ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Насколько нравилось Хельги заниматься научной работой, настолько не вдохновляла преподавательская деятельность. Лекции, семинары, студенты – без всего этого он прекрасно обошелся бы. Беда, что профессор Донаван занимал сходную позицию, а потому беззастенчиво сваливал на ассистента все, не выходящее за рамки приличия и здравого смысла.
Нелегко, ох нелегко приходилось бедному магистру Ингрему.
Полноценно готовиться к занятиям он не мог по объективным причинам, но его утешало одно: если студенты усвоят хотя бы то, что помнит он, уже хорошо. А для углубленного изучения предмета существует библиотека. Хуже обстояло с внешним видом. Студентам ведь не станешь объяснять, почему в то время, как в Уэллендорфе стоит чудесная солнечная золотая осень, преподаватель является на занятия мокрый насквозь и оставляет на паркете ошметки грязи с сапог.
Один раз в Уэллендорф он прибыл прямо из боя – неподалеку от Кноттена они с товарищами нарвались на разбойников. Внешность Хельги тогда не выдерживала никакой критики – немудрено, что некоторые студентки даже испугались. И как назло, в аудиторию угораздило заглянуть главного недоброжелателя Хельги, профессора демонологии, мэтра Уайзера. Тот не преминул пожаловаться в ректорат, что ассистент Ингрем своим внешним видом порочит доброе имя учебного заведения. Хельги ожидал худшего, но за него, к большому удивлению, вступился не кто иной, как профессор Перегрин.
– Мы, разумеется, можем обязать ассистента Ингрема заниматься своим внешним видом, а не другими делами, но, боюсь, в этом случае наше учебное заведение очень скоро прекратит свое существование, – изрек маг загадочно и зловеще.
Для Ученого Совета слово мэтра Перегрина значило куда больше замечания коллеги Уайзера. Хельги оставили в покое. Но ему все равно было очень неловко.
После Совета он зашел поблагодарить мэтра Перегрина. Тот сидел в своем кабинете за огромным дубовым столом, нахохлившийся и постаревший.
– Люди – неблагодарные твари, мальчик, – сказал профессор печально. – Они не помнят добра. В этом их беда.
Хельги смутился. Он не знал, как себя вести, согласно кивать или, из вежливости, защищать людей. Подумал и сказал тихо:
– Это не только люди. Все такие.
– Увы! Мир наш несовершенен. Возможно, существуют другие, лучшие?
Хельги представил автомобильную пробку в районе Лубянки и ответил с большой убежденностью:
– Нет. Другие еще хуже. – Потом вдруг вспомнил теткины пирожки, почувствовал, что не ел уже больше суток, и добавил невпопад: – Хотя еда там вполне приличная.
Даже интересно, почему в присутствии мэтра Перегрина он всегда вел себя как идиот?
Миновав разбойничьи леса Кноттена, темные и зловещие, путники вышли к исконным землям дис. Теперь можно было бы расслабиться, перемещаться без опаски. Какой злодей рискнет выйти на промысел там, где обретаются дисы? Для маленьких девчонок-дис нет лучше забавы, чем выследить разбойника и гонять его по лесам, пока совсем не затравят. Порядочных существ они не трогают – от матерей влетит. Поэтому земли дис – одно из самых безопасных мест Староземья и окрестностей.
Хотя Меридит была на этот счет несколько иного мнения. Как можно считать безопасным край, кишащий тетками, каждая из которых видит своим высшим долгом наставлять племянницу на путь истинный? И это не принимая в расчет бабок и сестер разной степени родства, озабоченных той же проблемой.
И все они, и тетки, и бабки, и старшие сестры (некоторые из сестер по возрасту приближаются к бабкам и теткам), несмотря на присущую каждой яркую индивидуальность и собственный взгляд на жизнь, сходятся в одном: лингвистика и филология – совершенно не дисье дело. Значит, на море разбойничать, это, по их мнению, дело дисье, а наука – не дисье! Было бы не дисье – стала бы троллихой. Боги мозгов не дали – ничего, кроме, войны их не интересует, и думают, все такими должны быть. Темнота!
– Не пойму, чего ты так расходилась? – осудила ее Энка. – Если бы меня тетки заставляли воевать, я бы спасибо сказала. Потому что меня они принуждали вышивать, ткать гобелены, танцевать и делать реверансы. Кому из нас, по-твоему, хуже?
– Мне, – заявил Аолен так неожиданно, что все вздрогнули. – Мои тетки хотели, чтобы я стал оннолэнноном. – В голосе его звучало неприкрытое отвращение.
– Кем? Что такое он… онон… – Ильза попыталась выговорить и не смогла.
– Оннолэннон. Это эльф, посвятивший жизнь миросозерцанию и философским раздумьям.
– Чего такого уж плохого в философских раздумьях? – не понял Хельги. – По твоему голосу можно подумать, что тебя в ассенизаторы или гробовщики прочили.
– Эльф, решивший стать оннолэнноном, – разъяснил Аолен мрачно, – должен найти тесное дупло в коэлне или пещерку, если он эльф горный, и переселиться туда навсегда. Наружу выходить ни под каким видом нельзя. Из одежды положена одна лёгкая туника. Еду первое время приносят родственники…
– Подожди, – перебила сильфида. – Что значит нельзя выходить? А как быть с гов…
– С естественными нуждами, – ткнув подругу в бок, подсказала Меридит.
– Вот, вот. С ними.
Вопреки обыкновению, эльф даже не смутился.
– Сперва кто как устроится. Под себя или из дупла соответствующие части тела вывешивают. А потом все нужды пропадают. Ни есть не надо, ни наоборот. Эльф полностью срастается с деревом. Или с камнем, если он горный. Сидит тысячу лет в дупле и философствует, философствует, отрешенный от всего суетного и низменного. И все больше растворяется в дереве… Пока не останутся одни глаза и рот.
Ильза ойкнула. Представила себе: заглядываешь в дупло, а там, в темноте, вдруг глаза и рот.
– Боги Великие! – искренне ужаснулся Орвуд. Он всегда знал, что эльфы – народ, мягко говоря, не самый здравомыслящий, об их чудачествах бабки детям байки рассказывают. Но кто бы мог подумать, что чудачества эти способны приобретать столь жуткие формы? – К чему такое надобно? Дикость средневековая! За что твои тетки тебя так возненавидели?
Аолен страдальчески вздохнул. Если честно, он тоже не считал данный обычай передовым и прогрессивным. Любой народ, кого ни возьми: эльфы, гномы, люди, девы корриган – имеет свои предрассудки и пережитки, это неудивительно. Удивительно, почему они так отчаянно цепляются за самые неприятные из них.
– Ты даже не представляешь, насколько это почетно, – ответил он гному. – Иметь в роду оннолэннона – это все равно… все равно как если бы твой родной или близкий вдруг стал богом.
Энка фыркнула, выразительно покосилась на Хельги:
– Один наш родной или близкий стал богом. И где, скажите мне, почет? Одно беспокойство.
– Имеется в виду богом твоего народа, а не Черных моджахедов, – уточнил эльф.
Меридит понимающе кивнула.
– Как если твою родственницу призовут в Вальхаллу.
– Ну-у… Возможно, – подтвердил Аолен без всякой уверенности. О Вальхалле у него за время общения с Меридит и Хельги сложились не самые лестные представления.
– Да, – признала диса, – по сравнению с твоими мои тетки чистое золото.
Рагнар слушал молча. Он думал, взвешивал «за» и «против». С одной стороны, ему почему-то очень хотелось похвастаться, утереть всем нос рассказом о своей тетке. С другой, следовало бы помалкивать… Первое пересилило благоразумие.
– Это вы не знаете мою тетку. Похуже Аоленовой будет.
– Куда еще хуже? – не поверил Орвуд.
– Да уж есть куда. Знаете, что она задумала, когда мне было двенадцать лет? Не знаете? Она задумала меня оскопить.
– !!!
– З… зачем?!! – От удивления гном стал заикаться.
– В детстве я умел петь, говорят, у меня был красивый голос… контральто, что ли? Нет, как-то иначе, не суть. А тетка, любительница искусств, раздери ее дракон, как на грех, съездила с визитом в Аполидий, там была в опере. Оказывается, чтобы сохранить красивый детский голос, самых лучших певцов там оскопляют. Вот она и замыслила ужасное.
– Как же ты спасся? – выдохнул Эдуард.
– Она, слава всем богам, решила у отца позволение спросить.
– А он?
Рагнар хмыкнул:
– Сослал он ее. В замок на границе. Она же, дура настырная, как вобьет что себе в голову, палицей не вышибешь. Могла и без позволения…
Что и говорить, в споре о том, чья тетка зловреднее, пальму первенства одержал Рагнар. У Эдуарда со слабоумной графиней Эмилией и Хельги с бешеной сестрой ярла Гальфдана, той, что зверела не хуже берсеркера и в припадках ярости громила всё вокруг, не оставалось ни шанса на победу.
Леса Севера красивы только издали. Взгромоздишься, к примеру, на скалу, оглядишься вокруг и замрешь потрясенный величием дикой северной природы. Высятся каменные кручи, гудят водопады, мохнатые ели вздымают кроны к скупому солнцу, колышутся на ветру, сливаясь вдали в темно-зеленое море…
Вблизи все иначе. Никакого величия нет и в помине. Стволы у елей длинные, голые, все в ржавых пятнах лишайника. Нижние ветви сухие, мертвые. Вся зелень где-то далеко наверху, у самой макушки. Больше всего такое древо смахивает на не слишком опрятную метлу. Местами среди елей попадается нездорового вида береза, кривая, в уродливых каповых наплывах. Валежника столько, что передвижение напоминает бег с препятствиями. Твердой почвы под ногами нет, и не докопаешься до нее, слишком толст пружинящий слой торфа и мхов.
Горит такой лес странно. Тлеет, тлеет, дымит земля, потом огонь подбирается к ели, и та занимается, вспыхивает в считанные секунды вся, как факел, и опадает. И снова тлеет земля вокруг… И если нет ветра, если не начнет огонь прыгать с елки на елку по верхам, пожар будет тлеть долго-долго, не разгораясь, но и не затухая.
– Нет, – рассуждала Меридит вслух, – через старые торфяники нам не пройти, там все в огне. Надо же, сушь какая! Дождя, наверное, с июля не было, черника и та на кусту посохла! А Кноттен залило весь. Нет в мире совершенства… Придется теперь забирать севернее, переходить через Дурной ручей и выходить на большую тропу. Вот досада!
– Почему досада? – обеспокоился Рагнар.
– Потому что там несколько больших селений. Обязательно нарвемся на кого-нибудь из моей родни. Что крайне нежелательно. Эх, действовал бы ковер – горя не знали бы!
Увы. Артефакт, совсем недавно гордо паривший в поднебесье, старой тряпкой лежал в заплечном мешке Рагнара и годился лишь в качестве подстилки для ночлега. Ветхая средневековая магия не перенесла губительного воздействия радиации островов Аддо. От самого Дрейда путники двигались по старинке, пешком. Досадовали ужасно. Верно говорят, лучше никогда не иметь, чем потерять.
До Дурного ручья оказалось восемь часов ходу по местам совсем уж непролазным. Здесь даже Меридит не призывала спутников к тишине и сама хрустела сучьями почем зря. «А чего таиться? Какую дуру сюда, в Кривой лес, занесет? Вот перейдем Дурной, там надо будет осторожнее себя вести…»
К ручью выбрели измотанные до предела, переправились и сразу повалились на ночлег.
– Соберетесь в кусты – не вздумайте отходить далеко, не выпускайте из виду стоянку, – напутствовала Меридит перед сном. – И вообще, по одному лучше не ходить.
– Почему? – насторожилась Ильза. – Тут кто-то злой обитает?
– Вроде бы нет. Но места дурные. Водит тут.
– Кто водит? Куда?
– Никто и никуда. Просто – водит. Отойдешь вроде бы на два шага, и заплутаешь, и совсем в другом месте выберешься. Если выберешься.
– А с кем-то вместе не заплутаешь? – допытывалась осторожная Ильза.
– Заплутаешь. Но не так страшно будет и выбираться легче. Так что выгуливайтесь хотя бы по двое.
Орвуд иронически хрюкнул, представив: под одним кустом без штанов заседают эльф, гном, два принца и грозный демон-убийца в придачу… Нет уж, увольте. Это только у девчонок так принято – собрались всей кучей и пошли. И настоящая надобность часто только у одной, остальные – за компанию, чтоб не скучно было. А какая в этом деле может быть компания? Приличные гномы так себя не ведут!..
И очень напрасно!
Орвуд стоял посреди глухого леса. Над головой тускло розовело небо. Где-то совсем рядом журчал ручей, в его песенку вплетались отголоски богатырского храпа Рагнара. Страха не было, лишь досада и недоумение. И отошёл всего-то шагов на двадцать, если не меньше. И отвернулся всего-то на минуту. А повернулся назад, и ничего не узнал, будто совсем в другом месте очутился. Какое-то раздвоение чувств: уши говорят одно, а глаза другое.
Постоял, подумал, пошел на звук. Уперся в непроходимые заросли колючек. Шиповник, что ли? Нет, не шиповник, другая дрянь. А ручей теперь журчал справа. Опять полез на звук, теперь уже не так уверенно, считая шаги. Один, два, три… десять… пятнадцать… Стоп! Под ногами мокро хлюпнуло. Болотце! Оно здесь откуда? Вот незадача! А ручей, чтоб ему пропасть, теперь слышен сзади. Что за оказия? Гном раздражался все сильнее. Пошел назад. Шаг, другой, третий… Ох, демон побери! Каким-то образом вышел на исходную позицию, о чем совершенно однозначно свидетельствовало то, во что он вступил.
Может, оно и к лучшему. Начнем все сначала. Итак, сзади был кустарник.
Справа – болотце. Попробуем сходить налево.
Пошел налево, опять уперся в колючки. Захотел вернуться – не удалось, снова прибрел к болотцу. Двинулся вперед – обнаружилось нечто новенькое: длинная глубокая канава, вся в крапиве. Нет, тут мы не проходили… Повернул назад – снова очутился возле колючек.
Окончательно озверев, не разбирая дороги, он еще некоторое время метался между болотцем, кустарником, канавой и тем, во что вступают неожиданно. Менял направления, петлял, пробовал идти на звук с закрытыми глазами – бесполезно. Достиг одного – свалился в канаву.
Проклятый лес словно поймал его в ловушку и не хотел выпускать. Корявые лысоватые ели насмешливо гудели, коряги сами подползали под ноги, кустарники растопыривали острые коготки, драли бороду, цепляли одежду. А ручеек звучал так близко – мирный, успокаивающий… Тогда появился страх.
Наплевав на гордость, отчаявшийся гном встал на исходную позицию и завопил во все горло:
– Э-эй!!! О-го-го!!! Помогите! Спасите!
Помощь явилась незамедлительно. Заспанные, перепуганные физиономии вынырнули из кустов. Из тех самый, через которые он уже раз десять продирался к болотцу! Как такое возможно?!
– Ты чего орешь? – спросил Эдуард участливо. – Напал кто-то?
Исцарапанный, перепачканный, с колючками в бороде, гном пристыжено молчал. Сильфида всепонимающе рассмеялась:
– Ну что, герой-одиночка, попался? А ведь предупреждали! Вот к чему приводит гномий индивидуализм.
Меридит шипела от негодования. Очень хотелось говорить гадости. Стоило столько дней таиться по болотам и буреломам, чтобы потом придурочный гном разорался в самом неподходящем месте, как больной ишак. В результате – ни единого шанса остаться незамеченными.
И верно. Собрались идти дальше, но не проделали и сотни шагов, как присущим каждому настоящему воину шестым чувством диса ощутила на себе чужой взгляд. Остановилась, огляделась. За кустом жимолости наметилось движение.
– Эй! Я тебя вижу, выходи! – велела она.
За кустом замерли.
– Выходи. Не то копьем ткну!
Из куста, сердито сопя, вылезла девчонка лет пяти-шести, лохматая, неопрятная, с мечом не по росту. Уставилась на пришельцев исподлобья, обиженно. Конечно! Пряталась, пряталась, как настоящий воин, а они ее вон как быстро заметили.
– Ты кто такая? – спросила Меридит, стараясь придать голосу суровую интонацию, именно так, по дисьим правилам, следовало обращаться с детьми.
– Агда я. Агда из рода Фригг, – буркнула девчонка угрюмо.
– Агда, говоришь? А здесь ты что делаешь? Тебя дома не учили к Дурному ручью не соваться! Тебе, может быть, жить надоело?
