ГЛАВА 4
Ты судьбу в монахини постриг,
Смейся ей в лицо просто.
У кого – свой личный материк,
Ну а у кого – остров.
В. Высоцкий.
Вот это и называется – все наперекосяк.
Настя не отказывалась покидать остров, просто говорила: да-да, вот сейчас помогу котику укрытие устроить, вот только положу туда рыбки копченой со скатерти, вот только Дымку поймаю, пока Баюн остальных в нору уталкивает…
И практически минуты нет свободной, чтобы обхватить ее за талию и насильно надеть кольцо.
Обескураженный неудачей Рудя был хмур и рвался в бой, и мне пришлось его взять на вылазку к берегу.
Эта вылазка чуть не стала последней в нашей жизни.
Браслет я взял себе, хотя пользы от него уже не предвиделось. Месяц, вырвавшись из плена облаков, осветил невеселую картину. На месте терема дымились развалины. Драккары и шлюпки подошли к самому берегу, но перед высадкой ван Хельсинг провел артобстрел.
Пророкотал главный калибр «Левиафана». Вторым отделением концерта разрядились три десятка «коротышек» – их изобретательно поставили передками на бухты тросов, на колодки, бревна – что подвернулось – максимально задирая дула для увеличения дальности стрельбы.
Субтропический лес наполнился гулом и визгом. Картечь и ядра вырубили широкие просеки в прибрежных зарослях. Содрогнулись кипарисы, сбрасывая мягкие иголки, со скрипом и стоном подломились несколько пальм и упали, отчаянно, как руками, размахивая широкими листьями. Где-то за спинами рванули четыре бомбы.
То, что мы уцелели в этом аду, должно было с лихвой исчерпать лимит чудес на ближайший месяц. Прямо на нас рухнул пирамидальный тополь. Мы едва успели откатиться, и по моей спине хлестнули только концы ветвей.
Пока я выбрался из-под тополя, а Рудя из-под меня, волна захватчиков выплеснулась на берег.
Их было несколько сотен. Разношерстная толпа псевдовикингов, во многом похожая на своих воинственных духовных предков, но уже не брезгующая луками и даже огнестрельным оружием. Я представил себе, как эта орда выкатывается на пристани где-нибудь на германском или французском побережье, и подумал, что понимаю, почему стало возможным «возрождение» старой веры и даже старого наречия. Покуда они остаются символами силы, их будут хранить. А озверевшая орда морских разбойников – несомненно, сила.
Конечно, вера и наречие тут никакой роли не могут играть. Но будут играть – покуда сами викинги верят, что именно они сплачивают их.
А по большому счету – покуда Заллусы и Черноморы позволяют им безнаказанно бесноваться.
Но теперь приходит время, когда новая сила сметет их с лика морей – и псевдовикинги чувствуют ее приближение и оттого еще больше звереют, оттого все более искренним становится бешенство их берсерков. Ах, как нужна им победа! Ах, как важно им показать свою полезность – только не оставляйте их без покровительства, только позвольте и дальше тешиться снимающими проблему совести сказками о Вальгалле! Только позвольте как прежде, как всегда – жить за шорами удачно подвернувшегося мифа и крушить, убивать, насиловать, убивать, грабить и снова и снова убивать, и ныне, и присно, и во веки веков…
Ах, Платоша, мягкая душа, и этих-то двуногих зверей в человеческой шкуре – в шкуре, содранной с сотен убитых, – ты считал за людей? Так ты их, должно быть, не видел. Вот они – настоящие. Не тогда, когда они, сытые и довольные жизнью, позволяют себе игру в «старые порядки», а только такие – с пеной на губах, с огнем в глазах, со злобой в сердце…
Дисциплинированные голландцы, едва очутившись на берегу, сдернули со спин ружья и дали залп по зарослям. Ружья, короткие, но слоновьего калибра, исторгли рои картечи. Викинги нескладно добавили кто из чего, лучники выпустили в белый свет – точнее, в темную ночь – по нескольку стрел.
Голландцы закинули ружья обратно и плотной гурьбой бросились в сторону терема, на ходу обнажая сабли и пистолеты – это уже на случай ближнего боя.
– Сними невидимку и посмотри, видно ли у меня в лапах копье, – попросил я Рудю.
– Видно, – ответил он и опять нахлобучил шапку на голову. И вдруг снова сорвал ее. – Видно!
– Естественно, – отозвался я, рассматривая агрессоров.
– Все видно! – трагическим шепотом пояснил Рудя.
Я опустил глаза и убедился, что он прав: собственные лапы и туловище уже не казались мне прозрачными тенями.
– Надень-ка свою шапку, – попросил я рыцаря и был вынужден признать: – Невидимки больше не действуют. Паршиво это…
Половина викингов устремилась за голландцами, остальные рассеялись по окрестным зарослям, видимо, имея команду занять ключевые высоты, или что там у них ценится с тактической точки зрения. Небольшая группа в дюжину особей как раз бежала в нашу сторону, наугад тыча копьями в кусты.
– Что будем делать? – спросил Рудя.
– А что нам остается? Тихо уже не уйдем, все равно заметят. Хотя бы пугнуть их нужно. Да и потом, уж очень резво они взялись за дело, если сразу не настроить на серьезный лад, совсем страх потеряют…
Нам повезло – мы до последнего момента пролежали около упавшего тополя. Лишь когда викинги оказались в двух шагах, я поднялся и, действуя копьем как палкой, отправил двоих халландцев в глубокий нокаут. Третьего проткнул насквозь, и дымящийся наконечник, выйдя из спины противника, вонзился в следующего, а когда я потянул оружие назад, ратовище сломалось. Я шарахнул обломком еще одного, превращая лакированное дерево в щепы. Копье Заллуса перестало существовать, если в нем и была сокрыта магия, теперь это уже не имело значения.
Может, хоть это заставит Заллуса почесаться и заглянуть на Радугу?
Мы раскидали отрядик довольно быстро, но остальные халландцы успели подтянуться и устремились к нам со всех сторон. Похоже, я поторопился приписать им отсутствие дисциплины.
Я машинально обратился к браслету и, к удивлению, добился сильного порыва ветра, который, однако, тотчас стих. Черномор оставил нас без магии…
Я подхватил с земли две секиры. Викинги взвыли и нацелили луки и арбалеты, однако я не стал подставляться и метнул их одну за другой, после чего, пригнувшись, устремился вперед.
Секиры свалили двух викингов. Где-то за спиной послышались крики боли – несколько лучников, не утерпев, попытались-таки достать меня, но добились только того, что ранили своих товарищей с другой стороны. Я держался в гуще врагов, щедро раздавая сокрушительные удары, разрывая когтями доспехи.
Несколько раз меня задели, и довольно глубоко. Но не думаю, что викингам пришло бы в голову гордиться такими успехами – слишком дорогой ценой они достались. Без магии меня оставили, да? Без магии – это умно. Но вы не учли, ребята, что я – Чудо-юдо. Что я теперь сам вроде вас – опьянен чувством силы.
Но я гораздо страшнее вас, потому что я защищаюсь. Потому что бешенство охватывает меня не при мысли о возможной потере силы, а от мыслей о Насте, которая до сих пор, наверное, остается с котятами (по большому счету, никому из наших врагов уже не нужными) и того гляди дождется, что ее найдет эта озверелая орда…
Не берусь сказать, о чем думал Рудя. В какой-то момент, вспомнив о нем, я обернулся – и вовремя, успел снести башку одному молодчику, который уже подкрался к рыцарю сзади. Саксонец молча и сосредоточенно рубился прадедовым мечом, крушил ребра викингов краем щита, ставил подножки. Ему тоже досталось, из раны на плече сочилась кровь, но лечебный амулет, что я навязал рыцарю перед вылазкой, должно быть, еще делал свое дело. Рудя был собран и сосредоточен, казалось, он на полном серьезе намерен не останавливаться, пока не перебьет всех непрошеных гостей, и это, конечно, нервировало викингов, заставляя их ошибаться.
Кажется, мы дрались не меньше часа – но на деле-то прошло от силы несколько минут. Потом какой-то шибко умный викинг отозвал своих балбесов, я мы увидели голландцев, которые готовились перестрелять нас из пистолетов.
Командир отряда голландцев отдал приказ, и кольцо врагов распалось, подалось в стороны.
– Вперед! – крикнул я.
Как только мы выпадем с линии между стрелками и основной частью викингов, грянет залп. Тут уж никакого везения не хватит: картечь сделает из нас такое решето, что если у меня, к примеру, и останутся силы дотянуться до склянки с целебным зельем, пока многочисленные раны будут затягиваться, меня кортиками на винегрет покрошат. Поэтому мы бежали, стараясь не отрываться от толпы врагов, одновременно забирая к лесу, к лесу.
Я, впрочем, прекрасно понимал, что в любую секунду командир стрелков может сказать: «Да черт с ними, с викингами, шмаляйте, парни!»
Короче, дело пахнет керосином. Не умеем мы еще к войне готовиться, врага недооцениваем. И что теперь? Голландцы вот хорошо снарядились: кроме ружей у каждого через плечо перевязь с четырьмя пистолетами. Четыре залпа… Мысли скачут – на километры за секунду. К лесу, волки! Хотя какие, к черту, волки…
Нас могло спасти только чудо. И… не смейтесь, пожалуйста, но оно произошло.
– Файр-файр! – крикнул голландец-заводила, так мне по крайней мере послышалось, а уточнить потом правильное произношение у того же Руди я как-то не удосужился.
Одновременно с его воплем, а пожалуй, даже за миг до него в отдалении грянули все четыре большие пушки «Левиафана». Кто-то из голландцев целился, кто-то готов был палить наугад – но их отвлек гром орудий. И тут же заворожили новые звуки: рев, свист, шипение, глухой удар…
Невидимая коса рассекла кольцо врагов. Чей-то нечленораздельный крик на миг пронзил мозг, а потом все потонуло в громе разрывов.
Гаубицы «Левиафана» оказались нацелены на берег! Два ядра врезались в гущу викингов справа и слева от нас, еще одно смахнуло двух голландцев по центру стрелковой команды, а последнее, срикошетив от чего-то, ушло за спины халландцев, отрезавших нас с Рудей от леса.
– Ложись! – крикнул я и повалил рыцаря на песок.
От почти единовременного взрыва четырех бомб заложило уши. Краем глаза я видел (не спрашивайте, благодаря какой причуде зрения – ведь лежал-то я носом в песок, ну, может, самую малость повернув голову…), как здоровущего викинга, одного из немногих, чей внешний вид вполне соответствовал представлению об этом воинственном племени, вздернуло в воздух метра на три, не меньше. Еще я видел, как осколки бомбы, не иначе, начиненной картечью, насквозь прошивают тугие кожаные нагрудники и раскалывают вязкие деревянные щиты. Как… впрочем, что об этом говорить. Четыре бомбы в довольно плотной толпе – это как раз то зрелище, из-за которого в лексиконе цивилизованного человека появились слова «оружие массового поражения».
Горячий осколок выбрил узкую полоску на моей спине, над левой лопаткой. Почему-то мне кажется, именно это ощущение раскаленного шмеля, пролетевшего над кожей, не дало мне забыться.
– Слезь с меня, – прохрипел полузадушенный Рудя.
Но я уже не просто слез – вскочил на ноги и протянул ему лапу.
– Быстрее! К лесу, к лесу!
