XXIII

— А не замерзнут они на ветру в такой легкой одежде? — спрашивает, понизив голос и закутываясь в расшитую стеганую мантию Элеонора, королева Франции, у Маргариты, королевы Наваррской, сидящей по правую руку от нее.

— День такой погожий и солнечный, что даже не похож на декабрьский, — спокойно, как всегда в разговоре с ней, отвечает Маргарита и, чтобы лучше рассмотреть приближающуюся процессию, наклоняется вперед, облокотившись о перила, так что из-под накинутой на плечи рысьей шубы выглядывают новые желтые бархатные накладные рукава, на которые обращают внимание все присутствующие.

— Вы боитесь, что они замерзнут? — язвительно спрашивает мадам Д'Этамп, сидящая по левую руку от Элеоноры, только чуть ниже. — Они же пираты!

Мадам Д'Этамп, официальная фаворитка Франциска Валуа Ангулемского, его величества короля Франции, терпеть не может, когда ее игнорируют. Ни в чем ни на волосок не собирается она уступать Маргарите, а тем более позволить, чтобы ее затмили какие-то желтые рукава. Поэтому как бы случайно она сбрасывает с плеч темно-серую парчовую накидку, чтобы продемонстрировать свое пурпурное шелковое платье, и тоже наклоняется над перилами, размахивая кружевным платком и приветствуя чужестранцев.

Матросы-берберы, направляясь к помосту, где восседает король Франции, проходят мимо ложи первых дам королевства. Моряки одеты в белые льняные штаны и рубахи, перехваченные широкими поясами — красными, черными, бирюзовыми или разноцветными, — и в короткие грубошерстные плащи свободного покроя.

— Эти господа из Алжира играют по-крупному, — добавляет Анна д'Этамп, — или нам тоже следует говорить, будто они восточные купцы, как это вдалбливают простонародью?

Элеонора и Маргарита, две королевы, невестка и золовка, делают вид, что не слышат ее замечаний, повернувшись к другим дамам будто бы для того, чтобы обменяться впечатлениями об этом красочном шествии.

Гости-берберы несут на вытянутых руках подносы, корзины, подушки, на которых выложены их дары: амфоры, кубки, сабли, кинжалы, золотые и серебряные браслеты и серьги, резные ларцы из ароматических пород деревьев, фигурки из нефрита и других пород твердого камня и целые горы парчи, Дамаска, муслина, экзотических вуалей и накидок, специально разложенных таким образом, чтобы были видны огромные фантастические цветы невиданных форм и расцветок.

Дамы — теперь почти все они перегнулись через перила балкона — вскрикивают от радости и восхищения, пока следующее явление этого удивительного шествия не повергает их в изумленное молчание.

Медленные, величаво-ленивые, приближаются тигр и лев, удивительно смирные, грозные лишь настолько, насколько Грозен их вид от природы, безобидные, могучие и нежные одновременно. Даже издали заметно, каким ярким блеском горят их прищуренные глаза.

— Из-за этих прищуренных глаз у них такой вид, будто они сейчас засмеются, — говорит молодая рыжеволосая дама с тоненькой шеей, испуганная и вместе с тем радостно-возбужденная.

Но оба зверя вовсе не смеются. Это уронило бы их достоинство и достоинство короля, к которому они направляются в сопровождении дрессировщика, такие послушные и миролюбивые, что мощные цепи кажутся совершенно излишними и свободно волочатся по земле. Дойдя до королевского балкона, они подгибают передние лапы, будто раскланиваясь.

— О! — раздается восторженный хор присутствующих.

— Какое чудо! — громко вскрикивает мадам д'Этамп, дотрагиваясь до руки королевы, как бы подбадривая ее, ведь их Франциск подвергается смертельной опасности, находясь от зверей на расстоянии одного шага. — А эти две зверюги не бросятся на него?

— Тише! — приказывает Маргарита Наваррская, сестра короля, еще более взволнованная, чем супруга и официальная любовница, — или именно вы хотите стать причиной их ярости?

Закончив трюк, которому они обучены, лев и тигр уходят вслед за дрессировщиком.

— А куда их ведут? — спрашивает Анна д'Этамп.

— Сегодня ночью за яблоневым садом возвели зверинец, — сообщает Маргарита, которая всегда знает все секреты.

Строительство зверинца держалось в тайне, чтобы не испортить сюрприз королевскому двору, который отправился из Парижа в Лион, чтобы встретить гостя.

