Глава 5

– Здание университета Дорфурта относится к числу древнейших построек Арьи, ему же принадлежит рекорд по длительности процесса строительства, – поучительно и внятно вещала блеклая костистая фрау с желтыми крупными зубами, которые окончательно делали ее подобной лошади. – Более девятисот лет прошло с закладки первого камня до торжественного подписания акта приемки комплекса нынешним ректором, величайшим из магов мира и нашим соотечественником, герром Нардлихом. Здесь, в западной части главного здания, мы видим ранний фасад седьмого века от становления страны. Он украшен аллегорическими фигурами волков, чьи оскаленные пасти есть знак угрозы со стороны хранящих опасное и великое оружие нации – магию. Фигура высшего мага слева в портике, извольте убедиться…

Женщина все бубнила и бубнила, и не было конца ее глупейшему и скучнейшему рассказу о малозначительном. О моде, о случайностях, оставивших след в архитектуре. О домыслах и сказках, придуманных для ублажения очередной группы гостей, оплативших дорогую пятичасовую экскурсию по университету.

Гюнтер презрительно скривил губы, рассматривая простаков, глазеющих на фасад. Что они видят? Да ничего… Обладатели пяти чувств обречены на слепоту и выслушивание лживых баек. Волки, долгострой и, само собой, обязательное и значительное многократное упоминание «великого оружия нации». Намек, низводящий ректора фон Нардлиха до жалкого и унизительного статуса наводчика. Самое большее – лейтенанта, готового брать под козырек и кричать с выпученными глазами «есть», стоит важным людям указать цель и скомандовать «пли»…

Гюнтер еще раз погладил ствол, чуть качнув его и уточнив общее направление. Достал часы и проверил, не дало ли сбой врожденное чувство времени. Если верить рассказам и книгам, газетам и лекциям психологов университета, люди переживают и даже всерьез треплют себе нервы, перед тем как выстрелить. Словно это допустимо и оправданно. Он выбрал место, он все проверил и не оставил ни единой зацепки для случайностей и сбоев. Следовательно, беспокоиться не о чем. Можно сидеть и ждать, а заодно любоваться видом на старый фасад, только-только проявляющийся в полной своей красоте, когда послеполуденное солнце прекращает отвесно жарить крышу и вдохновенно, штрих за штрихом, рисует белым золотом света на сумеречном листке сплошной тени, впитавшейся в фон за утро. Теперь пришел черед фасада поздней постройки – восточного – кануть в черноту. Словно время обратилось вспять, люди одумались и решились-таки взглянуть правде в глаза, вернувшись к истокам, к первым дням университета. Осмелились увидеть без лжи и фальши истину, столь явно и подробно нанесенную узором на портик древнего западного фасада.

Но, увы, равнодушная женщина с лошадиным лицом уже уводила группу, будто намеренно пряча от глаз посетителей суть, замаскированную пеленой ложных домыслов и слов. Никто не разобрал шепота прошлого, не замер в немом восторге, задыхаясь и проживая заново легенду о птице, охотнике, волках и загонщике…

А ведь послеполуденный час предназначен трудами архитекторов для того, чтобы истину никогда не забыли и не заменили ложью более поздних россказней. Но люди умеют не видеть очевидного, и в этом – парадокс! – нет ни капли магии, только леность и нежелание думать, анализировать, выбирать, решать. Но он-то знает и потому видит настоящий портик. Понимает то, что желали сказать мастера семь веков назад, когда университет возник на месте скромной общины учеников высшего мага Дорфа, почившего в крайне преклонных летах. Сам он не сразу заметен в сложном узоре портика: фигура пожилого мага размещена на заднем плане.

Первыми из тени крыши всякий день выныривают волчьи носы, впитывающие запах и азарт погони.

Солнце смещается, и морды оскаливаются клыками, лучи прорисовывают когти напружиненных лап. Шесть зверей рвутся в мир, они знаменуют шесть ликов зла. Можно перечислить и больше, но архитектор не пожелал допустить, чтобы зло получило право использовать в счете «семерку» – счастливую, удачную, принадлежащую к исконной магии чисел.

