Глава 2
Лихские проводники так и не приблизились к древнему городу. Предупрежденные Крохом и Укромом, что поход продолжается, они загодя выехали вперед, по дуге огибая не понравившееся место, и встретили славиров у подножия хребта.
Три дня тянулись справа зеленые склоны, недостаточно пологие, чтобы проникнуть в горы. Видно, помимо Хрустального города, другого пути из равнины на север действительно не существовало.
На третий день редколесье, покрывавшее склоны, шагнуло на равнину, и это почему-то сильно обеспокоило лихских проводников. Но они вспомнили, что в глубине Ашета должно быть озеро Монгеруде. Славирам уже не признать было в этом названии искаженные слова родного языка «много» и «руда». Предки лихов, а может, еще кто-то, чей язык в некоторой степени был сродни славирскому, назвали озеро Много Крови.
Против озера, несмотря на жуткое имя, проводники ничего не имели. Наткнувшись на светлую реку, стекавшую с гор, отряд свернул к югу и достиг Монгеруде через два дня.
Озеро покоилось на ладони равнины — чистое, прозрачное, в обрамлении редких древесных гигантов. Лес остался верст на двадцать позади. Сомкнувшись недреманной стражей вокруг заводей, он отпустил реку на волю, и потянулись вокруг до самого окоема неохватные просторы. Только горная гряда на севере, отсюда видевшаяся дымчатой, пресекала волнение трав.
И еще высился в полуверсте от южного берега огромный курган с неожиданными здесь каменистыми склонами — словно корень горы, выползший на поверхность.
— Как думаешь, Ворна, не задержаться ли здесь на денек? — спросил Нехлад, щурясь на солнечные блики, игравшие на водной глади.
— Оно бы и не стоило, может… — протянул тот. — Но нет, ты прав. Отдых не помешает, да и припасы у нас кончаются. Поохотиться нужно.
После Хрустального города ни скверные сны, ни неведомые чары не тревожили походников. Настроение у всех поднялось, только Ворна, тертый калач, все о чем-то беспокоился и каждую ночь просыпался в предрассветный час. Не всегда вставал, но прислушивался: бдят ли провинившиеся дозорные?
Яромир знал об этом, потому что дважды за последние ночи и сам в этот час невольно пробуждался.
Сон не возвращался… однако и не выветривался из памяти.
А вот настроение лихов после Ашуваута уже не менялось. Это была какая-то загадочная смесь настороженности и восторженности: они ехали по страшной сказке, не менее, но и не более того. Лихи не знали, почему нельзя приближаться к горному перевалу под двумя пиками, не знали, почему озеро называется Много Крови. Они исполняли как могли туманные предначертания, почерпнутые из древних сказаний, и глядели по сторонам с нескрываемым любопытством. История края была им чужой. Страшной, но по-своему притягательной.
* * *
Первым делом все хорошенько отмылись. Потом люди занялись кто чем: Езень сел штопать рубаху, Крох чинить уздечку, какая-то мелочь у всякого нашлась. А Нехлад отправился к кургану. Как всегда, вместе с ним пошли осмотреться Ворна, Кручина и Найгур. Сегодня к ним присоединился и Радиша.
Зародившееся при взгляде издалека подозрение вскоре подтвердилось: каменный венец кургана был рукотворным. Да и камни на склонах несли следы обработки — некогда это были ступени и, похоже, идолы, но ветры, дожди и оползень перемололи творения человеческих рук. Сохранилась верхушка: грубовато обтесанные глыбы с полустертой резьбой, поставленные на попа неровным кругом, покоились на каменном же основании, которое время не смогло ни накренить, ни расколоть.
Молча взошли походники наверх.
Смотровая площадка — так назвал ее про себя Нехлад — поднималась даже над макушками деревьев. При взгляде с нее степь уже не казалась бесконечной. Только на восток убегали просторы, а на юге, хотя едва приметные отсюда, горбились холмы, темнеющие порослью. На западе же окоем оттеняла черная полоска.
— Дальше мы не пойдем, — сказал, глядя на нее, Найгур.
— Что там? — спросил Нехлад.
— Там Лес на Краю Мира, — по-славирски ответил лих. — Эйаткунваут, как говорят у нас. Там лихам делать нечего. И вам тоже.
— Ну это ты, мой друг, слегка преувеличиваешь! — рассмеялся Кручина. — Нет там края мира и быть не может. Думаю, за лесом прячутся другие горы, а может. Безымянный хребет забирает на юг: ведь откуда-то должна брать начало река Лесная. Ну а за этими горами по меньшей мере должно быть море.
— Море? — переспросил Найгур.
— Ну да. Море — это… вроде бесконечного озера. Вода на много дней вокруг.
— Вода — это наша Войтар, — осторожно заметил лих. Он привык доверять запредельным знаниям славирских мудрецов, но море, на его взгляд, было чем-то совсем уже нелепым. — А еще больше воды… зачем? Боги не стали бы ее создавать так много.
— Богам виднее, — с улыбкой сказан Кручина. — А моря действительно существуют. Там, на западе, можно выйти на берег — либо Суванского моря, либо Артугского. Подробно описанные побережья отстоят примерно на тысячу верст друг от друга, а в глухие края между ними пока никто не забирался. Из ныне живущих, — поправился он. — Древние-то, наверное, назубок все знали.
