— Черти бы взяли это Лицензионное бюро! Что они о себе Думают? Нашли кому голову морочить!

— Тихо, Чарлин! Что стряслось? Чарлин была в ярости:

— Рекс, так четвертый же раз за четыре месяца!

— Неужели еще одного подослали?

— Именно, еще одного.

— Расскажи.

— Опытного прислали. Средних лет, хорошей внешности. Начал мне втирать, что ему всегда советовали попробовать силы в рекламе, мол, он хороший типаж. Естественно, я распознала, кто он такой, как только он дверь открыл, но решила поддержать игру. Расспрашивал, где ему заказать себе фотографии, альбом, у кого брать уроки мастерства, покупать шмотки — понимаешь? И все время ожидал, а вдруг я назову кого-то, кто мне выплачивает комиссионные за присыл клиентов! Потом мне надоело, я ему сказала, что мне осточертели оскорбительные заходы Лицензионного бюро. Я ему прямо сказала: у нашего агентства рейтинг — двойное А, и мы получили этот рейтинг заслуженно, так что попросите ваше начальство перестать шпионить за нами!

— Фокус в том, что Лицензионное бюро таки подловило парочку агентств. Их оштрафовали.

— Я все это знаю, Рекс. Но мне до смерти надоело раз за разом отбрехиваться от них. Ладно, извини за истерику. Неделя была тяжелая. Ты чем занят?

— Поисками чудо-женщины.

— Для личных целей?

— Господи, нет! Для коммерческой рекламы.

— Извини.

— Нужна женщина, которая прекрасно играет в теннис, бегает на лыжах, ныряет с аквалангом и укрощает коней.

— Кажется, Кэрри Ричардс умеет что-то из этого списка — не то она плавает, не то в теннис играет. Или, может, она лыжами увлекается?

— А как у нее с верховой ездой?

— Понятия не имею. Верхом, наверное, Долорес Хейнс ездит. Разве она не снималась в Голливуде в вестерне?

— Лапочка, им требуется английская езда.

— В таком случае…

— Мне придется перерыть всю нашу картотеку. Чудо-женщина должна уметь все!

— О, кстати! Посмотри, кто пришел, Рекс.

— Кэрри! А мы только что говорили о тебе.

— Пойдем ко мне, кисуля. У меня для тебя чек за антитараканье средство, которое ты рекламировала.

— Это действительно кстати. Спасибо, Чарлин.

— Вот твой чек, детка. Кэрри спрятала чек в сумочку.

— А за крекеры Кормана еще не пришли деньги?

— Разве я тебе не сказала? Решили шверинизировать.

— Решили — что?!

— Ты уже целый год работаешь, и еще не слышала про шверинизацию?

— Ничего не слыхала.

— Значит, ты ни разу не снималась в рекламе, которую решили сначала опробовать. Обыкновенно что делают — показывают по телевидению, допустим, только на Юге или на Среднем Западе. Смотрят, как народ реагирует на рекламу, покупает товар или нет. Так поступают или с новыми товарами, или в начале новой рекламной кампании. А потиражные за это не платят.

— Увы, — вздохнула Кэрри. — Плохая привычка: я иногда считаю деньги, которых еще нет.

Чарлин всмотрелась в лицо Кэрри. Оно очень осунулось.

— А как ты вообще, кисуля? Я часто думаю о тебе.

— Мне кажется, нормально, Чарлин. Занята работой. Слава Богу, что она есть.

— Держись, моя девочка. Так, а теперь доставай блокнот, потому что на завтра у меня есть кое-что для тебя. Готова? Пиши: зелень Крафта, французская чесночная приправа. Затем — «Зеленый гигант»…

Кэрри торопливо записывала.

— Чарлин, — позвал Рекс после ухода Кэрри, — у тебя никого нет с бурситом руки?

— Сразу не соображу.

— Фирма «ФСС» выдумывает черт знает что. Да, киска, ты не вернула мне должок, помнишь, ты брала у меня мелочь на кока-колу?

— Ну и возьми мелочь из кассы, — буркнула Чарлин, снова берясь за трубку.

— Прекрасная мысль — прийти сюда. Я столько слышал про этот бар.

Кэрри внимательно смотрела в ясные, честные глаза Питера Телботта, на его улыбающееся лицо. Они сидели в баре «Джей Пи Кларк».

— Я бы не попал сюда без вас.

Слова могли бы показаться речью провинциала, но произнесенные Питером, они понравились Кэрри.

— У меня такое впечатление, что здесь бывают все, — засмеялась она.

— Не все.