Секунд пять у нас было, я думаю, не более того. Несколько раз нам выстрелили вслед, но пули и крупная дробь проходили мимо, щелкая по листьям. Двух или трех случившихся среди зарослей викингов я отшвырнул с дороги. Еще один, сущий берсерк, с секирой наизготовку кинулся нам наперерез. Рудя, уйдя от замаха, развалил его мечом от ключицы. Несколько стрел прошили густую, черную в ночи листву, но мы с Рудей уже поняли, что спасены.
Ушли!
Так закончилась наша поистине дурацкая и совершенно бесполезная вылазка. Ну как бесполезная? По очкам-то мы, конечно, им задали перцу, только игра у нас по системе «плей-офф», и очки ничего не решают.
Баюн сказал, что чует над Радугой Темный Покров – так он назвал особый вид волшебства, который, коротко говоря, нейтрализует любую магию. Сперва я чуть было не обрадовался при мысли, что теперь и Черномор не сможет блистать своим искусством, но вспомнил массовую высадку викингов и с горечью подумал, что водоплавающий колдун не так уж в нем и нуждается. Его прихвостни способны банально взять нас числом.
Без магии – как на костылях, даже хуже. Сравнение не такое бездарное, как кажется: костылем, в случае чего, и звездануть можно, а я без магии чувствовал себя голым, слепым, беззащитным – словом, как Плакса, то есть Мягкая лапка полгода назад.
Самобранка еще справлялась со своими обязанностями – но кое-как, ее хватало буквально на хлеб и воду. Погодный браслет был мертв, как приемник с севшими батарейками, а хорошо бы за собой туману нагнать, чтобы вернее сбить погоню. Чутье тоже еле работает – а я-то и не замечал прежде, что ориентируюсь по большей части благодаря какому-то внутреннему радару. Теперь же не мог сказать, есть ли вообще за нами погоня.
И лечащий амулет, как оказалось, бездействовал. Просто в бою Рудя ничего не ощущал. И потом, пока мы пробирались через заросли, молчал, герой, блин. А в километре от убежища потерял сознание. Шел, шел – и вдруг рухнул, как подкошенный. Я перевязал его и влил в рот добрый глоток зелья. Волшебный состав действовал заметно слабее, чем в прошлый раз! Но счастье, что вообще действовал…
Так Рудя и добрался до убежища в отключке, на моей спине. Убежищем, по крайней мере, местом встречи, мы назначили второе по удаленности святилище солнечного божества. Местечко довольно укромное, сразу не найдут. Ну не должны найти…
В святилище теплился костерок, разведенный в жертвеннике, который Настя сняла с треножника и поставила на камни в углу. Разумно – чтобы свет не было видно через окна. Большое окно, глядящее на тропинку, она занавесила моим плащом – я скинул его еще в тереме, перед бегством из-под прицела главного калибра, а она, значит, подобрала и приспособила к делу.
Котята, совестясь шуметь, возились в другом углу, еще на какой-то подстилке, хотя половина и зевала уже так, что страшно было смотреть. Один, кажется, Дымок, примеривался, как бы забраться на узкий карниз, тянувшийся под самой крышей – к нему крепились многочисленные крючья, когда-то, видимо, служившие креплениями для убранства.
Баюн сидел рядом с Настей, а девушка лежала на полу около костра, закрыв лицо руками. Плечи ее судорожно вздрагивали.
То, что она не улетела домой, меня уже ничуть не удивило. Надо как-то вырабатывать командирский тон. Такой, чтоб только рыкнуть, и все вокруг уже знали: не выполнишь – «губа» раем покажется. Но вот ее рыдания удивили.
– Что случилось? – Я подбежал, опустил Рудю рядом с костром и наклонился над девушкой. – Что такое?
Коснулся ее руки – она коротко глянула на меня покрасневшими глазами и дернула плечом, с брезгливостью, что ли? Я не понял.
– Не сейчас, – шепнул мне Баюн.
Не сейчас, так не сейчас. Я не обиделся. Чувствовал себя слишком эмоционально опустошенным, чтобы обижаться. Посмотрел еще раз на повязку Руди – в порядке. Зелье начало наконец-то действовать, саксонца сотрясала памятная с прошлого раза дрожь. Я привалился к стене и закрыл глаза.
Кот подошел ко мне и тихо сказал:
– С вином туго, но хоть воды выпей. На тебе лица нет.
– Естественно!
– Я в хорошем смысле этого слова, – поправился Баюн и сбился: – Тьфу, как ни скажи, бред какой-то получается. Короче, выпей, полегчает.
Только сейчас я заметил расстеленную самобранку с выставленным напоказ необычно бедным ассортиментом.
– Спасибо, хвостатый, что-то не хочется. И не полегчает мне. Боюсь, дорогой самодержец, мы пропали.
– Почему?
Как трудно формулировать очевидные ответы…
– Нам не под силу тягаться с Черномором. Его не видно нигде, но он гасит нашу магию. Ты бы видел, что там творилось, на берегу…
– Жутковато, я знаю.
– Это было, как… стоп, что ты знаешь?
– То, что творилось на берегу.
– Откуда?
В этот момент Настя подняла заплаканное лицо и произнесла столь явную нелепость, что мне даже почудилось, будто я ослышался. Но нет, она и правда внятно, звонко, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, сказала:
– Я этого не хотела! Я не хотела никого убивать! Никого!
– Что ты говоришь, Настена? Ты никого не убила… Что тут происходит?
Она вновь спрятала лицо в ладонях.
– Ты еще не понял? – спросил меня кот, пристально глядя своими большими янтарными глазами.
Кажется, я на Радуге только и слышу этот вопрос. Перелистываю эти записки и убеждаюсь: да, он звучал не то чтобы очень уж часто, но достаточно назойливо, чтобы засесть в печенках.
Господи, а как тут вообще можно о чем-то догадываться, в этой безумной истории, на этом безумном острове? Ведь если на то пошло, я уже приходил к нужной мысли, так почему никто не сказал мне: молодец, правильно, ты выиграл суперигру и суперприз – А-А-АВТОМОБИ-И-И-И-ИЛЬ!!! Передавай привет друзьям и знакомым и шуруй домой. Да хоть бы и без а-а-автомоби-и-и-и-иля – просто знак бы какой, мол, правильно мыслишь… Нет, тишина, и, не получив явных подтверждений правоты своей догадки, я отбросил ее.
Оказалось, зря.
Зря я невнимательно читал Аксакова.
Настя давно уже нашла Сердце острова, почти сразу. Через несколько дней, после того как поселилась на Радуге. И Сердцем действительно был своего рода аленький цветочек. Может быть, когда-то кто-то его так и называл. А может, цветик-семицветик. Настя не просто нашла его, но долгое время даже держала в тереме.
Это был цветок, который мы называли огнецветом. Тот самый, который она сегодня днем высадила на родное место – на склоне горы, на поляне у озера. А зачем?..
– Боялась.
– Чего?
– Тебя!
– ???
– Чудо, ты прости меня, неразумную, да ведь батюшка когда сказал, что ты меня к себе требуешь, я сразу и решила: все, пропала красна девица, кон пришел. Принудит Чудо-юдо страшное, беззаконное, к любови постылой. Говорю отцу: давай придумаем, как чудовище обмануть. А он, душа простая, все о своем да о своем. Мне же молвил: не глупи, дочка, чудовище не обмануть, а выручу я тебя сам, когда время придет. Ну я же упрямая. С той мыслью, как бы от тебя оборониться, и прилетела на остров. Таким мое первое желание стало. Цветочек его и исполнил…
– В смысле… Каким образом?
Настя, уже наплакавшаяся до изнеможения, постепенно приходила в себя и теперь даже слабо улыбнулась:
– Ну… ты на меня даже не смотрел.
– Вот тебе раз! Да я ведь для того и не смотрел, чтобы ты всяких глупостей не думала! Чтобы поняла: ни к чему я тебя принуждать не собираюсь.
– Вот и говорю: прости меня, глупую, что напраслину на тебя возводила. Но ведь желание-то мое исполнилось, о том речь.
– Ну знаешь, если каждое совпадение считать за…
– Это не совпадение, – вставил кот. – Дальше слушай.
– А ты сам давно знаешь? – спросил я у него.
– Не больше часа. Просто сразу все вспомнил и понял.
Понял он… Фантастически понятливый кот! Не то что тупоумное медведеподобное хвостатое чудовище, которому все разжуй да в рот положи, а то он сроду не разберется в таких простых вещах, как чудеса волшебного острова… Ладно, это так, реплики в сторону. Злюсь-то я на себя.
– Цветочек мне во сне приснился. Нашла я его на склоне горы. Это был огнецвет, ну да ты помнишь. С виду простой, а как приглядишься – красоты неописуемой. Даже пожухлый лепесточек один не портил его. Долго я на месте цветок обихаживала, сама не понимая, почему меня так тянет к нему. Жизнь текла, и вскоре стала я подозревать, что не дело мне батюшка сказал, а может, я чего не расслышала. Поверить было трудно… Потом я цветочек вместе с остальными в доме поставила, и он еще пуще расцвел. А потом случай с турками вышел, когда они терем сожгли. Помнишь, ты наутро про сон меня спрашивал? Я тебе не все рассказала…
Мне захотелось тут же заявить: «Да уж, нетрудно было догадаться», но я удержался. Глупость получится, будто коту указываю, что не такой уж я болван. А это, кажется, совершенная неправда…
– Я тогда так удивилась, когда ты спросил, – продолжала Настя. – Мне казалось, раз ты видел начало сна, то должен знать, что было после… В конце мне приснилось, что по радуге я подошла все к тому же цветочку. И он говорит мне: «Я еще живой, ты меня из-под развалин вытащи, спаси меня! Вынесешь на Божий свет – лепесточек сорви, желание загадай, а я уж исполню, ты только спаси меня, так душно тут!» Проснулась я посередь ночи, вся дрожу. Такой невероятный сон – но так правдиво снился. Вот будто бы все наяву. Радуга такая мягкая, упругая, запашистая – свежестью пахнет… Не усидела я, проскользнула мимо вас, побежала к пожарищу и давай его разбирать. Тут память словно застит что – не вспомню, что и как я делала, откуда силы взялись. Когда бревно отвалила – ровно очнулась, и страшно сделалось: не моя сила во мне! Да я ли тут стою? Себя осмотрела, нет, вся вроде бы прежняя. И тут цветочек мне среди гари засветился. Подняла я его, сон припомнила и думаю: чего хотеть? Домой вернуться, дело ясное. Но вспомнила вас, какие вы несчастные сделались, когда терем сгорел. И говорю: пускай у нас, островитян, все будет как в лучшие дни, пускай жизнь ладом идет. Дальше не помню, как в постели очутилась. Сна ни в одном глазу, уже светает. Встала, глядь – ан сажи-то на мне ни пятнышка. Ну думаю, так все привиделось? Оделась, вышла – а терем как новенький стоит! А на цветке один лепесточек пожух.
– Терем и стал новеньким, – добавил Баюн. – Как в лучшие дни, точь-в-точь по-загаданному.
– Так вот почему ты цветок опять на гору вернула? – понял я. – Боялась, что на этот раз он может и не уцелеть?
– Не только, – потупила Настя взор. – Я опять тебя испугалась. Я ведь теперь научилась, мне теперь легко у цветка просить. И подумала: вдруг ты теперь, догадавшись, начнешь от меня чего требовать? Чтобы я огнецвету твои желания загадывала. Прости…
– Ладно, что уж там. Слушай, а почему ты свое желание домой вернуться потом не загадала?