Голод, Мор, Жадность, Зависть, Страх, Подлость – таковы древние имена волков. Голод – самый тощий и клыкастый, у Мора бешеные глаза и пена каплет с языка, Жадность тянет когти к добыче, Зависть фальшиво улыбается, Страх дыбит загривок, Подлость крадется, низко припадая на брюхо и пряча клыки.

Все продумано мастерами прошлого. Когда солнце утрачивает румяную юность рассвета, а затем и яростный жар полуденного сияния, стая, переждавшая утро в тени, пускается в путь и набирает силу к ночи, которая дает полноту власти. Солнце старается высветить беду, острыми указателями лучей обозначая путь стаи и фигуру того, кто смог натравить и пустить волков по следу: он желал бы остаться невидимкой, но свет силен и свет его обличает. Нехотя, намеком, тенью – он проявляется, выступает из небытия. Охотник. Человек с жадно и властно воздетой рукой. Тот, кого врунья с лошадиным лицом назвала высшим магом. Только куда ему – его обуревают все страсти мира, и шестерка волков, пока что бегущая впереди, в любой миг способна порвать самонадеянного «хозяина». А он тянет руку, спешит сплести силок и завладеть удачей, чтобы ускользнуть от расправы стаи, даже сделаться ее законным вожаком, стать единственным на весь мир счастливцем – здоровым, сытым, богатым, успешным. Тем, кому завидуют, перед кем пресмыкаются, кого, переиначив легенду, теперь безрассудно называют «оружием нации» не случайно и не по ошибке, но в рамках новой, сформированной в последние годы идеи.

Солнце движется, склоняется ниже, рассматривая рельефы фасада. С сомнением обозначает едва намеченного резчиком, полустертого загонщика, льнущего к траве и ждущего своего мига. Он – невидимка даже днем, когда много света и любопытных глаз.

Вот уже видны правители и мудрецы, шествующие с вежливым приветствием или просьбой. Новое время утверждает, что они кланяются охотнику, обманом произведенному в ранг защитника света и жизни. Но любой внимательный наблюдатель заметит: взгляды людей скользят мимо охотника и обращены к неприметному штриху на самой вершине портика, чем-то похожему на птицу. Многие мудрецы протягивают свитки и ведут беседу с пожилым человеком, поливающим росток. Капители на колоннах густо и красиво оплетены узорами листвы ростка. Именно этот человек и есть настоящий высший маг, ничуть не интересующийся оружием, преданный делу оберегания жизни от натиска злого рока засухи и камнепада нелепых случайностей.

День вызрел, теперь и листва узора пронизана светом, значит, легенда в очередной раз рассказана от начала и до конца слушателям, готовым внимать и наблюдать…

Гюнтер улыбнулся. Нечасто удается выкроить время и полюбоваться рельефами. Вполне символично, что ректор решил встречать гостей именно на главной лестнице центральной университетской площади и выбрал интересное время. Тень шпиля башни с часами ползет по двору и вот-вот дотянется до нижней ступени лестницы перед парадными дверями главного здания университета. Идеальная позиция, никакой засветки оптики, никаких бликов. Зато с башни, из тени, просматривается весь двор: внизу еще кипит суета приготовлений к приему; окна двух корпусов, стоящих правее и левее главного здания, уже пусты, дежурные проверили запоры на дверях и убедились в должной пустоте помещений; на крышах замерли скульптурами фигуры снайперов охраны и магов-защитников… Суета во дворе постепенно стихает, натягивается незримая нить нервного, опасливого ожидания. Распахиваются высокие двери, по парадной лестнице спускается дежурный, проверяет укладку ковров, размещение встречающих. Все, кому полагается, заполняют трибуну, студенты встают у колонн. Дежурный покидает парадный ковер и бегом возвращается в холл, двери снова смыкаются. Церемония подготовлена, теперь осталось недолго ждать.