Внимательно выслушав его, Найгур покачал головой.
— Конец мира там, за Лесом. И больше ничего, — сказал он. С одним морем лих, возможно, еще смирился бы, но чтобы две такие несуразицы сразу в одной вселенной…
Кручина, конечно, понял его сомнения.
— Конец мира намного дальше, за морем, — заявил он. — Вселенная, если хочешь знать, — это вообще в первую очередь морс, великое море Океан. А как по-твоему, Найгур, на чем еще земля держится? Конечно, на воде. Только вода имеет достаточно силы, чтобы держать землю.
— Вода? — с хитрой улыбкой переспросил лих. — А если земля лежит на воде — как же вода не прольется? Мир — это горсть земли на ладонях богов. Боги держат ее, ну вроде как мы кусок дерна, на левой руке, а правой управляют миром. Это добрые боги, которые дают удачу и большое потомство. А некоторые боги с самого начала подставили под землю правые руки и левыми вмешиваются в дела земли. Это злые боги Ашета. Ну а лес — это вроде трава на том куске дерна. По Лесу на Краю Мира можно идти, а потом вдруг раз — и упал! Лети там…
— Куда лети? — спросил Кручина.
— Ну… вообще — лети. В Бездну…
— В Бездну? А боги что же, на Бездне сидят? Они ведь тоже на чем-то держаться должны, хоть они и боги. Они на хрустальной скорлупе мира стоят. Мир — это яйцо с семью скорлупами, если уж от начала рассказывать. Каждая скорлупа — небо…
Найгуру было чуть за тридцать, среди проводников он был старшим, но, приобретя свойственную зрелому возрасту рассудительность, юношеской легкости не утратил. Мог молчать дни напролет, потом вдруг принимался петь песни и по малейшему поводу вступал в споры, как сейчас.
Сорокалетний Кручина полжизни провел в чужих землях, где изучал премудрости своего ремесла. Доводилось ему уже постранствовать, но, слишком привыкший к сдержанности в обществе седовласых учителей, он больше всего на свете любил сам поучать. Найгур с его пытливым нравом и наивными представлениями был для Кручины просто бесценным товарищем.
Нехлад не слушал их. Не так уж важно было для него, где кончается мир, сейчас он смотрел на земли, которые были пределом их будущих владений. Конечно, они исследуют лес — потом, через сколько-то лет. Но на первых порах Сурочь продолжится именно вот этой равниной под сенью Безымянного хребта.
В небе над курганом кружили два кречета. В травах свистели суслики. К юго-западному берегу озера осторожно, должно быть чуя незнакомцев, шел на водопой дикий табун. На северном берегу тоже кто-то устроился, отсюда не различить — светлые точки бродят. Может, кони, а может, дикие козы — они живут на горных отрогах, но за время пути походники не раз видели, как они спускаются на равнину. У коз изумительное мясо и прекрасная шерсть, некоторые лихи держат их, и славиры в Новосельце уже подумывают скрестить их с привычными домашними козами.
И кони, конечно. Здешняя порода не слишком вынослива, но быстра и сильна. Своенравна, но, если их обучить, кони становятся верными товарищами в бою. Прежде их пригоняли только немногие купцы, но, с тех пор как Нарог расширил свои границы, князю стало проще посадить в Безымянных Землях преданного боярина. Будет теперь у князя славная конница…
А главное — тайны гор. Там могут быть серебро и самоцветы, да тот же легендарный хрусталь, там…
Яромир одернул себя. Мечтать не вредно, если не забываешь о насущном. Нынешний поход всего лишь первый осмотр новых владений. Многими трудами нужно будет заплатить за достижение мечты.
Взор Нехлада бродил по равнине, раз за разом отмечая новые подробности. Различил он еще несколько курганов, подобных тому, на котором они стояли, и вдруг подумалось: да что же это, почему за пределами Хрустального города нет никаких следов человеческого присутствия?
— …Про яйцо ты хорошо рассказал, — признал Найгур. — Да только яйцо-то — на чем? Должно на чем-то держаться, а то ведь упадет — да как треснет!
— А вот яйцо как раз на ладони бога, — рассудительно ответил Кручина.
Лих поразмыслил и пришел к выводу:
— Да, так хорошо получается. Почти как у нас: мир на ладони… Только в Эйаткунваут мы все равно не пойдем. Может, там и не конец света… а все равно мало хорошего.
— И не нужно, — сказал Нехлад. — Мы пройдем только до того места, где лес смыкается с горами. Дальше в любом случае не проберемся в этот раз, но и того довольно, что иных путей на север, кроме перевала над Хрустальным городом, поблизости нет. Оттуда мы свернем и вдоль леса двинемся до тех холмов — надо узнать, что за ними.
— За холмами великая река, — не задумываясь, ответил Найгур.
— Та, которую вы называете Лесной водой?
— Верно, Ваутвойтар.
— А что за ней?
Тут лих слегка замялся, и Кручина не удержался от улыбки:
— Должно быть, другой конец света?
— Нет, не совсем… Там тоже лес — Даориваут.
— Древлетский лес? — удивился Радиша. — Разве древлеты живут и здесь?
— Наши соседи даори говорят: да, — ответил Найгур. — Но они и сами давно не видели своих западных родичей, уже много поколений.
