Когда Джейд Маллен было двенадцать, они вместе с лучшей подругой Хейди Дил поклялись, что никогда не выйдут замуж. Джейд хотела, когда вырастет, стать редактором «Вога»; Хейди мечтала, став взрослой, заработать миллион долларов. Хейди было три года, когда ее родители развелись: отца своего с тех пор она не видела, только ежегодно на день рождения получала от него чек на десять долларов. Родители Джейд развелись, когда ей было девять лет. Отец ушел от матери к ее подруге и постарался сделать так, чтобы все в Оборне, включая и Джейд, узнали об этом. Он то и дело забывал про алименты, и мать затаскала его по судам. Иногда Джейд встречалась с адвокатом матери чаще, чем с отцом. Бывало и так, что она чаще видела любовниц отца, чем его самого. У Арнольда Маллена всегда были добрые намерения, но он почти никогда не осуществлял их. Он обещал сводить Джейд на каток – и забывал об этом. Он обещал прийти на ее музыкальные репетиции – и появлялся, когда занятия уже заканчивались. Он обещал купить ей на Рождество красивый браслет – и ограничивался домашними тапочками. Он то и дело подводил – и приучил ее к тому, что обещания для того, чтобы нарушать их.

Джейд росла, всегда оставаясь посредине: между старшей сестрой и младшим братом, которые постоянно ссорились и искали в Джейд посредника. Между отцом и матерью, которые как только ни исхитрялись, чтобы сделать друг другу больно, и использовали Джейд в качестве посыльного; между отцом и его любовницами, которые вечно жаловались на его измены.

Разрываясь между любовью и деньгами, Арнольд Маллен никак не мог найти середины.

– Скажи своему отцу, что, если он не выпишет сегодня чек, я снова вызову его в суд, – говорила дочери Дороти Маллен, посылая ее к Арнольду, который жил от них в восьми кварталах, за очередным взносом.

– Скажи своей матери, что, если бы она была такой же симпатичной, как Сэнди, я бы никогда ее не оставил, – говорил Арнольд Маллен, выписывая чек на сумму, как правило, меньшую, чем он был должен, и поглядывая в сторону спальни, где его терпеливо дожидалась симпатичная Сэнди, или сексапильная Аннет, или очаровательная Кэрол.

Арнольд Маллен устраивал парад любовниц и следил за тем, чтобы Джейд – а через нее и мать – знали обо всех. Дороти Маллен так и не простила Арнольду предательства и учила Джейд не доверять мужчинам.

– Все они одинаковые, – повторяла она. – Им нельзя верить. Ни одному их слову.

Джейд видела, что стоило матери заговорить об отце, как на глазах у нее выступали слезы – слезы боли и возмущения; а в глазах отца, стоило ему заговорить о других женщинах и о том, насколько они лучше матери, она читала желание наказать ее как можно сильнее. Брак, каким он виделся Джейд в детстве, означал несчастье. Так что клятву свою они с Хейди давали всерьез. Хейди нарушила ее, когда ей было восемнадцать, а за две недели до окончания школы выяснилось, что она беременна.

Джейд вышла замуж в двадцать лет, и тому были две причины. Первая заключалась в том, что она очень хотела детей. Вторая – она встретила Барри Хартли.

Джейд обожала младенцев; ей нравилось держать их на руках, играть с ними, пеленать, катать в коляске. В Оборне она считалась самой надежной нянькой. В материнстве Джейд видела возможность переписать свое собственное несчастное детство. Все, чего лишена была она сама, Джейд хотела дать своим детям. Что ей никак не удавалось соединить, так это желание иметь детей и нежелание выходить замуж.

– Но ведь можно иметь детей и без мужа, – заметила Хейди, которая уже в двенадцать любила всяческие непристойности.

– Ни за что! – ужаснулась Джейд. – Мать воспитывала нас без отца, и такой жизни врагу не пожелаешь. Нет уж, своих детей я от этого избавлю.

Хейди, при всех своих революционных воззрениях, вышла замуж, едва окончив школу. К двадцати годам у нее было уже двое детей. Хейди обожала мужа, муж обожал ее, и оба безумно любили детей. Глядя на Хейди, «тетя Джейд» еще сильнее мечтала о материнстве.

Дилемма решилась сама собой, когда появился Барри Хартли.

Барри был в одной группе с Джейд, когда она училась в Корнельском университете; шестьдесят восемь студентов этой группы были, пожалуй, последними – пока вновь не наступили перемены, – кто интересовался больше роком, чем революцией. Джейд занималась историей искусств. Она хотела стать модельером, как ее кумир Антонио. Барри изучал экономику. Он ждал того дня, когда войдет в дело, которым владели два поколения его семьи.