В ответ на сие нравоучение ребенок вскинул глаза и победно выпалил:
– А меня бабушка послала, вот! Посмотреть, кто орет в наших землях!
– Бабушка? Тебя одну послала на Дурной? – усомнилась Меридит.
– Я же не виновата, что вы там орете! – отвечала Агда резонно.
Меридит бросила на Орвуда красноречивый взгляд. Тем временем любопытство Агды одержало верх над воспитанием.
– А вы кто такие? – спросила она, хотя по правилам хорошего тона не могла задавать подобные вопросы взрослой дисе.
Следовало отчитать девчонку, но Меридит решила не уподобляться теткам и бабкам, ответила без занудства, как ровне:
– Я Меридит из рода Брюнхильд, а это мои…
Реакция была неожиданной: девчонка взвизгнула, подпрыгнула и скрылась в кустах. Потом высунула голову и уточнила с опаской:
– Ты та самая Меридит, что не пошла в Вальхаллу?
– Та. А чего ты ускакала?
– Это я тебя боюсь, – пояснила Агда. – Вдруг ты злая?
– Не злая, вылезай. Пойдешь с нами до Большой тропы.
Мордочка ребенка прояснилась. Такой поворот событий устраивал ее как нельзя лучше. Несмотря на нежный возраст, она прекрасно понимала, что сделала большую глупость, отправившись к Дурному. Меридит не рассказала спутникам всего. У ручья не только водило, иногда здесь пропадали. Чаще люди, но случалось, что и дисы. Потом их находили мертвыми – голых, с глотками, забитыми землей…
Счастливо избежав одной опасности, Агда решила еще улучшить свое положение и, набравшись наглости, попросила:
– Тогда вы меня понесите. Я через овраги идти боюсь, там грызы водятся, схватят.
Меридит фыркнула. Годы шли, но здесь, в лесной глуши, время как будто остановилось. И эта девчонка верила в ту же ерунду, что и сама Меридит, и ее сверстницы много лет назад. А ерунда эта почему-то пугала куда больше, чем вполне реальные опасности.
– Не бывает никаких грызов, – сказала она.
– Бывают! – уперлась девчонка.
– Как же ты сюда шла и не боялась? – спросила Меридит, хотя отлично знала ответ.
– Тогда я про них забыла, вот они меня и не заметили. А теперь вспомнила и назвала, значит, они меня и схватят.
– Разве настоящий воин должен бояться грызов? – укорила Меридит, но потом пожалела. В конце концов, у бедного ребенка и без нее воспитатели найдутся.
– Ладно, понесем мы тебя. Но ты за это не скажешь никому, что меня видела.
– Почему? – удивилась Агда. Но тут же сообразила. – А, знаю! Боишься, что тебе влетит за Вальхаллу! Бабушка говорит, тебя в детстве мало драли. Везет!
– Достаточно меня драли, – вздохнули Меридит, усаживая не по-детски проницательного и не по-дисьи болтливого ребенка на спину Рагнара. – Вот на нем поедешь.
– А он кто? Орк?
– Человек. Он принц Рагнар.
– Настоящий принц? – не поверила Агда. – Как в Кноттене, в замке? Зачем он тогда по лесу бегает?
– Самый настоящий. Он спасает мир. И не брыкайся, не то он тебя скинет. Сиди смирно.
К радости Меридит, настоящий принц не узнал, что его опять приняли за орка. Беседа велась на дисьем диалекте, весьма существенно отличающемся от общепринятого староземского языка, в частности, само слово «орк» звучало как «урук» или что-то в этом роде. Из всех присутствующих по-дисьи худо-бедно понимал один Хельги.
– О чем они говорят? – приставала к нему изнывающая от любопытства Энка. – В жизни не слышала, чтобы дисы так трещали! Какой разговорчивый ребенок!
– Про бабушек, Вальхаллу и принцев, – отвечал демон.
– Ты в каком поселении живешь? – спросила Меридит дорогой.
– В Сваахольме.
Меридит присвистнула. Сваахольм был от здешних мест днях в трех пути.
– А сюда тебя как занесло?
– Я тут у бабушки. Мама на Юг ушла, а меня сюда сбагрила. Сейчас все туда подались, на заработки. Орки большое войско собирают, война будет… А правда, в твоем роду одна бабка на море разбойничает?
Меридит нехотя подтвердила.
– Везет! Я тоже хочу на море! А правда…
– Если ты попадешь в Вальхаллу, твой род назовут «Род Болтливой Агды», – прервала ее Меридит.
– А как ты узнала, что меня зовут Болтливая Агда? – невинно удивился ребенок.
– Трудно было не догадаться! – фыркнула диса.
Впрочем, ей было грех жаловаться. Сведения, полученные от разговорчивой девчонки, очень обнадеживали. Риск встречи с самыми зловредными из теток сводился к минимуму. Уж кто-кто, а они никогда не упускали возможности подзаработать и теперь наверняка обретаются где-нибудь в Кансалоне или Корр-Танге.
Воодушевленная этой новостью, Меридит решилась даже зайти в одно из поселений, пополнить запас продовольствия. Решение ее было встречено радостными возгласами тех, кто дотоле в дисьих домах не бывал. Почему-то их страшно занимало, как живут дисы в мирное время.
Хотя ничего особенного их там не ждало. Селились дисы в аккуратных бревенчатых домах с пологими односкатными крышами. Передняя, выходящая на улицу стена была ниже задней, отчего строение приобретало несколько нахохлившийся вид. На узких, с толстыми переплетами окнах висели вышитые занавески. «Трофейные», – пояснила Меридит, а то подумают еще… Возле некоторых жилищ покачивались на ветру отцветшие мальвы. Этим приметы оседлости исчерпывались. Не было ни заборчиков, ни огородиков, ни даже сараюшек для скотины. Зато имелся отличный плац, мощеный булыжником. И что-то вроде полосы препятствий со снарядами, больше похожими на приспособления для пыток. А еще там был огромный амбар или склад – короче, то место, где дисы хранили запас провизии, общей для всего поселка.
На улице было пустынно. Большинство дис ушло в поход, дома оставались старухи, для которых и трех приставок «пра» было мало, и девчонки, маленькие настолько, что в бою станут обузой… Да, видно, серьезные дела затеваются нынче на Юге.
Знакомые в поселении все-таки встретились. Несколько старух, почти родственниц. Только и спросили, не бросила ли она свои глупости, что слышно об их подружке, бабке-разбойнице, и не пора ли тебе, девка, о дите подумать, не маленькая уже. Меридит отвечала коротко: «Не бросила. Ничего хорошего. Не пора!» Бабки не обижались, они ведь тоже были дисами. И продуктов они дали, не скупясь, и от предложенного Рагнаром золота отказались. Дисы не торговлей живут. Раз надо, берите. Не последнее отдаем.
Отдавали в самом деле не последнее. Склад ломился от всевозможной снеди – знать, удачным выдалось лето. Вот вам и «Вечный мир»!
– А почему у вас всю еду в одном месте держат? – поинтересовалась Ильза. – У нас в Лотте в каждом доме была собственная кладовка.
– Не дисье дело – в кладовках возиться. Женское. Под проклятие можно попасть. Правда, некоторые считают иначе, говорят, в домах, где одни мужчины, тоже кладовые есть. Но большинство предпочитает не рисковать.
– И не боитесь вы оставлять столько добра на старух и малолеток, – осудил Эдуард, неплохо осведомленный о нравах населения Безрудных гор. – Зимой голодно станет, народ разбойничать выйдет, могут позариться. Перебьют все поселение.
Меридит пренебрежительно фыркнула:
– Пусть попробуют сунуться. Хотела бы я посмотреть, кто кого перебьет. Думаешь, старухи из немощи дома сидят? Ничего подобного! Им дай волю, вперёд колонны на Юг ускачут. С детьми вынуждены оставаться.
– А мамаши почему с детьми не сидят? – спросила Энка с негодованием, ее опечалила горькая участь бедных дисьих старушек. Каково им, несчастным, приходится: вместо любимого дела заставляют пасти чужих девчонок.
– Так ведь проклятие! Оно единственное женское дело допускает – рожать. А сидеть уже нельзя.
– Тогда почему бабкам можно?
– Потому что старые всегда с внуками сидят, независимо от пола. И бабки, и дедки! – объяснила Меридит с торжеством, будто сама изобрела сей хитроумный способ обойти проклятие.
Чем больше рассказывала Меридит о тонкостях дисьего бытия, тем больше Аолен укреплялся во мнении, что добрая часть их запретов не что иное, как этнические предрассудки. Осторожно, чтобы не задеть, он поделился сомнениями с дисой.
Та, вопреки опасениям, не рассердилась, а вроде бы даже обрадовалась:
– Ты думаешь? Вот и мне давно уже кажется, что наши бабы вертят этим проклятием как хотят. Шить можно – вязать нельзя. Мясо варить можно – варенье нельзя. Но если в банки не раскладывать, а сразу съесть, то можно и варенье. Замуж выходить нельзя, а без брака… гм… встречаться можно. Потому что в Аполидии… впрочем, неважно.
– А в мире Макса случаются однополые браки, – сообщил Хельги неизвестно к чему.
– Спасибо, осчастливил. Так вот, я порой думаю, а есть ли оно на самом деле, наше проклятие?
– Надо проверить! – воскликнула Энка с энтузиазмом. – Начни делать что-нибудь чисто женское, и посмотрим, что выйдет.
– Что именно? – скептически поморщилась Меридит. – Нарожать детей и засесть с ними дома?
– Ну зачем же так радикально, – возразила Энка. – Начни с малого. Давай я тебя вышивать поучу, что ли.
Предложила и пожалела. Потому что из всего дамского рукоделия ей в свое время удалось освоить один-единственный шов с поэтичным названием «козлик». Для роли наставницы явно маловато. К счастью, Меридит с негодованием отвергла предложение подруги. И не потому, что сочла его оскорбительным для воина. Втайне она давно мечтала именно вышивать.
Когда никто не видел, она любила зайти в лавку со всяким женским припасом и подолгу стояла у прилавка. Разглядывала холстинки, лубяные пяльцы, иголки в смешных подушечках, булавки с красивыми наконечниками из цветного стекла, какие-то маленькие симпатичные приспособленьица, которым она и названия не знала, мотки кружев и тесьмы, пробирочки с бисером и речным жемчугом. А главное – нитки! Шелковые, радужные, нежные, их так и хочется взять в руки, подержать. Особенно хороши южносехальские, с неоднородной окраской, переходящей от более светлого к более темному тону.
Однажды она не удержалась и купила, просто так, ни за чем, сиреневый моточек. Хранила его, завернув в платок, во внутреннем кармане на манер талисмана. И показывала только Хельги, он один мог ее понять. У самого на дне походного мешка всегда болталось несколько абсолютно бесполезных, потому что не серых, но очень, с его точки зрения, приятных камешков, окатанных океаном почти до блеска, и пестрая раковина, ципреи. Иногда Хельги извлекал ее на свет божий и приставал к сестре по оружию: «Правда, в ней есть совершенство?»
Так вот, вышивать Меридит очень даже хотелось. Но все же не настолько, чтобы рисковать собственной сущностью в угоду любопытной сильфиде. А потому вопрос о реальности дисьего проклятия остался открытым.
Двадцать пятого сентября – Хельги хорошо запомнил дату (в этот день у него была лекция по фораминиферам) – они вышли, точнее, выбрались через болота, буреломы и каменные осыпи к местам обитания мангорритов. Тут нужна была особая осторожность. По слухам, сектанты имели привычку убивать непрошеных гостей. Шли крадучись, как в разведке. И чем дальше, тем тревожнее и пакостнее становилось на душе: что-то неуловимо гнетущее смутно ощущалось вокруг, но оно еще не оформилось настолько, чтобы можно было понять его природу.
Первой в своих ощущениях разобралась Энка: запах – вот что не давало им покоя. Очень слабый, едва уловимый, но хорошо знакомый любому воину – тоскливый и страшный запах гниющей плоти. Он разливался в теплом осеннем воздухе.
Погода, как на грех, стояла не по-осеннему жаркая и совершенно безветренная. В селе дышать было почти невозможно. Пошли самые стойкие, замотав лица влажными тряпками… Вот когда пригодились бы костюмы из иного мира, казавшиеся такими громоздкими и неуклюжими!
Трупов было много. Человек семьдесят, в возрасте от младенческого до отроческого. Лежали на площади кучками по десять – так раскладывают деньги, чтобы не сбиться при счете. Рядом с детскими телами валялось несколько взрослых, сильно изуродованных. Видимо, некоторые из родителей пытались спасти свое потомство от истребления, за что и поплатились. Живых в селе не было. Ни единого человека.
– Выродки! – бесилась Энка. – Побросали все и ушли! Хоть бы покойников своих пожгли, что ли! Мало ли какой случайный прохожий забредет, спятить ведь можно!
Хельги фыркнул. От тварей, способных хладнокровно перерезать глотки собственным детенышам, вряд ли дождешься, чтобы они стали заботиться о душевном здравии случайных прохожих.
Покинув кошмарное село, они двинулись дальше. Но и в следующем обнаружилась аналогичная картина. И в третьем, и в четвертом…
– Всего шесть сектантских поселений, – сосчитала Меридит вслух, – в каждом примерно семь десятков. Итого в наличии сорок пять десятков тел, плюс-минус. Сотни полторы чад мангорритам не хватает. Интересно, где они намереваются добрать недостающее? Хорошо бы нам не опоздать…
В ответ на ее слова Рагнар глухо зарычал или же застонал. Почему, почему они шли так долго? Брели себе не спеша, как на прогулке, а в это время гибли невинные дети. Почему не поторопились? Ведь знали, с каким злом имеют дело! Нет им оправдания, нет прощения!
– Как жить дальше с таким чудовищным бременем на совести? – вторил ему эльф.
– Дурость несусветная! – Орвуд был совершенно не склонен предаваться самобичеванию. – Во-первых, трупы здесь недели две валяются. Ну, допустим, умей мы летать, аки грифоны, успели бы вовремя, и что? Сотни человек добровольно режут собственное потомство, как бы мы смогли им помешать?
– И изъяли бы Талисман сидов, используемый в качестве жертвенного ножа. Без него предприятие потеряло бы смысл и дети были бы спасены! – отвечал эльф звенящим от отчаяния голосом.
– История сослагательного наклонения не имеет, – сказала Меридит резко. – Что случилось, то случилось – назад не повернешь. Хватит ныть, надо решать, что делать дальше.
А Хельги вспомнил брата Гуго и добавил цинично:
– Не факт, что миру вышла бы польза от спасения четырех сотен мангорритских отпрысков. Туда им и дорога, вот что я думаю. Не иначе сами Силы Судьбы нас задержали, чтобы мы своим гуманизмом не навредили делу.
Не исключено, что он был прав. Силы Судьбы известны своей рациональной жестокостью…
Спорить о том, как быть дальше, не хотелось. Отдались во власть Сил Судьбы – бросили жребий. Выпало идти к Конвеллу. Туда и направились, хмурые, продрогшие и промокшие – осень окончательно вступила в свои права.
Погода изменилась в одночасье. Тепло бабьего лета ушло. Небо затянуло свинцовой пеленой. В воздухе повисла сырая мгла – туман не туман, дождь не дождь. Налетал порывами холодный западный ветер, он нагонял все новые и новые клубки туч, жестоко обдирал с деревьев листву, на глазах превратившуюся из нарядно-золотой в невзрачно-бурую. Трава пожухла, болота разбухли, дороги раскисли. Лесные обитатели разбрелись по теплым норам, дуплам, землянкам – до весны…
Под стать погоде было и настроение. Шли молча, без привычной болтовни, шуток и препирательств. Мысли постоянно возвращались к увиденному в мангорритских селах. В уме прокручивались нереализованные возможности: если бы отправились сразу на север, а не в Сильфхейм, если бы не тратили время на Аддо, если бы резвее шли, если бы… В конце концов Рагнар с Аоленом окончательно уверились, что виновны в трагедии едва ли не больше самих мангорритов и с каким-то мазохистским упоением окунулись в пучину душевных терзаний, заражая близких зеленой тоской.
Общего уныния избежал, пожалуй, один Хельги.
Во-первых, он изначально воспринял чудовищное событие значительно спокойнее остальных. Причиной тому было опять же дурное воспитание. Отчасти в фьордингском, и особенно в спригганском обществе отношение к детям было весьма пренебрежительным. Их никто не воспринимал как «цветы жизни», скорее, как неизбежное зло, и убийство взрослого осуждалось значительно более сурово, чем ребенка – личности недоразвитой, не слишком полезной и достаточно легко заменяемой. Потому горы детских трупиков впечатлили его не более, чем аналогичное количество трупов взрослых, коих он видел не раз.