На башне, двумя ярусами ниже занятой Гюнтером площадки, зашуршал отлаженный механизм, распахивая воротца в циферблате старинных часов и выпуская в очередной полет сперва одну белую птицу на тонком стержне-невидимке, затем другую, третью… Если бы не важные гости, сейчас дама с лошадиным лицом повторно привела бы свою группу во двор и рассказала бессмысленные глупости о часах. Мол, башне семь веков, и сперва на ее стенах имелись лишь солнечные часы, но три века назад на восточном фасаде установили циферблат, а пустое нутро башни обрело начинку – механизм, чудо инженерной мысли своего времени, он не содержит ни единого заклинания и обеспечивает исключительную точность хода. Сама же башня олицетворяет немагическую науку, высота ее равна высоте главного здания, а вечером тень башни словно перечеркивает фасад университета, напоминая: далеко не все в мире решают заклинания.

Колокол загудел, обозначая: теперь ровно три часа, послеобеденная благодать, время немного отдохнуть после лекций.

Гюнтер с часами не согласился. Для него ожидание завершено. Внизу, во дворе, маги из службы безопасности во второй раз проверили общий фон местности: на беспокойство и сомнение, на страх и азарт, на предвкушение и неуравновешенность – это работа пси. Стихийщики тоже не теряли времени, заклиная на контроль наличия оружия, опознаваемого по высверку острых металлических кромок, которые ярко и охотно отзываются на запрос, колют обостренные даром шестого чувства глаза. Последняя серия контрольных процедур завершена общими усилиями: проверка на взрывоопасность, спрессованную в невзрачном порохе и выглядящую для магов как темный тяжелый туман.

Двое учеников фон Нардлиха – любимчики с талантом наблюдения удачи – осмотрели окна зданий, двор и небо над ним. Все, что зависело от везения, им откликнулось.

Гюнтер сплел пальцы, сделал несколько движений, массируя кисти руки, словно бы обмывая их. Прикрыл глаза, восстанавливая наилучшую цветность и контрастность зрения. Он готов. Пора убедиться в том, верны ли предварительные расчеты. Сложно работать против магов, не имея даже самой малой толики дара. Но нужно именно так и только так. Даже средней силы стихийщик уже на учете, у него взят слепок личности. Число толковых пси столь ограниченно, что уследить за каждым в стране очень просто. Маги удачи исключительно редки, их знают в лицо даже дети. Нет, нельзя надеяться обрести шестое и тем более седьмое чувство и не утратить незаметность – грозное оружие, забытое и магами и нацией. Для того, кто лишен дара магии, именно незаметность и есть его главное, самое сильное качество, если оставить в стороне логику и информацию, которые – не оружие, а слаженная пара «наводчик – корректор огня». А кто отдает приказы? Так это совсем иной вопрос…

Теперь внешние перчатки, их важно надеть поверх нижних, тончайших. Верхние добыты давно, в другом городе, прежде они принадлежали больному старику, даже не жителю Арьи. Надо быть безумцем, чтобы оставить след личности или отпечаток пота на опасных предметах. Флакон с кислотой выставить и приготовить. Сумка уже открыта, содержимое так уютно, так знакомо чуть поблескивает стеклом.

Вдали зашумели моторы «хорьгов», отчетливо застучали короткими кашляющими толчками мотоциклы сопровождения. Первые два с ходу влетели во двор. Это, само собой, маги личной охраны. Еще пара: стрелки. И еще. Вице-канцлер, по общему убеждению прессы и обывателей, – человек до крайности скромный. Он не требует особой охраны своей персоны и не любит шума. Но каким-то чудом скромник постоянно оказывается на первых полосах газет, отдавая силы на благо страны без отдыха, самозабвенно. Вице-канцлер олицетворяет «партию социалистов и саму нацию». Так теперь пишут все, словно указанные понятия уже слились. Так в точности и пишут, «самозабвенно» – очень модное определение усилий вице-канцлера. Любых. Он – важнейший символ нового времени, точно так же, как оружие нации или маги удачи, готовые оказать помощь армии. Патриотизм некогда, в спокойные времена, был делом личным, идущим от души и почти интимным. Разве можно не любить родину, не ценить отчий дом и не осознавать себя, с гордостью и даже трепетом, частью большого сообщества людей единой культуры, истории? Нельзя. Пока на каждом углу не начнут кричать о долге патриота, вызывая совсем обратную реакцию, – отторжение.

