Глава 10
Благодарность мира бледных
«Слово, смысл которого я забыл окончательно, размышляя, – это «жестокость». Что люди называют жестоким и в каких обстоятельствах? Дарующий добр, это мне внушали с детства. Он учит людей прощению и примирению. Но разве не жестоко это: отказаться от наказания злодеев? От воздаяния, не являющегося местью, но всего лишь дарующего право жить спокойно… И разве не жестоко пытать еретиков и насаждать веру огнем и мечом? Разве не жестоко собирать подати после неурожая, обрекая целые поселки на вымирание? Или закрывать ворота города, пораженного мором, чтобы зараза не покинула его, хотя такое решение погубит многих еще живых, попавших в ловушку стен… Я не знал никогда настоящего смысла жестокости, но и отчета себе в том не отдавал. Здесь, на берегу зеленого мира, которому его жители до сих пор не дали общего и единого имени, я совсем иначе взглянул на жестокость. Люди Сакриды или Тагорры в большинстве своем не жалеют других, но не забывают щадить себя. Их жестокость есть лицемерие, двойственность оценки. Разные гири на весах для своих и чужих… Жестокость зеленого мира страшнее, проще и честнее.
Моя жена, моя Шеула, самое светлое и доброе существо, в котором я не вижу и тени зла, недавно зарезала махига, пытавшегося убить девочку-сакрийку. Зарезала спокойно и уверенно, не меняясь в лице. Вытерла нож и сказала: «Он был бешеный, теперь никому не навредит». И так же спокойно осмотрела свою руку, распоротую до локтя ножом этого обезумевшего от жажды мести существа… Одиночки, похоронившего семью и пожелавшего уничтожить всех бледных. Шеула не жалела ни его, ни себя, ни меня, исполняя то, что сочла необходимым. Мои соплеменники называют это дикостью. Не знаю… Уничтожать целые племена во имя золота – достойно, а убивать отдельных людей – недопустимо. В здешней дикости есть огромная и для меня непосильная жестокость к себе самим. Безжалостность, запрещающая бояться и проявлять страх, быть слабым и прятаться за чужие спины. Каждый из них стоит лицом к миру и смотрит своими странными глазами, звериными, малоподвижными, пристальными. Каждый непредсказуем, как северный медведь. Словно они рождаются взрослыми и в то же время так и не узнают до самой смерти, что в мире существуют добро и зло. Для них нет двух чаш и равновесия, потому что нет тьмы и света. Есть жизнь, величайший закон мира. И они – живут… А я только смотрю и пробую учиться».
(«Размышления о душах», из личных записей Рёйма Кавэля)
Неяркое золото раннего утра превратило город в ожившую легенду, сделало его прекраснее самой заветной детской мечты. Старая медь на крышах богатых домов и колокольне большого храма мягко светилась, оттененная мшистой зеленью. Камни были белыми, теплого молочного цвета. Слабый туман наполнял вид загадочностью. Ичивари смотрел, улыбался и предвкушал грядущее счастье. Если издали город так хорош, каков же он вблизи! Надо все рассмотреть, запомнить до мелочей и позже, дома, рассказать, записать, зарисовать. Надо попытаться вымерять ширину улиц, понять, как продуманы проходы и что в строительстве важнее всего…
Арпа – Ичивари позволил себе мысленно звать Лауру именно так – звучно зевнула, села и тоже улыбнулась. Даже показалась милой. Вполне обычная девочка, а если ее подкормить и отмыть, станет хорошенькой. Дома было бы проще. Ничейную сын вождя привел бы сперва домой, чтобы мама нашла ей рубаху и красивый поясок. А поселить колючую арпу надо конечно же у старой Шовии, та любого ребенка примет с радостью, тепла у нее в душах много, на всех хватит. Отогреется эта непутевая арпа, успокоится, и тогда страх в ее темных глазах погаснет. Можно будет попробовать разобраться без спешки: а почему он, Ичивари, так решительно свернул с каменной дороги? Что особенного нашлось в девчонке и она ли была причиной отклонения от избранного пути?
– Костес, ты сегодня выглядишь ничего, как будто в уме, – весело сообщила арпа. – Не лыбишься во всю пасть. И в городе не лыбься, у тебя зубы неправильные, слишком хорошие. Ни один не выбит, во везуха! И не сломан даже… Прям от ворот пасть захлопни и молчи, не то сразу стража приметит, а лучше от них подальше быть, канальи они. Ны… Ты на палку налегай и кашляй. Понял?
– Спасибо, понял. Лаура, будешь лук и это вот? – Ичивари показал корень. – Больше ничего нет.
Девчонка рассмеялась, скаля мелкие острые зубки и щурясь. Замотала головой и даже отодвинулась.
– Да, лук не всем по вкусу, я понял, – вздохнул Ичивари. – Идем. Какой город, красота…
– Тебе опять тыкву начинает печь, – посочувствовала Лаура, стуча себя по макушке грязным кулачком. – Просто город. Готовь два медяка. За вход.
– Почему ты не моешься? – пробормотал магих, принимаясь щупать в мешке узелок с деньгами.
Найдя монеты, Ичивари подбросил узелок и послушал звон. Два медяка – за каждого? А медяки-то в узле разные, есть крупные и меленькие, одни – с оттиском птицы, другие – с кривой рожей человека. Какой нужен? Лаура наверняка знает… Пришлось развязать узлы и ссыпать все деньги в ладонь, сомневаясь и рассматривая каждый. Лаура запищала от восторга, цапнула золотой и сунула за щеку. Вскочила, запрыгала, радуясь и повизгивая:
– Подари! Што хош сделаю, ноги буду целовать…
– Эту присказку я уже слышал. Зачем? Кругляш тебе зачем?
– Кругляш? – Арпа села, недоуменно глядя на спутника. – Тыква-то у тебя с ба-альшой гнильцой, ны… Это золото! Настоящее!
Лаура сплюнула золото в ладошку, попробовала на зуб, словно пытаясь позавтракать металлом. Подмигнула и перепрятала ценность за другую щеку. Вздохнула, мечтательно глянула вверх. Растопырила грязные пальцы и постучала по мизинцу:
– Я шить умею, двадцать малых серебрушек отдам, в гильдию вступлю. – Арпа постучала по безымянному пальцу, заулыбалась. – Дом куплю. Ма-аленький, совсем старый, зато мой будет! Еще двадцать серебрушек. Телку сторгую – за десять, птицу – за пять медяков, корм, все прочее… – Девочка завизжала от восторга, уже не в силах его скрыть, стукнула себя в грудь и упала, забила пятками по траве. – Дом! Скотина! Гильдия! Я буду такая богатая! И все свое! Никто меня не пнет, а если плюнут, я их на порог не пущу! Я… да я…
Она выдохнула, махнула рукой и покосилась на Ичивари, тихо ожидающего продолжения. Покрутила у виска пальцем и безнадежно усмехнулась.
– Я понял, кругляш можно выгодно обменять, – сделал верный вывод Ичивари. – Хорошо, бери. Мне все равно вряд ли нужны дом, телка и гильдия.
– Тёлок я близко не подпущу, – зло прищурилась арпа. Склонила голову и задала совсем странный вопрос: – А ты пьешь?
– Как все… – Ичивари увидел знакомый по каравелле жест – так обозначали пристрастие к «живой воде» – и решительно замотал головой. – Нет! Нет, такое пить мне совсем нельзя, никогда. Пошли, уже ворота открыты. Лаура, в этом городе есть университет?
Девочка бросила махигу его рубаху, дождалась, пока вещь будет надета, расправила складочки и сама затянула пояс, подергала, посопела, глянула снизу вверх на махига, вздохнула, смачно и многозначительно облизывая губы, и пошла к дороге.
– Ты молчи больше, ны? Нехороши твои слова, каждому про гнилую тыкву не втолкуешь. Медяки дай сюда.