Во-вторых, настроение его было абсолютно не подвержено влиянию погоды, и если уж на то пошло, холод и дождь он всегда предпочитал жаре и солнцу.
А в-третьих, мысли его были заняты вещами более позитивными, нежели пустые терзания, а именно: палеонтологией беспозвоночных – лекция и три семинара в неделю. Впрочем, особой радости они ему тоже не доставляли. Вставать приходилось ни свет ни заря. От полутора часов непрерывного разговора першило в горле. А на семинарах студенты иной раз просто ставили в тупик! Ну чего, скажите, такого уж сложного в палеонтологии беспозвоночных? Это ведь не теория магии, не астрология какая-нибудь!
Задал как-то невинный вопрос: чем питались мшанки? Что может быть банальнее слова «суспензия»? Скажи – и от тебя отстанут. Нет. Молчит, как орк. Минуту молчит, другую, третью… Думает. Что тут думать? Вопрос, что ли, забыл? Пришлось переспросить. Чем они все-таки питались, мшанки-то? В ответ студент обиженно надулся, дескать, вот привязался с глупостями, и пробубнил с раздражением: «Чем питались, чем питались! Что поймает, то и съест!»
И ведь логично, вот что главное. Не возразишь.
И как поступить? Отправить на пересдачу? Жалко. И неловко. Сразу вспоминается, как сам блистал познаниями по магии. Вот, скажут, вечно с хвостами ходил, теперь на других отыгрывается… Поставить зачет? Долг не велит… Да, тяжела ты, участь преподавателя…
Постепенно, постепенно ситуация менялась на противоположную.
Уже на подходе к Эскерольду непривычные к долгому унынию Энка и Ильза оставили мрачную компанию шагах в десяти позади и принялись оживленно болтать о своем, о девичьем: «…а я ему – раз, по башке…», «…ты мечом не руби, меч не топор, ты коли и режь…» – доносил ветер обрывки фраз.
Потом Меридит принялась насвистывать в такт шагам нечто развеселое, в чем Аолен, напрягши память, к удивлению своему признал орочью боевую песнь, ту самую, что довелось услышать на их празднике: «Зыйда – нарайда ядаран…»
Следом Орвуд, с целью поднятия боевого духа Рагнара, стал рассказывать забавные истории, да такого сомнительного свойства, что даже бесстыжая Энка сказала: «Фу-у!» Но на Рагнара, а заодно и Эдуарда они подействовали благотворно.
Дольше всех мировой скорби предавался чувствительный Аолен, но и ему стало легче, когда вой ветра стих, сквозь рваные прорехи в пелене туч проглянуло бледное солнце и на придорожных пнях радостно-желтыми пятнами заблестели мокрые шляпки зимних опят…
Хельги же, напротив, становился все мрачнее, жаловался на утомление от двойной жизни – то в походе, то в университете, отказывался от еды. Дошло до того, что Энка опять заговорила о нежных феях, а Меридит с тревогой спрашивала: «Хельги, радость моя, ты уверен, что у тебя ничего не болит?» В этом он был уверен, но что с ним происходит, сам не понимал. Раньше он никогда не ощущал такой свинцовой усталости, хотя приходилось бывать в ситуациях куда более напряженных, чем простой пеший поход. Может, дело в возрасте? Как-никак, третий десяток… Ради интереса пересчитал свой возраст в человеческий, пропорционально продолжительности жизни людей и спригганов. Получилось до обидного мало. Заменил спригганов на демонов… Нет, на возраст грешить не придется еще очень долго. Но спать все равно хочется…
В одну из пятниц, перед семинаром, он нос к носу столкнулся в коридоре с мэтром Перегрином. Вежливо раскланялся и хотел улизнуть, но профессор поймал его за рукав, развернул к свету и долго-долго всматривался в его лицо, будто увидел нечто непонятное и очень занимательное. Было неловко до ужаса.
– Вы очень плохо выглядите, Ингрем, – изрек он наконец. – После занятий зайдите ко мне в лабораторию. Обязательно зайдите, слышите. Не забудьте.
Хельги покорно кивнул. Ослушаться Перегрина он не осмеливался, будто до сих пор оставался студентом.
Профессор ждал его не один. В глубине комнаты обретался некто в капюшоне, при ближайшем рассмотрении оказавшийся эльфом, незнакомым и очень мудрым на вид. Хельги попятился. Не доверял он эльфам. Опасался. Очень уж увлекаются они целебной магией.
– Ну что вы застряли на пороге? Проходите, – велел Перегрин с обычным для него легким раздражением. – Снимите куртку и садитесь в кресло. Вот сюда… Ну что вы как столб? Ничего страшного с вами не будет. Выпейте это. – Он подал стакан с зеленой жижей, воняющей резко и знакомо. Помнится, приходилось пить подобную дрянь у эльфов. – Ничего, не горько. Пейте.
Преодолевая отвращение – он терпеть не мог травяные отвары и настои, даже дорогущее новомодное сехальское пойло, именуемое «чай», к которому за последние годы пристрастилось все Староземье, в рот не брал, – Хельги залпом проглотил гадкое питье и почти сразу заснул.
И спал, как ему показалось, очень долго. Разбудило его громкое заклинание или что-то в этом роде, нараспев прочитанное незнакомым эльфом.
– Проснулись? – спросил Перегрин. – Чудесно… Нет, нет, не вставайте так резко, это вам сейчас повредит. Посидите еще минуточку. А лучше полчасика. И подумайте тем временем, есть ли у вас враг.
Думалось с трудом, мешало странное головокружение… При его-то образе жизни и роде занятий – как не быть? У всякого воина есть враги.
– Не просто враги, – уточнил эльф. – Кто-то из ваших родных, близких или хорошо знакомых задался целью вас погубить. И, к слову, заплатил немалые деньги. Наговор ОК'Кана – колдовство дорогостоящее.
– Чей наговор? – переспросил Хельги машинально.
– Боги Великие! – простонал мэтр Перегрин. – Ингрем, я буду вам чрезвычайно благодарен, если вы впредь не станете компрометировать наше учебное заведение идиотскими вопросами. Может ли существо, имеющее высшее образование и ученую степень, не знать о наговоре ОК'Кана?
– Забыл, – прошептал Хельги виновато. – Забыл на нервной почве.
– Вы не забыли, – уточнил профессор сухо. – Вы никогда не знали. Наговор ОК'Кана, чтобы не утомлять вас лишними подробностями, – он убивает. Достаточно быстро, незаметно и гарантированно. Жертва слабеет и умирает вроде бы по естественным причинам… Вы себя хорошо чувствовали в последнее время?
– Н… не очень. Спать хотелось.
– Вот видите!
– Это в самом деле опасно? – счел нужным обеспокоиться Хельги, наконец-то осознав, что таинственное колдовство имеет к нему самое прямое отношение. Незнакомый эльф покачал головой.
– Учитывая, что вы демон… не думаю. Возможно, неделю-другую будете ощущать недомогание. Потом наши астральные поля стабилизируются за счет внешних источников…
– А если бы я не был демоном? – полюбопытствовал Хельги.
– Боюсь, тогда вы бы уже умерли.
– Потрясающе! – растерянно моргала Энка. – Получается, тебя задумал погубить кто-то из нас?
– Глупость какая! С чего ты вообразила? – От удивления и возмущения Меридит уронила котелок в костер, рыбный суп зашипел на углях.
– А кто еще у него родной и близкий?
– Не говори ерунды. У него полно родни, и кровной и подменной. Одних матерей вдвое больше, чем требует естество. Если он не поддерживает с ними отношений, это не значит, что их нет.
– И не забывайте, нам всем отлично известно, что Хельги демон. Поэтому никто из нас не стал бы прибегать против него к наговору ОК’Кана: против демона любое колдовство бессмысленно, – добавил Аолен.
– Лично я понятия не имела, что против демонов колдовство бессмысленно. Мог и еще кто-то не знать, – заявила Ильза подозрительно.
– Наговоры и проклятия накладывают профессиональные колдуны, специализирующиеся в этой области, – разъяснил Аолен. – Чтобы выполнить работу удачно, им нужно знать о жертве как можно больше. И естественно, ни один не возьмется за дело, узнав, что в жертву намечен демон-убийца. Так что злоумышленник, посягнувший на Хельги, о его демонической природе не знал.
– А может, специально не сказал? – впала в подозрительность Ильза. Она отложила еду и буравила окружающих нехорошим взглядом.
– Наговор ОК'Кана – сложная, дорогостоящая процедура. Колдун черпает представление о жертве не со слов заказчика, а через зрительные образы, мысли и чувства. Утаить от него сведения невозможно… Именно поэтому, кстати, никто посторонний навести наговор ОК'Кана не способен, должна быть кровная или духовная связь заказчика и жертвы… Хельги, кто из родных тебя особенно сильно ненавидит? Не Улаф ли, ведь мы потопили его драккар?
– Мой драккар!!! Когда бы он успел-то? – возразил демон.
На него воззрились непонимающе.
Сразу по прибытии в Дрейд рыжего фьординга развязали и отпустили на все четыре стороны. С тех пор минуло три недели, за это время можно успеть очень многое, в том числе найти хорошего колдуна.
– Не было у него времени на колдуна, – упорствовал Хельги. – Он и дня в Дрейде не пробыл.
– Откуда ты знаешь?!
– Так ведь он за нами следом идет.
– ???!!!
– А вы разве не заметили? – невинно удивился демон.
– Объясни, многосемейный ты наш! Почему за нами шляются табуны твоих братьев? Что за безобразие? – потребовал Орвуд сурово.
Хельги неопределенно хмыкнул, дескать, спроси что полегче. Меридит встрепенулась:
– Кстати, о братьях! Гуго тебя тоже не любит. Тем более, он связан с мангорритами.
– А что! Этот выродок на многое способен! – В голосе Хельги звучала едва ли не гордость. – Вот я сейчас попробую выяснить.
– Каким образом?
– Через Астрал, – ответил он кратко. И нырнул в Астрал.
Как ни прискорбно, но ныряние в Астрал до сих пор оставалось единственным демоническим действием, коим он смог овладеть. Зато уж и преуспел в нем настолько, что больше не приходилось закрывать глаза и сосредотачиваться. Просто подумал, захотел, раз – и там! В бесконечном пространстве, пронизанном несметным количеством цветных нитей, струй и потоков. Висишь, как паук в паутине (и, честно говоря, боишься шевельнуться – дабы не вышло жертв и разрушений). А захочешь, и зрение становится как бы двойным. Астральное изображение накладывается, проецируется на материальные объекты. И это особенно интересно, потому что огромные предметы могут выглядеть в Астрале совсем маленькими, а какая-нибудь мелкая вещица, вроде Бандароховой черепахи, оказывается размером с целый дом и при этом непостижимым образом остается заключенной внутри какой-нибудь сферы величиной с куриное яйцо. В общем, есть от чего спятить.
Но сейчас Хельги не собирался сопоставлять действительности. Он занялся пристальным самосозерцанием и самоанализом и погрузился в этот процесс очень надолго. Согласитесь, не так-то просто разобраться в самом себе, когда имеешь такие габариты, что собственные конечности теряются далеко за горизонтом, до них приходится скользить разумом…
Потрудиться пришлось изрядно, но в итоге могучий демон нашел, что искал. Черная нить, тонкая, но длинная, прямая, как струна, пронзала его тело под правой ключицей. Выдернулась легко и безболезненно, сразу ослабла, провисла лопнувшей веревкой. Демон двинулся по ней, попутно сматывая в клубок. Вообще-то он успел уяснить для себя, что астральные нити не стоит сматывать в клубки. Но почему-то очень захотелось. Представился плотный черный клубочек, им будет так удобно треснуть Гуго по башке…
Но на другом конце нити оказался вовсе не Гуго, а совершенно незнакомый дядька…
Балдур Эрринорский – так он себя именовал.
Окружающие же звали его иначе – Балдур Жаборот за очень эффектную, но малопривлекательную особенность во внешности. Разумеется, делали они это за глаза: не много найдется смельчаков, готовых обзывать так черного колдуна прямо в лицо. Эдак можно и самому жабой остаться. Поговаривали, кстати, будто в юности рот у колдуна был совершенно нормальным. Но потом Балдур якобы не поладил с другим колдуном, за что и поплатился красотой.
Итак, Балдур Эрринорский, как он себя именовал, был занят повседневной работой – разливал в тару зелье. Тинктура Отцеля-Гаммарра – так оно называлось по-научному. В обиходе же черные колдуны именовали сию субстанцию, мерзопакостную даже для их закаленного восприятия, «соплями покойника». Применялось оно главным образом в боевой магии, а потому заказывали его не аптечными склянками, а целыми бутылями – здоровенными, винными, темного стекла, – на свету зелье портилось. Вот и теперь, к слову о Вечном мире, сразу три приморских герцогства решили пополнить свой стратегический запас под предлогом, что «на Юге неспокойно».
Где они – а где тот Юг?! Хотя не его это дело. Лишь бы платили исправно.
Балдур был преуспевающим колдуном. Он уже много лет не занимался мелкими «ярмарочными» глупостями вроде отворота-приворота или наведения порчи. Выполнял крупные заказы мелких государств, в которых не случилось собственных колдунов.
Поэтому, когда под покровом сумерек к нему явился человек в плаще и спросил о наговоре ОК'Кана, Балдур сперва даже встал в позу: не наш уровень, мы государственные заказы выполняем. Тогда человек тряхнул мошной – и Балдур вдруг понял: заказ этот – самый что ни на есть государственный.
Хотя наговор ОК'Кана вообще колдовство непростое, дело оказалось сложнее, чем он предполагал. Требовалось навести наговор не просто через заказчика на жертву, а еще через одного посредника, да так, чтобы посредник, по возможности, не пострадал. Колдун выполнил процедуру с ювелирной точностью, посредника даже не задело, наговор всей тяжестью обрушился на голову непосредственной жертвы, мальчишки-наемника, отпрыска одного из маленьких проклятых северных народов. Персона была столь незначительной, что Балдур недоумевал, почему ему отвалили этакую сумму, причем всю целиком, не дожидаясь подтверждения гибели жертвы. Последнее он, впрочем, безоговорочно гарантировал.
Поэтому, когда две недели спустя, ближе к полудню, тот, кому уже полагалось быть мертвым, предстал перед ним, возникнув в лаборатории прямо из ничего, чародей был совершенно ошарашен. Руки разжались, бутыль с «соплями» выскользнула на пол, разлетелась вдребезги. Тухлый едкий запах распространился по помещению.
– Пшли на воздух! – рявкнула жертва, и вид у нее был настолько устрашающий, что Балдур не осмелился перечить.
Он уже осознал, какой ужасный промах совершил, и понял: минуты его на этом свете сочтены. Нет, он не был склонен упрекать себя, сомневаться в собственном мастерстве. Когда смотришь на жертву даже не через вторые, а через третьи глаза, мудрено ли проглядеть что-то существенное? Тем более что первый посредник, заказчик, с жертвой абсолютно не знаком? Тут и Великий промахнется.
Но от этого, увы, не легче. Интересно, случалось ли прежде, чтобы какой-то безумец попытался навесить ОК'Кана на демона? И если да, что с ним сталось, с этим безумцем?..
Прежде чем объявиться, Хельги некоторое время разглядывал колдуна из Астрала: выяснял обстановку.
Объект его внимания был человеком средних лет, сухощавым и подтянутым, с почти военной выправкой. Он был бы красив, если бы правильное, с аристократическим носом и гордым взором лицо не было изуродовано отвратительно огромным, практически лишенным губ ртом. Колдун был одет в серую рабочую мантию с закатанными до локтей рукавами и длинный брезентовый фартук. Занимался он тем, что процеживал в бутыль вязкую жижу, воняющую так характерно, что у Хельги не оставалось сомнений: «сопли покойника»! Гадость похуже драконьего серебра или некромантии. В мире Макса подобное очень точно называют «оружием массового поражения». И почему оно до сих пор не под запретом?
Четко, будто наяву, всплыли жуткие воспоминания…
Город держал осаду двадцать дней и сдаваться не собирался.
– Шай-тан вас раздери! За что я вам плачу?! – брызгал слюной визирь Замхар. – Или берете город завтра, или…
Наемники молчали, отводили взгляды. Возьмешь его, как же! Крепостные стены десять шагов толщиной. Ворота изнутри завалены – расколотили одни и уперлись носом в мешки с песком. Из восьми осадных башен уцелели две. Катапульты заело – не иначе сработало колдовство. Запас воды, смолы, помоев, дров и стрел наверху, похоже, неиссякаем. На драконов Замхар поскупился. И что прикажете делать в данной ситуации, кроме как брать измором?
