Книга: Стерегущие дом. Долгий сон
Назад: XXIV
Дальше: Часть третья СОН НАЯВУ

XXIX

На пороге стоял Макуильямс, и Рыбий Пуп со смутной тревогой ощутил сердечность и прямодушие, которыми веяло от этого человека. Макуильямс был без пиджака, в одной рубахе, высокий, в очках, лет сорока на вид.
— Прошу ко мне в кабинет, — пригласил он, и первым пошел по коридору.
Рыбий Пуп никогда до сих пор не бывал в доме белого и чувствовал себя не в своей тарелке. Он поплелся за Тайри, который шел, не отставая от доктора Бруса. Макуильямс сел за письменный стол.
— Садитесь, пожалуйста, — сказал он.
— Благодарю, — сказал, садясь, доктор Брус.
Рыбий Пуп пристроился подле Тайри на диванчике, сбоку от стола.
— Это Пуп, мистер Макуильямс, мой сын.
Макуильямс кивнул и, нахмурясь, вышел из-за стола.
— Я, вероятно, представляю себе, что вам нужно, — начал Макуильямс, — но я хочу быть уверен. Прежде всего я — адвокат, это моя специальность. Вы желали бы нанять меня своим защитником или как?
Доктор Брус и Тайри переглянулись.
— Да я как-то не знаю, сэр, — пробормотал Тайри.
— Если вы не знаете, кто же тогда знает? — спросил Макуильямс.
— Придется, видимо, с вами говорить без утайки, сэр, никуда не денешься, — сказал Тайри, не ведая, сколько цинизма в его вкрадчивых словах. — Вы насчет пожара в «Пуще» слыхали?
— Если верить тому, что пишут в газетах, на пожаре погибли от удушья сорок два человека. Кажется, имели место серьезные нарушения противопожарных правил, — сказал Макуильямс.
— Так вот послушайте, сэр, как оно все обстоит. «Пущу» содержали мы с доком, — начал Тайри. — Как вы есть адвокат, то вам можно начистоту рассказать, на чем у нас все держалось. «Пуща» давала хорошие деньги. И работала с дозволения начальника полиции…
— Вы доказать это можете, Тайри? — резко прервал его Макуильямс.
— Доказательство — вот оно, — сказал Тайри, показывая ему пакет.
— То есть чеки, которые вы давали полицейскому начальнику?
— Да, сэр.
— За что?
— А чтоб он давал нам делать, что хотим, — сказал Тайри.
— И что же вы делали? — спросил Макуильямс. — Только слушайте, вы здесь не на допросе. Вы не обязаны отвечать.
— Сейчас уже скрывать не имеет смысла, — пробурчал Тайри, раздосадованный тем, что вынужден пускаться в подробности. — Сейчас остается говорить одну чистую правду, больше ничем не поправишь дело… Начальник не мешал «Пуще» работать, не беспокоил нас — понимаете?
— Он ведь знал, что там у вас происходит, да? — спросил Макуильямс.
— Да, сэр. Знал.
— Ну и что же там происходило?
— Девочки там работали, работали круглые сутки, — вполголоса отвечал Тайри. — Это самое… Обслуживали мужчин… Заправлял заведением Брюхан, получал с девочек деньги. А когда пожарники подымали шум насчет нарушений, начальник затыкал им рот.
— А сколько он брал за услуги? — спросил Макуильямс.
— Сто долларов в неделю, сэр.
— Ого! — Макуильямс изумленно присвистнул и снял очки. — А за что еще он с вас получал?
— Еще, сэр, есть одна женщина, Мод Уильямс. Она, как бы это выразиться, содержит квартиру. С девочками… С этого заведения начальник от меня получал полсотни в неделю…
— А еще?
— Ну еще десять долларов для него набегало с четырех других заведений. И если где игра шла по большой — нет-нет да и тоже подкинешь ему. В покер, знаете, или в кости…
— Дайте-ка сюда эти чеки, — сказал Макуильямс.
Тайри подал ему пакет. Макуильямс надел очки и стал рассматривать продолговатые листки бумаги.
— Они что, выписаны на его имя? — спросил Макуильямс.
— Ага, сэр. Это его доля.
— Как же у него хватило глупости принимать чеки?
— А он мне верил, сэр. — Тайри скромно улыбнулся. — Как-никак я ему двадцать годков был другом.
Макуильямс стал внимательно рассматривать чеки с обратной стороны.
— Даже расписывался собственным именем, — заметил он с удивлением.
— А кто ему без подписи выдавал бы деньги?
Макуильямс сосредоточенно изучал один чек за другим.
— Здесь платежи за пять лет, м-м?
— Да, сэр. Но шло у нас с ним так десять лет.
Макуильямс сгреб чеки в стопку и посидел в молчании, глядя то на Тайри, то на доктора Бруса. Наконец его взгляд остановился на их спутнике.
— Ваш сын тоже замешан в этом?
— Куда ему, сэр. Ему еще семнадцати нету. Он просто работает у меня.
— Поразительно, что в цветной части города существуют столь прибыльные заведения, — сказал Макуильямс.
— Как же, сэр, у нас, ниггеров, денежки водятся, — подтвердил Тайри.
— Почему вы употребляете слово «ниггеры»? — спросил Макуильямс.
— Да я это… хе-хе! — забормотал Тайри, глуповато посмеиваясь. — Так уж, знаете, говорится, сэр.
— А эти девушки, которые, как вы выражаетесь, у вас работали, — из них кто-нибудь погиб на пожаре?
— Да, сэр. Человек десять.
— Что представляли собой эти девушки?
— Да ничего особенного, сэр. Просто бедные девочки, вот и все.
Макуильямс потер ладонью лицо и покрутил головой.
— Сколько вы получали с них?
— Что заработают на клиентах, из того половина шла нам, — объяснил Тайри.
— За что же это?
— Так ведь мы смотрели за ними, сэр. Брюхан то есть смотрел.
— Что вы имеете в виду под словом «смотрели»?
— Заботились о них, не давали в обиду. Если какую заберут, вызволяли на свободу. Тут пособлял начальник полиции…
— Была у этих девушек возможность при желании покинуть «Пущу»?
— Как же, сэр. Конечное дело. Только у них не имелось такого желания.
— Мне лично глубоко отвратительна мысль о купле и продаже, когда речь идет о женщинах, — медленно сказал Макуильямс, — независимо от цвета кожи или…
— Так ведь, не будь нас, был бы еще кто-то. Бизнес, как всякий другой. Ему, сэр, нельзя положить конец. Он все едино будет продолжаться. Ну а мы его вроде как упорядочили, чтобы все, знаете, солидно, основательно… — Чувствуя, что ступил на зыбкую почву, Тайри торопливо прибавил: — Никогда такого не было, сэр, чтоб, к примеру, в «Пуще» обобрали пьяного клиента. Притом и док смотрел за девочками по своей части…
— Все они были здоровы, — не поднимая глаз, сказал доктор Брус.
— Чего же вы хотите от меня? — спросил со вздохом Макуильямс.
— Хотим, сэр, чтобы вы передали эти чеки большому жюри. Мне после этого несдобровать, но мне так и так несдобровать. Три раза я давал большому жюри неверные показания, так что, выходит, я уже виноват как лжесвидетель. Но пусть меня лучше за это судят, чем за непредумышленное убийство… Начальник полиции говорит, продай все, чем владеешь, деньги давай мне, и тогда я тебя выручу. Только не верю я ему, мистер Макуильямс. С какой ему радости выручать меня, когда он уже приберет к рукам мои деньги. Так не бывает…
— Вы что, намерены показать на своих сообщников? — спросил Макуильямс.
— Совершенно верно, сэр, — сказал Тайри.
— Начальник полиции брал взятки, этому есть доказательства, — негромко сказал Макуильямс, — но ведь кто-то и давал ему эти взятки?
— Да. Я давал, — твердо сказал Тайри. — Без взяток такие заведения, как «Пуща» или квартира Мод Уильямс, не продержатся и дня…
— Подкупать представителей власти противозаконно, — сказал Макуильямс.
Тайри прищурился.
— Так ведь белый человек — это и есть закон.
— И тем не менее подкупать его противозаконно, — настаивал Макуильямс.
— Но он же брал взятки, этот белый, — доказывал свое Тайри. — Есть один закон — закон белых, другого нету… Вы говорите, давать взятки — это против закона, но ведь белые их берут!
— А теперь, стало быть, вы не желаете, чтоб белые вымогали у вас деньги? — спросил Макуильямс.
— Почему только мы одни должны пострадать и идти за решетку? — спросил в свою очередь доктор Брус.
— Справедливый вопрос, — сказал, кивая, Макуильямс. — Однако неужели вы не сознаете, что поступали нечестно?
— А нам не оставалось ничего другого, — запальчиво сказал Тайри.
— Для суда это не довод, — сказал Макуильямс.
Тайри встал и посмотрел ему в лицо.
— Белые устанавливают законы, а когда надо от нас поживиться, сами же позволяют их нарушать, — сказал он.
— Это не меняет дела, — сказал Макуильямс. — Вы все-таки нарушили закон.
Рыбий Пуп видел, что отец накален до предела и едва сдерживает распирающее его ожесточение. У Тайри тряслись руки. Что за человек этот Макуильямс? С ним он или против него? Заладил одно и то же: закон да закон! Закон — это начальник полиции, этот закон разговаривает, как все люди, он способен действовать, ему можно дать взятку. Когда тебе что-то нужно, ты обращаешься к белому, белый отвечает «да» или «нет» и говорит тебе, сколько это будет стоить.
— Как же так, ведь я платил белым, — в недоумении упорствовал Тайри.
— Это не имеет значения, — стоял на своем Макуильямс. — Преступно брать взятки, и не менее преступно их давать.
— Я — не преступник, — возмутился Тайри.
