ГЛАВА 17
Поцелуй любви желанный —
Он с водой соленой схож.
Чем сильнее жаждешь влаги,
Тем неистовее пьешь.
Рудаки
Хотелось бы выбрать участок, по-настоящему удаленный от стойбищ, но Приграничье протянулось вдоль Песков, или Пески вдоль Приграничья, двумя параллельными линиями, от Лимы до окраин Эсимены. До начала музыки, защищающей от прорывов из Нижних Земель. От жэрцев, выбравшихся в Пески, музыка не защищала, но в этих районах княжества люди не селились, так что даже если жэрцы и обходили патрули, упыри перехватывали их раньше, чем те добирались до живых. Люди, впрочем, держались подальше от границ не из-за жэрцев, о которых и не подозревали, а как раз из-за упырей.
Правильно делали.
В общем, убраться от Песков так далеко, как хотелось, не получилось бы. Приграничье было недостаточно широким. Сто, сто пятьдесят километров, куда не сунься, везде слишком близко. Но все же Марийка повела «Скадат» прямо на восток, а фургон с аждахами, пока еще без гранатометчиков, отправился на северо-северо-восток. Хотелось надеяться, что первая дыра попадется вампирам, когда они будут на таком расстоянии, чтоб даже отблесков пламени не увидеть.
А еще хотелось бы обойтись без огня. Для того чтобы спуститься в Нижние Земли, не обязательно искать дыру, проделанную жэрцами, и, значит, не обязательно разгонять их огненным штормом. Всего-то и нужно выбрать подходящее место и пойти вниз, а оттуда двигаться вдоль границы до вчерашней точки входа.
Пройти этой ночью предстояло много. Бесто прав, не стоит задерживаться в Песках после его отъезда. Из живых на территории Песков в безопасности могут себя чувствовать только те, кто в Стаде. То, что Бесто принял их у себя и назвал гостями, имело значение лишь для него самого. От остальных защищали не законы гостеприимства, а исключительно сила Бесто и авторитет, на силе же и основанный.
И, раз уж скоро уезжать, нужно до отъезда сделать как можно больше.
Перед тем как Артур связался с Альбертом, Марийка вдруг сказала:
— Белая одежда означает, что вампир не пьет кровь. Я не знаю, как это возможно, это просто сказки, что есть такие вампиры. И еще Лаад. Он не сказочный, но его как бы нет… — Она вопросительно посмотрела на Артура. — Ты меня понимаешь?
— Отсутствие имени делает невидимкой?
— У него нет имени, значит, его не видят духи, он неуязвим для проклятий и магии. А еще он не пьет кровь, и это сделало его неуязвимым для демонов. В нем нет… — Марийка искала слова, — нет того, что есть во всех остальных. Голода? Безумия? Я не знаю. Все-таки голода. Ни имени, ни черной метки в душе, ты знаешь, что это значит?
Да, это Артур понимал. Душа Лаада не достанется демонам, не попадет в Нижние Земли. Значит, он враг, а не союзник. Такой же враг, как князья, которые мешают людям идти к Богу, показывая им иной путь, путь к божественности. Лаад — зримое воплощение иного пути для вампиров.
Было бы жаль… Если б он не был так любопытен.
— Что смешного? — спросила Марийка почти сердито.
— Лаад нам, конечно, враг. — Артур постарался не улыбаться, но без толку, Марийка чуяла эмоции немногим хуже настоящих эмпатов. — Но он же об этом не знает. Он окрестится из одного только любопытства и, может быть, станет первым вампиром, который не сгорит во время таинства.
— Он же все равно мертвый. Крещение все равно станет окончательной смертью.
— Если б все было так просто, если б все всегда работало одинаково, как бы мы жили! — Артур хотел, чтоб это прозвучало как предостережение, а получилось почти мечтательно. — Ладно, посмотрим. Пока он на нашей стороне, и я бы очень хотел, чтоб это так и оставалось.
Альберт, когда Артур связался с ним, первым делом радостно сообщил:
— «Ни одного амулета!»
Не поверил, стало быть, что Маришка без его согласия не предпримет ничего необратимого. А мог бы догадаться. Чтобы рожать детей в тварном мире, нужно было уповать на Бога и принимать все, что Он ниспошлет. Люди способны уповать, но им очень сложно принимать то, что дети рождаются в основном мертвыми. А откуда взяться живым, если души не отпускают из Ифэренн. Да они и сами не уходят: страшно родиться в умирающем мире.
— Открой мне выход в Нижние Земли, — попросил Артур, — если к утру дыру не найду, я тебе снова позвоню, чтоб обратно выпустил.