Лаура хозяйски схватила запрошенное, вцепилась в пояс и потащила рослого спутника к воротам, только что не пританцовывая, быстро и весело. Ичивари подумал: «Наверное, отдохнула, отоспалась и поэтому сегодня ведет себя лучше, чем вчера. Или это временно?» Ворота приближались с каждым шагом, стены словно росли ввысь и становились все величественнее… И грязнее. Махиг страдальчески сморщился, прощая городу многое. Копоть, трещины на камнях, щербатую кладку, давно не знавшую ремонта. Гнилые доски крыши галереи над стеной. Опухшую морду охранника, ржавчину на его странной рубашке, кожаной, с нашитыми тут и там старыми железками. Плесень на камнях у рва, мерзостный запах мертвой гнилой воды…
Прощать городу его несовершенство становилось все труднее. Но Ичивари старался. Ведь это не самый лучший город, Лаура предупреждала. Миновав ворота, махиг задохнулся и ненадолго замер. Ветерок, лениво гнавший туман к воротам, вместе с сыростью нес и свежий воздух. Тут, за стеной, свежесть вмиг сгинула, зато сырость осталась. Пахла она столь мерзостно, что предположить, каков источник вони, махиг даже не рискнул. Кто-то в городе умер. Не один… Прочие же тяжело болеют. Он читал воспоминания бледных, это называется «мор». Правда, обычно в больные города не впускают…
– Лаура, – кое-как справляясь с собой, сдавленно буркнул Ичивари. – Здесь болеют?
– Неа, просто город, – пожала плечами арпа. – Идем. Я тут была два раза, когда мой… неважно, в общем, была. Тебе не понравится, я так и знала. Мы быстро топаем до площади, там поглазеем на карету, вдруг имеется? И в западные ворота – шасть!
– Во-во, шасть, – угрюмо согласился Ичивари.
– До заката, – строго уточнила арпа. – Ночевать тут хлафски дорого. И жрать тоже.
Махиг кивнул и больше не затевал разговоров. Есть сейчас он не мог, сама мысль о пище вызывала тошноту. Начисто пропало желание рассматривать дома и вымерять ширину улиц. Это был неправильный город, такой, который нельзя повторять дома. Почему бледные, доверяя свою память бумаге, не написали честно: города есть зло? Нельзя жить в замшелых гнилых стенах и не болеть. Душа тут сворачивается и гаснет, нет возможности позвать асхи. И хуже того, Ичивари признался себе в этом без стыда, беспокоить неявленное – страшно! Потому что есть ощущение, что дух воды или мертв, или обходит стороной рукотворное каменное кольцо зловония. Обтекает, исключая его из живого мира, отрицая целиком, с домами, шумом, яркими красками, с толпящимися людьми, создающими суету, толчею, лихорадочное подобие жизни. Мимо ног протерлась тощая собака, глянула грустными гниющими глазами и, поджав хвост, заковыляла прочь, поскуливая. Задрала лапу и намочила угол… Ичивари поморщился, заподозрив, что мостовую жители не моют никогда. По крайней мере, они точно не прочищают желоб с краю, у стены.
Лаура упрямо тащила вперед, и махиг был ей благодарен за это усердие, позволяющее расстаться с испоганенной мечтой как можно скорее. Совсем не трудно было и кашлять, и гнуться, и молчать… Обещанной кареты на площади не оказалось, но зато площадь была самым высоким, наверное, местом в городе, поэтому несколько более чистым. Ее, возможно, мыли: не видно пыли и грязи на мостовой. Ичивари вздохнул с некоторым облегчением – и снова нырнул в тесноту гнилых темных улочек. Спуск сделался заметным, даже довольно крутым, и махиг понадеялся, что скоро увидит ворота, позволяющие выбраться из каменной ловушки на свободу. Лаура дернула за пояс, уговаривая ненадолго остановиться. Осмотрела желоб, посопела, пристраиваясь, подобрала подол, уселась… и по желобу зажурчало. Ичивари прикрыл глаза, отказываясь принимать то, что уже не мог отрицать. Город бледных набит нечистотами. И люди в нем ничем не отличаются от собак. Они все – с поджатыми хвостами, гноящимися глазами и заранее сгорбленной, ждущей кнута спиной.
Дальше махиг шел на деревянных ногах, не запоминая дорогу. В голове, гулкой, как орех, сухим ядрышком билась одна мысль: «Почему монетки собирают на входе? И зачем люди платят за право войти?» Он бы все отдал, чтобы, наоборот, это место покинуть, никогда больше не видеть и вытравить из памяти. Лаура его тормошила, что-то спрашивала, он кивал и кашлял. Отдал безропотно монеты, весь узелок – пусть делает что хочет. И пошел дальше, прямо. На запад. Уже по каменной дороге, хотя теперь и вне стен запах мира казался иным. Оскверненным. Участь здешнего бога выглядела плачевно. Ведь все храмы, или почти все, стоят в городах! Словно нарочно упрятаны в недрах чудовищного скопления нечистот тела и духа. Зачем там нужны молитвы? Зачем песнопения? Соразмерность двух граней мира – явленной и неявленной – создает висари, но как установить эту соразмерность, если духи не слышат отравленных гнилью людей, даже если желают принять и исполнить их молитвы?
Очнуться по-настоящему позволила лишь острая боль в ноге. Ичивари вздрогнул и огляделся. Опушка леса? Город так далеко позади, что его уже и не видно, только темное пятно в силе асхи осталось и оно ощущается… Махиг потер ногу и вопросительно глянул на Лауру, бурно дышащую, стирающую пот и всхлипывающую. С палкой в руке – это, значит, она ударила.
– Прости. Мне было плохо.
– Я жратву купила, я тащила, я бежала, а ты даже не оглянулся, каналья! – визгливо и жалобно запричитала арпа. – Куда ты прешь, там лес! Вечером нельзя в лес! Понимаешь? Он для охоты донов, застанут – убьют, а не застанут, так нас разбойники зарежут!
– Да видел я здешних разбойников, – отмахнулся Ичивари. – Было бы на кого глядеть. Идем, мне в лесу спокойнее. Найдем речку, я знаю, там впереди есть вода. Надо вымыться после города.
– Ты чё, двинутый на мытье? Да я в этот год уже мылась, весной, ны… Плохой лес, я от… ну неважно, плохо тут – и все! Один старый хлаф болтал, что тут большая шайка. Что они даже на кареты нападают. И что лачуга у них возле озера. Костес, я умоляю, я на колени… не надо, не пойдем, ны-ы…
– «Ны-ы», – передразнил Ичивари. – Лаура, все будет хорошо. Еще никогда мне не было худо в лесу. Поле куда противнее, голое оно, нас издали видно.
Арпа нехотя кивнула и указала рукой на мешок, осознавая бесполезность спора. Ичивари подхватил, удивился тяжести груза, вскинул на плечо и понес. Лес был сух, лес просил дождя и жалобно шелестел, скорее даже гремел лишенными влаги листьями. Трава поникла и пожухла. Но склон под ногами ощутимо горбился, затем переломился и струйки звериных и человечьих тропинок заскользили прихотливым неровным курсом к воде. Запахло влагой – живой, настоящей, родной. В густых сумерках Ичивари уложил мешок на выбранной крохотной полянке, стянул рубаху и пошел к воде.
– Сиди тут, огонь не разводи и не шуми, – едва слышно велел он спутнице, добывая из своих вещей нож. – Я слышал людей и коней. Там, далеко. Проверю и вернусь.
Глаза Лауры были двумя черными озерами страха, она кивнула и прикусила пальцы поднятой к лицу руки. Задышала часто, свернулась клубком у мешка и вцепилась в него, то ли оберегая, то ли просто прижимаясь к привычному…
Махиг за кустом сбросил и штаны, оставшись в одной набедренной повязке, и заскользил вдоль реки, радуясь праву и возможности быть собой, человеком леса и даже дикарем. Поглядев на то, что бледные называют цивилизацией, он уже не находил ничего зазорного и обидного в таком определении. Да, он дикий, он любому лесу не чужой, и поэтому ни один бледный тут ему не соперник… Ичивари задумчиво шевельнул бровью. А ведь точно: тут не один бледный поблизости. На дальнем берегу реки у каменной дороги – целая шайка лихих людей. Переплыв неширокий поток, махиг выбрался на склон и стал учитывать разбойников. Трое у дороги с одной стороны, столько же с другой, еще двое на дереве, с луками, и дальше трое, у всех пистоли. В лощине переступают кони, с ними оставлен слуга. Махиг недоуменно оглянулся на реку. Идти назад? Так ведь этим людям, мало знакомым с лесом, долго в засаде не просидеть. Значит, те, кого ждут, вот-вот появятся.
