Глава 9
ОБЩЕЕ СВОЙСТВО ЗРЕЦОВ И ПОДЗОРНЫХ ТРУБ
Карета грифа Загорья понравилась Орлису гораздо больше, чем все прежние, какие удалось увидеть и обследовать за время пребывания на Дарле. Она была относительно невелика, и потому кони тащили ее бодро и достаточно резво. Отделка не поражала вычурным великолепием, зато была добротно исполнена: ни щелки, ни единого источника скрипа. Хороши были и мягкие диваны с зимними меховыми чехлами. Приятно и то, что вместо слепых деревянных заслонок в узорные рамы окошек вставлены цветные мелкие стеклышки. И даже ромбы сплошного стекла, почти прозрачного, не искажающего вид мутностью, не сминающего и не растягивающего отдельные участки.
Из города карета выкатилась, весело постукивая огромными колесами по камням мостовых. Уже к вечеру, на коротком привале возле берега Срединного канала, слуги сменили колеса на полозья: ветер пригнал с севера снеговую тучу и выпотрошил ее, щедро засыпав пухом грязные проплешины на дороге.
Немало забавных мгновений доставлял и рыжий Баф, взявшийся суетливо отращивать себе густой зимний мех. Холодов молодой жбрых пока не знал и предпочитал подготовиться к ним заранее.
Но, конечно, главной радостью оставалось соседство зреца, такого обстоятельного и в то же время озорного, что с ним всегда было интересно и легко.
А еще — зима. Увидеть ее Орлис мечтал давно. И теперь наслаждался новыми красотами и чудесами, открывающимися с каждого холма.
Снег на Дарле никогда не оставался по-настоящему белым, тем более весной. На закате дня, когда холодный лиловый Адалор торопливо и одиноко брел по сугробам вдаль, все глубже увязая в них, снег был темным, фиолетовым, с яркими голубыми бликами света и чернильной густотой теней. Кристаллы недавно насыпанных поверх старого покрова новеньких снежинок, крупные и нарядные, отбрасывали собственные крошечные тени и переливались полупрозрачными гранями. Зрению эфрита при должном усердии была доступна красота каждой. И Орлис взахлеб рассказывал Ёрре, какая она, его первая в жизни зима. Описывал серые сумерки с мягкими полутонами и серебром дальнего сияния встретившихся за кромкой горизонта братьев-светил.
Багровый, в косматой шубе сияния, огромный Ролл взбирался чуть выше на небосвод, ему принадлежала вторая половина ночи. Поэтому на первой ночной стоянке Орлис не спал. Он оделся потеплее и ушел бродить по окрестностям, сопровождаемый одним лишь Бафом. А потом все утро старался словами передать увиденное Ёрре. Шумел, охал и показывал руками, как наливается малиновым свечением праздника полуночный восток, как пушистая шапка Ролла выбирается из-за снежных сугробов, придавая им новый цвет и вид засахаренного меда, смешанного со свежим ягодным соком… Прикрыв глаза, вспоминал поточнее, как лучи обретали сизо-багряный накал и яркость. Ролл карабкался вверх, укорачивая тени. Варево бордового снега парило розовой поземкой, перемешанное ветром.
Приглядеть за готовкой удивительного небесного сиропа восходил над горизонтом Адалор, высветляя блики до нестерпимого серебряного сияния, оставляя багрянцу лишь тени. И Ролл уступал, прятался за холмы, признавая право брата именовать день белым…
— А как мы будем искать твоего ученика? — спросил на пятый день пути Орлис, исчерпав первые, самые яркие восторги и глядя за оконце кареты чуть более спокойно.
— Другим бы нипочем честно не ответил, — хитро прошептал Ёрра в самое ухо спутнику. — Тебе скажу. Не знаю! Видишь ли, имеется такая штука — подзорная труба. Ведома она тебе?
— Конечно.
— Вот ей зрец и подобен. Вдали я могу заметить то, что иным непосильно. Им точка в небе, а мне — законченная большая картина грядущего. Но когда оно становится близким, когда иные его уже распознают и кланяются зрецу — узнал, предупредил, — тогда я гляжу за иной, новый горизонт. Потому нас и ослепляли. Чтобы близкое не мешало разобрать удаленное.
— Теперь тебе не помешает, — уверенно пообещал Орлис. — Давай я займусь твоими глазами. Я эфрит. Многое могу, хоть еще и не подрос толком. Опыта нет. Но ты ведь мне простишь, если я чуток ошибусь и придется заново начинать?
— Тебе прощу все, — пообещал Ёрра. — Был бы ты человеком, я бы научил тебя зрить.
— Нельзя мне, — вздохнул Орлис. — Мы невесть как долго живем и многое можем. Нам не положено еще и знать наперед, что и как. Только королева кое-что видит. И то — сердцем, это особое зрение. Погоди, меня опять мама вызывает.
Ёрра рассмеялся и нащупал руку Орлиса, усадил его поближе, обнял за плечи. Вдвоем они стали убеждать — в четвертый раз за день — неугомонную Кошку Ли: завтракали, много и вкусно. Врагов нет никаких, прямо тоскливо. Погода дивная, может сама убедиться. Ведут себя хорошо, никого не задирают и не разыгрывают, даже монеток не выпрашивают…
Дорога с самого утра шла вверх. Снега стало больше, он лежал двумя отвалами по сторонам от колеи. И оттого вдавленные следы многих полозьев, петляющие по пологому бесконечному склону, походили на результат усердия короеда-переростка.
— Клыки Ролла впереди, к ним поднимается дорога, — пояснил полусотник грифской охраны. — Красивое место. По нему ведь и сезон отмеряем. Глянь, Орлис. Полным зовется восход Ролла, когда от середины канала, с воды, оттуда вот, Багровый виден целиком над горами. Прямо через мост… По первому разу сильно удивляют и Клыки, и Небесный мост. Я уж постараюсь, чтоб мы подошли к месту когда следует, перед рассветом. Перстень его милости Сарыча покажу, нам дозволят задержаться на мосту.
— Душевный ты человек, Зорень, — похвалил Ёрра. — Радость для нас устраиваешь, а не только о целости моей шкуры заботишься.
— Да невелик труд, — заулыбался полусотник, довольный похвалой.
Зорень явно был из числа любимчиков грифа. Это Ёрра и Орлис поняли сразу. И по тону, каким Варза отдал ему приказ, и по лишенному раболепия ответу. К тому же полусотник носил не куртку на меху брогримской лисицы, как прочие, а полушубок из ориша. Подробности одеяния рассмотрел Орлис, а смысл их был ведом лишь Ёрре, прожившему немало лет в столице. Выслушав описание одежды, зрец крепко задумался. Дело в том, что лисицу, хоть и зовется она брогримской, можно встретить всюду к северу от Срединного канала. Ее мех считается весьма теплым, но не особенно дорогим. Гриф для своих людей выбрал наилучший, зимний, имеющий синевато-серый подшерсток и яркие багровые искры на кончиках длинных жестких волосков. Но даже такой — на порядок дешевле самого никудышного ориша.
Мех этого зверя имеет редкое разнообразие оттенков окраса. Серебряный с пепельной синевой считается грифским и используется исключительно для обозначения статуса владельца шубы. Носить его, не имея хоть капли крови правителей, — преступление. Для зимней формы воинов личной дружины Варза избрал очень близкий по тону мех, именуемый у купцов «синяя сталь». В первый день пути, когда Орлис охал и восторгался зимой, Ёрра так и не смог определить, к какому оттенку следует отнести ориша на полушубке воина. Для «синей стали» весьма характерен высокий ворс, поскольку получают этот мех только у выращенных в неволе зверей. Но, судя по описанию Орлиса, полусотник носил короткий мех дикого ориша, куда более дорогой. И до странности близкий цветом к серебристому.
Зорень же, к немалому огорчению Ёрры, испытывал к зрецу и его спутнику почтение, временами переходящее в священный трепет. Как можно нормально общаться с тем, кто кланяется в пояс, спешит исполнить любое пожелание, срываясь в бег и понукая прочих. Когда утомленные таким обхождением путники затащили полусотника в карету и учинили ему допрос, Зорень смущенно признался: именно так и есть. Никогда он не получал более высокой награды от грифа. Охранять самого зреца! Да грифов — два десятка, а еще дети признанные и непризнанные, ближняя родня, дальняя — целый город можно заселить! Зрец же всего один. «Чудодей», — благоговейно выдохнул воин.
Ёрра скривился и стал ругаться изобретательно и сложно, отказываясь от способностей, уникальности и даже всей охраны, если его не могут считать нормальным человеком. Полусотник пообещал исправиться. И вот — держит слово. Уже второй день называет Ёрру по имени. Не добавляя хоть пару красивых и длинных титулов, придуманных храмом для зрецов. И даже решается забираться время от времени в карету, чтобы рассказать о дороге, канале или погоде.