– Когда? Все ведь недавно случилось. А лепесточки сколько можно губить? Они ведь медленно растут, сейчас вот только-только вновь отрос тот, что на мое первое желание завял. Осторожно же надо с цветочком.
– Все равно не понимаю, – сказал я. – А почему, если так хотела вернуться, кольцом не воспользовалась? В последние сутки я тебе, между прочим, только об этом и говорил!
– Экий ты непонятливый, – вздохнул кот. – Кольцо – от тебя, значит, и доверия ему нет.
Так, я спокоен, спокоен. Баюн ведь обидеть меня совсем не хочет, правда? Это не подколка. А если подколка – то, как все закончится, я ему покажу. Я его плавать научу, брассом.
– Вот именно, – согласилась Настя. – Кольца твои, а цветок – только мой. Только когда ты с горы на руках меня нес и вернуться уговаривал, я по-настоящему поняла, что ты со мной по-честному. Ни к чему не станешь приневоливать. Так стыдно сделалось, что я тебя подозревала… Прости меня, Чудо-юдо, прости. И вот подумала: ну как я тебя брошу в опасный час? Тебе ведь помощь нужна. И… помогла.
Она опустила глаза, плечи ее подозрительно вздрогнули. Я притянул девушку к себе лапой, и она спрятала лицо в моей шерсти.
– Я не хотела убивать! Я загадала, чтобы вы с Рудольфом живыми вернулись, и только. Думала, довольно будет остановить как-то викингов, чтобы шагу ступить не смогли по острову, уж тогда и одумаются, и отступятся. А вышло – только кровь и кровь. Так много крови…
– Не плачь, глупышка, ты тут ни при чем. Я думаю, у цветка были свои резоны переиначить твое желание.
– Что? – не поняла Настя.
– «Резоны» в данном случае означает «причины», – пояснил Баюн. – Наш Чудо-юдо почему-то любит иногда изъясняться на французский лад, словно по-русски ему слов недостает.
– Вот именно, свои причины, – кивнул я. – Ведь если Черномор – один из древних обитателей Радуги, то остров помнит его. И, видимо, крепко не любит. Я думаю, Черномор и раньше пытался завладеть островом – едва ли у Радуги остались об этом приятные воспоминания. Так что Цветок сам принял решение истребить гостей.
– Нет, зря ты меня утешаешь, – вздохнула Настя. – Благодарна я тебе, но ты не прав. Остров сам ничего не делает, ему это неинтересно.
Я вспомнил тот сон, в котором увидел себя островом, и не мог не признать: Настя права. Радугу не волновали людские дела, для нее безмолвный разговор со звездами (моими звездами, как сказал бы остров) наполнен большим смыслом, чем вся земная суета.
– Если бы остров сам так решил, – прибавила Настя, – он бы и впрямь всех врагов уничтожил. Всех до единого. Нет, он исполнил мое желание. Беда в том, что желание он исполняет не всякое, а только истинное, что из глубины души. Понимаешь? Значит – я так хотела, я так желала, чтобы враги пали мертвыми. Чтобы кровь их впиталась в песок. Чтобы рвало их на части и на куски резало… Вот что в душе у меня прячется.
Я промолчал, только покрепче обнял девушку, но она больше не плакала. Тихо сказала:
– Никогда ничего больше не буду желать.
– Ну это уж глупости! – воскликнул я. – Знаешь, у каждого человека есть в душе что-то темное. Это нормально, без этого не бывает людей…
– Это НЕнормально! – воскликнула Настя, отодвигаясь от меня. – Я не хочу тьмы в себе! Не хочу желать зла.
– Тьма для того и дана, чтобы от нее избавляться, – философски изрек кот и отошел к своим котятам, которые, угомонившись, сбились в кучу и сладко сопели.
Только эти слова и только это движение – и наш спор угас, не начавшись. И тут еще подал голос Рудя, как оказалось, уже очнувшийся и внимательно слушавший нас:
– Не ошибается тот, кто ничего не делает, но неделание не означает отсутствие греха. Не желать добра – не значит преодолеть зло.
– Кто не бьет по воротам – не забивает голов, – присовокупил и я красочное сравнение. Все уставились на меня, и пришлось добавить: – Потом объясню. А суть все та же: если заботиться только о том, как бы не сделать зла, то и добра никогда не сотворишь.
– Разве это так мало: не делать зла? – помолчав, спросила Настя.
– Смотря для чего, – пожал я плечами. – Конечно, есть люди, от которых большего требовать нельзя. Но разве самому не обидно в таких себя числить? Нет, ты не думай, я тебя убеждаю не для того, чтобы принудить использовать Сердце острова в своих целях. Я никогда и ни к чему тебя не стану принуждать. Решать будешь только ты.
– И просить не станешь? – настороженно полюбопытствовала она.
– Если ты сама не предложишь.
На минуту в капище воцарилась тишина, которую Настя прервала, шумно переведя дыхание и заявив:
– Что вы на меня смотрите? Ну сморозила девка глупость, с кем не бывает? Буду я желать… только прежде подумаю. Крепко подумаю.
Не очень-то я добрый человек. Иногда – совсем недобрый. Вот на эти слова, например, поначалу чуть не разозлился. Крепко думать она собралась, Спиноза в сарафане… Некогда думать-то! Тут гасить надо всех, кто без местной прописки, и дело с концом, а о прочем думать некогда и незачем!
Но, к счастью, роль Чуда-юда не лишила вашего покорного слугу последних мозгов – и, пораскинув ими в более спокойной обстановке, я понял, что Настя права. Совершенно права, а я – полностью неправ, хотя и не успел наглядно продемонстрировать свою неправоту.
Легко сказать: гаси всех, кто… Конкретный признак несуществен, он варьируется от случая к случаю. Вшивые идеологи вроде тех, к числу которых так мечтал в свое время присоединиться мой Рудя, наслушавшись от меня же рассказов о фашизме, легко бросаются подобными словами – и, как правило, абсолютно не склонны отвечать за них. Собственно, никто не склонен отвечать, что указчиков, что исполнителей к ответу можно призвать только одним способом – ответным гашением. Словес не поймут-с.
Но есть же и другие ситуации! Если, скажем, под рукой «Дегтярев», а в глазах рябит от тех же фашистов, не в. ночь будь помянуты, – тут даже обсуждать нечего.
И, наверное, человек, обуянный жаждой не рассуждать, легко способен внушить себе, что он на поле боя. Но если осталась в душе хоть капля… ну, пусть не совести – самоуважения, включай мозги, не прогадаешь.
И что же мы имеем? Нас идут убивать – даже не карать за проступки, хотя бы и неизвестные нам, а убивать без объявления войны и объяснения причин. Это, конечно, дает нам право чувствовать себя в окопе, причем в каком надо.
Но дает ли мне это право требовать от дочери новгородского купца, чтобы она желала зла? Ни в коем случае.
Я оглянулся на Настасью и повторил про себя: ни в коем случае. Такого нельзя требовать в принципе…
И даже если спуститься с философских высот на грешную землю, остается вопрос сугубо практический. Хорошо, положим, Настя решилась извести врагов своим искренним желанием. Конкретно – как это сделать? «Желаю, чтобы все»? Ну за вычетом девушек, рыцарей и тех, кто имеет хвост. Положим, это сработало. На Радуге остается больше тысячи трупов. Куда их все девать? Хоронить – не успеем, задохнемся раньше.
Да, наверное, это я ерничаю. Это от нервов, пошаливают что-то…
Потом можно пожелать, чтобы трупы сами собой перелетели на корабли, а корабли отплыли домой… Ну-ну, и на сколько этак хватит лепестков? То есть ради благого дела, конечно, можно разориться, но…
Вот это я усвоил: цветок выполняет желания искренние, идущие из самых глубин существа человеческого. Что, если на словах у Насти прозвучит одно, а в душе шевельнется другое?
Как Машина Желаний, к которой сталкеры не подходят. Вот чего опасается Настя – и правильно, потому что этот принцип делает исполнение желаний чем-то принципиально непрогнозируемым.
В какую-то минуту я позавидовал Насте, но прошла эта глупая минута, и я остро осознал, как это хорошо, как замечательно, что не на мне лежит груз ответственности за исполнение желаний. Впрочем, радости я недолго предавался, даже устыдился ее, когда заметил, что теперь с легкостью говорю слова «ответственность», «груз», а ведь фактически радуюсь тому, что вся эта тяжесть ложится на плечи Насти, милой моей, заботливой Насти…
Мы покинули капище до зари. Не потому, что кто-то что-то почувствовал, а просто решили перестраховаться. Проснулись вместе с котятами, то есть именно потому, что котята уже пробудились и обнаружили, что Дымок добрался-таки до карниза и теперь ломает голову, как спуститься вниз. Хотя Дымок протестовал, его братья и сестры «вызвали» спасательную службу в моем лице.
Сегодня даже хлеб у скатерти был черствый.
Мы скудно позавтракали, потом собрали вещи. Настя освободила прихваченное при бегстве из терема лукошко и посадила в него котят, после чего мы покинули капище и укрылись в густых зарослях.
– Куда теперь пойдем? – спросил Рудя.
– Баюн, ты же не передавал Черномору, что цветок растет на горе? – обратился я к коту.
– Нет, – ответил тот. – Я ведь только вчера это узнал. Но он в свое время требовал от меня подробное описание острова и, боюсь, сам способен догадаться, что Сердце должно быть связано с горой.
Я припомнил все, что читал в своем мире о сакральном значении ландшафта, и согласился: другого места, чтобы спрятать Сердце, древние боги, наверное, избрать не могли. Хорошо хоть, гора не очень маленькая, за пять минут ее не осмотришь.
– Не так-то просто будет им найти цветок, – не без гордости заметила Настя.
– Так или иначе, а к горе они придут, если уже не пришли, – сказал я. – Вопрос: чего викинги ждут от нас?
– Что мы будем защищать цветок! – воскликнул Руля.
– Но как? – удивился Баюн. – Без магии это самоубийство.
– Вот на это Черномор и рассчитывает, – кивнул я. – Значит, на горе нас ждать не должны.
– Но стоит ли самим лезть в пекло? – усомнился кот.
– А ты думаешь, нам удастся избежать встречи с викингами? Нет, ребята, Черномор в любом случае не оставит нас в живых. Так что я вижу один выход: отступать к горе. И думать. Спрячем где-нибудь котят и посмотрим, что можно сделать.
– И к капищам больше не подходить, – заметил кот, когда мы тронулись в путь.
Я напряг слух и различил позади громкие крики. Но прежде, чем я успел об этом сказать, донесся громкий треск, и все обернулись. Преследователи обнаружили следы нашего пребывания в капище!
Баюн первым сказал:
– Ну что, пошли, ребята?
Рудя молча перекинул на руку щит и зашагал в обратном направлении.
– Вам обязательно нужно геройствовать? – слегка дрогнувшим голосом спросила Настя.
– Надо пугнуть их, – пояснил я. – Слишком близко, могут догнать. Ты вот что, пройди по ручью, чтобы со следа сбить. Где ждать будешь?
– У подножия, – вздохнула она, опустив глаза.
– Хорошо. И не бойся, это же только маленький отряд, а я большой и страшный! Не надо ничего желать, мы сами управимся. Ну иди же!
– Да. Чудо! Вы там поосторожнее…
Она решительно вернула в лукошко Дымка, который, кажется, намеревался последовать за нами, и зашагала к горе. Со стороны капища уже слышалось гудение огня и тянуло дымом.