Впрочем, не у всех. Большинство ведь воспринимает крики и шум как развлечение, праздник. И социалисты умеют превратить патриотизм в красивое зрелище. Обывателям кажется, что они зрители, глядящие из окон на парад дураков, которые с ужимками и гримасами шагают по улице. Все молчат и наблюдают, хотя сами уже давно вовлечены и сделались частью действа, бессловесной и серой массой согласившихся. Гюнтер чуть приподнял уголки губ, обозначив улыбку: бравурный праздник и показная скромность – то и другое удобно для его нынешней работы. Легко не выделяться из массы, надо всего лишь молчать и смотреть из окна… Или шагать в общей стройной колонне.

Гюнтер бережно, двумя пальцами, извлек колбу из малого отделения сумки. Плавным движением совместил со стволом и дослал вперед, установил активатор. Герметизировал трубу, вдвинул до упора вторую колбу, проследил, как фиксируется контрольное кольцо. Покосился на трос у стены. Убираться из помещения надо очень быстро. Расчетно – шестнадцать секунд. Дважды в первой серии тренировок он не укладывался. Это единственная слабина в плане.

Между тем протокол встречи исполнялся без срывов. Во дворе чисто и гордо зазвенели усиленные магией трубы и литавры, возвестив о прибытии гостей и выходе ректора из парадных дверей. Иоганн фон Нардлих спустился по коврам до малой трибуны и без спешки, солидно и внятно, сказал положенные слова, затратив время, заранее высчитанное Гюнтером. Одна минута сорок секунд – минимально, этого более чем достаточно, чтобы внести финальную поправку и выверить идеально точно прицел, вращая два маховичка – горизонта и уровня.

Задержав дыхание, Гюнтер погладил кнопку пуска.

Резервуар со сжатым воздухом отдал содержимое. Игла – тончайшая, длинная, состоящая целиком из замороженного магией яда на стержне заточенной проволоки – ушла с едва слышным хлопком. Установка по созданию специальных покрытий стихии воды – это редкий образец обезличенной механистичной магии. Лед хорош вдвойне. Он позволяет навить многослойную точнейшую оболочку, контролируя форму, центровку и развесовку «пули». В силу магического происхождения лед испаряется медленно и только после вскрытия колбы. Наконец, немаловажно и то, что девять десятых массы «пули» переходит в парообразное состояние еще в полете, прочее сразу впитывается и испаряется с кожи и ткани. Уже через семь минут след магии делается ненаблюдаем даже для опытного дознавателя.

Дело завершено: едва заметная проволочка впилась в кожу жертвы. И время покоя иссякло.

Первая и вторая секунды. Вскрыть флакон с кислотой, пролить трубку от конца до конца, одним движением подхватить сумку, выплеснуть остатки из флакона на пол, туда, где стояла сумка.

Третья секунда. Качнуться к канату и кануть вниз, в механизм часов, кажущийся дикой мешаниной деталей, не способной пропустить тело.

Четыре секунды контролируемого беззвучного скольжения по тросу, еще одна – приземление.

Девятая секунда: нанести на кончик троса активатор.

Следующие четыре секунды: сорвать защитный одноразовый комбинезон, свернуть бережно и компактно, не касаясь тканью ничего иного. Теперь снять бахилы, аккуратно переступить в заранее известный свой след. Вещи – в сумку, туда же бросить перчатки. Сумку – в ведро, дно которого закрыто заранее натянутым пакетом для мусора.

Четырнадцатая секунда. Руки в рукава халата. Пока он успевает. Шляпу на глаза пониже, ведро в руки, метелку. Открыть дверь и медленной шаркающей походкой старого Петера-уборщика – вперед, в тень лабораторного корпуса отделения алхимии и немагической химии…

Дверь опустевшей башни без скрипа закрывается за спиной. Шестнадцать секунд. Штатный выход с точки. Не ускоряя шага, надо преодолеть двор, запереть вещи Петера в его кладовке – шляпу, халат, ведро, метелку.

