Впервые оказавшись в постели, Кирк со Сьюзен объяснили это воздействием алкоголя. Во время торгов в Гренд-Рэпидсе компания устроила коктейль для прессы и закупщиков новых образцов мебели. Сьюзен, верная старой привычке расслабляться по субботам и немного выпить, потягивала виски со льдом, беседуя с репортерами и покупателями. Кирк, который давно взял себе за правило не прикасаться к спиртному, пока речь идет о делах, ограничивался минеральной. Когда все закончилось, они со Сьюзен отправились поужинать, что делали часто, если рабочий день затягивался. Кирк заказал бутылку шампанского.

– Шампанское? – удивленно подняла брови Сьюзен.

– А как же? – Она редко видела его в таком приподнятом настроении. – Прием прошел на редкость удачно. Раньше нас всегда считали традиционалистами. А теперь, когда мы запустили этот датский модерн, все будет по-другому. Сочетание традиционно тяжелой мебели с новым производством выводит нас на настоящий рынок. Это уже сейчас видно по заказам. А через три месяца компания будет продавать продукцию там, где и не мечтала.

– Правда? – спросила Сьюзен, думая об отце.

– Совершенная правда, – ответил Кирк, поднимая бокал за успех.

– Отец был бы так рад, если бы он это видел, – сказала Сьюзен. – Мне очень не хватает его.

– Понимаю, – отозвался Кирк. – Всякий раз, как мне удается помочь компании, я вспоминаю отца. Чего бы я только не дал, лишь бы он узнал о моих делах.

Они выпили бутылку, и Кирк заказал еще одну.

– Мне, пожалуй, хватит, – Сьюзен прикрыла свой бокал рукой. – Я и так уже опьянела.

– Вы что же, думаете, что я один справлюсь с целой бутылкой? – спросил он с комическим ужасом.

– Почему бы и нет? – хихикнула она. – Такова уж ваша судьба.

К десяти часам никого, кроме них, в ресторане не осталось. В половине одиннадцатого они стояли на пустынной в этот час Мейн-стрит.

– Если бы мы были в Нью-Йорке, я повел бы вас в «Сторк-клуб», – наслаждаясь собственной щедростью, сказал Кирк.

– Если бы мы были в Нью-Йорке, я бы согласилась, – сказала Сьюзен, думая, как здорово было бы оказаться в «Сторк-клубе» с таким привлекательным мужчиной. – Но поскольку мы не в Нью-Йорке, почему бы просто не помечтать, что мы в «Сторк-клубе»?

Он слегка поклонился ей и, протягивая руку, сказал:

– Не угодно ли потанцевать?

И вот, при свете светофора, который все время переключался с зеленого на красный и обратно, они принялись танцевать сначала медленный фокстрот, потом зажигательную самбу и, наконец, щека к щеке, закружились в вальсе, который привел их прямо к дому Сьюзен.

– Как это мы здесь очутились? – спросила она, нащупывая в сумочке ключ. – Машина у подъезда, но что-то я не помню, чтобы мы в нее садились.

– Ну, ну, не может быть, что вы так пьяны, – сказал он, сам чувствуя легкое головокружение от выпитого. – Мы пили несколько часов назад, а потом еще и ужинали.

– Ну что ж, – сказала она, обнимая его, – выходит, я пьяна от тебя.

Утром они проснулись с чувством неловкости, и в ближайшую неделю специально сводили все общение исключительно к деловым разговорам. Как ни старался Кирк, ему не удалось избежать сравнения Сьюзен с Бонни.

Говорят, деньги и секс – две главные движущие силы любого брака. С деньгами у Арнольда никогда не было проблем: Кирк зарабатывал более чем достаточно, Бонни была непритязательна. С сексом дело обстояло сложнее. Уже, вскоре после женитьбы у них наступил разлад в этих отношениях. Пока дети были маленькими, Бонни проявляла гораздо большую активность, чем Кирк, который всегда был слишком поглощен своим делом.

– Мы теперь почти не занимаемся любовью, – сказала Бонни через несколько месяцев после того, как она отвернулась от Кирка в постели. Джеффу было четыре, Люси – три. Бонни подумывала о третьем ребенке. – Уже несколько месяцев, как мы не были близки.