Барри был рослым парнем со спортивной выправкой. На лыжах он всегда выбирал самые крутые спуски. В теннисе постоянно шел к сетке, а подача у него была такая мощная, что партнеры дали ему прозвище «Эйс». Он плавал кролем и брассом, а в эстафете на восемьсот метров его всегда ставили на заключительный этап. У Барри были голубые глаза, светлые волосы, ровные черты лица и не сходящий круглый год загар. Все, включая Джейд, находили его неотразимым. Большинство однокашников находило даже, что он слишком сентиментален, а некоторым он казался слабым. Ну а Джейд нравилось то, что Барри симпатичен, добр, верен – прямая противоположность ее отцу, – чудесный любовник, который будет замечательным отцом. Впрочем, когда Джейд познакомилась с Барри, она была звездой в группе и о замужестве думала меньше всего.

– Я женюсь на тебе, – это были первые слова Барри, сказанные им сразу, как только они познакомились. Встреча произошла, когда они учились на втором курсе университета, на вечеринке, устроенной после футбольного матча. Корнель победил команду Колумбийского университета, и хотя это был матч второй лиги и ни одна из команд не претендовала на Кубок Хайсмена, все были в приподнятом настроении, праздную победу. В мужском клубе на Кэйога-авеню было шумно и весело. Из бочек лилось пиво, в воздухе висел дым от сигарет, юные женщины и мужчины, впервые оказавшись вдали от дома и родительских глаз, наслаждались обретенной свободой. На девушках были шотландки, заколотые спереди булавками, и кашемировые кофточки, а на юношах – рубашки цвета хаки и шорты. На проигрывателе крутилась пластинка с записями «Битлз».

– С чего бы это? – поддразнила она, убедившись, что он заметил у нее на кофточке клубный значок, который ей дал приятель, – иначе девушка сюда попасть не могла.

Джейд уже не в первый раз приходилось выслушивать подобные предложения. Она была девушкой остроумной, добродушной и компанейской. На первом курсе был конкурс популярности, и Джейд выиграла его. Оказавшись вдали от дома, вдали от дрязг между сестрой и братом, матерью и отцом, отцом и его любовницами, Джейд буквально расцвела. Она уже складывала про запас наброски модной одежды и с нетерпением ожидала момента, когда пойдет на штурм нью-йоркского мира моды.

– В таких вещах я не ошибаюсь, – серьезно ответил он.

Барри перевелся в Корнель год назад из Мичиганского университета: год назад его отец решил, что для дальнейшей деловой карьеры больше подходит образование, полученное на Востоке.

– Едва ты вошла, я сразу же понял: это моя девушка.

– Вынуждена тебя разочаровать, – сказала Джейд, ослепительно улыбаясь. – Я не собираюсь выходить замуж. Никогда.

– Ну, замуж выходят все, – его голубые глаза по-прежнему сохраняли серьезность.

Она покачала головой.

– Кроме меня. Мой отец ушел от матери к секретарше. Мама так и не пережила этого. Она все еще только о нем и говорит. Мне кажется, если он захочет вернуться – чего, разумеется, не произойдет, – она примет его. Никогда не допущу, чтобы со мной обращались так же, как с матерью. Вот почему, – заключила она свою тираду, как заправский ритор, – я никогда не выйду замуж.

– Ладно, я заставлю тебя переменить решение, – сказал Барри. В этот вечер он ни на шаг не отходил от Джейд, даже когда ее приглашали на танец. – Я всегда добиваюсь своего – тем и известен.

– Желаю удачи! – сказала Джейд, совершенно не принимая его слова всерьез.

После вечеринки Барри проводил Джейд до общежития. У двери он заколебался, стоит ли целовать ее, и, решив, что лучше не надо, был изумлен, когда она сама его поцеловала.

– Ага! Не ты ли говорила сегодня, что никогда не выйдешь замуж? – торжествующе закричал он.

– Я и не собираюсь, – ответила она. – Какое отношение имеют поцелуи к женитьбе?

С этого дня Барри стал везде следовать за Джейд. Он провожал ее на занятия и с занятий, ждал, когда она возвращалась со свиданий с другими. Он приглашал ее на обеды и ужины, а днем они вместе пили кофе. Он сдавал за нее книги в библиотеку, помогал готовить домашние задания, одалживал ей лыжи и даже свой «фольксваген».

