Паулюс слал фюреру радиограмму за радиограммой. «Кровавые атаки на всех фронтах. Доставка достаточного объема припасов по воздуху возможной не представляется, даже если погода улучшится. Состояние дел с боеприпасами и горючим сделает войска беззащитными в самом близком будущем».

На всякий случай в ожидании долгожданного приказа на прорыв кольца окружения Паулюс начал формировать ударный кулак. Пока больше на карте. Пехоте выдали маскхалаты, танки заправили горючим, артиллерию подцепили к грузовикам.

Русское кольцо у поселка Советского еще тонко, как мембрана. Пробить брешь элементарно. Но немецкая армия замерла в ожидании приказа Паулюса, а тот – в ожидании очередного каприза фюрера, который наконец-то развяжет ему руки.

Ближе к полночи Паулюс снова радировал в ставку: «Мой фюрер, со времени получения вашей радиограммы ситуация менялась с исключительной быстротой. Оканчиваются боеприпасы и горючее… Я вынужден в связи с этим отвести все дивизии от Сталинграда и значительные силы с Северного периметра. Прошу предоставить мне полную свободу действий».

Паулюс медлит, как Гамлет. Он не прочь стать героем и великим полководцем, но только с разрешения фюрера. Он дисциплинирован и верен фюреру, как Блонди. Впрочем, Блонди позволяет себе с Гитлером некоторые вольности, а Паулюс – никогда.

Но вот уже генерал Зейдлиц-Курцбах, командир 51-го корпуса, чтобы подтолкнуть шефа, начал никем не санкционированные мероприятия. Его 94-я пехотная дивизия получила приказ покинуть сектор в северо-восточном углу котла.

В ночь с 23 на 24 ноября русские были поражены огнем и взрывами на германской стороне фронта. Взрывы следовали один за другим, и невозможно было понять: то ли немцы внезапно перешли в контрнаступление, то ли разгневанные небеса поразили огнем и мечом незваных пришельцев.

Откуда русским было знать, что, готовясь к отходу, немцы поспешно взрывали укрытые в балках запасы продовольствия и амуниции. Важнейшие документы сгорали в печах. Туда же летели форменные брюки с красной полосой Генштаба. Ручные гранаты обрушивали подземные входы. В тысячах наспех сооруженных костров превращались в пепел шинели, мундиры, солдатские ботинки, карты, превосходные «Ундервуды»…

Генерал Зейдлиц самолично сжег все принадлежавшее ему имущество.

Но, как только части дивизии вышли в поле, тут же пришедшие в себя русские бросились на них со всех сторон. 62-я сталинградская армия, неся чудовищные потери, тем не менее смогла остановить отступающих. Но истинный пруссак Зейдлиц-Курцбах был непоколебим: спасение 6-й армии стоило гибели 94-й дивизии.

О его самоуправстве было тут же доложено фюреру. И тот, как всегда, не разобравшись, в поистине шизофреническом припадке бешенства обвинил во всем… Паулюса.

Вот тогда в «шестую» и полетел его безоговорочный приказ, равный закону рейха: превратить котел в «фестунг» – неприступную крепость – и стоять насмерть!

«Шестой армии занять круговую оборону. Нынешний фронт на Волге и Северный фронт удерживать любой ценой. Снабжение будет осуществляться по воздуху».

Гитлер был неумолим: ни шагу назад! Он напомнил своим генералам о Демянском котле, когда русские в конце января сорок второго в районе поселка Демянск, между озерами Селигер и Ильмень, окружили основные силы 2-го армейского корпуса 16-й армии группы армий «Север». В котле оказались шесть дивизий, включая элитную моторизованную дивизию СС «Тотенкопф» – всего около ста тысяч солдат и офицеров.

Тогда Гитлер категорически отказался отдать приказ о прорыве. Окруженные части снабжались по воздуху, и достаточно успешно. Десантная операция русских с целью добить окруженную группировку провалилась. Весь десант был уничтожен.

Именно тогда снаружи котла и была создана группа прорыва из трех дивизий под командованием генерал-лейтенанта Вальтера фон Зейдлиц-Курцбаха, которая совместно с окруженной группировкой и прорвала кольцо. Демянск остался за немцами. А Гитлер еще раз доказал всем свою «божественную интуицию».

Теперь же столь же неистовый, сколь и неразборчивый гнев фюрера обрушился не только на героя Демянска фон Зейдлиц-Курцбаха, но и на злополучного командира 48-го танкового корпуса генерала Хайма, которому Гитлер сразу же после начала русского наступления под Сталинградом отдал приказ опрокинуть врага и на его плечах прорваться к разбитым румынским дивизиям.

То, что корпус Хайма не в состоянии выполнить этот приказ, сообщил фюреру Цейтцлер во время своего памятного звонка в Бергхоф. Хайм же, следуя авантюрному приказу фюрера, атаковал противника, понес большие потери и с трудом, вместе с прибившимися к нему остатками румынских дивизий, пробился на юг через речку Чир.

Чудом спасший свой корпус от полного разгрома, генерал Хайм тут же был обвинен фюрером «в пренебрежении к служебным обязанностям, сказавшемся в неспособности остановить наступление советских войск, встать в первые же часы несокрушимой стеной на его пути».

Хайма отвезли в Берлин, где Военный трибунал по приказу Гитлера приговорил его к смертной казни, и только заступничество Шмундта спасло его от скорой и незаслуженной расправы.