— Ничего удивительного, — откликнулся Кручина. — Многие древлеты ушли на юг. Они захватили пришедшее в упадок Ливейское царство и теперь правят огромными землями. Сами себя по-прежнему называют даори, но, кажется, давно перестали понимать древлетов, которые остались в лесах. Может статься, чащобы по ту сторону Ваутвойтар опустели…
— Это нужно проверить, — сказал Нехлад. — Как-никак насельники Древлетского леса будут и нашими соседями. Надеюсь, против Лесной реки вы ничего не имеете, Найгур?
Лих отнюдь не казался уверенным, обдумывая вопрос.
— Темны напоенные чарами струи Ваутвойтар, и омуты ее непроглядны, настороженной дремою скованы заводи, и туманны ее берега, — нараспев ответил он. — У нас говорят, что в водах Ваутвойтар — мощь с той стороны, ибо она — дочь Эйаткунваута, но… река не враждебна лихам. Туда мы пойдем.
— Неужели тебя все еще пугает Ашет? — подивился Кручина. — Ведь ты прошел его с нами почти что насквозь и видел: здесь нет ничего страшного! Это прекрасная и щедрая земля.
Найгур вздохнул, покачав головой:
— Хорошо бы, предания ошибались. Но Ашет обманчив — так у нас говорят.
— Как же ты тогда решился с нами пойти? — воскликнул землемер. Этот вопрос давно занимал его.
Настал черед Найгура удивиться:
— Но здесь так интересно! И так привольно… — Помедлив, он добавил: — Нас назвали сумасшедшими, когда мы решились идти. Но мы же ловчие! Нам и нужно быть чуточку сумасшедшими, — закончил он с обезоруживающей улыбкой.
Кручина, вздохнув, отступил, должно быть навсегда распрощавшись с надеждой понять лихов. Сумасшедший у них — значит, это плохо, но хорошо, когда он диких коней ловит! Как будто это не обычный труд, как всякий другой…
И как их боги благословляют, любопытно тогда знать: на сумасшествие, что ли?
Нехлад лишними вопросами себе голову не забивал.
— Сегодня поохотимся, — сказал он, — и поищем остатки строений. Здесь, должно быть, стоял какой-то храм, во не могли же построившие его люди жить далеко.
— Это могильник, — сказал Найгур.
Ворна вздрогнул и, дико глянув на лиха, воскликнул:
— Харажский ты рог, кикимору тебе в жены! Что же сразу не сказал? Мы, выходит, по костям топчемся?
— Ты же воин, разве тебе привыкать?
— Думай, что говоришь! Поле боя — это одно, а погребения топтать — скверно.
— Древние нарочно так сделали, — успокоил его Найгур. — Мы думаем, они так молились: попирая прах, обращались к душам в небе.
— А разве на востоке равнины есть такие курганы? — спросил Нехлад. — Откуда ты знаешь, что это могильник?
— Один есть, на западе от Войтар. Он хорошо сохранился, на его верхушку ведет каменная лестница. А у подножия — вход. Внутри — закрытые каменные ложа, а рядом — бронзовое оружие странного вида. Подле одного гроба — золотой венец. Но кто там лежит — мы не знаем.
«Кому там лежать, кроме подданных Хрустального города? — подумал Нехлад. — И все же странно, что они оставили после себя только могильники». Он вновь присмотрелся к каменным глыбам: нет, различить, что на них было изображено древними, не удавалось.
— Такие камни там тоже есть? — спросил он.
— Точно такие и так же стоят, — ответил Найгур. — На них высечены крылатые кони и люди в островерхих шапках с копьями. Еще — солнце, месяц и звезды.
— Непременно покажи мне это место, когда вернемся, заинтересовался Радиша.
Ворну уже ничто не занимало с того мгновения, как он услышат про могильник.
— Пойдемте отсюда, — поторопил он. — Может, эти древние и были чуточку сумасшедшие по-своему, но я топтать воинское погребение не собираюсь. Скверно это.
* * *
Славиры — хорошие стрелки из лука, но оружие это дорогое и потому достается не всякому. Добрый славирский лук из березы и можжевельника, с роговыми подзорами, стоит столько же, сколько лучший конь.
Из всех походников лук с собой взял только Торопча, но расчехлял до сих пор только для того, чтобы посмотреть, в порядке ли любимое оружие. Предусмотрительность предусмотрительностью, а благоразумие в свой черед: воевать ни с кем не собирались, так зачем лишняя тяжесть?
Когда молодой боярин со спутниками вернулись к стоянке, Торопча как раз натягивал тетиву. Чтобы согнуть славирский лук, требуется приложить усилие как для подъема пяти пудов. Но Торопча, прирожденный стрелок, сам когда-то изготовил для себя шестипудовый лук, из которого прицельно бил на сто двадцать саженей — против ста, считавшихся обычными для хорошего лучника.
Краем глаза Торопча посматривал на козла, буянившего в сотне шагов от стоянки.
Козел этот пришел с северного берега. Остроглазый Торопча видел, как он боролся там с соперником — дело по весне обычное. Потерпев поражение от опытного вожака стада, раздраженный козел пустился прочь, яростно бодая траву, и вот наскочил на людей. И чем-то ему люди не глянулись. Нападать опасался, но стращал старательно.
— Вот и мясо, — проговорил Торопча, натянув тетиву.
— Зачем тут лук? — небрежно спросил внимательно следивший за его действиями Тинар, самый молодой из лихов.