— Зорень, — зрец капризно поймал за рукав собравшегося было покинуть экипаж воина, — вижу я плоховато, а думать да гадать мне, старому, утомительно. Сам скажи, что у тебя за шуба странная?
— Это все ее милость Берна, — вздохнул полусотник. — Добрейшая грифья, иная бы со свету сживать взялась. А она привечает. Как погиб сынок нашего Варзы Гридима, вдвойне внимательна стала. Знает каждого, кто в выстроенных грифом теремах родился. Настояла, чтобы учили нас как следует. Чтобы мы могли себе дело выбрать по душе. Я-то два раза из дома сбегал… меня и не держали, если уж по чести признаться.
Ёрра довольно кивнул, получив подтверждение своих догадок. Поудобнее перехватил рукав шубы полусотника, не думая отпускать его, пока тот не расскажет все толком. Зорень спорить не стал и выложил все, без утайки. Да, он уверен, что мама очень хотела заполучить терем и приданое. Незаконного сына, рожденного по весне, отправила к дальним родичам, доплатив еще и деньгами: с глаз подальше. Ведь ничего большего с грифа получить было невозможно… Терем женщина выгодно продала, перебралась на новое место и удачно вышла замуж за старосту богатого села. Тем и исполнила все свои нехитрые мечты. Зореню было неполных десять кип дней, когда в глушь прискакали стражи замка, отосланные по приказу грифьи разыскивать «кровь Сарыча». Вытащили из чулана: он сидел под замком после второго побега от родни, для которой был не более чем дармовым работником. Затем Зореня увезли в замок. И грифья сама беседовала с ним. Спрашивала, как хочет жить и к чему склонен.
— Много вас таких? — заинтересовался Орлис.
— У меня два брата и сестра. Один торгует в столице, второй подался в послы, живет на юге, в землях грифа Окриймского. Сестру просватали на север.
— И кого гриф выберет наследником? — подслеповато прищурился Ёрра.
— Варза Гридим еще не стар, грифья Берна, благодарение Адалору, скоро выздоровеет, — нахмурился воин. — К чему такой вопрос? Если вам, о прозревающий свет, угодно меня испытать…
— Смотри-ка, — порадовался Ёрра, — он уже со мной ругается! Он меня норовит оскорбить этим глупым прозванием!
— Простите, — виновато сник воин.
— Так мне нравится, когда со мной говорят нормально, а не как с непогрешимым воплощением бога, — пояснил зрец. — Ругайся дальше сколько пожелаешь. А только грифом тебе не быть. Твердо я уверен, именно так.
Зорень довольно кивнул, получив весьма ценное для себя предсказание. И, освободившись от «угрозы наследования», как сам он именовал свое положение в замке, стал куда приятнее в общении.
Вот и теперь: сидит, степенно пьет горячий взвар и рассказывает о Клыках Ролла. Даже не смотрит на зреца! Потому что видит: Орлису его история куда нужнее. Маленький эфрит никогда не слышал северных легенд. А Ёрра хоть и великий человек, но родился-то он в Загорье. Не может совсем не помнить преданий, ведомых там каждому.
— Однажды, — начинают сказание старики и повторяющий их слова Зорень, — Ролл пребывал во гневе. Отчего он поссорился с братом, разве людям угадать? Но осерчал крепко. И решил поделить землю надвое. Чтобы безраздельно владеть жарким югом, не выделяя и крохи тепла замерзающему северу. С этой целью явился он в мир, принял образ рыбы с огромными клыками. И стал рвать плоть земли. Первый кусок отделился легко — он и есть черный остров Ролла в устье Срединного канала. Затем земля сделалась столь обширна, что отрывать острова от нее более не удавалось. И рыба поползла, разгрызая кости мира. След ее — Срединный канал. Уже до середины земли он пролег, когда Адалор осознал, сколь ужасны будут последствия безрассудного деяния Багрового. Спел он слово разума, и Ролл услышал. Не сразу, само собой, но постепенно бог ночи осознал: нельзя рвать землю. Ведь погибнут люди! Те, северные, кто исконно почитал его подателем жизни, кто не заслужил гнева и мести. Опамятовавшись, покинул он тело рыбы, немедленно остывшей, замершей камнем. Часть ее тела рассыпалась в прах со временем: требуха, чешуя, мясо. Но остов, череп и огромные клыки уцелели, их прочность оказалась неодолима. Так до сих пор и стоят они на разных берегах Срединного канала: два клыка рыбы Ролла.
Зорень улыбнулся, довольный тем, что его легенду слушают с полным вниманием. Указал за оконце. Карета как раз заползла на очередной изгиб дороги. Отсюда скалы-клыки были видны во всей красе. Багряный гранит. Два равных острых пика, ощеренных в небо.
— Когда люди поумнели и перестали бояться дохлой рыбины, — весело и не особенно почтительно сообщил полусотник, — они нашли ей применение. Канал здесь узок. Две сотни кип дней назад удалось выстроить через него мост. Подвесной, как в столичном замке его милости.
— Красиво, — выдохнул Орлис, усердно плюща нос о стекло.
— Очень, — согласился воин. — Гриф полагает, добавлю совсем уж тайное, что мост выстроили не мы. Его перекинули через бездну те, кого на юге зовут вампирами. У нас их имя — если не произносить ругательные, само собой, — рожденные Роллом. Потому что кожа их темнее нашей, а в волосах сохранился блеск багрянца.
— Это мало кому ведомо, — задумался зрец. — А про мост… даже храм не знает такого.
— Гриф мудр, — веско заверил полусотник. — Его хранилище пергаментов — лучшее во всей Дарле. Я много читал, мне позволено. Только говорить о том, что знаю, я обещал не всякому, лишь самым надежным людям. Мост точно не наш. Сам осматривал цепи. Ржави ни на ноготь! И это за две сотни кип дней… А еще они звучат. Если прикрыть глаза и сосредоточиться, можно разобрать голоса. Я семь связок дней стоял в дозоре у моста, наслушался. Это нетрудно, надо лишь время выбрать. Вот потому и хочу вас туда доставить перед восходом.
Зрец буркнул под нос короткую благодарность и отвернулся, рассеянно гладя Бафа по рыжему пушистому меху. Нелепо, ребячливо и нечестно отгораживаться от спутников. Но сегодня ему особенно сильно хотелось не зрить, а всего лишь видеть.
В молодости и он, чего греха таить, грезил о величии и поклонении. Зрение тогда казалось весьма скромной платой за обретенную уникальность. Он лежал и смотрел на жестокое полуденное сияние летнего Адалора. Кровь ампари, о дальнейшей судьбе которого до сих пор страшно и стыдно вспомнить, стекала по лицу, как слезы. В мутном горячем ее течении Адалор казался мрачным и зловещим. Багровым, страшным, разгневанным. Ёрра говорил о своих ощущениях гласеню, отвечавшему за его воспитание. Самонадеянно и в то же время испуганно уверял, что уже зрит. Что Адалор недоволен уничтожением отродий, принадлежащих его брату Роллу. И что однажды он отвернется от своих детей, позволит Роллу взыскать с них все долги…
Гласень смеялся в ответ. Все при обучении блажат. Считают себя пророками, хотя их единственное назначение — указывать на тварей и обличать ложь собеседников маэстро.
После первого дня Ёрра сохранил значительную часть зрения и обрел странное, мучительное и назойливое желание поговорить с тем кровопийцей, которому обязан и скорой слепотой, и следующим за ней уделом провидца. Теперь Ёрра понимал: та тяга была воздействием ампари, пытавшегося использовать свой последний шанс избежать обращения.
Кровь сделала то, что требовалось. Ночью Ёрра прокрался во внутренний двор, к узкой щели, наклонно уходящей вниз, в подвал, к камере. В багровых отсветах Ролла зрение ненадолго ожило, помогая не спотыкаться и избегать встреч со светцами.
Пленник ждал. Жалкий и совсем не страшный: с выломанными за спину надежно скованными руками, со следами ожогов и побоев. Тощий, грязный, едва способный стоять на ногах… «Принеси мне яд!» — прошептал он. От этих слов Ёрра очнулся, обрел полноту контроля над своим сознанием и пошел прочь. Вслед ему доносился шепот. О том, как страшно стать краснокожим и всю жизнь убивать. Как мучительно люди пытают, выведывая секреты изготовления оружия. И еще прозвучало обещание дать избавителю настоящий дар зреца, а не жалкие крохи, достающиеся прочим.