Зрители еще не успели перевести дух, а из арки во двор замка уже въезжает запряженная четвериком чудесная маленькая карета, сделанная из дерева, с инкрустациями из слоновой кости, на крыше которой стоит курящийся треножник. Чаша внушительных размеров распространяет сильный и приятный аромат. Но самый неожиданный сюрприз — снова звери: упряжка из четырех взрослых пантер в сверкающих золотых попонах с крапинками из оникса, с горящими, словно изумруды или сапфиры, огромными глазами.

Эта живая картина столь совершенна, что некоторые зрители принимают ее за механическую игрушку.

Нубийцы, охраняющие карету, отстегивают упряжку перед помостом, на котором восседает король, оставляют дымящуюся курительницу и уводят животных. Освободившись от своего груза, пантеры вновь обретают мягкую и коварную кошачью грацию, прежде чем исчезнуть с глаз восхищенных и вместе с тем немного испуганных кавалеров и дам.

Дамы уже заметили, что и мужчины испытали страх, но готовы простить их: ведь не каждый день приходится встречаться с дикарями и их животными.

— Однако, — снова вступает в разговор Анна д'Этамп, — они действительно отважны, эти бедуины и пираты.

— Они очень отважны, — подтверждает все так же вполголоса Элеонора, думая при этом, каким образом берберы вынуждают и королевский двор быть храбрым. А может быть, вообще делают все ради того, чтобы напугать и ошеломить. Возможно, с этой же целью щеголяют своей щедростью и богатством.

Ее брат Карл Габсбургский никогда бы этого не допустил, но ее муж Франциск любит диковинные вещи, так же как сам любит удивлять. Она смотрит на него с привычным восхищением. Да, он кажется ей спокойным и умиротворенным. Дай Бог, чтобы ему не принесла вреда выставляемая напоказ дружба с этими людьми, приплывшими из-за моря. «Странную жизнь уготовила ей судьба», — думает Элеонора: она сидит тут, чтобы принимать с королевскими почестями сына и наследника этих Краснобородых, с которыми всегда воевала и продолжает воевать ее семья.

Принц Хасан завершает шествие верхом на арабском скакуне без сбруи, без седла и даже без уздечки.

Въехав на площадь, Хасан спешивается и направляется к королю.

Полы его просторного кафтана из белого шелка в блестящую полоску распахиваются на ходу, открывая белые льняные штаны, такие же как у его матросов. Длинные вьющиеся волосы свободно развеваются на ветру, придерживаемые лишь узкой серебряной лентой. Охватывая лоб, она закрепляется у левого виска рубиновой брошью с султаном.

— Никаких прорезей, никаких буфов, — разочарованно отмечает мадам д'Этамп, — словно монашеская ряса.

— Никогда не видела монаха с такой саблей на боку, — замечает Маргарита, — или с такой цепью.

Хасан опускается на колено и, склонив голову перед Франциском, оставляет собственную саблю на подушке у ног короля, сопровождая этот жест краткой приветственной фразой от своего имени и от имени Хайраддина, правителя Алжира и кормчего Великого Султана Истанбула.

Ответная речь Франциска столь же короткая. Следуя установленному ритуалу, он поднимает саблю и вновь отдает ее принцу Хасану, предварительно встав, чтобы приветствовать его. Хасан снимает с себя огромную цепь, усыпанную драгоценными камнями, и надевает на отвороты королевской мантии, подбитой куньим мехом, рубин в центре ослепительно сияет.

— И все-таки я уверена, что он фальшивый, — говорит мадам д'Этамп, тогда как остальные дамы не могут оторвать глаз от этого камня, — я просто не могу поверить, что он настоящий.

— А я, напротив, совершенно уверена, что это самые настоящие камни и самой высокой пробы, — возражает Маргарита, оскорбленная предположением о возможности столь непочтительного отношения к ее брату. — Неужели вы думаете, что этот бербер приехал сюда, чтобы подарить королю Франции фальшивый рубин?!

Мадам д'Этамп с очаровательной улыбкой уточняет, что имела в виду вовсе не драгоценности. Может быть, до королевы Наваррской не доходили слухи об этом привлекательном юноше, которого они сейчас видят перед собой? Неужели Маргарита столь глубоко погружена в свои занятия поэзией, наукой и практической деятельностью, что не слышала того, что говорят о приемном сыне Краснобородых?

— Очень жаль, дорогие мои, но боюсь, что ни одна из нас не может питать никаких иллюзий, если правда то, что о нем говорят.

И с этими словами делает недвусмысленный жест, который обе королевы, судя по их лицам, считают вульгарным. Побледневшая Элеонора даже обретает голос, чтобы одернуть ее.

— Мадам!