Он не оставлял ее в покое и во время летних каникул. Барри поехал домой на Средний Запад, Джейд отправилась к себе в Оборн. Все лето он бомбардировал ее письмами и телефонными звонками, а в сентябре, когда в университете возобновились занятия, пригласил ее в Хаммонд-таун, центр виноделия штата Нью-Йорк. Была чудесная осенняя пора. Листья только-только начали желтеть, над озерами сверкало солнце, поливая яркими лучами откосы холмов, покрытые виноградом. Весь день, переходя из одного места в другое, они пробовали вино и, в конце концов, изрядно захмелев, поставили машину на стоянку и тут же набросились на гамбургеры и хрустящий картофель.

– Ты не такая, как все, – сказал он, когда весь хмель у них прошел. – Обычно девушки либо слишком глупы, либо слишком серьезны. Одним лишь бы время приятно провести, другие ждут предложения после первого же свидания. А ты… как бы это сказать… более зрелая, что ли.

– Мать всегда говорила, что я выгляжу и веду себя старше своих лет, – сказала Джейд. К такому комплименту она привыкла. Впрочем, в нем заключалась некоторая двусмысленность – отчасти похвала, а отчасти напоминание о том, что, в отличие от других детей, Джейд никогда не была достаточно свободной, чтобы быть ребенком.

– Вот это мне и нравится в тебе, – сказал Барри. У него были мужественные черты лица, властная улыбка, и вообще он был полностью уверен в себе. Чем ближе Джейд узнавала его, тем больше убеждалась, что мужчины могут быть разными и что есть мужчины, на которых женщина может положиться. Барри Хартли был именно таким мужчиной.

Когда они в тот вечер вернулись из Хаммонд-тауна домой, он, целуя ее на прощание, спросил:

– Ведь ты моя девушка, верно?

– А что мне еще остается? – спросила Джейд. К этому времени она уже не так разрывалась между своей клятвой никогда не выходить замуж и неутолимым желанием иметь детей. И это была заслуга Барри. Сопротивляться ему было невозможно – Барри ясно дал это понять. Многие ее поклонники дарили ей цветы – Барри дарил огромные букеты. Кто-то назначал ей свидание на субботу вечером – Барри – на субботу, а также на воскресенье, понедельник, вторник, среду, четверг, пятницу и снова субботу. Многие интересовались ею – Барри был очарован, кто-то ухаживал – Барри преследовал ее двадцать четыре часа в сутки. Некоторые говорили, что любят, – Барри заставлял ее чувствовать, что любит. Он готов был ради нее на все.

– Я люблю тебя, – повторял Барри в сотый раз почти через год, как они познакомились.

– Я люблю тебя, – отвечала она, чувствуя себя с ним надежно и уверенно, зная, что он никогда не поступит с ней так, как отец поступил с матерью. Других девушек Барри просто не замечал. Для него существовала только она, Джейд, он делал все, чтобы она это почувствовала.

На втором курсе у них были встречи, на третьем – они все свободное время проводили вместе, на четвертом – объявили о помолвке, а за два дня до окончания занятий поехали в мэрию близлежащего Оборна, где Джейд родилась и выросла, и поженились. После венчания жених и невеста отправились на обед к родителям Барри. Вместе с ними была и мать Джейд – Дороти Маллен. Херб Хартли, грубоватый, могучего телосложения мужчина, немного выпив, подсел к Джейд и обнял ее.

– Когда у меня будет внук? – спросил он, слегка потрепав ее по плечу.

Джейд вспыхнула.

– Ну же, Херб, – укоризненно сказала Дорис Хартли, краснея, хоть она и привыкла к манере мужа так выражаться. Взглянув на Джейд, она ласково и серьезно заметила:

– Можешь не отвечать, если не хочется.

Все еще пунцовая от смущения, Джейд застенчиво посмотрела на Барри:

– Да как только получится, – Джейд хотелось угодить свекру. И какая славная эта Дорис Хартли. И семья у них, должно быть, замечательная. Джейд восприняла это как доброе предзнаменование. Яблоко от яблони недалеко падает, говорила она себе.

Дороти Маллен плакала, повторяя, что это от счастья.

Отец Джейд так и не появился на свадебном обеде, а ведь она его приглашала, и он поклялся, что придет. Джейд была очень расстроена. Не говорил ли он, что ни в коем случае не пропустит свадьбы своей любимицы. И хотя она знала, что верить ему нельзя, все равно ждала, потому что хотела, чтобы в такой день и отец и мать были с ней. В туалете Джейд разрыдалась, и мать утешала ее.