Дар уже жил и вещал. Уверенно усмехался: обещания лживы. Сжимался в тоскливом отчаянии: все иные слова — правда…
Он ушел со двора. Он до самого восхода Адалора убеждал себя: нельзя помогать твари, поддавшись наваждению. Узнают — в лучшем случае убьют. Он слаб, он плохо видит и это не его родич! Когда Адалор взошел, сияние Белого хлестнуло по глазам, угрожающее и требовательное. Ёрра сдался. Чувствуя себя предателем, трусом и бунтарем одновременно, он вернулся во двор, пошел вдоль стены, ощупывая ее поверхность, как и подобает слепцу. И ссыпал в щель несколько крошечных кристаллов. Зрец еще помнил их цвет, желтый, хотя уже не различал его. Ёрра проделал все это на глазах зрячих светцов, и те ничего не заподозрили!
«Спасибо», — почти без звука прошептал голос где-то в самом ухе. Или в сознании? Затем ампари добавил виновато: «Я ничего не дам тебе взамен, прости». Зрец усмехнулся с оттенком странного высокомерия: он и без слов знал. Он уже получил немало, ведь свет Адалора более не обжигал гневом. Белому было угодно исполнение просьбы.
Как давно это было… Много зим назад сгинул пленник, имени которого зрец так и не узнал. Потом в той же камере погибли еще двое, и служители храма долго обследовали ее. Не нашли ничего подозрительного и во избежание новых потерь бесценной живой крови засыпали и замуровали все подземелье. Впредь решили держать кровопийц в башне, под постоянным надзором светцов и служителей. Только некого стало охранять. Ампари ушли, и он, Ёрра, оказался последним настоящим зрецом, прошедшим полное посвящение.
Пленник все же отдал обещанную награду: когда за ним пришли, обнаружили уже мертвым. Но в плошке для воды, оставленной в нише стены, имелась кровь. Как ампари смог сохранить ее «живой», служители не ведали, но, не имея выбора, для завершения ритуала ослепления Ёрры два дня использовали странную кровь — теплую и чуть светящуюся ночью, в лучах Ролла. И утратившую свою силу, едва зрец обрел полноту дара.
— Ёрра, хватит уже молчать и моргать, — запереживал Орлис, ныряя под руку старого зреца и прижимаясь к плечу. — Мы с Бафом готовы. Давай начнем лечение. Если я все продумал верно, ты сможешь неплохо видеть уже завтра ночью. Свет Ролла по весне мягче и ровнее, твои глаза осилят его проще, чем белое сияние Адалора.
— Видеть? — переспросил зрец.
— Сперва кое-как, — признал эфрит. — Особенно в первые ночи. Но через год, то есть вашу кипу дней, наступит улучшение. Обещаю. Но как выглядит мост, я тебе сам расскажу, не расстраивайся.
— Не о том страдаю, — вздохнул Ёрра. — Сердце болит. Я был хорошим зрецом Гармониума, малыш. Не раз ловил вампиров. Мне казалось, что это если не благо, то необходимость. Людям надобны зрецы и внемлецы, чтобы беда не подкралась внезапно, чтобы ложь распознать… Я указывал на ампари, и их привозили в храм. Каждый раз говорили о пользе и исцелении, о возрастании благодати Адалора. Потом запирали в подвалах и медленно убивали, выпытывая секреты и пользуясь кровью для себя.
— Патрос не такой, — утешил Орлис.
— Знаю. Но прежние маэстро были куда как черны. И я служил им. Слепец дважды, глазами и душой, — сердито тряхнул головой Ёрра. — Чем я заслужил право снова видеть? Не лечи меня. Не желаю награды, ибо грешен и тьмою наполнен.
— Всего лишь упрямством, — проворчал эфрит.
— А хоть бы и так, — не стал спорить Ёрра.
Орлис задумчиво погладил Бафа по мягкому густому меху. Подмигнул жбрыху и очень серьезно кивнул. Сокрушенно вздохнул, еще более усиливая в восприятии спутника свое огорчение и неохотное согласие.
— Ну, дело твое, — напоказ надулся эфрит. — Тогда мы просто посидим рядом. И я займусь тем, о чем просила мама. Магия требует дисциплины. Я буду учиться концентрации.
— Учись, — согласился Ёрра.
— Ты потерпи, это скучно, но недолго, — пообещал эфрит. — Меня надолго не хватит.
Зрец рассмеялся и откинулся на подушки, прикрывая утомленные светом слезящиеся глаза. Свой отказ от зрения он полагал исключительной глупостью — и ничего не мог поделать с виной и порожденным ею упрямством. Раз кровь погибшего пленника не сохранила ему возможность видеть, не следует возвращать утраченное и теперь. Так он говорил себе день за днем. Находил в слепоте наказание — и своеобразное избавление от боли душевной.
Орлис сидел очень прямо и шептал незнакомые слова на своем родном наречии мягко, напевно, слитно. Не разобрать, где кончается одно и начинается другое. Иногда ровный поток взбаламучивал Баф, решительно щелкая и посвистывая. Постепенно звуки усыпили Ёрру.
Эфрит коварно прищурился, кивнул жбрыху, мгновенно запрыгнувшему ему на колени. В его детском пока еще знании магии осталось немало пробелов. Концентрация к их числу не относилась. Чаще всего мама упоминала в числе главных бед унаследованную от нее же самонадеянность, готовность считать личное мнение наиболее правильным. Что делать, какой уж есть… Он решил вылечить Ёрру, и своего добьется.
— Что скажешь про глазное дно, Баф? — шепнул эфрит. — По-моему, не безнадежно. У него должно быть зрение. Как я полагаю, вся беда в развитии непрозрачной пленки. Может, травма глаз в молодости или последствия попадания всякой грязи во время этого их жуткого ритуала ослепления. Я так думаю, готовили смесь крови и воды в посуде, на дне которой имелся песок. Из нее же закапывали смесь в глаза.
— Ф-ф-ф-ф, — согласился жбрых.
— И я говорю: дикари, надо им рассказать про обеззараживание, — кивнул Орлис. — Начнем с леди Аэри. Она неплохо разбирается в лечении. Умеет голосом очищать жидкости и поверхность лекарских ножей.
Жбрых вслушивался в звуки голоса приятеля и серьезно кивал. Он давно усвоил такой способ одобрения действий Орлиса. И, к огорчению окружающих, находил мудрыми и правильными любые глупости, совершаемые другом.
А еще участвовал в них азартно и в полную силу. Даже молодой жбрых из числа высших мазвов способен накапливать и обрабатывать магию активнее и полнее, чем любое другое существо или устройство. К тому же он заранее подстраивает поток под своего напарника, именно для его техники и стиля. Баф из сырой магии мира Дарлы выделял эдакий жидкий огонь, который опытные в опознании характера ампари обозначили бы как золотистый с оттенком багрянца: подвижный, озорной и в то же время полно и ровно контролируемый рассудком.
Сейчас Орлис брал активно, он не рискнул бы использовать столь тонкую и сложную магию без поддержки и настройки со стороны личного мазва. Конечно, он уже привык к непостижимой огромности резерва магии на Дарле и научился черпать бережно, но и теперь любая ошибка грозит бедой.
Снаружи заволновались стражники: карета слегка светилась, в оконцах плясали искристые огоньки бликов, хотя облако надежно укутало лик Адалора. Зорень дал сигнал прекратить движение, заглянул, охнул — и рискнул остаться внутри.
— Помощь не требуется? — уточнил он.
— Держи ему голову ровнее, — охотно отозвался эфрит. — И лучше бы нам пока не двигаться с места.
— Не двинемся, — заверил полусотник. — Что за дело ты затеял?
— Видишь, у него на глазах пленка.
— Бельмо, — упростил Зорень, приглядевшись. — Не так уж стар наш прорицатель. А вот — подкралась беда.
— Ее и убираю, — забормотал Орлис, нагибаясь над лицом спящего. — Почти готово. Интересно, какого у него цвета глаза, правда?
— Все зрецы, как я слышал, родом с севера, — прикинул Зорень. — Адалор дарует им силу провидеть. Светлые глаза. Может, даже зеленые с серебром. Далисийским мхом мы такие зовем. Потому что в предгорьях у моря растет зеленый мох. И отражается во взорах жителей тех мест.
— Угадал, — довольно отметил Орлис. — Смотри сам.
— И правда, — поразился Зорень, бережно укладывая зреца на диван. — Большое ты дело сделал, сын Адалора.
— Вот еще выдумал прозвище! — возмутился Орлис.
— Тебя так многие зовут, кто твоего папу видел, — улыбнулся воин. — Теперь вовсе не отопрешься. И карета у нас светится, и зрец, того и гляди, начет видеть. Хорошо быть грифским сыном! Самое интересное дело Варза доверил именно мне.
— Что ж он тебя в тысячники не произвел? — прищурился Орлис.
— Время у нас довольно мирное. На сотни дружину считаем Ближнюю, — чуть помолчав, добавил Зорень. — К тому же я сам не захотел. В войско отправляться — значит, жить в степи у Алых гор. Я провел там четыре зимы, и довольно.
