Глава 1
Яромир по прозвищу Нехлад проснулся, когда солнце уже взошло, но на ноги поднялся не сразу. Слишком необычный сон ему привиделся, и казалось, в любой миг он вернется, закрутит, увлекая в пучину неясных образов.
Не открывая глаз, Яромир перебирал сохраненные памятью смутные видения.
Душный пепельный туман и жаркое дыхание неостывших углей…
Это почему-то казалось важным. Нежный голос, полный скорби…
Как будто знакомый, хотя он точно знал, что никогда не слышал его раньше.
Горькая печаль. Слеза на бледной щеке. Удушливая гарь в воздухе, но смерть — ничто…
Ужас смерти не в силах возобладать над щемящей тоской…
«Нет, это все не то, — подумал Нехлад, неожиданно легко возвращаясь к яви. — Чтобы сон понять, нужны зримые образы. А так… приснилась печаль — что это может значить? Ни один толкователь не поймет».
Нехлад откинул одеяло и встал навстречу утру. Роса уже высохла, чистое небо звенело трелями птиц. С гор тянуло прохладой.
Походники были уже на ногах. Близнецы Крох и Укром увели коней на водопой, рыжий Горибес кашеварил, Езень и Бочар чистили оружие. Радиша и Кручина, как всегда, сидели на камнях неподалеку друг от друга и перебирали свои записи. Водыря и Торопчи не было видно, должно быть, поднялись вверх по склону.
Приблизился Ворна, Нехладов дядька, — плечистый, борода лопатой, иссеченное шрамами лицо вида вполне зверского, но глаза незлые.
— Заспался, Булатыч! — одарил он Яромира своей бесподобной щербатой улыбкой.
— Чего ж не разбудил? — спросил Нехлад, скатывая постель.
— Куда спешить? — махнул рукой Ворна, глядя наверх. — Ты ведь не удержишься, в горы полезешь. Перед этим хорошенько отдохнуть надобно.
— Подъем несложный, видно же.
— А что там, дальше? Я прежде с горами дела не имел, но одно знаю точно: горы спешки не любят.
— Лентяев они, я думаю, тоже не жалуют, — ответил Нехлад, выпрямляясь. — Что, Водырь и Торопча уже там?
— С полчаса как пошли осмотреться.
— Так мы их, пожалуй, и догнать еще можем.
— Позавтракай сперва.
Ну словно он сам бы позабыл! Иногда Ворна ведет себя не как дядька, а как нянька…
Нехлад спустился к ручью и умылся ледяной водой, от которой ломило зубы. Не сразу, но почувствовал странный привкус. Стало любопытно. Нехлад набрал воды в пригоршню, подождал, пока слегка нагреется, и выпил мелкими глотками. Точно, непростая водица!
Открытие обнадежило. Хотя в Летописном Тереме так и не отыскалось никаких прямых свидетельств, немногие легенды, повествовавшие об этих местах, славили их здоровый дух. Будто бы древние обитатели Безымянных Земель вообще не ведали болезней, а жители Хрустального города только в триста лет считали себя стариками.
О древних, конечно, трудно судить. Они, известное дело, были не чета нынешним людям: и с богами коротко сходились, и дела вершили великие. И все же сказания есть сказания, до живой воды простых людей боги вряд ли бы допустили, а вот источник воды здоровой открыть — это могли. Подобные источники на нашем свете встречаются.
И почти наверняка рядом с таким и стоял город…
По-новому посмотрел Нехлад на холмы, обрамлявшие подъем. Теперь уже нетрудно было убедить себя, что они не наугад разбросаны богами, а стоят в строгом порядке, скрывая под собой останки строений.
— Не простая тут вода, а здоровая! — объявил Горибес, раскладывая снедь по мискам. — Точно вам говорю, уж мне ли не знать.
Походники соглашались, но усмешек не скрывали:
— Конечно, ты у нас всем знатокам знаток!..
— А на вид и не скажешь…
— Точно! Вот глянешь так со стороны: ну дремучесть двуногая, еще мох не стряхнул, как из лесу вышел, а слово скажет — что откровение подарит. Знаток!
— Смейтесь, смейтесь, а я еще ночью нюхом учуял, что место непростое, — доверительно сообщил Горибес— Вы вот говорите, из лесу да мох, а знаете ли, что наши леса скрывают? У-у! Вокруг моего селения целых три источника здравных было, во как! Два-то издревле известные, а третий я отыскал, еще мальцом.
— Мальцам везение, — кивнул Бочар.
Серьезное выражение его лица обмануло Горибеса, и он пустился врать, как семи лет от роду заблудился в лесу, вышел на поляну, где трое леших о чем-то шептались заговорщически. О чем — он не понял, но, будучи обнаружен, спешно бежал, ибо лешие явно вознамерились не оставлять свидетеля в живых. Долгое и красочное описание погони по ночному лесу поневоле заинтересовало всех, хотя Нехлад и подумал, что где-то уже слышал его.
Предположение превратилось в уверенность, когда лешие уже почти нагнали проворного мальчишку, но тут на них набросился бешеный медведь и задрал одного. Этот случай Горибес уже рассказывал, и как бы не дважды, но по другому поводу.
