Испытывая потребность излить душу, я написал письмо Роберту. Я приведу здесь отрывок из него, чем избавлю себя от труда придумывать что-то новое. Вот он:

«…Сочувствие к Тому иссякло во мне окончательно. Терпение тоже. Он говорил, что очень страдает из-за Стива, и я относился к его словам вполне серьезно. Иногда я и сам замечал, что этот человек глубоко несчастлив, — только каменное сердце не тронулось бы зрелищем его мучений. Но в последнее время он творит нечто неописуемое. Он добивается, чтобы Стив поехал с ним во Францию, и в то же самое время собрался делать предложение Миртл! О чем он думает — ума не приложу. Но глупей всего выгляжу я, потому что позволил ввести себя в заблуждение. Я-то воображал, будто у него назревает трагедия, когда совершенно ясно, что это чистый цирк. Я насмотрелся такого, что меня уже ничем не проймешь, даже если, скажем, ко мне вдруг толпой ввалятся полицейские, обвешанные гирляндами сосисок. Том всех их давно переплюнул своим паясничаньем. Чего стоит хотя бы бредовая мысль о том, чтобы сделать предложение Миртл! Ничего себе предложеньице! Любопытно, как она его встретит! Верно, в обморок хлопнется от удивления или просто решит, что он спятил. Ох, пора ему ехать в Америку — только что-то не верится, чтобы он собирался уезжать. Я кроме шуток подозреваю, что он не в своем уме…»

И так далее, в том же духе. Дописав до конца, я ощутил известное удовлетворение от того, что четко определил свою позицию. Четко определить свою позицию — это шаг, требующий решимости и мужества, и правильно, если он приносит человеку удовлетворение.

Потом неожиданно наступила передышка. Несколько дней Тома, Стива и Миртл было не видно, не слышно. Близился конец триместра, и у меня было полно дел в школе. Время шло, и я считал дни с тем же нетерпением, что и мои ученики, и примерно по той же причине. С каждым днем нам оставалось все меньше ждать, когда наступит свобода.

Оказалось, однако, что мне не суждено так просто отделаться. Мне опять стала названивать Миртл. Ей хотелось со мною встретиться, а я всякий раз отговаривался.

— Неужели тебе трудно найти для меня даже несколько минут? — спрашивала она.

Я понимал, что это предел жестокости, но продолжал упираться. Думал ли я при этом о ее благе? Не знаю. Знаю только, что в конечном счете легче разлюбить человека, когда с ним не встречаешься.

Отказываясь назначить Миртл свидание, я не учитывал, что мы с нею можем встретиться по воле случая. На улице без конца попадались знакомые, хотя городок был не такой уж маленький. Помню, когда я влюбился в Миртл — а мы тогда не были близко знакомы и я не мог просить ее о свидании, — я первые дни слонялся по городу часами, глазея на витрины магазинов, где ничего не собирался покупать. Во мне жило суеверное убеждение, что если подольше болтаться вокруг часовой башни, то рано или поздно она мне встретится.

Не стану подробно описывать вам нашу часовую башню: боюсь, как бы по точным приметам вы не узнали наш городок, ибо в этом случае мой роман отчасти утратил бы обобщенность звучания. К счастью, о наиболее примечательной ее черте можно упомянуть смело, поскольку этой же чертой наделены часовые башни и в большинстве других провинциальных городов. Она была изумительно безобразна!

Нет, серьезно: наша часовая башня повергла бы в изумление кого угодно. Ее выдающееся уродство сразу воспламеняло воображение, но то было лишь начало. Я лично прежде всего изумлялся, зачем ее вообще понадобилось воздвигать. Показывать время? В том не было ни малейшей необходимости — магазины вокруг таращились на улицу часами всех мастей и размеров, предлагая прохожим самый широкий выбор точного времени. Может быть, гадал я, изумленно меряя взглядом эту кичливую прямизну, в ней — наша дань психопатологии повседневной жизни? Интересно, кем сей монумент задуман? Архитектором, который всю жизнь кропотливо проектировал одну часовую башню за другой, или гением в веселую минуту? Конечно, гением! Стоит ли тогда изумляться, что жители нашего городишка гордились своей часовой башней! Она занимала особое место в наших сердцах. Уродство, конечно, думали мы, зато свое, родное!..