Он сокрушенно вздохнул и смолк, укутывая зреца в теплое одеяло. В душе Зорень ругал себя за излишнее увлечение воинскими играми. Тысячник… Как же, была такая мечта. Не уехал бы в погоню за ней из летнего терема доброй грифьи Берны, послушался бы темной тревоги, накопившейся на сердце, глядишь, и уцелел бы молодой гриф на той злополучной охоте. Кто ему готовил коня? Кто скакал рядом? Ближние. Двоих он позже сам приволок к отцу в подвалы. Выследил, поймал и доставил. Вопреки прежнему своему отвращению к пыткам, остался, чтобы жадно выслушивать их откровения. Он был уверен, что юноша упал под копыта не случайно. Жаль, сказали предатели мало: словно им укоротили память. Зорень не унялся, уехал искать иные свидетельства. А когда вернулся с ответом, в покоях грифа уже сидел странный ребенок — Орлис. И один из устроителей заговора, служитель храма, хрипел, признаваясь в содеянном утратившим силу голосом. Теперь южными соседями Загорья займется брат. Он рожден для дворцовых интриг. Не погнушается прибегнуть к самым грязным способам, чтобы в грифстве Шэльс вспомнили: те, кто зарится на степи за каналом, долго не живут. Как дышать, отравив жизнь соседям? Как в глаза им глянуть? Как прощения у богов вымолить? А коли не стало у грифов юга своей совести — брат позаботится, чтобы дыхание им перехватило тонким скользким шнуром.
— Дурное в мыслях копишь, — ворчливо отметил Ёрра, медленно возвращаясь в сознание. — Кому смерти желаешь?
— Все вам ведомо, — смутился воин. — Гриф Шэльса стоит за гибелью моего брата, сына Берны. Думается мне, племянник нашего Варзы возмечтал о золотой цепи Загорья. Пока не выясним того, не успокоюсь.
— Дело несложное, — усмехнулся зрец. — Вот тебе ответ: возмечтал. А только и брат твой не без греха. Что, полегчало?
— Не верю, — уперся Зорень. — Он никогда не пошел бы против отца.
— Против него — нет. Вы двое можете наследовать, так?
— Мне грифская цепь без надобности.
— Иди, чадо наивное, — ехидно посоветовал зрец. — Иди и пребывай в смущении. Глядишь, пойдет на пользу. Излишняя доверчивость грозит бедами. Брат твой в Шэльсе отличится. А все ж единственным быть — оно надежнее. Вот затем тебя из столицы и отослали, так мыслю. Голову твою сберегая.
Зрец собрался добавить еще что-то, но весьма некстати открыл глаза и охнул, едва не потеряв сознание. Зрачки новообретенных зеленых глаз сошлись в крохотные точки, однако и теперь света для них было слишком много. Орлис торопливо задернул шторки на окнах. Ёрра пошарил рукой, пытаясь поймать эфрита. Не преуспел, само собой. Расстроился и стукнул кулаком по диванной подушке:
— Сказано было: не лечи! За грехи страдаю.
— Исключительно по глупости, — пискнул Орлис, метнувшись в сторону от ловко протянувшейся на голос руки.
— Поясни, — сдался зрец, сложив ладони на груди.
— У тебя не настоящая слепота, с испорченными глазами. Просто грязь под веки попала. Многие в старости так мучаются, и не за грехи, а по причине царапины от песчинки или иной малой беды. Я сам удивился. Мы с мамой и королевой, узнав о ритуале ослепления, ждали иного и много худшего. Сожженной сетчатки, нарушения прозрачности самого глаза… неважно, как звучат слова! Мне не по силам понять, отчего всех перечисленных повреждений у тебя нет.
— Потому что я старый упрямец, — счастливо улыбнулся Ёрра. — Он меня все же простил и одарил, умирая. А я не поверил…
Зрец улегся поудобнее, мирно и без прежней резкости подзывая Орлиса. Усадил рядом и стал расспрашивать, как выглядит мост. Полусотник молча и задумчиво сидел напротив, на втором диване. И, по лицу видно, думал о брате. Верить в дурное не хотел. Но слова зреца упали в подготовленную почву тайных сомнений…
— Дядя, дай монетку, — проникновенно и звонко потребовал детский голосок впереди.
Орлис возмущенно охнул, зрец насторожился и даже сел. Задумчиво потер лоб, пропустил бороденку меж пальцев.
— Может, он и внешне с тобой схож? — заинтересовался Ёрра. — Тогда дальше и искать не стану. Как думаешь?
— Странно все это, — уперся эфрит.
— Коли малыш вам интересен, я его сюда приведу, — вскинулся Зорень. — Полагаю, погреться ему не вредно. Опять же наверняка заработает монетку, взвара выпьет и пообедает.
— Небось сам ты из дома сбегал в зиму, — прищурился Ёрра. — Говоришь о нем — прямо в голосе боль слыхать. Сильно мерз?
— Изрядно, — согласился Зорень. — Я жил у родни в Угорье, там зимой птицы замертво падают, до того студено. Здесь подобного не случается, а все одно жаль мальчишку.
С такими словами страж выбрался из кареты, плотно прикрыл дверцу, сберегая тепло, столь ценимое любым уроженцем севера. Копыта его коня негромко простучали по мягкому снегу, удаляясь. Довольно скоро звук снова возник, приблизился. Дверца кареты приоткрылась, в щель протиснулся мальчишка зим двенадцати, тонкий и ловкий, как северный серебрец. Зверек, способный охотиться на форхов вопреки тому, что сам помельче и полегче. Зато изворотлив, когтист и хитер.
Мелкие глазки на узком лице тоже были звериными: темные, ничего не выражающие и быстрые. Под бесформенной шапкой из потертого, побитого молью серо-розового кроля скрывались светлые до белизны волнистые волосы. Правда, сейчас засаленные и грязные. Но зрецу и увиденного да угаданного хватило, чтобы счесть мальчика похожим на Орлиса, обожаемого дружка.
— Чего надо вашим милостям? — угрюмо спросил парнишка, стряхивая с шапки снег на закрытый мехом пол кареты. — Ну попросил монетку, чего сразу хватать-то?
— Познакомиться захотелось, — признался Ёрра, заботливо усаживая гостя на диван поближе к себе. — Узнать, кто ты таков и куда держишь путь. Меня вот зовут Ёрра. Это мой друг, Орлис. Мы едем в Загорье. И как раз теперь намерены пообедать. Присоединишься?
— Ха, потом небось попросите об услуге, — криво усмехнулся парнишка. — Нет уж. Сразу говорите, чего надо. Я не настолько глуп, чтоб чужой хлеб есть, не спросив цену.
— Экий ты колючий, — заинтересовался зрец. — Цену я уже назвал. Расскажи, куда идешь и чего ищешь.
— Разве то цена? — заподозрил неладное парнишка. — Поклянись Белым!
Ёрра задумчиво дрогнул бровью. Ему, зрецу, очень давно не предлагали подтверждать свои слова клятвами. Впрочем, если разобраться: сидит он в карете грифа, одет по-дорожному, опознать в нем служителя храма с одного взгляда нельзя. Сам не назвался толком, опасаясь избытка почтения, мешающего нормально разговаривать. Вот и получается: для мальчика он — богатый родич грифа, не более того. Придя к данному выводу, Ёрра с важным видом кивнул и произнес обычную клятву «именем света и силой его». Гость остался доволен.
— Ловко баешь, — похвалил он, принюхиваясь к запаху взвара, как раз теперь смешиваемого с медом. — Договорились. Зовусь я Хорь. Иду теперь из Ильма, что поюжнее Шэльса лежит, направляюсь в Рессер. На юге зимовать хорошо, а возле канала сытно и не жарко летом.
— Чем промышляешь? — уточнил Орлис, передавая кружку с напитком и отмечая, как растет в душе смутное недовольство новым пассажиром.
— О том говорить в оплату обеда не соглашался, — прищурился Хорь, выхватывая кружку. — Могу рассказать ради завтрака. Вас небось через мост без очереди пустят. То ли дело мне — еще три дня в ожидании мерзнуть, а после придется за проход два медника отдать.
— Обстоятельный ты человек, — похвалил Ёрра.
Дверца открылась, полусотник поставил чугунок на откинутый Орлисом столик, посторонился. Грифский походный повар устроил рядом сковородник, поклонился и сгрузил с локтя корзину. Дверца закрылась. Посуду, хранимую под сиденьем, достал эфрит, он же расставил серебряные плошки, разложил салфетки, откинув второй столик. Заботливо подвязал зрецу нагрудничек, уложил на колени тряпицу, по привычке помог нащупать миску и приборы. Стал накладывать жаркое, доставать из корзины и резать хлеб, копченые ребрышки, сыр. Хорь жадно следил за руками и принюхивался, глотая горячий взвар пополам со слюной.
