Глава 11
Путь «Типпичери»

Само собой, не удалось изготовить корпус корабля за пять дней, как сгоряча пообещал Гимба, в первый раз коснувшись ариха и без труда обратив в пепел отрезок ствола изрядной длины. Сагийари убедил магиора пробовать свои силы на бесполезной для постройки части ствола, самой тонкой, близ верхушки. И потому пробудившийся арих не причинил вреда скрытому в толще древесины кораблю, еще не явленному на свет.

Считать корпус уже готовым и требующим лишь удаления излишков, его окружающих, предложил Магур. Он некоторое время наблюдал, как Гимба рычит, хмурится и толкает вперед свой тяжелый, каменно-твердый кулак. Как вспыхивает едва различимое пламя и беззвучно рассыпается теплым пеплом. Слишком быстро, грубо и неточно. Пожилой вождь безмятежно сел и начал рисовать корабль. Потом позвал Сагийари и предложил вылепить фигурку хотя бы из глины, поскольку вырезать из дерева – долго. Лепили все вместе, приглашая профессоров и фермеров, охотников и мастеров по дереву. Обсуждали, кто что помнит о каравеллах и кто готов предложить новое. Любому телу, тем более большому, нужен скелет – это тоже придумал Магур. Так получится усилить выжженную огромную лодку и удерживать ее форму долго, надежно, без трещин и искажений. Сагийари сказал, что надо одеть корабль в кору. Есть годная, не гниющая и легкая. И чем ее закрепить, он тоже уже знает. Фермеры посоветовались и точно указали, где ставить мачты, две – больше не получится. Ушли сразу, чтобы собрать по всей столице ткань и сделать парус. Один-то еще цел со времен последней войны, захвачен на корабле людей моря, не сожженном дотла. По его образцу, рассмотрев крепление и шитье, следует теперь спешно делать новые, много.

Во второй раз выжигали тоже пробную лодку, из относительно тонкого ствола, вдвоем, слушая друг друга и Шеулу. Корпус получился кривобокий и неровный, ошибки учли, договорились, как оставлять запас и где он должен быть побольше, а где поменьше.

Смотреть на изготовление настоящего корпуса пришла вся столица, даже самые дряхлые старики добрались: вождь выделил коней и отменил все иные работы. Принесли на носилках Утери и Гуха. Бывший ранвари очнулся и начал уверенно узнавать людей как раз в утро большой работы. Говорить еще не мог, только хрипел горлом и моргал, вполне успешно общаясь таким нехитрым способом. По крайней мере, Лаура понимала его до последнего невысказанного слова. Гух бредил, лежал совсем серый, обескровленный и похудевший до невесомости, но оставить его в городе не захотели. Как можно не присутствовать на берегу в столь важный день? Глаза не увидят, так душа разберет… Тем более что рядом с больным сидел Томас: жалостливо вздыхал и гладил руку названого внука, чутко вслушиваясь, не попросит ли пить. И запоминал все важное, чтобы позже пересказать. Жена вождя тоже пришла, ее привел Джанори. Долго убеждал, отведя в сторону, даже ругал: было слышно, как он укоряет в излишней робости. Наконец женщина кивнула, позволила провести себя и усадить рядом с Шеулой.

– Она станет петь, – уверенно сообщил Джанори. – Это важно. Она сама не понимает, как много ей дано и как важно очистить душу и настроить перед работой. В храмах Дарующего не зря поют. Ищут короткий путь к духам. Объединяют силы для прошения. Юити, сперва то, что каждое утро поешь асари, ведь корабль родственен ветру и именно ветер его повлечет в путь. Затем то, что ты записала относительно ариха: огонь создаст этот корпус и сделает его надежным, красивым и правильным по форме. Наконец – хоть несколько слов для амат, чтобы наш корабль добрался до удобного берега и избегал скал. А для асхи ты споешь, когда корпус коснется воды.

Джанори говорил так уверенно, спокойно и буднично, словно строить корабли махиги умеют давно и все прочее, помимо песен, уж всяко удастся им без ошибок. Шеула вслушивалась и улыбалась. Гимба виновато косился на пустое место там, где недавно он испепелил часть ствола. Магур стоял у комля секвойи, прикрыв глаза, просто слушал море, ветер… и голос дочери, впервые за много лет решившейся спеть при всех, в полную силу… Даргуш тоже слушал и смотрел на жену с нежностью и теплотой, с какой-то неожиданной для взрослого и жесткого мужчины кроткой лаской, совсем необычной во взгляде вождя.