– Неужели так долго? – с удивлением спросил Кирк. Сам он таких подсчетов не вел.

– Да, – печально подтвердила Бонни. Кирк вечно был уставший, не проявлял к ней никакого интереса, и Бонни было очень неловко заговаривать на эту тему. Она, собственно, вообще не знала, о чем тут говорить. – Несколько месяцев.

В ту ночь они любили друг друга; но отныне в течение долгого времени инициативу проявляла Бонни. Со временем, когда дети выросли, а Кирк добился успеха, он стал активнее в этом плане.

– Бонни, – как-то сказал он, – давай куда-нибудь уедем на выходные. Вдвоем. С детьми посидит мама.

– Боюсь, ничего не выйдет. Во всяком случае, в эти выходные. У Люси в субботу благотворительный базар, а у Джеффа матч по бейсболу. Мы не можем оставить их.

В конце концов, секс отошел на второй план; оба жалели об этом и не знали, как вернуть ту страсть, сжигавшую их, когда они только поженились. Никто из них не признавал за собой вины. Бонни считала, что Кирк занят только своим бизнесом. Кирку казалось, что Бонни всю свою любовь отдает детям. Они видели семьи, где все время ссорились из-за денег, родственников и детей. Были пары, которые слишком много пили и выставляли напоказ свои романы. На этом фоне Кирку и Бонни собственная жизнь казалась благополучной, и они только обещали друг другу, что надо немного потерпеть, и все войдет в свою колею.

– Я только о тебе и думаю, – признался как-то Кирк, когда они со Сьюзен остались вдвоем в конторе после работы. – Стараюсь забыть, и не получается.

– Но ведь ты женат, – грустно сказала Сьюзен. Она тоже все время думала о Кирке, вспоминая ту единственную ночь. – Я не хочу, чтобы у меня был роман с женатым мужчиной. Потом бывает слишком больно расставаться.

– Так ты не хочешь, чтобы мы виделись? – спросил Кирк.

– Нет, – запнувшись, ответила Сьюзен.

И все же они не смогли избежать друг друга. Роман принес им радости и печали любовной связи – страсть, возбуждение, ощущение вины, ложь; чувство предательства перемежалось с чувством предназначенности друг другу.

Никто из них не знал, что будет впереди и даже чего хотелось бы впереди. У Кирка была все еще любимая им жена; Сьюзен уже прошла через развод, и было слишком горько думать о возможности нового развода, особенно помня о детях Кирка. Она не могла представить себя в роли разрушительницы домашнего очага. В конце концов, когда известность Кирка вышла за пределы Среднего Запада, судьба сама распорядилась их будущим.

У дочери главного бухгалтера «Морлок Репродакшн» был приятель, который работал в редакции «Чикаго Сан тайме».

– Этот Кирк Арнольд мог бы стать героем интересного очерка для экономической полосы «Кудесник бизнеса», – сказал как-то этот молодой человек, сидя за обедом в гостях у своей подружки. Он уже представлял этот заголовок на полосе. – Надо бы позвонить ему, договориться об интервью.

Первая статья о Кирке Арнольде появилась в 1968 году. За ней последовал звонок из журнала «Бизнесуик», и на следующий год появилась новая публикация.

Через неделю Кирку позвонил Джошуа Хайнз из Нью-Йорка.

– Говорят, вы кудесник? Так вот, должен вам сказать, что наша фирма очень нуждается в чудесах.

Кирк с интересом выслушал рассказ Джошуа Хайнза. Впоследствии, отвечая на вопросы журналиста, он скажет, перефразируя Толстого: «Каждая несчастливая компания несчастлива по-своему». Его работа, считал Кирк, заключалась в том, чтобы найти ошибку в управлении и исправить ее. И в этом он достиг непревзойденного мастерства.

– Нью-Йорк? – переспросила Сьюзен, когда Кирк рассказал ей о разговоре с Хайнзом.

– Это потрясающее предложение, – грустно кивнул он.

– Думаю, ты должен его принять, – сказала Сьюзен, и слезы невольно выступили у нее на глазах.

– Чтобы мы были подальше друг от друга? – Он не думал, что ему будет так больно с ней расставаться.

Сьюзен не выдержала и расплакалась.

– Я не могу, не могу больше, – рыдала она.

