирать не обучен? – спросил я.

– Убивать хорошо учили, а умирать – забыли, – ответил он. – Искатель, я перебил все твое поколение, искалечил твоих учеников, уничтожил возлюбленную. Почему же мы до сих пор не сошлись с оружием в руках?

– Пришел бы утром – сошлись бы, – ответил я. – А сейчас уже остыл. Вернулась способность думать.

– Я вызываю тебя на поединок.

– Это уже было. Вон Барчук не даст соврать.

– Ты не понимаешь, Искатель. Или деремся мы, или я убиваю всех, кто здесь находится, включая коней, псов и даже попугаев, если таковые имеются и если вы знаете, что это вообще такое.

– Тебе ведь надо, чтобы я первым взял меч? – Я усмехнулся. – Как ты осторожно его принес, старался даже не коснуться. Не в этом ли дело? Не оттого ли так жестоко убивал ты моих братьев и сестер? Чтобы любой схимник, когда узнает в тебе убийцу, первым схватился за оружие, не помня себя от гнева?

– Ты всегда был умен, Искатель.

– Иначе ведь у тебя ничего не выходит? И вчера камнями ты кидался, потому что думал, что боль учеников вынудит меня взяться за меч. Разочарую: я бы взялся, да не мог.

– Хватит разговоров.

– Нет, убийца. Мы с тобой будем говорить. Мало того, ты ответишь на все мои вопросы. И только тогда я возьму в руку клинок первым, обещаю тебе. Но не раньше, чем посчитаю, что разговор окончен.

– Это глупо и неуместно.

– Ты сумел убить всех, навязывая им свои условия, так ведь? Но чтобы убить меня, придется принять мои.

– Хорошо, я согласен. – Еле заметная нотка неуверенности в голосе.

– Садись.

– Зачем?

– Мне так больше нравится.

– Об этом уговора не было.

– Боишься? Ну как знаешь, а я сяду.

Присел на землю, стараясь даже краем глаза не поймать света костра, который тут же ударил в глаза моему собеседнику. Я уловил судорогу мышц. Он дернулся к мечу, решил, что я специально ослепил его, чтобы напасть, но тут же сообразил, что ошибся.

– Как тебя зовут?

– Это зачем?

Каждый вопрос настораживал его. Нетрудно догадаться, что кто-то предостерег убийцу от разговора со мной. Просто сейчас у него не оставалось выбора.

– Нет, дружок, так у нас дело не пойдет, – усмехнулся я. – На вопросы надо отвечать. Во-первых, с тебя не убудет. А во-вторых, я преподношу тебе на блюдечке жизнь последнего схимника. Неужели за это не могу удовлетворить хотя бы свое любопытство?

– Мусорщик, – тихо произнес он.

– А мы все, стало быть, мусор. – Я рассмеялся. – Кто же тебе вдолбил это в голову?

– Учитель. Другого его имени я не знаю.

Хорошо, очень хорошо. Последний вопрос был риторическим. Но Мусорщик не просто ответил на него односложно, как делал раньше, а все разъяснил. Манипуляции голосом очень сложны, не всегда надежны, я ведь это уже говорил. В десятки раз сложнее осуществлять их со схимником.

– А как тебя раньше звали, до схимы?

– А разве есть что-то до схимы? – Неподдельное удивление на лице.

– Самота, будь добр, отложи саблю и подкинь дров, а то ночь больно холодная, – небрежно бросил я через плечо.

– Учитель, а это не может сделать кто-то с двумя ногами? – возмутился он.

– И то верно, прости, забыл, ну тогда продолжай точить саблю. Зануда, сделаешь?

– Конечно, – откликнулся тот.

– Значит, ты ничего до схимы не помнишь? – задал я очередной вопрос.

– Искатель, зачем эти дурацкие вопросы? – возмутился Мусорщик. – Ты же сам знаешь, чтобы раскрыть всю мощь схимы, человека надо обучать с рождения. Ты ведь так же делал. Просто таланта учителя у тебя нет, вот и послушники твои так слабы.

