Скучно. Глухо. Пусто. Я стою на покрытом осенним лесом обрыве, глядя на окружающую меня красоту. Наверно, красоту. По крайней мере, раньше я вроде любил все это. Осень расцветила укрывающий горы лес золотом и багрянцем, солнце освещает струящуюся далеко под моими ногами голубую змею реки, а с другой стороны скалы, на вершине которой я нахожусь, слышится неумолчный рокот прибоя. Какая банальность!

Интересно, а если прыгнуть вниз, смогу ли я попасть точно в реку? Слегка наклонившись над пропастью, я тщательно оцениваю траекторию возможного полета. Вряд ли удастся. Скорее всего, просто упаду на камни осыпи… Хотя, если оттолкнуться посильнее… может, и получится. Да… А если разбежаться? Размер выступа вроде позволяет.

Вот любопытно. Раньше я, кажется, боялся высоты. По крайней мере, несмотря на свою любовь к горам и природе, вряд ли смог бы вот так, наклонившись, рассматривать расстилающуюся под ногами почти километровую пропасть. А сейчас просто скучно…

— Дэн, не надо! Пожалуйста! — Изящная, но крепкая рука осторожно берет меня за пояс, стараясь оттащить от пропасти. О, вот и Эльга. Что-то в этот раз она подзадержалась.

Красивое, чуть удлиненное одухотворенное лицо, словно вышедшее из-под резца талантливого скульптора эпохи Возрождения. Печальные синие глаза исполнены тревогой. Длинные черные волосы бьются на ветру, и каждое движение прекрасной девушки выражает любовь и сожаление. Когда-то я любил ее. Это я помню хорошо.

— Пшла вон!

К сожалению, оскорбление не сработало, и она не исчезла. Жаль. Раньше помогало. Сейчас вновь придется выслушивать все те же скучные мольбы о любви, прощении и важности жизни. А самое смешное, что на этот раз я вовсе и не собирался прыгать. Так… Просто прикидывал. Разве что мог равновесие потерять, край тут не самый устойчивый. Но это была бы случайность.

— Дэн, я понимаю… Но прошу тебя, не надо! Верни себя! Ты сможешь, надо только стараться!

Ну вот, о чем я говорил.

— Дэн!!! — Она умоляюще смотрит мне в глаза, и слезы текут по ее лицу. Талантливый человек талантлив во всем. Эльга талантлива. В том числе и как актриса.

Ведь можно излечиться! Отданное не вернешь, но можно создать новое! Нужно только захотеть! Ты сможешь. Я помогу тебе, я все сделаю! Пожалуйста, Дэн!

Ложь. Красивая смесь полуправды и откровенной лжи. И, зло ухмыльнувшись, я поправляю ее, приводя произнесенные Эльгой красивые слова в соответствие с правдой жизни:

— Не отданное, а отобранное. Это во-первых.

Я делаю совсем крошечную паузу.

— Вернуть можно.

В доказательство я выпускаю небольшую частичку заполняющей меня серой и скучной пустоты наружу и провожу окруженной ею, словно перчаткой, ладонью перед лицом девушки. Жалобный стон соприкоснувшегося с пустотой воздуха и перепуганные глаза отшатнувшейся Эльги ясно показали, что демонстрация удалась.

— Это во-вторых. — Я втягиваю пустоту назад и отворачиваюсь от дрожащей созидательницы. — А в-третьих, — не глядя на нее, продолжаю я, — возродить можно, только если есть хоть что-то. От пней, оставшихся на месте срубленного леса, могут пойти побеги, и через некоторое время на вырубке вырастет новый лес. Но если те же деревья вырвать с корнем… — Я не стал продолжать аналогию.

Эльга плачет. После происшедшего она вообще много плачет. Интересно, она надеется, что этот поток слез хоть что-то изменит? Если да, то это глупо. Хотя она отнюдь не дура. Если так, то зачем она это делает? Непонятно. Я опять ощущаю легкое любопытство. Это приятно.