По служебной лестнице подняться на второй этаж. Странно… Никакого шума. Маги-защитники уже должны были понять, что произошло. Почему тихо? Неужели так некстати вмешалась проклятущая низшая удача, благосклонная к тем, кто ее не стоит?.. Слишком часто она уподобляется дешевой шлюшке, улыбающейся просто на шорох денег. Яд не мог оказаться негодным. Нет! В этом для удачи слабины не оставлено…

Лаборатория алхимиков. Все, последний этап работы.

– Гюнтер, ты удручающе пунктуален, – привычно вздохнул профессор Шмидт, то ли одобряя, то ли укоряя. – Три емкости состава «Блиц-12», два пакета с ветошью обтирочной, черновики итогов опытов, семнадцать листков. Проверять будешь?

– Ветошь немагических химиков, один пакет, – без суеты укладывая в печь бумажный пакет, содержащий сумку и прочие вещи, отозвался Гюнтер. Затем он быстро осмотрел прочие пакеты, уже находящиеся там: – Чей это тигель? Без инвентарного номера… И опять короб мусора. Я однажды все же сообщу герру Нардлиху о том, что ваши студенты проносят пиво в лаборатории.

– Гюнтер, я оповещу юношей об угрозе беседы с тобой, – пообещал профессор. – Тигель вот, внесен в графу «прочее». Обязательная очистка от следов реактивов и магии, отрабатываем заказ военных, потому и нет номера. Ты всегда придираешься к мелочам. Как тебя терпит наш святой Иоганн?

Гюнтер прочел акт, кивнул, внес уточнение «тигель серии 7-бис без инвентарного номера» и лишь затем подписался точно напротив своего имени. Отдал лист профессору Шмидту. Тот не глядя нарисовал поверх текста длинную кривую линию, похожую на след движения червяка.

– Зато герру Нардлиху не надо заводить блокнот и напрягать память, – усмехнулся ассистент профессора, закрывая дверцу печи и принимаясь шептать штатное заклинание чистки. – Его блокнот – на двух ногах, еще и говорящий, не всякому ректору так везет, даже если он управляет удачей.

Завершив обработку магией, ассистент включил подачу газа и пропустил искру. Цветок синего пламени беззвучно раскрылся за толстым жаропрочным стеклом. Последний участник штатного и проводимого регулярно списания расходных материалов подписал акт, покосился на помощника ректора:

– Гюнтер, ты слышал, что в субботу следует пить пиво и петь? А еще – назначать свидания девушкам. Они такие… они в юбках ходят, понимаешь?

– Вполне, – кивнул Гюнтер. Он разделил три копии листков, выровнял стопки, сколол скрепками. Первый экземпляр забрал себе. – Я оценил, это была шутка. Неумная. Я наизусть знаю списки тех, кто подавал документы в университет за последние десять лет. И, само собой, в анкетных данных указан пол каждого, есть и фотография. Да приди любая фройлен в брюках и бритая наголо, не перепутаю. У вас вытяжка работает ненадлежащим образом, вот что гораздо важнее заметить вовремя. Я составлю акт. Ремонт за счет деканата. Я предупреждал: вы напрасно позволяете студентам проводить опыты в неурочное время, это недопустимо. У химиков с начала года было два пожара, и третьего – в лабораториях алхимии – я не допущу.

Сложив листок вдвое и еще раз вдвое, Гюнтер убрал бумагу в жесткие корочки для документов и уложил во внутренний карман куртки. Чуть поклонился расстроенному профессору и удалился из лаборатории. Уже закрывая дверь, расслышал намеренно громкий шепот ассистента:

– Он точно не голем? Им бы усилить нашу армию.

