Глава IV
И началась светская круговерть! Уже на другой день Ева обедала с Ленни Ли — он повел ее в «Двадцать одно». Ева восхитилась, когда Ленни сообщил, что ездит на «феррари», почтительно притихла, увидев, как ведут себя официанты с ним: называют по имени и всячески изображают радость по поводу его визита. Правда, Еве не нравился ни его голос, ни манера разговаривать с другими посетителями через весь зал, ни высокомерный тон, которым он отдавал распоряжения. Но зато Ева находилась в ресторане «Двадцать одно», о котором столько слышала, и уже это компенсировало недостатки Ленни.
Потом они отправились в контору Ленни, где Ева выбрала два костюма и два платья, которые он уступил ей по себестоимости. Он был несколько обескуражен, когда, расплатившись, Ева заторопилась по делам: она сказала, что у нее назначена встреча и что вечером она тоже занята.
— Я завтра позвоню, — сказал Ленни, и это прозвучало скорей угрозой, чем обещанием. — Может, перекусим вместе.
В вестибюле здания, где помещалась контора Ленни, Ева отыскала телефон-автомат и позвонила, чтобы проверить свой автоответчик. Ей звонил Хай Рубенс из «Уолдорф-Тауэра». Ева бросилась набирать его номер.
— Девочка, — сказал он, — я все утро накручивал твой номер. А сейчас уже пятый час, и я должен успеть на самолет на побережье. Давай вот что: мчись ко мне, мы с тобой выпьем, и ты проводишь меня в аэропорт!
— Ох, никак! — вздохнула Ева, чуть не плача. — У меня работа в пять.
— Так отмени!
— Невозможно. Коммерческая реклама джонсоновской политуры, осталось шесть претенденток, и я одна из них. В пять будет кинопроба. Это же очень важно!
— Вот как, — в его голосе появилась отчужденность, будто он вспомнил об уйме других дел. — Ну, хорошо, я позвоню, когда снова буду в Нью-Йорке.
Ева повесила трубку с чувством тревоги. Кажется, она опять что-то сделала не так: вчера вечером Хай был просто полон энтузиазма, а сейчас разговаривал с ней совсем по-другому. Жаль, что Ева не послала все к чертям и не поехала к нему.
Но все же она завязала светские знакомства. И, кажется, произвела впечатление: вчера все только на нее и смотрели. Чарлин права: есть в ней, в Еве, нечто уникальное, чего нет в других! Чарлин первая увидела это, а теперь наконец-то и прочие начинают замечать. Ева подхватила альбом, рабочую сумку и побежала на кинопробу. Больше на этот день ничего не было назначено.
Все дела делались в «Черри-гров». В «Голди» постоянно бывало битком набито, шумно, дымно, шел обмен сплетнями, хохмами, смешками. Здесь собирались все, кто в «голубом» мире хоть что-то собой представлял — толклись, здоровались, красовались, знакомились. В «Голди» приходили дизайнеры, хореографы, парикмахеры, хористы, солисты, танцоры и наперебой взволнованно обсуждали постановки, готовящиеся на Бродвее, а за дверьми, по променаду и по пляжу, текли реки юной, крепкой плоти. Рекс был на седьмом небе. «Бич-отель» был полон прекрасных мужских тел. Бронзовые от загара молодые боги прижимали к себе возлюбленных, танцуя под звездами медленные танцы, и соблазнительно подпрыгивали, когда они сменялись быстрыми.
Как раз во время какого-то энергичного танца Рекс высмотрел свою добычу на уик-энд: темноволос, смугл, синеглаз, совершенный образчик мужской сексуальности, одетый в матросские брюки по бедрам и нежно-розовый облегающий свитерок. Один взгляд на это литое тело, от которого так и веяло животной силой, — и Рекс уже не сомневался: он хотел этого парня!
Рекс отметил, что, и тот на него поглядывает — и явно одобряет его внешность. Рекс лишний раз порадовался, что решил надеть свои новые брюки по бедрам, рубашку с пуговичками на передней планке и шейный платок с турецким рисунком от Кардена. Рекс приблизился к темноволосому.
— Привет. Меня зовут Рекс Райан. Я рекламный агент.
— Синджин О'Шонесси, актер.
В глазах его вспыхнул огонек интереса. Конечно, Рекс мог бы и догадаться, что он актер.
— Синджин — какое необычное имя.
— Вообще-то меня назвали Сен-Джон.
— Мне почудился английский акцент или это верно?
— Все верно, я из Дублина.
— Как интересно! Нам с вами явно есть, о чем поболтать, а на следующий танец я могу вас пригласить?