— Зачем ты ревешь? — спешу удовлетворить я возникший интерес.

Вместо ответа доносятся лишь всхлипывания. Я хочу вновь повернуться к заинтересовавшей меня своим поведением девушке, но правая нога оскальзывается на неровном крае пропасти, и вместо разворота я начинаю падать вниз. Раздается крик ужаса. Не мой. Страх и чувство самосохранения, как и почти все остальные чувства, с некоторых пор у меня отсутствуют. Это кричит Эльга.

До небольшой каменистой осыпи у подножия скалы я долететь не успел. Воздух уплотнился, превращаясь в мягкие невидимые сети, и аккуратно, но непреклонно потащил меня назад. Вскоре я стоял на том же месте, откуда начал свой короткий полет. Почти на том же. Сейчас край пропасти был огражден высокой, прочной и, как и все остальные творения Эльги, очень изящной хрустальной оградой.

— Дэн… — Задушенно всхлипнув, созидательница пытается меня обнять. — Ты же мог погибнуть.

Я молча пережидаю всплеск ее эмоций. Можно было бы отстраниться, но, как показывает опыт, прикасаясь ко мне, она быстрее приходит в себя. Так что я просто жду, когда она сможет ответить на мой вопрос.

— Дэн, прошу тебя! Не делай так больше! Ведь когда-нибудь я могу и не успеть!

Похоже, пережитый ужас отразился на ее мышлении. Иначе с чего бы подобные речи? Она великолепно знает, что мне нет до этого дела. Успеет она или нет — какая разница? Для меня — никакой. А все остальное меня не волнует тем более.

— Я люблю тебя, Дэн.

Наконец она отстраняется и вытирает слезы. Мгновение — и она вновь прекрасна и обворожительна. Никаких припухлостей вокруг глаз, никакой красноты на лице и размазанной косметики. Да, собственно, и не пользуется она косметикой. Зачем созидательнице, способной легко изменить что угодно, включая и собственное тело, какая-то косметика?

— Я знаю, ты мне не веришь, — продолжает она изрядно надоевшую за множество повторений речь. — Это твое право. Но пойми, я не могла по-другому! Не сумела удержаться. Смотри, каким прекрасным зато получился этот мир. — Поймав мой равнодушный взгляд, она вздохнула и поправилась: — Прости. Ты не можешь. Но постарайся оценить хоть логически — логика ведь у тебя осталась, — как все соразмерно и правильно. Люди добры и благородны, эльфы прекрасны и изящны, гномы трудолюбивы и упорны. Наш мир идеален!

— Идеален, — согласился я. Глупо спорить с правдой. И добавил: — А твоим словам о любви я, разумеется, не верю. Насчет веры — это к зелотам. Она, кажется, досталась именно им. Меня тогда колесовали. А, нет, колесование было перед этим, у дриад. Им отошли жалость и милосердие. А зелоты меня всего лишь сожгли. Да, точно помню, вера — это огонь. А насчет любви, то опять-таки ты знаешь, где ее искать. Живучая вещь любовь — три дня мучился… Да, помню-помню…

Эльга вздрогнула и закрыла лицо руками, не в силах ничего ответить на справедливое обвинение. Я с любопытством следил за ее реакцией. Каждый раз, когда она, забывшись, упоминает о том, чего я лишился по ее вине, я старательно напоминаю ей об этом. Не из злобы — с этим чувством у меня тоже напряженно (орки хоть и не пожадничали — всего лишь вспоротый живот, так что кое-какие остатки мне сохранить удалось), — однако ее не так уж и много, чтобы простая оговорка могла разбудить ее. Так что… всего лишь любопытство. Уж больно интересно она на подобное реагирует, никогда не удается в точности предсказать ее действия.

