ГЛАВА 2
Прекрасным летним днем, когда австрийский эрцгерцог со своей супругой, величаво кланяясь и благодушно улыбаясь народу, проезжали в своем открытом ландо по улицам тихого сербского городка, несколькими выстрелами в упор оба они были убиты.
Это было делом нескольких секунд: прозвучали выстрелы, люди в ужасе закричали, лошади поднялись на дыбы, кровь залила белый шелк и все было кончено – за исключением кричащих заголовков на первых страницах газет и четырех лет последовавшей за этим войны.
– Да, – заметил Пол. – Бисмарк оказался прав. Он всегда предсказывал, что все начнется с какой-нибудь чертовой глупости на Балканах.
В течение последующих двух месяцев между столицами происходил лихорадочный обмен письмами и телеграммами, содержавшими просьбы, заявления и угрозы. Дипломаты в своих брюках в полоску и высоких цилиндрах метались, запугивая и торгуясь, от одного министерства иностранных дел и посольства к другому; однако Австрия, а за ней и Россия, объявили мобилизацию; их примеру последовали и другие государства, и вскоре почти вся Европа оказалась в самом эпицентре готовой разразиться бури.
Она разразилась второго августа. К первому сентября Франция уже потеряла в ней более ста тысяч своих лучших сынов. Страницы американских газет пестрели фотографиями, запечатлевшими ужасные сцены: уезжающих на фронт солдат, которых провожали бегущие рядом с поездом жены и матери; горящих домов в Бельгии, оказавшихся на пути следования германских войск; спасающихся бегством крестьян, везущих детей, домашнюю птицу и весь свой немудреный скарб на телегах, за которыми по запруженным народом дорогам брели уныло их коровы…
Америку охватил страх, что она тоже окажется ввергнутой в этот водоворот, и миллионы американцев – главным образом женщины – подняли свои голоса, предупреждая об опасности и взывая к миру.
Антивоенные настроения были столь сильны, что когда в августе по Пятой авеню прошла первая демонстрация женщин в защиту мира, из собравшейся на всем пути ее следования толпы зрителей не раздалось ни одного крика протеста. Все в черном, как уже столь многие оплакивающие своих мужей вдовы, они шли под приглушенную барабанную дробь по блестящей мостовой за флагом мира с изображенным на нем голубем, мягко шаркая своими туфлями.
Пол стоял в рядах зрителей под руку со своей женой.
– Все это выглядит так печально, – прошептала она, – беспомощно и печально.
Он взглянул на Мими. Из-под полей модной шляпки, известной под названием «Веселая вдова», ее наполнившиеся слезами глаза влажно блеснули. Понимая, что она хочет их вытереть, так как ее неизменно смущало проявление чувств на публике, он поспешно протянул ей свой носовой платок. Менее чем за год супружества они уже научились понимать друг друга без слов!
Его тоже необычайно растрогало представшее их глазам зрелище. Прошедший месяц был тяжел для любого мыслящего человека, но для него, который так хорошо знал и любил Европу, он был просто ужасен.
Мысли его невольно обратились к Гааге 1907 года. Тогда они с отцом, находясь по делам в Амстердаме, решили посмотреть, чем занимаются участники собравшейся там мирной конференции. Распустились и отцвели тюльпаны, затем хризантемы, а седобородые джентльмены во фраках все говорили; время от времени они посматривали из окон парламента на раскачиваемые свежим ветром с Северного моря старые буковые деревья, затем снова возвращались к своим разговорам. Они составляли правила, такие же четкие и определенные, как в шахматном турнире: правила обеспечения продовольствием пленных, бомбардировок мирного населения (допускаемых или нет?), применения удушающих газов и пуль «дум-дум». Когда они, наконец, разошлись, хризантемы уже побило дождем, и серое холодное небо было затянуто тучами. За четыре месяца они приняли одно важное решение: вновь встретиться в 1915 году…
Чертовы старики!
Сейчас все утверждали, что все это закончится к Рождеству. Ерунда, подумал Пол, вспоминая дымящиеся трубы и сортировочные станции Германии.
Перед его мысленным взором возник кузен Иоахим, внимательно следящий за действием в Байрейтской опере, бродящий по горам Шварцвальда, поднимающий пивную кружку за здоровье кайзера. Истинный немец! Наверняка он уже давно облачился в военную форму и сражается сейчас за своего императора. Спаси и сохрани его, Господи! Спаси и сохрани, Господи, нас всех!
