Глава 6
— Они следовали за мной всю дорогу домой, — я даже не пыталась сдерживать крик.
Бен обнял меня за плечи, пытаясь утешить, но губы его побелели, как случалось с ним в детском саду, когда он подхватывал желудочную инфекцию и его рвало.
— Два парня в сером автомобиле.
Бедный ребенок: матери всегда полагается быть ласковой, воплощать нежность всего человечества, а не такой, как я, дрожащей и пронзительно кричащей.
И тут, как странствующий актер, на сцене появился Алекс. Если забыть о волосах до плеч, трехдневной щетине, рваных, облезлых джинсах, грязных потрескавшихся ботинках, то своими черными полузакрытыми глазами и глубокими морщинами вокруг рта Алекс был так похож на Ричи, что я на секунду отвернулась. Когда я взглянула на него вновь, я увидела своего ребенка с растрепанными волосами рок-звезды, прикрывавшими его торчавшие уши. Он осторожно положил свою гитару на столик в библиотеке, затем бросил рюкзак и кожаный пиджак на пол. Я обняла его.
— Все, как страшный сон, Алекс.
— Я знаю, ма.
Мне показалось, что он хочет обнять меня крепче, но в комнате находился его старший брат, и он только шлепнул меня, как маленького ребенка.
Алекс и Бен похлопали друг друга по спинам и быстро поцеловались.
Привет, Алекс.
Здорово, Бен.
Ты можешь себе это представить?
Нет, — ответил Алекс. — Не могу.
— В последний раз, когда я говорил с ним, — сказал Бен, — разговор был очень короткий — я просто попросил у него денег. На новый телевизор. Хотя мне было не особенно нужно. У кого, черт возьми, сейчас еcть время смотреть телевизор?
Рот Алекса с правой стороны скривился полуулыбкой, точно, как у Ричи.
— Когда я разговаривал с ним в последний раз — я пожелал ему смерти.
Бен обнял Алекса и прижал его к себе. Я не могла поверить, насколько разные у меня сыновья. Большой и маленький. Светлый и темный. Мускулистый и хрупкий. Открытый и замкнутый. Они могли бы принадлежать разным народам.
Пока Алекс расслаблялся в объятиях Бена, я бросила «Подозрительной» взгляд, намекавший, что это сугубо личная семейная ситуация. Она захлопала ресницами. Тогда я сказала:
— Если не возражаете, мне бы хотелось побыть со своими сыновьями наедине.
Кажется, она поняла. Пробормотав, что ей надо позвонить пациенту с сыпью на руках, она вышла.
Я взяла детей за руки. Рука Бена, большая и сильная, кожа шершавая от частого мытья в больнице. Рука Алекса меньше, изящная. Мозолистые от игры на гитаре пальцы, как у всех музыкантов тяжелого рока. Я быстро осмотрела его. На нем была поношенная майка, на груди из двух дыр торчали волосы.
Алекс, — сказала я.
Да-а.
Несмотря ни на что, я бы просила тебя надеть на похороны галстук и пиджак.
Несмотря ни на что? А что еще может произойти?
У мамы есть небольшая проблема.
У мамы — большая проблема, — перебила я. Я рассказала о моем свидании с Гевински в полицейском участке. Алекс опустил голову, изучая свои ботинки. Бен, обхватив голову руками, сел на кушетку. Когда я увидела, что плечи его дрожат, я поняла, что он рыдает. Я села рядом; обняла его и погладила его мягкие волосы.
Успокойся, Бенджи.
О, мама! Что ты собираешься делать? — спросил он.
Я посмотрела на Алекса. Он подошел и сел с другой стороны.
— Я не знаю, что делать.
Мы молча сидели несколько минут.
Не могу поверить в то, что произошло, — сказала я им. — Я должна поговорить с адвокатом. Стефани обещала помочь.
Как они могут арестовать тебя? — настаивал Алекс. — Это глупейшая, черт возьми, ситуация, о которой я когда-либо слышал.