— А кто же вы? — спросил Макуильямс. — Вы сами только что признали…
Тайри сжал кулаки; он вышел на середину комнаты, стал, и слова хлынули из него неудержимо и буйно, точно поток воды, несущийся по камням:
— Мистер Макуильямс, я не преступник. Я — черный. Черные — не преступники. У черных нет других прав, кроме тех, какие они себе покупают. Вот вы говорите, с моей стороны нечестно покупать себе права. А как, по-вашему, нам, черным, иначе жить? Мне нужна жена. Нужна машина. Нужен дом, жилье. У белого все это есть. Почему же тогда у меня не должно быть? А когда я это себе добыл — тем средством добыл, какое только и есть у меня, — вы говорите, я преступник. Мистер Макуильямс, если нам, черным, не покупать себе правосудие у белых, то нам его вовек не добиться. Какие у меня права? Да никаких! И у отца никаких не было, и у отцова отца сроду тоже — и у него вот, у сынка моего, нет и не будет никаких правов, если он себе их не купит. Послушайте, мистер Макуильямс. Сколько годов я покупал себе у белых права, чтоб завести свое дело! У меня есть дом. Есть машина. А теперь те же люди, кто мне продавал мои права, говорят — отдай нам все свои деньги… — Тайри задохнулся от подобной несправедливости, гнев на мгновение лишил его речи. — Меня загнали в мышеловку, черт возьми! Да, сэр, загнали! — Он уже кричал в голос. — Но и они попадут в мышеловку вместе со мной! Я им не позволю себя выдоить досуха! Я скорей жив не буду — слышите? Мистер Макуильямс, я не имею права голосовать на выборах. Ни на одной выборной должности в городе вы не найдете черного. Мы бессильны, и, чтоб иметь хоть какую-то защиту, нам остается ее только покупать. Возможно, я и преступник, но кто сделал из меня преступника? Кто брал взятки? Законная власть. А власть — белая. Я вот живу в Черном городе, это белые его так окрестили… Не я, мистер Макуильямс, придумал Черный город. Его придумали белые. Хорошо. Я говорю: «Пусть так». Но, черт возьми, дайте же мне жить в Черном городе! И не говорите, что я преступник, если живу так, а не по-другому, потому что по-другому мне не прожить. Ясное дело, я поступал не по правде. Только моя неправда — она правильная; когда человек делает не по правде, потому что иначе ему не прожить, тогда неправда и есть самая правда… Зато от меня никто еще в этом городе не видел худа. Вы поспрошайте-ка у белых в муниципалитете. Всякий скажет, Тайри — честный человек. Я держу слово. Сказал, что буду каждую субботу выкладывать этому чертову начальнику сто девяносто монет, — и выкладывал. У девок, у картежников отбирал — и отдавал ему. А он брал и говорил спасибо. А теперь, когда я через этот пожар вроде как оказался в виноватых, он хочет забрать у меня все деньги. Так нет же, дьявол. Как Бог свят, не видать их ему! Я его сперва прикончу своими руками. Вот оно как, мистер Макуильямс. Я на вас не обижаюсь. Просто вам надо знать, как все есть на самом деле. Что вам проку со мной толковать насчет закона да правосудия. До меня это все никак не касается. Если б закон действовал по справедливости, не сидел бы я сейчас у вас в доме и не вел бы такие разговоры… Разве мои слова не понятны, мистер Макуильямс? Ну да, вот так я живу. Приходится, потому и живу. Нет, я не жалуюсь. Я принял закон белого человека и жил по нему. Это плохой закон, и все же я к нему приноровился с толком для себя, для своей семьи, для сына… Так не говорите же мне, чтоб я взял и отдал это все. Не отдам! Никогда не отдам, что добыто потом и кровью!
Тайри замолк с сухим рыданием и сел. Первый раз слышал Рыбий Пуп из отцовских уст слова о позоре и славе своего народа, о его унижении и гордости, отчаянии и надежде. Почему, почему не сказал ему все это Тайри прежде? Почему должен был его сын дождаться минуты смертельной опасности, чтобы узнать правду о своем отце? Он увидел, как, приоткрыв рот, впился в Тайри взглядом Макуильямс, как во все глаза, словно видя впервые в жизни, смотрит на него доктор Брус.
— Боже мой. — Макуильямс со вздохом снял очки. — Я никогда не представлял себе это все в таком свете.
— А мы со всем этим живем изо дня в день, — сказал Тайри.
— Вы разделяете эти взгляды? — спросил Макуильямс доктора Бруса.
— Я врач, сэр, — сказал доктор Брус. — Однако думаю, что изложить суть дела с таким блеском я не мог бы.
— Тайри, я не хочу сделать вам ничего дурного, — сказал Макуильямс. — Вы должны мне поверить.
— Мне, мистер Макуильямс, тогда сделали дурное, когда родили на свет в Миссисипи с черной кожей и пустым брюхом, — с горечью сказал Тайри.
— Я могу поступить, как вы хотите, — сказал Макуильямс. — Не могу только поручиться, что это не поставит вас в еще худшее, чем теперь, положение. В этом-то и весь вопрос. В глазах закона вы виновны в не меньшей мере, чем другие. После того, что я услышал от вас, мне понятно, почему вы так вели себя. Но с точки зрения закона это не оправдание. Я готов признать, что ваш народ довели до крайности. Сначала было рабство, потом — ненависть белого к освобожденному рабу. Ваш народ вынужден был приспособиться, притерпеться к нетерпимому положению вещей. С этим мы и столкнулись в данном случае. К сожалению, нужна поистине Соломонова мудрость, чтобы распутать этот клубок. Ваши оправдания обоснованны. Но что я могу тут поделать? Допустим, я выведу наружу эту грязь. Допустим, начальника полиции прогонят со службы. Но вы-то будете в опасности!
— Мы и так уже в опасности, мистер Макуильямс, — тихо проговорил Тайри.
— Пускай хотя бы судят всех виновных, не только черных, — сказал доктор Брус.
— Согласен, — сказал Макуильямс. — Хотя, признаться, это странный способ добиться справедливости… — Он посмотрел на Тайри долгим, пристальным взглядом. — Извините, что я спросил, почему, говоря о своих, вы употребляете слово «ниггеры». Теперь я, по-моему, знаю.
— Кто же мы, как не ниггеры, если ничего не можем делать свободно, — сказал Тайри.
— Говорят, бандиты из муниципалитета уже пытаются оказать давление на большое жюри, — сказал Макуильямс. — Кстати, полицейский начальник — человек опасный. Он ни перед чем не остановится. — Макуильямс встал.
Тайри, Рыбий Пуп и доктор Брус последовали его примеру.
— Что ж, спасибо, что приехали, — сказал Макуильямс.
Когда они вышли на улицу, все еще шел дождь. В молчании они двинулись в сторону Черного пояса.
— Ну как вам Макуильямс, Тайри? — спросил доктор Брус.
— Ха! Занятный человечек, для белого, — сказал Тайри.
— Дурного-то он нам не желает, — сказал Рыбий Пуп. — Да может ли он нам помочь?
— То-то и оно. — Тайри вздохнул.
Рыбий Пуп и Тайри вышли из машины врача и стали под дождем.
— Худо ли, хорошо ли, а мы ответили на удар, — сказал Тайри.
— Да-а, — протянул врач. — Но теперь будьте осторожны.
— Еще бы. Ну, всего, док.
— Спокойной ночи, — крикнул Рыбий Пуп.
Когда они приехали домой, Тайри сказал с нежностью:
— Давай-ка мы с тобой, сынок, выспимся. Думается, это нам не помешает.

XXX

В ночи, яростно шумящей дождем, Рыбий Пуп вошел к себе в комнату и мешком плюхнулся на кровать. Его сковала усталость, хотелось лечь и заснуть прямо так, в чем есть. Он все же встряхнулся, заставил себя раздеться и нырнул под простыню. Возбуждение, вызванное тем, что начальнику полиции объявлена война, на время вытеснило из его памяти ужасную смерть Глэдис, заслонило мысль о том, что, если только Макуильямс не сотворит чуда, Тайри по-прежнему грозит застенок, а может быть, и смерть. Теперь, когда тайна погашенных чеков перестала быть тайной, он не мог не задуматься о том, что, возможно, вынужден будет столкнуться с будущим один на один. И тут другая мысль поразила его: как ужасающе мало они достигли тем, что побывали у Макуильямса. Они призвали на помощь все свое мужество, чтобы нанести удар, который, в сущности, ничего не решил. Поспешив выскочить вперед с погашенными чеками, они нашли не столько избавление от опасности, сколько средство потешить уязвленное самолюбие. То был вызов, продиктованный скорее горьким отчаянием, нежели мудрой рассудочностью.
До сих пор Рыбий Пуп только и мечтал о том, чтобы ни от кого не зависеть; однако вероятность страшной свободы, навязанной отсутствием Тайри, привела его в смятение, заставила искать способа оттянуть ее приход. Да, он хотел наслаждаться свободой, но лишь с одобрения живого отца, который все позволит и все простит. Если Тайри посадят, ему придется с помощью Джима взять на себя его дела, а для этого он еще молод — слишком молод. И потом, если не будет Тайри, как он сумеет выстоять против белых? Со смятенным чувством он вспомнил, что, не считая одного столкновения с полицией, оставившего столь болезненный след в его душе, он еще и не нюхал по-настоящему, что значит иметь дело с белыми. Как-то он будет держаться, когда жизнь сведет его с ними всерьез? При одной мысли об этом он передернулся. Может быть, перенять приемы Тайри, пытаться разжалобить их, растрогать — пытаться внушить к себе доверие, забавлять их? «Нет!» — громко вырвалось у него, и он вздохнул во влажной темноте, слушая, как ветер швыряет в оконное стекло охапки дождя. Нет, хныкать, клянчить, скалить зубы — это не для него, уж лучше совсем не жить…
И еще — способность ясно представлять себе, каким его должны видеть белые, внушила ему уверенность, будто белым ничего не стоит распознать в нем ту неотличимую от обожания ненависть, которую он к ним питает, и, почуяв в нем эту ненависть, уничтожить его… Интересно, откуда у него столь твердая убежденность в том, с каким чувством должны относиться белые к черным людям? А вот откуда — в глубине души он считал, что белые правы, он только не мог примириться с тем, что сам принадлежит к той части человечества, которую они презирают! Это было, скорей, не сознание, а ощущение, рожденное не мыслью, но наитием в минуты прозрения. В этом они сходились с Тайри; разница заключалась в том, что Тайри принимал подобное положение вещей, не рассуждая, и добровольно строил на нем свои действия. Рыбий Пуп также принимал существующее разграничение, но принимал осознанно и потому никогда не мог бы действовать на такой основе. Если бы этот город был целиком черный, Рыбий Пуп со спокойной душой работал бы во имя успеха и процветания похоронного дела, основанного его отцом. Будь город целиком белый (с тем, разумеется, что будет белым и он сам!), он тоже работал бы, приумножая успех отцовского предприятия, и считал бы это вполне естественным. Но он живет в черно-белом городе, ему придется продолжать дело Тайри в условиях, которые создали и презирают белые, и, если он примет эти позорные условия, попытается подогнать себя под установленную ими мерку, белые будут смотреть на него с ненавистью и пренебрежением — ненавистью и пренебрежением, которые он втайне разделяет! А между тем он был себе отвратителен за то, что их разделяет, — ведь он же черный.
Он вдруг сел в постели и откинулся на подушку, слушая, как дубасит в стены дома гроза, глядя на синие мгновенные вспышки молний за краем шторы. «Что же мне делать?» — с тоской прошептал он в темноту. Если пуститься в дорогу наудачу, когда кругом такой густой мрак, его наверняка убьют, как убили Криса. Лучше бежать куда-нибудь, где его не настигнут, — земля велика. Только куда?.. Он совсем запутался, пытаясь решить задачу, которая не укладывалась у него в голове.
И все же, черт возьми, выход, пожалуй, есть. Он будет вести себя с белыми сдержанно, действовать так же осмотрительно, как они, будет держаться на расстоянии; тогда они увидят, что в нем есть достоинство и гордость, что он не из тех, кто пресмыкается. Только признают ли за ним всерьез право на такие чувства, как достоинство и гордость? Нет! Положа руку на сердце он в это не верил. Почему? Потому что он черный.
Все, что у него есть за душой, нажито Тайри, черным ястребом, угодливым стервятником, который нагуливает себе жир за счет лишь черной стороны человеческой жизни, — Тайри, который хоронит только черных покойников, продает тела живых и только черных женщин белым и черным покупателям, а на деньги, вырученные от этих гнусных сделок, покупает правосудие, покровительство, житейские удобства и называет это словом «бизнес». Все мужское естество возмутилось в нем, когда он снова вспомнил, что в долларах, которые он тратил, были и центы, заработанные несчастной Глэдис. Он вскочил с постели, чтобы не видеть ее печальной улыбки, и встал, прижимаясь пылающей щекой к стене.