Еще в городе Ичивари пообещал себе не лезть больше в дела бледных, слишком чужие эти дела и непонятные, почти всегда похожие на ловушки и обманки. Но речь идет о жизни и смерти. Отвернуться тоже никак не получится.
Покосившись в сторону обладателей пистолей, махиг осторожно попросил асхи о малой помощи. Порох на полке часто отсыревает, так что осечка – вопрос случая… почти. Туман у реки вроде стал попрохладнее. Ичивари вплотную подобрался к затаившимся противникам у самой обочины. Замер, слился с ночью и превратился в слух. Над бледными роилась мошкара, и эту особенность людей моря махиги заметили давно: чужих лесу почему-то жестоко жалят. Лишенные полноты правой души возвращаются с самой безобидной малой прогулки опухшими и больными, они опасаются змей, и, вот ведь странно, змеи ощущают таких, злятся и норовят укусить. Люди в засаде шипели, вздыхали, иногда звучно шлепали себя по щекам и рукам. То есть ловили людей своего же круга – слепых и глухих в лесу. Прошел час, Ичивари почти решил для себя, что ожидание затянулось и угрозы для припозднившихся путников нет. Все бледные знают дурную славу леса, если даже Лауре она известна. Не поехали на ночь глядя, вот и все…
Стук подкованных копыт донесся издали, вспугнул и прогнал размышления. Скоро шум разобрали и разбойники, зашевелились, проверяя в последний раз оружие и убеждаясь, что никто не спит, даже пошептались, окликая друг друга. И затихли. Звук копыт приближался, дополняемый перестуком колес. Первым показался верховой. Он скакал ровной рысью и вез довольно яркий фонарь, словно издеваясь над самим собой и намеренно себя же ослепляя. Как можно увидеть врага, если ты сам на свету и видишь лишь то, что попало в его тесный круг? Отставая от передового метров на десять, ехали еще двое, при саблях и пистолях. В десяти метрах за ними – еще двое. Махиг недоуменно пожал плечами: при таком соотношении количества людей он бы не счел успех засады очевидным… Неудивительно, что притаившиеся не шумят и просто пропускают всадников! Вот и карета. Запряжена четверкой коней! Ичивари сразу догадался – именно эту красивую повозку и назвала новым словом Лаура. То есть в книгах оно встречалось, но в памяти тогда не осело, слишком бесполезное, малопонятное.
Когда карета въехала на мост, обладатели пистолей попытались выстрелить, то есть щелкнули курками почти разом, но вышло три осечки… лучники спустили тетивы чуть позже, карета уже миновала мост, и кони теперь как раз двигались мимо засады, обе стрелы впились в шеи передовой пары лошадей, те захрипели, спотыкаясь и путаясь в упряжи. Взревел в голос рослый разбойник у самой обочины, поднимаясь и шагая к карете, которая в последний раз скрипнула колесами и замерла. Еще двое поймали под уздцы выживших коней. А охрана… Ичивари зло оскалился: всегда у бледных двойное дно, ну всегда! Охранники – и верховой с фонарем, и следующие за ним попарно четверо – продолжили скакать, даже не обернувшись. Еще двое верховых двигались за каретой, они резко осадили коней у моста, развернули – и удалились туда, откуда недавно явились… Стоящий у самой кареты человек звонко и демонстративно хлопнул в ладоши раз, еще и еще:
– Господа, нас не обманули, славно! Простая добыча, зато сколь занятная! – Он шагнул ближе к карете, почти скрывшись из поля зрения махига, хлопнул по лаковой стенке и хозяйски потянулся к дверце. – Когда я жил в столице, эта сакрийская бледа была горда и не приняла мои ухаживания. Напрасно.
Ичивари вздохнул и сердито качнул головой. Почему на нелепом берегу он постоянно ввязывается в чужие дела и так же неизбежно нарушает данное себе слово? Почему здесь ничто не решается логично, открыто и однозначно? Махиг сетовал на жизнь, между делом наблюдая за тем, как открывается дверца кареты, выходящая на дальнюю от него самого сторону дороги. Дверца еще не распахнулась полностью, когда Ичивари бережно, без звука, опустил в траву тело второго из лучников. Краем глаза отметил: обладатели пистолей перезаряжают оружие медленно, на них можно пока и не тратить время, поэтому он сразу шагнул ближе к обочине, за спину единственному мужчине, оставшемуся сторожить закрытую дверцу кареты: двое, прежде таившиеся рядом с ним, теперь держали коней. Ичивари уже был в полушаге от торопыги, тянущего саблю из ножен и нащупывающего край дверцы… Пальцы дернулись в конвульсии, когда махиг передавил слабую шею и с отвращением оттолкнул тело в кусты.
Из темной кареты грохнуло – сперва один выстрел, почти сразу второй, и двоих разбойников, стоящих ближе всего к говорливому столичному жителю, буквально отбросило в кусты. Махиг не мог их видеть, но хруст веток разобрал отчетливо.
– Хлафская отдача у этой мерзости, – сообщил ничуть не соответствующий ожиданиям Ичивари голос – женский и очень спокойный.
– Ты отягощаешь свою участь, – возмутился тот же болтун, сторонясь и оглядываясь на трупы. – Будет больно и медленно.
– Я туда не спешу, – усмехнулся тот же голос.
Ичивари оттолкнул в сторону безвольное тело второго из разбойников, державших коней, и направился к обладателям пистолей, уже почти не таясь. Было тревожно за женщину в карете, но и пистоли нельзя оставлять без внимания, времени прошло достаточно для перезарядки… Нежданного участника ночной стычки успели заметить. Злодеи сдавленно охнули, самый запасливый потянул из-за пояса второй пистоль, заряженный, и тут произошло вовсе уж невозможное. Далеко, за рекой, ниже по течению, закричала Лаура – в голос, заходясь и взвизгивая, захлебываясь и хрипя. Лес замер, и, кажется, само движение вод приостановилось, Ичивари ощутил, не веря себе, как его заполняет однажды осознанное, мгновенное и неповторимое: полное приятие асхи. И в отклике, и в исполнении просьб.
Туман окутывал все и всех, он позволял теперь знать о каждом движении, даже о самом малом намеке на движение. Столичный житель стоял у кареты, и его сабля уже была вне ножен, уже тянулась жалом к шее женщины, пытающейся уклониться, но обреченной: дальняя от врага дверца кареты не желала открываться… Ичивари нахмурился, понимая, что не успеет вмешаться, и сделал то, о чем однажды слышал от Шеулы и что теперь мог повторить. Мужчина завизжал жалко и постыдно, роняя оружие и прижимая ладони к ослепшим, взорвавшимся болью глазам… Махиг обернулся к обладателям пистолей, парализованным страхом и замершим без движения. Трусость взрослых вооруженных мужчин была ошеломляющей для Ичивари, почти столь же невозможной, как приятие силы асхи… Тело без участия рассудка исполняло то, чему было обучено стараниями деда Магура: уклонялось от бросков ножей, а затем коротко и резко ломало чужие кости и вспарывало горло врагов. Отбросив третьего, и последнего, обладателя пистоля, Ичивари стер кровь с распоротой руки, с презрением фыркнул и сокрушенно качнул головой. Он помнил тошноту и боль, что испытал, впервые отняв чужую жизнь. Умом помнил. Но больше не мог найти в себе ничего подобного, лишая чужих врагов права пребывать в явленном мире. Он стал воином? Или он утратил полноту правой души и разучился уважать жизнь?
Пуля свистнула у самого уха – тот, кто норовил зарезать женщину, вслепую выстрелил и едва не попал. Махиг нырнул в ночь, обошел карету, еще раз убеждаясь: поблизости нет новых врагов. Встряхнувшись, он сел и еще раз осмотрел руку, принюхиваясь и вслушиваясь. Почему так тихо? Вроде и лес он слышит, но что-то изменилось, ушло. Потому что крик Лауры иссяк, захлебнулся, а с ним резко оборвалась и полнота асхи.
