Новая элитная московская плоть породила молодняк усовершенствованного образца: так называемый продвинутый. Выучившись за границей, молодые люди возвращались в Москву и становились Руководителями Проектов. И хотя многие из них были в своих заграничных учебных заведениях двоечниками, это никак не умаляло их апломба на родине. Вернувшись с чужбины в Москву, они вдруг подпадали под влекущее настроение ее готики, ранее, до отъезда, ими не замеченной или не узнанной, и вечерами они преображались. Их влекло изысканное извращение ролевых игр. Дорогих ролевых игр. Днем они «пили кровь» из подчиненного им персонала своих компаний, а вечерами мечтали делать это медленно, печально и по-настоящему. Но не решались. И если первые готы в Москве появились когда-то от скуки, невостребованности и заброшенности, то теперешнее поколение – от сытости. Обросли «готишными» подружками, придававшими тусовке пикантность. Случайно прибившийся к ним «гот по убеждению» обречен был на унизительное положение «поверившего народа». Большую часть рабочего времени отнимали у Руководителей Проектов отчеты перед нанимателями, поэтому досуг они любили за его безотчетность.

Однажды, нежно-ясным осенним днем, когда город стал на один слой прозрачней, сокольничему послышался в воздухе тоненький звон, и тотчас явлена ему была нереально прекрасная картина: навстречу брела мертвенно-бледная девушка, богато декорированная пирсингом, в длинном черном пальто, перехваченном в талии замшевым поясом с пряжкой в виде черепа. Смоляные волосы рассыпались по плечам, на груди бряцали металлические аксессуары. Образ мрачный и печальный дополняли черные шнурованные сапоги. Черная лохматая собачка бежала на поводке, чуть обгоняя хозяйку. Обе были в шипованных ошейниках.

Поскольку тротуар Старосадского переулка узковат, а ошеломленный сокольничий залип на месте, девушка остановилась перед ним и подняла глаза на ротозея, адресуя ему свой немой вопрос. Бобрище, придя в себя, даже не подумал посторониться. Собачка завыла.

– Богиня! – выразил нахлынувший восторг Бобрище. – Будьте моей! – не стал он терять времени на политес.

– Фигасе – темпы… – застенчиво потупилась девушка, сняв наушники, из которых до Бобрище донесся лязг металла.

– А вы – кто? – млея от восторга, спросил сокольничий.

– Я – гот, – уверенно ответила девушка и, посмотрев на собачку, добавила: – мы – готы!

Сокольничий вспомнил, что в одном из внутренних дворов Ивановской горки, известной обилием храмов, где однажды ему случилось разворачиваться, притаился GOTHSHOP. И вот оно – прекрасное создание, экипированное амуницией из того шопа! Даже два создания. В этот момент собачка дотрусила до неподвижного Бобрища и, задрав ногу, справила нужду на его брючину.

Девушка была начитанной. Она понимала тайные знаки и поведение животных. «Да он – неживой!» – пронеслось в ее голове. Собачки не писают на живых людей! Девушка присмотрелась к трясущему ногой парню и увидела его бледность, натуральную, а не наведенную макияжем. Ей захотелось убежать, но любопытство пересилило. Встретить вампира ясным днем на Солянке – это совсем не то, что ночью на кладбище. К тому же он так мило дрыгал ногой, что выглядел совершенно безобидным. Ее абстрактное пристрастие обрело вдруг реальное воплощение. «Вот наши офигеют!» – подумала она.

Бобрище осознал, что в таком, подмоченном, виде приглашать в кафе девушку-гота как бы ни комильфо. А потерять – никак нельзя. Он наметанным глазом оценил обстановку: сумочки нет, в руке – ключи. Значит, она живет где-то неподалеку.

– Я вас найду, – уверенно пообещал сокольничий и ринулся к своей машине.

Девушка проводила его заинтригованным взглядом.

Поздним вечером Бобрище ввалился в апартаменты Уара, и в тот же момент рант его ботинка был пригвожден к паркету дамасским клинком. Приятель развлекался.

– Водки! – в эйфории потребовал сокольничий и, выдернув клинок, упал в широкое разлапистое кресло.

– Сколько можно пить? – недовольно проворчал Уар, наливая другу из запотевшего графинчика.

– С тех пор как я стал бессмертным, я понял, что от водки не умру. Так что сколько тебе не жалко, столько и выпью. Чисто сахар в крови разбавить. Сладко мне чересчур.

– Ну как знаешь. Лангфельд вон тоже так подумал, а умудрился даже мастерство пропить.

– А зачем ему теперь его мастерство? Он на ворованные ирландские исторические ценности и утаенные комсомольские взносы сможет до конца времен жить.

– Сможет, – согласился Уар. – Только при неудачном раскладе – в тюрьме. Как Большой Никитос. Воруют все, но наказывают кого-то одного – показательно. Причем обязательно того, кто не поделился. Да и не живет он на них. Разочаровался, видать.

Уар звякнул колокольчиком, и лакей Большого Никитоса, вышколенный столетиями и взятый Уаром в дом после посадки его хозяина, вмиг сервировал закуску. Смертной прислуге царевич не доверял, а Епифан из партийных тенет так и не вернулся. Он пробовал на вкус партии, одну за другой, и находил в этом свои выгоды и развлечения.

– Я встретил девушку! – поделился радостью Бобрище, гоняя оливку вилкой по тарелке.

– «Полумесяцем бровь»?

– Хуже! То есть лучше! Она – гот. И собака у нее – гот. Брюки мне обоссал, паршивец! – Сокольничий счастливо засмеялся.

– Что это значит – гот?

– Молодняк с жиру бесится. У них даже форумы свои есть в Сети. Я узнавал. Смерти поклоняются. Нас уважают. Фаны!

– Извращенцы, что ли?

– Не больше, чем мы с тобой. Завтра пойду ее выслеживать и загонять. В кафе приглашу.

– Слушай, дружище, а подружки у нее нет? С собачкой-готом.

– Я спрошу. Обязательно должна быть. Они ж не для себя, они ж друг для друга – готы.