В кафе девушка попросила заказать ей томатный сок, похожий, по ее утверждению, на кровь. Особенно если посолить.

Бобрище, заказав все виды имеющихся в ассортименте пирожных и десертов и попивая джин из мстительного стремления выпить в Москве все лондонское, пустился в светскую беседу:

– Ну так что исповедуете? Какова, так сказать, идеология?

– Какая еще на фиг идеология? – удивилась девушка, уписывая тирамису. – Мы ж субкультура, а не партия. Нет никакой идеологии.

– А что есть? В смысле идентификации…

Девушка посмотрела на сокольничего с подозрением.

– Ну одни тупо прутся от музла, другие – от экипировки.

– Ага. Понял. А ты? Ты от чего прешься?

– Я – другое дело. Меня влечет романтика смерти. Такие у нас тоже есть. Я вампиров люблю. И во мне есть ангст, – сказала девушка-гот со значением.

– А вампиров любить – это, мне кажется, уже не в тренде. Старо.

– Не старо, не ново. Вампиры – это классика! – уверенно заявила девушка.

– Кто бы мог подумать! – обрадовался польщенный сокольничий. – А собачка твоя? У нее тоже есть этот… ангст?

– Не знаю. Но мысли о суициде ей точно чужды.

– А тебе?

– Я размышляю об этом иногда. Но – абстрактно. Что-то не нравится мне этот томатный сок… – заметила она, поморщившись.

– Пей, пока он не свернулся, – засмеялся Бобрище.

– На кладбище пойдем ночью? – понизив голос, спросила девушка.

– Это еще зачем? – ужаснулся Бобрище. – Я покойников боюсь. Говорят, они ночью из могил встают и воют.

Девушка недоверчиво посмотрела на Бобрище.

– Я ж не гот! – объяснил он. – Я смерти не поклоняюсь. Кстати, а подружка у тебя есть? Мой друг тоже хочет себе девушку-гота с собачкой.

Девушка, покопавшись в черном чешуйчатом клатче, достала телефон.

– Марта, у тебя есть собачка? – спросила она абонента. – Жаль. Тогда ты крупно пролетаешь.

Обзвонив еще пяток подружек, готическая красавица наконец нашла искомое.

– Есть одна со шпицем, – доложила она сокольничему, – правда, он не гот. Но она его покрасит и пирсингует, пока родители в отъезде.

А в это время Уар бороздил Москву без всякой цели. Ему не сиделось дома, потому что там одолевали его тяжелые, как церковные врата, мысли. Он сбежал от них, но мысли пустились в погоню.

Куда бы он ни сворачивал, над ним нависала «Башня 2000» Москва-Сити. Уару казалось, что Москва, утрачивая былую разудалую женскую натуру, превращается в город-гермафродит, восставая архитектурными фаллосами и являя истинный смысл понятия единства и борьбы противоположностей. «На высокой башне много печального ветра», вспомнил он. И в каждой чудилась ему плененная царевна. Ему вдруг захотелось заточить себя в башню. Да, в ту самую – из слоновой кости, которая превращает изгнанника в избранника. Он набрал номер научного департамента холдинга ЗАО МОСКВА и велел предоставить ему в срочном порядке сведения о численности популяции слонов на планете. Идея стоила жертв. Башня должна вознестись над городом так высоко, чтобы с нее стал виден наконец горизонт, а не стены соседних строений. Он очень хотел увидеть границы Москвы, но она расползалась, словно некий ловчила норовил натянуть ее на всю Россию.

Слонов потребуется много, думал царевич. Сонмы слонов. Все, что есть на этой планете. Да, он отдавал себе отчет в том, что это будет грандиозный и немыслимо дорогостоящий проект! Но если гнать слонов в Москву своим ходом, то можно будет сэкономить на транспортных расходах. И ничего, что они загадят по дороге полмира. Можно было бы, конечно, напилить бивней на месте, а мясо гигантов оставить аборигенам. Во всяком случае, это выглядело бы гуманнее. Но что такое гуманизм в сравнении с эпичностью? Мясо аборигены съедят, потом аборигенов съедят львы или другие соседи по эйкумене… Плоть – тленна, а легенды – вечны. Соображения эпичности проекта превосходили гуманитарные с большим отрывом.