Второго лешего водяной на дно утянул, потому что сообразительный маленький Горибес, переплывая речку, успел шепнуть русалкам, что лешие собрались реку запрудить. Третьего он пощадил, но вряд ли по большому милосердию — скорее, приберег для следующей басни. Тем паче нынешнюю следовало заканчивать, и вот уже отважный малец, отделавшись от преследования, набредает на здравный источник, испив из него, укрепляется духом и телом, омывшись в нем, избавляется от всех ссадин и царапин и, взбодрившись, идет по течению ручья, чтобы с рассветом выйти к родному селению.
Когда рассказчик смолк, все посмотрели на Бочара. Тот памятливый да сметливый: пока остальные морщат лбы, он уже точно знает, в чем подвох.
Однако на сей раз Горибеса изобличил землемер Кручина. Оторвавшись от варева, он удивленно произнес:
— Да ведь это ты клад так нашел, от трех леших убегая! Ну да, на прошлой седмице рассказывал…
Походники захохотали: попался Горибес! Они и сами бы могли подловить, но всякий, кто бок о бок с Горибесом больше полугода проводил, окончательно терялся в его бесконечных баснях.
— Верно, в прошлый раз ты клад вот этак отыскал, — одобрительно улыбнувшись землемеру, сказал Бочар, но, не желая уступать славы, прибавил: — Только тогда ты всех троих на тот свет спровадил. Кровожадным ты был мальцом, Горибес.
— Но как плетет — заслушаешься! — поделился Ворна с Нехладом.
— Смейтесь, смейтесь, чай, от смеха не мрут, — великодушно разрешил Горибес, собирая опустевшие за время рассказа миски. — Но кабы знали вы, что такое наш лес, то не ржали бы невпопад. Да вот, к слову, как вернемся, можете поспрашивать знающих людей, что было, когда к нам князь приезжал…
— Князь? В вашу дыру?! Ну это ты, брат, и не трудись, все одно не поверим!
Глаза у Горибеса разгорелись: такой вызов он не мог не принять. Но тут Нехлад поднялся на ноги, и походники смолкли.
— Сегодня я пойду в горы, — сказал Яромир. — Со мной пойдут Кручина с Радишей, Ворна, Бочар и Езень. Остальные тут останетесь, отдыхайте. Да пусть кто-нибудь ближе к полудню съездит к нашим проводникам, спросит, собираются ли они идти дальше.
— Мы съездим, — сказал Крох.
У этих все на двоих: мало кто слышал, чтобы кто-то из близнецов говорил «я».
— Добро, — кивнул Нехлад. — Только не вздумайте с ними спорить, а тем паче смеяться. Нам с этими людьми бок о бок жить, пускай себе верят, во что хотят.
— Слыхали? — без улыбки спросил Бочар. — Горибеса к проводникам не пускать.
— Это когда я над лихами смеялся?! — возмутился тот.
— Смеяться не смеялся, но, если начнешь им рассказывать, сколько кладов мы тут без них нашли, мало ли что дикарям в голову взбредет?
— Да подь ты! — махнул рукой Горибес.
— Я-то иду, а вот ты на месте посиди, оно тебе труднее будет…
— Ну довольно! — прикрикнул Ворна на смеющихся походников. — До вечера зубоскалить решили? Собирайтесь, кому сказано.
Нехлад подавил вздох. Главным в походе был он, и люди его слушались, но совсем не так, как Ворну, а будто со снисхождением. Это было, наверное, заслуженно, но все равно обидно.
— Сколько времени думаешь там провести? — спросил Ворна.
— Дня два.
Когда заплечные мешки были уложены, сверху спустились Водырь и Торопча. Лица — самые загадочные.
— Что нашли? — спросил их Нехлад.
— Есть на что посмотреть, — ответил Водырь, садясь на камень. — Я там ногу малость подвернул, ну да Торопча вас проведет, все покажет.
Нехлад не стал расспрашивать. Немногословного и спокойного Торопчу просто распирало, но раз терпит, не говорит, значит, редкое дело, хочет произвести впечатление. Пускай. Нехлад уже и сам догадывался, что увидит.
* * *
Семь человек поднимались по зеленому склону. Безоблачное небо ласкало горные пики. В травах стрекотало и сверчало, крученые вязы устало бормотали о древних тайнах, и журчал ручей среди молчаливых седых валунов.
Кручина и Радиша переговаривались вполголоса. Удивительно: один имел дело с небом, другой с землей, но они постоянно находили о чем поговорить, а чаще — поспорить. Но их приглушенные голоса не нарушали дремотного очарования этого места.
— Нехлад, тебе снилось что-нибудь этой ночью? — спросил вдруг Радиша.
Яромир помедлил с ответом.
— Почему спрашиваешь?
— Звезды говорят, что сны этой ночи могут быть вещими.
— Хорошо бы! — усмехнулся шагавший слева от них Езень. — Потому как приснилась мне сегодня такая девица, что ни в сказке сказать ни пером описать! Целомудренная, но страстная…
— Езень! — довольно резко осадил его Нехлад. — Здесь не место для таких шуток.