– Не можешь – чего? – спросил он, бережно обнимая ее.

– Не могу быть мученицей, – никак не могла успокоиться Сьюзен.

Кирк вынужден был признать ее правоту. Пока Бонни не знала, что у него роман, но вечно это в секрете не удержишь. Будет и впрямь лучше, если он уедет подальше. Он знал, что ведет себя как трус, и все же надо было на что-то решаться, пока дело не зашло слишком далеко. Оставался единственный выход – уехать из Гренд-Рэпидса и прекратить все отношения.

– Нью-Йорк? – изумилась Бонни после того, как Кирк сказал ей о сделанном ему предложении. – Но я не хочу жить в Нью-Йорке.

Нью-Йорк она считала сверкающим городом порока и зла. Ее представления были основаны на тех отчетах ФБР, согласно которым Нью-Йорк занимал первое место в стране по количеству преступлений; она видела газетные заголовки, кричащие о нью-йоркских трущобах, забастовках водителей такси, о стрельбе, которую открыто затевали различные мафиозные группы; она слышала рассказы о кризисе, охватившем систему школьного образования, кризисе настолько глубоком, что многие семьи из-за этого переезжали в пригород. Она представляла себе толпы наркоманов, роющихся в мусоре.

– Там же нельзя жить, – резко повторила она. – Что это за жизнь?

– Замечательная жизнь, – сказал Кирк, у которого Нью-Йорк ассоциировался с Пятой авеню, где витрины магазина «Тиффани» гляделись в витрины «Вайн Клифа» и «Арпелса», с яркими огнями Бродвея, по которому течет разряженная толпа, со сдержанной роскошью ресторана «Четыре времени года» и Саттон-Плейс. – Там театры и рестораны, кино и балет. Там универмаги, музеи, галереи. Там торгуют ста пятьюдесятью сортами сыра и сотней марок вина. Там все и всегда к твоим услугам.

– Я не хочу там жить. И я не хочу тащить туда детей, – упрямо повторила Бонни. – Это большой, грязный и опасный город.

– Но, Бонни, – начал Кирк, не понимая, что девушка, работавшая в детройтском наркологическом диспансере, действительно может испытывать страх перед Нью-Йорком. – Нью-Йорк – это город, где живут люди, имеющие большое влияние. Ведь ради этого я и работал. Это не мне нужно – всем нам.

Она посмотрела на него и вспомнила, что говорила ей мать. Они с Кирком – из разных миров и им трудно понять друг друга. Утром она собиралась сказать Кирку, что никуда не поедет, но в два часа ночи раздался звонок, после которого Бонни вынуждена была изменить свое решение.

– Скотт, – послышался в трубке голос доктора Бэзилина.

– Что Скотт? – спросил, с трудом просыпаясь, Кирк.

– Он умер, – сказал доктор. – Покончил жизнь самоубийством.

Повисло страшное молчание.

– Мне очень жаль, Кирк, право, очень жаль, – закончил доктор.

– Скотт, – коротко бросил Кирк, вешая трубку. – Он мертв. Выстрелил в себя из папиного пистолета.

Дальше он говорить не мог: разразился долгим, беззвучным плачем, который то и дело заставлял его судорожно хватать воздух. Бонни обняла его.

– Бедняга Скотт, бедный Кирк, – шептала Бонни, прижимая к себе мужа. Она гладила его по волосам и спине, искала и не находила слов, которые могли бы утешить его.

Они поехали в Нью-Йорк, вынужденные расстаться каждый со своей мечтой. Кирк отказывался от мечты иметь дом на Пятой авеню – они поселились в симпатичном доме в Армонке, а Бонни пришлось оставить мечту продолжить обучение – она осталась с мужем, которому была нужна.

В тот день, когда Кирк с семьей уезжали в Нью-Йорк, Элисса отдала ему пистолет, из которого застрелились отец и брат.

– Я подумала, может, ты хочешь, чтобы он был у тебя, – сказала она, протягивая ему оружие.

Кирк едва не лишился дара речи. Вот уж чего он хотел меньше всего. Он не знал, что сказать, и, в конце концов, засунул пистолет в чемодан с учебниками и университетским дипломом, пока много лет спустя Кэрлис не обнаружила его.