Мы успели отойти от ночлега метров на двести, но обратный путь показался мне бесконечным. Баюн прочно прописался в разведке. Крупный для кота, он все же ловко и бесшумно ходил по самым густым зарослям, там, куда человеческий взор не проникнуть был не в силах. Мы с Рудей медлили, замирали, крались, а кот скользил от тени к тени и возвращался, коротко сообщая:
– Чисто. Впереди никого. – И вот наконец: – Идут. Двадцать человек. Семь или восемь ружей, три лука и факелы.
Ночное побоище на пляже, кажется, оказало на викингов поистине «магическое» воздействие. Они разом выкинули из головы якобы дедовские заветы о бесконечной отваге, о чести для погибших в бою и проявили отличные способности к дисциплине. Не гурьбой валили, а шли попарно, держа дистанцию.
В числе первых двигался голландец, в котором я узнал одного из приближенных ван Хельсинга. Он явно чувствовал себя неуверенно среди морских разбойников. Однако викинги слушались его как родного папу. Стоило ему, присмотревшись к следам, поднять руку, весь отряд замер, словно окаменел.
– Эй! Кто есть Чуден-юден, виходи бистро-бистро! – крикнул он и помолчал, ожидая ответа. – Ми знайт, что ти тут есть! Виходи с поднят лапи, и ми не будем тебя пуф-пуф!
Мы с Рудей, затаившись в зарослях, переглянулись. Он медленно потянул меч из ножен, но я отрицательно мотнул головой: ученый уже, на заряженные «пуф-пуфы» лезть желания не испытываю.
Жестами показав Руде, чтоб не предпринимал необдуманных действий, я сместился немного влево и, отвернув морду от прогалины, на которой застыли викинги, глухо зарычал. Стволы тут же вскинулись, халландцы завертели головами, пытаясь определить направление. Куда там! Густая субтропическая растительность и влажный воздух глушили звуки.
Стайка пичуг вспорхнула с ветвей неподалеку по другую сторону прогалины. Стволы и стрелы тотчас нацелились туда, а я опять зарычал, только теперь повернул морду направо. Мой рык отразился от деревьев, каждый раз накатывая на викингов с новой стороны. Они неосознанно сбились в кучу. Замешкавшийся голландец с разбегу попытался проскочить в ее центр, но был отторгнут.
– Чуден-юден, сдавай себя! – приказал он опять, но уже совершенно испуганным голосом.
Я решил, что момент настал, поднял с земли ветку и швырнул в кусты слева. Халландцы не обманули моих ожиданий и дали залп. На несколько долгих секунд прогалину заволокло дымом.
Не всегда нужна магия, если хочешь стать невидимым…
Я действовал на вдохновении. Не раздумывая, вылетел из зарослей, нырнул в серо-белое облако пороховых газов, сцапал голландца и метнулся обратно. Пленник слабо пискнул и обвис, однако я на всякий случай зажал ему рот. Не к чести викингов будь сказано, они не сразу заметили отсутствие командира. Дым уже развеялся, а они все топтались на месте, грозя лесу наконечниками стрел и копий.
Но вот один, потом другой подали голоса. В потоке старонорвежского наречия проскакивало имя:
– Ван Дайк!
Голландец шевельнулся, я перехватил его поудобнее и углубился в чащу. Вскоре ко мне присоединились Рудя и Баюн.
– Ловко ты его!
– Как мыша!
Пленный задергался, я разжал ему рот и попросил:
– А ну-ка, поори нечеловеческим голосом.
Голландец вращал глазами и дрожал, однако из горла его вырывалась только какая-то хриплая икота.
– Перевести? – предложил кот.
– Не надо, – сказал я и оскалился, подтягивая перекошенную физиономию голландца поближе.
Это оказалось куда как убедительно. Истошный вопль сотряс округу.
– Будь добр, глянь, как там викинги реагируют, – попросил я кота.
Баюн нырнул в заросли и вскоре вернулся, поводя хвостом, словно пытаясь свить из него кольцо – что у него служило эквивалентом задумчивой улыбки.
– Ну что викинги?
– Не знаю. Нет там никаких викингов. Только ветки качаются.
– Это очень хорошо, – задумчиво произнес я. – Как думаешь, минут пять у нас есть?
– Конечно, – понимающе кивнул кот и вновь направился к прогалине. – Побеседуйте с ним, а я покараулю.
На фиг, не буду больше пленных допрашивать. Сплошная морока и нервотрепка, и страшно неприятно, когда тебя искренне считают способным на любую гадость.
Первым делом я обобрал пленника, сняв с него перевязь с пистолетами, сумку с порохом и пулями, нож, а также отцепив от пояса две нелепо болтавшиеся ручные гранаты – набитые порохом тонкостенные ядра с торчащими фитилями. После чего напустился:
– Кто командует захватом острова? Какова численность отрядов? Отвечай, какой приказ получил ты лично?
Бедняга мелко трясся и мычал что-то нечленораздельное.
– Не придуривайся, я слышал, ты по-русски неплохо шпаришь. Ну говори!
Опять без результата.
– Тебя как, сразу убить или предпочитаешь помучиться? – сменил я тон.
И зря так сделал. Юмора тут все равно никто не оценит (да и в качестве шутки фраза так себе, если честно). Голландец только затрясся сильнее, и в его бормотании я разобрал одно слово. В общем, и нетрудно было разобрать: «нет», кажется, в любом иноевропейском языке узнать можно.
– Что – «нет», дубина? Говори по-человечески!
– Ты неправильно делаешь, – заявил Рудя, отстраняя меня от пленника.
– А ты, значит, спец? – скептически хмыкнул я, однако уступил место. – Ну пожалуйста, мне не жалко.
Рудя и впрямь все делал иначе. Прежде всего он встал в позу, хоть картину рисуй, прокашлялся и заговорил как с трибуны:
– Жалкое ничтожество! Презренный червь! Не надейся, что мы станем марать об тебя благородную сталь и наши руки. Позор своей нации, ты недостоин даже того, чтобы мы утруждали себя взглядом в твою сторону…
Потом он перешел на немецкий, а может, и на голландский, тут различие, по-моему, непринципиальное, во всяком случае, для этого мира и этой эпохи. Впрочем, судя по интонации, содержание речи не особенно изменилось. Рудя вещал, с брезгливой презрительностью кривя губы и лишь изредка снисходя до болезненной полуулыбки, точно ему и впрямь было мучительно общаться со столь низменной тварью.
Ван Дайк искоса поглядывал на меня с явной опаской, но быстро отходил. Сизоватый оттенок лица сменился нормальной бледностью, глаза перестали казаться мутными стекляшками. Вот только не возникло у меня впечатления, что он всерьез проникся осознанием собственного ничтожества.
Ладно, по крайней мере он оправился достаточно, чтобы внятно говорить. Он даже перебил Рудю в середине какого-то особенно уничижительного периода.
Саксонец обернулся ко мне и сказал:
– Представляешь, этот жалкий смерд заявляет, будто является одним из самых богатых людей Брегена-ан-Зе! Как будто деньги могут составить хотя бы долю славы старинного герба. Да и не трудно ли поверить…
– Рудя, не отвлекайся, времени мало. Если кто-нибудь слышал выстрелы, сюда вот-вот нагрянут его приятели. Когда он уже заговорит?
– Сейчас! – заверил меня рыцарь и вновь обрушил на голландца поток презрения.
Пару раз он ткнул пальцем в герб на щите – ну, все ясно, можно не прислушиваться, вылавливая знакомые слова. Я уже разуверился в действенности Рудиной методы и обдумывал, пригрозить ли ван Дайку чем-нибудь исключительно мерзким или просто отвесить затрещину. Однако в рыцаре, похоже, всколыхнулась старая страсть к аристократическому самоутверждению.
Голландец между тем смелел на глазах и даже пытался вступать в пререкания. Рудя горячился и повышал голос.
Время уходило. Хотя Баюн по-прежнему высматривал возможную опасность, я против воли сам стал прислушиваться к лесным звукам, да так старательно, что почти убедил себя, будто мы находимся в кольце врагов. Нервы…
– Пушистые хвостики! Вы все еще возитесь? – раздалось рядом. Баюн, оставив пост, подбежал к нам и решительно оттеснил от пленника. Мы с Рудей попытались возразить в том смысле, что пленник нынче глуповатый пошел, но кот оборвал нас обоих жестким: – Брысь отсюда, душеведы! Слушай меня внимательно, ван Дайк. Вообще-то мы не любим убивать людей, если нас не вынуждают. Но ты своим упрямством сейчас вынудишь. Сам понимаешь: война, нервы… Тебе это надо? Нет? А что надо? По глазам вижу: все, что ты хочешь, – это уйти отсюда живым и невредимым. Так вот, давай договоримся, и задери меня псы, если я совру хоть словом. Я сейчас досчитаю до трех. Либо ты согласишься ответить на наши вопросы, и тогда, обещаю, уйдешь живым, либо нет, и тогда Чудо-юдо оторвет тебе голову. Все понял? Раз…
– Я отвечать, – кивнул голландец.
– Спрашивайте, – предложил нам кот. – Я переведу, если что. И ради всего святого, не тяните время.
Рудя смущенно отвернулся, словно что-то заинтересовало его в обступившей нас стене зелени.
– Кто вами командует? – спросил я.
– Черномор.
– Кто такой ван Хельсинг, откуда взялся?
Баюн, заметив тень замешательства на лице ван Дайка, перевел. Голландец в ответ разразился восторженной речью. У Руди даже челюсть отвисла.
– Это занятно, – сказал, выслушав его, Баюн. – Ван Хельсинг слывет великим оккультистом и заклинателем демонов, а также укротителем древних чудовищ. Они с Черномором несколько раз помогали друг другу… Уже много лет ван Хельсинг искал способ подчинить себе упырей, кровососущих мертвецов. Две недели назад ему пришло сообщение, что Черномор готов уступить ему древнюю тайну магрибских магов, которые владели этим искусством… Черномор не обманул и действительно поделился секретом, но взамен потребовал помощи в войне с Чудом-юдом.
Ван Дайк, следя за ходом изложения, что-то добавил.
– Усмиритель древних чудовищ охотно согласился помочь, потому что никогда прежде не доводилось ему сражаться с чудами-юдами, – перевел кот.
– Как ему удается побеждать чудовищ, ван Дейк?
– Ван Дайк, – поправил меня голландец.
– Пардон. Ну так какой магией он пользуется?
– Я не знать, правда-правда. Хозяин ревнует свой тайни. Ми есть слуги и ничто. Но хозяин силен и мудр, много-много знайт. Еще ни один чудовищ не побеждайт его божественный ум.
– Ясно. Сколько с вами викингов?
– Я не считайт этот мразь, – скривился ван Дайк. – Сотни три…
– Что именно тебе приказали делать?
Голландец опять замешкался, но на сей раз кот, переведя вопрос, добавил от себя нечто такое, от чего наш пленник опять посерел.
Баюн помедлил, прежде чем изложить сбивчивый ответ.
– Очень странный приказ, – сказал он. – Своих подручных ван Хельсинг отрядил с викингами, чтобы узнали о Чуде-юде все, что возможно. Причем изначально у них был приказ взять в плен кого-нибудь из сожителей Чуда-юда. А совсем недавно пришел новый приказ: всех обитателей острова убивать. Капища взрывать порохом или сжигать. Лес тоже…
– Что – «лес тоже»? – удивился Рудя.
– Тоже сжигать – везде, где мы только можем спрятаться.