– Да, если Гюнтера сбросить на канцелярию врага, можно считать капитуляцию неизбежной, – вздохнул профессор Шмидт. – Одно плохо: они заплатят отступные, и Голем снова объявится тут. Это безнадежно. Герр Иоганн доволен, следовательно, Голем пребудет на своем посту. Лоренц, так что там с вытяжкой? И почему этот герр Брим без малейшей толики магии опознает то, что я замечаю лишь теперь, после его упрека? Какой балбес повесил иллюзию шума, сулема вам в печень…

Гюнтер усмехнулся и зашагал по коридору, щурясь и по привычке рассматривая положение запоров на окнах, отмечая состояние паркета и стен, не без интереса наблюдая за студентами, норовящими скрыться в лабораториях или хотя бы наспех набросить иллюзию незаметности. Скромная должность добровольного помощника ректора, вот и все, чем он располагает. Но за три года удалось привести в относительный порядок хотя бы лабораторные корпуса, на большее он и не рассчитывал. И профессор Шмидт, хотя иногда злится, ценит проделанную работу. Прежде пожары в этом строении были будничным делом, приключались еженедельно. В коридорах держался стойкий запах едких реактивов и мокрой гари, по углам проступала сизая, устойчивая ко всем методам просушки и удаления плесень – неизбежное следствие регулярного применения воды и магии при тушении…

– Курение в аудитории третьего класса пожаробезопасности, – громко сообщил Гюнтер, не поворачивая головы. – Алекс Хиль, штраф сорок талеров, сами внесете в деканат, срок до вторника.

– Но как он мог узнать?! – отчаялся тощий третьекурсник, гася иллюзию стены, за которой пытался переждать визит Голема.

– Ваши успехи в оптике лично я оценил бы неудовлетворительно, – отметил Гюнтер, продолжая мерно шагать по коридору. – Вы изволили создать стену недостаточной плотности и неверной текстуры. К тому же только вы курите этот безобразный табак.

– Гюнтер! – Студент догнал и виновато засопел рядом. – У меня нет сорока талеров. Но я истинный патриот университета, и я отработаю на благо святого Иоганна… Можно?

– Восстановишь вытяжку в пятой лаборатории? – Гюнтер остановился и строго взглянул на просителя. – Два часа даю. И скажи своему никчемному другу: иллюзию шума следует вешать в привязке к динамическому заклинанию контроля помещения. Я подниму документы и уточню его балл по курсу нелинейных взаимодействий второго порядка. Полагаю, пересдача всего курса неизбежна.

За второй иллюзией стены застонали на три голоса. Гюнтер дрогнул уголком губы и глянул в окно. Башню с часами до сих пор никто не пытался осмотреть. Мнение помощника ректора о системе охраны важных лиц страны стало необратимо низким и даже презрительно-участливым. Прошло семнадцать минут! Как и кого маги собираются искать теперь? Пробы воздуха в комнате над часами и те уже не отзовутся на опрос, помещение прекрасно проветривается. От трубы-ствола, изготовленной из тонкой специальной древесины, кислота не оставила ничего. Осколки колбы и ссыпанные кучей линзы оптики, разбившиеся при падении, совсем бессмысленны. Просто потому, что он, Гюнтер Брим, еще не занимался наведением порядка в башне и там пока что имеется немало старья. Там, наконец, изволят прятаться от Голема все прогульщики – химики и алхимики…

Гюнтер дважды стукнул в дверь деканата. Улыбнулся секретарше, уточнил, все ли в порядке с наймом няни для маленькой фройляйн, дочери этой женщины. Забрал папку с бумагами и зашагал дальше. К биологам. Оттуда – в главное здание. Следует признать: на сорок седьмой минуте с момента выстрела Гюнтер уже перестал понимать логику происходящего. Точнее, непроисходящего! Где дознаватели? Где, наконец, собаки, полиция и даже войска?

На площади, уже изрядно затененной лабораторным корпусом и башней с часами, было совершенно пусто. Парадные дорожки лежали на прежних местах, никем не убранные, только это и выдавало непорядок. Гюнтер, огибая ковры и не желая пачкать их, поднялся к тому месту, где недавно стоял фон Нардлих. Пощелкал пальцами, огляделся. Дежурный подошел от дверей и заранее виновато вздохнул, еще не понимая причин недовольства Голема, но уже обозначая неизбежное раскаяние.