— Место как место, — пожал тот плечами.
Ворна все слышал, но не вмешивался, исподволь наблюдал, что сделает молодой вожак.
По уму, не следовало, наверное, вступать в перепалку с бойцом, но Нехлада зацепило.
— Эта земля дышит памятью древних, — сказал он. — Что радости проявлять неуважение к их душам?
— Я так думаю, боярин, что древние эти, кем бы они ни были, и с девками миловались, и шутку понимали. И правду говорили. А я всего-то правду и сказал. Приснилась мне девка — что ж теперь?
Недоумение бойца было вполне искренним, и Нехлад остыл.
— В этом ты прав, — признал он. — Но неужели не слышишь, что ветер шепчет о другом? Давай сперва прислушаемся, о чем говорит этот край, а потом уже будем рассказывать ему, о чем мечтается.
Езень, пожалуй, не вполне понял его, но примолк. Несколько минут шагали в тишине, потом звездочет полуутвердительно сказал:
— Значит, были сны…
— Были. Но не запомнились.
Миновал уже час, как они покинули стоянку. Вот ручей вильнул в сторону. Подъем стал выравниваться, зелень расступилась, и Торопча сообщил:
— Уже скоро!
Нехлада охватило волнение, и он невольно прибавил шаг.
Вскоре открылась перед ними чашеобразная долина, приютившаяся между отвесными скалами на востоке и ступенчатыми кручами на западе. За краем долины серела между двумя острыми пиками седловина перевала.
Левее западного пика срывался с круч, пенясь на перекатах, водопад. Должно быть, когда-то он питал долину, но теперь воды его безвозвратно уходили в страшный черный провал, расколовший скалы. Как-то сразу глаз угадывал, что посреди долины прежде было озеро, хотя обнаженное дно его давно уже выветрилось и стерлось.
Впрочем, все это восхищенный Нехлад разглядел много позже, а сейчас он смотрел на руины. Пусть не везде они четко угадывались, зато это были именно остатки стен, а не как на равнине — груды камней, за века столь старательно обработанные ветром и дождем, что при всем желании трудно сказать, касались ли их когда-нибудь человеческие руки.
Без особых усилий можно было разглядеть рисунок улиц и линии городских стен. Догадаться, где высились дворцы и башни. Обломок одной из них был виден саженях в двухстах от бывшего озера.
И прямо тут, на южном входе в долину, когда-то были укрепления и стояли четыре сторожевые башни. От двух остались лишь основания, от третьей — кладка по пояс человеку. А от четвертой, благодаря какой-то невероятной милости бога ветров, нижнее жилье.
— Это он! — будто со стороны услышал Яромир собственный голос— Хрустальный город. Он действительно существовал. И мы его нашли.
* * *
С самого начала пути они держались горного кряжа, который лихи называли Хребтом Тьмы. Славиры до поры окрестили хребет Безымянным — как и все прилегающие к нему земли.
Яромир вообще не стал торопиться с именами, и на карты, тщательно вычерчиваемые землемером Кручиной, ложились пока лишь прозвища.
До сих пор настоящее имя носила только полоска земли от предгорий до озера, где на реке был заложен Владимиром Булатом город Новоселец. Он да четыре села подле дозорных застав — назывались теперь Владимирова Крепь.
За рекой осталось лихское имя Жита, то есть Жизнеподательница. Хорошее имя, незачем менять. А вот озеро лихи называли Войтар, то есть попросту Вода, и для славиров не годилось.
Покуда не было за озером примечено ничего особенного, кроме частых и густых туманов. Так и прозвали его до времени Туманным.
Часть равнины на запад от Житы называли Дикой, иногда — Лошадницей: там паслись табуны диких коней. Порой о той же земле говорили Ковылье, Ковылья пустошь, Дикотравье — когда-нибудь сама жизнь укажет единственное нужное имя, тут глупо спешить.
А для простодушных лихов за Житой, куда только ловчие выбирались за дикими конями, сразу начинался зловещий Ашет. Славирам это имя решительно не годилось: глупо обзывать край, в котором жить собрался, Злой Землей!
Выйдя из Новосельца, походники поднялись вверх по Жите и, миновав неровные предгорья, прошли краем укромной лесистой долины. Приближаться к лесу лихские проводники наотрез отказались. Для них это был Ашуваут, Гибельная Чащоба. Что гибельного нашли в ней дикари? Лес искрился под солнцем изумрудной листвой, и над всей долиной разносилось чистое пение дроздов.
Углубляться в него не стали — даже с холмов было видно, что лес льнет к изгибу Безымянного хребта, да и цель похода была другой. Сюда не сегодня завтра крепичские поселяне доберутся. Яромир посоветовал Кручине, зарисовав очертания долины, прозвать лес Поющим и повел походников дальше.
Три дня занял путь до следующей реки, питаемой родниками Безымянного хребта. Двигались ходко, по ровной степи, вдоль неприступных голых утесов, резко вздымающихся над морем душистых трав. Но даже здесь не было прямых дорог, и приходилось огибать выдающиеся в степь утесы, обходить встречающиеся временами овраги.