Внутренний дуализм царевича не позволял ему простить жестокосердную Москву за то, что она «слезам не верит», но в то же время он любил ее как женщину: отчаянно ревнуя и молясь на нее. А она вдруг восстала, обманчивая, как транссексуал. И он не понимал, что ему теперь со всем этим делать. Или это восстал в ней кто-то другой – новый молодой любовник Москвы, возжелавший довести ее до оргазма? А затем, восторженную и расслабленную, использовать в своих целях? Он продолжал любить ее как женщину и хотел удивить, порадовать развратницу достойным, соразмерным ее пышному телу лингамом из слоновой кости, но ее уже пользовал кто-то другой или она больше не была женщиной. Царевич впадал в отчаяние, но тут же находил, что все эти мысли были, пожалуй, слишком прямолинейны, слишком тестостеронны… Оставалось одно проверенное средство: запереться дома и напиться.

После свидания, проводив девушку, Бобрище поспешил к другу и застал его у окна с фужером в руке. По всему было видно, что друга накрыл отечественный осенний сплин.

– С Бомелием чуть не столкнулся на въезде. Что он у тебя делал? – с тревогой спросил сокольничий, зная, что царевич и аптекарь никогда не были близкими приятелями.

– Печеньки, дурак, с изумрудами привез. Как их есть? Наверное, хотел, чтобы я клыки обломал.

– Это Жу-Жу упражняется в гламуре.

– Да и черт с ними! Тут другое. Я с ним поделился своими опасениями относительно торчащих башен, а он сказал, что это наш строительный департамент холдинга ЗАО МОСКВА их заказывает. Представляешь? А я-то думал… я-то опасался, что это чьи-то чужие линга… башни, а это, оказывается, – наши… ПРА-напорные. Они уже набиты органикой и деньгами по самые макушки. ПРА качать будем…

– Ну так, значит, все хорошо? – Бобрище с некоторым беспокойством заглядывал другу в глаза. – Я, правда, ничего не понял… Так что печеньки?

– Понимаешь, – царевич взял со стола нелепый и подозрительный десерт, – есть какие-то отличия между мыслью, сказанным словом и тем, что имеет место быть. Дельта. Сухой остаток. Дефект массы.

– Человек так устроен, – вздохнул Бобрище.

– А ты его вскрывал? – разозлился Уар, качнувшись на уже нетвердых ногах.

– Конечно, все одинаковые, один ты – уникальный перец, – проворчал Бобрище, покосившись на пустую бутылку Remy Martin.

– Да, внезапно пьян… – без всякого чувства вины признался царевич. – Знаешь, иногда мне кажется, что жизнь не то чтобы говно, но занят я не тем…

– …сказал один вампир другому. Прикинь? – хмыкнул сокольничий, но понял, что царевичу не до шуток, и устыдился. – А чем бы ты хотел заниматься?

– Если я пойму это, других вопросов у меня не будет.

– Ну ты это… ты не грусти… – Бобрище положил свою могучую лапу на плечо друга. – Я нашел тебе нескучное занятие. Это тебя развлечет. На некоторое время…

– А потом?

– Потом еще что-нибудь придумаем.

– Надолго ли? У нас с тобой такое длинное, такое бесконечное «потом»… Ты знаешь, меня ведь никто никогда не любил. И я их пил. Надрывно, захлебываясь, мстя им за нелюбовь. А теперь я и сам утратил эту способность – любить. Наверное, она не рассчитана на такой долгий срок эксплуатации. Износилась.

Бобрище, далекий от столь хрупких чувств и тонких переживаний, смущенный откровениями друга, вертел в руках очередную бутылку.

– А ты хотел, чтобы они позволяли тебе пить себя из большой любви? – спросил он деликатно. – Вот тогда бы ты их залюбил до полного всасывания…

– Не мучь меня. Я и сам не знаю, чего хочу. Ну что ты на меня смотришь? Наливай! Или дай я сам. – Уар разлил коньяк по фужерам, расплескав половину. – И что за наказание – наши ледяные руки?..

Бобрище вдруг вспомнил, что у друга сегодня день рождения, и по-настоящему испугался. Он понял, что царевич в этот момент решает ежегодный мучительный вопрос: уйти или остаться. «Да что ж ему не живется-то? – недоумевал сокольничий. – И хорош, и богат, и родовит, а поди ж ты…»

– Послушай, я нашел тех, кто будет давать себя пить по любви, – поспешил утешить царевича сокольничий и увидел обращенный к нему взгляд друга, исполненный нежности и печали. Не вынеся распиравших грудь чувств, Бобрище отвел глаза, подозрительно хрюкнул над фужером, уронил что-то со стола и полез поднимать.