— «Ты мне в любом случае позвони, вот я гадать буду, в порядке ты или жэрцы сожрали. До тебя же не дозовешься, пока ты молишься. Заодно обругаю тебя за то, что разбудил в несусветную рань».
— Для тебя все несусветная рань, что раньше полудня.
— «Ты просто завидуешь», — сказал Альберт с достоинством. И обрубил связь.
Территорию чистила от нечисти именно молитва, и на то время, пока Артур будет в Нижних Землях, Альберт останется без связи с ним. Артура, на его месте, это тоже бесило бы, и он тоже готов был бы на жертвы вроде раннего подъема, чтоб убедиться, что Альберт цел. Но ругаться, наверное, все-таки не стал бы. Хотя кто знает? Чтоб сказать наверняка, надо сначала понять, чем плохо вставать вместе с солнцем? На Земле оно хотя бы есть.
— Я тебе тоже позвонить не смогу? — поинтересовалась Марийка. Она не собиралась спускаться вниз, пользы от нее там не было бы никакой, и ей самой от молитвы и Миротворца тоже хорошо не стало бы.
— Если твой оператор обслуживает Преисподнюю, то без проблем.
С них сталось бы. Не с самой Марийки, а вообще с Семьи.
— Облом. У меня «Хрустальный мост». Карештийцам всем на него перейти придется. Блин, как на нас теперь наживутся, прикинь! А знаешь, чья компания?
— Росы? — предположил Артур наугад и вышел из машины.
— Эй, ты светишься!
Проклятье! Брякнуть наобум и угадать — прямой путь к очередному приступу предвидения. И Альберт, как назло, уже ушел… Артур попытался дозваться до брата, но увидел, как сгустились вокруг тени. Тьма стала материальной — фары «Скадата» больше не рассеивали ее, лишь пробивали два узких тоннеля. Когда из густой черноты выскочили первые человекообразные фигуры, Артур выстрелил, дал по кругу очередь из «Перкунаса», вспышками лучей и дульным огнем расчистил пространство. Только для того, чтоб увидеть, как со всех сторон приближаются десятки… тварей? Он узнал силуэты. Видел их один раз, издалека, но ведь не забудешь такое. Это не твари, это люди, аждахи.
Артур уронил «Перкунас», перехватил Миротворец так, чтоб бить обухом и рукоятью, а не острием. Он не знал, что делать. Он в первый раз в жизни оказался в бою, в котором не знал, что делать.
Марийка уже тронулась с места — надо было уехать подальше, пока свет, исходящий от Артура, не стал ослепительным, — когда зарокотал «Перкунас». Свет обжег глаза, изрезал мягкую тьму пустыни сполохами, какие всплывают на внутренней стороне век, если быстро зажмуриться. В кого он стреляет?! Марийка ни футуя не видела. Долбаная винтовка! Почему Артуру не стрелять из порохового оружия?! Хотя бы в темноте!
И тут же стало светло, как… да как в Аду! Белый до синевы яркий свет Миротворца, будь он неладен. Марийка ударила по тормозам, бросила руль, схватилась ладонями за глаза, ощущая под пальцами кровь.
Что там происходит?! Где Альберт? Как его позвать?!
Она схватилась за телефон, на ощупь нашаривая кнопки:
— Демон! — заорала, надеясь на то, что не ошиблась. — Найди Альберта! Вы все там, кто-нибудь, как его найти?! Ищите! Быстро!
— Какая интересная смертная, — ответил незнакомый голос. — Как уверенно отдает приказы в Карешту. Но ты забыла, что ваш Демон теперь человек.
«Скадат» дернулся вперед. Марийка уронила телефон, вцепилась в руль, она слышала и чувствовала всем телом, как колеса тяжелой машины скребут по песку. Не поворачиваются. «Скадат» тащило куда-то волоком.
— Во тьму, девочка, — прошипел телефон из-под ног, — попрощайся со светом.
Ничего лучше Марийка не слышала с тех пор, как Артур сказал, что она красивая.
Сияние Миротворца погасло, и это стало сигналом. Марийка открыла глаза, моргнула, разлепляя испачканные кровью ресницы.
Какая же это тьма? Просто темно. Хорошо!
Справа мелькнули силуэты аждахов, «Скадат» продолжал двигаться, но колеса больше ничего не касались, теперь машину как будто несло на волне темноты.
Ну уж нет!