Проводники — трое самых отчаянных, поверивших в волю пришельцев-славиров и мощь их богов — здесь никогда не бывали, но хранившиеся в их памяти предания порой удивительно точно описывали местность. Найгур, старшина проводников, сказал, что эта река — Ашеткуна, что по-лихски значило Владычица Ашета. Понизив голос, прибавил, что в иных преданиях ее называли Езгаут — Змеиный Язык — за то, что дальше на юге река раздваивалась на Харкшоду — Отрыжку Тьмы и собственно Ашеткуну. Минуя холмы, обе реки впадали в таинственную Ваутвойтар, Лесную воду, о которой лихи предпочитали вообще не говорить.
Ашеткуна, весело грохоча, рвалась на волю из тесного ущелья. В лучах ясного солнца над белопенными порогами сияли радуги. Буйной радостью дышала река, не было в ней ничего зловещего, и походники, посовещавшись, дали ей прозвище Радужная.
Подле ущелья, соответственно названного Радужным, потеряли два дня: Нехлад собирался проверить, нет ли здесь пути через горы. Пути не оказалось, либо его разрушили века, хотя виднелись вдали два горных пика, которые Яромир поспешил назвать «верным знаком».
Пришлось отступить. Их поход преследовал самые общие цели, а отсутствие северных путей означало, что и немарцы едва ли сюда проникнут, что само по себе было хорошим итогом. К тому же в ущелье были найдены железные руды, и, если даже впоследствии отряду не удастся отыскать ничего ценного, их с лихвой хватит, чтобы назвать поход удачным.
За последующие дни, однако, удача не отворачивалась от путников, им посчастливилось найти еще одно место выхода железных руд и залежи соли. В сущности, пометив их на карте, уже можно было поворачивать обратно. Поставить здесь селения — дело одного лета, к тому же склоны гор кишели промысловым зверем, а земля предгорной равнины только и ждала плуга. Однако с самого начала предполагалось пройти как можно дальше на запад, и Яромир вел отряд вперед.
Постепенно склоны Безымянного стали зеленеть, украсились кряжистыми деревьями, а за последние два дня стали лесистыми. Кое-где виднелись вполне приличные на вид подъемы, но Нехлад ими не соблазнился. Отступивший за спину утес-великан открыл в просвете между кручами еще два пика, и Яромир нацелился на них, как охотник на дичь.
Лихов пики взволновали. Вчера вечером, разглядев подъем, они заявили, что не станут приближаться к этому месту, хотя толком так ничего и не объяснили и даже крошечным обрывком предания не попытались запугать славиров. Получив разрешение Яромира, отъехали по широкой дуге и встали лагерем точно в нескольких верстах на юге.
Неплохие они люди, эти дикари, прямые и честные, но Нехлада порой уже раздражала их способность бояться сами не зная чего. Про горные пики, Найгур признался, даже легенды ничего определенного не говорили, но именно это, наверное, лихам и показалось достаточной причиной, чтобы испугаться. К лесу Ашуваут они и то рискнули ближе подъехать. Наверное, потому, что туда их бесшабашность еще заводила когда-то, а вдоль хребта даже герои древности (жили в их преданиях и такие) не ходили.
Нехлад никому в том не сознавался, но его охватывала сладкая дрожь при мысли, что он шагает по земле, которая тысячи лет не знала ноги человека.
А может быть, вообще никогда! В конце концов, летописи слишком противоречивы и туманны, не исключено, что никакого Хрустального города и не было. Или он был, но не здесь, не в этих горах. Может быть…
Однако, приметив пики, Нехлад сердцем почуял: там! И не ошибся.
* * *
— Это он!
Каменное крошево — уже не поймешь, были здесь когда-то какие-то черепки, а может, даже кости — заполняло почти все, что осталось от башни. Но в красном углу сохранились очертания вырезанного в камне нагого, ладно скроенного человека с лепестком огня в поднятой правой руке. Под ним лежал почерневший от времени бронзовый светильник в виде расправившей крылья птицы.
Кроме светильника и статуи, ни одна вещь не выдержала натиска веков.
— Не следует тут задерживаться, Булатыч, — сказал Ворна, опасливо поглядывая на уцелевшую часть каменной плиты, служившей потолком.
Бережно укутав светильник в тряпицу, Нехлад убрал его в мешок и вышел наружу.
— Я бы не стал торопиться, — сказал вдруг Кручина. Он сидел на камне и крутил в руках набросок карты.
— О чем ты? — спросил Нехлад, думая о светильнике. Про себя он уже твердо решил, что возьмет его с собой, отчистит и привезет в Новоселец. Если это просто предмет обихода, душам древних будет приятно, что их не забыли. А если светильник возжигали у ног божества (мало ли кем был человек, изображенный на камне) — что ж, и ему не в обиду станет, если почтят его память новые жители Безымянных Земель.
— О городе, — пояснил Кручина. — Я бы не стал так прямо утверждать, что именно его называли Хрустальным.
— Что же это, по-твоему? — удивился Нехлад.