– Знаю я, что делать, – проворчал полководец Хакамух, сехалец из местных. – Грех на душу брать. И скинуться придется по-крупному.
Сказано – сделано. Тысячники по триста, сотники по пятьдесят, десятники по двадцать золотых. Меридит шипела от злости: ста пятидесяти неизвестно на что потраченных золотых им обычно хватало как раз на оплату проживания за год. Но с начальством не поспоришь, пришлось раскошеливаться.
Вечером в расположении их тысячи объявился упитанный сехалец. Прикатил на груженой арбе, запряженной аккуратным ишаком.
Хакамух вызвал к себе лучших разведчиков, да не рядовых, а в звании не ниже десятника. Требовалось под покровом темноты обойти город кругом, под самыми стенами, да не налегке, а с огромными бутылями, поливая из них землю. Кто сделает это, получит назад всю сумму и еще столько же в придачу. Добровольцы есть? Меридит, Энка и Хельги переглянулись. Предложение было заманчивым. Но что-то мерзкое было в незнакомце, смутным ощущением беды веяло от предприятия… На задание вызвались трое: два человека, десятники Руфф и Кальтарлан, и сотник Хорро, кудианин.
Вернувшись на рассвете, заляпанные желтой, воняющей тухлятиной слизью, они долго, со смехом и бранью, отмывались, переодевались в новое. Старое обмундирование пришлось выбросить из-за запаха.
День прошел как обычно в вялых, для проформы, атаках. А в сумерках незнакомец забрался на ближайший к городу холм и оттуда тонким голосом выкрикивал бессвязные заклинания.
Ночью по другую сторону городских стен творилось странное. Звенела сталь, доносились дикие вопли, вспыхивали зарева пожарищ, время от времени со стен крепости падали тела. Наутро Хакамух велел трубить атаку. Сопротивления не было. Вскарабкавшись на стены по приставным лестницам, наемники вошли в крепость.
Город был мертв.
Не впервой входили они в мертвые города. Корр-Танг после орков. Многострадальный Джайхен после сумолов. Там было страшно. Но здесь – страшнее. Потому что здесь люди убили себя сами. Кто совершил самосожжение, кто зарезался, кто повесился. Те же, которые в силу юного или преклонного возраста не были способны на самоубийство, просто умерли, застыли навеки с выражением безумного ужаса в широко распахнутых остекленевших глазах…
Вечером Кальтарлан сошел с ума. Сидел, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, и жалобно звал кого-то из темноты. Его пристрелил сотник Хорро, чтоб не мучился. Под утро нашли самого сотника Хорро, он вонзил себе нож в живот. Десятник Руфф забрал все деньги и пропивал их до тех пор, пока спьяну не утонул в арыке.
Энка потом долго сожалела, что не отловила колдуна и не прирезала втихаря. Бывает зло, которому не место в мире…
Теперь взору Хельги предстал точно такой же колдун, разве что ростом повыше, а объемом поменьше, – сущность от этого не менялась. Первым поползновением было – прирезать. Но удержался. Раньше следовало его допросить.
Демон вывалился из Астрала прямо перед носом колдуна. Тот шарахнулся, выронил бутыль на каменные плиты пола, черное стекло разлетелось вдребезги, невыносимый запах ударил в ноздри.
– Пшли на воздух! – рявкнул Хельги, едва сдерживая тошноту.
Колдун беззвучно повиновался.
Поднялись вверх по крутой каменной лестнице. Лаборатория, как это принято у представителей этой профессии, размещалась в подвале, под землей, поближе к мертвым. Что ни говори, как ни крути, любое черное колдовство недалеко ушло от некромантии. По сути, это ее разрешенная версия…
Вышли и оказались на уютной, типичной центральностароземской улице с хорошенькими беленькими домиками в два этажа, стены которых украшены черными деревянными планками. Фахверковая конструкция – называет такие Энка. Милый, респектабельный квартал. Мощенная брусчаткой дорога, мытые с мылом тротуары, не знающие, что такое осенняя грязь, кадки с поздними цветами у дверей, забавные вывески магазинчиков и лавочек. Это может быть и Конвелл, и Эттесс, и Ульп – не угадаешь… Кто бы мог подумать, что посреди всей этой цивилизованной идиллии угнездилось древнее как мир зло?
– Если хочешь умереть без мучений, отвечай, кто заплатил тебе за мое убийство?
Пришлось возвращаться обратно в подвал. Ответить колдун не мог, сам не знал. Мог только показать.
Из мутного хрустального шара на Хельги смотрело совершенно незнакомое мужское лицо, сердитое, с короткой бородой и орлиным взором.
– Не знаю такого!
– Он действовал через посредника, – ответил колдун ровно, без заискивания, без желания угодить и облегчить тем самым свою участь. Хельги знал цену этому спокойствию, оно приходит, когда надежды больше нет.
– Показывай посредника, – велел демон.
Шар прояснился, потом снова помутнел, будто наполнился дымом. Медленно-медленно из дыма соткалось изображение… принца Эдуарда!!!
– Посредник не знает, что его использовали, – разъяснял колдун. – Слепое орудие. Но заказчик связан с ним очень тесно, общей кровью. Брат или отец… По возрасту, скорее, отец. Хотя будь у меня сын, лично я не рискнул бы…
– Дядька, может быть? – уточнил Хельги, перебирая в памяти Эдуардову родню.
– Нет, тут совершенно прямая кровная связь, боковая бы не сработала. А вот связь между посредником и вами – иного рода…
– Сам знаю! – перебил горе-наставник, коря себя за то, что до сих пор не сдержал обещания и не объявил ученика воином. Забыли оба, опять забыли!.. – А тот, с бородой, не сказал, за что хочет меня убить? Нет? Верю. Ладно. Тебя-то убивать где будем? Здесь или на улицу пойдем? Где тебе удобнее?
– Без разницы, – махнул рукой колдун. – Можно и здесь… хотя тело долго не найдут. Родных у меня нет, никто не хватится. А на улице – соседи напугаются… Давай уж здесь.
– А с «соплями» что делать? – спохватился убийца. – Ты мне скажи, их можно просто вылить? На землю?
– Отчего же нельзя? – пожал плечами колдун. – Они без заклинания – простые помои. Правда, в городе их лучше не сливать, запах очень стойкий.
– Да уж, – процедил Хельги. И помрачнел, представив себя перетаскивающим бутыли с «соплями» за город. – Много их тут у тебя?
– Пять бутылей. По одной на герцогство. Хельги удивился:
– Герцогства воевать собрались? А как же Вечный мир?
Колдун опять пожал плечами. Откуда ему знать? Он лишних вопросов не задает, не принято. Делает свое дело молча…
– Понятно, – кивнул демон. – Ну, больше не будешь делать.
Отступил на шаг, достал нож. Конец, понял Балдур.
Он оставался совершенно спокоен. Страха не было. Наоборот, было даже забавно. Демон-убийца невероятной силы, способный одним движением воли стирать с лица земли, города и выедать сущности тысячами, похоже, собирается зарезать его кривым сехальским ножом, как простой уголовник.
Хельги хорошо знал: собрался убивать – убивай, не тяни, негоже мучить жертву. Но медлил. Было ему очень неуютно, не по себе. Не хотелось признаваться, но за время их короткого знакомства колдун успел стать ему чем-то симпатичен. И вообще, как говорит Энка, нелегко убивать того, с кем только что мило беседовал… Но надо. Есть зло, которому не место в мире.
Но в тот самым момент, когда он уже почти решился, подвал огласился радостным лаем. По лестнице, смешно переваливаясь на ступенях, скатилось рыжее, кривоногое, лохматое существо с мордой приплюснутой, будто по ней прошлись утюгом. Бросилось к колдуну, наставило лапки, лизнуло обвисшую плетью руку. Потом село, сморщилось и отчаянно расчихалось.
Любому другому собачонка показалась бы страшненькой, как чучундра. Но Хельги, разумеется, был иного мнения. Он так и замер с ножом в руке, сраженный наповал неземной красотой. И очень четко осознал: колдуна он не убьет.
Теперь требовалось хотя бы найти достойный выход из сложившегося положения, чтобы не выглядеть совсем уж идиотом. Грозил, скажут, грозил, а на деле…
– Твоя, да?
В голосе демона Балдуру почудилось… восхищение, что ли? Нет, не может быть…
– Моя. Агнесса.
Колдун сжал кулаки, скрипнул зубами. Вдруг остро, нестерпимо захотелось жить. Вот ни о чем не жалел, на все было наплевать: на дом, на деньги, на общественное положение, на себя самого… Смешная собака Агнесса – вот что, оказывается, связывало его с жизнью.
Но и демон не спешил пускать нож в дело.
– Знаешь что, – заговорил он, причем очень миролюбиво, – если ты, допустим, поклянешься страшной клятвой этого… как его?.. Моржуха? Мормыха?
– Мельдаха, – машинально поправил колдун.
– Вот-вот. Если поклянешься никогда больше не варить «сопли покойника», я, пожалуй, не стану тебя убивать… Согласен? Ну давай тогда, клянись.
Колдун клялся. Истово, от души. Так клянутся не смертным, только богам. Никогда, ни за какие блага мира, ни за какие деньги он не станет варить «сопли»… и вдруг перебил сам себя:
– А как быть с наговором?!
– А что с наговором? – удивился Хельги. Он, оказывается, успел позабыть, что, собственно, привело его в логово чародея. Отвлекся на зелье и животное.
– Наговор ОК'Кана? Про него не клясться?
– Ах наговор! Ну клянись, одно к одному.
Колдун вошел в раж: он и черное колдовство бросит вовсе, и переучится на предсказателя или целителя, и никогда больше… иначе…
– Вот и чудесно, – одобрил странный демон. – Я рад за тебя. Пойду, пожалуй.
И исчез. Канул в Астрал. А Балдур Эрринорский, обессилев, пал на колени, прямо в смердящую лужу, поймал, прижал к сердцу и принялся целовать в мордочку свою кривоногую Агнессу, при этом даже не подозревая, что именно ей обязан жизнью.
Потом все-таки нашел в себе силы, поднялся, красиво воздел руки и торжественно изрек в пространство: «О Великий! Если во мне, недостойном, будет нужда – только призови! Отныне ты – господин мой!»
В общем, почитателей у Хельги в этот день прибавилось.
– Неправда!!! Это невозможно! Я бы никогда… Он наврал все!!! – В глазах Эдуарда блестели слезы. – Вот сволочь! Я не виноват!
– Да никто тебя и не винит! Тебя использовали как посредника! Слепое орудие и все такое… – втолковывал Хельги, перепуганный бурной реакцией принца.
– Правда? – Тот всхлипнул. – Честно?
– Правда. Кстати, пока опять не забыли… – Я, сотник Ингрем, по праву, данному мне Гильдией, объявляю ученика моего, Эдуарда-Карола-Хенгиста, наследника престола Ольдонского, истинным воином во всех правах его! Правильно, что ли?
Меридит одобрительно кивнула. Правильно. Наконец-то раскачались. А Энку занимало другое. Причем настолько, что она даже акт рождения нового воина проигнорировала.
– А что колдун? Ты его, надеюсь, убил? – спросила она строго.
Хельги давно ждал этого вопроса. Рассчитывал, вдруг пронесет… Увы. Тихонечко вздохнул, напустил на себя равнодушный вид, ответил небрежно, будто речь шла о предмете самом пустяковом, внимания не заслуживающем:
– Колдун?.. Ах, колдун! Нет, не стал. Хотел сперва, потом что-то раздумал…
– Правильно! – кивнула Энка с наигранным одобрением. – Так и надо. Чем больше в мире черного колдовства, тем он удивительнее и прекраснее! Позволь, однако, осведомиться, что же тебя остановило в благородном порыве?
Хельги отвел глаза.
– Ну… Он мне показался вполне приличным человеком. Осознал и раскаялся.
Но проницательную сильфиду было не так-то просто провести.
– Да ладно! Осознал! – фыркнула она презрительно. – Нечего мне сказки рассказывать, я не барздук Тувс. Лучше признавайся, какую скотину держит твой колдун? Козу или там крысу?
– Собаку. Агнессой зовут. Рыжая. Вы с ней одной масти, – буркнул Хельги, отворачиваясь.
Энка усмехнулась с видом «что и требовалось доказать». И уже раскрыла, было, рот, чтобы в самой язвительной форме высказать все, что думает по поводу нежной психики демонов-убийц. Но тут, к великой радости Хельги, на них напали очередные разбойники. Учуяли золото, недаром один из них был если не полноценный лепрекон (великоват ростом), то уж точно полукровка.
От этого вышла сплошная польза. Во-первых, размялись, отвлеклись от переживаний. Во-вторых, разжились кое-какой теплой одеждой. В-третьих, Хельги получил возможность ублаготворить свой нож. Примета есть такая: если обнажил оружие с целью убить врага, нельзя убирать его назад в ножны, не напоив кровью. Иначе оно рассердится и в следующий раз обязательно подведет. Не то чтобы Хельги особенно верил в приметы, но с оружием предпочитал не рисковать.
В-четвертых, что самое главное, появилась новая тема для беседы. Суть ее сводилась к тому, что «неразумно таскать за собой по всему миру столько золота». От Хельги с его колдуном отстали, и принц получил наконец возможность поговорить с бывшим наставником с глазу на глаз.
– Не понимаю, зачем отец… – В портрете, описанном Хельги, Эдуард безоговорочно признал своего отца короля, – …зачем он хотел тебя убить?
Для Хельги такой вопрос не стоял.
– Неужели не ясно? Я был твоим наставником. Случись что с твоим отцом, стань ты королем, я мог бы спокойно прибрать к рукам твое королевство.
– Но ведь ты не стал бы так поступать?
– Разумеется. Последнее, что мне требуется в жизни, это королевство. Но твоему отцу это не известно, он решил обезопасить престол от узурпатора. Вполне рациональный, с государственной точки зрения, поступок.
– Но нельзя же убивать кого-то без вины. Не по подозрению даже, а… для профилактики! И вообще, откуда он про нас узнал? Про то, что ты мой наставник?
– Тьфу ты! – Хельги даже разозлился на недогадливость бывшего ученика. – Не говори, что твоего отца совершенно не занимает судьба единственного сына-наследника и что на службе у него не состоят шпионы. А потом, и шпионы не нужны, демоновы менестрели позаботились. О нас на каждом углу, на каждой базарной площади орут!
– Да, но ведь никто не знает, что это именно о нас! – продолжал не понимать Эдуард.
В самом деле, когда они в первый раз спасли мир, он думал – вот он, звездный час, ожидал славы, почестей и привилегий. Оказалось – ничего подобного!
Нет, все было как положено: народное ликование, хвалебные песни, благодарственные речи в честь спасителей мира. Вот только с ними, настоящими, эти славословия никак не соотносились. К тому времени, когда они выбрались из предгорий Даарн-Ола в Срединные Земли, в народе стараниями бардов, менестрелей и тому подобного вредного элемента успел сложиться некий фольклорный, поэтический образ героев, имеющий крайне мало общего с действительностью и отодвинувший их, реальных, далеко на задний план…
И если их иногда все же узнавали, то самая распространенная реакция окружающих выглядела примерно так: «Принц Эдуард? Тот самый, про которого есть в «Песни о Спасении Мира»? Надо же, как интересно!»
Каких уж тут привилегий ждать?
Единственным местом, где спасители мира имели возможность ощутить себя народными героями в полном смысле этого слова, было королевство Оттон.
Их забрасывали цветами ликующие толпы (ввергая Меридит и Хельги в состояние, близкое к панике), устраивали гуляния, нарекали детей в их честь… Но Эдуарда не покидало подозрение, что превозносили их не столько за спасение мира, сколько за чудесную победу над Дольном и возвращение пропавшего наследника престола, принца Рагнара.
Сперва он обижался. Потом немного досадовал. После понял, что так даже к лучшему, спокойнее жить. А со временем даже удивлялся, если кто-то вдруг да отождествлял его с одноименным персонажем.
– Одно дело «кто-то», другое – родной отец, – пояснял Хельги. – Если поют: «Бесстрашный Эдуард, наследный принц Ольдона…», он должен быть совершенно слабоумным, чтобы не понять, о ком речь. Понял, разведал ситуацию, решил принять меры.
– Если он узнал это из песен, тогда почему он не выяснил, что ты демон? – привел контраргумент Эдуард.