Работали в несколько приемов. Первым делом сняли излишек древесины сверху, обозначив край бортов и создав ровную площадку. Туда, почти что на место будущей палубы, поднялись Магур, Гимба, Сагийари и еще два профессора. Обозначили, много раз уточнив и проверив замеры, среднюю ось корабля, его борта, всю форму корпуса, как он виден сверху. Затем ранва убрали излишки древесины с боков, создавая самое грубое подобие внешних обводов корпуса. Начали выбирать углубление и внутри, снова и снова замеряя и уточняя, обращая дерево в пепел тонкими пластами.

К закату корабль уже был виден весь. Черный, чуть шершавый на ощупь, еще не отшлифованный. Обожженный бережно и без ошибок: стукни в любом месте по корпусу, отзовется здоровый гулкий звук, станет ясно, что дерево цельное, а слой черноты – не толще ногтевой пластины… И снова вымеряли и проверяли, внимательно поглядывая на котлы, в которых готовилась смола для обработки днища, на густую темную массу, наносимую на пласты коры. Готовый корпус сразу решили одеть, защитить – незачем ему оставаться голым и впитывать влагу неровно и случайно. Скелет создавали заодно с корпусом, всю ночь выглаживая руками «ребра».

К рассвету сдался и признал усталость даже могучий Гимба. Спрыгнул с высокого борта, ворча и порыкивая, зевая и вздыхая, добрел до мягкой перины из стружки и опилок, рухнул – и задышал тихо, ровно, улыбаясь во сне. Мавиви села рядом, тоже не способная уже двигаться от утомления, ощущающая себя озером, чье дно обнажила засуха… Нет силы, нет жизни, нет ничего, только спекшаяся корка сплошной усталости. Остается прикрыть глаза и провалиться в сон, надеясь, что глубинные ключи сильны и озеро наполнится снова, быстро. Дело-то важное и полезное, не для войны и беды творимое – для спасения и жизни. Уже сквозь туман полузабытья Шеула подумала о том, что рядом с Гимбой ей спокойно. Стоит ли от себя скрывать, что бешеный огонь в глазах Ичивари тогда, при первой встрече, на какое-то краткое мгновение показался хоть приятным, но невозможным. Она давно не общалась с людьми и считала себя невзрослой. Но сын вождя дал понять, что Шеула ошибалась: она уже выросла, ею можно восхищаться. Бешено, жадно, даже грубо… То, что сделал Ичивари, – это мавиви знала с самого начала, – было не его виной, а скорее его бедой и знаком безумия. Велика заслуга сына вождя, одолевшего в себе тьму ревущего пламени и обуздавшего разум – самого норовистого коня, тем более непокорного в пожаре гнева, в кольце ловушки знака наставника… Понять можно все. И простить тоже. Так, как прощают дорогим и даже родным людям. Но вернуть покой и доверие, на миг связавшие, соединившие души до того, как Ичивари подошел вплотную и грубо рванул за руку, причиняя боль и пугая… Мавиви судорожно вздохнула, погладила широкое запястье Гимбы и оставила ладонь на его руке. Ичивари смотрел на нее, и было жарко. А вот Гимба словно специально прячет взгляд, наполняя его то небом, то лесом… С ним рядом спокойно, но души никак не удается связать и создать большое тепло. Потому что магиор не допускает этого. И кажется, что недавно она, Шеула, была взрослой, а теперь опять стала ребенком. Обидно.

Утром обида окрепла. Гимба разбудил мавиви, усадил на одеяло, бросил под спину две подушки и подбил опилки. Принес миску с кашей и начал кормить с ложечки. Силы рядом с огромным воином из рода хакка возвращались быстро, он делился ими, он улыбался и уже не помнил вчерашней усталости. Удивительный человек, рожденный степью, где арих бывает редко, асхи гостит недолго, зато поет свои самые долгие и сложные песни асари, вплетая душу в голос ветра больших степей. И слушает его сама твердь земная, подставляя дуновению мягкий мех травы…

– Пока ты не пришел в лес, – тихо сказала Шеула, отбирая миску и ложку у заботливого магиора, – я еще верила бабушке и не принимала слов деда.

– О чем же они спорили?

– Дед Рёйм твердил: «Духи не враждуют между собой, а перетекают из одной формы в иную, и все они – лишь лики единого». Но бабушка иногда соглашалась, а иногда кричала: «Ты пень горелый»! – Мавиви показала, как кричала бабушка, и рассмеялась, слушая эхо, откликнувшееся родным и давно не звучащим в мире живых голосом… – Слышишь? Точно так шумела и она. Потому что амат и асари слишком разные. Движение и покой. Перемены и незыблемость. Легкость летящего пуха и тяжесть извечной скалы… Но в тебе они слиты. Это удивительно.