— Господи Иисусе! — простонал он.
Он снова повалился на кровать с таким чувством, как будто все кругом: и родной дом и весь Черный пояс — запятнано, изгажено, изъедено порчей.
Он крепко зажмурился, пытаясь вызвать в воображении привычный образ мира, подвластного его отцу — такому, каким всегда знал его. Эх, если б только отец был другим человеком!.. И Рыбий Пуп понес с собою в сон вопросы, которыми терзался наяву…

 

…он сидел за столом в отцовской конторе и выписывал квитанции за квартирную плату как вдруг дверь за спиной отворилась он оглянулся и увидел что в контору мило улыбаясь вошли Глэдис и Глория подошли поцеловали его открыли сумочки и стали пачками вытаскивать деньги и складывать их на столе он сказал: «Но это не мои деньги» а Глория и Глэдис говорили с улыбкой: «Глупости, это все твое» тогда он спросил: «Но откуда вы взяли эти деньги?» и обратил внимание до чего они обе похожи на белых а они опять заулыбались и зашептали: «Мы их украли для тебя у белых мужчин» «Не может быть» сказал он а они ему: «Не дури, хватай и прячь» тогда он стал рассовывать пачки денег по карманам приговаривая: «Вот и разбогател, черт возьми!» но тут послышался громкий стук в дверь и он в ужасном испуге шепотом спросил у Глории и Глэдис: «Кто это там?» а они сказали со смехом: «Не пугайся! Это один наш приятель» он открыл дверь и вошел начальник полиции со словами: «Ну вот что, ниггер. Ты украл сорок две пачки денег!» а он сказал: «Нет, сэр!» но Глория и Глэдис в один голос закричали: «Они у него спрятаны в карманах!» «Выворачивай карманы, ниггер!» приказал белый и он принялся вытаскивать из карманов зеленые бумажки а начальник полиции спросил: «Говори, где взял эти деньги?» «Заработал» сказал он «Это мы сейчас проверим» сказал начальник полиции взял со стола одну бумажку и объявил: «Эти деньги меченые… Видал? Попался ты, Рыбий Пуп, на удочку!» и он увидел что с каждой бумажки улыбается лицо белой женщины «Ах вы, суки!» бросил он Глории и Глэдис «Вы провели меня!» а в ответ на это по всему похоронному заведению разнесся их смех «Ты черный, — сказали Глэдис и Глория, — а мы белые, и что мы только ни скажем — ты всему поверишь?» тогда он кинулся к начальнику полиции с криком: «Это они виноваты! Арестуйте их!» а начальник полиции презрительно фыркнул и сказал: «Ниггер, а туда же лезет болтать о правосудии!» и достал пару наручников но Рыбий Пуп увернулся у него из-под руки и выскочил из конторы в заднюю комнату заставленную гробами и увидел что там его мать она подзывала его к себе шепча: «Скорее, Пуп, — прячься сюда, в гроб!» он залез в пустой гроб вытянулся словно покойник и едва закрыл глаза как в комнату с топотом вбежал начальник полиции и Рыбий Пуп почувствовал что кто-то стоит над ним и смотрит ему в лицо он боролся с желанием открыть глаза и посмотреть догадывается ли начальник полиции что он жив а когда сдерживаться стало невмоготу он все-таки открыл глаза и оказалось что начальник полиции Глэдис и Глория глядят на него и смеются «Ну вот что, ниггер, — сказал начальник полиции, — если ты помер, то мы тебя похороним, а если нет — вылезай и шагом марш в тюрьму!»

 

Он пробудился в темноте, глотнул, чувствуя, как что-то подступает к горлу, и заморгал, пытаясь отогнать непрошеные видения. Стряхнув с себя тяжкую одурь, он вновь забылся беспокойным, прерывистым сном, поскрипывая иногда зубами.

XXXI

Рыбий Пуп открыл глаза; серенькое пасмурное утро сочилось в комнату из-за краев шторы. Он зажег свет и посмотрел на будильник: десять часов. Он кубарем скатился с кровати, накинул халат и бегом бросился в гостиную. На диване с измученным лицом сидел Тайри, уже совсем одетый, и теребил в руках утреннюю газету.
— Почему меня не разбудили? — спросил Рыбий Пуп. — Пап, ну какие новости?
— Тебе надо было выспаться, — сказал Тайри, протягивая ему газету. — Здесь что-то есть насчет Макуильямса и большого жюри. Погляди, чего там?
Рыбий Пуп прочел вслух:
— МАКУИЛЬЯМС ОБВИНЯЕТ ГОРОДСКИЕ ВЛАСТИ В ТЕМНЫХ МАХИНАЦИЯХ. СЕГОДНЯ УТРОМ НА ГЛАЗАХ У ВСЕХ СОВЕРШЕНО НАПАДЕНИЕ НА СЕКРЕТАРЯ СУДА. ЗАСЕДАНИЕ БОЛЬШОГО ЖЮРИ ОТЛОЖЕНО.
Адвокат Харви Макуильямс, соперник мэра Уэйкфилда на минувших выборах в городские органы власти, сделал сегодня утром следующее заявление: некие оставшиеся неизвестными личности насильственным путем захватили исключительной важности вещественные доказательства, которые он обещал передать большому жюри.
Мистер Макуильямс утверждает, что вчера поздно вечером он позвонил по телефону старшине большого жюри Сэмюелу Брайту и сообщил, что располагает доказательствами, изобличающими коррупцию в полицейских органах города. Сегодня рано утром старшина Брайт направил к Макуильямсу секретаря суда Альберта Дэвиса, который получил от Макуильямса запечатанный конверт, адресованный старшине большого жюри.
За квартал от дома Макуильямса на Альберта Дэвиса напали трое неизвестных, которые силой отняли у него конверт.
«Преступное нападение на секретаря суда Дэвиса свидетельствует о том, что коррупция в верхах достигла вопиющих размеров», — утверждает Макуильямс.
Макуильямс заявил, что подобная вылазка могла быть подготовлена только теми, у кого есть причины опасаться разоблачения.
Мистер Дэвис, говоря о людях, совершивших нападение, подчеркнул, что они прекрасно знали, чего хотят от него:
«Через пять минут после того, как я вышел из дома мистера Макуильямса, рядом со мной остановился черный «седан», и из него выскочили трое мужчин. Двое из них схватили меня за руки, третий открыл мой портфель и вынул из него конверт, который мне только что вручил Макуильямс. Все это совершалось открыто, на виду у прохожих, которые не сразу поняли, в чем дело, а когда спохватились, было слишком поздно. Неизвестные вскочили в машину и скрылись с такой быстротой, что никто не успел даже заметить их номер».
Мэр Уэйкфилд заявил, что он ошеломлен. Неслыханное дело, чтобы кто-либо, в одиночку или сообща, открыто и преступно совершил наглое нападение на служащего суда. Он обещал, что срочно проведет тщательное расследование.
Старшина присяжных Сэмюел Брайт заявил, что заседание большого жюри, которое должно было состояться сегодня утром у судьи Огастеса Муна, будет отложено. Большое жюри занимается выяснением вопроса о том, действительно ли, как то утверждают, существует связь между лицами, состоящими на службе в полиции, и содержателями домов терпимости и игорных притонов…
— Господи, да что же это! — вырвалось у Пупа; у него тряслись руки.
Тайри сидел с каменным лицом и молчал, глядя в одну точку.
— Думаешь, пап, это чеки перехватили?
— Не знаю, сын, — тяжело роняя слова, сказал Тайри. — Что-то не сработало… Но дело уже не поправишь. — Он встал с тем же помертвелым, суровым лицом. — Ну-ну, успокойся, Пуп. Ступай оденься, выпей кофе и приходи сюда. Надо посидеть, поговорить.
— Нет, папа, это все про нас в газете. Я знаю. Что теперь делать?
Иссера-бледное лицо Тайри не дрогнуло.
— Ступай сделай, как я сказал. И гляди, ни слова про это матери. Нам сейчас еще только женского рева не хватало.
— Хорошо, — сказал Рыбий Пуп, чувствуя всеми порами, как яростно сопротивляется страху Тайри. Чеки пропали! Кому они могли понадобиться, кроме как начальнику полиции? А если чеки угодили к начальнику полиции, Тайри погиб. И Тайри это знает. Выследили их, что ли? Он непослушными руками натянул одежду и пошел к Эмме на кухню пить кофе.
— Как спалось, сынок? — спросила она.
— Да ничего.
— Я так волнуюсь, Пуп. Что там у Тайри? — От слез и страха у нее дрожали губы.
— Ничего, мама. Почему ты плачешь?
— Ты хоть последи, сынок, не натворил бы Тайри глупостей, — прошептала она.
— О чем это ты? — Он едва сдерживал крик.
— Боюсь я за него, — всхлипнула она, хватаясь за его плечо.
— Мам, перестань! — одернул он ее, чувствуя, что вот-вот сорвется сам.
— Поосторожней вы, ради Бога, — рыдала она. — Не злите белых. Они — сила, против них не…
— Слушай, зачем это ты завела? — Он скрипнул зубами.
Она приникла к нему, и он ощутил у себя на щеках ее горячие слезы.
— Их когда хоронят, тех, кто погиб на пожаре?
— В пятницу, — сказал он.
— Сынок, если чего не ведаешь сам, обрати свой взор к Господу.
— Не бойся, ничего не будет, — буркнул он. — Он допил кофе и встал, пряча от нее глаза. — Пойду, надо с папой поговорить. — Он порывисто вышел.
В гостиной он сел рядом с Тайри и поднял на него сочувственный взгляд.
— Папа, на шаг к себе сегодня не подпускай ни одного белого.
— Ты, главное, не бойся, Пуп, — спокойно сказал Тайри. — И вот что… Я тут говорил Эмме, что, возможно, должен буду отсидеть какое-то время. Больше ей ничего не рассказывай. А случится что, становись на мое место, принимай заведение на себя. Джим пособит. Да и не внове тебе оно все.
— Эх, пап! — горестно вырвалось у него.
— А с мамой, Пуп, ты уж как-нибудь помягче, — посоветовал Тайри. — Она, бедная, и так ничего не понимает.
— Конечно, папа.
Зазвонил телефон. Рыбий Пуп взял трубку. Из нее послышался голос Джима:
— Тут телеграмма пришла на имя Тайри.
— Читай, Джим, чего там, я передам ему.
— Есть, — сказал Джим. — Ты слушаешь?
— Да-да.
— СЕГОДНЯ ВАШЕ ПРИСУТСТВИЕ МУНИЦИПАЛИТЕТЕ НЕ ТРЕБУЕТСЯ. КАНТЛИ.
— И это все?
— Да, все.
Рыбий Пуп положил трубку и повернулся к Тайри:
— Начальник полиции прислал телеграмму, что сегодня тебе являться незачем.
Отец и сын молча посмотрели друг на друга.
— Он все знает, этот начальник, — негромко сказал Тайри.
— Откуда он мог узнать? — страдальчески сдвинув брови, спросил Рыбий Пуп. — Видно, сейчас неподходящее время тебя забирать. Он же понимает, что ты молчать не будешь.
— Вот именно.
— Тогда что нам теперь делать?
— Ждать, сынок. Больше ничего не остается.
Снова раздался телефонный звонок. Звонил Макуильямс. Рыбий Пуп передал трубку Тайри.