— А что тут такого? Уж и пошутить нельзя? Ведь вы замужние дамы! Все женщины любопытны, и вы тоже. Ваша тетушка Шарлотта-Бартоломеа могла бы многое порассказать, вместо того чтобы напускать на себя таинственность! — И разражается таким веселым и заразительным хохотом, что другие дамы тоже не могут удержаться от едва заметных улыбок.

Шарлотта-Бартоломеа де Комарес — она гостит у своей кузины Элеоноры — сидит во втором ряду, и это ее нисколько не беспокоит. Ее рост позволяет все прекрасно видеть с любого места, даже если бы она сидела в последнем ряду за такими же высокими людьми, как она сама, и такими же мощными, как противоосадные орудия. Ничто не может умалить ее достоинства, так как она приходится родной теткой королям и принцам крови во всем мире. Ей не хватает только Папы — вот Папе она никогда не приходилась родственницей.

Зато она связана родственными узами со всеми королевскими домами во Франции, Испании, Германии, Англии, Бургундии, Австрии, Венгрии и теперь — почему бы нет, — в Алжире. Она чувствует себя приемной теткой принца Хасана, может быть, из-за любви, которую испытала к его отцу Аруджу, или из-за чувств маленькой Анны и Хасана.

По мнению Шарлотты, оно было обоюдным, даже если Хасан не догадывался или не хотел догадываться о нем. Часто она спрашивала себя — почему? Неужели из-за того, на что теперь намекает Анна д'Этамп: говорят, в детстве он был кастрирован. «Какие пустяки», — думает Шарлотта-Бартоломеа, глубоко уверенная в том, что любовь может родиться и жить, побеждая любые сложности, даже вопреки самой смерти. Но сердце мужчины — тайна за семью печатями; это давно известная истина, однако всякий раз она оказывается неожиданностью. А может быть, не так уж и плохо, что сердце одного человека — тайна для другого. Может быть, тайна и есть наша внутренняя сущность и суть мироздания в целом.

— Ах да, — говорит Шарлотта, сообразив, что в качестве гостьи должна ответить на реплику первой дамы королевства, точнее той, которая мнит себя первой в сердце короля, — тайны меня интересуют, мадам д'Этамп, а сплетни нет. В них нет никакого смысла: сегодня говорят красное, завтра — черное.

Ветер становится все более холодным и сильным, так что почти срывает шелковые оборки, которыми украшен балкончик дам.

«Не лучше ли, уважаемые дамы, выйти из этого сарая, сколоченного на скорую руку, прежде чем мы рухнем вместе с ним на землю. Это не самый удачный способ быть представленными принцу Хасану».

Вечером дам представляют обоим государям, и принц Хасан поражает их еще больше, чем привезенные дары. Шарлотта радуется так, словно это она его вырастила. Ей нравится, что все так и кружатся вокруг него, что Маргарита сочла его прекрасно образованным, Элеонора нашла изысканными его манеры, а Анна д'Этамп вообще не сводит с него глаз, рискуя вызвать ревность Его Величества.

«Сегодня же ночью напишу Осману Якубу, — обещает себе Шарлотта в разгар празднества, — чтобы он тоже порадовался и рассказал Краснобородому о большом успехе сына».

Говоря об успехе, Шарлотта имеет в виду прежде всего поведение и слова короля.

Франциск любит поговорить, а у Хасана истинная тяга к знаниям, он хочет знать все: как здесь обучают молодых людей и как устроен парламент, как и где строят больницы, как выращивают зерно и виноград, как обрабатывают землю и рубят лес. Он хочет самолично испытать сельскохозяйственные орудия, жаждет увидеть новый серп необычной, как ему сказали, формы. Он желает посетить мастерские и рынки, дома, где живут простые люди; конюшни, винодельни, где готовят сидр и вино, мельницы и пекарни, кузницы, печатные дворы и витражные мастерские.

— Знаете, — говорит ему однажды Франциск во время посещения монетного двора, — у нас нет золота, но мой шурин Карл поставляет его нам в избытке. — И со смехом объясняет, какая прекрасная, звонкая монета поступает из Испании. — В настоящее время, — продолжает он, — испанцы нашли в Новых Индиях больше золота, чем французы, но французы вполне законно увозят домой значительную его часть, продавая в Испании полотно и саржу, обучая испанцев обрабатывать землю и собирать урожай.

Франциск узнал от Жан-Пьера де Лаплюма, что Хасан интересуется кузницами, и показывает ему разные типы кузниц: их множество во Франции с тех пор, как французы стали использовать огромное количество различных металлических орудий, что несколько лет тому назад даже невозможно себе было представить. Кузницы перегружены работой и их не хватает. Когда королю нужны пушки, ядра, клинки, доспехи, словом, все необходимое для войны, ему не только приходится тратить кучу денег, но еще и дожидаться своей очереди.