В своем нежелании встретиться с Миртл я все-таки не дошел до того, чтобы передвигаться по городу, изменив привычному маршруту. Если он приводил меня к часовой башне — что ж, говорил и себе, значит, так тому и быть. И вот в один прекрасный день случилось мне идти мимо часовой башни, направляясь на ленч. Нет, встретилась мне не Миртл — мне навстречу шагал Стив.

Стив шагал в одиночестве, понурив плечи и горестно нахмурив чело. Я ухватил его за локоть, иначе он прошел бы мимо, не заметив меня. Он откинул назад прядь волос, которая спадала ему на глаза, и попробовал улыбнуться.

— Долго тебя не было видно.

— Да, Джо. — Он уставился себе под ноги.

Почему-то я только сейчас заметил, как он вытянулся за эти полгода.

— Занят был?

— Да нет. Так, то одно, то другое. — Он покосился на меня украдкой. — Стыдно было показываться тебе на глаза после того, как Том закатил у тебя в доме такую сцену.

— Ну, это тебя пусть не беспокоит. — Я помолчал. — Ты что такой кислый? Том до сих пор бушует, что ли?

— Не знаю.

— То есть как «не знаю»? Должен знать.

— Нет, Джо. Мы с Томом не разговаривали с тех пор, как он тогда ушел от тебя.

Я был поражен. Я вытянул Стива из людского потока, обычного в эти минуты перед ленчем, и отвел в сторону, чтобы поговорить спокойно. Мы облокотились на стальную ограду, которой был обнесен тротуар, чтобы люди не лезли под автобусы.

— Где он?

— Сегодня — в Оксфорде, а так был здесь.

— И ты ни разу его не видел? — недоверчиво спросил я.

— В конторе видел, конечно. Только он со мной не желает разговаривать.

— Ай да перемена для тебя!

Стив не улыбнулся. Чело его омрачилось еще более.

— Это перемена к худшему.

Значит, я проявил бестактность.

— Он, как я могу понять, проводит все время с Миртл. Со мной, во всяком случае, он не проводит ни минуты.

Я растерялся, не зная, что на это сказать. Я стал подыскивать подходящее к случаю замечание, как вдруг Стив выпалил:

— Короче говоря, это конец!

— Что ты, быть того не может.

— Конечно, ты никогда не принимал всерьез эту историю с Миртл!

— Естественно. Потому что это нелепость.

Стив пожал плечами. Таким удрученным я его еще не видел.

— Без него я просто сам не свой.

Должно быть, у меня на лице изобразилась тревога, и он заметил это. Он отошел от ограды.

— Пойдем, здесь не место для таких разговоров.

Мы прошли несколько шагов и снова остановились. То и дело поток прохожих прижимал нас к ограде; по мостовой несся поток машин…

— Видел ты его новую машину? — спросил Стив.

— Видел.

— Он на ней поехал в Оксфорд.

Мне подумалось, что этот разговор ни к чему не приведет.

— Никогда не поверил бы, что ты так тяжело это воспринимаешь, Стив. Ужасно жаль.

— Я и сам не поверил бы. Мне это всю душу перевернуло. — На мгновение в его словах послышалась наигранная, неискренняя нота, но тотчас мне пришло в голову, что поведение людей в минуты глубокого душевного волнения часто выглядит наигранным. — Со временем свыкнусь, вероятно. —

Стив говорил так, как если бы внезапно лишился отца с матерью. — Какой я был болван! — вскричал он, и слезы навернулись ему на глаза.

— Чудеса, — сказал я.