— С удовольствием.
Под крещендо полной намеков музыки их тела дразняще касались друг друга.
— Расскажите мне о ваших ролях, — начал Рекс. — Вы сейчас работаете?
Паскудный, конечно, вопрос, особенно если выяснится, что актер без места.
— Учу роль на замену.
— Что-что?
Оркестр гремел во всю мощь, и Рекс ничего не слышал.
— На замену! В маленьком театрике!
— А! Как называется пьеса?
— «Жаль, что она шлюха». Я готовлю роль брата с кровосмесительными наклонностями!
— Здесь невозможно разговаривать! Пошли ко мне!
Позднее они лежали, распластавшись на кровати, удовлетворенные и счастливые. За спиной Синджина горел ночник, при свете которого он пытался вслух читать из книжечки Йитса.
— Ты прекрасно читаешь, — прервал его Рекс. — И стихи Йитс умел писать. У тебя талант.
— Я и сам это знаю, — согласился Синджин: — Я бы должен играть главные роли на Бродвее.
Рекс повернулся на бок и стал пальцем рисовать узоры на спине Синджина.
— Я надеюсь, ты придешь в театр, когда мне, наконец, выпадет шанс появиться в роли?
— Конечно, обязательно приду, — пообещал Рекс. — Я тоже хотел бы привлечь тебя к работе. У меня есть на примете одна телевизионная роль.
— Да? Что именно? Когда можно взяться за нее?
— Позвони мне на работу во вторник, я уже буду все знать. А пока — иди ко мне, мой красивый, неуемный ирландец!
В Лондоне стояла упоительная погода. Вечера были заняты нескончаемой чередой развлечений: рестораны, бары, клубы, казино. В «Колонии» Долорес проиграла двести фунтов стерлингов.
В «Каса Пепе» Натан отослал обратно бутылку шато-лафита 1963 года, объявив вино недостаточно качественным. Долорес наслаждалась сумятицей, которая последовала, но скоро переключилась на мысли о платьях, уже купленных для нее Натаном, и на предвкушение прочих радостей в будущем.
В Париже они жили в неброско роскошном «Ланкастере», обедали в «Тур д'Аржан» и под звездами в «Лассере», заходили в «Ше Кастель» и «Нуво Джимми» на Монпарнасе, бывали и в «Режин», сходили в «Палладиум» и в «Бильбоке», где гремел оркестр и ослепляла своей раскованностью парижская молодежь. Натан на этом фоне выглядел истинным Мафусаилом. Посещали «Ле пье де кошон», конечно, бывали у «Максима», в «Де магот», во «Флор верт», пили чай с пирожными у «Маркизы де Севиньи» на площади Виктора Гюго.
Но как занудлив, оказался Натан! Нет, тратился он щедро, покупал Долорес туалеты, духи и аксессуары, подарил бриллиантовый браслет и серьги, а потом еще и норковое манто. Как бы ни швырялась она деньгами, он и ухом не вел. Однако никаких других достоинств у него не обнаружилось.
В Риме их ночная жизнь проходила в «Пайпер-клубе» и в «Шейкере», «Иль Пипистрелло», в «Клубе-84», «Кафе Дони», «Кафе де Пари», «Кафе Розатти» и «Тре Скалини».
Днем Долорес тащила Натана на виа Кондотти, где он подписывал чек за чеком, среди прочего и чек на бриллиантовое колье от Булгари, поскольку Долорес сказала, что оно ей просто необходимо, чтобы носить с другими бриллиантами.
Так что тратился он щедро, тут было все в порядке, но не было в нем изюминки.
Достаточно быстро Долорес устала от молчаливости и скрытности Натана, от его загадочных поступков, гипнотических взглядов, приступов отрешенности и почти постоянной апатии. К тому времени, как они добрались до юга Франции, Долорес уже понимала, что каши с Натаном не сварить: он явно выходил в тираж. А на пляже дряблые мышцы Натана производили ужасающее впечатление рядом с бронзовыми телами настоящих мужчин, полных сил и желаний.
К ночи Натан смертельно уставал от солнца и вина. Запахи его тела свидетельствовали о плохом обмене веществ. Натан валился на кровать и сразу засыпал, а Долорес про себя костерила его самого и его холодные, влажные, липкие руки и ноги. Сексуальные заходы Натана были крайне редки — раза два или три за всю поездку. Он взял себе в привычку громко зевать и говорить:
— Умираю, как спать хочется! Может, завтра я и трахну тебя! Наутро он просыпался ни свет, ни заря, безо всяких мыслей о сексе, но с желанием не пропустить утреннее солнышко, которое, по его теории, омолаживало организм.