— Извините, я не хотела показать свою исключительность!

— Извиняю.

Улыбка у него была открытая и искренняя. «Славный, очень славный малый, — думала Кэрри, — мама гордилась бы таким сыном, если бы он у нее был: милым, добрым, подлинным. Чуточку инфантилен и даже внешне еще не вполне сформировался: выглядит, как будто не так давно начал бриться, но духовно зрелый человек. В нем есть что-то основательное. Трубка, которую он курит, выглядит забавной аффектацией, чудачеством, что ли. Но насколько он отличается от мужчин, с которыми мне приходится общаться по делам — прямо глоток свежего воздуха!»

— Я рада, что вы пригласили меня провести вечер, Питер, — сказала Кэрри.

— Я не был уверен, что вы примете приглашение. Трудновато было решиться позвать вас.

— Почему?

— Уж очень вы красивы. Я думал, что у меня ни полшанса нет. Я говорил себе, что вас каждый вечер приглашают наперебой десятки кавалеров, где уж тут втиснуться бедному врачу, уезжающему во Вьетнам по линии Комитета американских друзей!

— Знали бы вы, как далеки от истины ваши предположения! Откуда вам знать, с мужчинами какого рода я общаюсь, — невесело сказала Кэрри. — Вы для меня просто диковина. У меня нет знакомых врачей, особенно идейных врачей, добровольно уезжающих во Вьетнам.

— Есть люди, которые рассматривают это как попытку уклониться от армейской службы, — сморщился Питер.

— Не в вашем случае, я уверена.

— И вы правы. Даже если бы я не был квакером, есть во мне что-то, препятствующее личному участию в войне. В любой войне.

«Хороший он, — думала Кэрри. — Очень хороший, как грустно, что он уезжает. Только мы нашли друг друга, и вот, пожалуйста…»

— Несправедливо, получается, — сказала она вслух. — Едва успели закончить срок интерном и тут же должны уезжать.

— Едешь туда, где ты больше всего нужен. Раз уж ты врач, раз уж ты вошел в число друзей… Раз уж ты человек, в конце концов!

Питер заново раскурил трубку и сделал глубокую затяжку.

— Расскажите о ваших литературных занятиях, — попросил он.

— Жаль, что у нас мало времени. Понимаете, я веду дневники…

— Дневники?

— Ну да. Заношу в блокнот мысли и события, описания, зарисовки характеров, просто впечатления. Но для того чтобы развить это, чтобы выразить мысль полностью, требуется время. Агентство заваливает меня работой, я бегаю с одной встречи на другую и не могу основательно заняться писательским трудом. А очень хотелось бы.

— И вы не можете построить свой день таким образом, чтобы больше принадлежать себе? Когда я был студентом, у меня оставалось очень мало свободного времени, но я все равно писал стихи.

— Стихи? Правда?

— Конечно, писать стихи легче, чем взяться за книгу. Кэрри задумалась.

— Проблема несколько в другом. Я до сих пор не знаю, о чем именно мне хотелось бы написать.

— Но вы делаете карьеру, и выглядит все это очень увлекательно. Это же прекрасно — иметь успех! Только представьте себе, сколько девушек мечтало бы оказаться на вашем месте.

— Им кажется, будто это красивая жизнь. На самом деле все тривиально. Большая часть тебя остается невостребованной. Я иногда с тревогой думаю, что полностью растрачу себя, если не брошу эту работу!

Питер расхохотался от души.

— Никогда! Ваша истинная суть так и светится в вас. Даже если бы вы год прожили в публичном доме, ничего бы в вас не изменилось, вы остались бы собой. Точно так же, как ваша работа не может испортить то, что в вас есть. Вы из хорошей семьи, у вас трезвая головка, и ничто вам не может угрожать, поверьте!

Она ощутила тяжесть в груди. Как было бы хорошо, если бы у них была возможность поближе узнать друг друга. Но нет. Только вчера они познакомились, и уже завтра он уезжает.

Лиловые тени сгустились на грязных стенах небоскребов, высящихся над чумазыми кирпичными домами с садиками на крышах. Ночь полнолуния, и на небе не видно ни одной звезды. Глухую неподвижность воздуха нарушил легкий ветерок, милосердно овеявший их лица. Они в молчании спустились к реке и смотрели на светящиеся отражения, размываемые тусклой водой.

— В нас есть что-то общее, — говорил Питер, — не только потому, что мы из квакеров. Нечто большее соединяет нас.

Боль в сердце Кэрри становилась все сильней. «Как грустно, — думала она. — Как печально, что ничего не может быть».