— Неплохая вышла у нас сделка, — признал он, получив свою порцию.
И смолк, усердно выскребая ложкой дно миски, до которого добрался удивительно быстро, уничтожив обед в несколько мгновений. После второго блюда — каши с салом, щедро согревающей в холода и весьма ценимой за это грифом, — парнишка подобрел, расслабился и устроился на диване по-хозяйски. Сам себе нацедил новую порцию взвара, нахально добавив в нее весь оставшийся в горшочке мед. И стал смотреть, как Орлис кормит жбрыха, вежливо дождавшегося своей очереди.
— Здоровенная крыса, — отметил гость тоном знатока. — Разожралась на ваших харчах.
— Его зовут Баф, — не одобрил тона Орлис. — И он еще маленький. Он пока детеныш, а взрослый будет раза в три-четыре крупнее. Это если не выращивать очень уж большого. Такая порода.
— У меня была бы похожая порода, если бы я так жрал. — Парень наклонился вперед и шепнул Орлису тихо, в самое ухо: — Ты служишь здесь? Вот и не вякай. Я гость его милости, понял?
Зрец слов не разобрал: после обеда он сонно и благодушно улыбался. Смотрел за окно, в маленькую щель меж занавесок. Адалор скрылся за плотными темными облаками, делая освещение приемлемым для недавно пролеченных неокрепших глаз Ёрры. Зрец блаженствовал, наблюдая впервые за полвека то, что доступно зрячим. Скалы берега, дорогу, тусклое небо с волокнистым войлоком туч, расчесанных верховым ветром. Людей и повозки на обочинах.
Само собой, пока он разбирал лишь пятна более-менее определенной формы. В молодости, Ёрра помнил, так невнятно он видел, глядя сквозь мутное стекло. Храм пытался восстановить секрет производства этого чуда — «прозрачных стен». Для успеха затеи пытали ампари, подкупали мастеров Загорья, старались выкрасть свитки из хранилища грифа. В итоге мутными кривыми стеклами заделали все кельи молодых служителей, а прозрачные так и не смогли создать. Но и с такими света в жилищах прибавилось, а заодно и холода со сквозняками. Пришлось добывать паклю, заделывать крупные щели. Потом греть смолу и замазывать мелкие…
— Твой гриф — он что, подслеповатый? — прошептал Хорь, снова нагнувшись к уху «слуги». Презрительно фыркнул: — Еще и глух как пень! Везет тебе, парень. Он, пожалуй, и не знает, сколько сжирает твой жирный форх. А ну как я расскажу?
Хорь захихикал, довольный выдумкой. Ёрра разобрал слова и нахмурился. Его посетило холодное и болезненное огорчение. Нет, это не ученик, он покинет карету сегодня же, в крайнем случае завтра, и не без осложнений… Зрец вздохнул и смолчал. Все равно следует помочь парнишке перебраться через канал и отогреться. Ближайшая ночь будет холодной.
Закат приближался с той же невеликой скоростью, что и пики Клыков Ролла. Зорень не торопил свою полусотню, позволяя коням идти в подъем спокойным шагом. Так удобнее миновать встречных и попутных, не создавая никому особенных хлопот. Зрец ведь не торопится, к чему же кричать понапрасну имя грифа, требуя освободить дорогу? Его милость Варза никогда не позволял себе неуважения к людям. Даже если спешил, старался выслать вперед разъезд, чтобы заранее убрать с дороги возки и телеги, а не сгонять коней и людей плетьми да в грязь.
Подъем к Клыкам был довольно крут и оттого продлевал день. Чем выше — тем позднее закат. Но и здесь, у самых багряных скал, сиреневая глубина запада постепенно стала замерзать и чернеть, делая горизонт невнятным.
Воспользовавшись тем, что карета остановилась, пока Зорень договаривался с передовыми дозорами моста, Орлис покинул ее и попросил коня. Виновато признался: попрошайка оказался слишком наглым и неприятным. А спорить и ругаться с ним, портя настроение Ёрре, не хочется.
— Ты чересчур многого ждешь от мальца, — предположил Зорень. — После мороза отогреться телом легко. Обед, полдня в карете — и готово. От недоверия к людям — от него как отойти? Всем не нужен. Коли зовут, так не для хорошего дела. Рессер, по чести если рассудить, гнусное место. Их гриф так стремится к величию… Ему вассалы ноги целуют. А сами потом, я слышал, сажают таких вот мальчишек в кареты и требуют свою обувь вылизывать. Моррн и Брогрим давно копят злобу на южного соседа. Того и гляди, пока все демонами заняты, поделят земли. И станет у нас восемнадцать грифов вместо девятнадцати.
— Из-за сапог? — не понял Орлис.
— Нет, по причине пошлины на провоз товара, — отозвался Зорень. — Везешь две шкуры ориша из Брогрима в столицу — одну оставь за проезд. Так вот.
— Грабеж! — охнул Орлис.
— Десять зим назад этот мост стоял на землях Рессера, — усмехнулся в усы воин, довольный пониманием. — На нем и собирали дань. Зимой иного надежного и удобного проезда с севера к южнобережной столице нет. Канал — он широк и коварен, как следует не замерзает, санного пути не дает устроить. Поэтому Брогрим и Моррн с отчаяния поклонились его милости Варзе. И мы слегка отодвинули границу от гор. Новую провинцию в составе Загорья назвали Брега, расширив прежние владения… Ох, шуму было! Гриф Рессера помчался жаловаться в столицу.
— Границы — дело серьезное, — согласился Орлис.
— Так и весь двор покупал ориша втридорога! — рассмеялся Зорень. — Его милость Варза первым посетил дворец нашего пугливого великолепия. Поклонился ему двумя возками серебристого меха и объяснил, сколько готовы заплатить за новую границу северные грифы. Тем в общем-то дело и кончилось. Теперь здесь земли Загорья, мост наш. Я сам охранял его полную зиму. Погоди маленько: пойду со стражами обговорю что следует.
Орлис задумчиво кивнул. Вспомнил карту грифств Дарлы. По всему выходило: из четырех соседей Загорья двое, Шэльс и Рессер, его прямые враги. И сейчас они очень близко. Служит ли карета грифа Варзы защитой зрецу в здешних краях? Баф уловил беспокойство приятеля и защелкал, обещая внимательно следить за всеми подозрительными людьми. Покосился на карету и, покинув седло, заспешил к Ёрре.
«Когда закат угас, снег стал на вид особенно темным и холодным. В корпусе Ами ночи не столь черны», — подумал Орлис. После заката долго сохраняются отблески сияния у жерла канала для ночного странствия малого солнца. А позже, когда они угасают, на Срединном острове зажигают маяк, похожий на луну Саймили. По крайней мере, мама так учила: похожий. Сам Орлис луны не видел. И здесь, на Дарле, тоже нет лун, жаль.
Ночь густела, настаивалась, как крепкий отвар черницы. Стражи моста опустили решетки позади кареты, закрыв проход до рассвета, как здесь принято. Собственно, никто не имеет права оставаться на мосту ночью, кроме воинов Загорья. Но для пассажиров кареты сделали исключение. Уважая герб на ее дверцах и, не менее того, полусотника Зореня, который вернулся с масляным фонарем довольно скоро.
— Вот и уладил я все, — заверил он. — Нас пустят на мост. Ночью особенно хорошо слышно, как поют его цепи. И видно, как они светятся, позволяя не оступиться и не угодить в бездну между Клыками. Сейчас позову Ёрру и мы пойдем. Но парнишку не возьму: нет причин оказывать ему столь большую честь. Пусть сидит в карете греется.
— Пусть, — охотно согласился Орлис.
Ёрра оделся быстро, ему было интересно все новое. Хорь, узнав, что карета остается в его полном распоряжении, тоже остался доволен.
Зрец в темноте опирался на плечо полусотника и шел уверенно, сказывалась привычка к поводырям. Втроем путники вошли в тоннель, прорубленный в цельном граните южного Клыка. Стены были прекрасно обработаны. Свод высок, гладок и снабжен светильниками, свисающими на массивных цепях. В тишине шаги рождали множащееся сложное эхо, а голоса звенели и дробились под сводами. Говорил в основном Зорень. Восторженно показывал, как ловко ампари в незапамятные времена отполировали потолок: видны срезы породы, и рисунок гранита сам по себе — лучшее украшение тоннеля. Пояснял, что к восходу от Клыков начинается возвышенность, поднимающаяся к самым Белым горам. Вода за Клыками стоит высоко, здесь она перегорожена запрудой и уходит вниз несколькими руслами. Звук сейчас не слышен, гудит поток только по весне, в паводок. Водоводы устроены сложно, как — неведомо. Проходят в толще скал. Зато когда выберешься на мост, станет видно: перепад уровней велик. По правую руку вода рядом, а по левую лежит настоящая пропасть.