Глаза его блестели. Вероятно, он сдерживал слезы. А может, был зол на что-то. Понять его было трудно. В нем было не только физическое сходство с Ричи — Алекс многим походил на отца. Алекс был душевно тоньше, и если он не чувствовал к вам доверия, вы никогда не смогли бы подобрать к нему ключик. Ричи был единственным, кто хорошо понимал его; называя хитрым маленьким чудовищем. И отец, и сын были прирожденными спортсменами, соблазнителями, людьми, не слишком мучимыми угрызениями совести. Ричи никогда не понимал, как сильно Алекс любил его. И на этом, как считала я, сходство заканчивалось. Самым сильным чувством Ричи была страстность. Алекс же обладал нежным любящим сердцем.
Конечно, Бен тоже любил отца. И пока его спортивные успехи и учеба не доставляли Ричи хлопот, он был достаточно милым мальчиком, чтобы привлечь внимание отца.
— Алекс, относительно того последнего разговора с папой… — спросила я. — Когда это было?
— Когда он обозлился на мою выходку с карточкой Американ Экспресс. Месяца два назад.
Он не писал тебе?
Только раз. И должен заметить, там говорилось, что, если я не покончу со всем этим дерьмом…
Ты не должен говорить так.
Ма, ты же знаешь это слово.
Конечно, знаю. Но ты не должен употреблять его при мне.
Хорошо, мама. В письме говорилось, что, если я не исправлюсь, он не только перестанет поддерживать меня материально, но лишит меня наследства. — Помолчав, он поинтересовался — Он сделал это?
Нет. Теперь послушайте, вы оба. Я не хочу расстраивать вас еще больше, но вы должны знать все.
Мальчики кивнули.
— Надеюсь, мне не надо убеждать вас в том, что я не убивала вашего отца?
Не говори глупостей, — сказал Бен. Алекс накрутил на палец прядь своих волос.
Ты не понимаешь, ма!
Чего я не понимаю!
— Того, что раз Гевински считает тебя убийцей отца, он не будет тратить время на поиски настоящего.
— Я понимаю это.
— Боже! — воскликнул Алекс, — тогда дело будет закрыто навсегда.
Я отправила мальчиков наверх позвонить сестре Ричи Кэрол по поводу похорон, Я сидела так тихо, что чувствовала, как кровь пульсирует по всему моему телу. Я услышала, как дедушкины часы пробили четверть.
Около семи часов Касс, Стефани и Маделейн принесли ужин. Приготовление его Стефани, естественно, взяла на себя. Касс помогала накрыть на стол, Маделейн раскладывала салфетки. Она свернула одну цилиндром и поставила ее на стол. Салфетка согнулась и упала.
Как мужской член, — воскликнула Маделейн.
— Очень остроумно, — заметила Касс. Несколько лет назад она познакомилась с Маделейн в библиотечном комитете. Она почта не знала ее— знала только, что та заядлая читательница. И когда Маделейн спросила, не хочет ли она присоединиться к нам троим для прогулок, Касс согласилась: почему нет? — хорошая, компания. Маделейн тщательно подбирала для нас книжное обозрение, звонила, предупреждая, что кто-то из наших любимых писателей будет давать интервью по кабельному телевидению. Иногда, когда мы проходили какое-нибудь красивое место, она вдруг замирала, пораженная красотой природы. Мы продолжали путь, и она цитировала: «Нет фрегата лучше книги…». После развода, два года назад, она стала цитировать только свою собственную поэзию.
— «Моя свадьба», — внезапно произнесла она.
Это твоя новая поэма? — спросила я, с трудом пытаясь скрыть страх и неприятный тембр своего голоса.
Да. Но это не только о моей свадьбе.
Просматривается определенная закономерность, — сказала Касс утомленно.
Да! — Маделейн взглянула на меня и прикусила губу. — Извини, может, сейчас неподходящий момент для этого.
Нет, — сказала я. — Продолжай.
Она была похожа на большой черный мешок, в черных брюках, черном свитере и кожаной жилетке. Никто из вас никогда не осмеливался остановить ее.