— Чтобы подстрелить козла, — невозмутимо разъяснил Торопча, открывая тул со стрелами.
— Это сойкор, с ним по-другому надо.
— Дубиной промеж рогов, что ли? — усмехнулся лучник.
— Нет, зачем дубиной? Хочешь, покажу, как мы на них охотимся?
— Сделай милость, любопытно.
Тинар кивнул и открыто пошел к животному, изрядно его удивив. Козел, видать, полагал, что достаточно грозен, и пришельцы вот-вот поспешат скрыться от его гнева. Он отпрыгнул на несколько шагов, но, видя, что смельчак против него нашелся только один, заметно приободрился и наклонил голову.
Сойкора отличали отсутствие бороды, непривычный окрас — серый с черной полосой — и необычный изгиб рогов. Острые, почти прямые до середины, они глядели не назад, а в стороны. Приглядываясь к Тинару, он медленно опускал голову и отводил ее вбок. Наблюдая за ним, Нехлад подумал, что ашетский козел, пожалуй, коварен: из такого положения он мог нанести и боковой удар, и снизу вверх.
Оставив дела, походники глазели на охоту.
Тинар замедлил шаг на половине расстояния, а за десять саженей вообще остановился и сел, скрестив ноги. Сойкор аж подпрыгнул от удовольствия: маленький враг — слабый враг. Он и так уже был готов атаковать, а тут еще Тинар, подобрав камешек, раззадорил его метким броском.
Козел окончательно вышел из себя. Издав трубный звук, он понесся на лиха.
Тинар тотчас встал на одно колено, согнувшись. В правой руке у него блеснул нож. Сойкор летел, заведя голову налево и наклонив правый рог к самым верхушкам трав. Торопча подался вперед — что тут можно сделать с ножом?
В миг удара сойкор сдвинулся влево, точно готовясь к сопротивлению вражеской плоти. Однако рог его вспорол только воздух. А Тинар, скользящим движением уйдя из-под удара, выбросил нож — и козел сам налетел на него открытым боком! Точный удар поразил его прямо в сердце. Животное рухнуло, как мешок, и испустило дух без малейшего признака агонии.
Тинар выпрямился, радостно улыбаясь, помахал Торопче рукой и принялся разделывать тушу.
— Сойкоры всегда так бьют, открывая левый бок, — пояснил Найгур удивленным славирам. — Но чтобы сразить его, надо быть ловким. У нас немногие на это способны.
— А есть чему поучиться, — признал Торопча, закидывая налучье и тул за спину. — Однако мясо животного, которое перед смертью было напряжено, становится жестким. Свожу-ка я Тинара на тот берег и покажу ему, как надо добывать нежнейшее мясо!
* * *
Добытое мясо, не ставшее пищей в тот же день, походники закоптили, нарезав тонкими полосками. Они славно отдохнули на берегу чудного озера, которое Кручина обозначил на карте как Серебряное. Только Нехлад был разочарован: обрыскал окрестность, перекопал несколько взгорков и холмиков на берегах, но так и не нашел ничего, что свидетельствовало бы о людях, когда-то здесь обитавших.
Ворна, который честно помогал ему, сказал в итоге:
— Надо думать, они строили только из дерева. За несколько веков оно истлело в прах, а веков прошло немало, раз уж и лихи ничего не упомнят.
— Если Найгур не ошибается — а я не думаю, чтобы он ошибался, — эти люди знали, по меньшей мере, золото и бронзу… Хоть что-то рядом с могильниками должно было остаться! — воскликнул Нехлад. Но, постояв с минуту и глядя на предзакатное солнце, улыбнулся и сказал: — Нетерпелив я, правда? В четыре руки на трех пригорках решил все тайны отыскать… Не будем торопить судьбу! Когда славиры вспашут здесь поля, тайны сами начнут открываться — дай срок…
Он, впрочем, не слишком досадовал на свой порыв. Поработать руками после долгой езды было одно удовольствие, и, даже устав, Яромир чувствовал себя посвежевшим.
В лучах заката равнина зарумянилась, точно дева. Любуясь ею, Нехлад вдруг почти с гневом подумал: да кому же в голову пришло назвать безымянную землю Ашетом, гнездилищем зла? Чей больной и завистливый ум населил ее призраками запредельных кошмаров?
Так думал он и в тот миг не вспоминал ни о гнетущей картине Хрустального города, ни о ночных видениях, встревоживших душу.
Он неотвратимо влюблялся в эту страну…
Однако ночь всколыхнула забытые тревоги. Вернулись сны — еще более пугающие, чем прежде.
* * *
В краю, что называется Сурочь, в тихом и раздумчивом заповедном лесу за поместьем Олешьевом, есть ложбина с безымянным ручьем. Укромен и некичлив ручей, порой едва заметный в разнотравье, не поет он и не звенит, а шепчет о чем-то несбыточном — лишь умеющий слушать услышит. Над тем ручьем стоит рябина.
Прежде их роду покровительствовал клен, но уже деду Путяге волхвы при наречении имени судили рябину. Путяга не стал противиться судьбе — и рябина щедро наградила его за преданность. Славной была его доля, немало он сделал, укрепляя и расширяя границы Нарога, и сторицей окупилась верная служба тогдашнему нарожскому князю.
Это Владигор Путяга, получив клок земли в вечный дар, построил Олешьев. Он же утвердил нерушимые границы заповедного леса — неизбывного храма славиров.