Мими спросила:
– Как ты думаешь, мы увидим Хенни?
– Я слежу. Но они все выглядят одинаково в этих своих черных платьях.
А женщины все шли и шли, старые и молодые; некоторые даже толкали перед собой коляски с детьми; на их лицах застыло серьезное, суровое выражение.
– Даже не верится, что Хенни на это способна. Она кажется такой несмелой, – заметила Мими.
– Ты права, но вся ее робость разом исчезает, когда она в группе. Хенни поддерживают ее убеждения. А вот и она, вон, смотри.
– Где? Где? – Мими привстала на цыпочки.
– Третья с этого края, смотри, куда я показываю… Да, это была Хенни. На полголовы выше остальных, она шла чеканным шагом, высоко подняв подбородок.
Губы Пола растянулись в улыбке. Старая добрая Хенни! Да черт возьми, ее не согнешь! Откуда она взялась такая? Она не походила ни на одну женщину в их семье. По словам дяди Дэвида она напоминала свою бабушку. Похоже, она и в старости будет храбро сражаться за правое дело, до последнего вздоха.
– А теперь, когда мы ее увидели, пойдем домой, – сказала Мими. – Если все они придут на обед, я хочу удостовериться, что Эффи ничего не напутала.
Новая миссис Вернер была чрезвычайно дотошной хозяйкой.
– Меня учили, – обычно говорила она Полу, – никогда не ожидать от прислуги того, что не можешь сделать сама.
Она умела готовить, убираться, накрывать на стол и составлять букеты; ничего этого – за исключением составления букетов – ей делать не приходилось, но она знала, как все должно быть сделано, и следила за тем, чтобы так оно все и было.
Какова же была цель всех этих усилий? Конечно же, комфорт хозяина дома. Ему стоило лишь о чем-нибудь заикнуться, попросить, например, яблоко перед сном или выразить желание прочесть новую книгу, о которой он слышал, и с этого дня яблоко неизменно ожидало его каждый вечер на прикроватном столике, а книга была в его библиотеке подле кресла на следующий же день…
Улица была пустынной. Почти все окна домов в этом тихом квартале к востоку от Пятой авеню были сейчас закрыты ставнями; их владельцы уехали на лето отдыхать. Тонкий слой пыли покрывал порыжевшую от солнца листву на деревьях, росших по одну сторону улицы, и раскаленный ветер бросал в лицо песок.
– Перейдем на ту сторону, в тень, – сказал Пол, подумав, что на следующее лето нужно будет непременно заставить Мими поехать к морю. Он сможет ездить туда каждый вечер или на уик-энды.
– Тебе следовало бы быть сейчас на побережье, Мими, и дышать свежим морским воздухом.
– Пока ты в городе и работаешь, я останусь здесь. Уик-энда на морском берегу мне вполне достаточно.
– Ты исключительно бескорыстна. Не думай, что я этого не ценю.
– С тобой, Пол, я счастлива быть где угодно. Разве ты этого не знаешь? – она стиснула его пальцы. В глазах у нее было откровенное обожание.
– Я знаю, – сказал он и похлопал ее по руке, подумав при этом: я совершенно не заслуживаю того, что ты мне сказала.
Он восседал во главе собственного стола. Вот так, незаметно, подумал он, криво усмехнувшись, и происходит смена поколений. Ему вспомнился стол Бидеймейеров, краснокочанная капуста и жаркое из говядины в доме деда, мрачная, в темно-лиловых тонах столовая в отличавшемся тяжеловесной роскошью доме его родителей.
Комната, в которой он находился сейчас, была совершенно другой. Результаты вмешательства его тещи оказались в конечном итоге не такими ужасными, как он предсказывал; яркая цветастая ткань несомненно оживляла его собственную старинную мебель красного дерева. На буфете сверкал еще один серебряный чайный сервиз, подаренный им с Мими Анжеликой; должно быть, подумал он, снова усмехнувшись, они выращивали эти сервизы у себя на плантации. Лучи заходящего солнца образовали четкий круг на голом паркетном полу; они ярко освещали свадебный подарок Иоахима, великолепного коня из хрусталя, который стоял в углу на своем постаменте, влажно поблескивая, словно побывал под струями дождя. Между окнами висело главное сокровище Пола, небольшой сверкающий яркими красками пейзаж Сезанна – волнистые золотые поля пшеницы, разрезанные на квадраты рядами кипарисов.