– Действительно. А я думал, дело в них.

Странные идеи в голове у этого Мусорщика. Все наоборот. Но кто мог его сотворить? Третьему поколению такое точно не по силам. С младенчества. Нет, для этого надо пройти путь учителя и встать на него вновь, уже с полученным опытом. Это я чувствовал по себе. Значит, за Мусорщиком стоит кто-то из второго поколения.

– Как тебе это удается? – спросил я. – Просто не могу поверить, что все обнажали против тебя клинки первыми.

– Необязательно делать все самому. Механика, к примеру, убил один из учеников Паучихи. Я лишь помог ему пробраться к тому складу. Проще всего с такими, как Отшельник. Даже если бы он не схватился за меч, «печать убийцы» делает свое дело. Легче всего с теми, кто только что повесил на пояс оружие. Когда они делают это в первый раз, переступают через внутренний барьер. В них рождается готовность убивать. Для меня этого уже достаточно. С теми, кто носит оружие давно, чуть сложнее. Готовность эта в них потихоньку гаснет. Они сживаются с новым состоянием, находят новую точку равновесия. Ты понимаешь, о чем я?

– Да, понимаю. Запрет на убийство в них снова укрепляется, так ведь? Они со временем учатся применять оружие, не желая убить.

– Да, ты сообразителен. Но они охотнее вступают в бой. Главное – дать им почувствовать, что меня можно одолеть, распалить, а потом отрезать пути к отступлению.

– То есть повредить голосовые связки?

– Да. А если сам убить не можешь, нужно заставить сделать это других, как с Ловцом.

– Тоже неплохой способ. – Я кивнул. – Но зачем это тебе?

– Так хочет учитель. Схима – ошибка. Вместо того чтобы служить людям, вы лишаете их права выбора, создаете и рушите империи, развязываете войны. Тысячи жертв, поруганные судьбы. Вы забыли, что всего лишь люди, и корчите из себя богов.

– А ты? Разве ты не таков?

– Я не убивал простых людей. Не нападал первым на учеников. Я – всего лишь мусорщик. И дело мое – собрать мусор и выбросить на свалку.

– Значит, когда меня не станет, смерти прекратятся? – уточнил я.

– Конечно. Ты – последний, кого мне надо уничтожить. После этого мир очистится от вашей скверны, а люди заживут спокойно, совсем как до того, когда первый из нас открыл схиму.

– Твоя задача невыполнима. – Тембр моего голоса изменился едва заметно.

Это было странно и волнующе. Как проникновение лазутчика во вражеский лагерь. Мой голос крался сквозь выставленные Мусорщиком защитные барьеры мелкими шажочками. Один неосторожный звук мог все испортить.

– Моя задача почти выполнена, – возразил он.

– А ты подумай. Есть антские псеглавцы. Кто сможет с уверенностью утверждать, что им не по силам когда-нибудь пройти тот же путь, который одолел Схимник, тот самый, первый, основатель. А еще богоборцы. По моим прикидкам, у них другие способности, но они тоже от схимы. Рано или поздно найдется талантливый человек, который сам откроет то, чему мы с тобой столь долго и кропотливо учились.

Он хотел что-то возразить, но я не дал перебить себя. Только не сейчас, когда я пошел в решающее наступление.

– Ты ведь понимаешь, что всех их не уничтожить. Их слишком много. Такая охота рано или поздно откроет тебя, вызовет противодействие. Да и многие ученики, в том числе и мои, уже способны со временем открыть для себя схиму во всей ее полноте. Пусть это займет гораздо больше времени. Но если хоть один додумается, как происходит процесс омоложения…

Тонкая струйка крови потекла по щеке из-под косынки, повязанной на голове Мусорщика. Он ослабил контроль за мышцами, не дававшими открыться ранам. Значит, уже полдела сделано.

– Они не смогут! Да, Искатель, ты многому меня научил. Например, тому, что сила схимника не только в крепости рук и скорости ударов. Но еще и в умении увлечь за собой других, учеников, простых людей. Но всегда приходит момент, когда надо столкнуться с противником грудь в грудь. И тогда все твои уловки оказываются бесполезны! Зря полагаешься на учеников!