– А потому что ни в одной песни об этом не сказано! Я везде фигурирую как «великий сын проклятого народа» и тому подобное.
– Но Ирракшана… – начал было принц и осекся.
Однако полемически настроенный Хельги стерпел даже упоминание об Ирракшане.
– А нигде не сказано, что я ее поглотил! – выпалил он с торжеством. – Сказано, «убил и съел»! Как именно, не уточняется. Может, я труп в супе сварил, кто знает?
Продолжать разговор дальше принц не рискнул.
Встреча с разбойниками оказалась последней неожиданностью, подстерегавшей спасителей мира по дороге в Конвелл.
От Ульпа начинались исконно человеческие, густонаселенные и очень благопристойные места. Здесь в маленьких городках и крупных селах жили мирные, трудолюбивые, солидные, не особенно богатые, но состоятельные люди – фермеры, ремесленники, торговцы, владельцы небольших мануфактур, знать, по меркам, скажем, герцогств, измельчавшая и обедневшая, зато, не в пример тамошним разбойным графам и баронам, уважаемая и даже любимая вассалами.
Срединные Земли – такими они были.
Недавняя война и по ним прошлась тяжелым кованым сапогом, но даже теперешняя разруха была какой-то домовитой и благообразной. Поля, по мере возможности, вспаханы, засеяны и убраны, огороды расчищены от бурьяна. На месте недавних руин – аккуратные кучки будущего стройматериала: все, что можно снова пустить в дело, тщательно отсортировано и бережно сложено. Землянки, в которых теперь обитала большая часть населения, были построены добротно и производили впечатление не временных, убогих и нищих пристанищ, а этаких загородных домиков для летнего семейного отдыха. Даже домовые гоблины и прочие мелкие, по выражению Хельги, синантропные народцы, казалось бы начисто истребленные, откуда-то вновь объявились и успели расплодиться.
После созерцания картин гибели и разрушения путники шли и отдыхали душой. Но чтобы в их компании не было исключения – такого еще не случалось. Хельги душой не отдыхал, наоборот, злился и плевался. Отчего? Да уж было от чего, поверьте!
Хлеб свой здешние обитатели уже получили. Теперь им хотелось зрелищ.
Свято место пусто не бывает. Барды, менестрели и бродячие комедианты всех мастей наводнили Срединные Земли. Их уже перестали принимать за вампиров и гонять от жилья осиной, на радостях они развернулись вовсю. Догадываетесь, что было главной темой их творчества?
– Удивляюсь я тебе, – говаривал гном. – В Трегерате местные скульпторы изуродовали тебя как могли – ты только умилялся. А на фольклор так болезненно реагируешь.
– Одно дело – предстать перед потомками в облике могучего воина и совсем другое – выглядеть в глазах современников оголодавшим выродком, который тянет в рот что ни попадя! – отвечал демон. Увы, эпизод «съедания» Ирракшаны был особенно любим в народе. – И вообще, тебе не понять, ты пострадал меньше всех!
В самом деле, если не брать в расчет несколько изящных оборотов на тему его «великолепной бороды», ставшей в процессе битвы «аки поганая метла», личность Орвуда почему-то не привлекла к себе особенного внимания творцов, он остался, так сказать, персонажем второго плана.
– Ну ничего, – грозила Энка злорадно, – если мы опять спасем мир и попадем в легенды, он так легко больше не отделяется, с его-то красотой на палке!
Гном кряхтел и спешил перевести беседу в другое русло.
– А этот… Улаф, он все еще тащится за нами?
– Тащится, – подтвердил Хельги. – На море фьордингам нет равных, но разведка на суше – не их дело. Ломится через кусты, как боров, и воображает, будто его не видно.
Гном боевые качества фьордингов критиковать не стал, он тоже считал, что Улафа совершенно не видно, и удивлялся, каким образом Хельги удается распознавать присутствие брата. И вообще, его интересовало другое.
– Зачем он за нами идет, вот вопрос. Объясни, будь добр. Это все-таки твой брат!
– Подменный, – уточнил Хельги с нажимом.
– Какая разница? Родной еще хуже.
– И то правда! Мне думается, он слышал, что я собираюсь добыть «Гром» со дна морского, и решил попытаться его отобрать. Поэтому не хочет упускать нас из виду… Но я могу и ошибаться. Время покажет.
С первыми белыми мухами путники вышли к окрестностям Конвелла.
Теперь дело оставалось за малым – найти храм. Почему-то представлялось, что в густонаселенном краю сделать это будет совсем просто. Они заблуждались. Равнинная, лесистая местность. Население – одни люди, чей век короток, как и память о прошлом. Кроме того, в Средние века, когда Срединные Земли стали ареной затяжных магических войн, противоборствующие маги таскали горемычный Конвелл с места на место, как им было удобнее в стратегическом плане. В результате Хельги, чью зрительную память Макс называл «фотографической», прекрасно помнил расположение храма на карте, но это было не слишком большим утешением в реальных поисках – многое изменилось за три тысячи лет.
Пришлось прочесывать местность, методично и планомерно, заодно приобрести карту, разделить всю территорию на сектора и опрашивать местных жителей.
День шел за днем, холодало. Наступала зима, ранняя, но лютая. Уже и волки (а может, и оборотни – по слухам, они водились в Конвелле), начинали завывать то чащобам. Морозы крепчали, а снега почти не было – пыльно, сухо и противно.
Нетерпеливая сильфида по вечерам начинала поговаривать о том, не стоит ли плюнуть и двинуться в дельту, когда им наконец улыбнулась удача. Дряхлый старец из села Горбатые Мельники вспомнил, как дед его рассказывал, будто охотники видели в глуши Роннерского леса огромного каменного идола, от которого якобы веяло злом.
Двинулись в указанном направлении и очень скоро убедились, что на верном пути. Чем глубже в лес заходили, тем явственнее ощущалось человеческое присутствие. Почему именно человеческое? Потому что никто никогда не замечал, чтобы эльфы или кто-нибудь из малых народов, типа лесных фей, имели привычку вышвыривать свои отбросы где ни попадя. Так могли поступать орки, шай-таны, кобольды, но они здесь, слава всем богам, не водились. Значит, люди. Да и сам мусор был чисто человечий – обрывки тряпок со следами засохшей пищи, а то и вовсе фекалий, рваные дорожные мешки, несколько сломанных стрел, одинокий сапог.
– Загадочное явление! – рассуждал Рагнар вслух. – Почему выброшенная обувь никогда не попадается парой, всегда по одной штуке. Не мог же человек выкинуть один рваный сапог, а в целом уйти дальше?
– Не мог, – соглашались с ним.
– Тогда где второй?
На этот вопрос ответа не было ни у кого…
– Возможно, это след мангорритов, покинувших свои села после истребления детей? – предположил эльф, с отвращением разглядывая очередную находку: перья и внутренности ощипанной лесной птицы, разбросанные вокруг старого кострища. Наступил декабрь, сухая земля растрескалась от мороза, но снег так и не выпал, будто сами Силы Судьбы позаботились о том, чтобы сохранить следы для спасителей мира.
– Непохоже, – ответил Рагнар, – сектантов из сел должны быть сотни. Здесь же, в лесу, их всего несколько десятков. Скорее всего, это храмовые стражники вроде тех, что вы нашли на Аддо мертвыми.
– В этих местах они живут и здравствуют. И нам придется иметь с ними дело, – заметила Меридит. – Что решим: проберемся в храм тайно или нападем?
– Тайно! Нападем! – откликнулись одновременно Аолен и Хельги.
– К храму подберемся тайно, а там видно будет, – подытожил премудрый гном.
И вот он предстал пред ними – огромный, почти не тронутый временем. Лишь голые ветки колючего кустарника торчали из трещин и щелей между камнями, да толстые нашлепки красивого зеленого мха обосновались на теле изваяния Мангоррата, как болячки.
Но если в Песках Шаала, на черном горном плато и даже среди каменистых россыпей Аддо сооружение смотрелось вполне органично, то здесь, в лесной глуши, среди седых елей, припорошенный первым снегом, гигантский толстый полуголый мужик вкупе с невиданной в северных краях живностью выглядел чужеродно до нелепости.
Приятели затаились в овраге, в естественном укрытии из мощных еловых лап. Лежали, вжавшись в мерзлую землю, изучали обстановку, – чем дольше, тем меньше она им нравилась.
Оправдывались предположения Рагнара. Стражников было человек пятьдесят, и возможная стычка с ними не вселяла в Орвуда оптимизма. Крепкие, рослые чуть ли не с Рагнара, ловкие в движениях, отлично вооруженные… Нет, это не тот противник, которого можно одолеть при соотношении сил один к шести!
На сей раз с гномом были согласны все – ввязываться в бой не стоит. Даже Меридит не стала приводить свой дежурный аргумент «диса я или кто?».
Приятели принялись шепотом обсуждать, кому и как будет сподручнее пробраться в храм и попытать счастье на предмет прочтения новых люксограмм. Не зря же Силы Судьбы их сюда направили? Однако жизнь, по своему обыкновению, смешала все планы.
Улаф. Друзья совсем забыли о нем, увлеченные поисками. А он, наоборот, про них не забыл. Теперь его, связанного по рукам и ногам, рычащего и плюющегося, волокли трое стражников.
– Может, отпустят, раз сразу не убили? – предположила Энка так робко, что было ясно: сама себе не верит.
– Что я скажу своей мамочке? – спросил Хельги, обводя друзой укоризненным взглядом. – И вообще, если он нас выдаст, утратим наше единственное преимущество – внезапность.
Сражение вышло тяжелым и долгим. Те приемы, что использовали стражники, были скорее разбойничьими, чем военными, но тем не менее отточенными до высшей степени мастерства. Не сразу удалось к ним приспособиться. Плюс численный перевес. Да еще остервенелый фанатизм и полное пренебрежение собственными жизнями. И последнее: как ни учись, как ни тренируйся, но есть все-таки разница между одной юной девчонкой и двумя огромными мужиками. Значит, надо было не просто сражаться, но и успевать защищать…
Если бы не единственное преимущество – внезапность, шансов не было бы вовсе. К счастью, с налету, в первые минуты боя, не дав противнику опомниться и схватить оружие, удалось уничтожить человек двадцать. С оставшимися пришлось биться до изнеможения, истекая кровью, на пределе сил.
– Чего ты меня оберегаешь? – крикнул Аолен Хельги, когда на его голову едва не обрушился удар меча, но его отбил круживший рядом демон. – Лучше Ильзе помоги. Моя судьба – это моя судьба!
– Не будь идиотом! – хрипло отвечал тот. – Без тебя мы тоже не выживем! Смотри, на что похожи. Твоя судьба это наша… Сзади!
«Сзади» было адресовано уже не эльфу, а Энке. Ее собрались разрубить надвое вдоль – тут уж никакой целитель не помог бы. В итоге вышло наоборот. Девица отпрыгнула, присела, извернулась и разрубила врага надвое поперек. Вскочила, занесла меч для нового удара… и вдруг обнаружила, что сражаться больше не с кем. Последнее она решила отнести к категории «чудо». Из всех ее побед эта была самой невероятной.
Когда восемь существ одновременно истекают кровью, очень нелегко установить очередь на исцеление. Аолен решил начать по-рыцарски, с дам, а напоследок оставить Хельги, потому как он предположительно бессмертный. Потом подумал и переместил в конец очереди Улафа, потому что хоть тот и смертный, но чужой. Хельги, во-первых, свой и его жалко, во-вторых, если у существа глубокая рана на шее и кровь бьет толчками, пожалуй, не стоит особенно уповать на его бессмертие.
В итоге в живых остались все, и смертные, и бессмертные. Однако для того, чтобы исцелить всех полностью, у эльфа не хватило собственных сил. Измученная, полудохлая компания ввалилась в храм. Там было мерзко из-за притаившегося в нем древнего зла, зато теплее, чем снаружи, все-таки натопили стражники. Когда в организме остается мало крови, очень хочется в тепло.
В очаге, устроенном стражниками прямо на полу в центре храма, еще тлели угли, имелся и небольшой запас дров. Усталые бойцы развели огонь, уселись вокруг. Бесчувственное тело Улафа, излеченного хуже всех, пристроили рядом, чтоб не замерз. Спустя некоторое время рыжий фьординг очнулся и попытался сесть, но от слабости потерял равновесие и завалился на бок.
– Ты бы лучше не дрыгался, – посоветовала ему Меридит.
Фьординг по-волчьи оскалился.
– Пожалуй, стоит его связать. Для обоюдной пользы, – заметила Ильза, довольная, что удалось ввернуть такое красивое и умное слово. – Не дайте боги, оживет и бросится. Фьординги, они бешеные. Я бы их сразу убивала, не дожидаясь неприятностей. – Говорить ей было тяжело, болел раненый бок, от тепла клонило в сон. Но очень уж хотелось досадить Улафу.
Тот легко поддался на провокацию.
– Да я! Если бы я захотел, мог бы уже сто раз перерезать вас сонными! Как свиней! Я следил за вами от самого Дрейда!
– А-а! Вот оно в чем дело! А мы все гадаем, чего это Улаф, сын Гальфдана, по кустам ползает? А он, оказывается, за нами следит! – всплеснула руками Энка.
Хельги противно хихикнул. Улаф обернулся на его голос.
– Ты! Зачем… ты… спас меня? – Он выплевывал слова с таким отвращением, будто это были жабы. Ни намека на благодарность. А ведь именно защищая связанного подменного брата, Хельги получил удар в шею, который менее выносливое существо привел бы к неминуемой гибели.
– Да уж не из братской любви! – фыркнул демон-убийца. – На беду, у нас с тобой общая мамочка, и я забочусь о ее душевном благополучии. Вдруг известие, что тебя убили, ее огорчит? Ты, конечно, урод каких мало, но как-никак родная кровь…
– Ты можешь не болтать хотя бы пару часов? – перебил Аолен с несвойственным эльфам раздражением. – Твоя рана едва затянулась. И некрасиво издеваться над беспомощным!
Хельги снова противно хихикнул. Он прекрасно знал, что любому фьордингу гораздо приятнее быть названным «уродом» нежели «беспомощным». Это едва ли не худшее из оскорблений. А что касается раны, так она была расположена далеко от голосовых связок, болтовня ей никак не повредила бы.
Аолен только рукой махнул. Он был иного мнения, но что толку спорить с существом, чья цивилизованность, образованность и прогрессивность удивительным образом сочетается с дремучим невежеством в отношении медицины? Впрочем, разговоры скоро прекратились сами собой, слишком измучены были собеседники.
Ночь провели они под сводами храма, одолеваемые кошмарами. Не теми, что поутру кажутся нелепыми и забавными, а самыми настоящими, тягостными и зловещими, – такие хочется как можно скорее забыть и никому не рассказывать.
То один, то другой просыпался с воплями и будил остальных. Убедившись, что выспаться в обители зла невозможно, поднялись еще до рассвета, уселись вокруг костра, вяло переговариваясь о пустяках. Не сразу заметили отсутствие Улафа.
Воспользовавшись тем, что ослабевший от потери крови Орвуд задремал на дежурстве, неблагодарный фьординг сбежал. Где только силы взял?
– Замерзнет, идиот, – прокомментировал Хельги. – Но это уже не наша вина.
Гелиограмму не ждали – небо было затянуто тяжелыми снеговыми тучами, – поэтому чуть не проворонили. Косой розовый лучик чудом пробился сквозь небесную мглу и коснулся мозаичного пола храма.
«Через кристалл, что прошлое хранит, да будет Силе в миг сей путь открыт» – гласила древняя надпись…
– И где он, интересно, «сей путь»? – гадал Рагнар и крутил головой, будто в самом деле надеялся увидеть дорогу, по которой вмиг полезет злая сила.
Орвуд с такой постановкой вопроса не согласился:
– Спросил бы лучше, что за кристалл? Который прошлое хранит?
Хельги призадумался:
– А помните, вы мне говорили, что кристалл Акнагаррона показывает прошлое? Может, это он имеется в виду? Не зря же меня через границу миров таскало?
– Точно! – подскочила Энка, забыв о больной ноге. – Через кристалл Акнагаррона силе открывается путь в мир! Не путь «сей», а мир «сей», то есть наш…
– Но ведь кристалл сейчас не в нашем мире, а у Макса…
– Значит, мы спасаем не наш мир, а мир Макса!
– !!!
– А зачем мангорритам нужен мир Макса? – спросила Ильза робко. – Как они туда попадут, они ведь не демоны?
– Ни за чем. Скорее всего, они и не подозревают, что кристалла нет в нашем мире. Если им вообще известно о существовании иных миров, – предположил эльф. – Хельги нужно немедленно забрать кристалл, вернуть в наш мир!