– Но это же глупость! Зачем?
– Он не знает, – ответил Баюн. – Он больше ничего не знает. Ладно, пойдемте, время поджимает.
– У меня еще вопрос, – сказал Рудя. – Если Адальберт ван Хельсинг, то почему он при этом еще и ван Бреген-ан-Зе?
– О, хозяин убивать много-много древний чудищ и там, и там! – расцвел ван Дайк.
– Все? Больше ни у кого нет важных вопросов? – уточнил кот и повернулся к пленнику: – Дуй отсюда, ц впредь не попадайся, больше у нас разговоров не будет.
– Понимайт, – кивнул ван Дайк и, взяв низкий старт из положения «полулежа под пальмой», скрылся в лесу.
Погони пока что не было слышно, но мы предпочли задержаться еще немного, чтобы предпринять хотя бы элементарные меры безопасности.
Ближний берег ручья был глинистым. Затоптав следы Насти, мы вошли в него, как бы собираясь двигаться в сторону побережья, пересекли, наскоро наследили на другой стороне, потом вернулись по камням и опять вошли в воду. Детская уловка, но хотя бы из предосторожности викинги должны будут проверить все направления.
По руслу ручья мы прошли метров сто, наконец, набредя на россыпь камней, выбрались на берег и припустили к горе.
– Надо было спросить, как ван Хельсинг собирается колдовать, если Черномор гасит любую магию на острове, – заметил Рудя, когда мы на минуту остановились перевести дыхание.
– Вы что, ничего не поняли? – удивился кот. – Ван Дайк боготворит своего хозяина, он бы ничего вам не сказал. Он ведь даже про османского колдуна обмолвился только потому, что считал, будто нам это ни о чем не говорит. Да и то, по правде, насколько важны эти сведения?.. В общем, ван Дайк перед вами дурака валял, а вы и впрямь его таким простаком сочли… душеведы липовые. Из вас психологи, как из меня балерина, – добавил он полюбившееся выражение из моего мира.
Я представил себе кота в балетной пачке и подумал, что нет, Баюн все-таки мог рассчитывать на успех, хотя бы комедийный. Совсем не то, что мы с Рудей на психологическом поприще.
– Диковато звучит, но, по-моему, он просто влюблен в своего ван Хельсинга, – заметил кот и двинулся дальше.
Я ни о чем подобном не думал, но не вижу причин считать, что Баюн ошибся. Однако, если так, древние боги, пожалуй, недостаточно сильно затормозили историю.
Часа три мы к горе пробирались, не меньше. Все извелись, особенно кот – хотя физические нагрузки давались ему легче, в глазах у него стояло легко читаемое: «Котятки мои, котятки…» Я говорил ему, что верю в Настю, но сам сильно беспокоился за нее. А Рудя вообще так красноречиво молчал о девушке…
Оглядываясь на открытых местах, я насчитал шесть столбов дыма.
Наконец мы достигли подножия горы. С какой стороны искать Настю, я не представлял, но Баюн без колебаний свернул налево, ведомый отцовским инстинктом, и вскоре мы оказались на укромной поляне, где Настасья поджидала нас с уже разложенной скатертью.
Однако мы без сил повалились на траву, кроме Баюна, конечно, который сразу взялся пересчитывать чад и выслушивать отчеты о хорошем поведении. Только минут через десять я смог пошевелиться.
Самобранка тянула наше пропитание из последних сил. Ни крошки хлеба, вода и какая-то зелень. Так уж скатерочка устроена: легче всего ей подавать то, что она видит вокруг.
На траве она лежала неровно, и в ее складках мне померещилось что-то стыдливое: вот, мол, не обессудьте, чем богаты, хотя и совестно подавать такое убожество героям… Я ласково потрепал скатерть по краю. Ничего, мы еще повоюем…
Настя заметно разнообразила наше меню, нарвав плодов с ближайших деревьев. Пожевав, я вкратце рассказал о стычке, избегая подробностей. И наконец завел речь о том, что давно не давало покоя.
– Ставлю вопрос ребром: когда вы покинете остров? Стоп, стоп, дайте сперва договорить. Вы не хотите меня бросать, и это радует, но поймите: если станет по-настоящему плохо, мне без вас легче будет. Убьют тебя, – обратился я к Насте, – что я, по-твоему, чувствовать должен? Вот то-то. Короче, я требую, чтобы вы оба сейчас дали клятву: кольца носите при себе, и когда станет туго, без разговоров разлетаетесь по домам. Я жду.
– Только в том случае, если Анастасия покинет остров первой. Уйти раньше мне не позволит рыцарская честь.
– Так ведь Темный Покров! Разве кольца…
– Сейчас не о том речь, – перебил я девушку. – Насчет Покрова еще поразмыслим. Ты главное скажи: при первой же возможности – обещаешь? Решайся, Настя. Может быть, от твоего промедления жизнь человека зависит.
Она вскинула на меня горящий взор, но кивнула:
– Клянусь.
– Хорошо. Теперь ты, Рудя.
Рыцарь, напротив, не сразу посмотрел мне в глаза, что-то прикидывая в уме, но все-таки согласился:
– Клянусь и я.
– Отлично. Теперь, для вашего же удобства: куда перемещаться будете?
– Ты же сам сказал – домой, – удивилась Настя.
– В какое именно место дома? Знаешь, какая история с Рудей произошла? Так что давай, говори, что представишь себе, когда кольцо наденешь.
– О том ли сейчас нужно думать, Чудо? Успеется.
– Нет, – решительно возразил я. – Может быть, у вас не будет лишнего мгновения, может, вы замешкаетесь? Нужно, чтобы все было продумано и отработано заранее. Рудя, у тебя есть местечко на примете?
– Я, я! – оживился рыцарь. – Прекрасное место. Заброшенная часовня в версте от Готтенбурга. Там никого не бывает.
– Точно?
– В ней водятся привидения, – пояснил саксонец. – Поэтому никто даже близко не подходит к ее мрачным стенам.
– А сам не боишься? – округлила Настя глаза.
– Я быстро убегу, – пожал плечами Рудя. – Я это давно уж придумал, на всякий случай.
– А ты, Настя? Твой отец, помню, жалел, что Сарему плохо знает, но вроде бы придумал, как очутиться дома, не привлекая внимания…
– Ага, «не привлекая», – фыркнула Настя. – Да он прямо в доме и объявился. Вылез из погреба… Хм, а что, может, и мне? Чай, домашние после батюшки уже не так испугаются.
– Возможно, – сказал я. – А теперь давайте-ка, попытайтесь проверить свои закутки, часовню да погреб. Покров не все одинаково глушит, может быть, кольца и преодолеют его. Слетайте прямо сейчас, посмотрите, все ли там в порядке. Потом времени может не быть.
– Да что там сделается! – возмутился Рудя.
Но я был непреклонен. К счастью, и Баюн меня поддержал:
– Чудо-юдо дело говорит.
Рыцарь пожал плечами с видом, дававшим понять: уступаю, потому что считаю ниже своего достоинства спорить с глупостями. Прикрыл глаза, надел кольцо. И остался на месте.
Я вздохнул:
– Что ж, тогда «план Б»: летите домой, как только появится малейшая возможность. Думаю, рано или поздно Черномор или ван Хельсинг попытаются прибегнуть к магии. Едва заметите, что Покров снят, – прыгайте по домам. И, уж пожалуйста, не подведите…
И вдруг случилось неожиданное: самобранка сама по себе расправилась, точно взбодрившись, и выставила груду роскошных блюд!
– Черномор колдует! – сообразил Баюн.
– Вот и возможность, – сказал я. – Что замерли? Давайте быстро, как договорились!
Рудя спохватился, сунул мизинец в кольцо и исчез. Настя вздрогнула, подбросила кольцо на ладони. И взглянула на меня, будто в каком коварстве подозревала.
– Ну что ты?
– Хочешь, чтобы я возвращаться не захотела?
Была такая мысль, не спорю. Или, например, пусть она захочет вернуться, но не успеет до восстановления Покрова. Конечно, об этих возможностях я думал не без волнения, так как не представлял себе, что можно сделать с захватчиками без помощи Сердца, а значит, и Насти. Однако стоило вспомнить, что ожидаемое сокрушительное чудо так или иначе будет насилием над ее душой, всякая внутренняя дрожь проходила.
– Решать тебе и только тебе, – постарался я выразиться как можно нейтральнее.
– Волю даешь? – усмехнулась она. – А зачем девке воля?
Я не понял, к чему она это сказала, но не успел удивиться, как девушка воскликнула:
– А вот вернусь! – И просунула палец в кольцо.
Мы с Баюном остались одни. Он молчал, но я почти слышал, какие мысли бродят в его голове.
– Да, жаль, что на твою детвору, хвостатый, колечек не накатано, – сказал я, жуя печеную камбалу. – Странно, уже и Сердце нашли, а с производством магии у нас все не клеится.
– Ничего удивительного. Для этого нужно время, а времени Черномор нам ни за что не даст.
– Хоть бы Заллус заглянул, что ли? Мне начинает казаться, что я ошибся насчет него: ни шиша он магию не чувствует… Ладно, пес с ним. Ты, хвостатый, не переживай. За деток, конечно, боязно, но сам посуди, нарочно за ними никто не станет охотиться. Да ведь и мелюзга они еще, под любым листочком спрячутся – их и не видать. А, малышня, умеете в прятки играть?
Возившаяся неподалеку «малышня», обрадованная взрослым вниманием, окружила нас плотным кольцом:
– Не-а, не, не умеем, а это чего, дядь Чуд-юд?
– Игра такая, очень интересная. Сперва посчитаться надо, кто вышел – водит. Встает, например, у определенного дерева, закрывает глаза и говорит: «Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать…»
Я вкратце изложил правила. Котята от новшества пришли в полный восторг и тут же взялись считаться по подсказанной мною же системе: «Вышел немец из тумана…»
– Потише, дети! – потребовал Баюн. – Не забывайте, что на острове сейчас опасно.
– Не убегайте далеко, – присовокупил я.
– Дядь Чуд-юд, а ты меня на войну возьмешь? – вдруг подскочил ко мне один из котят. Дымка? Нет, Дымка – девочка, она чуть поменьше, а это Дымок. Прочие от рыжей матери хоть шерстинку, да унаследовали, а эти двое – совершенная копия отца.
– Мал ты еще воевать, – сурово заявил Баюн.
– Мал, да удал, – парировал котенок. – Ты не бойся, папа, я ведь не маленький уже, понимаю. В бой мне еще нельзя. А зато я дозорным могу, еще как! Э, то есть разведчиком.
– Верю, – серьезно ответил я. – Твой отец – великолепный разведчик, наверняка и ты таким же станешь, когда вырастешь. Но чтобы стать разведчиком, надо много учиться. Надо в совершенстве уметь прятаться и находить. Вот и потренируйся.
Кот наклонился к чаду и шепнул на ухо:
– Да за малышами заодно присмотри, чтоб не разбежались никуда. А то как я буду Чуду-юду помогать, если не на кого маленьких оставить?
Преисполнившись осознания собственной значимости, Дымок выпятил грудь и заявил:
– Задание понял! Эй, хватит галдеть, я водить буду! – обратился он к остальным. Котята с непривычки сбились и крутили считалку уже по третьему кругу.
– Спасибо, – негромко сказал мне Баюн. – А ты молодец… так, глядишь, и, правда, за дядю тебя сочтут.
– Разве благородный баюн назовет братом неведомое чудовище?