Марийка схватила пулемет с заднего сиденья, открыла дверцу и выкатилась наружу. «Скадат» проплыл мимо, темный, быстрый, уже не похожий на машину. Пыльные жгуты черного бархата сдавили Марийке горло, оплели запястья и ноги. Она рванулась, замедлила время, выпуталась из хватки теневых щупалец. На миг показалось, будто ослепла по-настоящему, так стало темно, но и это ощущение быстро прошло. Марийка меняла ход времени, то ускоряла его, то замедляла, ей нужно было как можно скорее попасть обратно, к аждахам, к Артуру. Она могла бы уничтожать все препятствия на пути, все эти демонские фокусы… она их знала, футуй! Любой человек и любой вампир, попав в эту тьму, должен был трепетать от ужаса, потерять способность двигаться, лишиться разума.
Если бы было время, Марийка постаралась бы изобразить все это, но она спешила. Артур перестал стрелять, и она знала почему. Этот придурок, этот… он вообразил, будто аждахи люди. Его сожрут раньше, чем он поймет ошибку!
Но они же и правда люди!
Без разницы. Плохо, что ее слишком далеко унесло через тени, плохо, что ее по-прежнему пытаются схватить. Биргер еще не понял, а если и понял, все равно не оставляет попыток.
Плохо, что она так боится за Артура. Так сильно, что не может сосредоточиться…
Марийка остановилась. Может, она ошиблась, может, нет, но показалось, что выход в обычное пространство уже рядом.
Главное, не промахнуться.
Она перестала думать об Артуре. Постаралась перестать. Нет, не получилось, но удалось хотя бы поверить, что если что-то уже случилось, то оно случилось, а вот если нет, то не надо паниковать, надо не дать этому случиться. Лучше б научилась молиться, Артур классно умеет сосредоточиваться, умеет не психовать.
Марийка хотела стать как Артур.
Она сказала: «ну и хрен с ним» и сделала так, чтоб если ничего не случилось, то оно и не случилось.
Время вокруг нее замедлилось, еще замедлилось… почти остановилось, свернулось в прозрачную сферу. Марийка очень-очень аккуратно, очень осторожно разделила ее пополам. Сфера существовала только в воображении: время не имеет формы, время — это направление. Есть север и юг, есть право и лево, верх и низ. А есть время вперед и время назад… вот в направлении «время вперед» Марийка и отправила почти половину своей силы. Половину запаса крови. Она даже увидела, как кровь выступила из пор, только не как жидкость, а как свет. Неоновая девочка… блин.
Позади нее, там, где время побежало с бешеной скоростью, сменялись часы, дни, недели… там годы должны были пройти, если кровь потрачена не впустую. Кто б там ни был, он сдохнет! Сдохнет от голода! Биргер, тварь, убить его это не убьет, но дохлый вампир — это просто задеревеневший труп.
Марийка, окруженная медленным временем, сделала последние несколько шагов к выходу из тьмы.
Миротворец по-прежнему сиял, свет уходил в небо застывшим белым столбом. Что бы ни случилось с Артуром, он больше не двигался. Марийка увидела этот свет, увидела сгрудившихся аждахов, зажмурилась и побежала.
Она запомнила, где кто из аждахов стоял, когда она вышла. Запомнила расположение силуэтов, черных пятен в ослепительно-белом сиянии. Они не двигались, для них время шло очень, очень медленно. А у нее были когти, были армированные металлом подошвы ботинок, была сила, позволяющая разрывать аждахов на куски, пробивать насквозь, откручивать головы.
Люди? Да плевать!
Она вернула ход времени обратно, когда поняла, что в радиусе десятка метров не может больше найти никого живого и подвижного. Артур был жив, но тоже не двигался и не очень-то дышал. Марийка выждала, жмурясь, борясь с желанием глянуть сквозь ресницы, что же вокруг. Тут только глянь, без сетчатки останешься, как не фиг делать. А крови на исцеление мало, да и не так просто лечиться от этих ожогов.
Никто не пришел, никто не напал на нее из окружившего со всех сторон жгучего света. Марийка кивнула, втянула когти и направилась к Артуру. Перво-наперво надо его отсюда унести. А топор оставить. Топор никуда не денется.
Этот… рыцарь. Он ведь и правда не убивал аждахов. Как-то, наверное, отбивался — Марийке во время боя попадались под ногами тела, во-первых, живые, во-вторых, слишком тяжелые, чтоб отбросить одним пинком. Раз тяжелые, значит, целые. Она таких не оставляла, разрывала на куски и разбрасывала подальше. Аждахи живучи, как вампиры, Бесто так сказал, а это значит, что и расчленение не гарантия. Они вон хоть и кусками, а до сих пор не все передохли: сердца бьются, легкие свистят. А все, кто целиком, одним куском, и живые, — это работа Артура.