Маделейн никогда не была объектом шуток, сама никогда не шутила, но была довольно мягкой. От нее ушел муж, но не к другой женщине, а к другим, ко многим женщинам. После этого она стала мрачной. Не знаю, был ли этот уход более болезненным для нее, чем для меня уход Ричи. Майрон Майкл Берковиц переехал в одноэтажный особняк и предметом его гордости был домашний бассейн с душем. Работа Маделейн по составлению кроссвордов и головоломок никогда не была рассчитана на полный рабочий день, поэтому она бросила ее совсем и стала жить на алименты мужа, посвятив себя целиком поэзии.
Я перевела взгляд с угреватого, и мрачного лица Маделейн на кремово-персиковое лицо Стефани. Она разложила все продукты на столе в столовой и вытаскивала сетку с овощами из полотняной сумки на колесиках.
— Спасибо, — выдохнула я, пока она укладывала в \ плетеную корзину хлеб и рулеты, сделанные собственными руками.
— Не благодарите меня, Я приготовила все, что необходимо, так что тебе не надо будет заниматься кухней всю траурную неделю. Это благоразумный обычай.
Развернув, она дала мне листок бумаги, на котором была написана фамилия адвоката из Манхэттена. Она сказала, что никто из ее знакомых не мог порекомендовать хорошего адвоката по уголовным делам в Лонг-Айленде. А поскольку адвокат мне нужен срочно, она обратилась к начальнику отдела в той фирме, где раньше работала.
— Я никогда не сталкивалась с ним по работе, — сказала она доверительно, — но у него великолепная репутация.
Я спросила у Стефани, не жалеет ли она, что оставила свою юридическую карьеру ради булочек и воздушных пирожных.
— Нет, — сказала она.
Я почувствовала даже некоторую обиду за нее, за ее неоцененную красоту, за ее неинтересного мужа. Однако моя симпатия к ней была значительно глубже.
Я решила взять немного семги с яйцом с тарелки, чтобы отнести мальчикам: наверх, но, к счастью, Алекс, Бен и «Подозрительная» в этом момент вошли в комнату. К моему удивлению, Алекс не только побрился, но и зачесал назад свои длинные волосы, потратив на это, видимо, не меньше кварты геля, что сделало его сходство с Ричи еще более поразительным. Касс, знавшая его лучше других, была ошеломлена. Маделейн, пораженная, смахнула рукой пот со лба:
— Ты — точная копия своего отца.
У Стефани буквально отвисла челюсть.
— О, Боже, — выдохнула она.
— Как поживаете, леди? — спросил всех Алекс.
Он говорил с произношением истинного представителя рок-н-ролла, будто выросшего на задворках Нового Орлеана.
— Прекрасно, Александр, — сказала Стефани, будучи не в силах отвести от него взор.
Тем временем Маделейн оседлала своего конька.
Надеюсь, ты не похож на него в обращении с женщинами? — спросила она.
Маделейн, — прервала ее Касс, — нельзя ли предложить тебе намордник?
Она фыркнула и повернулась ко мне:
— Помнишь «Человечество»? Я написала в прошлом году.
— Помню, — ответил я. — Очень трогательно.
Касс устало вздохнула и подошла поцеловать мальчиков. Бен был искренне рад видеть ее. Ей уже приходилось как-то общаться с «Подозрительной», и она чересчур энергично пожала ей руку. Алекс же не выразил особого восторга от встречи с Касс. Четыре года назад она, не обращая внимания на мнение других учителей, выставила его из своего класса с усиленным изучением английского языка и с правом распределения после окончания, заявив ему, что ее коллеги ошиблись, и он не выдающийся ученик, а обыкновенный тупица.
Мы все сели ужинать. Нас было семеро. Через несколько напряженных секунд было слышно только позвякивание столовых приборов о тарелки. Говорить было не о чем. Касс спросила Бена о планах стажировки выпускников-врачей и Алекса, какую публику привлекают выступления группы Уош Колд Уотер. Появилось ощущение совершенно обычного обеда. Конечно, с Маделейн, неосторожно пролившей сделанный Стефани соус на поднос Касс, и ее настойчивым: «Тихо! Пожалуйста, мне необходима тишина» — вероятно, для того, чтобы услышать музу, хотя с полным ртом декламировать ей было бы очень затруднительно.