— Тайри, вы уже знаете, что сегодня в утренних газетах? — спросил Макуильямс.
— Да, сэр. Знаю.
— Вы понимаете, что это значит?
— Видимо, чеки попали к начальнику полиции. Верно я понял, мистер Макуильямс?
— Верно. Но доказать мы ничего не можем.
— Как он узнал, что они у вас, мистер Макуильямс?
— Есть три возможности, Тайри. Во-первых, что-то могло просочиться из большого жюри. Кроме того, я допускаю, что Кантли установил за вами обоими слежку. Ну и потом, вполне вероятно, что ваши телефонные разговоры подслушиваются… Вот что, Тайри, получается, я вас подвел. Но я это дело так не оставлю. Пока я не разворошу всю эту грязь и не докопаюсь до самой сути, я не отступлюсь. Я вам звоню, чтобы предостеречь вас. Вы в опасности. Будьте осторожны.
— Да, сэр. Понимаю.
— Вы не считаете разумным прибегнуть к защите полиции?
— Полиции?! Ну нет, сэр! Мне сейчас белые не нужны под боком.
— Ясно… Тогда вам, может быть, уехать из города, пока что-то не прояснится?
— Я не собираюсь бежать, мистер Макуильямс. Бежать — значит расписаться в виновности. А я не виновен.
— Ну смотрите, Тайри. Творится черт знает что, это нападение на Альберта Дэвиса — верх подлости. Я не сложу оружия, буду драться до последнего.
— Да, сэр. Всего доброго, сэр.
— Как только наметится что-то определенное, я дам вам знать. До свидания.
Тайри пересказал, что слышал от Макуильямса.
— Выследили они нас, вот что, — упавшим голосом пробормотал Рыбий Пуп.
В третий раз позвонил телефон. Это был доктор Брус, он тоже получил от начальника полиции телеграмму, что не нужно являться в муниципалитет. И ему тоже звонил Макуильямс.
— Что это, док, нас раздумали брать под стражу? — спросил Тайри.
— Если чеки заполучил начальник полиции, мы ему понадобимся только для одной цели: чтоб нас убить, — сказал доктор Брус. — Ради Бога, Тайри, пока все хоть чуточку не уляжется, будьте как можно меньше на виду. У белых сейчас пошла грызня между собой, и, как знать, не даст ли это нам возможность вздохнуть немного свободней. Держите пистолет под рукой и не показывайтесь за пределами Черного пояса.
— Есть, док. Не пропадайте, ладно? Пистолет со мной. И кроме как в контору, я никуда ни ногой.
Тайри повесил трубку.
— Слушай, этот начальник полиции что-то замышляет, — тревожно сказал Рыбий Пуп. — Я чувствую.
— Не беда, сын, — сказал Тайри. — Что ни случись, мы все же выиграли немало. Денег им из меня больше не вытянуть. А теперь — едем в контору.
Когда они проезжали по пасмурным улицам Черного пояса, Тайри запустил руку в карман пиджака и вытащил длинный белый конверт.
— Положи-ка к себе в карман, сынок, — рассеянно сказал он. — И береги. Если что со мной стрясется, тогда прочтешь. У Хита, адвоката моего, тоже есть такой.
— Да, папа.
Он был сокрушен — Тайри передал ему свое завещание.
— Пап, ну давай уедем…
— Нет. Мы остаемся. И мы должны быть ко всему готовы.
— Нет, нет! — Его начала бить дрожь, из глаз брызнули слезы.
Тайри остановил машину и обернулся к нему.
— Немедленно прекрати, Пуп, — угрожающе сказал он.
— Папа, но ведь тебя…
— ПУП, ПРЕКРАТИ РЕВЕТЬ!
— Ага, — давясь слезами, прошептал Рыбий Пуп.
— Плакать стоит, когда это тебе дает что-нибудь, — сказал Тайри, вновь трогая машину. — Сейчас лить слезы нет смысла.
Тайри прощался с ним на всякий случай, отдавал ему в руки все, что добыто за целую жизнь ценой жестокой борьбы. Что было сказать на это? Ничего. Когда такое происходит, нет подходящих к случаю слов. Но как же может Тайри бросить его так сразу… «Нельзя, не надо!» — кричало в нем все. Отец облек его невидимою мантией власти, переложил свои полномочия на его плечи в знак доверия, которое простиралось за пределы звуков и образов живого мира. Какое-то набожное чувство хлынуло ему в душу — Тайри свершил обряд, который связывал живого обязательством перед мертвым. Рыбий Пуп смотрел из окна машины на хорошо знакомые улицы с таким ощущением, как будто видит их впервые. Суеверное чувство в его душе только усилилось, когда он услышал, как Тайри, словно сбросив с себя непосильное бремя, принялся негромко насвистывать модную песенку.
— Тогда давай хоть делать что-нибудь, — просительно прошептал Рыбий Пуп.
— Все будет хорошо, сынок.
Переступив порог конторы, они увидели Джима.
— Здоров, Джим! — бодро проговорил Тайри. — Ну как в морге, нормально?
— Да вроде со всем управились, — сказал Джим.
— Джим, если кто спросит — меня тут нет. Понял?
— Есть, Тайри. Как у вас там с начальником?
— Порядок, — безмятежно пропел Тайри. — Со старым завязал, играю в открытую. Узнаешь из газет.
Все это тревожное утро Рыбий Пуп ни на минуту не отлучался от Тайри. Он только дивился, когда видел, как Тайри, словно забыв свои страхи и подавив в себе чувство вины перед жертвами пожара, с азартом принялся устраивать из массового погребения достопамятное событие. Он обзвонил всех черных проповедников, какие были в городе, и после долгих уговоров вынудил их дать согласие на то, чтобы отслужить общую заупокойную службу в самой большой из церквей Черного пояса — Елеонской баптистской церкви, где пастырем был Амос Джатланд Рагланд. Как бы не замечая, что он — предмет всеобщих подозрений, он задумал заказать «в память о всех несчастных, кто погиб на этом страшном пожаре», исполинский венок из живых цветов. Рыбий Пуп обобрал дочиста все цветочные лавки в городе, не только черные, но и белые, скупая оптом сотни тубероз, гладиолусов, лилий, гвоздик, пионов, георгинов…
— Мне чтобы эту самую церковь не видать было спереди за цветами, — с угрюмым упоением повелел Тайри. — Мне чтобы такой венок отгрохать, какого не видывали в этом городе… Из собственного кармана выложу пятьдесят долларов — пусть все знают, какая у меня душа.
Когда явились родные и близкие покойных и неуверенно, робко подступились к нему с расспросами, по какой причине и по чьей вине вспыхнул пожар, Тайри не отмалчивался, а, воздев к небесам черный перст, объявил:
— Слушайте правду, и пусть меня Бог накажет, если хоть слово солгу. Плюньте тому в глаза, кто без стыда и совести станет вам наговаривать, что будто я причастен к пожару! Елки зеленые, мой сын, моя плоть и кровь, уцелел по чистой случайности, еще пять минут — и он тоже очутился бы в пекле. И лежал бы сейчас мой Пуп холодный, бездыханный и накачанный формальдегидом, как все другие прочие. Неужели, по-вашему, я допустил бы до пожара, когда там же мог сгореть мой родной сын? Да что вы, очумели! И про дока не верьте никому, он тоже тут ни при чем. Это все белые слухи распускают по злобе, сукины дети. Сколько было говорено Брюхану, чтоб доглядывал, — так нет же. Пьянствовал, чертов сын, небось без просыпу. Чист я перед вами, люди, а если кто сомневается — смотрите: по своей доброй волюшке я скостил десять процентов с каждого покойника. Тайри — человек честный, это вам всякий скажет.
На оглушенных, растерянных клиентов его доводы действовали, и к одиннадцати часам последний заплаканный посетитель покинул контору. Подготовка к самым пышным похоронам, какие когда-либо знал Клинтонвиль, шла полным ходом.
— Ну и ну, — изумлялся Рыбий Пуп. — Думается, по похоронной части ловчей папы и человека нет на свете.
Мирно, чересчур даже мирно, тянулись часы. Следить, как подвигается дело с бальзамированием, распорядиться, где устроить временно лишние прощальные комнаты, — а так обычный будничный день.
— Что-то уж очень тишь да гладь, — тревожно ворчал Тайри. — Не нравится это мне.
Рыбий Пуп зорко следил, что происходит на улицах Черного пояса, но нет — ни одного белого лица, ни единой полицейской машины.
— Папа, послушай, что я скажу, — начал он.
— Что? В чем дело?
— Уедем на несколько дней, а?
— Это все равно как признать, что мы виноваты. А мы виноваты не больше ихнего.
— Пересидели бы денька три-четыре в Мемфисе, а приедем назад — уже что-нибудь да прояснится, — настаивал Рыбий Пуп.
— Пуп, мне нельзя бежать. Все мое — здесь. И сам я останусь здесь.
За несколько минут до двенадцати к Пупу подошел Джим в белом халате, который он надевал для бальзамирования, и зашептал:
— Пуп, покойников почти всех положили в спортзале, но Глэдис Тайри велел положить в нашей прощальной. Хочешь пойти поглядеть?
Окаменев на мгновение, Рыбий Пуп закрыл глаза, потом поднялся и покорно пошел вслед за Джимом в прощальную комнату. Глэдис в простом белом платьице лежала в простом сером гробу, стоящем в одном ряду с другими. Он смотрел на восковое бескровное лицо, хранящее след грустной улыбки, и вспоминал, как она не могла понять, что значит быть черным, — а вот теперь ее нет. У него затуманились глаза, в ушах вновь зазвучали страстные обличения Тайри, услышанные им вчера вечером в доме Макуильямса, а в душу вползло сомнение, не они ли с Тайри виновны в том, что Глэдис погибла… «Я принял закон белого человека и жил по нему. Это плохой закон, но я к нему приноровился с толком для себя, для своей семьи…» Как обычно, как всякий раз, когда он что-нибудь пытался осмыслить в жизни, он поймал себя на том, что ломает себе голову над непостижимой сущностью белого человека. Он вернулся в контору и положил руку на плечо Тайри.
— Я хочу, чтобы Глэдис положили в другой гроб. Получше, — всхлипнул он.
— Конечно, — сказал Тайри. — Положим ее, в какой ты захочешь. — Он вынул изо рта сигару. — Джим, — позвал он и мягко подтолкнул сына к стулу. — Сядь посиди, сынок.
В дверях появился Джим.
— Переложи Глэдис в гроб, какие у нас идут по высшему разряду… Погоди-ка. — Тайри встал и подошел к двери. — Я сам покажу. — Он вышел из конторы, Джим за ним.
Рыбий Пуп положил голову на стол и дал волю слезам. Спустя немного он почувствовал, как ему легла на плечо ладонь Тайри.
— Жизнь — тяжелая штука, сынок, но в ней есть и хорошее. Не надо все портить себе из-за того, что случилось, ладно?
— Постараюсь, — еле выговорил дрожащими губами Рыбий Пуп.
Они поехали домой завтракать. Держа пистолет на колене, Тайри вел машину, то и дело озираясь по сторонам. Эмма подавала на стол, отворачивая заплаканное лицо. Сама она есть не стала, сославшись на то, что у нее болит голова. Когда они вернулись в контору, позвонил доктор Брус сказать, что у него все идет без происшествий.
— Ох, не к добру это, — проворчал Тайри. — Уж больно все тихо.