Рябина приняла под свое покровительство и сына его Владимира, и внуков Яромира с Ярославом.
Дерево, покровительствующее роду, — не секрет, а с каким именно деревом братается отдельный человек — не знает никто, кроме него самого.
Яромир недолго терзался выбором. Юная рябина над ручьем сразу пленила его. Как положено, он провел ночь в лесу, но блуждать не стал — так и заночевал у ее корней. Наутро срезал ветку, а себе рассек ладонь и прижал к срезу на дереве. Пока кровь мешалась с древесным соком, ветвь сгорела в жертвенном костре, золой которого он присыпал раны — свои и дерева.
Потом Яромир долго еще сидел, прижавшись к тонкому стволу и беседуя с побратимом. Они вместе слушали шепот ручья и читали в нем знамения будущего счастья.
Вернувшись домой, из оставшегося кусочка той ветви Нехлад изготовил оберег. Волхв освятил и благословил, тайными словами утвердил в обереге великую силу.
…Рябина над мудрым ручьем — нежный цвет, говорливые листья, алые грозди…
Во сне рябина была черной и неживой. Вместо ручья по жухлой траве змеей ползла лента смолянистой грязи. Заповедный лес был сухим, и черная жирная гарь покрывала его. Где-то трещал огонь, между ломких скорбных стволов струился дым.
— Боишься огня?
Нехлад вздрогнул и оглянулся — с мучительной медлительностью, как старик, точно преодолевая сопротивление не воздуха, а грязи. Подле рябины стояла девушка, черноволосая и черноглазая, ослепительно красивая, но болезненно бледная, с тусклым отсветом безумия в очах. Одета она была в исподнюю рубаху, почему-то подпоясанную, на поясе висел нож.
— Как тебя зовут?
— Зови Нехладом, — пугаясь собственного, незнакомо надломленного голоса, ответил Яромир.
— Ты, должно быть, горяч, раз получил такое имя? Отчего же боишься огня?
— Огонь бывает другом, а бывает врагом. Мне страшно за лес. Страшно за…
— За что?
— За лес, — повторил он, даже во сне не перейдя грань: ни один славир не откроет тайну своего дерева.
Все громче треск, все плотнее дым.
Девушка шагнула к Яромиру, и он невольно отшатнулся. Она была… холодна, как будто из снега…
— Я остановлю огонь, — сказала девушка, протягивая к нему руки.
На сей раз Яромир устоял и ощутил ледяное прикосновение.
— Я остановлю огонь — дохну морозом, пустотой предначальной, оледеню — даже огонь не воспротивится мне! Только согрей меня, горячий Нехлад! Согрей!
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Что имя?
— Как тебя прозывают? Помедлив, она ответила:
— Смерть-Безумие! Меж двух смертей, пламенной и ледяной, Нехлад схватился за оберег — едва отметив, что, оказывается, он наг… Но оберег — невозможное дело! — рассыпался в его руке гнилой трухой. Не осталось больше защиты, ничего не осталось…
Кроме самого главного оберега. Ему вспомнились слова наставника.
И — чуден и ужасен, до оторопи ужасен сон — он молча взял нож с пояса девушки и, взрезав себе грудь, достал трепещущее сердце. Воздел над головой, как древний покровитель Хрустального города лепесток огня.
Смерть, видя это, чуть отстранилась, не решаясь, однако, оторвать руки от его плеча. Как будто смятение промелькнуло в ее прекрасных чертах.
— Довольно ли этого, чтобы согреться тебе? — спросил Нехлад во сне, чувствуя, как колотится в пальцах взбудораженное сердце, как льется из него живая кровь — на голову, на плечи… и на руки Смерти.
Что-то новое засветилось в ее глазах, но тут страшный мир погибели и тлена канул во мрак, и Яромир пробудился.
* * *
Точно тяжко больной, Нехлад с трудом разлепил глаза. Сразу даже встать не удалось — чудовищная слабость прижимала его к холодной земле.
Стояло позднее утро. Ворна был на ногах, но и он смотрелся больным и потерянным. Лихи, все трое, чуть в стороне молились солнцу с каким-то небывалым, яростным рвением. Прочие походники либо спали, постанывая во сне, либо сидели, невидяще глядя по сторонам.
Ворна приблизился и сел рядом. Взъерошил бороду, потом вздохнул и произнес:
— Хоть ударь, что ли… Над остальными я старший, не по чину им меня уму учить, а ты все-таки Булатыч. Имеешь право.
— Сдурел? — хрипло спросил Яромир. — С чего это мне тебя бить?
— А с того, что я несправедлив был к людям. Тот же самый морок, что сразил наших подле проклятого городища. Только теперь всех накрыло. Всю ночь скверна снилась — такая, что и не вышептать. С девкой какой-то…
— Чернявой да бледной? — напрягся Нехлад.
С жалобным криком: «Не надо! Не меня!» — проснулся Кручина, перебив ответ Ворны, но молодой боярин и без того уже знал его.
Оказалось, она приснилась всем. И все теперь чувствовали себя смертельно усталыми, выжатыми, до донышка иссушенными.
И бледны, как приблазнившаяся Смерть.
— Упырица, упырица! — дрожа как осиновый лист, твердил ученый землемер, когда все собрались наконец у костра, пытаясь согреться.