В последующие дни Франциск показывает гостю достопримечательности королевства. Многочисленные кавалькады переезжают из города в город, и всюду им предшествуют слухи, что у короля гостит восточный принц — высокий, стройный, с огромными, глубокими, словно синие озера, глазами. Говорят, что он образован и умен, прекрасный моряк и воин, только вот вероотступник и пират. А может быть, и колдун. Специальные курьеры повсюду разъясняют, что он наследник одного из французских владений на Востоке, появившихся еще во времена крестовых походов, а вместе с ним путешествует его свита: слуги, банкиры, купцы, каждый из которых имеет разрешение на занятие своей деятельностью и охранную грамоту. И еще четыре пиратских корабля с потайными пушками, гласит сплетня, а сплетням, как известно, верят больше, чем официальным сообщениям, особенно если сплетни злостные.

И все же люди настроены миролюбиво, разве только обеспокоены тем странным и недостойным фактом, что какой-то бербер, араб или турок скачет бок-о-бок с наихристианнейшим королем Франции. Когда они проезжают мимо, все жители — дворяне, народ и духовенство — выглядывают из окон своих домов, облокачиваясь на самые лучшие, парадные ковры, которые покрывают подоконники и ниспадают вниз, украшая фасады домов, как во времена религиозных шествий. У кого нет окна или балкона, тот покупает, снимает, берет напрокат: чрезвычайное событие требует особых расходов.

Королевский кортеж проезжает слишком быстро. Крестьяне и городские буржуа не успевают различить в этом море проносящихся мимо пестро одетых всадников людей из королевской свиты. Говорят, что вместе с мужчинами едет и пожилая фламандская дама, большая и толстая, которую нельзя не заметить, однако никто не может похвастаться, что в самом деле видел ее.

— А как выглядит этот мусульманин? Ты его видел?

— Нет, даже короля не успел рассмотреть.

— Они пронеслись, словно дождь стрел.

Дома и на площадях люди часами говорят об этом, и разговоры возобновляются ночью, когда редкие счастливые избранники возвращаются с пиров, представлений, игр.

Иногда августейшие особы трапезничают в каком-нибудь трактире, гостинице или на лесной лужайке во время охоты или прогулок, и тогда расширяется круг тех, кто может их рассмотреть. Люди рассказывают об увиденном с удивлением и гордостью.

Король Франции с явным удовольствием проводит эти мирные дни с юным принцем из Берберии, хотя и готовится к войне за герцогство Миланское. Герцогство, которое, как он говорит, принадлежит ему и которое вот уже многие годы он тщетно пытается завоевать. Сейчас Милан — его самый тяжелый крест.

Поездки с заморским гостем напоминают Франциску те счастливые времена, когда он из месяца в месяц возил королевский двор по всей Франции.

— Народ должен видеть своего государя.

Франциск прав, и Хасан понимает, как это важно, более того, необходимо, чтобы в таком большом королевстве, как Франция, не только народ, но и дворяне, аристократия, настоятели монастырей и аббатств видели, что король существует, что он правит страной и что его надо слушаться, почитать и платить налоги в королевскую казну.

Когда король Франции проезжает со своим несметным двором, с вооруженной охраной, слугами и повозками, способными заполонить множество дорог, в окружении придворных дам и высшего дворянства, когда все они гостят в местных замках и раскидывают на лугах разноцветные палатки, каждый видит собственными глазами, как богат и могущественен король, и никому уже не придет в голову шальная мысль соперничать с ним.

Однако подобный способ утверждать все время «я — король» стоит дорого. А деньги еще надо найти.

Вот их постоянно и собирают. Даже во время этого увеселительного путешествия Хасан наблюдает, как король Франции дает аудиенции, подписывает помилования, разрешает мелкие ссоры, присутствует на местных праздниках, крестинах, бракосочетаниях, заседает в городских учреждениях, и за все это получает натурой или деньгами.

В Алжире все по-другому. Правителю гораздо проще появляться на людях, и стоит это дешевле, да и профиты возвращаются быстрее, потому что Алжир — маленькое государство, и к тому же особенное. Но сейчас мы во Франции, и надо изучать Францию, не отвлекаясь воспоминаниями об Алжире. Внимательное наблюдение за всем происходящим может помочь понять истинные намерения короля, который прислал им приглашение. Франциск очень радушный хозяин, но не более того. Он представляет Хасана как своего друга, скрывая от большинства, кто он на самом деле, во всяком случае, хотел бы это скрыть.