Незнакомая женщина выпрыгнула из кареты одним движением, зашипела, путаясь в непомерно пышных юбках. Упала на колени, нащупала саблю и с тем же спокойствием недрогнувшей рукой всадила в живот воющего «болтуна»… Ичивари отвернулся и побежал к лошадям: он слышал, как шуршат по траве башмаки слуги, пытающегося спасти жизнь, испуганно шепчущего молитвы, бесполезные для его пустой души.
– Не надо, пусть его, он никому не опасен, лишнего не знал, да и теперь ничего не рассмотрел, – громко и внятно сказала незнакомка. – Я тебя видела, не уходи. И я знаю, кто ты. Хлаф подери, было бы дважды нелепо выжить тут, чтобы умереть там. Да не уходи же!
Ичивари остановился. Он попытался выбрать правильный способ поведения, но в отчаянии махнул рукой – все его решения на этом берегу одинаково плохи. Пусть на сей раз выбирают другие. Махиг вернулся к карете, глянул на незнакомку, чуть кивнул:
– Скоро буду. Меня звали, я должен идти.
До Лауры он добрался в считаные минуты, уже не заботясь о тишине и даже наоборот – издали окликая арпу и уговаривая не бояться. Она лежала там же, по-прежнему обнимая мешок и постанывая, не помня себя, в тяжелом бредовом полузабытьи. Махиг виновато покачал головой, подхватил легкое тело, мешок, свою рубаху и штаны и побежал к дороге. Незнакомка за время его отсутствия успела привести трех заседланных коней, прежде принадлежавших разбойникам. Теперь она сидела на ступеньке кареты и уверенно, без суеты, перезаряжала пистоль.
– Меня зовут Виктория, можно просто Вики, – негромко сказала она, откладывая пистоль и принимаясь рыться в красивом мешочке, висящем на запястье. – Ей нужна соль, сейчас. Хлаф! Темно-то как… И времени нет. Эти крысы, герцогская охрана, могут вернуться, вот что плохо. Или еще хуже: они могут понять, что все пошло криво, и сообщить ему… Хлаф! Я поняла, что тебя надо искать тут, как только узнала про улов старого болтуна. Три тунца и ни одного следа крюка… – добавила женщина, открывая маленький флакон и поднося к носу Лауры. – Кретин! Я едва успела вразумить его и отправить на новую большую рыбалку. До прибытия Хуана…
– Костес! – жалобно простонала Лаура, цепляясь за шею Ичивари. – Костес…
– Так, милочка, – строго сказала Вики, влепив увесистую оплеуху пришедшей в себя арпе и рывком отдирая ее от махига, вынуждая встать на ноги и сердито грозя пальцем самому Ичивари, пытающемуся поддержать слабую арпу. – Жить хочешь? Молодец. Если мы отсюда уберемся быстро, мы все пока что будем жить. И ты, и Костес, и даже я.
– Костес…
– Десять золотых плачу, садись в седло и скачи, куда велю. Так тебе понятно?
– Десять? – Глаза Лауры распахнулись, страх на миг отступил перед недоумением.
– Двадцать. В седло, живо!
Лаура огляделась, осознанно и довольно уверенно шагнула к ближайшему коню, вцепилась в кожаные ремни сбруи и почти повисла на них. Ичивари поднял ее и устроил в седле. Проделал то же со второй женщиной и вскочил на коня сам. Нахмурился, разбирая поводья, которые на этой узде совсем не похожи на привычные… Вики выругалась незнакомо, судя по звучанию – на сакрийском, ловко нагнулась из седла, поймала рукой кнут, брошенный сбежавшим кучером, зло и сильно хлестнула по крупу сперва одного коня, затем второго. Кивнула, довольная результатом, и выслала в галоп свою лошадь. Лаура снова тихонько завыла от ужаса. Отвечая на ее отчаяние, вверху, над темными кронами, заворочался ветер, неуверенно кашлянул гром – и тугие темные струи дождя рухнули на истомленный жаждой лес, делая ночь беспросветной… Ичивари большую часть скачки не запомнил: сперва он разбирал поводья, а затем пытался не дать Лауре свалиться на полном скаку. Арпа беспрерывно повизгивала, утратив остатки присутствия духа. Лес постепенно поредел, до опушки первой добралась Вики, осмотрелась, махнула рукой, показав направление, и погнала всю группу через поле, опять держась позади и безжалостно нахлестывая лошадей. За полем пряталась лощинка, потом мимо быстро мелькнул перелесок, едва различимый за пеленой дождя, – и впереди наметилась высокая каменная ограда. Вики резко и громко свистнула, ворота стали открываться – собственно, только по звуку и движению створок Ичивари их и заметил. Кони махом влетели в довольно узкий проем и захрипели, шатаясь и сразу переходя на шаг…
– Бгама! – в голос заорала та же Вики. – Синих под нож, если они здесь!
Ичивари тряхнул головой, пытаясь сообразить, что же творится вокруг. Хрипящих коней приняли и увели темные, как сама ночь, люди. Вики устало оперлась на руку махига, заодно ухватив за запястье для верности:
– Идем, ее надо уложить и напоить снотворным. Где ты подцепил эту обузу?
– Что происходит?
– Надеюсь, сейчас разберемся.
Вики уже тащила вперед, снова ругалась на погоду, крыс, старого хлафа и его ублюдка, который хуже всякого неублюдка… Дождь оборвался резко, стоило шагнуть под крышу. Ичивари встряхнулся, нагнулся, минуя порог широкого и довольно низкого дверного проема, пересек темный гулкий зал, проследовал в коридор, затем по лестнице наверх, и все время в темноте… Вики толкнула дверь, наконец-то отпуская запястье, тяжело ввалилась в комнату, рухнула в кресло и указала на кровать. Махиг порадовался тому, что в этом нелепом темном доме есть хоть одна свечка. Правда, она не делает светлее окончательно черную кожу девочки, усердно разбирающей кровать для Лауры.
– Тори, снотворное ей, и приглядывай, совсем не в себе девица, – тихим блеклым голосом буркнула Вики. – Где мой хлафов Бгама? Где хоть кто-нибудь? Я что, должна сдохнуть тут мокрая, замерзшая и без капли виски? Эй, дикарь! У тебя хоть какое годное имя есть? И не начинай про Костеса, у меня еще найдется заряженный пистоль, и я зверски зла.
Черная девочка закончила подтыкать одеяло и поправлять торопливыми движениями многочисленные подушки, по мнению Ичивари, совершенно излишние. Малышку махиг мысленно назвал служанкой, вспомнив бесполезное на зеленом берегу слово. Он прикидывал, что оно означает здесь, и заодно следил за девочкой. Та подхватилась и убежала. Без стука прикрыла дверь, по коридору ступает тихо и уверенно. Почти сразу вернулась, поставила на столик большую бутыль знакомого махигу вида, два тяжелых прозрачных стакана. Ичивари сразу понял, что такая штука без ручки и есть стакан, обрадовался слову, наконец-то получившему зримое соответствие. Шагнул, поднял один и стал рассматривать. Дома пробовали делать стекло, для окон постепенно научились лить маленькие кусочки, набираемые в квадратики переплета и укрепляемые смолой. Но более сложное пока не получалось…
– Какого нерха ты торчишь посреди комнаты, скалишься и молчишь? – громче окликнула Вики. Зубами вцепилась в пробку, дернула головой и торопливо наклонила бутыль над вторым стаканом. – Имя у тебя есть? Или ты немой, как все черные? Нет, ты ж в лесу разговаривал… Тори, где Бгама? Разберись.
– Чар. – Удивляясь себе, Ичивари назвал настоящее имя, провожая взглядом девочку. – А почему они немые? Такой народ?
– Такой закон: тем, кого вывозят с берега Таари, сразу режут языки. Указ нашего славного короля, составленный по велению премудрого ментора: говорить могут только люди, – зевнула Вики, резко поднимая стакан и явно собираясь пить неразбавленную гадость.