— Ну если верить легендам, говорящим о могуществе Хрустального города, не мог он быть единственным крупным поселением в этих землях. У нас впереди еще многие версты неизвестности, а за спиной, по меньшей мере, один возможный путь через горы.
— Но здесь-то все на виду! — воскликнул Нехлад. — Вот перевал, вот два пика, о которых упоминают летописцы…
— Не все, однако же!
— И вот городище, — закончил Нехлад. — Что тебе еще нужно?
— Мне-то? Да только уверенность, а для этого надо не пронестись галопом по неведомой земле, а каждую кочку осмотреть, в каждую дыру заглянуть. Только тогда можно будет сказать: вот это, по всей видимости, Хрустальный город…
— Кручина, твое дело — очертания земель зарисовывать, вот им и занимайся, — оборвал Нехлад, закидывая мешок за спину. — Идемте!
Он зашагал, чувствуя, как заливает лицо краска стыда. Как-то остро вспомнилось, что, несмотря на мужские лета, по сравнению с любым в отряде он еще мальчишка. Да нет, даже не в том дело… Просто отец никогда бы не позволил себе такого. Владимир умеет поставить на место, за дело попрекнуть, но никогда не унизит.
Нехлад остановился и, тихо ненавидя себя за мальчишество, повернулся и сказал:
— Прости, Кручина, если обидел тебя. Не хотел.
— Все ладом, — кивнул тот, сворачивая набросок. — Я знаю, как для тебя важен этот город.
Хрустальным городом Нехлад бредил еще в родной Сурочи. Оно и понятно: пытаясь отыскать хоть какие-то сведения о Безымянных Землях, не прослышать о нем невозможно. К сожалению, кроме отрывочных упоминаний летописи разных времен и народов сохранили только неясные намеки. Присутствовала в них какая-то зловещая тень, но даже предания лихов и те рядом с ними казались внятнее.
Отыскав Хрустальный город, Яромир, по меньшей мере, утер бы нос болтунам из Княжьего Книгохранилища, которые горазды были только изобличать древних авторов во лжи и ловить их на противоречиях.
— Не будем же медлить, — сказал Нехлад. — У нас впереди еще много трудов, идемте скорей.
А Ворна как бы случайно замешкался и, когда никто не видел, подойдя к Яромиру, тихо шепнул:
— Молодец, Нехлад.
* * *
— А отчего город Хрустальным назвали? — спросил Езень. — Никакого, по правде, хрусталя тут не видно.
Ответил Радиша:
— Так прозвал его Диарун Темрийский, который дал самое полное описание. Именно он рассказал о перевале и двух горных пиках, хотя не привел их имен.
— Некоторые авторы, например, говорят о Гард-а-Хассрик, по-нашему это будет «Город у подножия ледяной горы», — добавил Нехлад.
— Это северяне, которые называют хрусталь «ледяным камнем», — пояснил Радиша. — Впрочем, их порой не поймешь: скажем, «хассек», то есть «ледок», у них означает еще и алмаз.
— Но это хотя бы похоже на название Диаруна, — сказал Нехлад. — Зато южане, тот же Хаариман, наперебой твердят о Золотом городе, только пишут о нем невесть что. Другие говорят — Тайный, или Потаенный, и уже с чистой совестью заявляют, что ничего о нем сказать и нельзя: тайна же!
— А это точно все об одном городе? — спросил Езень с прозорливостью, пожалуй неожиданной для человека, который и про Диаруна, и про «того же» Хааримана слышал впервые в жизни.
— Никто точно не знает, — ответил Кручина. — Общее в их повестях одно: был некогда великий город, а потом его не стало. Может, и о разных городах речь. Мало ли их было под небом…
Езень задумался над чем-то, и дальше походники шагали в тишине. Стало вдруг ясно, что долина не располагала к разговорам. Лишь издалека руины внушали трепет величием печальной памяти. Вблизи они скорее пугали…
Что-то недоброе проступило в грудах камней, которые словно из последних сил старались приподняться над землей. В болезненно искривленных деревьях, чьи узловатые корни медленно дробили остатки стен. В лохмотьях седого мха, затягивавших едва различимый рисунок древней кладки.
В самом воздухе этого места…
Сердце города еще сопротивлялось натиску веков. Точно некая сила оберегала его, отпугивая всесокрушающий лес. Здесь даже плодородной почвы нанесло заметно меньше, и потому еще виднелось озерное ложе (вблизи стало заметно, что некогда его обрамляли резные каменные плиты), кое-где в изломах гранита можно было различить бывшие мостовые. А в дворцовой ограде даже сохранилась половина могучей башни.
И здесь бросилось в глаза то, что прежде трудно было заметить под зарослями.
— Огонь! — ошеломленно воскликнул Торопча, остановившись подле остатков одной из стен, что едва доставали ему до колена. — Боги свидетели, да ведь тут бушевал огонь… и какой! Камни текли…
Бочар вскарабкался на почти сровнявшуюся от времени груду камней и поднял мутный серый булыжник.
— Вот тебе и хрусталь, — сказал он, бросая находку Ворне. — Гляди: остекленел от жара!