– Да я тебя кем хочешь назову, лишь бы котятки были в порядке, – вздохнул Баюн.
В этот миг вернулись Настя и Рудя – одновременно, и тут же посмотрели друг на друга, будто в скорости соревновались. Рыцарь был вполне доволен, Настя взволнована.
– Что случилось? Дома все в порядке? – спросил я у нее.
– А? Да… Место осмотрела, подходящее.
– Что же не так? – не отставал я.
– Шум и лязг стальной слышно на подворье, – помявшись, сказала Настя.
– Идет бой? – спросил Рудя. – Ваш замок в осаде? То есть имение.
– Нет, мирно, просто люд оружный двор заполонил. Кажется, голоса я слышала холопов наших, о чем-то тревожатся, да там не разобрать…
– В чем же дело, слетай снова да разберись, – предложил я. – А то ведь места себе не найдешь.
– Уже не нахожу! Нет, сперва уж на острове все закончим. Тут я нужнее… Вот что я придумала: усыпить надо ворогов. Погружу их в сон, а вы обезоружите, свяжете и на корабли отнесете, а потом ветром паруса… – Ее голос увял: озвучив идею, Настя сама поняла, насколько она бредовая. Захватчики разбрелись по всему острову, что же их, по храпу искать? А сколько дней мы будем их сгружать?
– А кроме того, Черномор наверняка предусмотрел это, – добавил кот. – Я уверен, что викинги надежно заговорены и от сна колдовского, и от хвори лютой, и от смерти колдовской, может, даже от отвода глаз. Нужно что-то необычное придумать.
– Икоту на них наслать, – предложил Рудя. – Хворь не лютая, зато быстро всех найдем и перебьем.
– Мысль интересная, – отметил я. – Надо запомнить. Какие еще будут идеи, товарищи?
Идей от товарищей не последовало. У меня забрезжила в голове мысль – не собственная, правда, украденная откуда-то из фантастики, но вроде бы дельная, однако прежде, чем я ухватил ее за хвост, на кончик моего собственного хвоста что-то упало.
– Туки я!
– Туки Мягкая лапка! – почти одновременно пискнули два голоса. – Дядь Чуд-юд, не дергай хвостом, мы об него водим!
– Пожалуйста!..
– Дети, – развернулся я к ним. – Водить надо на предметах неподвижных.
Дымок и Мягкая лапка посмотрели на меня недоуменными взорами, в которых читалось: так ведь вы, взрослые, как раз отлично подходите.
– Вот что, – сказал я своим соратникам. – Пока идей нет, давайте-ка подзаправимся, а потом взойдем на гору и осмотримся.
– Так мы можем привести их прямо к Сердцу, – усомнился Рудя. – Наверняка Черномор на это и рассчитывает.
– Боюсь, нам в любом случае не избежать этого, – пожал я плечами. – Да и уходить отсюда надо. Уверен, Черномор снимал Темный Покров для того, чтобы выследить нас.
Разбалованные отменным питанием, мы попросили десерт, однако скатерть, вновь съежившись, стыдливо выдала нам воду – хорошо свежую. Я не ошибся. Покров был снят ненадолго. Почти наверняка, задержись ребята в своих родных краях, обратно на Радугу уже бы не попали.
Потом мы стали собирать нехитрый скарб, а Баюн – котят.
– Дети! Мы идем на новое место, давайте скорее сюда. Рыжая спинка, вылезай из-под лопуха… Дымка, спускайся с дерева, только осторожно… Потом ответишь, кто тебе вообще позволил по деревьям лазить… Рыжее пятнышко, вылезай из-за камня… Серое ушко, не смеши народ, если ты сама никого не видишь, это не значит, что никто не видит тебя. Вынимай голову из ямки и пошли. Короткохвост… Где Короткохвост?
Дымок, глядевший на отца в немом восхищении, проговорил:
– Вот он, перед тобой. Уже вышел…
Я вновь навьючился и впрягся, котята попрыгали в лукошко, и мы зашагали в гору. Баюн опять шел в разведке, но на сей раз врагов поблизости не обнаружилось.
Укрылись мы в зарослях метрах в трехстах восточнее озера.
Первое, что заметили, еще поднимаясь, – дымы. Захватчики не торопились, действовали методично, аккуратно, продуманно. И с размахом. Густая зелень скрадывала звуки, но то и дело доносились до нас раскаты взрывов и треск ружейных залпов. Иногда на открытых местах возникали крошечные на таком расстоянии фигурки людей: все, как и встреченный нами отряд, двигались строем. Имелись у викингов и стрелки с ружьями наготове, и рубаки с поднятыми щитами.
От того места, где произошла последняя стычка, расходились три или четыре отряда – видно, те, кто пришел на подмогу, но так и не отыскал нас по следам. Может, просто поленились искать: при их методичности рано или поздно противники неизбежно должны были наткнуться на нас.
Горели постройки. Пришельцы деловито выжигали древние кумирни и жилые срубы, предварительно наверняка разграбив их. Заросли, из-за высокой влажности, пожарам сопротивлялись, но захватчики на подветренной стороне разводили обильно чадящие костры – выкурить нас хотели. (Едва я так подумал, мне страшно захотелось кофе с сигарой. Такие вот странные ассоциации.)
В овраги, в расселины и даже просто в густые купы кустарника пришельцы забрасывали гранаты.
Между драккаров шнырял знакомый плот…
– Они убивают остров, – потрясенно прошептала Настя. – Зачем?
– Вот тебе, Рудя, еще один из обликов фашизма, – сказал я. – Война на истребление, неважно, с кем или с чем, хотя бы и с природой, главное – иметь при этом серьезное выражение лица и святую убежденность в своей правоте.
– Не надо меня учить, – ответил саксонец. – Я и сам могу сказать, что фашизм – мерзкая задумка.
– Вот как? Даже при том, что фашизм – блестящий повод бить евреев?
– Оставь, – досадливо отмахнулся Рудя. – Что такое евреи, как не явление природы? Я имею в виду – как и мы, все прочие люди. Что бы я ни думал о Платоне, в этом он прав: у всех людей на свете один Отец Небесный, все мы ему зачем-то да нужны.
– Рудя, – заметил я, – ты говоришь вроде бы убежденно, но не смотришь мне в глаза. Колись давай: что у тебя на уме в самом деле?
Рыцарь вздохнул и сознался:
– Когда меня готовили к пыткам, привели лекаря, чтобы он меня осмотрел и сказал, что я выдержу. Лекарь был евреем. Он был очень нехорошим человеком, надо мной смеялся и злорадствовал. Он просто повизгивал от удовольствия, представляя, как в застенках магистерского замка будет корчиться под пытками один из рыцарей. Этот лекарь – последний еврей на свете, из-за которого я изменил бы свои взгляды. Но… мне вдруг подумалось: юде – в самом сердце Готтенбурга! Что это – насмешка судьбы? Видимо, да… Ненавидеть кого-то, тех же евреев, – глупость, но ненавидеть и при этом лечиться у них – это глупость вкупе с подлостью! Вот я и подумал: единственный способ решить еврейскую проблему – это самим научиться быть лучше евреев во всем, в чем они преуспевают.
– Но еврейская проблема сама по себе никуда не девается? – уточнил я.
– Конечно! Ты что, забыл, о чем я тебе рассказывал зимой?
Что ж, сверхновые звезды и те рождаются чаще, чем совершаются перевороты в человеческом сознании…
– Господи, как вы можете говорить о всяких глупостях, когда тут…
– Это они от нервов, Настя, – пояснил кот. – Да, любезные мои судари, у нас сейчас куда более насущная проблема – не еврейская, а, я бы сказал, международная. В виде сборища подонков всех наций. Кажется, по мере удаления от побережья они укрупнили отряды. Человек сорок остаются на пляже, перевозят что-то на шлюпках. А вот сколько их по острову ходит? Надеюсь, ван Дайк не соврал и их не больше трехсот…
Я не стал ничего говорить. Более-менее точно подсчитать врагов мне не представлялось ни возможным, ни важным. Какая разница, триста или пятьсот? Если вручную с каждым работать – в любом случае запаришься.
Одно очевидно – если бы не сложность ландшафта они уже сейчас закончили бы прочесывать Радугу.
– Я их убью, – заявила Настя. – Я пожелаю им всем смерти. Это получится, если уж и в первый раз вышло то теперь – меня на всех хватит.
Я промолчал.
– Я их убью… – повторила Настя.
Чего она ждала от меня – благословения? Я промолчал.
– Пойдемте к Цветку, – сказала она.
Последний рывок, подумалось мне.
К счастью, поляна просматривалась не со всего острова, частично ее прикрывали деревья и взъем террасы, приютившей озеро. И тем не менее было ясно, что заметить нас могут в любую минуту.
Но тянуть все равно не имело смысла.
Мы с Рудей проверили пистолеты и сложили небогатый арсенал под цветущим кустом, от которого открывался прекрасный вид на тропинку, ведущую к краю террасы. Тут же запалили небольшой костерок.
– Чудо, – позвала Настя. – Не хочешь на Цветок поближе глянуть?
– Хочу. Позволишь?
– Конечно. Идите все!
Мы вышли на открытое место. Среди ярких цветов, устилавших поляну, тот, на который указала девушка, совершенно терялся. Но это, несомненно, был он. Разрыхленная земля свидетельствовала о недавней пересадке. Из семи лепестков наличествовали только шесть, причем один был явно поменьше и помоложе остальных – в точности как Настя и рассказывала.
Вот он какой, аленький цветочек… Огнецвет, так его Настя назвала. Да, он терялся среди прочих, а огнецветов на поляне было немало, но лишь до тех пор, пока не останавливался на нем пристальный взор. Тогда Сердце острова, не торопясь объявить о себе неземным блеском, неспешно раскрывало всю глубину своей красоты.
И вроде бы – что в нем такого? Цветок и цветок, со щербинкой. Шесть лепестков цвета огня, алые на концах золотистые у основания, с проблеском изумрудной зелени между ними. Пушистые листья, по форме напоминающие старого доброго конторщика фикуса. А в чашечке – голубые и синие тычинки, почти фиолетовые в центре.
Эти переливы цветов были настолько гармоничны, что казались подвижными… Словно что-то все время менялось в цветке… У меня закружилась голова, и я распрямился, обнаружив, что давно уже толком не дышу.
Да, пожалуй, я поторопился назвать цветок невзрачным. Ни один другой огнецвет не притягивал взора с такой силой.
От моего движения очнулись и другие – оказывается, все, даже котеныши, стояли неподвижно, зачарованные неизъяснимой прелестью цветка.
– Сколько у нас времени, как думаешь? – спросил я кота как самого глазастого в нашей компании.
Он понял, о чем речь, оглянулся на открывающуюся от озера часть острова.
– Немного есть. Если викинги продолжат в том же духе, думаю, к вечеру осмотрят все от пляжа до подножия, займут наблюдательные посты и Черномор прикажет занять гору. С вершины весь остров как на ладони. Но часа два у нас должно быть, если не заметят.
Как по команде, мы пригнулись.
– Значит, можно еще окопаться. Рудя, у нас веревка есть?
– А как же! – Саксонец похлопал рукой по своей суме. – Маловато, правда.
– Можно натянуть поперек тропы, викинги в траве едва ли заметят, упадут.
– А что толку?
Я пожал плечами:
– Мелочь, а приятно.
– Не умеешь ты, Чудо-юдо, оборону держать, – снисходительно заметил Рудя.