Ичивари сердито отобрал стакан, выплеснул и поставил на столик, не слушая ругань. Убрал подальше бутыль с отравой, сел на пол, недоуменно пожимая плечами:
– Это «живая вода», ее нельзя пить, я знаю наверняка. А они разве не люди?
– Они рабы, – убедившись, что бутыли ей не видать, и чуть успокоившись, буркнула Вики. Подмигнула: – Ты тоже не человек, если верить нашему величеству. Но ты очень похож на тагоррийца-южанина. Если ваш берег все же захватят, вам, наверное, придумают клеймо на лоб ставить. Или еще что-то сообразят. Сходство недопустимо и оскорбляет нас, хозяев жизни. О, ты понял. Это хорошо, это ты молодец. И даже не разозлился, только задумался… тоже правильно.
Ненадолго повисла тишина. Ичивари прикрыл глаза, запоздало ощущая, как же устал за этот день от впечатлений. Настолько, что уже не думает, не удивляется и даже не желает замечать ничего вокруг. Он перегорел еще в городе, вторым ударом было предательство тех вооруженных мужчин, оставивших женщину в лесу на явную и заведомую смерть. И следом – крик Лауры… А затем трусость злодеев и собственное усталое спокойствие при отнятии чужой жизни. И дождь, напоивший лес по воле Лауры, пусть и неверно понятой асхи. Махиг встряхнулся. Нет, вот о Лауре точно не надо пока что думать! Не время. Лучше открыть глаза и хоть теперь, запоздало, рассмотреть женщину, из-за которой он ломал кости и рвал шеи совершенно незнакомым людям. И позже не скрылся, хотя она сразу предупредила: знает, кто таков. Выкрикнула имя Хуана, наверняка того самого, которого незадачливые разбойники в прошлом лесу шепотом и оглядываясь именовали мясником.
Смотреть на Вики было неудобно: свеча стояла низко, к тому же в светильнике, позволяющем огню нарисовать лишь желтый круг на потолке и бросить один острый луч в сторону двери. Ичивари немного подумал, моргая и сонно щурясь. Сходил за свечой, добыл ее из неудобной подставки и поместил в пустой стакан. Стукнул донышком по столику, уселся рядом и принялся рассматривать Вики, хмурясь и даже пожимая плечами от удивления. Она была даже не бледной, а какой-то серо-белой, вроде старого снега накануне весны. Волосы растрепанные, мокрые, наверняка темнее настоящего своего тона, но и теперь они похожи на степную траву под солнцем, высушенную до желтизны. Глаза крупные, со странным разрезом, широкие, словно мир ее удивляет и смотрит она – распахнув веки, изумленно, восторженно… Брови темные, и почему-то они размазались и тенями поплыли вниз, смытые дождем. Под глазами тоже тени, болезненные, черные. И губы ненормально красные. Жар? Или болезнь еще того похуже, затяжная… А вдобавок грязь. Вики скакала позади, ей досталось немало брызг и целых полужидких комков, залепивших одежду, руки, размазанных по щекам…
– Тебе совсем худо? – расстроился Ичивари.
– А-ах, санарха, да что же я! – расстроилась женщина, закрывая лицо руками. Рассмеялась: – Ты дикарь! Нельзя нагло глазеть на растрепанную женщину с размазанным гримом. Я-то хороша, сама глазею и ни о чем не помню… да уж, погодка для лета нерхская, и еще галоп по лужам… Отвернись.
Вошла девочка, жестами показала нечто сложное, движениями заменяя слова. Забрала свечку и устроила в подставке. Поклонилась Ичивари, улыбнулась и махнула, мол, иди со мной, провожу. Махиг спорить не стал. Надо отдохнуть, думать он все равно пока что не в состоянии, да и Лаура спит… Тори почти бегом гибко и беззвучно скользнула вниз по лестнице, миновала коридор, обозначила жестом дверь, тоже широкую и низкую, вынудившую нагнуться. Прошла залу насквозь и толкнула еще одну дверь, сделала несколько шагов по коридору, снова открыла дверь. Широким движением руки обвела комнату, Ичивари понял – это место выделено для него. Остановился, озираясь и недоумевая: почему везде темно? Но Тори уже зажигала масляные светильники на столиках, один за другим, целых пять. Завершив на этом заботы о госте, улыбнулась и ушла, двигаясь замечательно тихо, и башмачки у нее – Ичивари разглядел – были удобные, из тонкой кожи, с гибкой подошвой.
Оставшись в одиночестве, махиг пошел вдоль стены, гладя рамы картин, охая и улыбаясь: наконец-то удалось увидеть дом, который соответствует его представлениям о настоящем городе, правильном. Путь тут пахнет пылью и немного затхлостью, но ведь можно открыть окно. Зато в комнате просторно, много воздуха, чисто, вещи интересные, их определенно делали настоящие мастера. Ичивари уделил внимание узорным резным ножкам и обивке кресел. Погладил стол, оценивая полировку и лак. Долго хмурился, пытаясь понять, зачем нужна кровать шириной в два метра и почему над ней повесили так много ткани? Может, выстирали и сушат? Не похоже, она уже сухая и связана вверху пучком… Ткань нелепая: почти прозрачная. Для одежды такая не годится, из чего ее делают, тоже неясно. Пахнет пылью. Зачем такую вешать, затрудняя дыхание спящих?
В дверь негромко постучали. Не дожидаясь ответа, открыли створки полностью. И, напрягаясь изо всех сил, стали втаскивать тяжеленную бочку с водой. Для двоих – непосильная работа! Тем более что один темный слуга стар, а второй не особенно высок ростом и сух телом. Ичивари помог, похлопал обоих по плечам, благодаря за полезное дело, принял целую охапку ткани для вытирания – и снова остался один. Повозившись, он смог открыть настежь две створки высоких окон. Сразу стало легче дышать. Сейчас, чуть успокоившись, освободив тело от грязи и накинув на плечи большой кусок ткани, взятый с кровати, Ичивари почувствовал себя вполне довольным жизнью, хоть и голодным. Вот только ложиться с мокрой головой на подушки было неловко: слишком тут все чисто, да и кружево отделки хитрое, тонкое, совсем паутинка. Шевельнув плечом, махиг расправил на полу две тряпки для вытирания и лег удобно, не стесняя себя и не заботясь более о соблюдении чужих обычаев. В конце концов, он тут гость, комнату дали в пользование ему одному. Прохладно, масло в светильниках пахнет травами и не дает копоти. Тихо… Хорошо. Махиг прикрыл глаза и попытался вызвать добрый сон, позволяющий посетить зеленый берег и увидеть секвойи. Он желал ощутить терпкий влажный запах смолы и тумана, цветов и морской соли, услышать знакомых птиц своего берега…
На сей раз в дверь даже не постучали. Ичивари решил пережить нашествие, притворившись спящим. У бледных нелепые обычаи! Видимо, они ночами совсем не спят, а только моются, зажигают свечи, гасят, бродят по коридорам, заглядывают туда и сюда… Пытаются вспомнить, сколько комнат в огромном доме и которая из них своя. Шаги упрямого посетителя приблизились вплотную. Ичивари сердито обернулся, потянул используемую вместо одеяла ткань, сел… И поперхнулся готовыми сорваться с языка словами, даже закашлялся.
Вики, оказывается, тоже вымылась, а еще она распустила влажные волосы и накинула на плечи точно такую ткань, что пучком висела над кроватью. Закуталась в прозрачный узор – и явилась проведать гостя весьма неодетая. Сквозь туман невесомых нитей угадывалось решительно все, а воображение охотно дорисовывало то, что было полускрыто тенями и складками. Чувствуя себя окончательным дикарем, Ичивари сидел и смотрел, забыв дышать. Оказывается, далеко не обязательно бледные – слабогруды. И кожа у Вики не серая, она удивительная, цвета свежего молока с ягодным румянцем…
– Чар, я решила уточнить, на том берегу у тебя осталась жена? – негромко спросила женщина, поправляя волосы и осторожно улыбаясь. – Ты не подумай чего дурного обо мне, но я так устроена – не верю в одолжения без оплаты.