– Это еще зачем?! – возмутился Орвуд. – Если мангорритам суждено взять власть над миром, пусть это будет другой мир, не наш!
Хельги представил мир Макса, механизированный донельзя, но абсолютно беззащитный перед малейшей магической угрозой, и сказал сердито:
– Свинство так рассуждать! Мангорриты наши, нам с ними и разбираться!
– Огненные рыбы были не наши. Но разбираться с ними пришлось нам. Пусть теперь тамошние разбираются с мангорритами. По справедливости.
– Нам помогал Макс, – напомнил Аолен. – Без него мы бы не справились. Теперь наш долг – помочь его миру.
Но Орвуд заупрямился:
– Его миру по большому счету ничего не угрожает. Мангорриты до него не доберутся и не смогут воспользоваться своей властью.
– Это еще хуже! Они впустят туда бесконтрольную злую силу. Страшно подумать, какие беды она может причинить, ведь там нет ни одного мага, способного обуздать ее. Хельги, чем скорее ты заберешь кристалл, тем лучше!
– Нет, – решил Хельги, поразмыслив. – Сейчас я через границу миров не полезу, и без того тошно. До весны время есть, забегу попозже. И не таскать опять же тяжесть такую! Мы и без кристалла перегружены бесценными артефактами!
Аолен не стал возражать. Он ведь не знал, что на самом деле Хельги просто стыдится красть из музея, поэтому тянет время.
Обсудив проблему кристалла и наскоро позавтракав, спасители мира вышли в обратный путь. И очень скоро почувствовали, что напрасно. Умнее было, пока не окрепли, посидеть в храме. Там было жутко, но здесь, в лесу, еще хуже. Налетел шквалистый ветер, разодрал, разогнал так и не просыпавшиеся снегом тучи. Завернул мороз, редкий для здешних широт. В воздухе повисла седая мгла, что-то непрерывно пощелкивало и потрескивало вокруг. Жизнь в лесу замерла. Ослабевшие от ран, продрогшие путники начинали понемногу впадать в отчаяние. И даже у коренных уроженцев Севера едва хватало сил сопротивляться его обжигающе-ледяному дыханию.
Все чаще приходилось останавливаться, подолгу отогреваться у костров, приводить в порядок обмороженные щеки, уши и носы. Особенно нелегко было Рагнару. Он волок бесчувственную тушу Улафа. Фьординг нашелся очень скоро, лежал на тропинке недалеко от храма. Свалился от слабости, заснул непробудным сном замерзающего.
– Пусть валяется, – решил Хельги. – Мне надоело с ним возиться.
Но благородный рыцарь Рагнар не мог бросить беспомощного человека на верную гибель.
– Тогда сам его и тащи!
Рагнар не стал возражать. Сперва он нес Улафа бережно, чуть не на руках. Потом взвалил на спину, как мешок… Однако идти ему становилось все тяжелее – он кряхтел все громче, ронял все чаще…
– Давай возьмем его за ноги и потащим вдвоем, – соизволил предложить Хельги.
Но то ли любящий подменный братец нарочно напакостил, то ли оба от усталости недоглядели, – поволокли они несчастного животом вниз, спиной кверху. Очень скоро и без того обмороженная физиономия подменного сына Анны Ингрем превратилась в сплошную ссадину. Кровь на морозе почти не текла, зато кожа висела безобразными клочками.
– Вы только взгляните, что наделали, ослы безмозглые! Вконец изуродовали! – ругалась Энка. – Чем так, лучше бы дали человеку помереть спокойно!
– Ерунда! – ответил Хельги бессердечно. – Для фьординга шрамы – лучшее украшение. Если выживет, будет всю жизнь гордиться… Давайте лучше костер разведем, я уже рук не чувствую…
– Больно! – тихо хныкала Ильза, отогревая закоченевшие пальцы. – До чего же больно! Зачем так холодно? Ведь есть же на свете места, где зимы не бывает вовсе! Зачем мы не там? – Она придвинулась поближе к Хельги, положила подбородок ему на плечо, спросила на ухо: – Скажи, тебе бы хотелось оказаться в краю, где нет зимы? Где сейчас тепло?
Демон вздохнул. В памяти, и не в своей даже, а чужой, принадлежащей, видимо, кому-то из несчастных жертв Ирракшаны, всплыл смутный мимолетный образ: огромный зверь по имени Иппо нежится в теплой жидкой грязи, погрузившись целиком, только ноздри и глаза торчат наружу. Ворочается, пыхтит от блаженства… Стало завидно до слез.
– Хотелось бы, – ответил он Ильзе мечтательно.
– А-а-а!!!! – заорала Меридит, от ужаса не способная на более связное выражение мысли. Она первая поняла, что сейчас произойдет. Но было поздно.
Повелитель возжелал – Царь Народов исполнил.
– У-у-у! – хлюпала, заливалась слезами боец Оллесдоттер, размазывала по лицу вонючую зеленоватую грязь. – Это я виновата!!! Зачем спросила?!! У-у-у!!!
– На самом деле, виноват Хельги! – вынесла приговор сильфида. – Мог бы уже научиться сдерживать свои желания! Как нежная фея, право! То ему костер подавай прямо в орочьем логове, то спать хочет неделями, то лета среди зимы!
– Зато мы теперь не замерзнем. – Обиженный Эдуард вступился за наставника.
– Да уж! Что-что, а замерзнуть нам теперь не грозит! Давайте уже выбираться куда-нибудь. Я не жаба, чтобы в болоте жить!
Да, именно там они и очутились: в теплом, вонючем, пузырящемся и булькающем болоте. Плюхнулись в самую трясину, еле выползли на огромную корягу, очень кстати оказавшуюся поблизости. Сидели на ней, мокрые, грязные и злые. И ни малейшего представления не имели о том, где именно, в каких краях находятся. Одно было очевидно: очень далеко от Срединных Земель.
Любому из пестрой компании спасителей мира доводилось бывать на болотах, и не раз. То были нормальные, добропорядочные болота с уродливыми, малорослыми и кривобокими деревцами вокруг, с яркой, светло-зеленой травой на участках не особенно глубоких, с черными, топкими ловчими ямами болотников, с кислой ягодой клюквой во мху… С гнездами диких уток, с озерцами, на которые из лесу на водопой приходят лоси – их широким раздвоенным копытам трясина не страшна, с лягушками, что по весне трубят такими голосами, будто и вправду настает конец света, с кровососами-комарами…
Южное болото отличалось обилием тростника, небывалой, в два человечьих роста, высоты. Из-за него невозможно было оглядеться и понять, далеко ли простирается трясина. Склонная к клаустрофобии Энка страдала, чувствуя себя как в ловушке. Не умея различать, где глубоко, где мелко, путники без конца проваливались в топь. Лягушек, и особенно комаров, здесь тоже имелось в избытке. Были и пиявки. Хельги почему-то считал их красивыми, остальные их боялись и орали, не исключая Рагнара и Меридит. Не было гнезд диких уток, кислой ягоды клюквы и лосиных водопоев. И, что самое досадное, не попадалось ни одного болотника или кого-нибудь еще, более или менее разумного, у кого можно было бы разузнать дорогу и выяснить свое местонахождение.
За неимением лучшего воззвали к Силам Судьбы – тянули жребий. Выпало идти на восток. День шли, другой, третий… Улаф тоже двигался вперед, сам, слава всем богам.
Продираться через заросли тростника с его тушей на руках было бы совсем невыносимо. А ведь придется, думал Рагнар, косясь на тяжело ковыляющего фьординга. Скоро он свалится. Нелегко приходилось всем – сказывались недавние плохо залеченные раны, неожиданная жара, от которой успели отвыкнуть, вонь, духота, сырость. Но Улафу было еще хуже. У него от дурного климата загноились все ссадины на физиономии, слились в один большой нарыв. Эльф ненавязчиво предложил свои услуги врачевателя, но получил гордый отказ и решил больше не напрашиваться.
– Совсем свалится, тогда я его насильно попробую исцелить. А пока, если хочет, пусть мучается, – сказал он шепотом Рагнару.
Особенно остро на болоте стоял вопрос ночлега. Первую ночь кое-как пересидели на связках тростника, не выспались совершенно. На вторую Хельги нашел оригинальное решение проблемы. Сгонял в Уэллендорф, купил в лавке магического товара стол для спиритических сеансов, самый большой из имеющихся в наличии (чтобы всем хватило места, а главное, чтобы не выронить в Астрале). Установил его, и получилась довольно удобная, покрытая малиновым сукном платформа. Правда, снилась на таком ложе всякая околесица, да и сукно сразу изгваздалось, но подобными издержками вполне можно было пренебречь.
Так и повелось. Утром стол кочует в Уэллендорф, на университетскую конюшню – Хельги договорился держать его там, а вечером отправляется в неведомую даль, на болота… «Вряд ли во всем свете найдется еще хоть один спиритический стол, ведущий столь бурную жизнь», – размышляла Ильза. И завидовала столу. Она тоже хотела бы проводить дни в Уэллендорфе, пусть даже на конюшне, лишь бы не в болоте. Она же не жаба! Увы! Сколько раз Энка ругалась, требовала отправить их в Уэллендорф вместе со столом!
– Ты притаскивал Макса! Из другого мира! Ты нас из дворца некроманта вытащил! И ничего не случилось! – взывала она.
Тщетно. Хельги бледнел и наотрез отказывался.
– А если оно никогда не кончится, это распроклятое болото? Бросишь нас тут помирать?
– Когда будет ясно, что мы помираем, тогда я рискну. Но не раньше!
Болото кончилось через неделю.
Сперва вода под ногами стала солоноватой. Это обнаружил Эдуард, провалившись в топь по самую шею, – насилу вытащили. Потом тростник будто расступился, и взору измученных путников предстали бескрайние водные просторы. Они вышли к океану.
– Куда же это нас занесло? – удивленно крутила головой сильфида. – Может, в Аполидий?
Хельги по памяти представил береговую линию Староземья и окрестностей и отверг предположение Энки.
– Не может. В Аполидии есть только одно место, где есть выход к морю, если двигаться на восток. Это Пески Шаала. Болот там, сами знаете, нет.
– Тогда что?
– При условии, что мы находимся именно в Староземье, а не где-нибудь в Аваллоне или на неведомом острове, единственный возможный вариант – это побережье Гиблого моря.
– ???
– Да! – согласилась Энка убито. – Я вспомнила. Капитан Каллегрен рассказывал, что все берега Гиблого моря заросли непроходимыми тростниками.
– Кто такой капитан Каллегрен? – спросил Эдуард невпопад.
– Когда-нибудь я расскажу тебе о нем. Но не сейчас. Сейчас у меня нет душевных сил, – ответила девица важно.
Чем Чернолесье было на суше, тем Гиблое море в океане. Заслон. Граница Аваллона и Инферна. Оттуда не возвращались. Туда, если честно, и не стремились. Ни одно судно, будь оно рыбацкое, торговое или военное, по доброй воле не заходило в проклятые воды дальше Тиора. Но океан – не суша, и воля его далеко не всегда совпадает с желаниями жалких смертных. Случалось, корабли уносило бурей или загадочными блуждающими течениями, такими стремительными, что вырваться из их хватки не было способно ни гребное, ни парусное судно.
Но с капитаном Каллегреном вышла совсем другая история. Возможно, именно из-за ее нелепости древние силы, стерегущие Заслон, дали сбой и упустили свою жертву.
Капитан Каллегрен был почтенным, положительным человеком, кстати, земляком Ильзы – родился на одном из Ипских островов. Ему принадлежал небольшой торговый корабль, любовно именуемый «Старушка Кит». Поговаривали что прежде, до того, как судно стало собственностью Каллегрена, оно называлось «Старушка Кэт», но новый владелец счел прежнее имя чересчур фривольным – так часто называли портовых проституток.
Под стать аскетичному капитану подобралась и команда: все, как один, солидные, уравновешенные, практически непьющие существа – большая редкость в моряцкой среде. Об их благопристойности и трезвости сочиняли анекдоты, злые языки обзывали «Старушку Кит» плавучим монастырем.
И надо же было такому случиться, что вся дружная команда под предводительством самого капитана в стельку напилась в Тиорском портовом кабаке! Знающие люди говорили, что дело не обошлось без владельца кабака, ушлого торгового гоблина, имеющего дурную привычку разводить легкое, но дорогое местное винцо (единственный напиток с градусом, что позволили себе моряки со «Старушки Кит» в честь юбилея капитана) шай-таньей водой. Желтоватая, почти без запаха и вкуса жидкость разбирала похлеще чистого спирта. Причем не сразу, а спустя несколько часов. Этого времени как раз хватило на то, чтобы, отобедамши, сняться с якоря, выйти из Тиорской бухты и лечь на курс. Прямо противоположный тому, что требовался.
К моменту, когда команда вновь обрела способность немного соображать, судно было уже далеко в гиблых водах. Факт сей поверг одурманенных моряков не в ужас, подобающий ситуации, а в бурное веселье – продолжало сказываться действие спиртного. Отсмеявшись, они кое-как развернулись, пошли обратным курсом вдоль побережья.
По пути им встретилось много забавного. Мертвые остовы кораблей с драными в клочья парусами выныривали из синего тумана прямо перед носом судна, так что избежать столкновения удавалось лишь чудом. Приходилось уворачиваться, капитан развлекался от души. Морские чудовища, которым нет названия ни на одном из языков Староземья и окрестностей, огромные, как кит, и зубастые, как десять акул, сновали вокруг. Одно из них, размером поменьше, видимо, детеныш, резвясь, в прыжке одним махом откусило носовую статую морского демона Ро. Боцман долго хохотал, глядя на оставшийся огрызок, он напоминал ему что-то неприличное. Другие чудовища, летучие, реяли над головами, гнусно орали и гадили на палубу, которая вспыхивала от их помета. Огонь весело тушили жидким содержимым организмов, очень кстати устремившимся наружу. Затевали состязания типа: «кто лучше прицелится», «кто кого пере…» сами понимаете, что.
Вот так, резвясь и дурачась, моряки благополучно вернулись в Тиор. И только там, окончательно протрезвев, смогли осознать, сколь близко подошли к краю гибели, какой беды избежали. Преисполнившись трепета, моряки вознесли благодарственные молитвы всем знакомым богам, торжественно поклялись отказаться от спиртного совершенно, на этом история заканчивается. А слышала ее Энка лично от капитана Каллегрена, давнего приятеля капитана Арадарса, под командованием которого сильфида начинала свою военно-морскую карьеру.
Выпендривалась девица ровно десять минут, после чего рассказала эту историю Эдуарду и остальным.
– Гиблое море! – Ильза покачала головой с таким умным видом, будто в самом деле представляла, где оно находится. – Как же мы отсюда выберемся?!
– Пойдем вдоль побережья до Тиора. Другого способа нет.
– Ужасно! – выразил общее настроение Эдуард. Перспектива ковылять вдоль затопленного и заросшего берега не вдохновляла никого.
– Корабль нужен! – неожиданно подал голос Улаф. – На море нужен корабль.
Все тяжелые дни перехода через болото упрямый фьординг плелся в стороне, всем своим видом демонстрируя: вы сами по себе, я сам по себе. В беседы не вступал, когда проваливался, помощи не просил, еду принимал молча, будто одолжение делал. И вдруг, нате вам, заговорил!
Ильза мгновенно окрысилась, она упорно не желала прощать старые обиды.
– Спасибочки, подсказал! А то мы воображали, что на море нужна арба с ишаком! Если сам безмозглый, нечего других по себе судить!
Ободранное лицо сына ярла побагровело.
– Молчи, женщина! – рявкнул он.
– А-ах! – выдохнула Ильза, ошарашенная подобной наглостью. Ей, воину Гильдии, посмел заткнуть рот тот, кто на самом деле должен ее каждый день благодарить за то, что она его еще не убила! Девушка выхватила у гнома неприличный жезл и треснула несостоявшегося супруга по башке.
Спасибо, что у фьордингов такие крепкие черепа!
– Сама его и понесешь, – подвела итог сильфида, убедившись, что подменный брат демона-убийцы пока еще жив. – И больше так не поступай. Воину не пристало бить хворых и увечных. – Последнее было сказано явно в расчете на Улафа. – Кстати, корабль нам и в самом деле не помешал бы. Хельги, ты не принесешь корабль?
– Корабль? Из Уэллендорфа? – усмехнулся демон скептически.
– С любого побережья, осел сехальский.
– А как я туда попаду?
– Да уж постарайся как-нибудь!