Касс утверждала, что за самоуверенностью Маделейн скрывается смятение, так как она не может больше обвинять своего мужа Майрона в издевательствах над ее поэтическими амбициями, которые якобы мешали ей творить. После развода она переживает то взлет, то падение, но ее опусы настолько ужасны, что даже самое невзыскательное издательство вряд ли опубликует их.
Я же считала, что она так долго жила с мистером Берковицем, что с трудом теперь вспоминает свою девичью фамилию. После ухода Майрона она отчаянно искала свой образ. Что ужасного в том, что она считала себя поэтом?
Я положила себе на тарелку ломтик баклажана, на котором остались следы от гриля, «как тюремная решетка», — подумала я. Я не смогла взять его в рот. Я не понимала, что со мной происходит.
Я положила очень немного масла, — ободряюще сказала Стефани. — Нерафинированного оливкового масла.
Я думаю, ты немного эгоцентрична, — бросила Маделейн Стефани. — Это обычно для таких людей, как ты. Дело не в еде. Рози просто не в состоянии есть. Кто-нибудь из вас читал «Женщины, раса и класс» Анжелы Девис? — она ждала, что мы признаемся, что не читали.
Я читала, — ответила Касс— Какое это имеет отношение к тому, что Рози не может есть овощи, приготовленные Стефани?
Ты бы должна была понять, — парировала Маделейн.
Обычно я понимаю.
— Прошу вас, — прерывая их, сказала я спокойно.
— О, Рози, — откликнулась Касс. — Извини нас за нашу бестактность.
Стефани бросила такой взгляд, будто ей давно следовало быть в своей оранжерее и разбрасывать компост.
Маделейн покачала головой, скорбя обо всем человечестве.
— Если я напомню, кем он был, это утешит тебя? — спросила она меня.
Он был отцом моих детей, Маделейн, которые, к счастью, сейчас рядом.
Они уже не дети! — бросила она в ответ.
Бен уставился в тарелку. Алекс поднял керамическую вазу с картофельным салатом, взвешивая ее в своих ладонях, как бы раздумывая, не запустить ли ее в Маделейн. Она заметила его движение и быстро добавила:
Надеюсь, никто не подумал, будто я хотела сказать, что его убили за то, каким он был?
Есть какие-нибудь новости по расследованию? — спросила Стефани. Казалось, она едва сдерживала себя, чтобы не применить к Маделейн какой-нибудь из приемов каратэ.
— А кто, по их мнению, это сделал? — спросила Маделейн. — Его любовница? Я покачала головой.
— Нет.
— А кто?
— У них есть подозрение, — мягко сказала я.
— Они упорствуют в этом, Рози? — Стефани казалась взволнованной.
— И очень.
Алекс, передай, пожалуйста, картофельный салат своему брату, — сказала Стефани.
Упорствуют в чем? — переспросила Маделейн.
Они считают, что это сделала я, — вынуждена была сказать я.
Это — безумие, — вставил Бен, нацепив на вилку красный жареный перец.
Что бы ты ни сделала, ни одна женщина в мире не посмеет осудить тебя, — скорбно сказала Маделейн. — Он изменял тебе. Помнишь ту поэму, которую я написала сразу после его ухода — после того издевательского приема по случаю вашего юбилея. «Серебряная свадьба И ночь любви Любви и золотого смеха До самого глубокого рассвета, Когда холодный муж С иронией…».
Миссис Берковиц, — произнес Алекс своим бархатным баритоном.
Она возмутилась, что ее прервали.
— Что?
— Заткнитесь!
Я замерла. Маделейн замерла. Замерли все. Затем Маделейн вскочила, и так, что ее стул с грохотом опрокинулся на пол. Она стояла, уперев руки в бедра. Одна секунда, две, три. Она в упор смотрела на Алекса. Он также смотрел на нее. Она первая отвела взгляд и посмотрела на меня. Я молчала. Маделейн выскочила вон.