Женщина медленно опустилась на колени, поправила край ткани, выбранной махигом для подстилки, и села совсем рядом, позволяя прозрачной накидке свободно сползти с плеча. Вики задумчиво повела головой, и волосы рассыпались свободнее, обняли плечи. Тонкая ладонь тронула напряженную руку махига, на миг пальцы сплелись с его грубыми, крепкими. Вики чуть отстранилась, запоздало и бессмысленно поправила скользкую ткань, ничуть не скрывающую тело. Вздохнула так, как не дышат люди леса, – колыхнувшейся грудью, а не животом.
– Нет жены, – шепотом выговорил Ичивари, понимая, что ответа от него не ждут. Но молчать становилось удушающе невыносимо, а иные слова и мысли будто попрятались…
Кожа руки помнила прикосновение белых пальцев. Воздух в легких делался все горячее, в животе плясал, набирая силу, полубезумный арих. Махиг сжимал зубы и сохранял неподвижность, берег остатки выдержки и осознавал себя, странное дело, покорным пленником хозяйки дома. Именно пленником, а никак не гостем. Каждым вздохом Вики воровала его свободу. Каждым движением плела ловчую сеть, присваивая все взгляды, все мысли и даже, пожалуй, еще не родившиеся сны…
– Ты свободен от обязательств, и это к лучшему. Видишь ли, я не стану лгать и утаивать, ты очень и очень нужен мне, не буду скрывать даже худшего: это вопрос жизни и смерти. Моей жизни и моих людей, для тебя то и другое – чужое дело, ненужное, опасное… Если бы ты был сакром или тагоррийцем, мы могли бы обсудить возмещение за услуги золотом, землями или связями, – почти виновато отметила Вики, осторожно устраивая руку на плече махига и чуть наклоняя голову, чтобы заглянуть в его лицо. Вторая белая рука вспорхнула и бережно прочесала мокрые волосы Ичивари, отбросила пряди от лица.
– Золото? Зачем? – поморщился махиг, ощущая, как мерзнет плечо, лишенное прикосновения тонких пальцев.
– Тебе не требуется, знаю. Но такой путь был бы предпочтительнее. Увы, тебе чуждо все перечисленное. Ты даже не понимаешь ценности и настоящего смысла слов и обещаний, поэтому я предлагаю совсем простой договор. – Вики вернула свою руку на смуглое плечо. – Я пользуюсь всеми твоими способностями, ты в обмен получаешь… все права. Это честно. У вас подобный договор не сочли бы оскорблением или нарушением традиций? Наконец, я такая – годна для договора?
Ичивари молча покачал головой, вздрогнул и кивнул, запутавшись в вопросах и снова думая о ловчей сети и о себе – счастливо запутавшемся, страстно желающем никогда не обретать свободу одиночества и покой хладнокровной логики… Махиг пил аромат белой кожи, неотрывно глядя в темные, почти черные в тенях ресниц, глаза Вики. Он чувствовал, что трудноуловимый незнакомый запах длинных влажных волос много опаснее «живой воды»: и надо бы отказаться от подозрительной сделки с неясными условиями и обязательствами, но это уже непосильно. Он воин, он побежден без боя и более того: во имя подобного плена он готов стоять у столба боли так долго, сколько потребуется… Сама не ведая того, Вики поправила волосы левой рукой, почти точно исполнив ритуальный жест просьбы о бусах. Качнулась всем телом ближе, и махиг сперва ощутил прохладную щекотку невесомой ткани, а затем тепло и упругость кожи. И арих, уступивший асхи место советника и покровителя на долгие месяцы морского странствия, взметнулся гудящим пламенем, в единое мгновение вскипятил и испарил с огромным трудом накопленную рассудительность. Покой глубокой воды жил лишь в глазах Вики, делая их еще более загадочными, не отпускающими взгляда…
Светлые волосы оказались мягче заячьего меха, Ичивари зарылся лицом в их влажную прохладу, вдыхая запах чужого берега, – первый и, может статься, единственный настоящий живой запах в мертвом мире каменных городов и бездушных людей.
– Я не подарю тебе бусы, – едва слышно шепнул сын вождя на родном наречии, вряд ли осознавая даже, что говорит вслух. – Я просто не смогу уйти. Теперь я знаю, почему дарить бусы – постыдно… Это знак предательства. Но я тебя не предам. Никогда не предам.
Кожа женщины, кажется, светилась горным снегом, Вики послушно выгибалась назад и обнимала плотнее, и была она – обманчивый снег, прохладный при касании губами и обжигающий в следующее мгновение…
– Чем тебя не устроила кровать? – уточнила Вики, когда масло в светильниках уже закончилось, а слабый огонек утра еще толком не разгорелся.
– Там все кружевное. А ну как порвется или сомнется? Жалко…
Женщина негромко рассмеялась, удобнее и плотнее прижалась щекой к плечу, погладила пальцем шею вдоль нитки со знаком чаши:
– Чар, прости за любопытство, может, у вас не принято такое спрашивать… Почему у тебя нет жены? Ты уже не ребенок, и ты, прямо скажем, хлафски хорош собой.
– Так через год начну думать всерьез, – чуть смутился Ичивари. – Справлю восемнадцатилетие и получу все права на взрослое имя, то есть буду просто Ичива, как дед, а не Ичивари. Одно из значений нынешнего моего имени – «тот, кто может стать Ичивой»…
– А-ах! – Вики резко села, поправляя волосы и сердито хмурясь. – Я совратила младенца. Хотя… как-то мы вполне по-взрослому тут. – Вики фыркнула и неопределенно повела рукой. Покосилась на махига и грустно добавила: – Я старше тебя почти на восемь лет. Мне скоро будет двадцать пять, и я чувствую себя старухой, вот ведь наворотила: пришла, огласила договор, заранее все решив за себя и за тебя… Такая вот я, все просчитываю и оцениваю. Давай уж честно скажу: я полезла к тебе под бок, потому что ты мне глянулся, потому что ты мне нужен и еще потому, что мужики себя проявляют сполна, именно сняв все лишнее, не только штаны, но и маску приличий… Чар, я завидую твоей будущей жене. Ты не находишь радости в любовании своей силой или в чужом унижении. Мне с тобой тепло. Хлаф! Чего уж там, ни разу в жизни меня не спасали просто так, в темноте глухого леса, не зная имени, не определив цену своим усилиям. – Вики вздохнула, искоса глянула на махига с шальной веселостью. – Даже не оценив с первого же взгляда моей красоты… Это было почти оскорбительно.
– Вики…
– Не стоит извиняться чудесным ранним утром за то, что почудилось хмурым вечером, – подмигнула женщина. – Чар, мне с тобой хлафски хорошо. Я могу не лгать ни единым словом и не ждать ответного обмана. Знал бы ты, как это кружит голову…
Она снова легла и обняла руку махига. Помолчала, накручивая прядь своих волос на палец и чуть-чуть покусывая нижнюю губу. Потом начала говорить короткими простыми фразами, точно и емко. Объяснила, что основной ее доход – это служба герцогу, «вождю народа земель, лежащих от моря и до пещер». Герцог Этэри стар, умен и жаден до власти, у него есть доступ ко всем тайнам страны. Такое сочетание качеств сыграло с ним злую шутку. Старость притупила страх перед ошибками, ум помог выбрать путь к победе, а жадность лишила возможности видеть то, что находится совсем рядом и заметно другим людям… Король пребывает в жестоком противостоянии с орденом, и ментор готов пойти на все, чтобы уничтожить короля или, наоборот, сделать его своим послушным союзником. Сын Этэри, поверив в подкинутые ему бумаги, полагает себя лишенным наследства и пребывает в ярости. Он теперь считает допустимым и даже необходимым свести отца в могилу и опозорить, а для этого не жаль растратить казну и даже отрезать изрядную часть земель: отдать леса и всю окрестность пещер ордену, чтобы оплатить изменение несуществующего завещания. Сакры имеют свой интерес на спорных землях: за участие в игре орден пообещал им долину реки. Ментор надеется нагрести для ордена душ в Сакриде, есть и такая, дополнительная, часть большого плана. А стержень затеи – он, Чар, человек с иного берега, обладающий оружием невероятной силы. Король в обмен на оружие примет условия ордена: отпишет божьим людям часть земель, даст новые привилегии и объявит поход против иноверцев, пока что мирно живущих в Тагорре. Орден с помощью загадочного оружия мечтает стать равным едва ли не вседержителю, получив и полноту власти, и возможность вершить чудеса в должный срок. Сакры же, тоже тайно жаждущие заполучить оружие, готовы купить его на любых условиях во имя новых колоний и передела уже имеющихся, мечтая о господстве своего флота в водах океана.