Вот и сейчас. Вздрогнув, она с болью посмотрела на меня. А потом с решимостью отчаяния шагнула вперед:

— Ты хочешь отомстить? Да, я виновна, да! Моя жадность, мое стремление к совершенству! Когда я начала создавать свой мир, то мне захотелось идеала! Сейчас я понимаю, как была глупа… Мне хотелось, чтобы этот мир был прекрасен и совершенен, чтобы он был абсолютом счастья, и я сделала его таким! Он совершенен! Да, тогда я поступила подло по меркам людей, обманув влюбленного в меня мальчишку, чтобы получить необходимые для этого ресурсы. Я отдала этому миру все, что могла, а то, чего не могла, взяла у тебя. Да, я брала не глядя и не думая о последствиях… Тогда я думала, что когда закончу создание, то смогу возродить все что угодно! Чувствовала себя всемогущей и всевластной, была опьянена возможностями… Это моя вина. Так отомсти! Отомсти мне! Убей меня, ты это можешь! Убей и успокойся. Позволь существовать этому миру, позволь ему жить! Ты не веришь мне, что я люблю тебя, но это так! Если не моя жизнь, так, может быть, хоть моя смерть заставит тебя поверить и пробудит твою душу?

— Убить?

Я вновь призвал пустоту. Единственное оружие, которое может убить демиурга. Точнее, конечно, не оружие. Будь это оружием, хоть каким сложным и могущественным, я давным-давно был бы мертв. Ну или нейтрализован каким-нибудь иным способом. У Эльги вполне хватает могущественных родственников, которые, несомненно, не пожалели бы сил, чтобы избавить любимую дочку-внучку-племянницу от опасных для нее последствий «небольшой ошибки». Точнее, даже не ошибки, а неуместного рвения.

Однако пустота вовсе не была оружием. Она просто была. Возникнув в моей душе на месте вырванных с корнем и использованных для строительства этого мира чувств, она самим своим существованием заставляла относиться к требованиям «ничтожного человека» с максимальным уважением и осторожностью.

Собственно, явление, которое я называю пустотой, было известно демиургам и раньше и имело длинное, непроизносимое для человеческого горла название. Впрочем, какая разница, как называть. Пустота она и есть пустота. Она возникает каждый раз, когда демиург, увлекшись и позабыв об осторожности, возьмет у человека больше «строительного материала», чем остается самому донору.

При чем здесь человек? А тут все просто. Создатели миров, демиурги, отнюдь не всемогущи. Точнее, в пределах своего уже созданного мира они действительно почти всесильны. Но это если мир уже создан. Однако в том-то и состоит проблема. Мир без чувств мертв. А отдать собственные чувства невозможно. Точнее, возможно, но это смерть для создающего. Полная, окончательная смерть. Демиург, создающий мир в одиночку, просто растворяется в нем, отдав самого себя. Не могут они создавать миры и объединившись. Впускать кого бы то ни было в свою душу? Позволить кому-то отрезать кусочки своих чувств ради создания его мира? Надолго стать бесчувственным калекой, лишившись возможности создания своего мира, своего единственного шанса на вечность?

Каждый демиург может создать лишь один-единственный мир. Это их цель, их судьба, и даже ради самого родного, самого близкого, самого любимого отказаться от этого они не могут. И потому подобное самопожертвование не для них. Да и, если допустить невозможное, слишком блеклы, слишком слабы их чувства, чтобы, даже вычерпав душу напарника до самого донышка, кому-нибудь удалось построить хороший, качественный, живой мир.

И потому они используют другой путь. И служат им для этой цели смертные. Особенно люди. Почему-то именно у нас наиболее ярки и сильны так необходимые демиургам эмоции. Как это выглядит? Все очень просто. Когда тебе всего семнадцать, в твоей душе бушует буря эмоций и мечтаний, влюбленность в прекрасную как мечта девушку — это естественно. Влюбленность легко перерастает в любовь, ведь быть идеалом для подростка совсем нетрудно, особенно если его мысли для тебя — открытая книга. А уж новость о том, что твоя любовь не человек, и подкрепленный парой-тройкой небольших чудес рассказ об истинной природе твоей возлюбленной способны и вовсе «сорвать крышу» у впечатлительного, зачитывающегося книгами в жанре фэнтези юноши.