– Я еще не все сказал, Мусорщик. Ты считаешь, несмотря на все услышанное, что на мне борьба со схимой закончится?

– Так и есть! – Он уже кричал, плохо контролируя себя. – Схимник умер сам, ушел, посчитав, что его дело сделано и учение сможет развиваться без присмотра. Второе поколение пало. Остались только мы!

– А еще твой учитель, – напомнил я. – Последним падешь ты. Мусор убран – в Мусорщике нет нужды. Учитель уничтожит тебя. Ему это наверняка не составит труда. Ведь в тебе столько к нему почтения, а на руках столько крови! Но и после этого схима останется. Ведь убить себя твоему учителю не по силам.

– Это бессмыслица! Ты хотел ответов на вопросы! Зачем же все это рассказывать?

– Чтобы ты подумал – возможно, не стоит убивать тебе подобных направо и налево ради недостижимой цели? Может, не стоит играть в игру, в которой ты лишь пешка? Ты много навредил, но все еще не поздно исправить!

– Нет, я пришел убить тебя! И я убью тебя!

– Да задумайся наконец, остолоп! – Я вскочил на ноги, заставив его вновь дернуться к мечу. – Может, кроме того, что вдолбили тебе в голову, есть другие точки зрения. Может быть, стоит с них хотя бы попытаться взглянуть на создавшуюся ситуацию?

– Нет, – ответил он, и в голосе прозвучала твердость. – Я – Мусорщик, а не Думатель. А ты – мусор. Ученик должен повиноваться учителю. Воля учителя, чтобы ты умер.

– Чтоб тебя! – Я подпустил в голос панических ноток. – Говорили-говорили – и вернулись к тому же! Я тебе про то, что нужно понимать, что делаешь, а ты – закусил удила, и понеслись кони в степь!

На последних словах я повернулся к нему спиной и сдвинулся так, чтобы собой прикрыть Самоту от взгляда Мусорщика. Сабля Атамана, которую умный чуб так и не выпустил из рук по моему приказу, сверкнула, пролетев над костром. Но мой противник этого не заметил. Прав был Атаман: нельзя ночью смотреть на огонь. Я поймал клинок и, развернувшись, ударил с потягом. В последний момент Мусорщик одновременно попытался схватить меч и отшатнуться, но, ослабленный моими стараниями, его контроль над собственным телом так и не восстановился полностью. Голова взлетела странным шаром и упала в траву. Тело еще какое-то время стояло на ногах, фонтанируя кровью, а потом осело на землю.

– Самота, почисть саблю. – Я бросил клинок чубу. – Думаю, Атаман тобою гордился бы.

– Но как? – только и выдавил из себя Зануда.

– Врага надо изучить, прежде чем на него бросаться. Я пообещал, что возьму клинок первым, так и сделал. Предупреждать же его о том, когда это произойдет, не обещал. Я ведь говорил, что не люблю брать в руки оружие, но умирать мне нравится еще меньше. И подкиньте еще дров. Боюсь, на сегодня это не все гости. А ты, Малышка, брось этот котелок. Мне понадобится твой слух.

– Если ты о том, кто идет к нам, то он уже близко, – ответила девушка. – И даже не скрывается.

Человек, закутанный в плащ с капюшоном, вышел из темноты, чуть поеживаясь.

– Рано холодать стало, – сказал он.

– Почти тридцать лет не виделись, – произнес я, не глядя на него. – Садись, погрейся.

– Ты знал, что приду именно я? – спросил он, протягивая руки к костру.

– Конечно, учитель. Мятежник сказал интересную вещь: убийца знал нас слишком хорошо. Так может знать брат… или наставник.

– И все же ты его одолел.

– Это потому, что ты внушил ему недостаточное уважение к моим умениям трепать языком.

– Не очень честно, Искатель, не находишь?