— Золотые эскудо и лиры прекрасной чеканки, — гордо объясняет банкир, приехавший специально, чтобы обсудить с королем вопрос о ссуде. — Мы даем их в обмен на другие монеты. Но вы это, разумеется, знаете, — добавляет он, обращаясь к Хасану с почтением, хотя и не без лукавства.

— Это знает и наш кузен Карл Габсбургский, — шепчет Шарлотта-Бартоломеа де Комарес на ухо Хасану, — семь тысяч золотых монет он потребовал от Франциска за возвращение королевских детей, которых держал в заложниках, и за то, чтобы отдать ему в супруги свою сестру Элеонору! Вся жизнь состоит из сделок. Выкупают даже трупы павших в сражении воинов.

Зима начинается мягко, затем дует сильный северный ветер с гор, идет снег, который редко бывает в этой части Франции, и появляется новый повод для праздников и развлечений.

Жизнь двора течет размеренно и монотонно в том смысле, что дела идут, интриги не прекращаются, судебные разбирательства продолжаются. Словом, обычная, скучная повседневность. Король рассылает и принимает курьеров, продолжает править королевством, готовиться к войне и дает, наконец, понять Хасану, чего он хочет от Алжира. Кажется, он ждет поддержки с моря против Генуи и Дориа. Уже почти восемь лет прошло с тех пор, как Андреа Дориа оставил его и перешел на службу к императору, а Франциск еще не простил обиды. Он знает, что Краснобородые тоже не благоволят к Дориа, и спрашивает, не согласятся ли правители Алжира помочь ему в этом сражении? Хасан не дает прямого ответа, и Франциск понимает, что Краснобородый велел ему потянуть время. То ли у него иное на уме, то ли он собирается что-то предпринять. Предложение повисает в воздухе. Франциск тоже себе на уме. Он стремится к длительному союзу с берберами и турками и не хочет, чтобы он распался вместе с этим отказом.

По-настоящему напряженный момент наступает, когда Франциск сердится. Но не на Хасана, а на совет города, который неправильно принял гостя, устроив в его честь огромный костер из живых кошек. Королю не понравилось это чудовищное зрелище, когда несчастные животные орут, корчась от боли, а смрад от горелой шерсти и мяса окончательно поверг его в ужас и смятение. В гневе он принимается кричать, что позволяет себе крайне редко, отменяет обещанный обед с представителями города и отказывается подписать приказы о помиловании.

— Так нельзя! — страстно протестует юная рыжеволосая дама, которой понравилось шествие берберов с подарками, — ведь тогда, кроме кошек, умрет кто-то еще, кто в этот раз надеялся избежать смерти. Я прошу вас, Ваше Величество, подарите мне жизни этих людей ради создания, которое я ношу под сердцем.

У дамы с рыжими волосами и тонкой шеей большой живот, похожий на бочонок, который кажется нелепым и слишком тяжелым для ее хрупкой, детской фигурки.

— Хорошо, но только ради вас, — соглашается король, оказавшись вдали от зловещего аутодафе в замке юной дамы, — но все они, от первого и до последнего жителя города, заплатят мне двойной выкуп, не считая штрафа.

В конце концов, король тоже понимает, что костер из кошек был своеобразным, хотя и неудачным, выражением радости по случаю приезда королевского кортежа.

Разумеется, взаимопонимание между королем и его подданными далеко не полное. Кто-то под большим секретом поверяет свои опасения самым верным друзьям. Королю Франциску следует остерегаться этих неверных. Ведь среди матросов султана-разбойника встречаются и блондины, причем немало. Ну и что из того, что в его свите есть люди из наших мест или даже более северных?

А то, что те из берберов, в жилах которых течет не арабская и не турецкая кровь, еще опаснее, чем другие, потому что они — ренегаты, вероотступники, хуже, чем принцы-протестанты, чем монахи-реформаторы все прочие христиане, отошедшие от истинного учения матери-церкви.

— Это христиане, перешедшие на службу к дьяволу, Аллаху, Магомету.

— Нашему королю следует быть осторожнее, так как общение с дьяволом грозит геенной огненной.

— Хоть бы он не таскал этого своего дьявола повсюду с собой по нашей земле и не сажал за стол вместе с нами!

Правда, подобного рода беспокойство высказывают немногие, большинство с удовольствием принимают участие в маленькой сказке, выпавшей на их долю. Какой-нибудь купец мечтает о горах товаров, которые поплывут по спокойным морям, раз уж они свели дружбу с таким грозным пиратом. Другому снятся караваны мулов, приходящие в незнакомые города на богатые базары, мерещатся огромные сокровища в надежных сундуках.