– А ты внимательно смотрела? – нахмурился Гимба, отбирая пустую миску и усаживаясь рядом, чтобы глядеть в небо через кроны врастающих в синь секвой.

– Внимательно. Это ты на меня не глядишь. Словно я тоньше хвойной иглы. Сквозь меня можно увидеть небо, да?

– У тебя глаза синее неба, – улыбнулся Гимба. – Кушай как следует, хорошо? Ты и впрямь совсем худенькая. Пойду я, мы налаживаем основу под мачту. И не все гладко, ум у нас есть, а опыта нет… По бортам два усилителя уже положили. Теперь еще смотрим, где что неладно. Плыть-то нам то ли три месяца, то ли и полгода. Никто не знает точно. А как я могу позволить своей мавиви взойти на ненадежный корабль? Какой я тогда ранва? Ох, как мне долго еще расти до деда Магура! Вот уж великий он, да… И с дедом Ичи повезло, и не только с ним.

Гимба вздохнул, поднялся и, не оглядываясь, зашагал к кораблю, за ночь покрытому слоем коры и смолой, нарядному. Шеула вскочила, чтобы побежать следом и получше расспросить, и поникла. Поди догони и останови эту гору! Шагает широко, одно его движение – три ее шага, пожалуй… А что ему сказать? Ведь нечего, он во всем прав: надо работать и не отвлекать других от их занятий. На глаза попался дед: сидит поодаль, разговаривает с вождем. Мавиви вздохнула, еще разок глянула в спину Гимбе – и пошла к Магуру. Тот заметил издали, душой почувствовал, оглянулся, в глазах засветилась улыбка. Хлопнул по сосновому стволу рядом с собой:

– Садись. Гимба утром проснулся, пришел, заворчал, как дальний гром. Мой сон прогнал вмиг, хотя такой был красивый сон: словно Чара мы спасли и уже возвращались домой. Твой новый ранва деловит, да… Велел найти полезное и сделать вот что…

Магур раскрыл ладонь, показал плетеную цветную нитку с подвесками – деревянными бусинами, золотыми солнышками, каменными рыбками, а также парой рыжих перьев. Погладил одно, второе перышко:

– Чар в волосах носил. Искать его станем, как нить натянуть без памяти? Это память. Солнышка в моем внуке много, рыбку он запекал, тебя угощал. Перья ты ему подарила новые, белые, вместо этих, вот я и взял с них верхушки. Красивое ожерелье?

– Очень. Спасибо, дед. Получается у нас корабль?

Магур кивнул и коротко рассказал: Сагийари всю ночь не спал, потому что с вечера палуба не получалась, пришлось придумать, как поставить дополнительные опоры, как усилить их, как не попортить корпус. Как настелить доски, которые пока что на этом берегу едва умеют делать – ровные, более-менее одинаковой толщины, оставляя зазор от палубы до борта, чтобы влага не вспучила доски. Сейчас щели заливают упругой смолой южного дерева, в столице имелся небольшой запас, едва хватило… А все хозяйки уже разошлись по домам, перебирают припасы и думают вместе: что не испортится за три месяца? Что надо брать в путь, сколько и в какие емкости укладывать?

– Послезавтра будет у нас корабль, мачты уже готовы. – Магур указал на склон. – Паруса шьются, прилаживать все толком и разбираться станем на ходу, вот как мы спешим. Два дня поучимся возле берега – и в путь. Надеюсь, до этого я смогу убедить сына не поддаваться безумию и не покидать сушу. Он вождь и обязан нести это бремя.

Даргуш, сидящий рядом с отцом, нехотя кивнул, не оборачиваясь и продолжая глядеть в море, темное еще, у берега накрытое тенью леса, а вдали, за западе, и вовсе ночное…

– Ты лучше всех справишься с кораблем и не совершишь ошибок, – нехотя выдавил вождь. – Отец, неужели я останусь один? Ты забираешь мавиви, наше недавнее и нежданное счастье. Ты приглашаешь в путь и Джанори, нашего единственного маави, силы и дара которого мы пока и не понимаем сполна… Моя душа, как разбитый орех, лишается своей сути. Без вас берег опустеет.

– Вождь, – мавиви осторожно погладила руку Даргуша, – не все единые души покинут берег. Есть ведь и Лаура. Я лечила ее мужа. Мне хорошо видно: он не должен был жить так долго, он совсем сгорел… Только его не отпустили. Многие пробуют не отпускать, когда их близкие в беде. Я даже думаю, так и погибла та мавиви, которую берег вождь Ичива. Теперь я почти уверена… И Лаура бы ушла, но теперь у нас есть Джанори. Тот, кто умеет держать висари для людей.