Стефани, своим мягким успокаивающим голосом, поменяв тему разговора, спросила, разрешила ли полиция пользоваться кухней. Когда я ответила утвердительно, она поспешила убрать посуду со стола; Я заметила, что Алекс не сводил с нее взгляда всякий раз, как она появлялась с новой партией тарелок. Дело было не только в прекрасном лице Стефани — он, похоже, желал выяснить, что скрыто за плотно облегающим голубым свитером и мешковатыми слаксами из твида. Он предложил помочь ей, но она отказалась. Он уставился в ее огромные ясные глаза. Поймав на секунду его взгляд, Стефани пристально на него посмотрела. Затем, возбужденная и внезапно покрасневшая, отступила на безопасную кухню. Бен, конечно, даже не обратил на нее внимания. Он держал под столом за руку «Подозрительную».
— Я видела на улице мужчин, — тихо сказала Касс. — В серой машине в конце аллеи. И двоих перед домом.
— Именно сейчас? Когда вы входили?
Да. А что, они обычно располагаются именно так?
Нет. Думаю, это постоянная слежка.
Какая глупость!
А у тебя есть какие-нибудь подозрения, Касс?
Относительно кого?
Относительно меня.
Никаких, Рози.
В эту ночь шел дождь. Холодный осенний ливень, как барабанными палочками, стучал по сухим листьям. Последнее, о чем я успела подумать до того, как впала в состояние, скорее, оцепенения, чем сна, — что ночной воздух благоухал, и что мне следовало предложить кофе полицейским, сторожившим меня под дождем.
Форрест Ньюэл, эсквайр, из конторы Джонстон, Пламли и Уитбред, самодовольный и плохо воспитанный, похожий на напыщенного адвоката из романов Росса Макдональда, который знает все секреты своих клиентов. Его старомодные в тонкой металлической оправе очки ненадежно сидели на высокой переносице. Золотая цепочка часов свисала из кармана жилета, костюм в тонкую полоску. Я тоже была одета в свой единственный темно-серый, прошлогоднего фасона костюм.
Однако позади Форреста Ньюэла, было похоже на раму написанной им самим картины, изображавшей небоскребы Манхэттена. Он выслушал мою историю за четыреста долларов в час, уточнил некоторые подробности, откашлялся и заявил:
— Похоже, вы в затруднительном положении, миссис Мейерс.
Я не очень разумна и последовательна, и не принадлежу к тому типу людей, которые, сказав «а», тут же говорят «б». Я не могу также думать целыми предложениями. Однако сразу после разговора с Форрестом Ньюэлом мне в голову пришла мысль, сразу оформившаяся в законченное предложение: если я попаду в тюрьму, то выйду оттуда уже старухой.
Я внушала себе, что должна успокоиться.
Они могут арестовать меня?
По-видимому, до похорон — нет. Разумеется, на ваш арест необходим ордер.
A его трудно получить?
Очень сожалею, но в вашем случае— нет. Этот… — он сдержался и не произнес в присутствии леди «черт побери». — Этот нож — большая помеха.
Я хотела, чтобы он нахмурил брови или хоть сжал руки в знак сочувствия к моему затруднительному положению. Но он сидел совершенно спокойно на своем троне из коричневой кожи, положив руки перед собой. Он был так спокоен, что вовсе не двигался. Когда он произносил какие-то слова, они с трудом просачивались сквозь плотно сжатые губы. Я едва разбирала, что он говорил.
Я не могу предугадать результат моего разговора с окружным прокурором, но арест, если и не неизбежен, то весьма вероятен.
Но улики такие косвенные. Он был заколот в моем доме моим ножом. Вот и все.
Все? А ваши отпечатки на орудии убийства?
Я говорила вам…
Миссис Мейерс, проблема в том, что нет фактов, доказывающих, что в вашем доме был кто-то еще.
Черт возьми, но ведь этот кто-то был! — закричала я. — Там ведь был еще и убийца!