Девушки и вполне зрелые женщины, даже пожилые, сидя вечером у камелька, рассказывают множество настоящих и придуманных историй о заморском принце, у которого волосы длинные, как у Иисуса Христа. Об этом говорят даже в монастырях.

— Ну вылитый Иисус, достопочтенная матушка. И тоже пришел с Востока, как волхвы.

— Он пришел не с Востока. И теперь, когда мы закончили свою работу и отослали сласти во дворец, горе тому, кто скажет еще хоть слово об этих варварах и придворных пирах. Помолимся, сестры, сегодня вечером помолимся и за них.

В монастырях о Хасане, точнее, о неверном, так как его имени никто не знает, говорят со смутным ужасом.

Монахиня, относившая корзины со сластями во дворец, сообщает, что неверный подобен ангелу: так говорят все, кто его видел. И это обстоятельство еще больше усиливает панику. Уж не сам ли это Люцифер, образец красоты и совершенства, самый прекрасный среди падших ангелов, самый близкий когда-то к Господу.

— Этот африканский принц — сын дьявола. Упаси нас Бог от его козней, — молится мать-настоятельница и, осеняя себя крестом, приказывает запереть на засовы двери и окна, удвоить эпитимьи. — Разложите повсюду святые реликвии. Сатана силен и коварен.

Монахиня, относившая дары, молчит, крестится, удваивает покаяния и молитвы, развешивает на засовы и в темных углах священные знаки и реликвии, но во все эти полчища демонов, которые будто бы выходят весной из леса и низвергаются со склонов холмов вместе с потоками воды, она не верит.

В деревне недавно сожгли ее тетку и какого-то несчастного монаха, объявив их прислужниками сатаны: ее — ведьмой, а его — то ли еретиком, то ли схимником, то ли колдуном, насылающим несчастья. А еще в прошлом году, накануне Троицы, четвертовали двух помощников пекаря, дабы Господь даровал их деревне мир и спасение. Монахиня, чтобы не ошибиться, молится за всех — и за тех, кого казнили, хотя они и не были бесами, и за тех, кто вынес им приговор, и за епископа, согласившегося послать на смерть невиновных, и за короля, который на этот раз не отменил казнь и не восстановил справедливость.

— Можно войти? — спрашивает однажды вечером Шарлотта-Бартоломеа, постучав в дверь комнаты Хасана в замке рыжеволосой дамы. — Взгляните на это. — И показывает ему две серебряные пластинки от механической руки Аруджа. — У меня есть еще четыре таких же. Я забросила удочку и теперь буду удить, пока не выужу их все до единой, даже если их растащили по всему свету. Комарес тоже высмотрел одну и тоже ищет остальные. Но теперь он сидит в монастыре и лечит там свою душу. Постепенно, кусочек за кусочком, я соберу заново нашу прекрасную руку и сама привезу ее в Алжир.

Спрятав пластинки на груди, Шарлотта садится на скамеечку в нише большого окна.

— Мне хотелось бы немного поболтать. Днем не хватает времени. Хотите? — спрашивает она, вытаскивая из потайного кармана своего платья с буфами лакомство из жареного миндаля, завернутое в сушеные виноградные листья. — В похлебке из речной рыбы, которую подавали на обед, было слишком много чеснока. Так вот, вы обратили внимание, как ненавидят друг друга дети короля от первого брака? Наверняка вы уже заметили, что все они имеют своих сторонников и преданных им интриганов? Это те самые дети, на которых Франциск потратил столько золота. А что вы скажете о стихах Маргариты? А о стихах короля? Находите ли вы красивой мадам д'Этамп? А оружие? Так ли уж хороши в действительности французские пушки, как говорил Жан-Пьер? О, Боже!

Поток вопросов маркизы прерывает женский крик, который доносится из дальней комнаты.

Двор, расположившийся в замке на постой, мгновенно умолкает, прекратив ночные игры и развлечения, испуганный криком, прозвучавшим, как сигнал тревоги.

— Извините, — говорит Шарлотта-Бартоломеа, угощая Хасана нугой, все еще завернутой в виноградные листья. — Пора. Я не могу больше оставаться здесь.

Ее обеспокоенное лицо неожиданно становится мягким и добрым. Маркиза легко скользит по каменному полу, как будто ее массивное и тяжелое тело внезапно потеряло свой вес.