Так что предложение помочь в создании нового мира, мира, где ты будешь одним из двух его владельцев и создателей, где твое могущество будет ограничено одной лишь твоей фантазией, мира, где ты будешь вечно править вместе с той, в которую без памяти влюблен, — такое предложение просто не может встретить отказ. А «честное» предупреждение о том, что подобное строительство отнюдь не безболезненно и что «вдыхать жизнь» в этот мир ты будешь собственными чувствами, собственной любовью, — такие предупреждения от веку оставлялись влюбленными без должного внимания. Зря, между прочим. Очень зря.

Самое смешное, что Эльга не солгала ни в едином слове. Все обещанное я и впрямь получил в самом полном объеме. Вот только недоговоренность… Она хуже, много хуже самого подлого и жестокого обмана.

Мир? Мир — вот он. Я и впрямь один из двух его богов — именно так называют демиурга и его помощника после того, как мир сотворен. Кажется, кто-то из жителей мне даже поклоняется… По крайней мере, не так давно Эльга зачем-то показывала мне какую-то пышную церемонию с моими изображениями в главной роли.

Могущество, ограниченное только моей фантазией? Так и есть. Без вопросов. Уверен, Эльга будет просто счастлива выполнить любое мое пожелание, каким бы оно ни было. Это если даже не считать за могущество заполняющую меня пустоту, способную своим прикосновением уничтожить что и кого угодно. Вот только ни особых фантазий, ни желаний у меня теперь нет. То, что у меня от этих чувств осталось, легко выполнимо при помощи обычных человеческих сил.

Вечно править? Я уже устал отказываться от постоянно навязываемых Эльгой вечной юности и бессмертия. Правда, и тут она смогла выкрутиться. Я проживаю обычную человеческую жизнь. Но мое время течет с иной скоростью, нежели время обитателей этого мира.

Я не знаю, как она это сделала. Наверно, просто очередное чудо из тех, что доступны демиургам в созданных ими мирах. Не так давно это заинтересовало меня, пробив корку равнодушия, покрывшую сердце, и я даже попробовал разобраться. Для меня время течет обычно. Осень сменяет лето, затем наступает зима, затем начинается капель весны… Все как положено, и я не вижу подвоха. При желании я легко могу пообщаться с любым из населяющих наш мир разумных существ, и то время, пока мы общаемся, бежит для нас с одинаковой скоростью. Но за два прошедших здесь для меня года у наших созданий миновало уже двадцать тысяч лет.

Впрочем, неважно. Важна лишь причина, по которой меня не выбросили, как отработанный материал, по завершении строительства этого мира. Причина, по которой Эльга и ее сородичи старательно опекают и лечат людей, оплативших своими душами создание новых миров. А причина эта проста: пустота. Та самая пустота, что приходит в души отдавших свои чувства людей. Она стремится заполниться, забрать назад то, что было исторгнуто из нее, и остановить ее можем лишь мы, пустые оболочки некогда полноценных людей. Ведь если пустота наших душ вырвется или будет выпущена — мир, созданный из того, что некогда ее наполняло, погибнет. А гибель своего мира — это самое страшное, что может произойти с демиургом. Впрочем, демиург погибнет тоже. Пустота — она жадная. Если, конечно, можно приписывать это чувство полному отсутствию всех и всяческих чувств. Моя смерть, или потеря сознания, или даже сон — все это немедленно освободит пустоту. И смерть Эльги, да и не только ее, станет неминуема. Хотя способность уставать, нужду во сне я утратил тоже…

Впрочем, обычно все отнюдь не так страшно. Демиурги создали множество миров и продолжают создавать их и дальше, а катастроф с прорывами пустоты было не так уж и много. Пустоту можно заполнить. Достаточно просто во время создания мира не брать все, не вычерпывать колодец души донора до последней капли, и тогда рано или поздно он заполнится снова. От остатков срезанных чувств прорастут новые ветви, вначале тонкими ощущениями, затем все более и более разрастаясь, они заполнят опасную пустоту и восстановят душу.