А то, что сам Артур истекает кровью и пахнет его кровь так страшно, что хочется бросить его и бежать, не оглядываясь, это работа аждахов. И сколько в нем крови осталось, неизвестно. Хватит ли, чтоб донести его до бархана, спрятаться от света Миротворца?
Отец говорил, что от ран люди умирают долго. Они совсем не такие живучие, как вампиры, но жизнь в них теплится, даже когда по всему выходит, что лучше было бы умереть, и поскорее. Отец об этом многое знал, сколько он людей убил, это же не сосчитать, он сам давно со счета сбился. Марийка ему безоговорочно верила, но только сейчас, когда увидела Артура, до конца поняла, о чем ей рассказывали.
Он не мог выжить. В нем крови не осталось. Одежда промокла насквозь, по песку тянулась влажная дорожка, на губах пузырилась алая пена. То, что Артур еще дышал, было чудом, наверное, он дышал только потому, что молился. Вот закончит молитву, и все…
Марийка в панике, дурея от пугающего запаха крови, содрала, срезала когтями изодранный в клочья камуфляж. Но от того, что она увидела раны, легче не стало. Она не знала, что делать, не знала, как лечат людей, как вообще лечат. Футуй! Да она просто не могла лечить. Как?! Чем?! У нее не было даже аптечки. Можно было зализать раны, все до одной, чтобы остановить кровотечение, но кровь Артура убьет ее раньше, чем она закончит.
— Наэйр! — Марийка почувствовала, как из глаз брызнули слезы, сжала зубы и сильно постучала кулаком по песку: — Наэйр, да где ты?.. У меня… я… Артур… Да иди же сюда, я сама сейчас умру, если ты не придешь!
Только не реветь! Нельзя реветь! Брат все может, он же ангел, он даже мертвых может воскрешать!
Не воскрешать, а забирать у прадеда. Это совсем другое. Артур окажется не там. Артура оттуда, куда он уходит, не забрать, это будет навсегда. А он молится, значит, точно уйдет туда.
— Не приду, — ответил брат, — если приду, то сам его убью. Слишком много крови. Для тебя она яд, а для меня соблазн. Ты же вампир, Марийка, твоя кровь — панацея. Остался у тебя запас?
Ее будто по голове подушкой ударили. Тяжелой такой. И пыльной. Оглушенная, Марийка хлопнулась задницей на пятки. Чтобы Наэйр сказал такое! Ее родной брат?! Его там что, подменили? Еще какой-нибудь Биргер влез в разговор, как влез в телефон, вместо Демона?
— По-другому его здесь не удержать, — сказал Наэйр. — Решай сама. Не уверена — отпусти. Миротворцу давно пора на Небеса, всем спокойней будет.
Миротворец — это был топор, но и брат, и отец называли так Артура. Почему-то. Марийка перестала об этом думать, вообще перестала думать, самым кончиком когтя, самым острием, чтоб было не больно, провела по запястью вдоль вены. Поднесла руку к губам Артура. Было страшно, что его кровь попадет в рану, а еще было страшно, что ее кровь не подействует. И все. Больше Марийка ничего не боялась. Будь что будет.
Люди, когда их прогнали из Рая, придумали плотскую любовь. Или, может, это демоны придумали. Бог сказал им плодиться и размножаться, людям, а не демонам, а в наказание сделал так, чтоб это было больно. А демоны сделали так, чтоб это было счастьем. Или, может, Бог сделал так, чтоб любовь была счастьем, а демоны придумали секс и превратили его в цель, к которой все стремятся. Хотели, чтобы люди забыли про любовь. А может… это и был Рай, то, что люди о нем помнили, и демоны все испортили? А может, наоборот, Бог хотел все испортить, а демоны оставили хоть что-то.
Все сложно, все непонятно, Марийка все равно ничего об этом не знала, она не была живой, она была вампиром. А у вампиров есть то, чего никогда не будет у людей. Есть «поцелуй». И это всегда любовь. Даже когда «целуешь» того, кто просто еда, пока ты пьешь его кровь, вы близки, как никогда не станут близки люди, как бы сильно они ни любили друг друга. Это наслаждение, которое людям друг с другом никогда не испытать. Поэтому смертные уходят в Стада, поэтому они тянутся к вампирам, бросают свою жизнь, бросают близких, необратимо меняются. Все ради того, чтобы снова и снова чувствовать это: абсолютную близость, как будто две души открылись друг для друга и оказались полны любовью.