В этот момент встрепенулся телефон царевича.

– Докладываю, – заговорила трубка специальным офисным голосом, который отрабатывался на многочисленных тренингах и мастер-классах, – на данный момент на Земле живет от тридцати до пятидесяти тысяч азиатских слонов. Во всей Азии насчитывается около тринадцати тысяч рабочих слонов, а в самой Индии имеется всего лишь пять тысяч одомашненных слонов. Вам какие конкретно нужны? Одомашненные или дикие?

– Вы что там, спятили?! – обиделся Уар. – Какие к черту слоны?

– Э-э-э… а в Африке – около двухсот пятидесяти тысяч… Есть кустарниковые, а есть саванные… Каких предпочитаете?..

– Идите к дьяволу с вашими слонами!.. – закричал царевич и швырнул в сердцах трубку. Ну всё сегодня было против него! Решительно всё! Он оглянулся на друга в поисках поддержки. Но тот по-прежнему сидел под столом, похрюкивая, но теперь уже как-то неделикатно.

Оставшись в одиночестве, Уар полез в Сеть в поисках информации о новых знакомцах сокольничего. Таковых оказалась чертова уйма. Открыв один из форумов, он обнаружил в нем близкую сердцу и радующую глаз фиолетовость бэкграунда и углубился в изучение контента. Чем дальше читал царевич ленивую перебранку готов, тем лучше представлял их. Тем роднее и ближе они казались ему.

«Вот у меня, например, никого нет, – писал, как Уару казалось, молодой человек с трагическим выражением лица, непременно трагическим! – Где мне найти тепло?»

Ах, как близок был Уару мучивший юношу вопрос! Он и сам хотел найти на него ответ.

«В крематории», – ответил другой, бестрепетный.

«Ну и сцуко же ты, Кролик», – без лишних эмоций констатировал третий.

«А что такого? Нагнетаю депресняк. Издевательства над готом делают его еще более депрессивным. То есть – тру. Так что все в порядке. И Кролик – не сцуко, Кролик – циничный и озабоченный тру», – объяснялся персонаж под ником Кролик.

«А как это у тебя никого нет? Куда ты их дел? Убил и съел?»

«Да настоящих друзей и не бывает. Каждый, кто к тебе приближается, старается поживиться твоим теплом. Есть только паршивая жизнь, в которой проще согреться в одиночку. И вечное разочарование смерти…»

У царевича дрогнула кисть руки на мышке и заныло за грудиной. Этот трагический персонаж словно озвучил давно мучившие его самого мысли и чувства. Да, он не уходил лишь потому, что боялся разочароваться в смерти. И он очень хотел поживиться чьим-нибудь теплом. Ему жизненно необходимо было, чтобы его согрели…

«Ты че такой серьезный?» – выразил обеспокоенность гот с ником Мефисто.

«На гопоту вчера нарвался. Вид им мой не понравился…»

«А как ты одет был?»

«Да вполне обыкновенно: джинсы, гады, ошейник, пирсинг… Я ж не панк какой-нибудь… Мы же – мирные, если к нам не лезут, то и мы никого не трогаем…»

«А за что ты обычно трогаешь?» – поинтересовался Кролик.

«У меня нож есть. Я даже зимой хожу расстегнутым для быстрого доступа к оружию. Поэтому часто болею…»

«Ну и зачем ты в готы пошел?»

«Силу воли тренировать. Готика, по-моему, самое сложное в материальном субъективном мире, поэтому я в ней…»

«Ну ты вштырил…»

«Умные гопники давно пошли в нелегальные бизнесы посерьезней и теперь делают что-то нехорошее исключительно из-за серьезных денег…»

«Это – прежние. А уже новое быдло народилось. Проходу не дают. Да и тетки с дядьками не лучше. Пройти мимо без замечаний не могут».

«Да уж знаю, на своей шкуре испытала, – писала девушка, – летом, когда я готела, эти… ничего не представляющие из себя существа меня на работу не взяли из-за того, что я пришла на собеседование в черных кожаных шортиках, топе, гольфах в сетку и на платформе… Такие интересные, мне в жару в плащ надо было, что ли, наряжаться?..»

Какие же они, право, трогательные, умилялся царевич, ощущая в себе ускоряющиеся токи и обильное слюноотделение.