Особенно хороша для этого любовь. Когда человек чувствует, что его глубоко и искренне любят, ответная любовь растет быстро, вскоре заполняя собой практически всю душу. Вот почему именно это чувство во время создания нового мира берегут особенно тщательно, стараясь использовать как можно меньше и реже, оставляя человеку максимум возможного «на развод». Любовь — хорошее спасение от пустоты. Жаль, что это не мой случай.

Слишком сильно я любил Эльгу. Слишком велико и обильно было это чувство. И она не устояла перед искушением. Ведь мир, построенный с любовью, наиболее прочен, красив, надежен и удобен. И чем больше любви вложено в его сотворение, тем лучше он становится. Зачерпнув любви, она раз за разом брала из этого колодца, черпала не глядя, в полной уверенности, что там еще много. Она ошиблась. Но осознала это, когда было уже слишком поздно. На поле моей души не осталось деревьев, способных к быстрому прорастанию.

Я вспомнил свои сны-галлюцинации, испытываемые во время создания мира. Разум человека не способен постичь утрату чувств, преображая происходящее в то, что он может осознать… Потеря чувств — это смерть. Тем более долгая и мучительная, чем более сильно и глубоко было чувство, чем более долго его черпают. Теряя любовь, я умирал три дня. Ее было слишком много. Кажется, это были феи. Именно их тогда создавала Эльга. С тех пор я старательно избегаю этих нежных, трепетных и прекрасных созданий, полных любви ко всему живому. Слишком плохие ощущения с ними связаны. И пусть в душе у меня пустота, но тело слишком хорошо помнит ту боль, которую я испытывал в своих галлюцинациях.

И вот сейчас Эльга пытается убедить меня, что она готова умереть, лишь бы дать шанс на восстановление. Нет, в принципе ее можно понять. Изображая трепетную и беззаветную любовь, проще всего зародить ответное чувство в душе того, на кого она направлена. Эльга явно надеется, что какие-то ростки, какие-то остатки любви все же уцелели в моей душе, и прикладывает все имеющиеся у нее силы, все свои недюжинные актерские способности, чтобы пробудить их. Может быть, я бы и поверил в ее игру. Но способность верить и доверять у меня тоже убита.

Зелоты. Пренеприятная, я вам скажу, раса. Ну то есть для меня неприятная. Все остальные их как раз-таки очень ценят и уважают. Лучшие доктора и целители, чья упорная вера частенько позволяет им вершить чудеса, в прямом смысле вырывая пациентов из лап смерти.

Ну а я нынче верю только в то, что доказано. И доказательства должны быть абсолютно, стопроцентно несокрушимыми. Особенно если попытка вызвать веру исходит от Эльги.

Она искренне считает, что шанс возродить мою душу все же есть и для этого ей необходимо всего лишь, чтобы я поверил в ее любовь. Возможно, она не так уж и неправа. Эльга умна, и кроме той, первой и единственной, других ошибок я за ней не замечал. Вот только поверить я тоже не в силах. Так она и ходит по замкнутому кругу. Чтобы возродить чувства в моей душе, в том числе веру и доверие, ей надо опереться на любовь, а вырастить любовь без доверия она не может. И хотя прошло уже немало времени, ситуация остается неизменной.

Так оно, скорее всего, и будет тянуться до самой нашей смерти и гибели мира. События почти одновременные. Ну, точнее, вначале умру я — от старости или из-за одной из случайностей, от которых Эльга не сможет или не успеет меня защитить. А потом погибнет она сама вместе со своим миром, уничтоженная вырвавшейся на волю после моей смерти пустотой. Вот такой вот конец света.