Хельги старался долго, пока совсем не выбился из сил и не запутался в собственных конечностях. За это время он побывал в краях самых экзотических, но на побережье так и не попал. И, что самое обидное, именно те нити, которые казались ему наиболее перспективными – вроде бы именно по ним он когда-то уже выбирался к океану, – оказывались в итоге самыми неподходящими. Совершенно деморализованный и утративший веру в свою демоническую сущность, он собрался прекратить бесплодные попытки, как вдруг – о радость! – очутился на берегу… нет, не океана, конечно. А где-то в среднем течении реки Венкелен, если судить по окружающим ландшафтам.
Высились седые ели, выла вьюга. Довольно большой бревенчатый плот лежал у берега, вмерзший в кромку льда. Рядом из-под снега торчал примитивный шест – ствол молодой ели, даже не очищенный как следует. Что ж, никогда не следует ожидать от Сил Судьбы слишком многого, они не склонны к благотворительности. Нужно уметь довольствоваться малым.
Ох, нелегкая это работа – мечом выковыривать плот изо льда, особенно когда одет, мягко говоря, не по погоде и рукоять на морозе липнет к ладоням, сдирает кожу. Но еще сложнее переместить освобожденный от зимних оков груз через Астрал, не потеряв по дороге. Потому что магии в том грузе не наличествовало совершенно. Чтобы хоть как-то улучшить положение, он выцарапал на темной древесине все известные ему магические письмена, от охранного знака замка до затейливой сехальской закорючки, значения которой он не знал (на самом деле это был весьма популярный символ, призванный облегчать родовые муки). Увы. Слишком неопытным магом был грозный и могучий демон. Всех его познаний хватило ровно настолько, чтобы плот можно было разглядеть в Астрале. Но никак не подцепить пальцами… Ой! А это что такое, черное, плотное? Шарик! Скатанное в аккуратный клубочек проклятие ОК'Кана! Тот самый клубочек, которым он хотел стукнуть брата Гуго! Никогда не угадаешь, что в жизни может пригодиться! Не подозревая о возможных последствиях, Хельги обмотал черной нитью крошечное белое пятнышко плота. Получилось вполне осязаемо. Сбрось этакую конструкцию с высоты на вражеский город – и тотальная гибель населения от моровой язвы обеспечена. К счастью, Хельги этого не знал и без лишнего волнения, благополучно доставил плавсредство к месту назначения.
– От него зло исходит!!! – перекрикивая общее ликование, в ужасе завопил эльф.
– Сейчас перестанет. – Демон распутал плот и аккуратно перемотал черную нить в новый клубок, припрятал так, чтобы всегда иметь под рукой. Теперь-то он знал, что из самого зловредного проклятия при желании можно извлечь пользу.
Чем хорош плот? Тем, что когда кто-то один мучается с шестом, остальные блаженно отдыхают. Чем плох? Тем, что ни о какой скорости говорить не приходится.
Медленно-медленно двигались спасители мира вдоль болотистого берега. Палило южное солнце. Тяжелые испарения поднимались от зарослей тростника.
Есть почти не хотелось. Пить – постоянно. За пресной водой гоняли демона-убийцу. Сосудом для нее служила золотая чаша Орвуда. В Астрале артефакт имел габариты хорошего дракона, но в физическом мире вмещал в себя гораздо меньше, чем требовалось. В надежде облегчить себе жизнь, Хельги попытался раздобыть емкость покрупнее. Обшарил все магические лавки Уэллендорфа – тщетно. Выяснилось, что подобные сосуды в современной магии почти не используются и стали большой редкостью. Самый крупный из имеющихся в Уэллендорфе двухведерный яшмовый кубок эпохи Старых Царств стоит не где-нибудь, а в лаборатории самого профессора Перегрина и является жемчужиной его коллекции магических раритетов. Остальные три намного меньше и тоже находятся в частных руках.
Меридит посоветовала пойти к Перегрину и поклянчить раритет под предлогом спасения мира. Орвуд предложил поменять его на камень Ло: «Все равно таскаем его без дела». Энка рекомендовала просто спереть. Хельги все инициативы отверг, придумав отговорку, дескать, каменный сосуд двухведерного объема настолько тяжел, что непременно потопит плот.
– Лучше признайся честно: ты просто боишься Перегрина, – усомнилась в его словах въедливая сильфида.
– Боюсь! – согласился Хельги гордо. – Имею я право кого-то бояться?
Оспаривать его права Энка не сочла нужным. Хочет мучиться – пусть мучается. Его дело.
День сменялся днем, Тиор не показывался. Несмотря на плохой аппетит, начинала ощущаться нехватка еды – во время путешествия по обжитым Срединным Землям больших запасов не держали. Хельги хотел принести пищу в чаше, но по возвращении из Астрала обнаружил ее пустой. Воду чаша держала, еду нет. Такое, видно, было ее магическое свойство. Рыба в проклятых водах тоже ловиться не желала. Угроза голода становилась все реальнее.
– Но ведь Силы Судьбы не могут допустить, чтобы мы тут померли? – спросила Ильза с надеждой.
Орвуд криво усмехнулся:
– Не обольщайся, Силы Судьбы заботливостью не отличаются.
– Но кто же без нас станет спасать мир?
– Подберут кого-нибудь еще, эко дело! Мы для них – песчинки, букашки. Смахнул, и нету. Новые народятся.
На Орвуда покосились с неодобрением. Он, несомненно, был прав, но говорить такие вещи Ильзе не стоило.
– Кто-кто, а гномы умеют утешить в трудную минуту! – съязвил Аолен.
– Зато эльфы… – не остался в долгу Орвуд, и пошло-поехало, слово за слово.
Сочетание скуки, голода, дурного климата и тревоги за судьбы мира сделало путников раздражительными и резкими. То и дело вспыхивали мелкие перебранки и склоки. Особенно же тяготило присутствие Улафа. Очень неприятно, когда изо дня в день молча сидит надутый, спесивый фьординг.
– Почему он не работает шестом? – возмущалась Ильза, сдирая с ладоней засохшие мозоли. – Лучше всех, что ли?
– Хворый он, – напомнила Энка.
– Хворый, так пусть лечится. Аолен предлагал…
– Теперь уже поздно. Я нарывы плохо лечу. Само скоро пройдет, – встрял эльф.
Улаф смотрел в сторону горизонта и делал вид, что разговор касается кого угодно, только не его.
– Доберемся, дайте боги, до Тиора, отправим тебя на все четыре стороны, и если только замечу, что ты опять за нами увязался – череп проломлю! Насквозь! – угрожающе, по-сприггански зашипела Ильза. Она давно заметила, что подобные звуки заставляют ненавистного фьординга заметно вздрагивать, сбивают спесь. – Все уши отрежу и собакам отдам!
– Сильно сказано! – одобрила Энка. – Сама придумала, про собак?
– Про уши? – порозовела от похвалы девушка. – Нет. Так меня дядюшка бранил. Пока его фьординги не зарезали. Пришли и зарезали! – Она нарочито громко, не очень натурально всхлипнула. – Такого дяди из-за тебя, душегуба, лишилась! Погоди, я еще отомщу!
Улаф передернул плечами. Ах, до чего же хотелось задать наглой девке, указать, где ее место! Уцепить бы за косу, намотать на руку, окунуть в затхлую воду проклятого моря мордой да держать, покуда пузыри не пустит… Нельзя. Эти, пожалуй, даже убивать не станут. Вышвырнут с плота, и конец. Потому что даже непобедимые воины-берсеркеры умеют обходиться без воды лишь очень ограниченное время… Титаническими усилиями воли фьординг сдерживал рвущуюся на волю ярость и проклинал тот час, когда коварный Локи вложил в его голову дурацкую идею всюду следовать за подменным братом, чтобы не прозевать момент извлечения затонувшего драккара из морских пучин. А уж тогда… В честном поединке, иным ли способом…
Да, Хельги слишком хорошо знал фьордингскую натуру, чтобы ошибиться в мотивах, движущих Улафом. Потеря драккара сама по себе была не столь уж тяжела для сына ярла одного из богатейших фьордов. Но мысль о том, что судно достанется сопернику, а именно так он воспринимал подменного брата, казалась совершенно невыносимой. Ради предотвращения этого он был готов на любое безрассудство.
Никто, даже любящий отец, не считал Улафа особенно умным. Но и дураком рыжий воин не был. Его интеллекта было вполне достаточно, чтобы сообразить: вырвать затонувший корабль из власти самого океана способен лишь очень могучий демон, и связываться с таким – себе дороже. Но так случается, что существо, всецело поглощенное одной идеей, настолько подчиняется ей, что будто слепнет и перестает замечать очевидное. Вот и он никак не мог осознать, что подменный брат его – не простой спригган, каких полно рыщет по землям Севера, а самый настоящий демон, со всеми вытекающими последствиями. Все его фокусы с исчезновениями-появлениями он считал обычной магией, доступной смертным. Любой мало-мальски образованный колдун, маг или ведьма умеют так делать, равно как и наколдовывать воду в волшебной чаше, а никаких иных проявлений демонической сущности Хельги при Улафе и не демонстрировал. Положение усугублялось еще и тем, что диалект фьордов во многом отличался от общеизвестного староземского, а Улаф никогда не считал нужным тратить время на изучение языков (на другие науки, впрочем, тоже), и важные нюансы разговоров ускользали от его понимания.
Поэтому мысль завладеть «Громом» он так и не оставил и ругал себя лишь за то, что не догадался дождаться извлечения драккара, выследить его на море и отбить обычным способом. Откуда взялась нелепая идея преследовать брата по суше? Будто затмение нашло, говорил он сам себе. Нет, не обошлось тут без коварного Локи. Хотя, если подумать, ну какое дело могучему северному богу до простого, ничем не выдающегося фьординга? Но Улаф всегда был склонен преувеличивать значимость собственной персоны…
– Я знаю, – сказала Энка обреченно, – эти воды никогда не кончатся. Они прокляты – такова их суть. Кажется, будто движешься, а на самом деле остаешься на прежнем месте. Смотрите, вон тростник повалило! Мы это место уже проплывали, я заметила! И опять!
– Это другой поваленный тростник, – успокаивала Меридит, чей запас терпения превосходил сильфидин на порядок. – Здесь везде так, то тростник прямой, то поваленный. Чередуются они.
– А я говорю, тот же самым! – уперлась Энка.
– Другой.
– Давайте подрулим поближе, свяжем снопик и проверим, встретится ли он нам еще раз, – предложил принц Эдуард.
– Ну и где он, твой снопик? – спросила Меридит подругу на следующий день. И на второй. И на третий.
Ответ был один: завтра будет.
На пятый день после того, когда они связали свой снопик, Ильза стала жаловаться на холод. Солнце палило не по-зимнему нещадно, от воды только что пар не шел, а у бедной девушки зуб на зуб не попадал от дрожи. Она забилась под ворох одежды, тряслась и тихо плакала. Не иначе малярия, решил эльф.
– А ты умеешь лечить малярию? – осведомилась сильфида без особой надежды.
– Причина малярии в дурном воздухе. Ее лечат травами, – скорбно вздохнул Аолен.
– Ясно. Не умеешь, – поняла Энка.
– Малярия – это зараза, как чума или холера. Ее причина в комарах, а воздух тут ни при чем, я статью читал, – заявил Хельги авторитетно. Вспомнил Максову родню и отругал себя: что бы ему, ослу сехальскому, не вспомнить тогда про малярию, чем пугать бедных женщин чумой и холерой?
Энка посмотрела на демона с осуждением.
– Просто удивительно, как много ты знаешь и как мало от твоих знаний пользы. Лучше уж помалкивай.
Хельги обиженно фыркнул. Знания, считал он, всегда приносят пользу, пусть и не сиюминутную. Мыслить надо перспективно.
Очень скоро страдания Ильзы разделили оба принца. Днем позже к болящим присоединился гном.
Орвуд переносил болезнь хуже всех – впал в беспамятство, метался и бранил на языке Даан-Азара каких-то недоумков, неправильно заложивших штольню.
– Помрет, пожалуй, – сокрушенно покачала головой сильфида, но в тоне ее проскальзывало нечто подозрительно похожее на удовлетворение.
Хельги сгонял в Уэллендорф, но тамошние лекари исцелять от незнакомой южной заразы не умели. Попытался попасть в Сехал, в Аполидий, – аналогичный результат.
– У тебя ведь полно нитей, – ругала его Энка. – Почему нельзя оставлять их везде, где побываешь? Постепенно получил бы доступ ко всему миру, стал хорошим демоном. Пользу бы приносил. А так – какой от тебя прок? Никуда попасть не можешь!
Хельги злился и шипел.
– Путаюсь я в твоих нитях, неужели не ясно?! Много их слишком. Есть три надежных, Уэллендорф, Меридит и Макс, вот и скажи спасибо!
– Интересно, в мире Макса бывает малярия? – проговорила Меридит задумчиво.
– Про малярию не знаю. Чума и холера точно бывают. Максова тетка… – принялся рассказывать Хельги, но сообразил, что Меридит ждет иной реакции на свой вопрос, и исчез.
– Хочешь сказать, вот эта дрянь может их вылечить? – Энка удивленно крутила в пальцах маленькую белую лепешечку, сделанную на вид из мела. Лизнула. Поморщилась. Раскусила и расплевалась. – Фу-у, горечь какая!
– Не тронь! – стукнула ее Меридит. – Зачем портишь?! Вдруг не хватит, они же маленькие!
– Хватит, – успокоил Хельги. – Я с запасом взял.
– Кстати! – Сильфида устремила на него подозрительный взор. – Как это тебе удается перемещать всякую немагическую мелочь аж через границу миров, когда в нашем мире ты якобы даже крупное существо потерять боишься?
Но Хельги не был обескуражен коварным вопросом.
– Очень просто. Они чужие, в Астрале сразу выделяются.
Лепешечки оказались чудодейственными. Людям полегчало на глазах. Жаль, на гномов средство было не рассчитано. Малярия у Орвуда прошла, вместо этого разболелся живот и приключился понос, в результате он обозвал Хельги отравителем. Тот даже обиделся и обещал в следующий раз предоставить неблагодарному полную возможность помереть в собственное удовольствие.
К чести гнома, он скоро все осознал, раскаялся, повинился, и жизнь на плоту водворилось в свое привычное, уныло-голодное, но, в целом, мирное русло.
А на другой день, после того как Энке удалось-таки убедить спутников, что проклятое море не кончится никогда, тростник по берегу поредел, вода вместо затхло-зеленой стала лазурной, магическое марево рассеялось, и на горизонте по правому борту (если так можно сказать о плоте) вырисовались контуры прекрасных розовых башен Тиора.
Тиор был нетипичным для Сехала городом. Архитектура его напоминала скорее северные приморские города Староземья, с той разницей, что серый гранит и песчаник здесь заменял чудесный розовый мрамор, неистощимым запасам которого город и был обязан своим существованием и процветанием.
Надо сказать, что это был свободный город, он никогда не входил в состав империи, его даже не пытались прибрать к рукам. Слишком дурной славой пользовались у сехальцев проклятые воды. Слава эта распространялась и на жителей побережья. Их считали страшными колдунами, всех поголовно, включая младенцев и престарелых. Их боялись не меньше шай-танов. На самом деле в городе не было ни одного темного колдуна, ни одного стоящего боевого мага – лишь целители да прорицатели.
Зато войско имелось мощное – сплошь из наемников-кансалонцев, сытых, хорошо оплачиваемых, довольных своей жизнью и готовых защищать розовокаменныи город как собственную родину.
Никого из компании спасителей мира Судьба до сих пор не приводила в этот край, о роскоши и богатстве Тиора они знали лишь по восхищенным рассказам соратников. Ожидания их не обманули. Город был великолепен. Розовым было все: от дворца вельможи до сарая бедняка. Даже в окраинных ремесленных кварталах под ногами похрустывала розовая мраморная крошка. Площади и улицы побогаче были вымощены мраморными плитами, отполированными до блеска, казалось, можно поскользнуться, как на льду. Здесь было свежо и чисто. Пахло морем и магнолиями. Журчали, звенели фонтаны, позолоченные крыши дворцов и башен сияли на южном солнце. И всюду мрамор, мрамор, мрамор…
– Ну точно как в ванной у Макса! – радовался Хельги.
Впечатление портила лишь Энка. Она плюнула в розовый бассейн с розовыми рыбками и заявила, что ей мерещится, будто они очутились посреди гигантского кремового клубничного торта.
– Это какой-то розовый угар псевдобарокко! – жаловалась она. – Вот где надо было памятник победителю Ирракшаны ставить! Здесь, а не в Трегерате.