За это днем Долорес, кипя злобой, вынуждала его подписать больше чеков, чем было нужно даже ей.
В одно прекрасное утро в конце августа, пока Натан заказывал трансатлантические телефонные переговоры, Долорес вышла из «Олд-Бич отеля» в Монте-Карло и отправилась на пляж. Больше всего в эту минуту ей хотелось выцарапать ему глаза.
— Pardon, raadame, mais est-u que vous saves e'heure, par hasard?
Долорес подняла голову — перед ней стоял загорелый мускулистый молодой человек, лет двадцати пяти на вид.
— А по-английски вы не говорите? — спросила Долорес, желая задержать его.
— Ах, так вы не француженка? — голос у него был низкий, бархатный.
— Я из Америки.
Он улыбнулся — зубы у него были ослепительно белые.
— Если вы извините, я уже не один день наблюдаю за вами тут, на пляже, когда вы приходите вместе с вашим отцом. Вы такая красивая, что на вас нельзя не смотреть!
— О, благодарю вас! — Долорес приподнялась на локтях. Солнце жгло ей бедра.
— Я был в уверенности, что женщина такого шарма и стиля должна обязательно быть из Европы, скорее из Франции!
Польщенная Долорес улыбнулась.
— Никогда бы не подумал, что вы американка, — продолжал молодой человек.
Долорес соблазнительно вытянула ноги, ощущая притяжение этого великолепного сексуального инструмента. Она рассматривала его подобранное лепное тело, сильные квадратные ладони, хорошо очерченные ноздри — признак чувственной натуры. И, конечно, она не пропустила абрис мощных гениталий под тугими плавками.
— Я вижу, сегодня утром ваш отец не с вами, — сказал он, имея в виду Натана. — Вы позволите мне присесть?
— Прошу вас!
— Меня зовут Франсуа, — он сел очень близко к ней и, осторожно приподняв ее солнечные очки, заглянул в глаза. — А вас?
— Долорес.
— Долорес! Какое красивое имя — Долорес! Долорес, у вас удивительно красивые глаза. Женщина не смеет прятать под темными очками такие удивительные глаза. Она не должна лишать мир привилегии любоваться такими удивительными глазами.
Долорес одарила его томной улыбкой:
— Именно по этой причине я и ношу темные очки. Хочу сберечь глаза для того мужчины, который сумел бы оценить их по достоинству!
— Вы самая очаровательная женщина на пляже, самая очаровательная женщина во всем Монако в этом сезоне, и вы самая прелестная американка, какую мне приходилось видеть!
Ровно через час они лежали нагишом на узкой кровати в пансионе Франсуа. Как неутомим был этот Франсуа — поджарый, динамичный, полный жизни, как молодой жеребец, одуревший от страсти, и он говорил ей такие упоительные слова по-французски! Какое это имело значение, понимала ли Долорес их смысл, — она упивалась звуками его голоса и музыкой речи!
Долорес и Франсуа изучали любовные повадки друг друга до самого обеда. Одевшись, Долорес достала из сумочки двести франков, вручила их Франсуа и условилась с ним о следующей встрече.
Когда Долорес отыскала Натана на террасе отеля, он был, как всегда, неразговорчив и, как всегда, углублен в «Уолл-стрит джорнэл». Им подали легкий ленч: лангуст, салат и бутылка шабли.
— Хорошо провела время? — спросил Натан.
— Прекрасно, милый, — промурлыкала Долорес.
Долорес не могла оторваться от Франсуа. Безумие: солнце, вино, морской воздух, сладостный климат Средиземноморья — и неудовлетворенность, в которой так долго держал ее Натан. Она жила только в те минуты, когда Франсуа касался ее, входил в нее, дарил ей ощущение полноты жизни и женственности.
Опьянение, ранее не изведанное ею, любовная истома и нежность романтических французских баллад, вплывавших в раскрытое окно. Воздух был напоен запахами сосен, пальм, мимоз и бугенвиллей, кожа была постоянно солоновата на вкус.
Долорес наслаждалась преклонением Франсуа, чувственными радостями, которые она ему дарила, — будто воскресали древние легенды, и она становилась то сиреной-погубительницей, то колдуньей Лорелеей.
И как было странно чувствовать себя сильнее мужчины, знать, что это ты покупаешь его, и набрасываться на него с яростью тигрицы, рвущей свою добычу. Со стариками, такими, как Натан, ей приходилось изображать из себя куртизанку, разыгрывать страсть, которой не было. С Франсуа они менялись ролями, и Долорес испытывала возбуждающий трепет победы. «Ах, вот, значит, что испытывают все эти старцы, — думала она. — Понятно, отчего они готовы так дорого платить!»