Впрочем, она не теряет надежды избежать подобного развития ситуации и изыскивает все новые и новые способы убедить меня в своей любви. Смешно. Ха. Ха. Ха. Не нравится? Как могу, так и смеюсь.

И вот Эльга, кажется, придумала новый способ попытаться доказать мне свою любовь. Странно. Она ведь должна понимать, что я вполне могу исполнить ее желание. Приложив столько сил и терпения — вначале, чтобы убедить меня участвовать в ее проекте, а потом — не освобождать возникшую во мне пустоту немедленно, разом покончив с этой скучной и неприятной процедурой, в которую превратилась моя жизнь, — сейчас она ставит свою собственную теоретически бессмертную жизнь на карту.

— Убить? — переспрашиваю я, поднося окруженную пустотой ладонь к ее груди. В глазах Эльги плещется ужас, но она старательно подавляет инстинктивный порыв отшатнуться.

— Да. — Она часто, но мелко дышит, явно опасаясь, что, вздохнув глубоко, может задеть грудью мою ладонь… точнее, конечно, не ладонь, а окружающую ее пустоту. — Я искала выход. Искала изо всех сил. И не вижу его. Ты не веришь мне и не поверишь, что бы я ни говорила и ни делала. Но знай, просто знай: твои чувства, воплощаясь в создаваемом мной мире, пришли ко мне. Так бывает всегда. Чем больше берешь, тем больше получаешь, в этом и есть секрет любви демиургов к помогавшим им в создании миров людям. Именно это, а не притворство из страха, как предполагаешь ты.

Меня гложет твоя совесть, у меня болит твоя жалость, я люблю тебя твоей же отраженной любовью… И ничего не могу с этим поделать. Ни-че-го, — с горечью произнесла она. — Каждый раз, когда ты игнорируешь очередную грозящую тебе смертельную опасность, — заглядываешь в пропасть, стоя на ненадежном карнизе, ныряешь в кишащую акулами лагуну, устраиваешься на ночевку под старыми, готовыми рухнуть от любого вздоха каменными развалинами, — мое сердце замирает от ужаса, что я могла не успеть. И когда-нибудь так оно и будет. И мир, наше детище, наше создание, погибнет вместе с тобой.

Два года или двадцать тысяч лет я искала выход из этого замкнутого круга, круга веры и любви. И все-таки нашла его. Ты не веришь моим словам. Но сможешь поверить, когда они будут подкреплены моей смертью. И тогда, может быть, ты сможешь возродить свою любовь и станешь хранителем этого мира. А даже если и нет — той жажды жизни, которую ты заберешь у меня, должно хватить, чтобы унять твою тягу к смерти. Да и мое бессмертие и могущество, которое ты получишь вместе со всем остальным, должно затруднить тебе попытки самоубийства. По крайней мере, подобные «случайности» вроде падения со скалы тебя убить не смогут.

Все. Я готова. Рази.

Эльга закончила свою пламенную речь и, выпрямившись, замерла, зажмурившись и даже не дыша. Для нее, как и для любого из демиургов, привыкших в любой ситуации превыше всего ценить собственную жизнь, подобная неподвижность явно стоила больших усилий. Сейчас, когда все ее инстинкты отчаянно требовали немедленного отступления, бегства, телепортации куда-нибудь подальше, сохранение подобной, пусть несколько напряженной и неестественной, неподвижности явно было немалой заслугой.

Несколько секунд, наверняка показавшихся ей вечностью, я также сохранял неподвижность, занятый размышлениями. Предложение Эльги было соблазнительно. Очень соблазнительно. Ее чувства, ее жизнелюбие… Да, они были способны хотя бы частично заполнить терзающую меня пустоту и послужить тем семенем, тем плодородным субстратом, который позволил бы мне возродить свою душу. Но… Что потом? Если я все же смогу взрастить любовь, а Эльги уже не будет? Возродить совесть — чтоб вечно терзаться? И даже не иметь возможности погибнуть, случайно сорвавшись с какой-нибудь горы?