— Здесь самый красивый восход Ролла, — отметил Зорень. — Ампари уважали Багряного. Специально выстроили этот мост именно так, не ради одного лишь удобства. Он пересекает реку под углом, зато строго сориентирован поперек летнего пути Ролла. Я был здесь однажды в дни встречи братьев, когда они оба светят нам. Если удастся, и вас привезу снова, чтобы смогли насладиться величием Адалора и Ролла, удвоенных отражением в водах канала. Представляете? По правую руку у вас будет багряный мир гор, а по левую — синее серебро воды. А небо… такого дивного многоцветья более нет нигде!
— Красиво, — заранее согласился Орлис.
— Вот и мост. Мы угадали время. На востоке уже обозначился коготь Багряного, — улыбнулся Зорень, минуя решетку ворот на выходе из тоннеля и вежливо кланяясь стражам. — Идемте. Нам еще надо добраться до середины моста. Он длинный.
Ни единой снежинки не лежало на странном, гладком и чуть шероховатом покрытии моста. Зорень кивнул: это еще одна загадка ампари, не решенная людьми. Сказал и смолк, давая возможность услышать гул цепей. Зрец разобрал его первым, заинтересовался и пошел к едва различимым для его глаз светлым лентам подвесок моста. Ощупал их, восхищаясь и охая, и стал ждать восхода Ролла.
Багряный сперва очертил огненным шнуром горы, затем окрасил небо мрачным великолепием пожара и напоил воду своей теплой кровью. Лед казался теперь тонкой коркой, светящейся изнутри. Ёрра смотрел и с удивлением шептал: зрение сегодня куда богаче и лучше. И оттого вдвойне радовался красоте. Он готов был стоять на мосту целый день. Но от тоннеля уже бежали стражи, и по их лицам было видно: не дадут досмотреть восход.
Первый приблизился, поклонился и обратился к Зореню:
— Ваш гость пытался отравить колодец.
— Не успел? — понадеялся полусотник.
— Его укараулил ваш же форх, — довольно кивнул страж. — И до сих пор руку не выпускает. Мы не вмешиваемся. Угрозы нет, к тому же от первой решетки начинаются земли Загорья. Здесь вы вправе решать, кого миловать или казнить, вы ведь прямой отсвет рода Сарычей.
— Идемте, — велел Зорень. — Сперва спрошу его, зачем учудил недоброе дело.
— Порой зрить особенно тяжело, — отметил Ёрра. — Мало света в душе мальчика. Не знал он добра и сам ему чужд. Жаль — я как-то понадеялся…
Он плотнее запахнул шубу и пошел к тоннелю быстро и решительно, не ожидая помощи или проводника. Орлис догнал его и взял за руку.
— Тебе он сразу не понравился, — сварливо укорил Ёрра. — Ты и меда ему мало положил во взвар, и говорил неласково. Что же получается — прав был?
— Нет, конечно, — виновато отозвался Орлис. — А чего он мою дразнилку перенял? Монетку только я могу просить. Вот.
— Перенял? — Зрец резко остановился и стал озираться, щупая пальцами воздух.
Позади на полушаге замерли Зорень и страж. Оба отчетливо осознавали: они стали свидетелями редкого зрелища. Что ищет в нездешнем провидец Адалора? Ведь так уверенно и настойчиво ловит тонкими длинными пальцами нить ответа! Ёрра коротко выдохнул. Встряхнул кисти рук, словно воду согнал с них.
— Не перенял. Научили его, — мрачно молвил зрец. — Шэльс воинов выслал к каналу. Полдень они надеются рассмотреть уже с моста.
— Не выйдет, — хмуро пообещал страж.
— Мальчик неприметный, в отличие от кареты, — предположил Зорень. — Если бы не Баф, выглядело бы так: мы приехали, нарушили приказ, прошли ночью через охрану и открыли решетку врагу. Кажется, о нас кто-то очень многое знает. Угадал, что вы ищете ученика, о достойный Ёрра. Про ваше доброе расположение к Орлису вызнал, про его привычку донимать столичную стражу.
Тоннель миновали молча, на ходу обдумывая свое. Зрец, очевидно, не желал считать Хоря окончательно дурным. Орлис пытался вспомнить, сколько положил меда во взвар. А страж возмущенно сопел: кто поверит, что сын его милости, пусть и не свет рода, а всего лишь отсвет, то есть рожденный не в законном браке, пойдет против Сарыча?
Хорь сидел на снегу, опустив голову. Его руки плотно стягивал ставший длинным, как веревка, хвост жбрыха. Баф гордо фыркал и щелкал рядом. Не отпускал пленника, но и не подпускал к нему. Вокруг на почтительном расстоянии стояли стражи с факелами в руках. Возле сапог старшего лежал мешочек с ядом, в плошке с высокими краями — никто не желал распространения отравы, даже случайного.
Зрец недовольно покачал головой и устроился возле своего неудавшегося ученика. Погрозил пальцем Бафу. Жбрых нехотя смотал хвост и отступил в тень.
— Неужто гриф Шэльса так хорош, что служить ему ты пошел по доброй воле? — расстроился Ёрра.
Мальчик промолчал, упрямо глядя в снег у своих ног. Орлис подобрал его шапку, встряхнул и протянул молчуну. Тот нехотя взял, спрятал в мех озябшие руки.
— Значит, ради идеи трудился, коли молчишь, — кивнул Ёрра. — А скажи мне, что же за идея такая важная? Ведь ты готов был лишить жизни полную сотню воинов стражи моста. Нашу полусотню заодно. Моего друга Орлиса и меня, старого зреца, в придачу.
— Врешь, — испугался мальчик, вскинув голову. — Ты грифский управляющий. А он вот, — Хорь указал на Орлиса, — слуга твой. Сопровождает вас подлый предатель Зорень. Тот, который ее милость Берну отравил. И грифа отравил, теперь же старается в столицу северную добраться, власть захватить тайком.
— Чем провинились стражи моста? — упрекнул Ёрра.
— Ничем. А только иначе вас, упырей, не остановить.
Зорень вдруг резко побледнел и тронул Ёрру за плечо, пристроившись рядом:
— Выходит, кто-то пытается извести всех Сарычей? Посмотрите, вы ведь можете! Сестра далеко, в Моррне. Но вдруг и там ей покоя не будет?
— Есть некоторая угроза, — нахмурился зрец. — Не скоро, к середине лета поближе. Предупредишь — скорее всего, обойдется. Второй же твой брат, который торгует в столице… тот сам врага вызнал и поймал. Новых бед Сарычам не зрю. Об одном жалею: не получился из сего чада ученик, для старого Ёрры смена. Нет в нем тепла души, истинному зрецу потребного. Отпусти его назад, в Шэльс, или вперед, в Рессер, как попросит, если готов ты воле моей подчиниться.
— Кто станет спорить с провидцем, — поклонился Зорень. — Он сам себя обманул. Может, впредь постарается толком разбираться в обстоятельствах, прежде чем вершить непоправимое. Скажи мне, Хорь, куда тебя проводить: на тот берег или к ближним воротам?
Мальчик некоторое время сидел неподвижно. Затем решительно встал, надел шапку и снова снял. Поклонился Ёрре, дернулся что-то сказать и сник. Снова отвернулся и побрел к ближней решетке, за которой начинался спуск к столице и от основного тракта у первого поворота взбегала на взгорье дорога в Шэльс. Зорень кивнул: пропустите. Стражи зашевелились у ворот, отпирая замки.
Орлис сокрушенно вздохнул и, в душе ругая себя, бегом догнал упрямца. Сунул ему свои рукавицы, шапку. Стал расстегивать шубу.
— Не надо, — тихо попросил Хорь, нехотя принимая рукавицы. — Куртка у меня теплая.
Несколько шагов сделал молча, сосредоточенно глядя в снег. Потом шепотом уточнил, правда ли седой человек — зрец? Расстроился еще сильнее. Переборол себя и спросил снова, живы ли гриф и его жена. Довольно кивнул, выслушав ответ.
— Зачем ты в это дело гадкое полез? — возмутился Орлис, принимая у догадливого Бафа два круга колбасы, хлеб и остатки копченых ребрышек. — Держи, не спорь.
— Он правда ученика искал?
— Правда. Расстроил ты его. «Дай монетку!» — передразнил Орлис.
— Хороший у тебя форх, — нехотя признал Хорь. — И даже не жирный.