По мере того как возрастало ее удовлетворение от Франсуа, росло и ее презрение к Натану Уинстону.
Последняя тайная встреча с Франсуа у Долорес была назначена на день накануне отъезда в Нью-Йорк. Едва открыв утром глаза, она начала представлять себе, как набросится на Франсуа, поглотит его своим телом, всем своим существом. Ни о чем другом Долорес не могла думать. Ей казалось, что в тот день она невероятно долго умывается, еще дольше приводит себя в порядок.
Выйдя, наконец, из ванной, Долорес увидела, что Натан с понурым видом стоит у двери. Под мышкой у него был зажат аккуратно сложенный «Уолл-стрит джорнэл».
— Как насчет автомобильной прогулки? — спросил Натан. — Я бы проехался в Канье-сюр-Мер.
— Мы же ездили туда совсем недавно!
— Тогда поедем в горы.
Что ей было делать? Изобразить приступ головной боли — так Долорес только что сказала, что отлично себя чувствует. Симулировать неожиданную дурноту — так он скорей всего останется при ней и глаз с нее не сведет. Выхода не было, нужно было уступить желанию Натана. Единственная надежда — вдруг удастся урвать хоть немного времени для Франсуа, когда они вернутся в город.
По дороге в Верхний Корниш Долорес показалось, что Натан как-то странно ведет себя, и она даже спросила:
— Что-нибудь не так, милый? Натан по обыкновению отмолчался.
Наконец они добрались до крохотного горного городишки. Склоны гор тонули в яркой зелени и цветах. Натан остановил машину, они вышли и медленно зашагали вдоль дорожной балюстрады. Внизу медленно пробирался вверх по горному склону старый пес. Затянувшееся молчание Натана нервировало Долорес, и она снова задала ему тот же вопрос:
— Что-нибудь не так, милый? Натан резко повернулся к ней:
— Мне все известно о тебе и этом французском жиголо!
— Натан!
— Шлюха! Шлюха!
Лицо Натана было искажено гневом, он явно пытался сдержаться, стискивая ладони, но неожиданно размахнулся и залепил Долорес пощечину.
Долорес с трудом удержалась на ногах.
— Грязная шлюха! На мои деньги покупаешь себе кобелей!
— Сукин ты сын! — завизжала Долорес. — Да кто ты такой, чтобы так со мной обращаться?
— А сама-то ты кто такая? Сучка двуличная!
Долорес уже достаточно овладела собой, и теперь она даже сумела усмехнуться проявлению злобного эгоцентризма. Когда она заговорила, каждое ее слово было как плевок:
— Начнем с того, что, будь ты сам мужчиной, этого бы никогда не произошло!
— Заткнись, мразь!
— Я не заткнусь! — Долорес уже просто орала. — Сначала я скажу тебе всю правду, Натан! Никакой ты больше не мужчина, понял? Ты старик! Старик!
Натан был неузнаваем, его лицо побагровело от ярости, он попробовал снова замахнуться на Долорес:
— Ах ты!.. Замолчи, кому говорят!
Натан тряс ее за плечи, но Долорес упруго сопротивлялась. Вырвавшись из его рук, она поправила волосы и непринужденно произнесла:
— Как мужчина ты больше не существуешь, Натан. Не думаешь же ты на самом деле, будто можешь дать женщине удовлетворение? Такой старик, как ты, — не смеши меня!
Натана била дрожь, он трясся всем телом.
— Такое сохлое дерьмо годится только для оплаты расходов.
Загар, о котором Натан столько заботился, будто стерся с его лица. Долорес раскрыла сумочку, купленную Натаном в «Гермесе», и достала золотую пудреницу, тоже подаренную им. Она внимательно поправляла макияж, будто и не замечая дергающуюся фигуру рядом с собой.
— Старые выродки, — с великолепным пренебрежением продолжала Долорес, — за счастье должны почитать компанию молодых, красивых женщин. А за общение они должны платить. Что, это для тебя новость: женщина расстегивает юбку — мужчина расстегивает кошелек.
Она звонко защелкнула пудреницу и снизошла до взгляда на Уинстона.
— А это означает, мой милый, что ты оплачиваешь все, понимаешь, все мои капризы — и материальные, и плотские. Ясно же, что в сексе ты мне совсем не пара. Уж не пришло ли тебе в голову, что в тех редчайших случаях, когда ты со мной спал, мне это доставляло удовольствие?
Натан бросился на нее, но она так ловко увернулась, что он с размаху ударился о балюстраду и свалился на землю.