— Я слышал об упырях, — с трудом сохраняя спокойствие в голосе, сказал Радиша. — Очень редко их чары способны побороть добрый оберег, а уж след всегда оставляют. Наши же обереги, как я понимаю, остались чистыми… А ты что скажешь, Найгур?
— Яне знаю про упыриц, — ответил проводник. — Вы, кажется, так называете кровососов? Что ж, про них у нас мало знают. Не водится такая нечисть в доброй земле. Но здесь Ашет. Он захотел воплотиться в упырице — и воплотился. Кончилось веселье. Надо возвращаться. Может быть, Ашет еще отпустит нас.
— Да какая, к чертям смердячим, упырица? — проворчал Ворна. — Где укусы-то? Нет укусов!
— Значит, не кровь, а силу пила, — ответил ему Радиша. — Бывают и такие. А может, и вовсе неведомое что-то посетило нас.
— А я, признаться, всегда думал, что это только сказки, — сказал, поднимая глаза от костра, Тинар. — Ну про Зло, про Тьму… про Ашет.
— Я тоже, — вздохнул Найгур. — Теперь вижу, что ошибался. Чего больше? Надо возвращаться домой.
— Возвращаться пришлось бы в любом случае, — заявил Радиша, выпрямляясь. — Этой ночью я опять смотрел на звезды, и они сказали, что Новосельцу грозит беда. Правда, какая — осталось мне неведомо. Нужно поворачивать, и без промедления.
— Где силы-то взять? — спросил Бочар.
— А где наши отцы и деды силы брали? — словно стряхнув с себя оцепенение, зычно гаркнул Ворна. — Говорил я вам уже и сулился не повторяться: ну-ка сами скажите, каков наш главный оберег?
— Сердце! — хором воскликнули близнецы Крох и Укром.
— То-то же! Давайте, нечего сидеть. Собираемся. Голова кружилась, но, когда все взялись за дело, дурнота отступила. Нервными улыбками силясь разорвать тягучую паутину страха, походники оседлали и навьючили коней.
— Да помогут нам боги и ваши, и наши! — шептал Дайнур.
— А знаете, я верю, что помогут! — отозвался вдруг Тинар. — Ведь был же во сне тот, о ком вы говорили, славиры! Тот, с огнем в руке — вы видели его в городище, а у нас он могильники стережет. Он явился под самый конец и спугнул упырицу!
* * *
Хотя равнина была по-прежнему чиста и светла, что-то неуловимо изменилось вокруг. Нехлад старался не думать об этом. Потом, когда страхи останутся позади и не будут застить разум, настанет черед все обдумать и взвесить.
А сейчас страх сидел на плечах, по следам вился…
Шли широкой резвой рысью, в душе борясь с желанием пустить коней в галоп. Но когда скакуны начали уставать, Ворна решительно укоротил их шаг. Только тут Нехлад осмотрелся по-настоящему и понял, что на самом деле равнина уже не та, что вчера.
Одинокий ястреб кружился в небе, но так высоко, что был едва заметен. А больше ни единого признака жизни: исчезли бесчисленные обитатели просторов, в волнующихся травах не шуршало мелкое зверье, не гудели жуки. Недобрая предгрозовая тишь — только шорох ветра в стеблях…
И какой-то сумрачной дымкой окутались клыкастые горные кряжи.
— Надо идти к реке, — сказал Найгур.
— Куда? Время только терять, — проворчал Ворна. — Горы по левую руку, не собьемся. Нам напрямки надобно…
— Не стоит искушать Тьму, — возразил лих. — Лесная — это не Ашет.
— Свернем! — решился Нехлад, и никто не возразил ему. Повернули на юг.
Ашет неохотно отпускал беглецов. Чем ближе придвигались холмы, тем чаще приходилось огибать овраги и крутые ложбины. Не раз и не два походники покидали седла и под уздцы вели скакунов в обход невесть откуда взявшихся провалов с глинистыми откосами.
Горы недовольно хмурились им вслед. Настигал со спины терпкий ветер, настоянный на полынной горечи — как будто светлая жизнь равнины прощалась с ними, бросая в спину горький упрек: вы, люди, растревожили Тьму! Вы ее выманили из холодных и мрачных ущелий, за вами идет она…
К ночи только-только достигли холмов, пока сплошь пологих и безлесных. И дальше бы шли, но кони уже едва держались на ногах. Пришлось заночевать.
О дровах один Бочар еще у озера позаботился, хоть на малый костер, да хватило. Спать никто не хотел, сидели, прижимаясь к огню, и ждали морока. Ворна пытался взбодрить товарищей, рассуждая о былых временах, напоминая о трудностях, которые встречались походникам в былых ратях под знаменами боярина Булата. Но даже сам себя не убедил.
— Скверное чувство такое, — вымолвил он наконец, оглядываясь, — будто следит за нами кто.
Морок не приходил, и наконец Нехлад, а с ним еще кое-кто, устав дожидаться, задремали. Они не прогадали: сны не тревожили их, и к утру хоть немного, да отдохнули. Однако и те, кто во всю ночь глаз не сомкнул, с одинаковой прытью сели на коней, едва затеплился рассвет.
Впрочем, приободренные «спокойной» ночевкой, уже не гнали. Углубившись в холмы, стали менять рысь на шаг, покидая седла и шагая рядом с четвероногими товарищами.