Он скользнул в узкую щель ворот и пошел прочь, больше не оглядываясь. Когда Орлис вернулся в карету, Ёрра уже сидел внутри, плотно задернув шторки. Не пытался заново изучить мост или ставшую светлой ночь. Отказался от взвара. Наконец объявил, что желает отдыхать, и улегся, отвернувшись к диванной спинке. Баф устроился у него в ногах. Орлис покинул карету и взобрался в седло. Догнал уехавшего к передовым воинам Зореня и пристроился рядом. Полусотник оказался человеком понятливым. О зреце не спросил, о ночном событии промолчал. Зато взялся рассказывать про Белые горы.
Орлис слушал вполуха и думал: сколько еще им предстоит случайных встреч! И как станет сложно теперь верить, что встречи случайные, то есть угодные судьбе, а не тайным врагам грифа или храма…
Дорога к перевалу была для севера главным торговым трактом и содержалась в порядке в любой сезон. Проходила она по высоким ребрам холмов, по насыпям, имела широкие мосты через овраги, речки и неудобные лощины. Белые горы, оправдывая свое название, росли, занимая уже полнеба, подобно снеговой туче. Зимой их склоны имели ровный цвет холодного покрова без единой проплешины — от вершины до подножия. Ёрре смотреть на белизну не нравилось: глаза уставали. Вообще встреча с Хорем как-то надломила его целеустремленность. Без особого внимания зрец выслушал нескольких молодых парней, чуть не силой набивавшихся в ученики. С сомнением отверг огромного детину, норовившего приобщиться к храму «хоть как» и шагавшего с указанной целью в сторону столицы.
Потом на два дня задержался, вроде бы заинтересовавшись дочерью травника, явно имеющей склонность к зрению — даже без подготовки и обучения. Обдумал все и отказался от замысла: не для слабых женских плеч это бремя. Защиты для зреца в мире нет, поскольку голосом, способным убеждать и казнить, он обделен, в отличие от гласеня. Зато врагов легко и быстро может накопить, как иначе? Женщине устоять, сохранив правдивость прозрения и просто жизнь, куда труднее.
На седловине перевала отряд застала северная весна. Первые дни ее, когда огромный Ролл не просто целиком выбирается в небо, но пробует летнюю тропу по ночному своду мира. Зрец долго, до самого пробуждения Адалора, сидел на подножке кареты, отказавшись идти в тепло сторожки. Зорень переживал, наполнял глиняные сосуды горячей водой и ставил в ноги Ёрре, под толстый двойной мех шкур, укутывающих зреца. Менял сосуды каждый час, не доверяя дело никому.
— Не трудись, — мягко остановил его Ёрра на рассвете, не дав сменить сосуд. — Иду отдыхать. В столицу ночью приходили демоны, вот я и не спал.
Зорень охнул, сел рядом. Молча стал ждать продолжения истории. И зрец рассказал то, что смог рассмотреть издали: гриф и все его домашние живы-здоровы. Замок не пострадал. Потери у светцов есть, но малые. Колокол храма цел, хоть и смолк, упершись «языком» в мостовую. Вымолвив все это, Ёрра тяжело вздохнул и виновато развел руками:
— По-прежнему глуп я и слеп. Не делом занялся. Ученика возжелал! Время наше на исходе, надобно в столицу Дарлы ехать, а не по горам плутать. Сарыч теперь правит. И тяжело ему, когда неможно правду разобрать. Потому что лжи стало — как мутной воды по весне. Каждый власти жаждет, всякий к золоту тянется. Дел непомерно, да и Патросу не проще.
— Поедем сегодня же, — сразу согласился Зорень. — Только вы уж покушайте и отдохните, сделайте мне такое одолжение.
— Тебе — сделаю, — согласился Ёрра. — Чего уж там, тебя взялся бы учить… Да не в храме твой удел. Ну отчего надо мной, старым, боги потешаются? Двое вас теперь, кого люблю всей душой, кому верю. Ты да Орлис. Оба здесь и оба не зрецами рождены.
— Почему же мне нельзя в ученики? — возмутился Зорень.
— Потому что новому сыну грифа нужен учитель и защитник, — плаксиво возмутился мировой несправедливости Ёрра. — Будет у него сын, верно зрю. И забот тебе он обеспечит несчетно. Иди, не сияй столь изрядно, не коли глаз. Мне, убогому, и рассвета хватает, чтоб ослепнуть.
К полудню карета уже катилась вниз. Ползла, скрипя полозьями, и с каждым днем приближалась к весне, пробиралась в более южные и низинные места. В предгорьях пришлось окончательно отказаться от полозьев. А когда позади остался Срединный канал и звонкий багровый гранит возле моста, потянулись полные жидкой грязи колеи, которые сильно замедлили продвижение. И путь по берегу до столицы, зимой отнявший семь дней, удлинился вдвое.
Зато сама столица поразила путников, отсутствовавших всего-то чуть более связки дней. По перекопанным улицам, застеленным на время ремонта досками, весело и тесно толкались горожане. Ампари, не пряча своего истинного облика, спешили по делам, кивая знакомым. Эльфы ловко пробирались, с опаской осматриваясь, нет ли поблизости попрошаек, уже изучивших избыточное мягкосердечие представителей этой расы. Гласени тоже ходили и разговаривали, позабыв прежнее высокомерие.
— Мы точно не проспали в зачарованной пещере зим пять? — удивился Зорень.
— Нет, — усмехнулся Ёрра. — Это весна. Все объединены общей целью, горды первой победой и еще не накопили обид. Смотри и запоминай: редкое и счастливое время мы переживаем. Много еще будет бед и крови, но первый шаг хорош. Спасибо Сарычу, его руку за сим чую. Еще Патроса, леди Аэри, отца Орлиса да и прочих.
— Мяу вам всем, — восторженно взвизгнула Кошка Ли, углядев нужный экипаж и падая прямо на его крышу откуда-то сверху. Рассмеялась, ловко нырнула в дверцу. — Лис, ты не похудел! Баф, ты не разжирел! Ёрра, тебя ждет гриф, и немедленно.
Высказавшись, Лэйли покинула карету и забралась к кучеру на козлы — указывать дорогу. Это и правда требовалось: улиц, годных для движения экипажей, осталось немного. Кошку узнавали, охотно уступали путь и спрашивали, как идет обучение людей и велика ли надежда на успех в неизбежных летних сражениях. Она отшучивалась и обнадеживала.
Возле замка Сарыча все было по-прежнему. Та же стража у дубовых ворот, тот же безупречный порядок. На мосту с Ёррой поздоровался Дифр, спешащий по делам храма. Заулыбался: кстати прибыли, в самое время. Завтра в полдень во временную колокольню станут поднимать главный колокол, Язык Света, будет проповедь и даже короткий праздник. Сам Мастер Рртых дозволил час отдыха! Он же украсил восстановленный фасад главного здания храма массивными часами с мудреным механизмом и красивым звучным боем. Теперь никто не путается в расчете времени. Прежде-то слово «час» мало что обозначало, кроме личного мнения говорящего о протяженности ожидания или дела, особенно в пасмурные дни, когда по солнцу высчитать время не удавалось, а песочных часов не оказывалось под рукой.
Едва карета замерла перед главным входом в замок, со ступеней сбежал гриф. Подхватил Ёрру под локоть и с самым мрачным видом повел прочь. Через парк с голыми еще ветками деревьев, уже обретающими темный глянец наполненной соком летней жизни. По первой траве, презирающей слякоть и заморозки.
— Тебя жду, чтобы закончить дело, — хмуро бросил гриф. — Что творится у нас, полагаю, зришь. Рессер сгинет со дня на день, но туда не лезу. Нет времени, зато есть обида в душе. Опять же придет враг — они первые потатчики будут. А вот Окрийм мы отстояли, когда к ним полезли соседи, на безвластие понадеявшись. Преизрядная штука — летающие мальты. Мне эльфы одолжили двух до лета, чтобы Дарла наша не распалась и войско мы успели собрать.
— Не в нем твое дело, — уверенно молвил Ёрра.
— Именно так, — согласился гриф. — Что Шэльс на Клыки Ролла позарился — знаешь. Как не знать тебе этого… дальше ворот не прошли, куда им. Не унялись! Полезли на юг, в Ронгу, самое малое грифство под свою руку брать.
— И не в нем вопрос, — отмахнулся Ёрра.
— Почти так. Прежде чем началась усобица, мне сообщили о ней. Виновных указали, да так нахально. Человек ненадежный, а под обвинением люди, каким еще пять дней назад больше себя верил. Оттого и хочу сам спросить. После решу, кого казнить и как.
— Казни не по моей части.
— Грифу Жайма здесь, у дворца, голову снесли за усобицу в Окрийме, — тихо молвил Варза. — Управляющему его, сильнее прочих виновному, теперь до конца дней в каменоломнях трудиться. Иначе не могу поступить с равной виной. Но без твердой уверенности приказ отдать… Знать мне надо, лгут ли. Понимаешь?