– А что, – кивнул Хельги, – пожалуй, неплохо вписался бы… Ой, мамочки мои!!!
Повелитель возжелал – Царь Народов исполнил.
– Если ты намерен и впредь таскать за собой этого золоченого монстра, признайся сразу. Я стану держаться от тебя подальше! – заявила сильфида бессовестно.
– Я про него давно забыл! Ты сама первая вспомнила! – защищался Хельги чуть не плача.
– Зачем вы ругаетесь? Очень красиво смотрится, – уговаривал их Рагнар. – Скажи, Меридит.
Но Меридит ничего не могла сказать. Она, задрав ноги, валялась на лужайке, окружающей новоявленный памятник, вся в розовых цветах, и помирала от веселья. Ей противным блеющим смехом вторил Орвуд.
А Ильза стояла и тихо радовалась. Может быть, теперь, когда золотого урода убрали, в Трегерате соизволят сделать другой памятник ее любимому Хельги, такой, чтобы было похоже? А здесь, на забытой всеми богами окраине, сгодится и старый.
К слову, местным жителям монумент пришелся весьма по вкусу. На следующий день в казарму, где остановились путники, явилась целая делегация во главе с министром изящных искусств и вручила «почетным гостям города» благодарственную грамоту за «щедрей дар» – не позолоченной оказалась статуя, а из чистого золота! Им даже предложили принять тиорское подданство. От предложения пришлось вежливо отказаться, сославшись на необходимость продолжить путь. А Хельги стал считать себя чуть ли не грабителем, коварно обокравшим благодарных трегератцев, и предался хоть и кратковременным, но жестоким мукам совести. Хотел вернуть монумент назад, но, разумеется, не нашел Трегерат. Да и золото – вещество простое, магически инертное. Не оставалось ничего, кроме как смириться с жестокой действительностью.
В тиорских казармах спасители мира провели пять дней. Отсыпались, отъедались, долечивали болячки. Учились пользоваться туфлями-скороходами. Не секретными, скоростными, а самыми примитивными, ускорявшими ход раза в три-четыре. На более сложные потребовалось бы время. Орвуд фальшиво кряхтел и жаловался на возраст, хотя тренировался с завидным упорством (надо заметить, гномы очень редко делают подолгу то, что им не нравится). Ильза, Эдуард и, что греха таить, Рагнар резвились как дети – для новичка использование магических туфель сродни увлекательному аттракциону. Дух захватывает от гигантских прыжков – и весело, и страшно. Где в это время подвизался Улаф, каковы были его дальнейшие планы, неизвестно. На глаза он больше не попадался.
Город покидали утром, на рассвете, по холодку. Розовело южное небо, розовело в лучах восходящего солнца теплое море, сам воздух казался розовым, как мечта юной девы. Прощай, розовая мечта! Впереди на много дней пути раскинулся беспощадный, выжженный солнцем и вечными войнами Сехал. Опять Сехал. Меридит начинало казаться, будто она стала жертвой загадочного проклятия, цель которого – снова и снова зашвыривать ее в этот ненавистный край. Пальцев одной руки хватило бы пересчитать те годы, которые довелось прожить без посещения Сехала! Все будет, как всегда. Десятки раз пройденный маршрут. Вымирающая Хемма. Заносчивый Алнайшах. Несчастные прибрежные поселения вроде Джайхена, страдающие и от чужих, и от своих. Затравленные орками города предгорий… Надоело до визга!
– А пойдемте напрямую, – предложила она.
Энка от удивления поперхнулась и выронила флягу.
– Напрямую?! Ты хочешь сказать, через Внутренний Сехал?! Через пески, через шай-таньи угодья?! Спятила?
Меридит примиряюще протянула подруге свою флягу.
– Зачем через пески? Не надо через пески. Пойдем Северным Сехалом, вдоль Чернолесья. Можем до самой Менглен, можем раньше свернуть. На Кемхет или Уммар, как захочется… Ну тошнит уже меня от побережья! И ведь напрямую – короче! Намного короче!
– Конечно, надо напрямую! – встрепенулся Орвуд. – Ноги не казенные!
– Там же никто никогда не ходит!!!
– Ну будем первыми, подумаешь!
Не поверите – убедила!
И вместо того чтобы, как все нормальные, благоразумные существа, следовать знакомым караванным маршрутом вдоль побережья на юг, компания развернулась на девяносто градусов и двинулась вдоль подножия Тиорских гор на запад, к границе Чернолесья, в края незнакомые и неизведанные. На изданной типографией Конвелла карте они значились большим белым пятном. Что там делается, какие твари их населяют, что поджидает странника в пути – об этом не доходили даже слухи.
– Вот и хорошо. Будет материал для отчета, – сказала Меридит. – Мы ведь якобы в экспедиции, об этом нельзя забывать.
Бандарох Августус приоткрыл распухшие веки и снова опустил, так ничего и не увидав. Ослеп он или вокруг было темно, магистр не знал. Тихо поскуливая, свернулся калачиком, стиснул руками колени в безнадёжной попытке согреться. Сколько мучений может вынести простое смертное существо, гадал он. По его представлению, все мыслимые пределы были давно уже пройдены.
Начались его страдания еще в Сильфхейме. Ах, как чудесно жилось ему в доме сенатора Валериания, отца невоспитанной девчонки Энкалетте. Там было все, что душе угодно: удобная комната, изысканная еда, великолепная библиотека, умные собеседники и высоконравственные развлечения, даже маленькая магическая лаборатория.
Живи да радуйся. Отчего же смутная тревога завелась в его сердце? Вечерами, на закате, все манило, влекло куда-то, в малиновую даль…
Время шло, настойчивее становился зов, лишая покоя и сна, туманя разум. Иди… Приди… Он нужен нам… Сосуд нужен нам… Принеси его… Принеси… Чужие мысли сверлили, выжигали мозг изнутри. Ты нужен нам. Он нужен нам. Приди на Аддо. Мы ждем тебя на Аддо… Он не мог больше терпеть. Он взял черепаху-чернильницу и, влекомый чужой волей, устремился на Аддо.
Об этом путешествии сохранились смутные обрывки воспоминаний. Корабль под белым парусом. Серая вода за бортом. Зловещая двуглавая птица на мачте. Незнакомые хромые люди с непривычными именами. Они злые и хотели ему зла, но он шел к ним… И снова корабль, совсем небольшой. Он лежит, связанный как куль под низкой деревянной лавкой. Жестко и больно. Ноги не умещаются, торчат наружу. О них спотыкаются и грязно бранятся лысые хромые люди. Тошнит и хочется пить, жарко… Тухлая теплая вода, ее нужно лакать из миски по-собачьи, потому что руки скручены за спиной… Вонь от тухлой воды, несвежей рыбы и собственных нечистот…
Затем долгая тряска в телеге…
Потом его тащат в горы, на палке, как тушу зверя…
И будто малиновая пелена слетает с глаз – проясняется сонный разум, возвращаются чувства. Он видит старца в бурых одеждах, с черной повязкой на правом глазу. Старец похож на мертвого, и голос у него скрипучий, скучный-скучный: «Этого не убивать. Оставлю для забавы. В погреб его, да держать в чёрном теле. Срок наступит, ужо пригодится»…
Он кричал до хрипоты, плакал, молил… нет, не о пощаде. Только объяснить, кто они, что им от него нужно, за что ему такие муки, в чем вина. Неизвестность изводила хуже всего. Но нет, никто не внял его мольбам и слезам.
Прошло сколько-то времени – неделя, год ли – и снова его повезли, в крытом возке, на цепи. Стал звать на помощь – избили в кровь. Замолчал. Привезли, швырнули в темноту, на кучу гнилой соломы – сиди тут. Кормили – только чтоб не умер. Да, наверное, и умер бы уже, от тоски, боли и страха, если бы не тлела, как огарочек свечи, в самом потаенном уголке души безумная надежда. Верилось почему-то: те, другие, что привезли его на Сильфхейм, придут и спасут. Придут и спасут.
Дорога вдоль Тиорских гор была ничем не примечательной, разве что поначалу очень пыльной. Чудесная розовая пыль – северо-восточный ветер гонит ее с каменоломен. Сами горы невелики, скорее, высокие холмы, чем настоящие скалы. Хотелось верить, что никто злобный в этих краях не водится. Встретилось несколько сел с народцем мелким, желтым и остроухим. Они обрадовались пришельцам, будто дорогим гостям. А когда Меридит удалось столковаться с ними на писклявом присвистывающем наречии, пришли в такой восторг, что, казалось, последнее с себя готовы снять и отдать. Кормили, поили, одаривали, собирали снедь в дорогу. Так было в первом селе, и во втором, и в третьем.
– Чего это они веселятся, будто к ним кумовья приехали? – подозрительно спросил Орвуд. Его родной Даан-Азар никогда не отличался гостеприимством, и в теплой встрече гному чудился некий подвох.
– Они называют себя исп, – объяснила Меридит. – Исп прогневили своих богов, а те, в наказание, закрыли путь на восток. Уже лет десять сюда не заходил ни один путник, и сами исп могут отдалиться от своих сел лишь на день пути, дальше некая Сила их не пускает. Они, бедные, уже вообразили, что мир вокруг вообще исчез, остались они одни, обреченные на вечную изоляцию. Я рассказала, что с миром пока всё в порядке, вот они и радуются. Видят в нашем появлении добрый знак милости богов.
– Понятно, – кивнул гном. – Расплачиваются за хорошую весть.
Ну не верил он в бескорыстие!
– Хотелось бы знать, почему сюда целых десять лет никто не заходил? – насторожился Эдуард.
– А что кому делать в этой дыре? – был готов ответ у гнома.
Еще им встретился великан уриаш. Старик пас скот на склоне холма и помирал со скуки. Зазвал прохожих на огонек и не отпускал до тех пор, пока в деталях не ознакомил со всеми проблемами уриашского бытия. Был он по-стариковски многословен и забывчив, по нескольку раз пересказывал одно и то же.
– Боги Великие, какой занудный старец! – стонала потом Энка. – Спятить можно!
– Вот я на тебя посмотрю, какая ты в старости будешь, – защищала уриаша Меридит.
Неторопливый, спокойный, уютный дед-великан был так непохож на буйных дисьих старух, что вызвал у нее нечто вроде умиления.
– Он, бедный, может, тоже лет десять ни с кем не разговаривал.
Рагнар же морщил свой круглый, совершенно неаристократический нос, хмурил кустистые брови и подавленно молчал.
Он был очень высоким человеком, привык, в прямом смысле слова, смотреть на окружающих сверху вниз. А с великанами встречаться ему раньше не доводилось. Как странно, оказывается, чувствуешь себя, когда едва достаешь собеседнику до пояса! Неловко, шея устает голову задирать, раздражает тон великана, снисходительный, будто с малыми детьми разговаривает. Прямо треснуть хочется, хоть его и учили уважать старость. «Может быть, – думал рыцарь, усилием воли подавляя неблагородный порыв, – у гномьего народа именно из-за малого роста дурной нрав? Взять хотя бы Орвуда. Уж на что рослый для гнома, и то на голову ниже Ильзы. Остальные еще короче. Вот и важничают, нос задирают, хотят показать: мы-де не хуже вас, длинных. Тяжело им, недомеркам, приходится».
Своими соображениями Рагнар решил поделиться с Хельги, он ученый и идет рядом, можно тихонечко побеседовать.
– Он с тобой потому снисходительно разговаривал, что ты ему в прапраправнуки годишься, а вовсе не из-за роста. Уриаши своего роста как раз, наоборот, стесняются. Я точно знаю, у меня в десятке были уриаши. Вечно на построении горбились, а мне от сотника влетало. Вот насчет гномов я с тобой согласен. Макс называет это «комплекс неполноценности».
– Вот я тебя сейчас тресну, тогда и посмотрим, кто из нас неполноценный! – Оказывается, Орвуд все слышал! – Лично я – совершенно полноценный гном без всякого комплекса, что бы оно ни значило. А вот ты как демон никакой критики не выдерживаешь. Не демон, а наказание! И еще берешься судить о чужой полноценности! Нахал!
– Ты все не так понял! – защищался Хельги. – Это психологическое понятие. На самом деле вы полноценные, но подсознательно считаете себя ущербными и это вас подсознательно гнетет.
– А-а-а! Так ты нас еще и психами считаешь! – прицепился к слову бестолковый гном.
– Тьфу на тебя, – плюнул Хельги и ускакал вперед. До чего же трудно бывает иметь дело с малообразованными существами!
На пятый день ускоренного при помощи скороходов пути горная цепь перешла в редкие холмы, те сошли на нет, и после двух дней скакания по овражистой равнине, заросшей жухлой бурой травой, спасители мира выбрались к Чернолесью, мрачному и зловещему. Стеной вставали могучие дерева. Стволы в три обхвата, высота не меньше, чем у знаменитых эльфийских коэлнов. Одни деревья по зимнему времени голые и страшные. Другие покрыты синюшной, даже на вид жёсткой и колючей листвой. Корни торчат наружу, как узловатые руки, готовые хватать и раздирать на части что попадется. Шипастые кусты растопырились между исполинскими стволами. Далеко в чаще кто-то воет, тоскливо и жутко.
– Правда, мы вовнутрь не пойдем? – с тревогой спрашивала Ильза время от времени.
– Интересно, тот поток, что я сдвинул, он вернулся на место? – размышлял демон.
– Сгоняй, проверь, – язвительно предложила сильфида.
– Я в Астрале посмотрю, – возразил Хельги с достоинством.
Посмотрел и довольно кивнул. На месте Заслон. Беззащитный Аваллон в безопасности.
Тонкая, едва приметная стежка вела вдоль опушки леса. Значит, край обитаем. И ночевать надо по-военному, с дозором, под прикрытием магического круга, а лучше двух. Круги чертили Аолен и Хельги, и оба каждый раз противно хихикали, вспоминали давнюю историю с упырями. Энка бесилась, упрекала Аолена в недостойном эльфа поведении, цитировала народную мудрость «одна речь не пословица».
За первые трое суток пробега вдоль Чернолесья им так и не встретилось ни одной живой души. Зато под четвертый вечер, обогнув небольшой лесной мысок, тропа вывела их к целой человечьей деревне, довольно большой даже по меркам Староземья. Поселение выглядело живописно-идиллически: бревенчатые домишки под тростниковыми крышами, смешные заборчики из воткнутых в землю кольев, переплетенных лозой на манер корзины. Такие часто встречались в Аваллоне, но для Инферна были редкостью. За заборами – огороды, в них даже что-то растет, несмотря на зимнюю пору, – климат позволяет. Дальше пашни. На окраине кладбище с памятниками-валунами и маленький, грубой постройки храм какому-то из местных богов, видимо, мирному, ибо у входа отсутствовал обагренный жертвенной кровью алтарь. Последнее обнадеживало. На периферии Староземья ещё оставались глухие уголки, где не успел отжить обычай принесения в жертву богам существ разумных. А кто, спрашивается, лучше всего подходит на роль жертвы, как не случайный прохожий? Не свой, не жалко. Здесь же подобной участи, похоже, можно не опасаться.
– Мимо пройдем или на ночлег напросимся? – спросила Меридит, сбавляя ход.
– Напросимся! – в один голос вскричали Ильза, Орвуд и Эдуард.
– Мимо! – отказался Аолен. Он не умел доверять чужим людям и предпочитал не завязывать с ними общения без особой нужды.
Хельги и Рагнар воздержались. Им по большому счету было все равно, где ночевать, под крышей, под открытым ли небом: какая разница, если дождя и мороза нет?
Разрешила вопрос Энка:
– Дело не в дожде и не в ночевке, а в том, что здесь наверняка есть где помыться. От нас скоро псиной вонять начнет, от самого Тиора грязные скачем. Да и в Тиоре не мытье было, а наказание. У меня от соленой воды волосы как пакля!
– Ну, последнее легко исправить и без мытья, – промурлыкала Меридит, глядя куда-то в небо и нехорошо улыбаясь.
Энка замахнулась на подругу палкой:
– Вот я щас кого-то как тресну!
– Тише, девочки. – Встал между ними Рагнар. – Не будем драться, идемте мыться!
– Повымерли они все, что ли? – Ильза тревожно оглядывалась. – Нету никого…
– Не повымерли, а попрятались, – наставительно выговаривала Энка. – Настоящий воин должен уметь определять: если в пустующем поселении дома настежь, вонь, мухи и крысы, значит, повымерли. А если ставни закрыты, двери на засовах, никакой скотины не бродит, значит, попрятались.
– Да я знаю! Это я образно выразилась, – умно и красиво ответила Ильза. – Это была «митафира».