— Точно, — подтвердил Езень, пройдя дальше вдоль стены. — Все спеклось.
— Жуткое место, — пробормотал Торопча, отступая. — Может, не так уж и неправы лихи?
— Лихи ничего не знают про город, — твердо заявил Нехлад. — Они пугают друг друга именем равнины. А здесь не столько страшно, сколько… печально.
Да, печаль. Скорбь. Как во сне…
— Булатыч!
Нехлад вздрогнул, обнаружив, что стоит, крутя в руке кусок мутного серого стекла, некогда бывшего камнем, и невидяще смотрит на башню, которая дерзко вздымала к небесам когти неровного скола.
— Ты что, Булатыч?
— Просто задумался. Вон та башня — надо ее осмотреть.
— Есть ли прок ноги ломать? — усомнился Радиша. Кручина поддержат молодого боярина:
— Мне с возвышения осмотреться надо. Очерчу долину.
— Вечереет, — негромко сказал Ворна воспитаннику. — Не след здесь на ночь оставаться, Булатыч.
— Ну так поторопимся.
Однако сказать легче, чем сделать. Неведомая огненная смерть жестоко изломала город. Ближе к окраинам лес сглаживал изломы, вокруг дворца же кольцом тянулся погребальный венчик руин — некуда ногу поставить. Почти час убили на этот отрезок пути, пока не сыскалась пригодная тропка.
Солнце скрылось за верхушками гор. Ночь была еще не близко, но в долине заметно потемнело.
Яромир ни на что не смотрел. Его влекла к башне необъяснимая уверенность, что там он наконец вспомнит свой сон в точности.
Наконец они приблизились к дворцовому холму. На вершину подниматься не стали, Кручине достало и того, что он прошелся вдоль склона, замеряя с помощью нехитрого прибора угловые расстояния между приметами долины.
Остальные осмотрели край развалин, и Бочар отыскал на обломке колонны часть уже знакомого изображения — должно быть, человек или бог с лепестком огня был покровителем города.
А Нехлад приблизился к башне.
Сейчас он совсем не был уверен, что сказал правду, когда уверял, будто руины навевают печаль, а не жуть. Он действительно вспомнил свой сон. Целиком, включая те детали, которых так и не понял.
Когда-то эта башня была очень высокой. И почему-то он был уверен, что во сне видел город именно из нее. С высоты, куда волнами накатывал жар, где легкие горели от удушливого пепла и горло не могло издать ни звука. Должно быть, отчаянный крик уже мерещился…
…Прости, Данаила!..
* * *
Возвращались потемну, и заночевать пришлось подле сторожевых башен — идти вниз по склону при свете звезд никто не захотел. Не в самой долине ночь застала, и то ладно. Досюда огненная погибель не дошла.
Ужин взбодрил проголодавшихся за день походников. Спать укладывались уже с шутками. Нехлад привычно назначил очередность стражи и собирался закутаться в шерстяное одеяло, когда к нему приблизился Радиша.
— Значит, был сон, — уже без тени вопроса произнес он.
— Был. Только смутный, — ответил Нехлад и, видя, что звездочет ждет продолжения, сказал: — Я хочу все обдумать.
— Добро, — кивнул тот. — Только постарайся не забыть его. Сон может оказаться очень важным.
Яромир и сам прекрасно понимал, что замалчивать тут нечего, но рассказывать сон не хотелось до странности сильно. Словно это было что-то глубоко личное…
Потом, решил он для себя. Чуть позже.
Внутренне он ожидал, что этой ночью увидит что-то еще. Как знать, не станет ли вчерашнее видение яснее?
Звездочет встал, но Нехлад остановил его жестом и спросил:
— Скажи, Радиша… если бы на этом месте возник новый город, что сулили бы ему звезды?
— Что?! — От удивления у Радиши даже голос пропал. — Ты хочешь строиться здесь? — Он прокашлялся и прошептал, словно речь шла о чем-то недозволительном: — Не обижайся, но за такую мысль человека можно заподозрить в безумии.
— Рано или поздно нам придется прийти сюда вновь, — спокойно ответил Яромир. — Возможно, перевал — единственный путь на север, и пусть лучше он принадлежит нам, чем немарцам. Кроме того, помнишь, мы еще в столице говорили: может быть, Хрустальный город получил свое имя просто потому, что здесь добывали хрусталь. Да мало ли какие сокровища таят горы! Так что если не отец или я, то наши дети и внуки обязательно сюда придут. Воспользуйся случаем и спроси у звезд, что сулят они этой земле.
— Ты смотришь в грядущее дальше меня, — не мог не признать Радиша. — Я сделаю, как ты просишь.
Что-то снилось Нехладу той ночью, но видения не закрепились в памяти. Однако искреннего сожаления по этому поводу он не испытывал. Когда перед рассветом Ворна разбудил его — самую трудную стражу они с наставником всегда делили между собой, — Яромир осознал, что даже боялся новых снов. Все-таки кроме печали в них было немало ужаса.