Вики перевела дух, поглядела на слушателя и удивленно шевельнула бровью: пока кивает и вроде бы действительно кое-что понял, хотя глаза притуманенные и то и дело взблескивают диковатым, лестным любой женщине интересом – восторженным, так и не утоленным сполна за эту ночь.
– Никакой ты не дикарь, – улыбнулась Вики. – Читать умеешь?
– На языках исконных тагоррийцев, сакров и чуть-чуть на саови. – Ичивари поймал тонкую руку и устроил над правой душой. – Я дикарь. Понимаю слова, но не вижу в перечисленных тобой делах смысла, совсем. Но я очень рад, что правильно выбрал прошлой ночью, кому ломать кости. Мы с тобой невозможное сочетание, Вики. Ты от рождения белый туман асхи, а я по-прежнему безумный арих, сколько бы я ни пытался унять себя. У тебя прохладная ладонь, но она греет мне душу. Надо молчать и не верить, а я верю, и я не молчу… У меня нет оружия, Вики. Я всего лишь прячусь и жду своих. Они близко, еще дней десять самое большее, и меня заберут. Прости, я, кажется, невольно обманул твои ожидания и не принесу пользы, я не ранва.
– Я читала тайный список с бумаг ордена, – призналась Вики. Грустно усмехнулась. – Огненные шары, превращающие корабли в пепел, неотразимые. Чего уж там, я нерхски, до умопомрачения цеплялась за надежду получить оружие, позволяющее выторговать безопасность для меня и всех моих людей… Как будто можно влезть в игры королей и стать им ровней. Пожалуй, пусть мне и больно признать ошибку, но отсутствие оружия – это даже хорошо, не по моим силам была бы игрушка… Ночь прошла так, как прошла, Чар. Я не жалею ни о чем. Слушай дальше. Ментор стар и умен. Как я полагаю, он усердно напускает таинственности и провоцирует слухи. Именно он назвал всем заинтересованным лицам дату прихода корабля и при этом указал день, утро которого еще не расцвело. Обманул даже в этом… И себя самого тоже. Чар, герцог Этэри поверил ментору, и, по моим сведениям, он отбудет в порт лишь завтра. Именно поэтому тебя на его землях не могут искать в полную силу. Зато меня и ментор и герцог вычеркнули из жизни, сочтя, что я знаю слишком много. Я, пытаясь встроиться в игру и снова доказать свою полезность, затаилась возле порта. Я узнала о корабле первой и первой успела встретить рыбака, одолжившего тебе одежду, так-то.
Женщина села, укуталась в тонкую ткань и вновь стала говорить, разбирая волосы. Ичивари некоторое время слушал, прикрыв глаза, понимая, что эти светлые волосы мешают быть внимательным, слишком они мягкие и гладить их приятно… А еще приятно думать о Вики, чувствуя себя гордым дикарем: он спас такую женщину! Произвел впечатление и получил все права. Может отобрать костяной гребень и чесать ее волосы, перебирая пряди и слушая, как они едва различимо шелестят…
– Ты слушаешь? – уточнила Вики, не мешая себя причесывать. Улыбнулась. – Нелепый дикарь… Я тебе разрешила приказывать, а ты даже не просишь, словно и не было договора. Да еще и угождаешь мне.
– Зачем ментор обещал всем оружие, если он не знает в точности, есть ли оно?
– Единственный, кто не ослеплен, видит всю сцену со стороны и играет прочими, как куклами. Он и есть зрячий, он играет. Когда три месяца назад я поняла это, занимаясь иным делом и достаточно случайно выведав кое-что важное, а затем обсудив с одним неглупым прементором, то стала первой в списке на устранение. Меня обвинили невесть в чем, речь пошла о личной мести мне со стороны целого рода южан. Я бросила второстепенные дела и стала спасать главное – жизнь. Это обошлось в половину состояния, я отдала южное имение, титул первого мужа и виноградники. Моему полумертвому второму мужу это стоило жизни, де Карра не захотели ждать, а я не посмела спорить. Пришлось заключить третий брак, тайный, моему нынешнему мужу-младенцу неполных семь лет, и я прекрасно понимаю, что лет через десять договор снова вздумают пересматривать… Я сделаюсь не нужна. Но десять лет – большой срок. И меня не должны были пытаться убить прежде, понимаешь? Я ехала сюда в уверенности, что временно устранила угрозы…
– Я не понимаю, как у вас еще кто-то жив, – поежился Ичивари. Отложив гребень, он обнял женщину за плечи, пытаясь утешить и снова ощущая в себе ариха, но иного: теплого и мирного, греющего очаг, а не жгущего степь. – Вики, я запутался. Чем твоя свобода отличается от рабства Тори?
– Тем, что я пока в силе, и я оберегаю ее, – невесело усмехнулась женщина, охотно принимая защиту рук и удобнее устраиваясь, прижимаясь спиной к широкой груди махига. – А меня не спасает и не хранит никто. Мне было пятнадцать, когда отец обменял мою красоту и молодость на бумагу, обеспечивающую лично ему долю в лучших верфях страны, а моему брату – баронство и покровительство знатного тагоррийского рода. Три года я оставалась покладистым и наивным имуществом старого мерзавца, пока он не вбил мне в голову, спину и плечи со всем усердием: лучше самой заняться устройством жизни. Молодость и красоту можно продавать не один раз.
Ичивари нащупал на спине Вики тонкий старый шрам и широко улыбнулся, мысленно поздравив подлого старика со своевременной и легкой кончиной – до прибытия махига, умеющего дать врагу трудную смерть.
– У нас детей ставят к столбу боли и только после испытания полагают взрослыми махигами, умеющими смотреть в ночное лицо леса, – утешил он Вики, прижимая крепче. – Твои раны в прошлом, и в твоей душе нет страха. Ты взрослая душа, принятая большим лесом жизни.
Вики тихонько рассмеялась и в свою очередь нащупала на коже махига широкий шрам ниже локтя.
– Это волк, – пояснил Ичивари, чувствуя себя хвастливым ребенком. – Я хотел сделать коврик маме под ноги, искал зверя и выслеживал десять дней. Он был вожак, матерый. Мех такой… Как у вас сказали бы? Серебро, вот. Серебро с прожилками желтизны, черное у основания волосков.
– Крупный волк?
– Такой, – показал Ичивари, стараясь не привирать.
– Ох… И ты его – из… э-э-э… из лука, да? Или что там у вас принято на охоте?
– Я задушил его, не портя шкуру, – сопя от гордости, признался Ичивари. Рассмеялся. – Мне было пятнадцать, первая большая охота за перевалом, без старших, один на один… Ох и лупил меня дед, когда я признался! Но маме он не выдал моей глупости. Магур такой, строгий, но мудрый.
– Совсем другая жизнь, – задумчиво отметила Вики, еще раз проведя пальцами по шраму. – А я три года терпела и только потом поняла, что хочу задушить его и что он – старый волк и гнусь и иного не заслуживает. И я не шкура, чтобы меня бросать под ноги… Не смей жалеть меня! Хлафски глупо, меня жалеет дикарь. И прекрати трогать тот шрам. Он старый и давно не болит. Еще два года спустя я осознала, что опыт и ум стоят дороже наивности и дают большую надежность вложений… при более высоких угрозах. Я стала работать на герцога, он многому меня научил. А теперь вот бросил, как обглоданную кость, этому ублюдку, распускавшему обо мне слухи еще в столице…
Вики вздрогнула, но сразу справилась с собой и усмехнулась. Снова заговорила уверенным голосом об оружии и о выгоде, связанной с Ичивари и махигами в целом.