Так рисовать! Что бы он только ни отдал за умение так рисовать! Возможно, в другой жизни… Пока же он будет восхищаться этой красотой; каждое утро, поднимая глаза над чашкой кофе, он испытывал почти что физическое наслаждение. И он дал себе слово приобретать по мере возможности и дальше подобные сокровища.
Громкий голос Дэна прервал его размышления.
– …совершенно потрясен, что мобилизация не вызвала никакого протеста со стороны масс. Никогда не думал, что рабочие могут забыть о своем всемирном братстве.
На лице Дэна появились глубокие морщины, оно как-то все обвисло за эти два месяца, и прядь волос, обычно аккуратно зачесанная на лоб, сейчас падала ему чуть ли не на глаза. Да, он заметно постарел.
– Это было самым горьким разочарованием в моей жизни, – закончил он уныло.
Пол вдруг почувствовал непреодолимое желание сказать, что он до смерти устал от всех этих проблем, мировых и своих собственных, что ему хочется забыть о них хотя бы на время. Внутренний конфликт и так достаточно обескровил его за этот год. На работе тоже были проблемы, по-своему сложные, хотя, Бог свидетель, они, конечно, не шли ни в какое сравнение с его внутренними сомнениями и острым чувством собственной вины.
Господи, забыть о всех обязательствах и почувствовать себя, хотя бы на мгновение, абсолютно свободным! Поймав вдруг на себе пристальный взгляд сидевшей рядом Лии, он подумал, что она, должно быть, уже давно наблюдает за ним и появившееся у него на лице выражение вызвало у нее интерес.
– Чудесная комната, – обратилась она к нему, отвлекая их обоих от общего разговора. – Этот янтарный тон – как раз то, что нужно. Не слишком холодный в зимние вечера и не слишком теплый в такие дни, как, например, сегодняшний.
Пол улыбнулся.
– У тебя глаз художника.
– Ну, я бы так не сказала. Просто я разбираюсь в цвете. И в моде, конечно. Благодаря этому я и получила свою нынешнюю работу.
Она явно ожидала, что он спросит ее об этой ее новой работе, к которой она приступила месяц или два назад, после окончания средней школы. По правде сказать, она его интриговала; в ней было что-то слегка напоминавшее ему… Они, конечно, были совсем непохожи… и все же ей была присуща та же жизнерадостность.
Полным доброжелательности тоном он спросил:
– Твоя работа оказалась именно такой, как ты и думала? Она тебе нравится?
– Очень! Я, разумеется, еще почти ничего не умею, но по возможности стараюсь узнать как можно больше. Мне уже доверили сметывать одежду в примерочной и я также распаковываю образцы из Парижа, с которых мы снимаем копии. Я не спутаю Ланвэна с Калло или Редферном. Изумительная, изумительная одежда! Как же она может изменить женщину! Хотя иногда, заглядывая в салон и видя среди клиенток толстых старух, я думаю: никакое платье, даже самое модное, не изменит вас, мадам, – Лия презрительно наморщила свой маленький носик, который Хенни любовно называла носиком обезьянки.
Пол рассмеялся. Малышка была весьма забавна. Ее густые волосы были подняты и сколоты черепаховыми гребнями, он был уверен, что ее «помпадур» не скрывал валика – волосы были и так достаточно пышными; вряд ли она также пользовалась тем, что он про себя называл «начинкой», подумал он, опустив взгляд ниже; ни у кого бы не возникло ни малейших сомнений в том, что обе пышные груди были ее собственными.
Мими пользовалась подкладками и подушечками, ее нижние юбки были все в складочках и оборочках…
– Мы должны оставаться в стороне, – произнес Дэн, размахивая вилкой. – Неважно, кто победит. Уверяю вас, это не имеет никакого значения. Победитель продиктует свои условия мира, и дальше что? Побежденный воспылает жаждой мести, что приведет лишь к новой войне. Так все и будет продолжаться. Нет, Америка не должна в это вмешиваться.
– Не все так думают, – раздался голос Фредди. – Я знаю многих из прошлогодних старшекурсников, которые вступили в британскую армию.
– Одураченные младенцы! – воскликнул в сердцах Дэн.
– Нет, – возразил Фредди. – Германский милитаризм должен быть уничтожен раз и навсегда. Г.Д. Уэллс говорит, что разгром Германии принесет разоружение и мир во всем мире. Так он говорит, и я полностью с ним согласен.