– Естественно. В моем мире военное ремесло продвинулось далеко вперед, тактика ведения боя принципиально изменилась…
У Руди загорелись глаза.
– Ты мне расскажешь?
– Только не сейчас, ладно? Вот если живыми останемся – непременно расскажу. А сейчас ты у нас – ведущий специалист, так что давай, выкладывай соображения.
– Да, конечно, – сказал Рудя, осматриваясь. – Так. Ага, то-то думаю, на что это похоже? Мой дедушка под Зальцбургом оказался в таком же положении. Он рассказывал, что спрятал тяжелую конницу на склоне, около обозов, и когда пехотинцы сделали вид, что дрогнули под натиском врага…
– Рудя, мы не под Зальцбургом. И конницы у нас нет.
– Да, да… Эх, сюда бы штук шесть орудий…
– И орудий нет. Ни одного.
– Да тут и катапульты подошли бы.
– Я всегда думал, что катапульты – осадные орудия.
– Когда шарахнешь по толпе – врагу наплевать, осадное оно или нет, – ответил Рудя. – Мой дедушка под Бельско-Бялой, застигнутый врасплох на переходе, велел собрать катапульты и так удачно ударил по центру пехотной фаланги, что…
– Рудя; у нас все равно нет катапульт.
– Что ты меня все перебиваешь? – возмутился рыцарь. – Я вспоминаю самые удачные сражения в истории войн, чтобы выбрать наиболее подходящую тактику. И кое-что уже выбрал.
– А именно?
– Надо настрогать рогаток и расставить в траве. Это тебе не веревка, тут уж, если напорются…
Я, признаться, не нашел связи между этой идеей и помянутыми Рудей историческими примерами, однако согласился.
– Неплохо звучит. Иди начинай, я сейчас, – сказав так, я обратился к Баюну: – Если все пойдет, как мы думаем, такая заварушка начнется, что детям здесь точно не место. Прямо сейчас отправляйся на поиски укрытия. Уведешь туда котят, а дальше смотри по обстоятельствам. Но, честно говоря, лучше с ними и оставайся сразу. Стрелок из тебя неважнец, для рукопашной тоже ростом не вышел. А разведка тут уже не понадобится. Так что детей спасай.
Баюн церемонно наклонил голову:
– Благодарю за заботу, не сомневайся, я обязательно воспользуюсь твоим великодушным предложением. Укрытие пойду искать немедленно, но время, когда нужно будет оставить тебя, позволь определить самому.
– Без базара, хвостатый, – ответил я.
Баюн созвал семейство, построил, велел хором сказать «Спасибо, дядь Чудо-юдо, удачи и до скорого свидания» и увел в дебри разнотравья. Я помахал им вслед лапой и обратился к грустно улыбавшейся девушке.
– Настена, не хочу навязывать свое мнение, но, кажется, есть вариант… – Я наконец-то вспомнил, что за мысль проклюнулась у меня во время последней стоянки, – Ты ведь согласна с тем, что викинги, воюющие с самим островом, омерзительны? А могла бы ты пожелать, чтобы они увидели себя со стороны?
– Косоглазие, что ли, наслать? – не поняла Настя.
– Да нет, боже мой, я в нравственном смысле! Пусть они увидят себя такими, какими видим их мы. Пусть ужаснутся низости своего падения…
– И раскаются, грешники? Чудо-юдо…
Ее взор осветился, словно бы отблеском незримого, но ощутимого сияния Цветка… Нет, в тот момент мне подумалось другое. Наверное, это было слишком смело с моей стороны, но я вдруг подумал: это сияние нежности…
– Чудо-юдо, – сказала она. – Такое чудо не каждому батюшке в церкви сотворить дано, а ты меня просишь. Но попробовать… пожелать этого… Да, я могла бы. Пожелать…
И тут неожиданно странная дрожь пронзила меня. Это воспринималось как вибрация чуть ли не на атомарном уровне. Тотчас возникло ощущение, будто меня закружил смерч. На миг в глазах помутилось…
И мир изменился. Я не могу этого объяснить – не потому, что слов не нахожу, а потому, что не могу выделить из них самые верные. Слишком много сравнений – и ни одного совершенно точного.
Ну примерно как собственный голос в записи услышать. Или долгое время смотреть через синий светофильтр, а потом сменить его на зеленый. Или – вот, пожалуй, довольно точное сравнение – походить на ходулях и спрыгнуть с них.
Настя ахнула и отшатнулась, а глаза ее округлились так, что мне страшновато сделалось.
– Чудо-юдо? – послышался невдалеке возглас Руди. – Что с тобой?
– Что со мной? – переспросил я.
И не узнал свой голос. То есть не сразу узнал. Потому что это был именно мой голос – мой, а не Чудо-юдин! Я поднес к лицу руки – руки, а не лапы. Правда, не совсем такие, какие вечность назад стучали по клавишам компьютера. Я изменился. Очевидно, нагрузки, которым я подвергал тело чудовища, сказались и на моем собственном облике, и теперь я с удивлением обнаружил у себя широкие плечи и развитую грудную клетку, а не выставку ребрышек. И все же это был я…
Рудя, подбежав, восхищенно цокнул языком:
– Анастасия, ты его расколдовала!
Однако Настя не спешила разделять восторги. Богатая гамма чувств сменилась на ее лице, а потом вдруг губы девушки разъехались в стороны, и она заревела – да от души, с чувством, в голос, как, я думал, умеют только младшие сестры детсадовского и начального школьного возраста, когда жестокий старший брат – умник! – под предлогом приготовления уроков сметает со стола любовно составленный кукольный сервиз.
– Настя, ты что? – кинулись мы наперебой утешать ее.
Рудя поднес ей флягу с водой.
– Господи, да что же я за дура-то такая? – выговорила девушка, отпив два глотка и пролив не меньше пяти. – Это же я желание загадала… Подумала про то, что нужно пожелать, а пожелала то, что захотелось… Глупость пожелала!
– Разве может быть глупостью развеяние злых чар? – подивился Рудя. – Воистину правы те, кто вещает, будто чистое сердце любящей девы способно разрушить черные козни колдовства…
– Что ты глупости мелешь? – прошипел я.
– Какая любовь? – в тон мне воскликнула Настя. – Да если бы… Это глупое минутное желание глупой девки: посмотреть, а каков он, Чудо-юдо, на самом деле? Просто любопытно стало… И вот на любопытство лишний лепесток ушел!
Я взглянул на огнецвет – и, правда, на моих глазах один из лепестков пожух и упал наземь. Осталось пять.
– Да нечего убиваться, – как можно более ласково сказал я, прикасаясь к ее щеке (и поражаясь забытой остроте ощущения).
– Ага, скоро враги придут, а ты с человеческими силами! Чудо, я же не знаю, получится ли у меня пожелать – искренне, глубоко, – чтобы ты опять страшным чудовищем сделался!
– Получится, – убежденно (надеюсь, так это прозвучало) сказал я. – Конечно, получится. Не думаю, что я такой уж писаный красавец, чтобы внешностью моей дорожить.
– Так ведь лепестки не бесконечны, – возразила Настя и тут же спохватилась: – Да, конечно, сейчас попробую. Я пожелаю, сейчас, сильно-сильно…
Я поправил на плечах съехавшую тунику и замер, ожидая нового водоворота ощущений. Однако ничего не последовало. И ни один лепесток на семицветике не почернел.
– Не получается, – всхлипнула Настя, уже готовая, казалось, зарыдать по новой.
– И не получится, – раздался совсем рядом давненько не слышанный, но мгновенно узнанный голос.
Заллус стоял за нашими спинами. То есть не сам Заллус, конечно, а только его тень, фантом, звучащая голограмма. Я лично убедился в этом, попытавшись схватить его за руку.
Он как будто и внимания на меня не обратил.
– Очень редко, исчезающе редко бывает так, чтобы за короткий срок глубинные желания человека претерпели столь радикальные изменения, – продолжил колдун. – Так что не старайся, девица, не изводи себя. Поразительно, – с восторгом произнес он, глядя на цветок. – Великолепно…
– Заллус, ты бы вокруг оглянулся, – предложил я. – Погляди – по твоему острову разгуливает банда оголтелых мерзавцев. Ты рискуешь остаться вообще без острова, если ничего не предпримешь.
– Да, мой остров, – невпопад сказал Заллус. Огляделся и вдруг заявил: – Я предлагаю вам сдаться. Викингов мне не жаль, но голландцы – исполнительные работники, да и вообще, теперь вся эта возня теряет смысл, а я не люблю ничего бессмысленного. Обещаю отпустить вас всех живыми и никогда не преследовать, если вы немедленно разойдетесь по домам. Включая тебя, Кирилл. В моем отношении к вам нет решительно ничего личного, так что можете мне верить.
– Заллус, Черномор захватывает остров! – воскликнул я, уже чувствуя, что сморозил глупость, но еще не совсем осознав, в чем именно она заключается.
Самым сообразительным опять оказался кот, вынырнувший из травы со словами:
– Так вы с ним и впрямь заодно? Во всем – заодно?
– Конечно. Черномор – мой верный слуга. Ну может, и не очень верный, но достаточно надежный. Вы привели меня к Сердцу острова, и этого с вас довольно. Я даже благодарен вам. Потому и предлагаю уйти, пока живы и здоровы.
– Неужели тебе настолько наплевать на собственный остров? – поразился я. – Ты посмотри, что твои разлюбезные викинги с голландцами творят: жгут, рушат, вытаптывают. Тут же ничего расти не будет…
– Этот остров – не мой! – прогремел Заллус – Он станет моим, когда преобразится по моей воле, а пока это свалка заплесневелых древностей! Но я не собираюсь ничего с тобой обсуждать. В последний раз предлагаю воспользоваться моей добротой и покинуть Радугу! И не пытайся тянуть время, это бесполезно. Неопытная, не осознающая своих желаний девица лишила тебя единственного преимущества, которого все равно было недостаточно для победы. Признаю, у вас был бы шанс, научись ты создавать магические артефакты. Тут ты меня удивил. Просто поразительно, как с твоим воображением ты, Кирилл, ни до чего не додумался. Но даже если бы ты воплотил свои самые смелые фантазии – тебе не устоять перед моим воинством!
– Твое воинство? – переспросила Настя. – А вот мы сейчас посмотрим, что с твоим воинством сделается, обманщик, нечестивец! Ты тут распоряжаешься, мертвая душа, идол поганый? А я, знаешь ли, желаю – от всей души, глубоко и неподдельно желаю, чтобы все люди, которых ты привел сюда, подохли! Умерли – немедленно, быстро, безболезненно и мгновенно! Я этого очень сильно же-ла-ю!
Заллус усмехнулся. Я поглядел на семицветик – лепестков по-прежнему оставалось пять.
– Бесполезно, – сказал колдун. – Мудрый Баюн ошибся только в одном: заговоры тут бесполезны. Дело в тебе. Ты не способна пожелать смерти…
– Так ты был рядом с нами, когда… – ахнул кот. – Ну конечно! Ты был рядом и все слышал! Так вот откуда ты узнал о Сердце острова!
– Не имеет значения, – дернул плечом Заллус – Несмотря на то, что ответ вроде бы очевиден, я хочу еще раз спросить, теперь уже действительно в последний раз: не собираетесь ли вы…
– Чудо-юдо! Берегись! Они близко, они уже почти тут! Бере… Ой! А где Чудо-юдо?
– Я за него, – сказал я. – Платон, ты как здесь оказался? Что это на тебе? Зачем ты вернулся?