Глядя сверху вниз на простертого в пыли Натана, Долорес самодовольно усмехнулась:
— И в любом-то случае, Натан, в чем, собственно, разница между моим поведением и твоим? Я сделала то же самое, что делаешь ты. Ты купил меня, а я купила Себе француза. Подумаешь, дела. Нет уж, Натан, мы с тобой одного поля ягодки.
Лицо Натана приобрело зеленоватый оттенок. «Он действительно болен», — подумала Долорес, наблюдая, как он поднимается на ноги и отряхивает пыль с одежды.
— Я здоровая женщина, Натан, вегетарианский) образ жизни не для меня. Мне нужен мужик, настоящий секс — и много. Чем жарче, тем лучше. Как же ты смеешь возмущаться этим французом?! Да что тут такого? Ты сам знаешь, что, если бы от тебя был хоть какой-то толк, я бы не пошла искать себе другого! Что же теперь ты щеки надуваешь?
— Ты… ты мерзкая сучонка! Шлюха подзаборная! Ты мне еще за это заплатишь!
Натан, спотыкаясь, ринулся к машине. Долорес на миг застыла на месте. Пускай ублюдок дождется ее, она успеет! Старый пердун, пускай вообще спасибо скажет, что она снизошла до него! Ничего, сейчас он поостынет и все будет нормально.
Долорес неспешным шагом двинулась к машине, стоявшей всего футах в пятидесяти от нее. Натан уже сидел за рулем. Она услышала, как он включает зажигание, и ее обдало страхом.
— Натан! — выкрикнула она.
Машина развернулась и умчалась по дороге, оставляя клубы пыли за собой.
Только к вечеру добралась Долорес до Монте-Карло. Ей пришлось несколько часов топать пешком, пока какие-то студенты-немцы не подобрали ее. Сжавшись на заднем сиденье их «фольксвагена», она с мрачной яростью размышляла о бредовых поступках Натана Уинстона. Ну подожди же! Подожди, ты мне за все заплатишь!
Она явилась в отель измученная, растрепанная и очень голодная. В отеле она узнала, что Натан выехал и сдал их номер. Долорес негде было ночевать, маленькая дорожная сумка, та самая, которую она взяла с собой из Нью-Йорка, сиротливо ждала ее в холле. Она понемногу начинала понимать, что произошло: чемоданов, купленных Натаном для нее в «Гермесе», нигде не было видно.
— Где мой остальной багаж? — спросила она у портье.
— Месье увез с собой много чемоданов. Осталась только эта сумка. Месье сказал, что это весь багаж мадам.
Франсуа! Вот кто ей поможет. И побыть в его объятиях — это ж лучшее лекарство для нее!
Долорес прошла в телефонную будку и после нескольких неудачных попыток, наконец, отыскала Франсуа.
— Как жаль, — сказал он, — как жаль, что я сегодня вечером занят.
— Франсуа, ты меня не понял! Эта свинья — он увез с собой все мои вещи, мои бриллианты, все!
— Очень сожалею, — сказал Франсуа бархатным и неискренним голосом.
В трубке послышался щелчок. Еще одно доказательство того, что Долорес всегда отлично знала: нет на свете мужчины, которому можно доверять, если только женщина не за рулем.
Больше переживать конфуз в отеле Долорес была не в силах, она сухо попросила портье вызвать такси и отправить ее в аэропорт. Лучше она там подождет до утра, до своего рейса. Господи, какое счастье, что авиабилет в ее сумочке!
В аэропорту она забилась в самый дальний угол и раскрыла дорожную сумку. Все правильно, так она и думала — там не осталось ни одной вещицы из тех, что ей покупал Натан, — он вытащил все! Все до последнего!
Неожиданно Долорес улыбнулась, сама не зная почему. Возможно, чтобы не разреветься. Она аккуратно закрыла сумку, откинулась в кресле и смежила веки. Она ощутила ласкающее тепло воздуха Ривьеры, запахи сосен, бугенвиллей и солоноватый аромат моря, вслушалась в звуки зала ожидания.
Открыла глаза и осмотрелась. Она была единственной одиночкой в зале. Все остальные держались парочками — либо отправлялись отдыхать, либо возвращались с каникул. Долорес заскрипела зубами.
Только на полпути домой, когда самолет летел над Атлантикой, Долорес сообразила, что так и не узнала, к чему в самом начале их знакомства Натан толковал о ящике Пандоры.
«Какая-нибудь пакость, — подумала она. — Пакость, как сам Натан. Жива не буду, но отплачу мерзавцу. Дойму я этого сукина сына Натана Уинстона!»