Когда вампир отдает свою кровь, это чувство усиливается. Так делают слуг. Так добиваются безоговорочной и бескорыстной преданности. А если вампир отдает свою кровь тому, кого… это ведь правда?.. тому, кого любит, происходит что-то, чему не найти определения, не найти слов, чтобы рассказать, как это. Если Рай и правда есть, то он не на Небесах, он там, где смешивается кровь вампира и человека.
Рай прямо здесь.
Марийка не знала, когда она перестала бояться. Ни о каком «когда» уже нельзя было говорить. Был «поцелуй», странный, но правильный, она отдавала кровь Артуру, мир вокруг разлетался на цветные осколки, складываясь заново во что-то невероятное, сказочное, теплое и полное счастьем. А потом был «поцелуй», но уже настоящий. И кровь Артура обжигала губы, от нее остановилось сердце, вены вспыхнули изнутри, Марийка закричала от боли и все-таки была так счастлива, что хотела умереть прямо сейчас, хотела, чтоб это осталось навсегда, чтоб это было последним, что она чувствует.
Боль вспыхнула и прошла. Кровь, живая и мертвая, смешались, став волшебным зельем. Затягивались раны, сердце снова билось, одно сердце или два в едином ритме? Марийка отдавала все, что у нее было, все, что было ею. Взять все, что отдал Артур, она не могла. Слишком много, слишком чуждо, слишком… просто слишком. Не для нее, ни для кого вообще. Но он хотел отдать, и этого ей было достаточно.
На губах растворяется нежность, как пламень и лед.
С каждой каплей я дальше на шаг или ближе, не знаю?
Вместо крови по венам из сердца отрава течет,
С каждым вздохом отчетливей чувствую, что умираю.
Вместо сердца ударов я чувствую пламень и лед,
С каждой каплей с тобою все глубже срастаемся кожей,
За закрытыми веками знаю, что Он подождет,
То, что даришь мне ты, на Него очень близко похоже.
Раскрывая ладони, отдам тебе все до конца,
Словно душу, все чувства вложу в средоточие крови.
За сияньем эмоций я не различаю лица,
«Поцелуй» — это то, что живые назвали любовью.
«Поцелуй», я не знаю, увы, мне сравнить не дано.
Мы едины с тобой, это больше, чем вместе навеки.
В первый день, на причастье священник нас поит вином,
Его кровь раздавая по капле.
Он был человеком?
Оба были слишком обессилены, чтобы идти искать машину или тем более добираться до стойбища Бесто. Да и не дошли бы мимо чужих-то стоянок. Так и остались за барханом. Артуру нужно было бы еще забрать Миротворец, но пока топор лежал в двухстах шагах от них, среди мертвых аждахов, и светился не хуже, чем любой из Столпов. Хороший ориентир для тех, кто в курсе, что это за свет. Хотелось бы верить, правда, что враги на него не набегут.
— Теперь у нас одна кровь, — сказал Артур.
Марийка замерла, ожидая продолжения. Артур — молчун, и если говорит что-то, то не ради того, чтоб констатировать факт.
— Для вампиров это что-нибудь значит? — спросил он.
— А для людей?
— Люди… — Артур заулыбался, — мы с Альбертом.
— Чего?! — переспросила Марийка изумленно.
— Вот я об этом и говорю, — отозвался Артур глубокомысленно и по-прежнему весело, — у людей все, понимаешь ли, не так. Но значит очень многое.
— Для вампиров это… ну… типа секса, — сказала Марийка неуверенно, потому что говорила неправду. Не всю правду. В общем, привирала.
— Да сейчас! — Артур фыркнул. — И у людей, и у вампиров такому только одно название есть. Ваш «поцелуй» — это любовь. Если б мы с тобой не хотели, чтоб так было, и ты, и я, было бы иначе, я прав?
Марийка переглотнула и лихорадочно начала рыться по карманам куртки в поисках сигарет. Нашла. Пачка промокла от крови аждахов, помялась и заскорузла, но пару сигарет наковырять удалось. Одну она прикурила, вторую отдала Артуру. Кисет с трубкой остался в «Скадате», а где «Скадат», неизвестно. Через тени он очень далеко мог уехать.
Телефон тоже остался в «Скадате». Но это не беда. Их все равно уже ищут, об этом позаботился Наэйр. Найдут. Миротворец не зря светится.
Нет, мысли о насущном спокойствия не приносили.
— И… да, — выдохнула она, — прав. Иначе стал бы слугой. Или я бы умерла. У тебя кровь ядовитая.
— Ну и хорошо, — Артур точно говорил не о крови, — лучше, чем могло бы быть, будь ты человеком.
— Это разве не грех?
Синие глаза воззрились на нее с искренним недоумением.