— Эта девчушка мне нравится, — объясняет она Хасану, поворачиваясь таким образом, чтобы пройти через узкую, словно бойница, старинную дверь без ущерба для своего жесткого платья. — Я хочу быть рядом с ней.

После первого испуга, вызванного этим громким криком, в замке вновь все успокаиваются, как только становится известно, что у рыжеволосой дамы начались роды. Бегут слуги с зажженными факелами, готовя иллюминацию по случаю радостного события, бегут женщины, чтобы оказать посильную помощь, бегут мужчины, чтобы устроить пирушку с будущим счастливым отцом, бегут дети, проснувшиеся от этой суматохи и выскочившие из своих кроваток, чтобы насладиться праздником.

В промежутках раздаются ужасные крики, но больше никто не обращает на них внимания. Дело обычное, супруга так молода. Кто-то даже критикует ее за то, что она кричит.

— Принесите еще вина.

Зовут музыканта, играющего на лютне. Эта мрачная, зимняя ночь с мелким ледяным дождем, который барабанит в окна, в другое время могла бы сулить отдельным гостям лишь плохой сон, но в связи с родами, предстоящими хозяйке дома, она становится особенной ночью.

— Иногда рождение наследника может стать проблемой — говорит тетушка супруга рыжеволосой дамы, последнего и единственного отпрыска славного рода. Но Генриетта молода, и надеюсь, что с Божьей помощью у нас будет еще много подобных ночей.

Его Величество король вышел из своих покоев, мадам д'Этамп нет.

Король Франции развлекается тем, что наблюдает за Маргаритой и Элеонорой, которые играют в шахматы. Он в хорошем настроении, но чувствует себя неважно: от небольшого нарыва у него поднялась температура.

— Могу я сделать вам еще одно предложение? — говорит с лукавым видом король своему гостю Хасану и, дружески взяв его под руку, отводит в нишу окна. Можно попробовать подшутить над моим шурином-императором. Не хотели бы вы съездить к нему инкогнито?

В этот момент две девочки, играющие в коридоре в жмурки, налетают на августейших особ и отбрасывают их к стене, обтянутой гобеленами.

— Столкновение с детьми иногда опаснее, чем с целым отрядом ландскнехтов.

— Уже родился? — Анна д'Этамп, заставившая себя долго ждать, появляется в зале для гостей.

— Нет еще.

Роды оказываются трудными. После импровизированного праздника, на котором было и поэтическое состязание, едят жареные каштаны, запивая их подогретым вином со специями. Потом многие из гостей, счастливые обладатели комнат, уходят к себе, чтобы провести в покое хотя бы остаток ночи. А те, кому приходится довольствоваться скамейками или шерстяными одеялами, брошенными прямо на пол, начинают укладываться, заворачиваясь в них. Из-за присутствия короля, который дал всем разрешение располагаться на покой, спать придется с дополнительными неудобствами. Сам он играет в карты с принцем Хасаном, обдумывая свою шутку.

— Заметьте, что знать об этом будем только вы и я. Нужно соблюдать осторожность. Карл, разумеется, и здесь имеет своих шпионов. Нет, — рассмеявшись, король отрицательно качает головой, — моя жена тут ни при чем.

Хасан уже знает, что при дворе усиленно распространяется слух, будто именно мадам д'Этамп проявляет излишнее дружелюбие к Карлу Габсбургскому.

— Еще не родился? — спрашивает, вновь появившись, королевская фаворитка.

— Пока нет.

Несколько человек под предлогом затянувшихся родов тоже не пошли спать. Они играют в кости, в шарады, составляют анаграммы, при этом непрерывно заключая пари, смеясь и болтая. И как бы к слову, между прочим перебирают имена девушек и молодых вдов, которые могли бы достойно, а может быть, даже с большим успехом заменить рыжеволосую даму на брачном ложе хозяина замка, если бы, к несчастью, потребовалась замена.

Но вот еще до наступления рассвета, когда в окна все так же продолжает барабанить дождь, раздается долгожданный удар колокола. Капеллан первым возносит благодарственную молитву — наследник родился.

Распахиваются двери родильной комнаты, которая сразу заполняется запахами еды, вина и тяжелым дыханием присутствующих.

— Какие тяжелые роды, бедняжка, — сообщает Шарлотта-Бартоломеа, выходя из комнаты в забрызганной кровью одежде, — слава Богу, что все позади. Пойду спать. Пусть она тоже поспит.

Придворные смеются, шутят, толпятся в дверях, пытаясь увидеть новорожденного. Появляется король, ведя под руку своего гостя.

— Какая честь! — говорит с поклоном новоиспеченный отец.

— Пожалуйста, проходите!