— Тебе не понять, Джо, — с силой сказал Стив, голос у него дрожал. — Мне сейчас очень плохо. У меня словно почва ушла из-под ног!.. Ты не представляешь, каково это — чувствовать, что рушатся все твои планы на будущее. Ты не знаешь, что это такое, когда рядом все время был человек, который льстил твоему самолюбию, внушал тебе чувство, что ты тоже что-то значишь, — и вдруг его нет! Как будто я плыл на корабле, и корабль пошел ко дну! — Его била мучительная дрожь. — Как будто я банкир и потерял свой банк!

В эту минуту мимо нас прошел автобус, совсем близко, так что отвечать было бы бессмысленно. Банкир, который лишился банка, — никогда бы не подумал, что можно найти столь точное, тонкое, верное сравнение.

Стив ждал, пока я скажу что-нибудь.

— Сирота ты моя горькая, — сказал я. — Ты найдешь себе другого.

Наутро мне принесли три письма. Одно было от Тома, другое — от Миртл, третье — от мисс Иксигрек. Я только что собрался позавтракать и сидел в комнате один. Я покрутил конверты в руках.

— Черт возьми! — сказал я вслух. — Искусство — прежде всего, и будь я проклят, если стану прикидываться, что это не так!

И вскрыл первым письмо мисс Иксигрек. Письмо было краткое, деловое и окрылило меня неимоверно. Мисс Иксигрек хвалила мою книгу. От волнения у меня руки заходили ходуном. Кое-что она предлагала исправить, кое-что — сократить, и я мгновенно понял, как это лучше сделать.

— Спасен! — крикнул я. — Теперь я спасен!

Не знаю, что именно я разумел под этим, — знаю только, что это было так. Мне хотелось приняться за работу над рукописью немедленно, я с трудом сдерживал себя. Пускай весь мир рушится и летит в тартарары — все равно, упорно твердило мне что-то (а вернее, твердил я сам), все равно я спасен.

С этим радостным ощущением я открыл письмо Миртл. Оно гласило:

«Мне нужно повидаться с тобой. Прошу тебя.

М.»

И наконец, я открыл письмо Тома. Оно начиналось так: «Дорогой Джо!

Я категорически возражаю против того, что сказано обо мне в письме, которое ты только что прислал Роберту…»

Я так и ахнул. Я знал уже, что, когда Роберта нет дома, Том, пользуясь случаем, позволяет себе рыться в его письмах, но, чтобы он позволял себе на них отвечать, такого еще не бывало. Я уверен, что Роберт не мог показать ему мое письмо. Мне вспомнилось, как однажды Том прочел открытку, в которой я обращался к Роберту с конкретным вопросом, а именно: какого числа Том уезжает в Америку. Том прислал мне конкретный ответ, а именно: уезжает такого-то числа, хотя это число оказалось впоследствии липовым. Но тогда и случай был совершенно другой, и характер ответа тоже.

Начав с возражения, Том затем переходил к обличениям и, отдав должное упрекам, завершал письмо нагоняем. Был ли тут хоть проблеск стыда, что он не гнушается читать чужие письма? Отнюдь. Хоть единое свидетельство, что он сознает шаткость своей нравственной позиции? Ни единого. Хоть отдаленный признак того, что ему неловко? Ничуть не бывало!

Я весь кипел.

— Ни от одного слова не отступлюсь! — вскричал я.

Жаль, неизвестно, где он сейчас обретается, а то написать бы ему по горячим следам!.. Я отшвырнул его письмо и взял опять письмо Миртл. Кипение во мне улеглось. Я понял, что нам не миновать встретиться с нею еще раз. Я пошел к телефону.

Смирясь с мыслью, что встреча неизбежна, я решил вести себя, хотя бы внешне, пристойно, но это оказалось нелегко. Мне хотелось, чтобы свидание было как можно короче. Я дал Миртл понять, что крайне занят; она сказала, что тоже занята. После недолгих и натянутых переговоров мы условились, что встретимся сегодня в городе сразу после работы. По дороге домой пути наши пересекались у часовой башни; там-то мы и назначили рандеву. Я подумал о Стиве и дал себе зарок, что после свидания с Миртл на пушечный выстрел не буду подходить к часовой башне.