По ее мнению, ментор предложил загадочное оружие еще не прибывшего в порт корабля троим: герцогу, королю тагоррийцев и канцлеру сакров. Отдавать же не собирался никому, обвинив в измене одного из игроков. Скорее всего – герцога. Она, Виктория и-Сэвр, при таком развитии событий нужна мертвой, на мертвых удобно списывать все, они уже не докажут свою непричастность и даже не заговорят… Хуан же пока что сгодится живым: он уже общался с людьми ордена, поэтому на юге с делами не справился, зато оставил явные следы, опасные для своего прежнего хозяина.
– У меня болит голова, я запутался, я не понимаю, зачем все так усложнять, – пожаловался Ичивари, снова перебирая светлые волосы.
– Потому что никто не обладает полнотой власти, дележ идет постоянно, – вздохнула Вики, отстраняясь и нащупывая свое прозрачное одеяние, скомканное, клочком тумана сползшее под кровать. – Власть – как песок, она утекает, и надо грести и грести, снова создавая стены замка и утверждаясь в нем. Или делая свой более высоким на фоне соседнего, разрушенного. Герцог хлафски богат, его уважают и боятся на севере. Его власть слишком велика, по мнению очень и очень многих иных игроков… Диего, сын Этэри, молод, горяч и нерасчетлив. Он растратит все в считаные годы, если не станет уважать отца и учиться у него, если не посидит за спиной Этэри еще хоть лет пять. В самом худшем случае старого герцога объявят изменником, продавшимся сакрам. Тогда и сына не пощадят, а король…
Ичивари бережно обнял ладонями лицо Вики и повернул так, чтобы глядеть ей прямо в глаза:
– Я этого не пойму никогда и тем более не научусь так думать. Скажи проще. Что надо делать, чтобы уцелела моя женщина с кожей цвета горного снега?
– Теперь все почти что бессмысленно и едва ли не безнадежно, – вздохнула Вики, прижимаясь к плечу, принимая предложенную защиту. – Мне надо доставить бумаги герцогу Этэри. Настоящие копии с записей ментора Лозио, старого канальи. Сверх того, мне хотелось бы повидаться с Диего, его сыном. Молодой кретин в меня немного влюблен, я могла бы его убедить… Но все сказанное невозможно: оружия нет, король все равно поверит ментору, мы окажемся виновны при любом развитии событий. Хуан служит сейчас двоим, он знает больше, у него люди, золото, право. Без его дозволения ночное покушение на меня не могло состояться – о том, что я купила здесь дом, пока что мало кто знает и…
– Как у вас все сложно. Я наслышан о Хуане. Хорошего человека мясником не станут звать. По-моему, если кто-то тебя предает и его нельзя отослать за перевал на зимовку… – Ичивари на миг задумался. – Следует свернуть ему шею.
– Это невозможно! Он во дворце Этэри, там охрана, и ты не представляешь себе… – недоуменно глядя на решительного дикаря, покачала головой Вики.
– Я ростом и внешностью похож на наемника из охраны герцога, мне рыбак сказал. Ночью я могу миновать, наверное, любую засаду бледных, если она вне дома, в парке, допустим. Но я не соображу, что делать в большом доме, там я чужой. Куда идти? Как искать Хуана?
– Бгама знает дворец, – неуверенно улыбнулась Виктория. – Я могу отправить его к Хуану. Если ты успеешь выручить моего старого управляющего…
– Зачем ему идти и умирать?
– Я выкупила Тори, спасла от очень большой беды. Он поклялся мне кровью. Для жителей Таари это свято.
Махиг кивнул, более чем довольный окончанием нелепейших и туманнейших рассуждений. Завершил повторное расчесывание волос и нехотя отдал Вики гребень. Обернулся к двери, в которую два раза негромко стукнули и, не дождавшись возражений, позволили себе побеспокоить обитателей комнаты. Сперва в проеме появился ворох ткани, с трудом удерживаемый обеими руками, затем и сам слуга. Очень темнокожий, но все же не черный. Пожилой, слегка прихрамывающий на левую ногу, явно нездоровый – слишком худой, словно бы голод для него обязателен… Не глядя ни на кого, слуга стал раскладывать вещи на кресле.
– Бгама, вечером ты и Чар попробуете пробраться к герцогу, – негромко сообщила, а вернее, приказала Вики. – Возьмешь мою карету и бумаги, передашь Хуану. Открыто. Надеюсь, Чар успеет тебя выручить.
Слуга едва заметно кивнул, не отвлекаясь от своего занятия. Завершил разбор вещей, последнюю бережно развернул, встряхнул и придержал за ворот: это оказалось длинное платье, разрезанное впереди и завязываемое на поясе. Вики вскочила, ловко устроила руки в рукавах, повозилась с воротом, затянула пояс – и оказалась в единый миг одета…
– Завтрак подан, госпожа. – Голос слуги был тих и хрипловат. – Гостю я сам помогу одеться. Мы будем долго разговаривать. О дворце, парке, правилах поведения. Бгама сделает все, что следует.
– Спасибо. – Вики, проходя мимо слуги, погладила его руку и направилась к двери. – Все и сделай. Чтобы был жив и здоров, это и есть «все», да?
– Мы постараемся, – пообещал Ичивари закрывающейся двери. Глянул на слугу. – Говорили, все люди вашего берега немые…
– Это штаны, нижние, сперва следует надеть их, – невозмутимо сообщил Бгама. – Тут перед. Тут завязки. Я таари лишь на четверть. Мою бабушку привезли сюда, я не видел ее родной земли. Моя бабушка родила ребенка хозяину. Девочку. Та тоже родила ребенка своему хозяину. Меня признали неублюдком, то есть незаконным сыном, но уже человеком. Я принял веру в Дарующего. Это позорно, но необходимо. Нас таких много. Мы искали здесь то, что у нас отняли. Я преуспел. Теперь я служу Вики, другие тоже служат. Это верхние штаны. Перед здесь. Завязывать так.
– Столько тряпок! Я в них чувствую себя куклой. Но двигаться удобно.
– Хорошая одежда. Бгама подбирал, – гордо кивнул странный человек. – Это куртка. Рубаху ты сам надел, хорошо. Пока ходи босой, удобно. Позже выдам чулки и башмаки. Иди за мной, в библиотеку. Буду показывать план дворца. Госпожа строга, сказала выжить. Трудное дело.
– Бгама, а за нее стоит умирать? – прищурился Ичивари, которого несуетливое усердие слуги забавляло.
Бгама удивленно оглянулся, явно сомневаясь в разумности гостя, убрал руку с ручки двери. Серьезно кивнул, чуть помолчал, морща лоб и без малейшего дружелюбия рассматривая махига.
– Можно и умирать, так. Тори считает ее бакха – живой. Тори не ошибается. – Бгама строго погрозил махигу пальцем. – Обидишь Тори, я вернусь из тени после смерти и сожру твои кишки.
Отвернулся и пошел по коридору, больше не оглядываясь. Махиг зашагал следом, озираясь по сторонам, рассматривая картины, щупая стены и ткани штор, облицовку дверей. Библиотека оказалась огромна, число и разнообразие книг, тонкость рисунков и красота оформления текста поразили Ичивари. Он успел повынимать с нижних полок до сотни томов в добротных переплетах самого разного вида и размера, пока Бгама хлопотал, распоряжаясь по поводу завтрака и устраивая на большом столе важное: план, рисунки, бумагу, чернильницу… Махиг ел, продолжая листать книги и ругая себя без слов: как он одичал и опустился! Грязными руками трогает переплеты. Но отказаться от любопытства невозможно: когда еще он увидит великую ценность, хоть отдаленно подобную содержимому шкафов в этой комнате? Воистину Вики очень богатая женщина.
Бгама не торопил гостя. То ли понимал его состояние, то ли осознавал, что весь остаток дня, до сумерек, уйдет на пояснения, и позволял ненадолго оттянуть неизбежное.