* * *
Волнами накатывается жар, и удушливая гарь поднимается к верхнему уровню башни. Великий город пылает. Серный огонь пожирает его, и текут казавшиеся незыблемыми стены, раскалываются каменные плиты, и рушатся колонны.
Только дворец еще держится, но гарь душит людей. Жирный пепел тысяч выгоревших дотла тел пятнает одежды, оседает на лицах. Слой за слоем покрывает ступени.
С оглушительным треском лопаются кованые ворота — чудовищный враг не ослабляет напора. Воины во дворе сжимают бесполезное оружие. Они ничего не могут сделать против этого врага, но бежать некуда, да и нет у них мысли бежать: в дворцовую охрану всегда отбирали лучших из лучших. Тех, кто в самый безнадежный час не позволит себе умереть без боя. Следуя примеру старшины, известного всему царству золотоволосого героя, воины сорвали с себя доспехи прежде, чем те, раскаленные, начали обжигать тела.
Но если врага и можно увидеть, воины едва ли дождутся его появления: один за другим падают они, теряя сознание от нестерпимого жара, падают замертво, отравленные дыханием великого жертвенного костра.
Вот на крыльце появляется пожилой человек в испачканной копотью белой накидке. На челе его царский венец, но царя трудно узнать. Разный видели его подданные: и радостным юным счастливцем, и величавым мудрецом, и беспощадным ангелом смерти на бранном поле. Но не таким, как теперь, — не безумным.
Опираясь на надломленный посох, царь поворачивается на восток, к Башне Слез. Для него это Башня Рассвета, но царевна дала своему узилищу новое имя.
Царь смотрит на нее — конечно, не видит, она сама еле различает его фигуру. Но ей кажется, что сквозь гудение пламени доносится предсмертный крик:
— Данаила! Прости меня! Прости!..
Царь падает, и его тело катится по ступеням. Никто из воинов у подножия лестницы не оборачивается. Всякой стойкости приходит конец, и вот уже подкосились ноги у последних. Во дворце, наверное, остались слуги. Несчастные, им суждено увидеть, как, попирая тела последних защитников и законного правителя, взойдет по лестнице победитель.
Каким он будет?
И нужно ли ему это — входить во дворец? Ах, если бы отец послушал…
Названная Данаилой вытирает слезу со щеки. Скорбь, тысячекратная скорбь за всех, кто принял сегодня лютую смерть.
А сюда, наверх, огненная погибель почему-то не спешит. Царевна понимает: это ветер с перевала отдаляет миг ее смерти, относя удушливую гарь на равнину. Долго еще будет расти там черная трава — да кто увидит?
Равнина уже мертва.
Как жесток этот спасительный ветер… Для чего лишние минуты? Зачем видеть лик Бездны, торжествующий оскал победителя?
На юге пожар достигает пика, а на севере уже гаснет, оставляя дымящееся, блестящее черное месиво на месте прекрасных улиц.
Данаила неотрывно смотрит сквозь разрывы в завесах гари на тело отца.
Она ждет, когда у престола Единого сможет сказать ему: «Прощаю, отец, прощаю, царь. Страшной ценой ты искупил свое недоверие».
В положенный час Нехлад заступил на стражу. Кутаясь в плащ, он стоял под кроной невидимого во мраке дерева и вновь переживал так ярко вспомнившийся сон. Шумела листва, на склоне звала порадоваться чему-то ночная птица.
Когда занялся дворец, Данаила поняла, что в живых не осталось уже никого. Кроме нее.
Она почувствовала облегчение. Осталось только дождаться собственной смерти, но ветер с перевала все крепчал. Ветер, который вмиг разнес серное пламя, лишив жителей города даже призрачных надежд на спасение, упрямо щадил царевну, не подпуская к ней убийственный жар. Она задыхалась, но еще жила.
Данаила глянула вниз через перила балкона, но тут же приказала себе: нет, так нельзя! Судьбу нужно встречать лицом к лицу. Никто из тех, кого она видела из башни, не отступил, не смалодушничал — не сделает этого и она.
Ей, Данаиле, суждено оплакать всех? Да будет так!
Жирная, лоснящаяся гарь на перилах, резь в груди и слеза на щеке…
Но где-то далеко еще жив тот, кто был роднее прочих. Тот, кто не сумел добиться доверия… и, быть может, предотвратить…
О Единый, пусть он будет спасен! Пусть хоть в одном человеке сохранится на земле Хрустальный город — несчастный город, павший жертвой доверчивости и недоверия!
Никакой потребности в ночной страже не было, но Ворна с самого начала похода настоял на том, чтобы не расслабляться.
Предрассветный час казался бесконечным. Стареющий месяц уже скрылся за скальной грядой, небо переливалось самоцветами звезд. Как может спать звездочет в такую ночь?
Яромир шагнул к костру, провел рукой над пластом дерна, которым накрыли угли. Рука ощутила тепло. Это они тоже делали на всех стоянках: в случае нужды достаточно откинуть дернину, раздуть жар, подложив заготовленный хворост, — и вокруг светло. Нужды, как и следовало ожидать, не выпало ни разу. Но спутникам Яромира подобные хлопоты были не в тягость. Соратники отца, Владимира Булата, они смолоду впитали воинскую предусмотрительность.