— «Поцелуй»?! Вот это? — Артур свел ладони вместе и раскрыл, будто отдавал что-то важное, что-то из самого сердца. — Бог любит вас, если подарил такое. Нам учиться и учиться, чтоб так друг другу верить. Но к вопросу о людях, — он снова заулыбался, помотал головой, — прямо сейчас я пересматриваю свои представления об одном знакомом вампире. Единственном, которого я знал на Земле. Я думал, его побратим… кхм… ну побратим и есть. Общая кровь, все такое. Слухи ходили, но я как-то… даже и не думал, что это правда.
Марийка не была эмпатом, но пока что могла чувствовать эмоции Артура. Постэффект «поцелуя». Артур ее тоже чувствовал, и ощущения были такими… ну да, вот такими, хотелось улыбаться и… и вот. И Марийка улыбалась. И ей было смешно от того, как он ошарашен. И еще он был рад за того парня, и от этого был ошарашен еще больше. Артур, он смешной иногда, он ужасно правильный, а когда то, что не по правилам оказывается хорошим, а не плохим, он становится вот таким, как сейчас.
Хотя, нет, таким, как сейчас? Марийка его вообще никогда не видела. Но тут не в том незнакомом вампире дело. Тут дело в «поцелуе».
— Вообще-то вампиры не меняются кровью, — сказала она. — Даже если любят. Это проклятие, связь, которую не разорвать. Ты думаешь, что любовь навсегда, меняешься кровью, но время идет, и если любовь не настоящая, она проходит. А связь остается. И превращается во взаимное рабство. Мало кто рискует. Почти никто.
— Они тысячу лет вместе, думаю, разобрались за это время, навсегда оно или ненадолго.
— Ты правда думаешь, что это не грех?
— Я знаю. Грех полагаться на идолов и кумиров. — Артур ткнул пальцем в ракушку с жемчужиной, которая выбилась из-за ворота куртки и которую Марийка пока не собралась отчистить от крови. — Если будет на то воля Божья, будет и чудо. Поменяй ты оправу, можно же просто красивую вещицу сделать и носить в свое удовольствие. Просто так. — И добавил, как будто это было чем-то само собой разумеющимся: — Альберт говорил, что не женится, пока у меня жены не будет. Теперь у него отмазов нет.
Приехал за ними Бесто в компании еще двоих бойцов своей стаи. На двух машинах прикатили. Одной оказался канувший во тьму «Скадат». Сначала, впрочем, вообще никого не было видно, только из-за барханов послышались пронзительные сигналы и пара выстрелов. Поди еще догадайся, что это не враги наступают, а свои просят топор убрать, чтобы подъехать без опаски.
Артур, несмотря на помутненное или, наоборот, слишком просветленное сознание, довольно быстро сообразил, что там вдали за шум. Сходил за Миротворцем, спрятал лезвие в чехол. Предположительно, после этого свет тускнел или вообще гас. Вампирам виднее. Артур сам никогда никакого света от Миротворца не видел.
Потом один из спутников Бесто, Гевхер, он участвовал в сегодняшнем патрулировании, осмотрел трупы аждахов, изрытый, пропитанный кровью песок, побродил вокруг. Бесто выслушал его доклад и решил снова сесть за руль «Скадата».
— Поговорить надо, — объяснил он Артуру. — Я к вам водителем не нанимался, но ее за руль не пущу, а ты, всяко, хуже водишь.
Ну, надо так надо. Наверное, и правда, многое требовало объяснений.
— Ты, значит, вампир? — прямо спросил Бесто у Марийки, когда поле боя осталось позади. — За каким-то гадом притворялась живой. Ладно. Мы там, недалеко от вашей машины нашли Мейкала. Его стая с Биргером… или под Биргером, хрен их разберет, уродов, и на всех аждахах, которых ты порвала, тоже его тавро. Мейкал спит. Твердый как доска. От голода заснул и аж высох, будто лет десять не жрал. А я его три дня назад видел, бодрый бегал, сытый, веселый… нет, не веселый, — добавил Бесто после краткой паузы, — они веселыми не бывают, но бодрый и сытый точно. Это что было? Твои дайны временем управляют?
Марийка кивнула. Она отражалась в зеркале заднего вида, так что Бесто ее кивок увидел. Помолчал, потом сказал:
— Полезно. Но опасно. И кто твой ратун?
— Ну… — Марийка замялась, — он просил не говорить. Он не из Песков.
Артур о таком вообще впервые слышал. Управление временем он всегда считал демоническим искусством, людям или вампирам это не дано, разве что по Божьему промыслу. А оказывается, такие дайны существуют, и они не уникальны.