Зрец кивнул, не задавая новых вопросов и не высказывая возражений. Подумал про себя: каково это, власть грифа на плечах нести? Милость оказать — слабым сочтут. Силу проявить — кровавым объявят. Пока Варзе удается избегать крайностей. Город живет и трудится, радуется новому, ни на миг не сомневаясь в неотвратимости кары за серьезные преступления. Потому и ходят по его улицам непривычные чужаки, эльфы и ампари, безбоязненно.
Варза добрался до темной башни, где содержались пленники его замка. Нырнул в полумрак коридора, прошел его до конца, без раздумий повернул, сделал несколько шагов и остановился возле двери камеры. Пара стражей приветствовала его милость принятым в Загорье жестом: ладони сошлись в плотный замок на уровне груди. Затем без лишних вопросов один из воинов отодвинул засов и приоткрыл дверь. Варза вошел, сел на широкую скамью. Указал зрецу место рядом. Мрачно глянул в высокое узкое оконце. Отвернулся к стражу, избегая смотреть на пленника, сидящего у стены со свитком в руках.
— Спроси его, прочел ли.
— Прочел, — насмешливо отозвался тот, не ожидая «перевода». — Как я погляжу, теперь в Загорье крыс уважают, а людям не верят. Ложь здесь, от первого до последнего слова. Нет на мне вины. И верность моя Загорью непоколебима.
— Что скажешь? — Варза тяжело обернулся к зрецу.
— То, чего боишься, я не отведу и не изменю, — виновато вымолвил Ёрра. — Читать он читал. Прочее — сплошная ложь, да еще злобой приправленная. И в ней надежда, что худшего не случится, поскольку не чужой он тебе.
— Предавшие землю родными не бывают, — сухо уточнил Варза. — Скорее шэльского грифа прощу. Он еще молод и глуп. В такое влез — сам без памяти от ужаса. Что ж… с одним делом разобрались.
Гриф медленно встал. С трудом выпрямился и шагнул к двери, не слушая хлынувших вслед оправданий и обвинений. На миг замер, пропуская в коридор зреца. Указал стражу на сжавшегося в углу пленника:
— Этот даже площади не заслужил, не наследник он. Вниз отвести и вызнать толком, что и как они делали. Где еще уцелели их люди… и нелюди. После в каменоломни, до конца дней. И племянника моего туда же, пусть пользу приносит.
Гриф снова зашагал коридорами, положив руку на плечо зреца. Тот усмехнулся: окружающие так привыкли к его слепоте, что не могут в один день изменить отношения. Между тем зрение все крепче и полнее. В полумраке факельного огня он, Ёрра, видит почти столь же хорошо, как и сам гриф.
— Я полагал, дела твои закончены, — мягко отметил зрец. — И трудны они были, отдых тебе надобен. Но ты тащишь меня, словно здесь все заговоры Дарлы накоплены.
— Все не все, а самый злой — тут, — оскалился гриф. — Демонов мы нашли, Ёрра. Точнее, их подручных. Особая порода, и не люди уже — и не твари еще по виду… А по сути, хуже тварей! Думаешь, мне одному тяжело? Патрос тоже головы рубит и кого можно к труду подземному приучает. Ему с непривычки больнее. В храме не менее дюжины гласеней — твари. Это пока, а скольких мы еще не опознали, кто ведает. Спасибо эльфам: магия твердо выявляет отродий. Но мое второе дело не в них. Еще одному пленнику следует о казни объявить. Выбрал я давно, что с ним сделаю, коли он солгал…
— Тогда в чем моя роль?
— Ты тоже родился в Загорье, — усмехнулся гриф, сбегая по узкой винтовой лестнице. — И должен исполнить мою волю, как иначе? Крысам хотел скормить, потому как верил: лжет он. Вот сгоряча и пообещал за правду вознаградить. О тебе, в деле замешанном, и не вспомнил.
— Не похоже на твою осмотрительную милость.
— В гневе был, — тяжело вздохнул гриф, останавливаясь возле двери. — Ну что, исполнишь грифскую волю или храм тебя отучил помнить о родной Далисии, лежащей у Белых гор?
— Исполню, — нехотя отозвался зрец. — Упрямец ты, хуже меня самого. Так и знай.
Засов беззвучно скользнул вбок, освобождая петли. Гриф шагнул в камеру, сердито махнул рукой, требуя от пленника выбираться в коридор. Обернулся, насмешливо прищурился, глядя на зреца, подозрительно вслушивающегося в шорохи за дверью:
— Вот моя воля, Ёрра, рожденный в Загорье, в долине у моря, именуемой Далиссия. Тебе поганца отдаю. Не сделаешь человеком — удави. Потому что пакости в нем никак не меньше, чем толку.
Гриф развернулся и пошел по коридору, больше не оглядываясь. Один из стражей удалился, сопровождая Варзу. Второй снял факел со стены и приготовился проводить наверх зреца. Ёрра по привычке прочесал пальцами бороду, выражая тем свое недоумение. Ничего подобного от грифа он не ожидал. К тому же дар уютно дремал, не стараясь помогать по мелочам. Значит, дело личное, на весах общего блага оно — что малая песчинка.
Шум в камере прекратился, дверь приоткрылась, выпуская в узкую щель пленника. Ёрра снова прочесал бороду, задумавшись еще крепче.
Без куртки, в одной рубахе, Хорь смотрелся уже не худеньким, а болезненно тощим и нескладным. Отмытые и укороченные волосы явно копировали прическу Орлиса. Мелкие темные глаза под челкой горели ролловым азартом, хотя на дне их копились страхи и сомнения. Вещи свои, куртку и шапку, парнишка держал в руках, аккуратно сложенные и перетянутые ремнем. Поклонился, неопределенно дернул плечом.
— От тебя отделаться сложнее, чем спасти мед от голодного ориша, — сварливо предположил Ёрра. — Какой из тебя зрец? В Адалора не веруешь, Ролла не изволишь опасаться, храм презираешь. Воруешь. И хуже того, а ну, глянь в глаза… кровь на тебе!
— Если надо, я заведу форха, — предложил Хорь с надеждой в голосе. — Рыжего, как у того пацана, в карете.
— Ты кого убил? — тихо и серьезно спросил Ёрра.
— Он демонам служил, а мне нужны были свитки для грифа, — чуть не со слезами на глазах выдохнул Хорь. — И сверх того, сам Варза свет Сарыч приказал вам не прогонять меня.
Ёрра кивнул стражу и пошел к лестнице. Хорь плелся сзади, сопя и вздыхая. Зрец улыбался, размышляя о странности игр богов. Он, седой и опытный в предвидении, добрался до перевала и едва не пошел дальше! Клял себя за упрямство, без причины ссорился с попутчиками, выдумывал нелепые испытания для желающих стать учениками, чтобы их отвадить… и кто кого переупрямил?
В парке, чуть в стороне от темной башни, месил грязь и вздыхал Орлис. Заметил повеселевшего зреца и бредущего за ним самозваного ученика. Рассмеялся, вполне довольный зрелищем.
— Ёрра, как тебе повезло! — ехидно заметил эфрит. — Ты нашел-таки человека упрямее себя, что весьма сложно. Как этот, состарившись, будет ученика избирать — вообще ума не приложу. Идем, я поговорил с дядей Лоэлем. Нора сейчас в Ами.
— Зачем нам Нора? — не понял зрец.
— Твоего ядовитого ученика лечить, — подмигнул Орлис. — Ему ведь не двенадцать зим, а самое меньшее пятнадцать. И он не растет нормально, я еще в прошлый раз заметил. Только ты держи его при себе: наши разбудили людей Саймили, моего родного мира. Теперь в центре управления на каждом шагу маги, у некоторых есть жбрыхи. Поисковые, понимаешь? Они приучены откусывать руки ворам.
— Врешь, — хмуро предположил Хорь.
— Хочешь проверить? Изволь. Зрецу руки в работе не требуются.
— А мне дела нет, — гордо заявил бывший пленник Варзы. — Я ученик достойного Ёрры. Мое дело будущее прозревать, а не рассматривать жирных форхов.
— «Будущее», — передразнил Орлис. — Вот доставлю вас и пойду подслушивать и выведывать, что решили про демонов. Где битва будет и прочее важное.
— Уже подслушано, — солидно сообщил Хорь и заулыбался, гордясь общим вниманием. — Решетка была с крупными щелями, я вылезал, когда хотел. Правда, вчера они сообразили и перевели меня в подвал… Знаю, что на остров Ролла демонов пустят и больше никуда. И что какую-то связь уже почти наладили. В ней огромная польза.
— Ослепить бы тебя, чадо, — нахмурился Ёрра. — Я начинаю понимать смысл сего деяния. Ну кто тебе поверит, если ты не зришь, а подсматриваешь?
— Так я же для дела! — возмутился Хорь.
