«Фюрер снова доверился рейхсмаршалу. По-моему, совершенно напрасно. У Геринга, конечно, нет ни лишних самолетов, ни желания возиться с какими-то там перевозками грузов. Он бывший боевой летчик и не выносит рутину. Геринг просто блефует, а фюрер все больше теряет контроль над ситуацией и совершает стратегические ошибки. Буквально то же самое я наблюдал в самом начале войны.

Уже в июле сорок первого у меня сложилось впечатление, что фюрер явно переоценивает оперативный успех Восточной кампании. Хотя число пленных, взятых группой армий “Центр”, и было очень велико, русские просторы таили в себе неизмеримо более крупные людские резервы.

Следовало осознавать и то, что на этих широких просторах сосредоточение наших дивизий на направлениях главного удара становилось все более трудным и, прежде всего, требовало много времени. Идеи фюрера еще с самого начала разработки оперативных планов против России заключались в том, чтобы отнять у русских все балтийские порты, включая Ленинград, а на юге лишить их всего черноморского побережья, вплоть до Ростова.

На встрече с руководством вермахта 21 июля командование сухопутных войск и группы армий “Центр” было категорически против распыления сил по трем равновеликим направлениям и считало активное продвижение к Москве единственно верным направлением главного удара.

В самый решающий момент споров фюрер на несколько дней полностью выбыл из строя из-за острого заболевания.

Для внешнего мира всячески затушевывалось, что он не участвовал в общих трапезах и не появлялся на текущих обсуждениях обстановки. Доктор Морелль намекал: речь идет о легком апоплексическом ударе. Не в порядке сердце и кровообращение, но ему все-таки удастся вскоре вернуть фюреру его прежнюю энергичность и работоспособность.

Через несколько дней фюреру и впрямь стало легче. Нам было приказано хранить насчет заболевания фюрера строжайшее молчание. Поскольку это критическое состояние здоровья вождя нации, могущее возыметь тяжелые последствия, меня сильно взволновало, я 30 июля все-таки рассказал о том моему брату. Теперь мне кажется, что так наверняка поступил не только я.

Как бы то ни было, но уже 3 августа мы вылетели к фельдмаршалу фон Боку в Борисов, где находилось командование группы армий “Центр”, и встретились там с Браухичем и Гальдером. Теперь генералы с особенной настойчивостью убеждали фюрера: группа армий “Центр” должна иметь только одну цель – захватить Москву. Они были настроены оптимистически: после нескольких дней, необходимых для пополнения вооружением и перегруппировок, данная цель может быть достигнута еще до начала плохого времени года.

Гитлер же мыслил по-иному. Он указал на свой неоднократно высказывавшийся еще до начала похода на Восток план: остановиться в центре всего огромного фронта наступления за Смоленском и силами группы армий “Север” взять Ленинград, а группы армий “Юг” – Ростов. Его намерением было начать из этих двух пунктов наступление на Москву, причем так, чтобы наступательные клинья сомкнулись восточнее ее. Несмотря на длительное обсуждение, решения принято не было.

Но очень скоро фюрер все же осуществил свой план, остановил наступление группы армий “Центр” на Москву и часть войск направил на юг и север. Когда просчет стал очевидным, фюрер вернул войска обратно, но благодаря всем этим странным перемещениям вермахт потерял месяц драгоценного теплого времени и к Москве пришел к заморозкам.

На мой взгляд, это была стратегическая ошибка, стоившая нам победы под Москвой. Потом нечто подобное произошло с операцией “Блау”, когда фюрер, исключительно назло Гальдеру, приказал наступать одновременно на Кавказ и Сталинград.

И вот теперь снова та же история! Своей волей он блокирует вполне разумное предложение командования по выводу 6-й армии из котла. Боюсь, когда он с ним согласится – если согласится! – мы снова безнадежно опоздаем с принятием решений и проиграем битву. Обыкновенное упрямство великих людей иногда оборачивается трагедией».