А в это же самое время русские недоуменно пожимали плечами. Образовавшийся котел завораживал и пугал их одновременно. И более ста тысяч солдат и офицеров в нем поначалу никто не мог себе даже представить.

Начальник разведки Донского фронта полковник Виноградов докладывал, что, по его расчетам, численность окруженных войска противника равна 80–90 тысячам человек. Потом по требованию командования он уточнил: 86 тысяч. Пять пехотных дивизий, две моторизованных, три танковых и три «боевые группы».

Но и эти цифры казались неправдоподобными и вызывали некую тревогу: ведь Демянск был памятен не только немцам.

И только в начале декабря, когда начались охота за немецкими транспортными самолетами и наблюдение за численностью самолетов, курсирующих между котлом и немецкой стороной фронта, когда отдельные части истребителей противника были «приписаны» к грузовой авиации, когда на одном из посаженных на территории Красной Армии самолете люфтваффе были обнаружены мешки с армейской почтой и стали известны номера частей, попавших в окружение, – вот тогда не только у боевых генералов, но и у Ставки Верховного главнокомандования захватило дух – внутри котла, «крепости Сталинград», по самым скромным подсчетам, находилось более трехсот тысяч отборнейших солдат и офицеров вермахта! Вся элитная 6-я армия во главе с генерал-полковником Паулюсом, сто танков, две тысячи орудий и десять тысяч грузовиков!

Никому и в голову не приходило, что, обладая такой мобильной мощью, наследник самой наступательной в то время доктрины Клаузевица и Мольтке, вермахт намертво врастет в опустошенное, загроможденное битым кирпичом и железобетонной арматурой ограниченное пространство на берегу Волги под амбициозным названием «Сталинград»!

А так неожиданно попавшая в котел огромная элитная армия уже начала реально страдать не только от нехватки боеприпасов и веры в светлое будущее, но и от банального дефицита одежды и продовольствия. В продуваемом насквозь ледяными ветрами Поволжье половинный рацион истощал немцев физически и морально быстрее тогда еще отнюдь не победоносных русских армий.

Основные запасы остались на той стороне Дона, уже отвоеванной Красной Армией. Теперь продовольствия гигантской армии могло хватить всего на шесть дней.

Немцы считали и пересчитывали немногие оставшиеся в наличии головы скота, мешки с мукой, ящики с мясными консервами, коробки масла. И бельгийские кони-великаны, и малорослые русские лошадки по приказу Паулюса пошли под нож, разом сведя мобильность армии, оставшейся практически без горючего, к минимуму. К счастью, четыреста лошадей, так и не отправленных на Украину, тоже были пущены в расход. Но что такое четыре сотни заморенных голодом лошадиных туш для трехсоттысячной голодной орды?

Солдаты погружались в тяжелую депрессию, когда писали письма домой, офицеры – отправляя их родным похоронки. С невиданным размахом шло строительство блиндажей. Проектом-фикс стал блиндаж под подбитым танком. Неважно – своим или чужим.

Землянки украшались фотографиями «киндеров и фрау», рождественскими открытками и отстрелянными гильзами от снарядов. Землянки строили советские военнопленные, которых со временем вообще перестали кормить, и они умирали по двадцать человек в день.

И все же положенная иерархия царила во всем даже в этой юдоли печали. Так, генерал фон Даниэльс велел соорудить для себя целый подземный дворец. А у командира 16-й танковой дивизии в блиндаже стоял шикарный рояль, и «Первая патетическая», любимая мелодия генерала, то и дело вырывалась на волю из-под промерзшей земли сквозь грохот снарядов и свист пуль.

Генерал играл, не переставая, даже во время докладов.

И все же немецкие солдаты все больше походили на «русских варваров». В моду вошли ватники, стеганые штаны и телогрейки. Вместо дурацких в сорокаградусный мороз армейских пилоток на головах у некоторых красовались русские портянки. Пришла пора пожалеть о преждевременно сожженных генеральских штанах с лампасами!

Немцы гонялись за бездомными собаками. Собачий мех и лошадиные шкуры пользовались огромным спросом и вызывали зависть у менее расторопных товарищей по оружию.

Блохи и вши буквально терроризировали привыкших к комфорту и гигиене немцев. Двести блох в каске уже никого не смущали. Но хуже всего было другое. Русские садистски травили сентиментальную арийскую душу звуками танго. Танго звучало над котлом круглосуточно. Десятки радиоустановок покрывали все пространство котла латиноамериканскими душещипательными мелодиями.

После очередного уменьшения в котле нормы довольствия Цейтцлер, приходя в буфет Генштаба, демонстративно требовал для себя такой же «блокадный» паек. Очень скоро он стал худеть и чахнуть. Так продолжалось до тех пор, пока Гитлер жестко пресек этот «театрализованный интеллигентский эксперимент».

– Непозволительно, – в категорической форме пожурил он начальника Генштаба, – истощать себя, демонстрируя свою солидарность с войсками. Я приказываю вам, Цейтцлер, впредь питаться нормально и не заниматься дешевым альтруизмом. Мы ведем войну не на жизнь, а на смерть! И выживет в ней сильнейший! Пока вы нужны армии живым и здоровым, и я запрещаю вам умирать от голода!

Однако, насмотревшись на Цейтцлера, фюрер на несколько недель запретил продажу в буфете коньяка и шампанского. Как отъявленному трезвеннику ему это было сделать проще-простого.