– Если Г.Д. Уэллс сказал такое, то он набитый дурак.
– Этим утром я получил письмо от Джеральда, – спокойно продолжал Фредди, доставая конверт из внутреннего кармана пиджака. – Он полон воодушевления. Послушайте, что он пишет: – «Я совершенно уверен, что мы правы… это почетная доля и все мы здесь находимся в приподнятом настроении», – Фредди сглотнул, и его сильно выступающий кадык резко дернулся над воротничком. – Затем он пишет подробно о их подготовке. Ах, да вот здесь: – «Это величайшее событие нашего времени и я не хочу его пропустить. Я уверен, что вернусь. Большинство из нас вернется. Но если, паче чаяния, этого не случится, мне остается лишь сказать: «dulce et decorum est pro patria mori». – Медленно, словно он желал дать присутствующим до конца прочувствовать то, что он им зачитал, Фредди сложил письмо и вновь убрал его во внутренний карман.
– При всем моем уважении к твоему другу, – сказал Дэн, – не могу, однако, не заметить, что давно уже мне не приходилось слышать подобной чепухи. Сладостно умереть за родину! Когда же это, ответь мне, было сладостно умирать за что бы то ни было? Конечно, на латыни это звучит несколько более внушительно, согласен. Ну и набрался же ты, Фредди, глупостей в Англии, и одной из них, замечу, пока мы еще не отошли от темы, является эта твоя разлюбезная классика.
Фредди вспыхнул.
– Мне кажется, – заявила вдруг Лия, – это просто чудесно, что Фредди знает латинский и греческий.
– Господи, да разве же я против образования? Я последний человек, который будет против этого возражать.
Дэн, похоже, с трудом сдерживал клокотавшую в его душе ярость. Да, подумал Пол, эта война в Европе сильно на него подействовала.
Атмосфера за столом с каждой минутой становилась все более невыносимой. Когда, мелькнула у Пола мысль, он испытывал легкость? Легкость на душе и во всем теле? Все это время, с тех самых пор, как он возвратился из Европы домой, обручился и… Надо обязательно достать на этой неделе билеты в «Зигфельд Фоллиз», решил он. Девушки в платьях с блестками и шляпках с перьями, красивые и длинноногие; Уилл Роджерс со своими шутками… Да, ему совершенно необходимо развеяться.
– Ладно, изучай свои чертовы языки, если уж тебе этого так хочется, но тратить на это всю свою жизнь, нет, я этого не понимаю! – Дэн распалялся все больше и больше. – Преданность мертвому миру – вот как я все это называю. Почему бы тебе, с твоим-то умом, не заняться современными проблемами, вместо того, чтобы прятаться от них.
– Это не мертвый мир, – ответил Фредди, лицо которого стало пунцовым. – Когда мы говорим о классике, о классической архитектуре, классической музыке и так далее, мы говорим о том, что является основой.
Дэн пренебрежительно взмахнул рукой с зажатой в ней вилкой.
– Чепуха! Софистика! Все это чистой воды эскапизм.
– Фредди идеалист. Он такой же, как и вы, – вмешалась в разговор Лия.
– Как я? Я имею дело с реальными вещами, наукой и социальным прогрессом.
– У вас с ним просто разные цели, – продолжала настаивать Лия, глядя на Дэна с вызовом.
Она стала еще более самоуверенной с тех пор, как пошла работать, подумал Пол и попытался рассеять заметно сгустившуюся за столом атмосферу враждебности.
– Я сам часто думал то же самое о Фредди и Дэне, – сказал он и шутливо добавил: – По крайней мере, ты должен благодарить судьбу, Дэн, что твой сын не банкир.
Его слова, как он и надеялся, вызвали смех, даже у Хенни, которая вполне естественно молчала во время последнего резкого обмена мнениями.
Мими, на чью дипломатичность всегда можно было рассчитывать, повернула улыбающееся лицо к Дэну.
– Пол говорит, вы работаете сейчас над чем-то весьма интересным. Вы нам об этом не расскажете?
– Я работаю над несколькими вещами, но все это техника и мне было бы трудно объяснить. Думаю, вам будет неинтересно, – протянул Дэн с явной неохотой. Однако чувствовалось, что внимание ему приятно и он хочет, чтобы его упрашивали.
Мими так и сделала.
– Нет-нет, все это нам будет чрезвычайно интересно! Лишь расскажите нам обо всем простым языком, не вдаваясь в технические детали.