– Пока я ничего не понял, но я слушаю и ушами и сердцем. – Вождь обернулся, даже попробовал улыбнуться непослушными губами.

– Лауре нужен новый ранва, – уверенно сказала мавиви. – Утери будет выздоравливать быстро, сила тела вернется… и вернется куда скорее, чем вырастет сила души. Он снова захочет греться у огня. Лауре очень нужен ранва, умеющий к тому же разговаривать с людьми и видеть их души. Я думаю, не зря она теперь в доме вождя. Ее следует оберегать.

– Гораздо легче оставаться, когда есть важное дело, – иным, уверенным голосом сказал вождь. Согрел ладонь у правой души и тронул кисть руки мавиви: – Спасибо. Ты дала мне смысл жизни на время ожидания. Но я все же надеюсь, вы не задержитесь там и вернетесь еще до холодов… Шеула, ведь асхи просит у меня всех, кто сейчас составляет мою семью… Магур – твой ранва. Ичи там, это ясно. Но моя Юити, с которой я не спорю, потому что так и не научился говорить громко с женщиной, имя которой означает «шепот травы»… Она сказала, что не отпустит тебя одну. Нельзя девочке твоего возраста плыть на корабле без старшей рядом, и это правда. Опять же в припасах никто не разбирается так, как она. И Джанори сказал, что ты быстро устанешь уговаривать ветер. Зато слушать Юити он прилетит сам…

Вождь резко поднялся с бревна и пошел прочь по вытоптанной за минувшие дни узкой тропке. Шеула испуганно прижалась к плечу названого деда, глядя в темное море на западе. И окончательно, бесповоротно осознала: скоро плыть. Туда, в мир страшных людей, едва не погубивших бабушку, похитивших Чара и наверняка готовящих иные беды и ловушки… В мир, где, возможно, нет висари и сами духи молчат… Может быть, уже завтра или послезавтра привычный край зеленого берега пропадет из виду. Думать об этом тяжело. Как оставить то, что есть часть твоей души? Как оглохнуть и ослепнуть, не ощущая висари? Как оставить позади все важное? Кому доверить осень, время, ткущее сытость следующего года? Лауру надо учить, кто этим займется? Шеула жалобно глянула на деда. Магур тоже смотрел в море. Спокойно, выжидательно. Он ни в чем не сомневался. Идти надо и вернуться – тоже надо…

На сборы ушло не два дня, а все пять. Отправленные Сагийари люди успели привезти из дальнего поселка старика-фермера, в детстве плававшего на каравелле в команде. Отобранные Магуром смуглые и бледные махиги – теперь уже все называли себя одинаково – успели выучить названия незнакомой оснастки и попробовать управляться с парусами корабля, который был много больше и сложнее любой рыбачьей лодки. Гимба умудрился без ссоры разделить своих родичей из племени хакка на две группы: тех, кто плывет на запад, и тех, кто остается в лесу махигов, помогать вождю Даргушу. Гух очнулся и утвердился на пути к выздоровлению…

Утром шестого дня от постройки корпуса корабль был готов, хотя никто еще не верил до конца, что все получилось и эта странная лодка-переросток способна уйти в дальний путь. Мавиви стояла на корме, привыкая к дышащей, подвижной палубе под ногами, и смотрела на берег, ровный и пологий, заполненный людьми. На вождя, которому опять стоило всех сил это его спокойствие, столь важное для махигов… Даргуш снова, как тогда утром, коснулся груди над правой душой и поднял раскрытую ладонь, делясь теплом с уходящими. Юити всхлипнула и обняла Шеулу. Мавиви поняла, что и она видит берег нечетко именно из-за слез: нет смысла себя обманывать – текут, не слушаются уговоров… Магур повторил жест сына и первым отвернулся от берега.

– Выбирайте якорь, ставьте паруса, – с некоторым сомнением подал он непривычную для махигов команду. – Рулевой, держи на закат…

Старший сын рода дубов, гордый тем, что его взяли в плавание, кивнул и чуть поправил огромное, почти в свой рост, колесо. Руль прилаживали долго, но все равно он получился туговат, не хватило ни времени, ни опыта, чтобы все исправить. Поэтому рулевых выбрали по силе: троих, в том числе Гимбу.

Бледный старик, некогда плававший на настоящей каравелле, засвистел в дудочку, вырезанную по его просьбе, – гнусавую и звучную.