– Может быть, это и к лучшему, – говорила Дороти, зная, что стоит ей оказаться рядом с Арнольдом, как непременно начнется скандал. – Мы бы наверняка повздорили и испортили тебе свадьбу.

Да она и так испорчена, грустно подумала Джейд. Она была признательна матери за утешение и старалась вызвать в себе ненависть к отцу, но безуспешно. Как бы он ни поступал по отношению к ней, она никогда от него не отвернется.

Тем же летом они перебрались в Нью-Йорк. Для Джейд это было подобно путешествию в рай; для Барри – пересадка по пути назад, в Форт Уэйн. Барри поступил в Колумбийский университет, на управленческое отделение, и хотя семья была богата, Херб Хартли предпочитал не портить сына и высылал ему весьма скромные суммы денег. Хербу Хартли нужен был не плейбой, а настоящий преемник дела. Джейд надо было работать, чтобы содержать семью. Она мечтала о месте художественного редактора в «Воге». Анкеты и эскизы были оставлены и в «Воге», и в других журналах моды Нью-Йорка? Никто, однако, не откликнулся, за исключением заведующего художественным отделом журнала «Стайл». Он посоветовал ей записаться на курсы, которые сам вел в колледже Парсонс. А потом, может быть, ее возьмут и в штат.

Однако работа – и зарплата – так или иначе были нужны, и единственное, чего Джейд хотела, чтобы она хоть как-то была связана с миром моды. В конце концов, она получила место у Савенна, в большом магазине спортивной одежды на Сорок второй улице. В обеденные часы она бегала по городу, стараясь продать свои эскизы. Ей хотелось устроить себе сеть заказов, это был идеальный вариант в случае рождения ребенка.

Чтобы сводить концы с концами, Барри нанялся на почасовую работу в галерее «Холмарк» на углу Пятой и Пятьдесят шестой.

В результате всего этого им хватило денег, чтобы снять квартиру на Морнинг-Сайд Хайтс. Квартира выходила окнами на кирпичную стену и на угол блошиного рынка. Джейд купила стулья с видом Элизабет Тейлор, покупающей бриллианты.

– Наша первая хижина, – засмеялась она. На ночь им приходилось отодвигать обеденный стол, чтобы откинуть складывающуюся кровать.

– Дай срок, и все переменится, – говорил Барри, ненавидевший и квартиру, и город. – Обещаю. Ты моя жена. Ты заслуживаешь всего самого лучшего.

– У меня уже есть все самое лучшее, – говорила она, наслаждаясь самим воздухом Нью-Йорка и совершенно не желая обращать внимания на временные неудобства. – У меня есть ты.

Барри был как раз таким мужем, какого хотела иметь Джейд – точная противоположность ее ветреному отцу. Для Барри она была всем, и он постоянно давал ей это почувствовать. Ему нравилось помогать ей на кухне. Она мыла посуду, он вытирал, рассказывая между делом, как прошел день. Каждый месяц, двадцать первого числа – в день их свадьбы, он приносил подарок: торт с надписью «Я люблю тебя», огромный букет цветов, флакон туалетной воды; он дарил кучу книг в мягкой обложке, которые, он знал, ей понравятся; роскошные заграничные журналы мод, вроде «Куин» или «Донны». При любой возможности он заезжал за ней в «Савенн», чтобы подбросить до дому.

– Но мы же муж и жена, – говорил он в ответ на ее слова, что она вполне может добраться на метро. – Мы должны быть всегда вместе.

Он окружил Джейд таким вниманием, говорил ей такие слова, что она чувствовала себя бесконечно любимой.

Девушки на работе смеялись: «Ты поймешь, что медовый месяц кончился, когда он разрешит тебе ездить домой на метро».

Но медовый месяц не кончался. Пока они не уехали из Нью-Йорка, Барри заезжал за ней на работу почти каждый день. Маленький «фольксваген», припаркованный у служебного входа на Сорок второй улице, стал символом вечной любви и счастья в браке.

Как-то в полдень, в самый разгар рождественских распродаж, Джейд вызвала к себе в кабинет ее начальница Эффи Гордон.

– Тебе известно, что на твоем этаже ты продала товара больше всех? – Начиная с головы, увенчанной шапкой мышиного цвета волос, до самых ног, обутых в крепкие, предназначенные для долгой ходьбы, кроссовки, Эффи Гордон представляла собой живое воплощение энергии трудолюбия. При этом у нее были самые добрые на свете карие глаза и милая улыбка, от которой на подбородке появлялась ямочка.