Наступил золотой безветренный вечер. Рано утром облака потянулись с неба, и открылся ясный купол ослепительной голубизны, где целый день над улицами, над домами сияло солнце. Я пришел к часовой башне первым. Рядом помещалась большая аптека, и я стал напротив нее, опершись на стальную ограду. Время от времени, несмотря на полную тишь, до меня доносился специфический аптечный запах. На кругу то там, то сям останавливались и трогались дальше трамваи. Проходили туда и сюда автобусы, обдавая меня бензиновыми парами. Солнце все сияло. А Миртл все не шла.

Я переводил взгляд с одних часов на другие. Все показывали разное время. Миртл опаздывала, и я с удовольствием ушел бы домой. К сожалению, как бы ни врали часы, я был вынужден оставаться.

Наконец Миртл пришла. Мы не виделись довольно долго, и в первую минуту я подумал, не жар ли у нее. Ее лицо заливала густая краска, глаза словно бы сузились. Она подошла ближе, и я увидел, что лицо у нее заплаканное.

— Спасибо тебе, что согласился со мной встретиться, — сказала она.

Я был не в силах отвечать. Я собирался спросить ее, куда нам пойти, где удобней поговорить, но все вдруг выветрилось у меня из головы. Она, по-видимому, решила, что я намерен вести разговор прямо здесь, у часовой башни, — во всяком случае, она не спросила, пойдем ли мы куда-нибудь отсюда, и мы остались.

Голос у Миртл звучал глуховато, но держалась она твердо.

— Я хотела с тобой посоветоваться. Ты, наверное, знаешь — Том сделал мне предложение. Как ты думаешь, выйти мне за него?

Я опять ничего не смог выговорить, однако на этот раз по совсем иной причине. «Ничего себе предложеньице! Бредовая мысль…» Мои же слова, но звучали они теперь насмешкой надо мною самим. Никогда еще я так глупо не ошибался! «В обморок хлопнется от удивления или решит, что он спятил!» Ничего похожего! Сегодня я не могу без улыбки вспоминать о своей наивности. Сегодня я знаю, что ни одна девушка не хлопнется в обморок от удивления, кто бы ей ни предложил выйти замуж, и никогда в жизни ей не придет в голову мысль, что он спятил. Но в тот день, когда мы стояли на солнышке спиною к аптеке, а лицом к часовой башне и я повернулся к Миртл, услышав ее вопрос, она, должно быть, прочла у меня на лице горестное недоумение, никак не меньше.

— Почему ты так странно посмотрел? Что-то случилось?

— Да нет, — выдавил я. — Просто волнение, очевидно.

— Непохоже на тебя.

Я не отозвался: это она пропела с Томова голоса.

Миртл не сводила с меня глаз. Я уловил в них жесткую тень отчужденности.

— В этом я тебе не советчик.

— Отчего же?

— Не знаю. Не могу. Я запнулся, не находя нужных слов. — Я не вправе давать тебе советы. Ты должна понимать отчего.

Взгляд у Миртл при этих словах дрогнул, отчужденность в нем растаяла бесследно. Она опустила глаза и стиснула руки. Я заметил родинку у нее на запястье, где кончается манжета.

— Тогда, вероятно, нам и встречаться было незачем…

Я заметил у нее на лице новое выражение и мгновенно окаменел.

— Ну а ты что поделываешь? Я же тебя сто лет не видела. Я рассказал ей про письмо от мисс Иксигрек. Рассказывая, я невольно все более воодушевлялся, а Миртл все более теряла интерес. Обескураженный ее молчанием, я быстро сник.

Миртл крепче стиснула сплетенные пальцы. Вдруг она подняла голову и взглянула мне прямо в глаза.

— Я чувствую, это конец.