— А все же чувствую чей-то недобрый глаз, — вздыхал Ворна.
— Ничего, посмотрим, кто сильнее: Лесная или Ашет, — ответил ему Найгур. — Эйаткунваут дает реке много тайной силы.
— Да и мы еще на что-то способны, друг лих, — ответил Ворна.
Шедший рядом с Нехладом Радиша негромко сказал:
— Да и покровитель Хрустального города, похоже, на нашей стороне… если это он, конечно, отогнал бледную чаровницу. Ты уверен, Нехлад, что не хочешь рассказать мне свой сон?
— Не сейчас, Радиша, не сейчас. Лучше ответь, что сулят нам звезды.
— Ничего нового, — вздохнул звездочет.
* * *
Дорога между холмов оказалась не в пример глаже, чем перед ними, все реже встречались логовины, и не таились, точно охотничьи ямы, коварные провалы почвы.
К полудню холмы оделись порослью, дальше пошли деревья, сбивавшиеся в купы, а то расступавшиеся, и на два, на три перестрела открывался простор, покоренный только одинокими раскидистыми тополями да узорчатыми соснами, чьи мохнатые шапки тянулись к самому небу.
А на севере клубились тучи, хмарь затягивала горные вершины.
Приметив ласточек, Найгур сказал, что река уже близко, и Нехлад с молчаливого согласия Ворны повел отряд наискосок, забирая к востоку.
Вот потянуло водой, но это оказалась старица, заросшая камышом. Пока ехали вдоль нее, северная хмарь дотянулась до них, заволокла небо. Рукав старицы вился, потом вильнул вбок. Заросли сгустились, и вскоре путники оказались на берегу Лесной.
Нехлад прежде видел ее только близ устья, при впадении в озеро Туманное. Теперь перед ним была совсем другая река.
Не сказать чтобы широкая, саженей двадцати, она была глубока и казалась спокойной. Только легкая рябь выдавала стремнину. Над дремотным потоком теснились тысячелистые кроны Древлетского леса, темневшего на правом берегу, а на левом зеркало вод ласкали плакучие ивы.
Плыли по бестрепетной глади — даже северный ветер не мог ее возмутить — листья и ветки, лесной хлам, в заводях играла рыба. Несокрушимым спокойствием веков веяло от реки.
И, глядя на нее, Нехлад вдруг подумал, что Лесная до странного похожа на тот ручей под рябиною-побратимом. Что-то роднило их, и от этого становилось спокойнее на душе.
Ночь прошла бестревожно. Густые заросли не позволяли ехать по самому берегу, и приходилось отдаляться от реки, петляя между холмами. Для привалов же подыскивали местечко на самом берегу.
И третья ночь после Серебряного озера миновала без происшествий. Свинцовое небо давило, но ни славирам, ни лихам не с руки было опасаться ненастья. Странно было только, что ненастье это никак не разразится…
Новое утро походники встретили уже разговорами и шутками, и даже не слишком торопились со сборами, как в прошлые побудки.
— Кому сказать, засмеют. Подумать только, от страшного сна убегаем! — проворчал Бочар, седлая своего коня.
Доселе никто не рисковал лишний раз вслух помянуть причину поспешного бегства.
— Так ведь мы на помощь спешим! — сказал ему Крох.
— Конечно, — добавил Укром. — Кабы не слова звездочета — кто бы нас с пути свернул какими-то там снами!
Пожалуй, они и правда начинали в это верить.
* * *
Река все круче забирала к югу. С вершины одного из холмов Торопча и Тинар, коротко сошедшиеся после охоты на Серебряном озере, разглядели: впереди опять равнина, даже Древлетский лес на том берегу как будто отступает.
— Поедем-ка мы по-над рекой, — предложил Ворна.
Отряд вернулся к Лесной. Действительно, уже в нескольких верстах от места последней ночевки берег был ровным, редкие купы тальника более не сдерживали продвижения. Ехать напрямик было куда веселей, чем крутиться в холмах. Скакунов пустили рысью.
Однако насладиться дорогой не удалось. Державшийся впереди Найгур вдруг резко остановил коня и вскинул руку:
— Глядите! Здесь кто-то был ночью…
Сначала славиры не поняли. Бывалые люди, даже они ничего не увидели в открывшейся пологой ложбине, в полусотне шагов от реки, ни кострища, ни хвороста, ни других явных примет стоянки. Однако трава и впрямь была примята.
Резкий порыв северного ветра заставил Нехлада вздрогнуть. Кто мог здесь пройти? Ясно, что не лихи — из них даже те, кого считают сумасшедшими, сюда отродясь не забредали. Древлеты? За прошедшие дни походникам ни разу не удавалось заметить на том берегу признаков человеческого быта: ни лодок, ни сетей, ни даже дыма. Если древлеты и жили в этих краях, то укромно. Да и вообще все, что знал Нехлад об этом народе, говорило: они, как и лихи, не великие любители путешествий.
И не славиры, конечно. Зачем бы отцу выпускать лишний отряд, когда в Новосельце рук не хватает? А главное — что это за стоянка без костра?
Ворна спрыгнул с коня и сказал:
— Стойте здесь, я осмотрюсь. Торопча и Найгур, идемте со мной.
Спешился и Нехлад. Много времени отдавая книгам, он не слишком хорошо владел азбукой следов, но кое-что в этом деле смыслил и, как говаривал наставник, по крайней мере, владел искусством чужие следы не затаптывать.