– Нет, – покачала головой Джейд. – Я никогда не веду таких подсчетов.

Джейд все еще мечтала, что ее рисунки появятся на обложках «Вога» и на страницах «Нью-Йорк таймс», в рекламных объявлениях, в больших магазинах мануфактуры. В свободное время она, набив портфель образцами своего творчества, моталась по городу, переходя из кабинета в кабинет: от художественных редакторов модных журналов – в агентства, специализирующиеся на рекламе одежды, из художественных отделов больших мануфактурных магазинов – к дизайнерам на Седьмой авеню.

Словом, толкалась ко всем, кто мог заинтересоваться эскизами модной одежды. Пока она получила лишь два заказа и заработала восемьдесят долларов. Она знала, конечно, что пробиться на этот рынок будет трудно; но что так трудно, даже вообразить не могла.

– Ну, так за тебя подсчитали, – продолжала Эффи. – Торгуешь ты бойко и тем самым поднимаешь мне настроение. Ценю. – Эффи сунула кипятильник в стакан воды. – Ты не думала о том, чтобы заняться розничной продажей? Я имею в виду профессионально заняться.

Джейд снова покачала головой. Познакомившись с Барри, она оставила мысли о карьере. Два-три интересных заказа, чтобы заработать лишнюю сотню, – вот и все, что она могла сделать.

– Я почему спросила? – Эффи высыпала в стакан пакетик кофе без кофеина. – Дело в том, что в январе открываются подготовительные курсы по менеджменту. Если хочешь, я могла бы тебя порекомендовать.

– Как ты думаешь, стоит? – спросила она Барри в тот же вечер.

Работать в «Савенне» было интересно, и предложение Эффи выглядело соблазнительно, хоть и не вполне согласовывалось с представлениями о собственном будущем, которые сложились у Джейд после замужества. Барри всегда твердил, что у нее артистическая натура, и она видела себя через призму голубой мечты. Дом у них будет небольшой, уютный, старинный, построенный в викторианском стиле. Она будет рисовать свои эскизы на мольберте, установленном в углу просторной кухни, где пахнет корицей и свежевыпеченным яблочным пирогом. Содержать семью будет Барри, а она станет немного подрабатывать рисунками, чтобы можно было покупать изящные платья и не слишком дорогие американские старинные вещи. А главное, конечно, – здесь будут расти дети: вот они начинают ходить, вот они уже выбегают через застекленную дверь на большую тенистую лужайку. В общем, мысль об управленческой работе не приходила ей в голову, и в то же время было в ней нечто привлекательное – ведь на дворе стояла зима 1969 года, когда все только и говорили о женщинах, их правах, талантах, возможностях. Разумеется, Джейд не причисляла себя к безумным либертенкам, сжигающим на публике лифчики, но и кухней замыкаться не хотела. Искусство – вот третий путь. Ты ни то и не другое, ты – художник.

– Неплохая идея, – сказал Барри, гордый тем, что Эффи выбрала его жену. – Тебе будет светить хорошая работа, но кто сказал, что это на всю жизнь? Будешь работать, пока не появится малыш, а потом уйдешь.

В ту ночь, как, впрочем, и каждую ночь, они любили друг друга. Барри, казалось, не мог ею насытиться, а она им. Менеджмент – не менеджмент, поставки – не поставки, а она обожала своего мужа, мечтала о ребенке и ждала настоящего начала жизни.

По окончании управленческих курсов Джейд направили в отдел «Моды будущего», где ей предстояло работать под началом Мэри Лу Тайлер.

– Мэри Лу! – говорили другие выпускники, закатывая глаза. – Бедняга Джейд.

– Никто еще не удерживался рядом с Мэри Лу Тайлер больше двух недель, – предупредила Эффи. – Она поедом ест своих помощников.

– Да наплюй ты. Не век же тебе там работать, и жить нам здесь тоже не век, – говорил ей Барри за обедом, выслушав рассказ о страшной Мэри Лу Тайлер. Они заказали цыплят, рис и салат. – Дай срок, вернемся домой, появятся деньги. Будем есть бифштекс и ростбиф, и тебе не придется работать.

– Хоть бы поскорее, – вздохнула Джейд, поглощая трехсотого, наверное, с приезда сюда, цыпленка. – Мы едим столько цыплят, что у меня, пожалуй, скоро вырастут крылья и клюв.

– Упаси Бог, – сказал он. – Как же я тебя буду тогда целовать?

Ночью, когда они любили друг друга, Джейд думала: отчего она до сих пор не беременна, ведь с Барри они были женаты уже больше года?