— Папа, уедем! Пошли сядем в машину и…
— Нельзя бежать! Ничего это не даст! — в третий раз отказался Тайри.
В шесть с чем-то доктор Брус позвонил опять. В его возбужденном голосе звучало беспокойство.
— Тайри, Мод стало плохо, — сказал он. — Только что звонила Вера. Какой-то приступ. Сейчас еду, погляжу, в чем дело. Хотел, чтоб вы знали, где я нахожусь, понятно?
— Все ясно, док, — сказал Тайри. — А что там с ней такое?
— Пока не знаю, надо посмотреть.
— Звоните, если что, — сказал Тайри. Он обернулся к сыну. — Мод что-то захворала. Док едет к ней. Не иначе занемогла из-за этой передряги. Оно и понятно — если большое жюри круто повернет, ее заведению крышка.
Медленно ползли часы. Под самый вечер на несколько мгновений выглянуло солнце, залив золотом мокрые улицы. Джим объявил, что кончили бальзамировать последний из сорока двух трупов.
— Согласно заключению следователя, у всех смерть наступила в результате несчастного случая, а какого характера — это предстоит определить, — прибавил он.
— Значит, надо понимать, еще не решили, так? — спросил Тайри, глядя на него с каменным лицом.
— Выходит так.
— Что ж, чему быть — того не миновать, — сказал Тайри. — Джим, я знаю, ты устал. Тебе за эту работу причитается отдельно. Два дня и две ночи на ногах…
— Старался, как мог, Тайри, — скромно сказал Джим. — Для тебя.
— А не двинуть нам домой, Пуп? — предложил Тайри.
— Давай, папа.
Когда они уже уходили, зазвонил телефон. Рыбий Пуп взял трубку.
— Пуп? — долетел до него неуверенный голос доктора.
— Да, док.
— Дай-ка мне Тайри.
— Сию минуту, док. Тебя, пап — док, — крикнул он Тайри.
Рыбий Пуп передал телефон Тайри со смутным чувством, что в привычном течении времени нечто застопорилось, дало сбой, хоть он не мог бы указать, что именно. Он прислушался к тому, что говорит Тайри:
— Да, док.
— …
— Что-что? — воскликнул Тайри.
— …
— Умерла? Когда?
— …
— Час назад? Господи Иисусе Христе! А что с ней было?
— …
— Ах, сердце — понятно…
— …
— Вы еще застали ее в живых?
— …
— Что там, папа? — спросил Рыбий Пуп.
— Минутку, док. — Тайри обернулся к сыну. — Умерла Мод Уильямс, час назад — упала и умерла. Сердце отказало.
— Умерла? Мод Уильямс?
— Так что, док? — вновь заговорил в трубку Тайри.
— …
— Да-да, понял. Бумаги, да? Вы там побудьте до меня. Раз Мод просила передать мне бумаги, значит, в них что-нибудь да есть не для посторонних глаз. Ясно вам? А тут еще эта заваруха, так что вернее будет, если я заберу их… Где Вера?
— …
Наступило молчание. Тайри с расстроенным лицом оглянулся вокруг.
— Ах ты, елки зеленые. А ведь какая была здоровенная кобылища. Кто мог подумать, что так запросто откинет копыта. — Он опять заговорил в трубку: — Да, слушаю. Это ты, Вера?
— …
— Вера, голубка, душевно сочувствую… Ну понятно. Сейчас буду. Слушай, пусть только никто там ничего не трогает из вещей Мод, ладно?
— …
— Ну-ну. Я не прощаюсь.
Тайри положил трубку, потер глаза ладонью и прошелся по конторе.
— Ждешь одного, так на тебе, валится другое. И как это ее угораздило взять да помереть? — Он мрачно поглядел в окно. — Вот незадача. Вере не поднять дело, больно молода… На такую работенку требуется крепкая баба. — Тайри подошел к двери. — Джим, — позвал он.
Вошел Джим, все еще в белом халате.
— Слышь, Джим, час назад померла Мод Уильямс, — объявил Тайри.
— Господи! — охнул Джим. — От чего?
— Док говорит, что-то с сердцем.
— Что ж, Тайри, случается и такое, — рассудительно заметил Джим. — Послать за ней? Выписал доктор Брус свидетельство о смерти?
— Док сейчас там. Почитай, тридцать годов я знал Мод. Надо ехать. — Тайри надел шляпу. — Пуп, посиди тут, пока я вернусь. Я скоро.
— Я хочу с тобой, пап.
— Лишнее. Это же тут, под боком. Притом в Черном поясе. Да и док там, — сказал Тайри. — Просто не надо, чтоб кто-нибудь рылся в вещах Мод, покуда неизвестно, кто это кругом шныряет, такой прыткий.
— Ты только, Христа ради, осторожней!
— Хорошо, хорошо… Джим, скажи там, пускай Джейк и Гьюк через полчасика подадут к Мод катафалк, ладно?
— Есть, Тайри, — озабоченно сказал Джим.
Тайри задержался в дверях, сунул в рот свежую сигару и поднес к ней зажженную спичку.
— Ох и устал я, — проворчал он.
— Пап, ну давай я это проверну вместо тебя, — попросил Рыбий Пуп.
— Нет, Пуп. Тут нужно, чтоб я сам.
— Ну, как хочешь.
— Жди, я недолго.
Рыбий Пуп задумчиво проводил глазами его машину, ясно представляя себе, как Тайри кладет на колено пистолет, когда переключает передачу. Да. Наяву и во сне ты живешь, ты дышишь страхом. Где-то там, в серой пустоте, вечно подстерегает враг, это он распоряжается твоей судьбой, укорачивает крылья твоим стремлениям, определяет твои цели, клеймит каждый твой шаг чуждым тебе толкованием. Все дни твои ты проводишь в стане врага. Поклоняешься его кумирам, говоришь на его языке, сражаешься его оружием и умираешь чаще всего тою смертью, какую он изберет для тебя. Неужели всегда так будет, думал Рыбий Пуп. Чернокожие платят людям с белой кожей такую дань, какою не удостаивают даже Бога — ведь Бога можно порой забыть, но о белом недруге нужно помнить постоянно. Бог только после смерти воздаст тебе по делам твоим; суд белого ты чувствуешь на себе ежечасно.
Рыбий Пуп устало опустился на стул, придавленный тяжестью этих дней, урожайных на смерть. А теперь вот еще Мод Уильямс… Просто в голове не укладывается. Он сухо усмехнулся одними губами, вспомнив ночь, когда Тайри поднялся с ним на бугор, чтоб показать Черный город, а потом повел его в объятья Веры — и каким лукавством искрились глаза Мод, когда она спросила, понравилось ли ему у нее… Бывают на свете люди, над которыми, кажется, не властна смерть, из их числа была и Мод Уильямс, со своим кудахтающим смехом, похабными шуточками, вольными понятиями, со своею хитростью и деловой хваткой.
Рыбий Пуп услышал, как на крыльцо бросили вечернюю газету, и сходил за ней. Он прочел:
ВЫСШИЕ ЧИНЫ ПОЛИЦИИ ОТРИЦАЮТ СВОЮ СВЯЗЬ С ВОРОТИЛАМИ ПРЕСТУПНОГО МИРА.
Сегодня, вслед за нападением со стороны неизвестных лиц, которому подвергся утром секретарь суда Альберт Дэвис, в муниципалитете царил переполох. Обвинения в адрес высших городских властей сменялись контробвинениями.
Мэр Уэйкфилд открыто призвал Харви Макуильямса огласить во имя общих интересов имена, фигурирующие в документах, которые он в качестве вещественных доказательств обещал передать в большое жюри. По-видимому, именно эти документы находились в запечатанном конверте, изъятом сегодня утром на улице у секретаря суда Альберта Дэвиса.
Мистер Макуильямс отказался дать подобную информацию, утверждая, что в противном случае он поставил бы под угрозу жизнь тех, от кого ее получил.
Начальник полиции Джералд Кантли заявил, что из слов Макуильямса следует, будто всякий, кто захочет помочь работе большого жюри, подвергает опасности свою жизнь, и эти слова нужно расценивать как попытку бросить тень на работников полицейского ведомства…

 

Рыбий Пуп понимал, что это означает: начальник полиции вызывал Макуильямса на то, чтобы прямо назвать Тайри, и намекал, что никакого Тайри не будет в помине, если раскроется, что Тайри предал его. Да, грызня между белыми шла вовсю… С тех пор как уехал Тайри, прошло больше часа. В конторе зазвонил телефон. Рыбий Пуп взял трубку.
— Похоронное бюро Таккера слушает.
— Пуп, это ты? — раздался знакомый женский голос, и Рыбий Пуп почувствовал, как волосы у него на голове встают дыбом.
— Кто говорит? — спросил он с таким ощущением, что погружается в страшный сон.
— Пуп, это Мод…
— Что-о? — заорал он. По спине у него побежали мурашки, все поплыло перед глазами. Не сознавая, что делает, он вскочил и крепче вцепился в телефонную трубку.
— Это Мод, — жалобно повторил голос. — Тебе надо ехать сюда… Срочно!
— Кто говорит, я спрашиваю? — повторил он медленно, чувствуя, как все путается у него в голове.
— ДА МОД ЖЕ, СКАЗАНО! — крикнули в трубке. — Случилось несчастье! Приезжай сию минуту!
— Н-но, слушай… Как же так… А док звонил… И Вера тоже сказала, что ты у-умерла… Шутки вы шутите, что ли? — спросил он, чуя, что неминуемая беда уже подкралась совсем близко.
— Пуп. — Голос у Мод был прерывистый, задыхающийся. — Я сейчас не могу объяснять. Ты, главное, приезжай! Тайри ранен! Его сюда заманили, Пуп!
У Пупа глаза полезли на лоб.
— Г-где папа? — тупо спросил он, напрасно стараясь собраться с мыслями.
— Приезжай скорей, Пуп! Тайри ранили полицейские!
Пол качнулся и стал уходить у него из-под ног. Голова трещала от натуги. МОД ЖИВА! События этого вечера промелькнули у него перед глазами: от Мод позвонил доктор Брус сказать, что она умерла, и Тайри кинулся к Мод…
— Г-где папа? Я с папой хочу говорить…
— Господи, Пуп, ты что, не понимаешь? — взвизгнула Мод. — Это было подстроено! Тайри ранен! Он у меня! Господи, мы не виноваты… Тайри хочет поговорить с тобой. Он не знает, сколько продержится, сколько еще протянет…
Правда разорвалась бомбой в его оцепенелом мозгу, и Рыбий Пуп выпустил из рук трубку. Его тело разом подобралось, мышцы напряглись. Док позвонил, что Мод умерла, Тайри кинулся к ней на квартиру, и полицейские подстрелили его! Если бы в эту минуту он мог единым махом разнести земную твердь, она разлетелась бы на куски. Вот он — ответный удар белых! Рыбий Пуп сжал кулаки и испустил хриплый, похожий на рычание стон.
— Сволочи! Если папу убили, я их всех перебью! Умоюсь их поганой кровью! Все кишки их поганые выпущу наружу! — Он схватил телефон и заорал в трубку: — Алло! Алло, ты слушаешь? — В трубке стояло глухое молчание. Он отшвырнул от себя телефон. — Джим! — пронзительно закричал он, бросаясь в заднюю комнату и задевая на бегу гробы, в которых лежали покойники. — Джим! Джим!