Да, это был Платон. Запыхавшийся, взопревший под броней на манер бахтерца поверх кольчуги, в скособочившемся островерхом шлеме и с боевым топором в руке. Лезвие топора было окрашено кровью.
– Я его расколдовала, Платоша! – объявила Настя.
– Здорово! – улыбнулся новгородец и спохватился: – Только не вовремя! Пока этот вам зубы заговаривает, вороги уж совсем близко подошли.
Мы вскочили. На тропе пока никого не было видно, однако и сама тропа – понятие довольно условное, все-таки на Радуге нет крупных животных, которые бы проторили путь к водопою. Просто некое пространство между деревьями, которые тянули из земли достаточно соков, чтобы остатков хватало только для травы. По-настоящему хорошо эта тропа просматривалась от силы метров на пятьдесят.
– Вот-вот появятся! Уф. – Платон перевел дыхание. – Хорошо, что не опоздал. Вот, доспех нашел, глядите! – Он для наглядности раскинул руки. – А вы что думали?
– Да ничего мы не думали, – успокоил я его. – Значит, близко враги? Отлично, сколько их?
– По-моему, все… Ну человек двадцать точно.
– Отлично, – повторил я, надеясь, что сумел сохранить невозмутимость на лице. – Нечего резину тянуть. К бою, ребята!
– Вы сами выбрали свою судьбу! – злобно прорычал Заллус и исчез.
Без острого слуха и зрения, присущего чудам-юдам, я чувствовал себя несколько ущербным, но, когда кот сказал: «Уже близко», – кажется, и я услышал звуки голосов. Открыто идут. Хорошо…
– Настя, отходи. Чтобы желания загадывать, не обязательно около цветка быть. Отходи, спрячься и… попробуй по-моему сделать.
– А я уже попробовала, – сказала она, указывая глазами на цветок, где вместо пяти лепестков осталось четыре. – Только вслух произносить не стала, чтобы Заллус не подслушал.
– Вот и славно, – не удержался я от улыбки. – Посмотрим теперь, как они будут за колдунов воевать.
Почему я так уверовал в силу этого желания? Платон и Рудя, по крайней мере, притаились у нашего арсенала, а я так и остался на тропе, поправляя тунику и ожидая появления преображенных викингов.
Не припомню другого случая, когда бы так больно было ощущать свою ошибку.
Они появились – но, хотя аленький цветочек и явил знак, что желание принято и выполнено, не было в их облике и намека на то преображение, которого я ожидал. Нет, что-то в них изменилось… Не в первый же миг, но довольно быстро я четко разглядел, что глаза врагов стали бесповоротно тусклыми, ухмылки – совершенно злобными, а лица окончательно исказились животной – или нет, истинно и исключительно человеческой, надприродной, вырабатываемой только искусственно, запредельной жестокостью.
Ни на секунду я не усомнился в Настиной искренности. Да и цветок не стал бы лгать. Так в чем же дело?
Может быть, в том, что для преображения закоренелых злодеев в кающихся грешников нужно нечто большее, чем желание другого человека?
А может быть, в том, что увиденный образ самих себя – во всей мерзости, во всей гнусности доведенного до абсолюта и абсурда насилия – пришелся им по вкусу?
Не знаю.
– Дас ист эр, Тшюдо-юдэ! – крикнул голландец-командир, тыча в меня пальцем.
Никто не удивился. На меня нацелились несколько стволов.
– Чудо, ложись! – заорал Рудя.
Но я все будто чего-то ждал, не шевелясь, глядел, как враги приближаются плотной толпой, закрывшись огромными деревянными щитами – только рожи, рожи над ними видны и ружейные стволы.
Платон опередил их. Схватил один из пистолетов, рывком взвел курок и пальнул. От среднего щита отскочила щепа, однако пуля не пробила его – знать, специально для такого случая щиты и готовились.
– Да ложись же!
Словно оцепенение спало. Я не просто залег – откатился в сторону, как на учениях, и, когда хлестнула по траве крупная дробь, подскочил и прыгнул к ребятам… и рухнул, как подкошенный. Левая икра была прострелена. Удача еще, что только она… Однако сразу стало ясно, что бой для меня кончился. Это в обличье Чуда-юда я мог не обращать внимания раны… ой, больно-то как!
Платон потянулся к своему топору, но Рудя крикнул:
– Нет, прикрой меня! Пали!
Захватчики между тем передали разряженные ружья назад и выставили над щитами пистолеты. Сейчас дадут новый залп… А мы даже насыпи сделать не успели, вот досада!
Платон, видно, где-то в своих странствиях насмотрелся на оружие – уверенно вскинул сразу два пистолета, взводя курки большими пальцами. Грянул дуплет. Шипя от боли, я тоже извернулся, подхватил последний пистолет прямо с перевязью и выстрелил лежа.
Кажется, мы кого-то зацепили. Конечно, смешно было рассчитывать столь малой огневой мощью прикрыть рыцаря, но, пожалуй, на секунду мы отсрочили ответный залп.
А Рудя не медлил. Никаких рогаток он не настрогал, зато успел привязать к каждой из отнятых у ван Дайка гранат по куску веревки, получив своеобразную пращу. И теперь он запалил фитили от костра и от всей обрусевшей в нашей компании немецкой души запустил их одну за другой. Гранаты легко перелетели через стену щитов.
Пистолеты викингов пальнули вразнобой. Пули защелкали по листьям, но в тот же миг рванула первая граната. Дымное облако застлало тропу, щиты упали, открыв фрагменты страшной картины. Второй взрыв последовал через пару секунд.
А когда дым рассеялся, мы увидели пустую тропу с несколькими неподвижными телами, деревья с посеченной корой, опадающие зеленые листья.
– Отбились, – словно не веря себе, сказал Рудя и упал на спину.
В его груди красовались три больших – палец просунуть можно – рваных отверстия. Гады, достали…
– Рудя! – заорал я, хватаясь за него.
Встать даже на колени не удалось, боль в ноге скрутила меня и согнула пополам. Тут же рядом послышался голос Насти:
– Быстрее, Платоша, быстрее!
Что там такое? С трудом разлепив глаза, я увидел, что Платон уже перетягивает мне ногу ремнем, а девушка склоняется, чтобы смочить ее зельем.
– Стой! – прохрипел я. – Настя, не смей! Сперва Рудю лечи, ему крепче досталось!
– Молчи уж, – выдохнула она, разматывая склянку и снимая крышку.
Зелья оставалось на самом донышке.
– Не смей! – очень натурально прорычал я, почти так, как мог бы с час назад.
Настя вздрогнула и отшатнулась. Взглянула на Рудины раны, побледнела и молча занялась саксонцем.
Платон затянул ремень, стянутый вокруг голени повыше раны. Я стиснул зубы, чтобы не закричать. Новгородец сдвинул шлем на затылок и оглянулся:
– Как там?
– Живой, – ответила Настя, но в тоне ее успокоенности не слышалось.
Вернувшись ко мне, Настя протянула склянку:
– На, хоть капли слизни. Авось да поможет. Амулет я Рудольфу оставлю, ему нужнее.
– Конечно. Платон, ты начинай ружья заряжать. Или у них, – указал я на место побоища, – можно забрать, если уцелевшие далеко откатились. Они ведь сейчас опять полезут, втык получат от начальства и полезут. И мне дай какой-нибудь пистолет, я заряжать начну. Настя! А ты сколько еще собираешься тут рисковать? Лети домой!
Я надеялся, что Черномор, завидя пороховой дым или еще как-нибудь узнав о стычке, пожелает рассмотреть поле боя и хоть ненадолго приподнимет свой Темный Покров.
– Да не брошу я тебя, бестолковый! – воскликнула она. – Не могу!
– Ты клялась, – напомнил я.
Вроде бы что такого сказал? Чистую правду, не более. Обо всем уже говорено, и не раз. Нет – заплакала.
Ох уж эта Настя… Нет – ох, уж это мне «безотказное женское оружие». Пора по ТВ рекламу крутить: «СЛЕЗКИ! Помогают управлять мужиками двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Слезки – мои верные помощницы!»
Да нет, это я так бухтю, не всерьез. У Насти все по-настоящему, и радость, и горе.
– Пойду проверю, как там котята, – сказал Баюн, ни на кого не глядя.
– Настя, – позвал я. – Настена, хорошая ты моя! – А вот этого уже не понимаю. В этих-то словах что такого, специально слезоточивого? – Настена, да ты пойми простую вещь. Не может человек своими желаниями управлять, именно теми, что из глубины души исходят, – не может!
– Нет! Цветок желания должен исполнять, а он что делает? Да я сейчас сорву его, растопчу – пусть никому не достается.
– Что ты, девица? – ужаснулся Платон. – Этакое чудо Божие губить?
– Платон, оглянись: здесь были боги, но не было Бога! Остров старых ересей – вот что такое эта Радуга. Гнездо язычества! Сорву…
– Стой! – крикнул я ей вслед, сам испугавшись, насколько невыразителен мой голос.
Может, и правда, так лучше всего? Чары надо мной уже не довлеют, и если незачем будет колдунам стремиться его захватить – поди отстанут. Ну что им толку с нас со всех? А если не отстанут – ну хоть напакостить им…
– Это же остров – убить! – воскликнул Платон. – Убить, как они…
Настя замерла над Цветком, опустив лицо.
– Не могу…
Я закрыл глаза, чувствуя, как наваливается предательская слабость. От зелья рану пощипывало и холодило, сперва довольно приятно, усыпляюще, а потом вдруг неожиданно сильно, до нового приступа боли, и тьма перед глазами закрутилась, дрожа от уже знакомой вибрации…
– Ого! – сказал Платон.
По простреленной ноге словно нож прошелся, потом что-то громко хлопнуло – это ремень, и так туго затянутый вокруг голени, лопнул под разросшейся плотью. Мышцы налились небывалой силой. Хотя – почему небывалой?
Я просто обрел свой прежний чудовищный облик, ни больше, ни меньше.
С последней вспышкой боли пуля вышла из ноги – могучий организм вытолкнул инородное тело.
Я встал. Нога побаливала, но вполне терпимо.
Настя смотрела на меня совершенно измученными глазами, стоя на коленях перед цветком с тремя лепестками. Однако на губах ее играла улыбка.
– Вот видишь, Чудо? Можно…
– Случайность, везение, счастливое стечение обстоятельств, – сказал я, присаживаясь рядом с ней. – Спасибо, Настя, но больше рисковать нельзя. Не обижайся – но подумай о том, что даже одна случайная ошибка может нас погубить. А вдруг ты – опять же по случайности – просто изведешь лепестки до конца и без особого толку? Ведь сама себе этого никогда не простишь. Что хорошего будет?
Она прижалась к моему плечу.
– Почему так? Почему человек над желаниями своими не властен?
– Потому что он человек, вот и все. Сильный человек – тот, кто держит равновесие, слабый – тот, над кем его желания властвуют. А властвовать над глубинами души… Знаешь, мне вот подумалось, что эти языческие боги, может быть, только тем и отличались от нас, что умели управлять подсознанием. Для волшебства Радуги этого достаточно, потому и прослыли богами. Вот и весь секрет. Мы люди, мы так устроены, и другими не бываем. Почти никогда. Настя, хорошая моя, славная, не трави душу, лети домой, – несколько неожиданно даже для себя свернул я на старое.
Она улыбнулась и достала кольцо.
– Чудо, а ты, правда, не собирался влюбить меня в себя?
– Правда, – сказал я.