Франциск и Хасан первыми видят орущего что есть мочи фиолетового ребенка со странной, раздутой и деформированной из-за продолжительных родов головой.

— Младенец живой, — подтверждает врач, как будто плача младенца недостаточно, чтобы в этом убедиться.

Комната погружена в полутьму. Только колыбель освещается двумя свечами в канделябрах.

Чуть дальше, прикрытая до самого пояса накидкой из лисьего меха того же цвета, что и ее волосы, сидит на некоем подобии трона рыжеволосая дама, неподвижная, молчаливая и, как кажется, приготовившаяся терпеливо сносить бесконечные поздравления.

Хасан поражен красотой ее маленьких рук, лежащих на коленях, усталых и как бы безжизненных, словно у статуй древних богов. Улыбка тоже застывшая и отсутствующая.

Хасан приближается к даме, чтобы выразить ей свое почтение, и видит ее пустой, отрешенный взгляд. Дама мертва.

Ночью по специальному распоряжению стреляют из пушки, возвещая о рождении наследника.

На следующий день мало говорят о милой даме, которая умерла. Занавес опустился. Есть другие дела. Нарыв у короля прорвался, температура спала. Двор снимается с места. Следующий привал предполагается устроить где-нибудь на юге.

Прибыли сундуки с новыми нарядами. После переезда будет устроена большая охота en robes deguisees, о которой говорят уже несколько месяцев. Теперь, когда вода смыла последние остатки снега, двор, расположившийся на холмах и равнинах, подобно позднему снегопаду, явит особенно красивое зрелище: каждый будет одет в белый наряд свободного покроя, включая старинные и экзотические моды. Этот обычай был введен еще Филиппом Добрым, герцогом Бургундским, — шествие в белых одеждах. Франциск решил возродить его в честь королевы Элеоноры, правнучки Филиппа Доброго. Бургундия — еще одна колючка между Франциском и Карлом, еще одно яблоко раздора. Моя, нет моя — это причина многих ссор. Бургундия обязательно включается во все соглашения между ними. Благословенно все, что связывает Францию и Бургундию. Рыжеволосая дама тоже родилась в Бургундии, следовательно, и рыжеволосая дама заслуживает упоминания. Таким образом, традиционная охота в белых костюмах будет устроена в честь Бургундии, королевы Элеоноры и недавно почившей юной дамы.

Эта охота войдет в анналы истории, жаль только, что принц Хасан не сможет принять в ней участие. Хасан, как только начнется охота, уедет с королевским эскортом в Марсель, где его уже ждут свои люди. Но в Риме, говорит король Франциск, прощаясь с новым другом, он сумеет повеселиться не меньше, и тоже en robes deguisees. Принц Берберии не может путешествовать в изумительных восточных одеждах, ему придется переодеться: сундук с французскими нарядами, которые король дарит своему гостю, уже готов, установлен на повозку, привязан, снабжен печатями и охранной грамотой.

— Я не смог бы жить здесь, во всех этих чулках, носках и панталонах, — говорит Али Бен Гад, оглядывая с трагическим видом свои кривые ноги, затянутые в чулки по последней моде. — Жду не дождусь, когда мы сможем вернуться домой.

— Однако тебе и здесь было неплохо. Ты растолстел, как боров, — отвечает Хасан.

Алжирская миссия расположилась в порту, в красивом дворце. Берберы должны выглядеть как богатые восточные купцы, приехавшие со своей свитой, слугами, семьями.

Разумеется, Карл обозвал своего соперника клятвопреступником. Этого уже не было написано в послании, но Хайраддин прекрасно знал все подробности.

Все шло так, как предвидели де Лаплюм и Хайраддин. А так как берберы Хасана должны были выглядеть как купцы, они и в самом деле торговали в лавках, тавернах и домах терпимости. Кое-кому из людей Хасана эта игра так понравилась, что они решили навсегда остаться купцами и вести торговлю между Востоком и Западом. Но большинство все-таки хотели вернуться.

— Я бы не смог здесь жить из-за холода, — говорит Омар Заде, моряк и кок с адмиральского судна, а теперь торговец финиками и специями. — Смотрите, даже нашим кораблям холодно, вон как они дрожат.

— Это вода вокруг них дрожит. Даже замаскированные под погребальные дроги, наши военные корабли внушают страх, — поправляет его с громким смехом Али Бен Гад. — Но может быть, хватит уже болтать глупости? Ты так и не хочешь сказать нам, куда мы направляемся?

А направляются они к итальянским берегам, где будут искать безопасное убежище и ждать Хасана, который уже в одиночку поедет разведать, что замышляет император.