— Я тут, Пуп. — Джим выбежал ему навстречу. — Что с тобой?
— Папа! Его подстрелили!
— Что? — Джим остановился как вкопанный.
— Мод говорит…
— Мод? — спросил Джим, сверкнув глазами.
— Она только что звонила…
— Но Тайри сказал, что Мод Уильямс умерла!
— Я знаю, Джим… — Рыбий Пуп зарыдал. — Это нарочно подстроили. Ох, будь оно все трижды проклято на этом проклятом свете! Говорил я ему — уедем! Этого надо было ждать!
— Но доктор Брус…
— Он папу заманил в полицейскую ловушку, этот чертов доктор, убить его мало! — Рыбий Пуп метнулся к стене и забарабанил в нее кулаками. — Господи Боже ты мой! Давить их, душить, кромсать, стрелять, резать их, этих белых собак, сколько их ни на есть на этой проклятой Богом земле! — В исступлении он схватил молоток, лежащий на одном из гробов, и принялся как безумный крушить все, что ни подвернется под руку: гроб — так гроб, стол — так стол, стул — так стул. — Истреблять их, зверюг, истреблять!
— Пуп! — перекрывая его голос, крикнул Джим. — Ты что, опомнись!
— Дай мне пистолет, Джим!
— Кончай орать. — Джим обхватил его руками.
— Отпусти, слышишь! — в неистовстве вопил Рыбий Пуп.
Джим прижал его к стене.
— Пусти, говорю! — кричал, сопротивляясь, Рыбий Пуп. — Где Мод? Убью ее, суку вонючую!
Джим с силой встряхнул его.
— Пуп, брось махать молотком, я тебя не пущу с ним на улицу, — сказал он.
Рыбий Пуп разом сник, содрогаясь от рыданий.
— Соберись, не теряй голову, — урезонивал его Джим. — Что сказала Мод?
— Сказала, что папу заманили в ловушку… Ах, как же это мы прохлопали…
— Тогда, Пуп, надо ехать к Тайри.
— Да-да. Только и ты со мной, Джим!
Выбежав из конторы, они вскочили в его старенькую машину и, выжимая из нее все, на что она способна, помчались на Боумен-стрит.
— Все равно я убью этого начальника… — рыдал, ведя машину, Рыбий Пуп. — И доктора прикончу…
— А ты уверен, что это Мод звонила? — спросил Джим.
— Уверен. Я ее голос из тысячи отличу!
— А где доктор Брус?
— Не знаю… И как это я папу отпустил, дурак! — со слезами ярости ругал он себя. — Снюхались с ниггерами, падлы белые, и через них нас обошли! Горло бы им всем перегрызть!
— Посмотрим сперва, что случилось, — благоразумно заметил Джим, трогая его за плечо. — Мод говорит, Тайри тяжело ранен?
— Сказала, неизвестно, сколько протянет…
Прерывисто дыша, Рыбий Пуп гнал машину по улицам, расплывчатым и нечетким за пеленою его слез. Свернув на Боумен-стрит, он увидел, что перед домом Мод собралась кучка зевак.
— Значит, правда, значит, все правда, — выдохнул он на одной ноте.
Затормозив, он выскочил из машины; Джим вышел за ним. Белый полицейский преградил им дорогу.
— Вас куда несет, ниггеры?
— Я — сын Тайри. Он вон там, в этом доме. С ним несчастье.
— А ты? — обратился полицейский к Джиму.
— Он у отца работает, бальзамировщик, — ответил за Джима Рыбий Пуп.
— Капитан Хант, — позвал полицейский.
К ним подошел худой мужчина в полицейской форме, белобрысый, с широким румянцем на щеках.
— В чем дело? Кто эти ниггеры?
— Это сын Тайри, а этот у них работает. Просятся войти в дом, — объяснил полицейский.
Быстрым движением капитан Хант провел рукой по их карманам, проверяя, есть ли там оружие.
— Чем ошиваться здесь, пускай уж лучше идут в дом, — бросил он, указывая им на дверь взмахом руки.
Оглянувшись, Рыбий Пуп увидел катафалк, посланный Тайри за Мод, и зарыдал с новой силой. В два прыжка он взлетел по ступеням. Дверь отворилась; перед ним — большая, черная, с мокрым от слез лицом — стояла Мод.
— Господи, приехал, сынок! — и с этим воплем она заключила его в объятия.

XXXII

Пытаясь оторвать от себя рыдающую Мод, Рыбий Пуп ступил в полутемную прихожую, и в тот же миг к нему кинулась Вера с красными, заплывшими от слез глазами.
— Пуп, ты не подумай на нас! — умоляюще вскрикнула она. — Мы не виноваты!
— Где папа? — с недобрым предчувствием спросил он.
— Ты не знаешь, что мы сегодня вытерпели, — простонала Мод.
— Я хочу к папе, — сказал он жалобно.
— Да тут он, — рассеянно уронила Мод, оглаживая его неловкими пальцами. — Пуп, ты не поверишь, ей-богу… Наставили пистолеты — куда нам было деваться.
— Кто? — спросил он тупо.
— Полицейские, кому ж еще, — прошептала Мод. — Целый день здесь сидели.
— Ты ведь знаешь, мы бы Тайри никогда не сделали зла, — лепетала сквозь слезы Вера.
Мешая друг другу, они двинулись по темному коридору. Рыбий Пуп силился вникнуть в бессвязные, отрывистые речи женщин.
— И на дока ты тоже не сетуй, — сказала Мод. — Не по своей воле он звонил, заставили…
Его окатило горячей волной ненависти.
— А где док?
— Забрали, — прошептала Мод. — Бог ведает куда увезли…
Теперь он понял — да, Тайри сюда заманили, но доктор Брус не участвовал в сговоре. Мод остановилась, показывая ему пятно на стене.
— Глянь, — сказала она.
— Что?
— Видишь, след от пули.
— Где папа? — теряя терпение, взмолился он.
— Прямо в гостиной и подстрелили его, — всхлипнула Мод.
Было похоже, что его вопросы не доходят до их воспаленного сознания; Рыбий Пуп схватил Мод за плечи и тряхнул ее.
— Я хочу видеть папу! — закричал он.
— Да тут он, говорю, — сказала Мод. — Идем.
На мгновение ее деловитый ответ пробудил в нем надежду, однако трезвый голос рассудка подсказывал, что Мод обеспокоена не столько состоянием Тайри, сколько тем, чтобы доказать свою невиновность. Холодея, он только сейчас обратил внимание, что она говорит о Тайри так, словно его уже нет! Он толкнул плечом дверь ее спальни и замер, пораженный внезапной мыслью: Тайри лежит раненый в публичном доме! Щурясь, Рыбий Пуп шагнул в затененную комнату. Шторы на окнах были опущены, и в первую минуту он ничего не увидел. Затем различил на кровати очертания Тайри. Он бросился к отцу и опустился возле него на колени.
— Папа! — плача, он схватил Тайри за вялую, влажную руку.
Тайри не шевельнулся, не ответил. Мод зажгла тусклый ночник, Рыбий Пуп увидел усталое, потное, подернутое зеленоватой бледностью лицо Тайри.
— Это я, папа! Тебе очень больно?.. О, Господи!
— Ты, Пуп! — тяжело ворочая языком, выдавил из себя Тайри.
— Я, папа, я с тобой. Как себя чувствуешь? — Он стиснул руку Тайри, словно желая перелить в нее часть собственной силы.
— Со мной разделались, кончено, — вздохнул Тайри.
Мод и Вера разразились громким плачем.
— Тс-с! — знаком остановил их Рыбий Пуп. — Дайте нам с ним поговорить… — Он нагнулся к уху Тайри, пытаясь что-то сказать, но непослушные губы так и не смогли выговорить ни слова. Наконец он спросил: — Врач тебя смотрел уже?
Тайри качнул головой, и его тусклые глаза закрылись.
— Я поехал за врачом, — решительно объявил Рыбий Пуп, рывком поднимаясь с колен.
— Пуп, полиция никого не впускает в дом, — предупредила его Мод.
— Но ему нужен врач! — возмутился Рыбий Пуп.
— Ты что, совсем ничего не понимаешь! — прикрикнула на него Мод.
— Но ему плохо! — Он тоже повысил голос. — Он теряет кровь!
— Пуп, мы звонили в больницу, оттуда прислали врача, но полиция его не впустила. Сказали, что Тайри при оружии, опасно…
— Это они нарочно так задумали, чтоб он истек кровью! — кричал он. — Я все равно достану ему врача!
— Не ходи, ты ничего не понимаешь, — плакала Вера. — Выйдешь, тебя тоже пристрелят!
Рыбий Пуп посмотрел на нее остановившимся взглядом. Как помочь Тайри, когда что ни шаг, то натыкаешься на угрозы, одну страшнее другой. Видно, начальник полиции все предусмотрел для того, чтобы Тайри истек кровью.
— НО ПАПЕ НУЖЕН ВРАЧ! — заорал он в беспамятстве.
Мод, рыдая, повисла на нем, словно бы заслоняя его собой от опасности, и он понял, что для этих женщин вопрос уже решен: Тайри должен умереть, не дождавшись врачебной помощи, — умереть в соответствии с повелениями белого «закона», они беспрекословно подчинялись белому «закону», как бы горько ни оплакивали тех, кого этот «закон» карает. Отчаяние обессилило его; схватив Тайри за руку, он рухнул вновь на колени возле кровати.
— Сын, — шепнул Тайри.
— Да, папа.
— Мне конец… Крови потерял слишком много… Ослаб… С этой постели мне не встать… Так что не поднимай зря шума… Все равно ни к чему…
— Это тебя док обманул?
Тайри опустил веки, как бы говоря, что теперь уже неважно, кто и как его предал. Рыбий Пуп резко обернулся и взглянул на горестно притихших женщин.
— Как все было? — спросил он подавленно, вновь обретая способность связно мыслить.
— Только мы позавтракали, — зачастила Мод, — глядим, полицейские, все с пистолетами, ведут дока. Оба раза насильно его приневолили звонить Тайри… Потом наставили Вере к затылку пистолет и подсказывают, чего говорить в трубку. Как отпустили ее, бедняжечку, — так она и хлоп без памяти…
— Ой, Пуп, ты не представляешь! — плачущим голосом вставила Вера.
В дверь громко позвонили. Мод посмотрела на него и перевела взгляд на Джима. Тайри приподнялся было, но снова поник на кровать.
— Не иначе начальник, — пробормотала Мод. — Может, теперь хоть врача дадут позвать. Пойти взглянуть…
Она выбежала из комнаты. Рыбий Пуп увидел, как Тайри шевельнул пересохшими губами, словно собираясь заговорить; но тут же веки у него затрепетали, голова свесилась набок.
— И что же дальше? — опять спросил Рыбий Пуп, смаргивая слезы.
— Привели дока сюда, а он плачет, — скороговоркой зашептала Вера, округлив глаза, будто заново видела все, что произошло. — Думал, его собрались убить. Приставили ему к голове пистолет и говорят: звони Тайри, скажи, Мод захворала. А второй раз велели сказать, что будто мама померла и чтоб Тайри приезжал за мамиными бумагами. Если б док не сделал, как велят, его бы застрелили.
Да, верно… То-то он тогда удивился, отчего у доктора Бруса такой странный голос! Рыбий Пуп вытер глаза; они с Тайри ждали беду с одной стороны, а она подкралась с другой.