— Миссис Мейерс, пожалуйста. Вы должны понять…
Я должна была податься вперед, чтобы услышать то, что он говорит.
— Если убийца был в вашем доме, полиция скоро определит это. Не забывайте, будут результаты вскрытия, не говоря уже о других проверках. Возможно, в каком-то рапорте и появится сообщение о том, что нож брали уже после смерти. И все будет великолепно!
Великолепно? Я задумалась. Этот модник, видимо, никогда не занимался уголовными делами.
Вы когда-нибудь вели дела об убийствах? — спросила я.
В последнее время нет. Но я работал три года в своем округе как помощник федерального прокурора, при Фрэнке Хогене, здесь в Манхэттене, в пятидесятых.
Цвет моего лица, видимо, сменился с бумажно-белого на прозрачно-зеленый, потому что он тут же добавил:
— Убийства, коррупция, уклонение от налогов… это все равноценно для судопроизводства. Главное — законы, лежащие в основе — и все. А теперь скрестите пальцы, чтобы все остальные проверки были удачны, но и не слишком поддавайтесь оптимизму.
Я постаралась быть адвокатом сама себе:
— Проверки, вероятно, покажут, что следов от машин было больше, чем от одной машины Ричи.
Если бы глаза Форреста Ньюэла не были открыты, я бы решила, что он спит. Его грудь то вздымалась, то опускалась. Он был абсолютно спокоен. Я же говорила с такой горячностью, на какую только была способна:
Послушайте, в кухне на полу была грязь. Я подумала: «Машина Ричи стоит, рядом, у дороги. Почему тогда у него столько грязи на ботинках»? Дождя не было. Скажите, на этот случай они не делают проверок?
То место, куда ведут следы от шин, как вы сами сказали, очень часто используется для парковки игроками в теннис. А раз вы считаете, что грязь — это важная улика, то полиция скажет вам, что ее занес на кухню ваш муж.
— Вы тоже считаете, что это я убила своего мужа?
— Всем моим клиентам я говорю, что это совершенно не имеет значения — что я думаю. Важно то, что думают власти.
Я не убивала его!
Не расстраивайтесь, миссис Мейерс. Это еще не конец, вы понимаете. Это начало длинного процесса.
Меня посадят в тюрьму, как вы считаете?
Не знаю. У меня нет ничего определенного.
Но это возможно?
Если мы найдем доказательства, что вы непричастны к смерти мужа, или выяснится, что кто-то другой больше заслуживает внимания полиции, все встанет на свои места, и вы успокоитесь. Если же нет, я бы посоветовал вам признать вину и тем самым сократить себе срок. В этом случае, с сожалением должен заметить, вам придется некоторое время провести в тюрьме.
Когда я снова обрела дар речи, я спросила:
— Некоторое время — это сколько?
— Самое худшее, что вас ждет, — он улыбнулся, но тут же опять скорчил скорбную гримасу, — не больше, чем от двенадцати до пятнадцати лет.
Я встала.
— Нет, не так. Уверен, будет меньше.
Мы распрощались. Меня мутило. Я боялась, что меня вывернет прямо на блестящий черный пол холла фирмы Джонстон, Пламли и Уитбред.
Лифт распахнул передо мной дверцы. Я вышла на Парк-авеню. Она казалась переполненной деловыми женщинами. Одинаковыми, элегантными, с утонченно-хищными лицами и блестящими волосами. Ни одной в темно-сером костюме. Не тот сезон. Они знают, что носят — костюмы из шотландки с длинными юбками до середины икр, ноги обтянуты темными чулками. Я пробиралась через толпу, и, казалось, они знали, что мне надо уступать дорогу. Осторожно! — как бы телеграфировали они друг другу. Ярко выраженная провинциалка!
Я с трудом сдерживала тошноту, не желая, чтобы меня вывернуло на глазах всех этих дам. Их губы, обведенные контурным карандашом, плотно сжались бы от отвращения, если бы я только слегка застонала. Я чувствовала себя плохо, очень плохо. Если бы меня вывернуло, они бы скривились, отвернулись и спросили бы друг друга: «Представляете, сколько она съела за завтраком?». У меня началась изжога. Я сделала глубокий вдох. «Нет, — сказала я себе. Это было бы равносильно тому, чтобы показаться недомогающей перед сотней Джессик».