– Нет, не нахожу. Это не менее подло, чем вызывать на поединок того, кто заведомо слабее. Когда жизнь на кону – это не соревнования в мастерстве, а война. Она, как известно, в средствах неразборчива. А где-то глубоко внутри я так и не поднялся выше разбойника. Подлые удары – это мое. Надо же, Мусорщик. Учитель, ты ведь обучал его с рождения. Разве это не нарушение обычаев?

– Что толку в обычаях, если сама схима – ошибочный путь, – ответил он. – Эксперимент не удался, пришлось уничтожить результаты.

– Вот как. Значит, все мы для тебя не люди, а результат неудачного эксперимента? Вон видишь, два меча торчат в земле? Возьми один из них и заверши эту чистку. Сопротивляться не стану. Интересно посмотреть, как ты убиваешь сам. Да и рука на учителя не поднимется.

– Искатель… – Я услышал неуверенность в его голосе.

– Не можешь своей рукой? Тоже предсказуемо. Конечно, тебе плевать на все смерти тех, кто считал тебя отцом, на их боль.

– Схимники способны блокировать боль. Поверь, не жестокость причина всех издевательств. Ты, Мятежник, Мечтатель. Вы трое слишком чтили обычай, запрещающий оружие. По-другому никак.

– Да уж, мы для тебя лишь фигуры на доске? А Мятежник умер на моих руках. И я видел его боль, чувствовал, как свою.

– Теперь ты и меня убьешь, Искатель?

– Поднять руку на учителя? Какой пример я подам ученикам? Нет, Экспериментатор, живи дальше, если сможешь.

– Ты всегда был другим, сын мой. И, глядя на тебя и твоих детей, я понимаю, что, может быть, у схимы еще есть шансы. Ты не повторил моих ошибок, не стал навязывать силой свое понимание справедливости. И потому я не стал вмешиваться в ваш с Мусорщиком поединок. Победил сильнейший, да будет так. Мое время ушло. Жаль. Но я не могу убить себя сам.

– Что-нибудь придумаешь. Ты всегда был хитер и изобретателен.

– Я бы на твоем месте воспользовался шансом. Вдруг завтра в голову мне придет идея нового эксперимента.

– Поверь, нам они уже не страшны. Спасибо, учитель, я усвоил последний урок: все мы смертны, и за схимниками нужен контроль. Вот чем должны заниматься наставники, когда их послушники закончат обучение. Это станет целью моей жизни. Но делать это я буду не так, как ты. Еще не знаю как, но мы найдем все вместе.

– И это все, Искатель? – В голосе его я услышал отчаяние.

– Отчего же все? Можешь переночевать у нашего костра. А утром уходи. Я избрал Гиблое плато для дальнейшего обучения своих детей. Сам понимаешь, ты будешь только мешать.

– Где же твоя справедливость?! Где воздаяние любому преступнику, кем бы он ни был?! – воскликнул он. – Я слышал об этих новых идеях. Почему же ты им противоречишь?

– Потому что для тебя смерть – не воздаяние, а освобождение. Живи, Экспериментатор, живи, если сможешь, после всего, что сделал. Я ведь вижу – то искажение, которому ты поддался, еще не до конца убило в тебе схимника. И значит, рано или поздно чаша раскаяния переполнится. Тогда ты найдешь смерть, но без меня.

Тихо пылал костер. Пофыркивали дремлющие кони, пытался устроиться поудобнее у костра схимник из второго поколения, но сон к нему не шел. Покалеченный пес подполз к Экспериментатору и прижался теплым боком. Я заметил, что шерсть у молодого зверя совсем седая. Зверь не понимал, что сейчас пытается согреть того, кто стал причиной его нынешней беспомощности.

Я подошел и ласково погладил его по ушам, поймал благодарный взгляд. Пес робко завилял хвостом.

– Кости срастутся, раны затянуты, – тихо сказал я ему. – Человек – тварь более живучая, чем даже твое племя. А тем более мы, схимники, не такие, как все. Ведь у нас теперь есть кроме нашего учения, нечто большее. У нас есть цель и путь к ней. И мы пройдем его.