— А ты, — Бесто обернулся, глаза по-звериному блеснули в темноте, отразив свет Золотого Столпа, — ты же Убийца, тебе демоны на один укус, почему сам аждахов не поубивал? Гевхер говорит, там кругом твоя кровь. Они б тебя сожрали, у них когти, как у нас, и сила наша, их надо на куски рубить, руки-ноги отрывать, как она.
— Они люди, — сказали Артур и Марийка хором.
— Аждахи они, — Бесто выругался и прибавил скорости, — нелюди, специальные чудища, чтоб жэрцев выманивать и мочить.
— Я не видел, — признался Артур. — Там двое было вообще школьников. Еще парень из Мару, на плантации жемчужниц работал. Одна медсестра со станции переливания крови. Из Рэваха рабочий. Двое моряков, тоже из Рэваха, их пираты захватили. — Он хотел бы перестать рассказывать, но не получалось, из кошмарных тел аждахов, из их бешеной ненависти ко всему живому, как из Преисподней, пытались вырваться, освободиться, спастись живые, истерзанные души. — Еще бизнесмен из Оорога, приехал в Кеффу в отпуск, арендовал яхту… его и двух девушек на этой яхте и взяли. Еще…
— Ты как Аман, что ли? — перебил его Бесто. — Да быть не может! Очкарик на всю голову двинутый, а ты же нормальный вроде. Демонов, вон, убиваешь… Еще Мервуд есть, так она тоже чокнутая, и парни ее. Они шизанутые, — сказал он убежденно, — на них посмотришь, и видно: сами здесь, а мозги в Кабире или, блин, вообще на Луне. Ты на них не похож.
— Они тоже видят аждахов как людей?
— Они задолбали уже. Аждахи на них кидаются как на живых. К клеткам подпускать нельзя. Мервуд, ладно, ей старого барахла какого-нибудь подсунешь, часов, там, телефонов, магнитол, еще какой дряни, и все, считай, нет ее с парнями и не будет, пока они из этого взрыватель не соберут. А очкарика если принесет в стойбище, то хоть беги. Вот надо ему на аждахов посмотреть, и все тут. Говорит, если их настоящие имена назвать, то они умрут. И все ходит, имена выпытывает. А они бесятся, клетки ломают, успокаивай потом. Собачьего печенья не напасешься. Да и не дело это, когда аждахи на вампира кидаются. Что у них в башке, кто знает? Привыкнут, слушаться перестанут, дрессировщика покусают. Или и правда, Аман имена вызнает, они и помрут.
— Я не чокнутый, — сказал Артур задумчиво.
Марийка издала какой-то неопределенный звук, но воздержалась от развернутых комментариев.
Аман прав насчет имен, только он остальное понимает неправильно. Мало знать имена. Чтобы освободить аждахов, за них нужно молиться. Как за тех, кто оказался в Нижних Землях. Молитва никого не убивает, здесь Аман тоже ошибся, молитва возвращает к жизни, так или иначе, молитва может подарить покой. Что будет с телами аждахов, если кто-нибудь станет молиться за их души? Пока не попробуешь, не узнаешь. Молиться-то за них все равно нужно, даже у грешников в Нижних Землях должна быть надежда на спасение, на новую жизнь, а тем более у этих несчастных, чья вина только в том, что они не смогли защититься от вампиров.
— Пески не должны захватывать христиан.
— Да ну? — Бесто ухмыльнулся. — Правда, что ли?
— Их не получится переделать в аждахов, только время потратите и людей замучаете. А вот насчет Амана и Мервуд, и кто там еще есть из «чокнутых», можете не беспокоиться. Даже если они узнают имена, чтоб убить аждаха, этого недостаточно. Иначе я сегодня убил бы пятнадцать человек.
— Двадцать два, — сказала Марийка.
— А по ошметкам все двадцать пять, — добавил лишенный тактичности Бесто. — Так он правда людей не убивает? — Вопрос был адресован Марийке. — Вообще совсем? Даст себя зарезать, если что? Или, там, ограбить?
— Или в лоб засветит, так, что уши отвалятся, — отозвалась Марийка. — Последнее более вероятно. Он даже аждахам кости переломать умудрился. А если они как вампиры, то по их костям на лошади ездить можно. На подкованной. И ни фига им не будет.
— В этом и смысл. — Бесто был польщен, как будто сверхъестественную выносливость аждахов считал своей заслугой. — С христианами посмотрим как получится. Да и как их от остальных отличать? Крест-то любой нацепить может.