– Ну, я кое-что придумал с динамо-машиной Грамма. Это генератор, он вырабатывает электрический ток, но если все сделать наоборот, он становится двигателем. Меня также заинтересовала одна идея, связанная со звуковыми сигналами. Возможно, вы знаете, что волны короткого диапазона отражаются от плотных предметов; вот я и думал о том, как это можно использовать для спасения кораблей. Так много рыбачьих судов тонет, например, у Ньюфаундленда.
– Вы были правы, я ничего не поняла, – весело проговорила Мими. – За исключением того места, когда вы говорили о спасении кораблей. Это звучит чудесно. Что, как вам кажется, вы можете здесь сделать?
– Я? Да, в общем-то ничего. У меня есть мои идеи, но нет средств, чтобы их осуществить. Последнюю я подкинул Альфи. У людей, с которыми он работает, есть фабрика, может они смогут этим как-то воспользоваться. Денег мне не нужно. Для меня достаточно знать, что это может работать. Я был бы по-настоящему счастлив, если бы так оно и оказалось.
– Не понимаю я вас, – раздался снова голос Лии. – Что плохого в том, чтобы заработать на этом немного денег? Если не вы, так кто-нибудь другой их все равно получит. Лично я намерена разбогатеть. Я не собираюсь всю жизнь оставаться на этой работе. Когда-нибудь, когда я достаточно узнаю, я открою собственный магазин модной одежды.
– Делай, что хочешь, – коротко ответил Дэн. – Это твое право.
– Лия, – вмешалась Хенни, – ты ведь, кажется, принесла свою папку. Покажи нам рисунки, те, что ты мне показывала.
Мими поднялась.
– Да, пожалуйста. Мы выпьем кофе в гостиной, и Лия покажет нам свои рисунки.
Сделанные карандашом и в большинстве своем ярко раскрашенные рисунки изображали грациозных стройных дам, похожих на тех, которых можно увидеть в журналах мод.
– Весьма неплохо, – заметил Пол, пораженный мастерством, с каким были сделаны рисунки, и оригинальностью изображенных на них фасонов. – Полагаю, это копии?
– Да, большинство из них, но я также придумываю и собственные фасоны. Вот этот мой, – достав из папки один из рисунков, Лия пустила его по кругу. – Это robe de style. Думаю, лучше всего здесь подойдет голубой муар. Мне нравятся волнообразные цветовые переливы этой ткани. Напоминает воду.
– Оно восхитительно, – воскликнула Мими. – Иди сюда, Фредди, – обратилась она к юноше, стоявшему в стороне от кружка зрителей. – Посмотри, какое чудо.
– О, он их все видел. Я, наверное, утомила его до смерти этими рисунками.
Улыбка Фредди, напоминавшая улыбку родителя, с гордостью демонстрирующего свое любимое, не по годам умное чадо, говорила, что он совсем не был этим утомлен.
Лия с жаром продолжала.
– Я бы также использовала здесь кружево, причем кремового цвета. Я всегда считала, что оно намного лучше, чем чисто белое.
– Верно, – согласилась Мими, которая была вся внимание.
– А количество оборок зависит от того, для какой женщины предназначается платье. Так для некоторых я бы сделала пышные двойные оборки. А для женщин типа… типа, например, тети Эмили я вообще не стала бы ими увлекаться. Возможно, пустила бы одну по спине и одну посередине юбки. Когда шьешь платье, непременно надо учитывать, какая женщина будет его носить, причем здесь играет роль не только ее внешность, но и то, в каком доме она живет, и многое другое. Мими была приятно удивлена.
– Ты умная девушка и я понимаю, что ты имеешь в виду. Скажи, как бы ты сделала это платье для меня?
– Сборки я пустила бы на три четверти вниз от талии, – Лия наклонила набок голову и прищурила глаза, внимательно изучая Мими. – Хотя, нет, я пустила бы их до половины. Не так просто и строго, как для тети Эмили, но и не так пышно и экстравагантно, как… как для женщины другого типа.
– Разумно, – сказала Мими. – Так вот какой я тебе представляюсь! А теперь ответь, только честно, что ты думаешь о том, как я вообще выгляжу? Какие изменения ты бы внесла в мою внешность?
– Я должна ответить честно?
– Да, конечно.
– Хорошо. Ты элегантна, у тебя достаточно запоминающаяся аристократическая внешность. Но я бы предпочла видеть тебя более эффектной.