Нет, наверно, я бы все же принял ее предложение, если бы в этот момент передо мной не замаячил иной, пусть слабый, ненадежный, но все же более приемлемый выход. А если даже он и окажется обманкой, то что ж… Всегда можно будет вновь вернуться к ее предложению.

Со вздохом я опустил руку, втягивая пустоту в свое тело. Почуяв исчезновение угрозы, Эльга открыла глаза, с недоверчивой надеждой всматриваясь в мое лицо и не понимая причин моего поступка. Я же молчал, вглядываясь в себя и все более и более радуясь, что не поддался на соблазн простого решения. Тоненький, хрупкий, но тем не менее, несомненно, живой росток доверия медленно поднимался над выжженным полем моей души.

Это ведь так просто. Пустота — она ведь тоже живая. Ложь, предательство, обман — вот питательный субстрат, на котором она растет и плодоносит. И тот клочок пустоты, что я держал у ее сердца, почуяв малейший обман, малейшую недоговоренность в словах созидательницы, не упустил бы возможности немного подрасти. А увеличившись, неминуемо соприкоснулся бы с находившейся от него на расстоянии вздоха Эльгой и не остановился бы, пока не поглотил бы ее полностью. Но этого не произошло. А значит, она не лгала. И это давало шанс. А шанс в таком положении — это много. Очень, очень много.

Похоже, Эльга тоже заметила происходящие перемены. Робкая улыбка появилась на ее губах.

— Ты все же поверил мне? Поверил? Смог? — со страхом и надеждой спросила она, вглядываясь в мое лицо.

Я кивнул ей в ответ, и она буквально вспыхнула от счастья. Наползшая на солнце небольшая тучка исчезла в мгновение ока, на сияющих золотом осенней листвы деревьях распустились цветы и оглушительно заголосили невесть откуда налетевшие соловьи.

Я недовольно поморщился, и гомон немедленно стих.

— Это всего лишь небольшое, очень слабое и легкоуязвимое доверие, — предупредил я разошедшуюся созидательницу. — Ничего большего.

— Я понимаю, — серьезно кивнула она. — Я буду очень осторожна и ничем его не нарушу. Только, Дэн, раз ты стал мне хоть чуть-чуть доверять, можно я тебя спрошу?

Я кивнул, наслаждаясь давно забытым и, как казалось совсем недавно, навсегда потерянным чувством.

— Как ты смог продержаться все это время? Все учебники, все авторитетнейшие, тщательно исследовавшие этот вопрос демиурги сходятся в одном: человек, полностью потерявший чувства, в принципе не может сдержать пустоту. Но ты держался целых два года! Как, за счет чего? Каким чудом ты удержался? Мне просто очень любопытно! — Она сделала жалостливо-умоляющее лицо, искоса поглядывая на меня.

Несколько секунд я размышлял над ее вопросом, но распустившийся в моей душе робкий росток требовал ответить на него, ответить правдиво и полностью, и я решил подчиниться этому требованию.

— Все просто. Когда вырублены деревья, остается трава. Низкая, почти незаметная, но упорная и живучая трава с длинными корневищами, способная прорасти, как ее ни выкорчевывай, и выдержать любые испытания. Трава, которая есть у любого человека или демиурга. И твой вопрос тому подтверждение. Любопытство. Вот ответ. Мне было просто любопытно.

— М-да… — грустно улыбнулась Эльга. — Не самая плохая основа для мира. Рассказать кому, что идеальный мир, мир, созданный с любовью, столько времени держался на простом любопытстве, так ведь никто не поверит.

— И пусть не верят. — Я безразлично пожал плечами. — Какая разница?

— И впрямь, — согласно кивнула Эльга. — Ровным счетом никакой. Основа как основа. Получше многих будет, пожалуй. Вон сколько продержалась! — И снова радостно заулыбалась.