Джессика: я отдыхала, повернувшись спиной к улице. Думай! Была ли Джессика в доме вместе с Ричи? Знала ли она, что он был там? Отдохнув, я продолжила свой путь. Я шла совершенно бессознательно и только через два квартала поняла, куда иду.
Я опустилась на горячее сиденье такси. Когда Ричи начал проявлять недовольство своей жизнью, как раз с того вечера, когда Джоан Дрисколл высмеяла Галле Хэвен и назвала Ричи «помещиком Мейерсом», он начал собирать данные о престижных кварталах в Манхэттене: о таких, как Бикман и Саттон-плейс, которые еще и выходили на реку, как уютные маленькие улочки Стиффен-Корт, Хендерсон-плейс и Грейси-сквер. Назови такой адрес любому человеку высшего света и в ответ услышите: «Великолепно!»
Он переехал на Грейси-сквер, в небольшой двухэтажный особняк с видом на Ист-Ривер, такой же высокий и грациозный, как Джессика. Когда она перешла на работу в Дейта Ассошиэйтед, она целиком посвятила себя, согласно ее собственным словам, «небольшим ужинам» человек на тридцать. Я бывала у нее на различных коктейлях и пыталась поддерживать разговор с ее безупречно вежливыми друзьями, многие из которых спрашивали у меня: «Что происходит со средней школой в Америке?». Они пытались очаровать меня: я— жена президента. Я делала вид, что не замечаю их отношения к себе, как к скучной особе, и старались не соблазняться почти театральным видом плавного движения катеров и барж, открывшимся из ее окон. Вместо этого я пыталась вести оживленную беседу. И я добилась успеха независимо от того, спал ли со мной Ричи, когда мы возвращались домой, или нет.
Я вышла из такси и подошла к железным воротам. Мне навстречу вышел привратник — представительный одетый в темно-синюю униформу великан со светлыми усами щеточкой — и оценивающе взглянул, достаточно ли дорогой у меня костюм.
Доброе утро, — сказала я, решив, что это звучит более по-городскому, чем просто «Привет!»
Чем могу служить?
Пожалуйста, мисс Стивенсон.
Он поднял пушистые светлые брови, давая понять, что он знает про Ричи. Мое сердце тяжело стучало. А что если Гевински сейчас там, с Джессикой? А что если она позовет полицию?
— Я миссис Мейерс.
Лицо привратника вытянулось.
— Сестра мистера Мейерса, — уточнила я.
Румянец на его нежном лице потух. Казалось, в нем едва теплится жизнь.
— Мои соболезнования, — пробормотал он.
Он приоткрыл ворота и впустил меня в дом. Я поблагодарила его, когда он поднял телефонную трубку.
— Здесь сестра мистера Мейерса, мисс Стивенсон.
Он почтительно кивал головой, когда Джессика что-то говорила ему. К счастью, он уже исчез и не мог слышать, как завопила Джессика, когда она открыла дверь, говоря: «Кэрол…» и увидела меня. Она завопила так, будто перед ней была мышь, и попыталась захлопнуть перед моим носом дверь. Но это ей не удалось. Ее вид в траурном наряде— в белом кашемировом наполовину застегнутом костюме — придал мне силы, и я навалилась на дверь. Боль пронзила плечо, шею и руку с такой силой, что у меня выступили слезы. Но я добилась цели.
— Убирайся вон! — она перестала визжать.
Ее грубый тон мог обмануть только ребенка. Я поняла, что я была абсолютно права — она меня боялась!
— Похоже, ты меня боишься?
— Джессика не ответила. На лице — никаких следов потрясения. Если она и была выбита из колеи смертью Ричи, то хорошо держала себя в руках.
— Ты не можешь думать, что это сделала я, — бросила я ей.