– Думаю, я стану одной из твоих первых клиенток. Предсказываю тебе большое будущее, – Мими хлопнула в ладоши. – Аплодисменты в честь мадам Лии.
Дэн спросил:
– А что бы ты изменила во внешности Хенни? Какого она типа?
– Никакого. Она ни на кого непохожа, – ответила с необычайной серьезностью Лия. – Даже в черном платье она прекрасна, как вы сами можете видеть.
Это было правдой; широкая кость и высокий рост, казавшиеся в молодости огромным недостатком – во всяком случае, в глазах родных и ее собственных, – сейчас, в сорок, придавал ей чрезвычайно величавый вид. Она держалась с бессознательной гордостью и достоинством; перерезавшие лоб три параллельные морщины, как и залегшие под ясными миндалевидными глазами тени, говорили о ее неустанных заботах.
– Говоря по правде, – заметила она, – мне ужасно жарко в этом черном платье, и я мечтаю сейчас лишь о том, как бы поскорее вернуться домой и наконец-то его снять. Еще раз благодарю вас всех за то, что вы пришли в такую жару поддержать нашу демонстрацию.
С этими словами Хенни поднялась, и Дэн обнял ее слегка за плечи. Неожиданно она сделала движение рукой, словно благословляя их всех.
– Семья… вы все – это самое главное.
Не все, подумал Пол с сожалением, вспомнив о матери, которой не было сейчас вместе с ними.
Проводив гостей, Мими бросила на себя взгляд в висевшее в прихожей зеркало.
– Пол, я действительно выгляжу недостаточно эффектно, как ты считаешь?
– Ты хороша, как есть. Я бы ничего не стал в тебе менять.
– Ты очень добр. Ты всегда так говоришь.
– Но это правда.
Они расположились в библиотеке, Пол за своим столом, решив заняться бумагами, которые сыпались, как из рога изобилия, Мими в кресле с книгой.
Через какое-то время она подняла голову.
– Мне кажется, Дэн с Хенни вряд ли отнесутся с одобрением к подобной работе.
– Что тебе кажется?
– Я говорю о честолюбивых замыслах Лии, ее решении создавать одежду для богатых женщин. Тех, кого Дэн, кажется, называет «социальными паразитами». Ты согласен?
– Но это же смешно… Дэну нравятся хорошо одетые женщины, да и Хенни явно на ее стороне. А почему бы и нет? Это такой же труд, как и всякий другой. И потом, у нее, похоже, действительно есть к этому способности.
– Я часто задавалась вопросом, почему Дэну так не нравится Лия? Он с трудом это скрывает.
– Подозреваю, он понимает, что она положила глаз на Фредди. По правде сказать, для меня загадка, чем мог привлечь ее Фредди. Они же с ним такие разные, как масло и вода.
– Ну, догадаться нетрудно! Ее привлекает его утонченность и образованность, чего ей самой явно недостает. И потом, он красив… правда, его красота несколько женственная. Мне бы он никогда не понравился, – закончила она с оттенком превосходства в голосе.
Пол намеревался разобраться с цифрами; болтовня Мими его отвлекала, но он привык подавлять свое раздражение, когда ему мешали; однако этот разговор о тайнах влечения не на шутку заинтересовал его, и он решительно закрыл гроссбух.
– Это твое объяснение ее мотивов, а что ты можешь сказать о нем?
– Думаю, она единственная девушка, которая когда-либо за ним бегала, а это не может не нравиться, не так ли? Кроме того, он к ней привык и не чувствует в ее обществе никакого стеснения. Бедный, невинный Фредди!
Пол хотел было сказать: ты сама такая же невинная, как и Фредди, но вместо этого лишь произнес:
– Ты весьма наблюдательна.
– Знаешь, мне нравится Лия, действительно нравится.
– Ты меня удивляешь. Она совершенно не в твоем духе.
– Да, как ты сказал, «она совершенно не в моем духе». Но в ней нет ни капли притворства. Она честная и прямодушная. Ты всегда можешь быть уверенным в ее правдивости. Она не скрывает своих чувств.
Он невольно вздрогнул, почувствовав, как от лица его отхлынула вся кровь, и вновь склонился над гроссбухом.
– Прости, Мими, но мне действительно нужно поработать.
Это было легче сказать, чем сделать. Мысли его витали совершенно в иных сферах и цифры перед глазами казались какими-то бессмысленными закорючками.