– Шевелитесь, рыбий корм! – задорно прикрикнул он, стараясь выпрямиться и не горбиться. – Уж вы у меня побегаете, уж вы поймете, кто есть боцман и кто есть вы, тухлые селедки! Крепи ровнее, вяжи не так, а вот так, ведь я показывал! Вот слезешь оттуда, всю шею тебе палкой обомну, так и знай! Обомну, ум и войдет, вы ж деревья, вам вбивать надо мысли, как гвозди, да… Ты и ты, что встали? Там ваше место, на реях!

Люди забегали и засуетились, еще плохо понимая и свои места, и свою работу. Шеула уткнулась лицом в плечо Юити.

– Неужели мы доберемся? – одними губами шепнула она.

– Конечно, – так же тихо ответила мама Ичивари. – Нас много, и мы вместе. Это гораздо проще, чем ночью слушать волков и ждать беды. Пошли, надо проверить запасы и решить все по поводу питания. Боцман сказал: кормить три раза в день. Мы должны его слушаться. Все же палку ему сам вождь вырезал.

– Даже дед Магур будет слушаться?

– Наверное, – с сомнением отозвалась дочка старого вождя, косясь на отца. – Скоро выясним. Пока что ты считай бочки и проверяй, не текут ли те, в которых вода. А я спою для ветра. Мне Джанори велел.

Широкий косой парус главной мачты с шелестом развернулся, расправляя последний ярус сборок. Голос Юити заскользил над водой, и ветер явился, бережно гладя полотнище и подталкивая корабль. Возле острого носа зашумела вода, все громче и увереннее. Второй парус, на более короткой мачте, раскрылся. И третий, малый. И четвертый, который бледные именуют слепым и ставят на длинном бушприте, перед носом корабля. Берег стал удаляться, кутаясь в серый туман. Секвойи-старейшины стояли великанами и чуть шевелили верхними ветвями, играя с первыми лучами рассвета, перебирая их, как струны, создавая в тумане зримую музыку расставания…

Ветер окреп, погнал ровную невысокую волну, натянул паруса сильнее и увереннее. Полоска зеленого мира за кормой делалась все тоньше и тоньше, пока не исчезла совсем в сиянии рассвета. Но никто уже не оглядывался. Потому что смотреть на восток следует позже, возвращаясь. Всем вместе и конечно же с Ичивари…

О нем Шеула думала довольно часто. Глядя на Юити, трогая ожерелье, всматриваясь в закат и касаясь сознанием великого асхи, который владеет всем водным миром, принадлежащим ему, и помогает не потерять слабый след прошедшего здесь корабля бледных. Ведь очень важно понимать: быстрее ли двигалась каравелла? Куда в точности? И не трогала ли рука Ичивари поверхность вод? Не касалось ли слуха асхи его прошение, переданное через подарок – маленькое перо…

Было тяжело тянуться вперед – до боли, до ноющего и рвущего надвое чувства утраты себя. Но постепенно новое дело стало получаться все лучше. Когда, к огорчению Гимбы, закончилось в трюме копченое мясо и осталось только высушенное, жесткое и волокнистое, когда месяц распух, затем похудел и снова распух – мавиви уже знала точно, где именно режет поверхность вод каравелла. Она намного опережала секвойевый кораблик. Каравелла бледных обратила свой запас времени от начала движения в расстояние, и теперь хитроумный враг готовился праздновать победу, пусть и слишком заранее. Каравелла была тяжелая, перегруженная пушками, до отказа забитая людьми, болеющими в тесноте. Даже большой парус не помогал ей двигаться быстрее «Типпичери», узкого и легкого, названного в честь ручья, чтобы и имя роднило его с асхи…

Беду Ичивари мавиви ощутила всей кожей. И его отчаяние, и его просьбу о помощи. Такую далекую, что дотянуться и ответить было невыносимо трудно. Но сын вождя и сам старался изо всех сил, так что у него получилось то, что было жизненно важно. Зато Шеула прекратила расходовать себя на наблюдение за дальним и занялась более важным. Она уговаривала воды и обращалась с просьбами к ветру. Пленнику плохо, все разговоры о высоком звании посла оказались ложью… Надо спешить и выручать.

Когда каравелла толкнула крутым боком причал, когда замерла у берега, накрепко привязанная к суше канатами, «Типпичери» был еще далеко от страны бледных. Но ветер дул ровно, и курс был проложен очень точно. Гимба, научившийся лучше Магура уговаривать ветер, не покидал палубу и хмуро щурился слипающимися от усталости глазами. Но обещал: еще двенадцать дней – и берег покажется впереди. Еще одиннадцать, десять… восемь дней…