Глаза ее бегали по сторонам, будто искали чьей-то помощи. В комнате не было ничего особенного, кроме современного металлического столика, картины с какой-то непонятной мазней и невероятной скульптуры, напоминавшей бронзовую мошонку.
— Ты думаешь, это сделала я? А знаешь, в чем заключается пикантность ситуации — я думаю, что это сделала ты.
После этого она совершенно успокоилась. Она повернулась, уперев руки в бедра. Я заметила, что талия у нее такая тонкая, что ее без труда можно обхватить руками. На пальце левой руки я заметила бриллиантовое кольцо.
— Так это сделала я, да? — уточнила Джессика. — Вон отсюда!
Ее глаза сверкали. Мне бы не хотелось этого признавать, но в гневе Джессика была прекрасна. Держу пари, что Ричи говорил ей: «Ты меня возбуждаешь, когда бесишься», на что я бы ответила: «Говорить надо «злишься», а не «бесишься». Вот до чего могут довести двадцать пять лет супружеской жизни и двадцать семь лет преподавания английского языка, что частично, и объясняло его влечение к молодой хорошенькой деловой женщине, не имевшей никакого понятия о тонкостях английского языка.
Джессика была напугана, но означало ли это, что она считала меня виновной? Или, что я безжалостная фурия, которая не успокоится, пока не отомстит ей за убийство или за измену мужа?
— Зачем он появился в моем доме?
— Я позову полицию.
Мне показалось, что она отступила назад. Хотя понять это было трудно — она вся в белом и ослепительно белые вол и стены. Весь дом ее был чрезвычайно изысканным, даже великолепным. Модным, но не нарочито показным. Все в меру. Элегантно. Всю эту роскошь Ричи не смог бы затмить своим серебром георгианского стиля и старинными английскими креслами.
— Джессика, пожалуйста, меня вот-вот арестуют за преступление, которого я не совершала. Мне нужна помощь.
— Не совершала? Конечно, это ты.
— Почему ты не хочешь сказать, зачем он приходил ко мне?
Она опустила глаза вниз, на треугольный вырез своего декольте. Что она прятала?
— Потому что он хотел уйти от тебя. Потому что он не доверял тебе.
Она повернула голову, как бы говоря: все это бесполезно. А может, она поняла, что Ричи и ей не доверял.
— Последние несколько лет он не делился со мной своими мыслями. Если и от тебя он скрывал…
Если бы она противно, с облегчением не засмеялась, я бы не подошла и не ударила ее. Но она засмеялась! Бац! И я ударила ее по лицу. Она закричала — и громко. Внезапно откуда-то появился мужчина. Босиком, на ходу застегивая халат.
Джессика, — позвал он.
Боже, — заскулила она.
Она прижалась к его груди, спрятав голову под его руками.
— Что случилось? — настойчиво спросил он.
Он был гораздо старше, за пятьдесят или даже ближе к шестидесяти, с небольшими мешками под глазами. Седых волос было так мало, что трудно было поверить, что он не носил парик.
— Джессика, кто это?
Он был высокого роста, и халат не доставал ему до колен.
— Она ударила меня!
Тут меня осенило. Такой короткий халат — да это халат Ричи!
— Не трать зря время, Джессика, понятно?
Она выскользнула из его объятий. Я подумала, что сейчас она разорвет меня на куски. Левая сторона ее лица была ярко-красной, но это не было отпечатком моей руки.
Это мой отец, — сказала она. Она взяла его за руку и произнесла:
Это бывшая жена Ричи.
Не бывшая, — парировала я.
Как вы здесь оказались? — повелительно спросил он.
Несмотря на его голые ноги, у него был начальственный вид.
Пожалуйста, у меня большие неприятности, — я надеялась, что у него более чуткий характер, и он откликнется на мое сложное положение, но он только сильнее прижал руку Джессики к своей груди.
Смотри, смотри, — повторяла Джессика, показывая ему свою, к сожалению, еще красную щеку.
Она показала это своему дорогому отцу, И мне. Опустив ее руку, он с такой силой схватил меня за ворот жакета и блузки, что я чуть не задохнулась. Он потащил меня к двери и выставил вон.