До него донесся шелест юбок. Мими отложила книгу и встала. В следующее мгновение она опустилась перед ним на колени.
– Пол… я не могу сосредоточиться. Скажи мне, если мы вступим в эту войну, тебе придется идти на фронт?
– Мы не вступим.
– Ты уверен?
– Разве можно быть в чем-либо уверенным? Но я действительно так думаю. Как ты сама могла убедиться сегодня, общественное мнение решительно против.
– Но если мы все же примем участие в этой войне, тебе придется пойти, не так ли?
Он ничего не ответил, продолжая молча глядеть ей в глаза, на которых выступили слезы. Она протянула к нему руки и положила голову ему на плечо; он притянул ее к себе и погладил нежно по спине, стараясь утешить.
Его прекрасная жена! Его умная, заботливая Мими, которая каждую пятницу ходила с приятельницами в филармонию, принимала участие в добрых делах сестринской общины, уважала его родителей и друзей, занимала его гостей в залитой светом свечей гостиной, способствуя его карьере, любила его…
Господи, как же она его любила!
– Не волнуйся, – проговорил он мягко. – Иди читай.
– Ты… ты так много работаешь, Пол. Ты должен отдыхать, хотя бы по вечерам. Принести тебе твою книгу? Она на ночном столике.
– Спасибо, я сам.
Если бы только она не была к нему так добра!
С книгой он устроился на этот раз в кожаном кресле, у лампы. Он сидел к Мими вполоборота, так что она не видела, что он даже не переворачивает страниц.
Странно, как Лия – когда бы он ее ни встречал – мгновенно вызывала в его памяти ту, другую! Маленькая Агнес сказала ему, когда он, зайдя как-то навестить родителей, заглянул на кухню, что Анна сообщила им о своем замужестве.
Неужели, переспросил он ее тогда, Анна действительно вышла замуж?
Да, подтвердила Агнес, за того парня, с которым она встречалась все это время.
При этих словах Агнес миссис Монагэн шикнула на девушку. Почему? Почудилось ли ему это или языкастая старуха в самом деле бросила на него какой-то странный взгляд? Во всяком случае, он тут же, как и следовало «благовоспитанному хозяину», сказал, что счастлив это слышать, и пожелал Анне всяческих благ; он также заметил, что она была прекрасной молодой женщиной.
Его родители послали ей в подарок часы от «Тиффани». Не показалось ли ему, что его мать, рассказывая об этом, тоже смотрела на него как-то странно?
– Конечно, она не предупредила нас заранее, как должна была, о своем уходе. Поступок совершенно непростительный, как я считаю, и твой отец в этом полностью со мной согласен. Однако надо уметь прощать, и потом, она ведь совсем одна на свете, бедняжка.
Итак, они послали Анне несомненно очень красивые и дорогие каминные часы, хотя в ее доме, скорее всего, вообще не было никакого камина. Механизм, который отныне будет отмечать течение унылых серых часов. Да и что еще, кроме серости, мог предложить ей тот бедный рабочий, которого он видел тогда с ней мельком? И теперь она, такая нежная, полная жизни, с такой душой… Все это было так ужасно, так несправедливо!
Как-то месяц или два назад, идя через парк, он увидел впереди себя высокую стройную женщину, у которой из-под шляпки выбивалась прядь рыжих волос. Сердце у него бешено заколотилось, он ускорил шаг и вскоре догнал ее, но это, конечно же, была не Анна. Вряд ли она могла сейчас жить в таком квартале.
Он подумал, что, вероятно, всегда теперь, выходя на улицу, будет в какой-то степени ожидать, что встретит ее, желая и в то же время боясь этой встречи. Каким бы ни был огромным этот город, волей судеб они вполне могли когда-нибудь с ней встретиться.
И что они тогда скажут друг другу? Что почувствуют, оказавшись вдруг снова лицом к лицу?
Странно, какими отрывочными были его воспоминания. Иногда они были столь ясными и отчетливыми, что он словно воочию видел перед собой ее золотистые брови вразлет; а временами ему начинало казаться, что он вообразил себе всю эту историю или что его воображение сыграло с ним злую шутку, рисуя в ярких красках то, что на деле совсем не было тем нежным, страстным, удивительным созданием, каким она ему запомнилась.
Нет, он знал то, что помнил!
Господи, ниспошли ему забвение и пусть эти воспоминания оставят его раз и навсегда!