Конец. Я тоже взглянул ей в глаза и ясно увидел, что теперь она не лукавит. Почему — не знаю. Может быть, я за последние дни сказал что-нибудь или сделал, и чаша ее терпения переполнилась. Что стало последней каплей, я не знаю по сей день, а знал бы, наверное, не придал бы этому такого значения, как она. Душевные движения чаще всего столь для нас загадочны, что мы, стараясь объяснить их себе, цепляемся за события и поступки. Нас с Миртл привели к концу душевные движения. Это они, подобно приливам и отливам, то прибивали нас друг к другу, то уносили в разные стороны. События, поступки… Что они значат? Что-нибудь я сказал или сделал, а еще вероятнее, что-нибудь ляпнул или выкинул Том, и это для Миртл стало последней каплей.

— Да, — сказал я.

Она залилась слезами.

Не помню точно, что мы говорили потом. Отдельные фразы Миртл звучат у меня в ушах до сих нор. «Не понимаю, как ты можешь! После всего, что было у нас за этот год…», «Если б ты хоть половину того испытал, что я сейчас!» Но зачем продолжать? Когда рвут любовь, страдания неизбежны. Я и так сказал достаточно, настало время сомкнуть уста…

Наконец мы расстались. По-прежнему останавливались и трогались дальше трамваи. По-прежнему проходили туда-сюда автобусы. Миртл медлила. Вдруг в потоке машин показалось такси. Я не заметил, как она остановила его. Я только увидел, что она неожиданно садится в машину и уезжает.

Я остался на том же месте. Теперь, когда ничто меня больше не удерживало здесь, меня больше не подмывало уйти.

Не знаю, сколько я так простоял. Знаю только, что очнулся, когда на солнце вспыхнула шапка рыжих волос и ко мне знакомой походкой подошел мой друг Том.

— А, вот ты где! Я слышал, у тебя свидание с Миртл… Думал, я уже не застану тебя здесь.

Я промолчал.

Тогда Том мягко сказал:

— Знаешь что, пойдем-ка выпьем чаю.

Не дожидаясь ответа, он потащил меня в кафе. Лавочка внизу еще издали встретила нас крепчайшим кофейным благоуханием. Мы поднялись наверх и сели за наш любимый столик. Время чая давно прошло, и в кафе никого не было, кроме нас. Официантке не терпелось поскорее уйти домой, и ждать нам пришлось недолго.

Том сказал:

— У вас все кончено?

Я кивнул.

Том помолчал. Резковатым движением он поднес к губам чашку.

— Мне она сказала, что не пойдет за меня, разумеется.

— Когда это было?

— На днях.

Настал мой черед помолчать. Я тоже поднес к губам чашку.

— И что ты собираешься делать? — спросил я.

Том с готовностью отозвался:

— Я только что от Стива, у нас с ним был разговор. Занятно, что ты в это же время выяснял отношения в Миртл… Да, так он, конечно, передумал. — Том самодовольно усмехнулся. — На следующей неделе уезжает со мной во Францию. Я считаю, нам разумнее ехать не откладывая.

В ту минуту я не был расположен высказываться по этому поводу — воздержусь и теперь.

Том пустился в разглагольствования, и, внимая им, я, как в том ни стыдно сознаться, несколько повеселел. Мой друг был в благодушном расположении духа, его тянуло пофилософствовать. К нему вернулась былая уверенность в себе. Он видел, что его общество действует на меня целительно, и, как всегда, не мог удержаться от соблазна произвести впечатление. Он был нежен и щедр душой, мой друг, он от чистого сердца стремился меня утешить, но он, как и всякий другой, не чужд был человеческих слабостей. Ему хотелось потолковать о Миртл, хотелось облегчить мне сердечную боль и муки совести — и до смерти хотелось преподать мне урок психологической наблюдательности.

— По-моему, Джо, корень зла в том, что ты допустил в своем отношении к Миртл грубейший просчет.

— Какой? — тоскливо спросил я.

И Том сказал какой — задушевно, внушительно, с покоряющей убежденностью, придвинув лицо к самому моему носу.

— Миртл, — сказал Том, понизив голос, — не нужно было замуж. Ей нужна была страсть.

Я вытаращил глаза. Ахинея столь исполинских масштабов невольно обретает звучание великой истины. В молчании я склонил перед нею голову.