– Почему дорожки не выметены? Здесь пыль, тут мусор. Прибывшие составят превратное представление о нашем гостеприимстве.

– Вы не знаете? – удивился дежурный, привыкший к тому, что Голем знает все. – Вице-канцлеру стало плохо. Все отменено, его увезли в госпиталь. Сердечный приступ.

– Почему не предложили место в клинике при факультете медиков? – нахмурился Гюнтер. – Наши врачи лучшее, что есть в этом городе.

– Как вам сказать… – замялся дежурный. – Первым предложил помощь профессор Леммер, но это было сочтено некорректным.

– О да, теперь понимаю. Он не арьянец. Это тонкий момент.

– Даже слишком, если учесть новые времена, – опасливо шепнул дежурный.

– В таком случае распорядитесь убрать дорожки. Метеослужба университета прогнозирует дождь еще до заката. Вероятность семьдесят четыре процента. Это весьма много.

Гюнтер поднялся на ступени, миновал дверь и бегом поднялся в личный кабинет ректора. Можно гарантированно и надежно ввести в заблуждение кого угодно, но герр Нардлих обычно видит несколько больше, чем остальные. И это настораживает.

– Малыш, твоя работа по теории оптимизации геометрии камер сгорания не вполне меня устраивает, – сообщил из недр кабинета голос пожилого мага, опознавшего присутствие помощника, как обычно, издали и наверняка. – Я отметил спорные места. И сходи к стихийщикам. Я подписал твой проект аэродинамической трубы. Это дорого, но ты прав, запас мощности не помешает.

Ректор появился в дверях, когда Гюнтер закончил раскладывать по папкам принесенные бумаги, снабжая их цветными уголками. Иоганн глянул с явным подозрением, пожевал губами и привычно выпятил нижнюю челюсть, демонстрируя сомнения:

– Где ты был в три часа пополудни?

– Вы полагаете, все сердечные приступы в университете происходят по моей вине? Я был у алхимиков, таков план этого дня.

– Да, ты любишь планы. Ты их строишь надежнее, чем я иллюзии и пси-контуры коллективных эмоциональных резонансов. – Ректор отвернулся и ушел к столу. – Гюнтер, сегодня же ты извинишься перед стариком Кюне. Как ты мог написать этот мерзкий донос? Что значит «ненадлежащие условия хранения»? Он понимает в режимах консервации больше, чем любой из иных профессоров и все мы, вместе взятые! Акустика тоже его стихия. У тебя нет и крупицы таланта мага, но ты норовишь поучать даже меня.

– Я надеюсь через год получить степень магистра, теоретика нелинейных стихийных взаимовлияний, герр Нардлих, – напомнил Гюнтер. – И я не писал доноса. Я изложил на бумаге те соображения, которые герр Кюне не пожелал выслушать устно. Я предложил учесть при контроле режимов еще два параметра и указал их роль и способ выявления. Привел выкладки по обоснованию.

– Иногда я чувствую себя достойным прозвища «святой» – когда общаюсь с тобой и проявляю все свое терпение… Изволь извиниться, – сухо и строго повторил ректор. – Выкладки не отменяют вежливости. Правота не перечеркивает уважения к возрасту. И если Кюне почувствует себя худо после беседы с тобой, я тебя отчислю… с вероятностью сто процентов. Это ясно?

– Вполне.

– Голем, я подпишу твой диплом в единственном случае: ты хотя бы попытаешься казаться человеком. – На сей раз упрек звучал явственно. – Сколько можно себя консервировать? Учтя все без исключения параметры, о да.

– Я буду работать над собой, герр Иоганн.

– Именно этого я опасаюсь.

Ректор тяжело вздохнул, забираясь в глубокое кресло и шаря рукой по дополнительному столику в поисках очков. Он имел свои небольшие слабости: например, не уважал оптическую магию и предпочитал ей оправу в массивном рыжем золоте без примесей. Суеверия приписывали таким оправам очков способность немного замедлять утомление глаз. Считывание сведений речевым каналом, трансформирующим буквы в звуки, – пятый уровень стихийной магии, для Нардлиха мелочь – ректор тоже не ценил.