А учиться никогда не поздно. Сперва Яромир, правда, не поверил себе, но потом заметил удивленные лица товарищей и понял, что не ошибается. Ворна даже помедлил, прежде чем объявить:
— Странное дело. Две дюжины их тут было, может, побольше, но никак не менее. Пришли они с севера, пешие. Простояли тут всю ночь. Спали вповалку, а когда проснулись, какое-то время стояли дозором: следы ведут на вершины ближних холмов. А потом вдруг дали деру… Найгур, ты дальше прошел, куда они свернули?
— На северо-восток пошли, — ответил лих. — Точнее сказать, побежали: на сотню локтей вдаль следы ведут широкие, с сильно вдавленным носком.
— Обувь на них не наша и не лихская, — добавил Ворна. — Сами они, к слову сказать, ростом невысоки, но, видать, ширококостные, весят как славир в броне.
— И вот еще что странно, — сказал Торопча. — Ни единой крошки нигде нет… словно и не ели вовсе. А ведь много часов здесь провели.
Этого Нехлад, конечно, не заметил, но, когда Торопча поделился наблюдением, молодому боярину вспомнилось другое.
— Вот еще странность, — сказал он. — Мы по утрам непременно в сторонку отходим по понятному делу, а эти…
— Правда! — воскликнул Торопча. — Кто же они такие? Не то чтоб сильно мне хотелось это знать, но надо. Боюсь, придется еще свести знакомство, ведь им в этих краях, кроме нас, больше и некого высматривать.
— Поедем по следам, если только они не отклонятся слишком в сторону, — предложил Яромир. — Действительно, таких попутчиков терять из виду не стоит.
Походники миновали ложбину и двинулись по следу неведомых соглядатаев. А те словно нарочно старались, следили густо и явно, хотя, кроме отпечатков на земле, ничего после себя не оставляли — ни шнурка оборванного, ни клочка какого-нибудь… Оно вроде и необязательно в дороге вещи ломать да разбрасывать, но после странной стоянки все бросалось в глаза.
— Не понимаю, почему они пошли на восток, — поделился Ворна с Нехладом. — Неужели подумали, что мы опережаем их? Так ведь крыльев-то у нас пока что нету.
— Ворна, — спросил Яромир, — как думаешь, неужели это и вправду… не люди?
— Да как тебе сказать… — закусив губу, ответил наставник. — Боюсь так думать. Не хочу. Только я глазам-то верить привык… Не знаю.
— Это навайи, — сказал вдруг Найгур.
— Что? — встрепенулся ехавший неподалеку Радиша. — Как ты сказал?
— Навайи. Вы, славиры, говорите навъи, а мы — навайи. Походники испуганно переглядывались, и, видя это, Радиша громко сказал:
— Да нет, не похоже это на навь. Никогда я не слышал о призраках, которые бы весили как славирские бронники, и этак драли землю подметками. Должно быть, этим словом лихи обозначают что-то другое.
— Может быть, — ответил Найгур. — У вас еще говорят про вурдалаков — очень похоже.
— Ну вурдалаки — не самое страшное! — может быть, несколько более громко, чем собирался, сказал Ворна. — Они доброй стали ох как не любят!
— Ты уже справлялся с такими? — спросил молчавший доселе Дайнур, и под напускным спокойствием его вдруг отчетливо проступили страх и надежда.
— Нет, — вынужден был признать Ворна, однако нашелся: — Нас такие чудища давно, с прадедовых времен, не тревожат. Знаешь почему? Мы сталью владеем. — Видя, что обманул ожидания лиха, он добавил: — Да и река нам поможет. Кажется, я знаю, отчего они нас не дождались: ты ведь сам говорил, что в Лесной сила особая. Вот она их одолела!
— А может, это только дозор был? Заметили нас и отправились за подкреплением, — поделился Горибес, хорошо слышавший весь разговор.
— Ну еще не хватало раньше срока пугаться! — осерчал Ворна. — Стыдись!
Горибес вздохнул и ответил:
— Ты не тревожься за меня, я в бою не струшу. Просто жутко мне, что греха таить.
— Мне тоже не по себе, — улыбнулся (и не скажешь, что лукаво) Ворна. — Так что даже хочется поскорее повстречаться с вурдалаками — посмотрим, кто после этой встречи больше бояться будет. Только чтобы они нас опасались, — повысил он голос, — надо по сторонам смотреть, дабы беду не проворонить, а не галдеть на всю степь!
Походники вновь обратили взоры на холмы. Время от времени взъезжали на вершины, повторяя путь неведомых существ, которые, шагу не сбавляя, тоже осматривались при каждом удобном случае.
Незнакомцев так и не было видно. Походников они опережали на два дня, и путь их все больше отклонялся к северу. Не иначе, Ваутвойтар и впрямь теснила их своей непреклонной волей.
Когда надвинулся вечер, Нехлад, заметив растущее беспокойство спутников, принял решение:
— Вернемся к реке.
Он не стал говорить, но его все больше терзало подозрение: что, если трюк со следами и преследовал цель сбить их с пути? Весь день двигаясь на пределе выносливости своих скакунов, походники одолели сегодня смехотворно малое расстояние.
— А зверья опять не слышно, — оглядываясь на горы, проговорил Тинар.