Хотелось спать, но молодой боярин был рад, что бодрствует.
И еще больше был рад тому, что, когда Ворна сменил его, провалился в глубокий черный сон, лишенный видений.
* * *
Спускаться начали, едва рассвело.
Внизу застали они немыслимую картину. Несмотря на то что солнце поднялось уже на ладонь над восточными отрогами, четверо оставшихся в лагере бойцов бессовестно спали. Не накрытое в ночь кострище остыло и выветрилось. Стреноженные кони разбрелись саженей на сто. Даже вещи лежали в беспорядке, и издалека Ворна решил, что на стоянку напали и люди мертвы.
Когда же оказалось, что все живы… В общем-то Ворне давно уже не приходилось явно вмешиваться в управление отрядом. Но сегодня у него и мысли не возникло доверить выволочку Нехладу. С ревом раненого медведя он разбудил нерадивых пинками и щедро отсыпал им тумаков, только потом снизойдя к их оправданиям.
— Хоть на месте казни — наша вина, — признал за всех Водырь. — А только нечистое тут дело, ей-ей! Я ведь первым на стражу заступил, — пояснил он. — Должен был Кроха разбудить, а как тьма сомкнулась — так и провалился я. Будто околдованный…
— Дурень, кому тут колдовать?!
— Да я же и не отрекаюсь, моя вина! Только объяснить никак не могу.
— А вы так и дрыхли? Обрадовались, увальни, что старших рядом нет? Да в иных походах таких лежебок на второй день хоронили! — напустился Ворна на близнецов, они были моложе и Владимировых ратей не нюхали.
— Словно оцепенение какое нашло… — втягивая голову в плечи, осмелился пискнуть Укром.
— Оцепенение, говоришь? Воин всегда в строю! Кто железо честной рукой держит, того ни морок, ни сглаз не берет! — вновь разбушевался Ворна, однако же вскоре заставил себя утихнуть и отчеканил: — Предрассветная стража теперь за вами всегда, и знайте: кто проспит, того своей рукой удушу, а вернувшись, перед отцами опозорю — все как есть расскажу. Сейчас за лошадьми пойдете… куда сорвались? Бестолочи, про оцепенение верещат, а сами хоть бы на обереги взглянули. Ну!
Воины поспешно полезли под одежду. У каждого славира на груди оберег из побратима — его не обманешь. Сглаз, порча, даже морок если и не отступят перед силой оберега, то отразятся на нем, оставят следы, и потом опытный волхв сумеет по ним найти злоумышленника. Обычно древесина чернеет, если злые чары касаются человека.
Однако обереги четверых бедолаг были чисты. Рассматривая деревянные кругляши, бойцы на глазах наливались краской стыда.
Радиша решил вступиться за них:
— Бывают на свете чары, которые даже славирский оберег обманут. Правда, редко встречаются… — вынужден был прибавить он под суровым взглядом Ворны.
— Некому здесь такие чары наводить. Впрочем, обойдите вокруг стоянки, посмотрите, нет ли чьих следов, — сказал Ворна. — Хотя ничего там конечно же нет… Запомните вот что, запомните крепко: самый главный свой оберег славир не на теле носит, а внутри. — Он стукнул себя по левой стороне груди. — Его сами боги в нас вложили, и нет его сильнее в целом свете. Так-то вот. Ну чего встали? Живо за лошадьми!
Краем глаза Нехлад заметил, как прячет под рубаху свой кругляш Езень. Да он и сам с трудом удерживался от того, чтобы не стиснуть собственный оберег судорожной хваткой. Слова Ворны еще звучали в ушах, и он прислушался к сердцу.
Сердцу было тревожно…
Пока воины осматривали окрестность в бесплодных поисках следов, Кручина взялся перенести наброски на карту. Нехлад, как всегда, помог ему, а потом обратился к Радише: — Смотрел ли ты нынче на звезды? Что сулят они городу в долине?
Звездочет закусил губу.
— Голос неба неясен. У города в долине две судьбы: либо страшное падение, либо невиданный взлет.
— Падение уже было… — произнес Нехлад.
— И взлет тоже! — отрезал Радиша. — Выбрось эти мысли из головы, боярин. Только безумец надумает строиться там вновь. Две судьбы. Но я не знаю, в прошлом они или в будущем.
— Радиша! — окликнул звездочета Езень. — А как насчет снов? Что звезды говорят, сны-то нынешней ночью в руку были?
— Нет. Сны сегодня пустые.
— Ну и слава Весьероду, — тихо сказал Езень, все еще поглаживая оберег.
Провинившиеся походники привели коней. Пора было собираться в путь.
— Как назовем-то место? — спросил Кручина, не торопясь убрать карту.
Нехлад недолго думал.
— А так и назовем. Городище запиши как Хрустальное. Встретим другое — назовем Золотым, не жалко. Перевал же пусть будет перевалом Двух Судеб. Горные пики пометил? Левый, что пониже, пиком Предсказания назовем, а восточный… напиши: Башня Скорби.