— Потом стали меня принуждать, — продолжала Вера. — Я реву, слова не могу выговорить, а они мне — вот и хорошо, что ревешь, больше похоже на правду… Ох, Пуп, а у меня уже прямо ноги подламываются. Упала и ничего не помню. Потом чувствую, мне мама в лицо брызгает водой… Полицейские все поминали про какие-то чеки… Тут скоро приезжает Тайри. Доку надели наручники и заперли его на кухне, а меня заставили идти открывать дверь. Я Тайри шепчу, а он не слышит… Спрашивает: «Где Мод?» А я ему: «Там, в гостиной…» Не говорю, что померла, думаю, может, он догадается. А он — нет… Как открыл дверь в гостиную, так в него сразу и выстрелили. Только и ждали того. И сразу — вон из дома. Стали на улице и всех предупреждают, что в дом заходить нельзя, пока не приедет начальник. — Вера умолкла и нагнулась к Тайри: — Тайри, скажи ему, так все было?
Рука на покрывале двинулась и вновь легла неподвижно.
— И давно это все было? — спросил с порога Джим.
— Уже больше часа прошло, — тихо сказала Вера.
— Сколько же крови он потерял за это время, — простонал Рыбий Пуп. Он обернулся к Джиму. — Посмотри, если это начальник, может, он даст нам позвать врача.
— Доктора Адамса надо, — подсказала Вера. — Он тут близко.
— Ладно. — Джим вышел.
Рыбий Пуп накрыл ладонью холодный, влажный лоб Тайри и уткнулся лицом в одеяло.
— Не надо, сынок, все равно ничего не поделаешь, — с трудом проговорил Тайри.
В коридоре послышался громкий мужской голос. Рыбий Пуп встал и подбежал к двери. Перед ним, суровый и неприступный, стоял начальник полиции Кантли.
— А-а, это Пуп здесь.
— Сэр, к папе надо вызвать врача, — умоляющим голосом сказал Рыжий Пуп. — Пожалуйста.
— Прежде всего успокойся и возьми себя в руки, — холодно оборвал его начальник полиции. — Не надо распаляться. Чтобы не получилось, как с Тайри… В него никто не собирался стрелять — понятно? — если б он сам очертя голову не кинулся на моих людей с пистолетом. Так что остынь. Джим этот ваш уже пошел за врачом.
Рыбий Пуп еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Вранье!», но только прошептал с упреком:
— Он уже больше часа истекает кровью.
— Ну и сам виноват, черт возьми, — отрезал начальник полиции. — Налетел на моих людей с пистолетом, его и угостили. Когда ниггер взбесится, пусть от нас не ждет потачки.
Рыбий Пуп глотнул, зная, что все было не так. Но Тайри уже предупредил его, что ничего не поделаешь. Он вздохнул, отвернулся и пошел назад; Тайри, приподнявшись на локте, смотрел на него в упор запавшими, красными, потухшими глазами. Он понял, что отец слышал его разговор с начальником полиции.
— Подойди поближе… — с натугой прошептал Тайри. Он опять бессильно поник на подушку. — Надо кой-что сказать…
— Папа, — снова расплакался Рыбий Пуп.
— Сынок, ты их не береди… Увидят, что ты собрался мутить воду, — убьют. Молчи про то, что они надо мной сотворили.
— Не нужно, пап. Не говори ничего. Сейчас придет врач…
— Сынок, ведь наша взяла! — страстно зашептал Тайри. — Я победил! И денежки мои им не достались, и начальнику этому теперь каюк… Вот увидишь. Я с ним, гадом, и лежа в могиле сквитаюсь. А ты, смотри, держись без меня. Что загубили они меня, про то ты не думай. Мы победили, вот что главное…
Одышливое бормотание Тайри нагнало на Пупа такой страх, что он оглянулся через плечо удостовериться, нет ли рядом начальника полиции. Но в комнате, широко раскрыв измученные, полные страха глаза, стояла одна Вера. Рыбий Пуп прильнул к руке Тайри, глядя, как под ним растекается лужа теплой крови. Слезы хлынули у него из глаз с новой силой.
— Они нарочно хотят, чтоб ты истек кровью, — выдавил он, стиснув зубы.
— Тс-с! — остановил его Тайри; видно было, что его покидают силы. — Я сейчас тебя спасаю, сын. Делай, что они скажут. Пока им нечего бояться тебя, они к тебе не привяжутся… Нужды ты никогда знать не будешь… Видишь, конверт? Это мое завещание. Что тебе будут говорить — ты показывай, будто всему веришь. Погоди, покуда все уляжется…
— Хорошо, папа.
— Доктор пришел. — В комнате появилась Мод, за ней — коричневый старичок с черным саквояжем в руке.
— Кто ж это тут у нас? — спросил врач. — Ба, Тайри?
— Он самый, — еле слышно отозвался Тайри.
— Э, милый, местечко-то здесь для вас совсем неподходящее, — сказал врач и, опустив на пол саквояж, примостился на краю кровати. Он взял руку Тайри, нащупал пульс и стал молча считать, глядя на часы. Потом бережно положил обратно безвольную руку, расстегнул на Тайри рубашку, внимательно осмотрел окровавленную грудь и поднял голову.
— Позвоните в больницу, пусть пришлют сделать переливание крови, — распорядился он.
— Я позвоню, — сказал Джим и вышел из комнаты.
За дверью маячила рослая фигура начальника полиции; Рыбий Пуп знал, что белый дожидается, когда умрет Тайри. Живой Тайри был сейчас опасен, как никогда: ведь он мог рассказать, при каких обстоятельствах в него стреляли. Боже мой, с какой наглой уверенностью держится человек, заманивший в засаду его отца! Он вздохнул. Как могло получиться, что ни он, ни Тайри не заподозрили подвоха, когда позвонил доктор Брус? Просто отупели от усталости, подумал он.
— Давайте-ка, Мод, снимем с него рубашку, — сказал врач.
Рубаху разрезали, и Рыбий Пуп увидел на груди у Тайри две зияющие раны, из которых с каждым ударом сердца толчками сочилась кровь.
— По пуле в каждом легком, — проворчал доктор, прикладывая к ранам марлевые тампоны, чтобы остановить кровь. Накрыв Тайри простыней, он встал, ласково взял Пупа за руку и вывел из комнаты.
В коридоре им встретился Джим.
— Сейчас машину пришлют из больницы, — сказал он.
— Ну, слава Богу, — прошептал Рыбий Пуп.
— Ты матери, сынок, дал знать? — спросил доктор.
— Нет еще, сэр. Я сам только что приехал.
— Тогда ее надо вызвать…
— Может быть, пускай папу сперва перевезут в больницу? — спросил Рыбий Пуп. — Мне не хочется, чтобы мама приезжала сюда.
Поджав губы, врач посмотрел мимо него.
— Как бы не опоздать, сынок, — сказал он.
Рыбий Пуп прижал ко рту кулак; он услышал смертный приговор Тайри. Джим шагнул вперед.
— Джим, бери мою машину, съезди за мамой… — Рыбий Пуп запнулся и прибавил: — И побыстрей.
— Есть. — Джим вышел за дверь.
Вслед за врачом Рыбий Пуп опять вошел в комнату и стал у кровати. Было слышно, как с каждым тяжким вздохом у Тайри хрипит в груди; полуоткрытые глаза его казались незрячими.
— Пуп, — слабо позвал Тайри.
— Да, папа. Я здесь. — Став на колени, Рыбий Пуп наклонился ближе к отцу.
— Устал я, сынок. — Тайри повел головой в его сторону и затих. — Пуп, — шепнули опять его губы.
— Да, папа, — ответил Рыбий Пуп и прислушался.
Грудь Тайри тяжело поднялась, опустилась, тело обмякло. Его губы тронула дрожь, он кашлянул.
— Папа, — тихо сказал Рыбий Пуп.
Врач положил пальцы на запястье Тайри, нащупывая пульс. Веки Тайри еле заметно затрепетали, рот приоткрылся.
— Папа! — снова позвал Рыбий Пуп.
Старый доктор опустил руку Тайри на кровать, встал и снял очки, съехавшие ему на кончик носа.
— Папа, — жалобно повторил Рыбий Пуп.
— Он тебя больше не слышит, сынок, — тихо сказал доктор. — Отошел…
— Нет! Господи, нет! — закричал Рыбий Пуп.
Он вскочил, дико озираясь. У порога стоял начальник полиции.
— Ну-ну, полегче, Пуп! — предостерегающе произнес он. — Спокойно!
Подскочила Мод и, обхватив Пупа, крепко прижала его к себе.
— Сиротка ты моя бедная! — запричитала она.
— Вам бы лучше всем выйти отсюда, — сказал врач, гася тусклый ночник.
— Пойдем, Пуп, — сказала Мод, пытаясь увести его из комнаты.
— Отстань, пусти меня! — взвизгнул он, стараясь вырваться от нее.
— Без шума, ниггер! Не буянить! — грубо прикрикнул на него начальник полиции.
Прощальным долгим взглядом Рыбий Пуп посмотрел на неподвижное черное лицо Тайри и уже не противился, когда Мод повела его из спальни на кухню. Оглушенный горем, он мало что замечал вокруг, но, увидев на кухне трех белых полицейских, насторожился. Вошел начальник полиции.
— Посади его за стол, Мод, — приказал он.
— Хорошо, сэр, — сказала Мод.
Рыбий Пуп сел и медленно обвел глазами лица стоящих кругом людей.
— А ну, налей ему чашку кофе!
— И то, начальник, — сказала Мод. — Вера, согрей-ка кофейку.
— Сейчас, мама. — Вера послушно пошла к плите.
— Не надо мне кофе, — с трудом проговорил Рыбий Пуп.
— Еще как надо, — сказала Мод, ласково поглаживая его по плечу.
— Ничего, выпей, — сказал начальник полиции. — Тебе сейчас не повредит.
Рыбий Пуп смотрел на него, не видя, зная, что слова бесполезны. Полуживой от горя, он вдруг в какую-то минуту поразился выражению устремленных на него глаз; Вера, Мод, три полицейских, полицейский начальник смотрели на него без грусти, без злобы, трезвым расчетливым взглядом. Он пригнулся к коленям в новом приступе рыданий… Когда он поднял голову, Вера уже поставила перед ним чашку кофе.
— Пей, пей, — резко бросил начальник полиции. — Потолковать с тобой надо.
Безотчетно подчиняясь чужой воле, Рыбий Пуп протянул к чашке дрожащие черные пальцы, поднес ее к влажным губам, глотнул раз, другой. От горячей жидкости дрожь у него слегка унялась.
— Пуп, — наставительно и веско заговорил начальник полиции. — Слушай меня и запомни каждое слово.
— Хорошо, сэр, — машинально ответил Рыбий Пуп.
— Что тут случилось, то меньше всего касается тебя, — сказал начальник полиции. — Усвой это крепко, не прогадаешь. Твой отец был хороший человек. Он был мне другом. Но он потерял голову. А когда люди теряют голову, они за это расплачиваются… Пуп, если ты подойдешь к этому происшествию по-глупому, ты испоганишь себе навек всю жизнь. Подойдешь по-умному — принимай на себя дела и заступай на место Тайри… Понял меня?
— Да, сэр, — отвечал он бессознательно, не понимая ни одного слова.