Нашарил любимый тонко отточенный карандаш и сунул в зубы. Покосился на замершего в дверях помощника, готового по первому требованию добавить на столик еще дюжину новых, свежеочиненных.

– Я сгрызаю пять карандашей при прочтении такой работы, – уточнил ректор, изучая первые следы зубов на древесине и взвешивая на ладони черновик соискателя на звание магистра. – Зачем принес больше?

– Может быть, сегодня вы в задумчивости.

Нардлих снова выпятил челюсть и жестом указал на карандашницу, мол, грузи. Повздыхал, бросил попорченный карандаш в дальний угол, ничуть не заботясь о поддержании порядка в кабинете. Взял новый. Неодобрительно пронаблюдал за тем, как помощник подбирает карандаш и нащупывает на ковре сломанный кончик грифеля, способный запачкать ворс.

– Гюнтер, активаторы старения конопляных канатов не всегда хороши для джутовых. Присутствие пеньки, искусственных волокон, пропиток, смол и вовсе меняет характеристики процесса. Я крайне расстроен тем, что столь очевидные вещи неизвестны Голему, который взялся учить старика Кюне. Я назначил для тебя на десятое сентября пересдачу курса теоретической контактной алхимии. Я раздосадован.

– Еще пять карандашей? – Гюнтер опасливо прикрыл дверь, шагнув в кабинет.

– Пять? – Ректор взвился из кресла, пружинисто оперся на стол и заорал во весь голос, явно установив дополнительную защиту от распространения шума: – Ты фанатик и идиот! Ты недоумок без сердца и нервов! Кто тебе сказал, что на людей можно охотиться?

– Он не человек, герр Иоганн, – с прежним спокойствием отозвался Гюнтер. – По моему убеждению, именно так. К тому же я не понимаю, что вас так раздражает, я не видел гостя и не имею ни малейшего отношения к происшествию. Не писал на него доносов и не указывал ему на ошибки. Надеюсь, вы все же позволите мне завершить магистерскую работу. Не надо меня пытаться ловить на деталях, герр Иоганн. Нет причин считать меня источником всех бед университета просто потому, что я не верю в удачу. Замечание относительно конопляных канатов совсем для меня непонятно. Что вы имели в виду? Выявлены проблемы на площадке для активного отдыха студентов?

– Иногда я сам сомневаюсь в том, что ты человек, – буркнул ректор, усаживаясь в кресло. – Гюнтер, я не стану на сей раз проверять свои подозрения. Но ты покинешь Дорфурт через год, это мое окончательное решение.

– Как вам будет угодно. Карандашей достаточно?

– Иди. Иначе у меня случится приступ, – поморщился ректор.

Гюнтер поклонился и покинул кабинет, вполне довольный собой. Веревка, укрепленная в башне часов и обработанная активатором после контролируемого падения с верхней площадки, была из чистого джута. Пропитку Голем делал сам и знал, что не оставил удаче и опыту никаких шансов отыскать следы там, где их нет. Ректор упрекнул наугад, надеясь на неуверенность Голема в своих действиях. Это еще нелепее, чем надеяться на удачу.

В коридоре Гюнтер заметил постороннего, ускорил шаг, нагнал наивно прячущегося в первой попавшейся аудитории чужака.

– Что вас привело в университет, любезный герр Шлом? Неужели «Дорфурт сегодня» заинтересовался большой наукой?

– Час назад скончался вице-канцлер, сразу после визита сюда, – прошипел едва слышно репортер. – Герр Брим, как истинный патриот, вы должны сообщить мне роль в этом темном деле предателя Леммера.

– Как истинный патриот, я оберегаю честь и тайну оружия нации, – важно сообщил Гюнтер, крепче перехватывая руку репортера. – И репутацию университета в целом. Я предоставлю вам возможность обсудить подозрения в деканате факультета права. Идемте.

– Но я…

– Да, вы изложите все свои версии. Первая тянет на пять лет изоляции от общества. Но я не специализируюсь в юридических вопросах. Потому мы и идем за консультацией к профессионалам.