— Не любой крест вампиру глаза выжжет, — объяснил Артур миролюбиво. — Думаю, такой приметы будет достаточно.
Моартул злился. Повелитель Песков, хозяин Поместья, сила, у которой даже имени не было, только жуткое прозвище, злился, как мещанин, узнавший, что единственная дочь бросает Университет и выходит замуж за гитариста группы «Режь свиней электродрелью». Причем еще не определилась, выходит замуж по любви или из идейных соображений.
Это была не та злость, на волне которой Моартул насылал чуму на государства, вырезал под корень эльфийские поселки или затевал войны, изменяющие очертания материков. Когда находила та злость, он становился общительным, дружелюбным, даже веселым. О его чувстве юмора ходили легенды, которыми потом сотни лет матери пугали непослушных детей. В общем, та злость подходила к прозвищу Моартул идеально. А эта… Наэйр вообще не видел раньше отца таким.
Он мог бы порадоваться, что у него самого двое сыновей и ни одной дочери, если б только один из его детей не погиб, пытаясь убить Артура, а второй не канул в нети раньше, чем родился. По всему выходило, что из Моартула воспитатель все-таки лучше.
Сейчас на глазах у Наэйра рушились все принципы феминизма, которые Марийке удалось привнести в семейный уклад за, без малого, девятнадцать лет. Начала-то она рано, первое «я сама» заявила, когда ей еще и двух не было. И вот все идет прахом, отец грозится запереть в башне, выдать замуж, отдать в монастырь, услать в тварный мир… сам факт того, что, всегда логичный и последовательный, Моартул выдвигал взаимоисключающие угрозы, был до крайности удивителен. Все-таки женщины — особенные создания. Ты можешь знать их с рождения и все равно не будешь представлять, на что же они способны. И ведь Марийки даже дома нет, а какой эффект.
Впрочем, эффект отчасти как раз потому, что она не дома.
— И она не приедет, пока ты не пообещаешь безопасность и ей, и Артуру, — напомнил Наэйр отцу.
Он понимал, что рискует. Но это было так захватывающе! Сам-то никогда не умел так злиться, так по-человечески. Он и человеком никогда быть не умел.
А гнев отца рано или поздно улегся. Факты — штука такая, с ними надо либо мириться, либо менять, но менять факт Марийкиного замужества означало причинить вред и Марийке, и Артуру. Оставалось смириться. О том, чтоб навредить Марийке, отец, естественно, ни на миг не задумался, несмотря на все угрозы, а Артуру они обещали невмешательство. Моартул, кстати, всерьез раздумывал над тем, станет ли убийство мессии помехой распространению христианства или, наоборот, послужит катализатором. Он когда-то был ревностным христианином.
Наэйр убедил отца, что в любом случае это будет означать, что они нарушили обещание. И опять же, будь Артур мусульманином или еще каким монотеистом, не носящим креста, отец счел бы нарушение обещания благим делом. А так и тут не сложилось. Хоть и непонятно, какого толка, хоть и явно не православный, а все-таки христианин. Значит, хочешь не хочешь, а слово надо держать.
Со всех сторон Марийке повезло.
— Ну а ты? Провидец! — за отсутствием в пределах досягаемости любимой дочки, отец заметил наконец, что у него еще и сын есть. И вспомнил, что сын тоже не подарок. — Ты мне скажи, она хоть счастлива-то с ним будет? И не смей говорить, что ты не смотришь в будущее близких родственников, у тебя других вообще нет.
Наэйр не смотрел, это было правило, от которого он не собирался отступаться даже ради отца. Но об Артуре он знал достаточно. Артур был святым, то ли идеальным человеком, то ли законченным нелюдем, и счастливым с ним не мог быть никто. Он не понимал и не ценил жертв, ни одной, кроме той, единственной, которую принес людям Бог. Все другие подвиги, свершения, примеры самоотречения Артур воспринимал как должное, сам так жил и не находил свою жизнь чем-то особенным. Он пожертвовал Альбертом, отдал его на муки только потому, что не хотел согрешить. Пожертвовал пасынком Наэйра по той же самой причине. Пожертвовал, в конце концов, всем тварным миром… опять-таки ради спасения души, но в этот раз хотя бы не своей. Волка спасал, спасибо ему большое. Чтобы тот однажды вернулся и спас мир. Да все к тому идет, что некуда будет возвращаться.
Отец подождал ответа, понял, что не дождется, и задал вопрос иначе:
— Она не пожалеет?
— Нет, — в этом Наэйр был уверен, он видел будущее Артура, он не понимал сестру, но был уверен в ответе, — не пожалеет ни на секунду, никогда, что бы ни случилось.