— Пуп, он по-отцовски с тобой разговаривает, — глубокомысленно кивая, произнесла Мод. — Ты его слушай.
— Да, конечно, — согласился он, не вдумываясь в то, что говорит.
— Гринхаус! — позвал начальник полиции.
— Я, сэр! — отозвался толстый полицейский.
— Расскажи-ка этому малому, как было дело! — приказал начальник полиции.
— Слушаю, начальник, — сказал полицейский, отводя глаза. — Беседовали мы здесь с хозяйкой, с этой самой Мод. Вдруг — звонок в дверь. Хозяйская дочка — Вера ее звать, да? — пошла открывать. — Врывается этот ниггер, Тайри, в руке пистолет — ну, Гас и залепил в него три раза. А не залепил бы, так этот ниггер нас тут никого бы не оставил в живых, уж это точно. Сильно он ранен, нет ли, мы не знали, мы выскочили на улицу. Он же был при оружии, тут только зазевайся — и тю-тю. Вот мы и не стали заходить обратно в дом и других никого не пускали, покуда неизвестно, опасен он еще или нет. Вот и все, начальник.
Ледяная глыба давила на грудь, мешая дышать; хотелось вскочить и крикнуть: «Лжете!», но в ушах звучало предсмертное наставление Тайри: что будут говорить — показывай, будто веришь… Все равно ничего не поделать…
— Все слыхал, Пуп? — спросил начальник полиции.
— Да, сэр, — неслышно отозвался он. Кричи не кричи — какая разница? Он со вздохом отодвинул от себя чашку кофе и положил горячую голову на стол, не в силах удержать прерывистые рыдания, теснящие ему грудь. Он не заметил, как трое полицейских ушли. Когда он наконец поднял голову, начальник полиции все еще стоял на кухне.
— Я вижу, Пуп, с тобой будет порядок, — сказал он и вышел, морща рот в жесткой усмешке.
Мод жалостливо стояла за его стулом. Напротив, за столом, сидела Вера, уставив в пол пустой, ничего не выражающий взгляд.
— Ничего, Пуп, детка, все обойдется, — елейным голосом протянула Мод.
Открылась задняя дверь, и на кухню вошли две девушки с шоколадной кожей. Пуп их видел здесь не в первый раз.
— Сегодня и завтра не работаем, — объявила Мод. — Умер Тайри. Он был мой друг и скончался у меня в доме.
— Да. Мы знаем, — сказала одна, мерным движением челюсти разминая во рту комок жевательной резинки.
— Жаль Тайри, черт возьми, хороший был человек, — сказала другая.
— Типун тебе на язык, лахудра черная, — кипя благородным негодованием, напустилась на нее Мод. — Думать надо, какие слова говоришь! В доме покойник!
— Извиняюсь, — потупясь, пробурчала девица.
— Да, Тайри был хороший человек, солидный, такому можно было доверять, — внушительно продолжала Мод, как будто кто-то с ней спорил. — Ты, Пуп, гордись Тайри. Никогда не слушай, если про него что станут болтать. Теперь тебе вести его дела. Слышишь?
Он вздохнул, понимая, к чему это все говорится. Ему не просто выражали сочувствие, речь шла о чем-то большем: речь шла о деле! Его провозглашали новым хозяином, ему присягали на верность, показывали свою готовность повиноваться. Теперь он знал, зачем начальнику полиции понадобилось обращаться к нему с напутствиями — это был приказ, чтоб он становился на место Тайри; намек, что, если он вытравит из сознания то, что случилось с его отцом, все может идти как прежде. В память о Тайри на одну ночь и один день приостановлена торговля живым товаром, но уже послезавтра купля-продажа опять пойдет заведенным порядком.
— Ты пойми, Пуп, жизнь — она идет дальше, — с печальной полуулыбкой сказала Мод. — Тайри первый тебя не похвалил бы, если б ты сел и сидел сложа руки. Зато он был бы рад и счастлив, если бы знал, что ты двигаешь его…
В дверь кухни негромко постучали.
— Да, что там? — раздраженная тем, что ее прервали, крикнула Мод.
Дверь приоткрылась, в нее просунулась голова Джима.
— Прошу прощения, — сказал он. — Пуп, там твоя мама у дверей.
— Скажи, пусть заходит сюда, — сказал Рыбий Пуп.
— М-да… Ты того… ты лучше сам пойди поговори, — сказал Джим. — А то, знаешь…
Рыбий Пуп вышел за ним. В коридоре было не протолкнуться: молоденькие черные проститутки, старый врач, два врача-практиканта в белых халатах. Слышался приглушенный говор. Вся обстановка была исполнена уважения к Тайри; скорби не было.
Джим открыл входную дверь, и Рыбий Пуп увидел, что в кучке людей, сбившихся у подножия ступенек, держась ближе к катафалку, у которого возились двое работников Тайри, стоит Эмма.
— Мама! — Рыбий Пуп бросился к ней и хотел ее обнять.
— Не надо, Пуп, — отступив назад, сухо остановила его Эмма.
— В чем дело? — спросил он, не веря своим ушам.
— За что Тайри так со мной обошелся? — горько и беспомощно сказала она.
— Мама, — повторил он с упреком, протягивая к ней руку.
— Нет, Пуп! — Она выпрямилась, и не горем, а скорей оскорбленной добродетелью горели ее сухие глаза. Ее мужа убили в публичном доме — такую обиду простить было невозможно.
— Мама, ведь папа умер, — сказал он.
— А его шлюха Глория не замешана в этом? — холодно спросила она.
Рыбий Пуп остолбенел. Значит, ей было известно про Глорию… Перед ним была новая Эмма — Эмма, наконец-то выступившая на свет из тени, которую бросал на ее жизнь Тайри. Неужели эта непокорная женщина и есть то безответное существо, которое съеживалось при первом звуке властного голоса Тайри? Как искусно таила она в себе ненависть к Тайри — даже он, ее сын, ничего не подозревал! Возможно, ему придется теперь пойти к ней под начало, а он не привык слушаться женщин. Рыбий Пуп насторожился; он был молод, но жизнь уже многому научила его.
— Ты что же, так и не взглянешь на папу до того, как его увезут? — спросил он с невольным ощущением, что он тоже в чем-то виноват. Эмма покачала головой, отчужденно глядя на сына широко открытыми печальными глазами.
— Нет. Здесь — не хочу, — сказала она со значением.
Чернокожие зеваки подались ближе к ним, с любопытством прислушиваясь. За их спинами обозначилась долговязая, худая словно жердь фигура; достопочтенный Ра гланд подошел ближе, и Рыбий Пуп увидел, как Эмма разрешила ему то, в чем отказала родному сыну, — проповедник обнял его мать за плечи.
— Храни вас Господь, сестра Таккер! — сказал он.
— Спаси и помилуй! — в первый раз всхлипнула Эмма.
Кто-то коротко заржал в толпе, и Рыбий Пуп понял, почему смеются люди: Тайри умер в публичном доме. Он напружинился, готовый броситься на всякого, кто посягнет на достоинство его отца.
— Никогда в жизни я не ступлю ногой в этот грязный вертеп, — звучным, твердым голосом объявила Эмма. — Я вышла замуж за Тайри, чтобы делить с ним радость и горе, не оставлять его в дни болезни и в смертный час. Но чтоб идти за ним к блудницам — такого уговору не было.
— Папа не ожидал, не поверил бы, что ты так можешь! — укорил ее Рыбий Пуп.
— Сын мой, не заставляй свою мать делать то, что она не хочет, — сказал проповедник.
— Никто никого не заставляет, — кисло сказал он.
— Что Тайри тут делал? — спросила Эмма.
Рыбий Пуп уловил злорадную усмешку на лице белого полицейского, который притаился поблизости. Он нагнулся к уху Эммы и яростно зашептал:
— Его сюда заманили обманом, мама. Белые.
— А что он сделал? — безучастно спросила Эмма.
Рыбий Пуп отвернулся, подавляя желание ударить ее по лицу.
— От Бога, сынок, не укрылось, что творил Тайри, — объявила Эмма. — Господь все вывел на чистую воду.
— Аминь, — нараспев произнес достопочтенный Рагланд.
— Молчи, мама! Ты сама не знаешь, что говоришь! — вступился Рыбий Пуп за отца. — Не папина вина, если…
— Я умею отличить добро от зла, — уверенно сказала Эмма, не заботясь о том, что ее могут слышать посторонние. — Я никогда ногой не ступлю в дом блуда, и с Божьей помощью ты тоже больше не ступишь. А Тайри я успею увидеть, когда его выставят в церкви.
С крыльца спустился доктор Адамс и, увидев Эмму, снял шляпу.
— Глубоко вам сочувствую, миссис Таккер, — сказал он. — Кто бы мог ждать… — Он повернулся к Пупу. — Тайри забирают в морг, чтобы следователь произвел осмотр тела. Вам его, вероятно, выдадут завтра в течение дня.
Он отошел. Рыбий Пуп вопросительно взглянул на Джима, который скромно держался в стороне.
— Ты сейчас домой, Пуп? — спросила Эмма.
— Не-а! — строптиво и неприязненно ответил он, весь клокоча от несказанной обиды. — Заверну в контору, там без папы дел невпроворот.
— Я отвезу сестру Таккер домой, — предложил проповедник Рагланд.
— Вот спасибо, — сказал Джим.
Рыбий Пуп смотрел, как проповедник подводит Эмму к своей машине, как они садятся, отъезжают. Он перехватил взгляд Джима, устремленный на него, и скрипнул зубами.
— Куда это катафалк запропастился? — с раздражением спросил он; он прекрасно знал, где катафалк, просто надо было что-то сказать.
— Да вот он, — сказал Джейк, водитель катафалка. — Уж три часа как здесь стоит.
— Ты на кого голос подымаешь, — прорычал Рыбий Пуп. — Тебя спрашивают, где он…
— Он здесь, а голос никто не подымает, — обидчиво проворчал Джейк.
— Кончай пререкаться и делай что положено, — беззлобно, но твердо распорядился Джим.
Джейк поплелся к катафалку, а Рыбий Пуп продолжал кипеть от гнева.
— Чертов сын, — буркнул он себе под нос. Мир черных сделался внезапно так же враждебен, как белый мир, исполнился угрозы; Тайри ушел, оставив после себя огромную пустоту и страх, что эту пустоту никогда не удастся заполнить. Его терзало ощущение, что он ничего не умеет; он знал, что все вокруг: родная мать, Джим, Мод, достопочтенный Рагланд, полицейские — глядят на него испытующе, оценивая его каждый со своим корыстным расчетом, готовясь нанести удар по слабому месту. Он пошел к своей машине. — Я поехал в контору, Джим.
К нему вразвалку, не торопясь, подошел белый полицейский.
— Держи хвост трубой, Пуп, не поддавайся! — сказал полицейский.
Катись ты к дьяволу, мысленно ответил ему Рыбий Пуп и, нажав на акселератор, пулей вылетел на улицу. Слезы жгли ему глаза. Обиженный, несчастный, он тоскливо шептал: «Если они мной собрались помыкать, пускай лучше не надеются». Правой рукой он нащупал в боковом кармане пиджака толстый белый конверт, который утром дал ему Тайри. «Папа доверил мне все, и будь я проклят, если не справлюсь, и пусть лучше ни одна собака не попадается мне на пути!»
Назад: XXIV
Дальше: Часть третья СОН НАЯВУ