Глава 16
Картер побледнел еще больше, когда я приказала ему отвезти меня на 125-ю улицу, одну из наиболее опасных улиц Гарлема. Когда я вышла из машины, он рванул так, будто его преследовал батальон вооруженных до зубов «черных пантер».
На самом деле в Гарлеме было очень спокойно. Пятъ-шесть парней возраста Алекса не спеша вышли из бара. По их виду нельзя было сказать, что они сильно выпили. Они как-то странно оглядели меня. Я уже было испугалась, но они почему-то поспешили уйти. И только после того, как первый таксист, которого я попыталась остановить, рванул, что было силы, увидев меня, я поняла, почему сбежали парни — у меня в руке все еще был пистолет. Я спрятала его под свитером. Может, это выглядело и не слишком элегантно, но, по крайней мере, следующее такси остановилось.
Я доехала до 42-й улицу. Я решила, что, когда Картер обратится в полицию, они прежде всего будут опрашивать таксистов. Не видел ли кто-нибудь в Гарлеме около половины одиннадцатого белую женщину? Куда она направлялась? И я решила, пусть себя прочесывают Таймс-сквер, разыскивая меня.
Я шла вдоль нескончаемых огромных зданий, избегая подозрительного вида мужчин, прошла мимо проституток в огромных париках и кожаных мини-юбках. Проститутки окидывали меня презрительным взглядом и провожали причмокиваниями и возгласами типа: «Леди, леди!», «Потеряли своего мужа?». Я не могла заставить себя спуститься по темной лестнице в подземку, потому что представляла себе, что там я встречу представительницу той же профессии, но попроще. Я проскочила еще несколько зданий и оказалась около театра, где была более привычная для меня публика. На оставшиеся десять долларов, которые я одолжила у Денни, я взяла другое такси и поехала в центр.
Центральный парк ночью был не лучшим местом для прогулок. Я уже начала дрожать от холода, от сострадания к таким же бездомным, как и я. Тем не менее, я должна быть на посту рано утром. Я спряталась в тени, прислонившись к каменной стене, отделявшей парк от Пятой авеню. Резкий ветер раскачивал ветви и гнал сухие листья. Я вглядывалась в темноту, страшась появления чего-нибудь потустороннего, хотя я прекрасно понимала, что гораздо больше мне следует опасаться появления полиции. Я никак не могла заставить себя войти в парк.
А в это время на другой стороне улицы такси и какой-то лимузин подъехали к дому Тома Дрисколла. Ночной швейцар в униформе поклонился, приветствуя мужчин в смокингах и дам в туалетах, отливавших жемчугом из-под накидок из соболя и шиншилл. Мужья подхватили жен под руки и скрылись в светящемся вестибюле. Я засунула руки в карманы. Ключ от квартиры Денни был теплым.
Один за другим стали гаснуть огни на Пятой авеню и на Сентрал-Парк-Вест. Должно быть, было больше одиннадцати, хотя посмотреть на часы я не могла — было слишком темно. Я продрогла и устала. Как я не подумала о том, что мне придется находиться на улице так долго? Не подумала и о том, что осень — это преддверие зимы. И это я, которая в течение двадцати лет кричала своим мальчишкам: «Возьмите куртки!». Я стучала зубами и не могла унять дрожь.
Я попробовала, применить технику йоги, которой я занималась в течение двух недель, после того, как ушел Ричи. Я представила себя на золотом песке Карибского побережья. Солнечные лучи согревают меня… Эх, всего секунду длился солнечный день на пляже, а дома на Пятой авеню, казалось, были из холодного мира далекого космоса. Я так расчувствовалась, что чуть не пропустила «линкольн», который затормозил у дома на другой стороне улицы. У входа выросла фигура швейцара, приветствовавшего возвращавшегося домой Тома Дрисколла.
На это я и не рассчитывала. Я была уверена, что Том уже наверху, спит, отбросив книгу об авиалиниях после первого же прочитанного абзаца. Я думала, что мне придется ждать до утра, когда он будет выходить из дома.
У меня не осталось времени на размышления. Призывая на помощь всю свою бруклинскую напористость, смягченную манхэттенской утонченностью, я закричала:
— Том!
Он продолжал шагать к входной двери. Я отбросила всякую утонченность.
— Том!!!
Он обернулся. Я помахала ему рукой. Швейцар наблюдал. Том помахал мне в ответ, решив, видимо, что это кто-то из соседок, выгуливавших собаку, не обратив внимания на то, что собаки со мной не было.
— Том!!!
Наконец, он узнал: По всему было видно, что он не собирается ничего предпринимать, хотя я знала, что он быстро перебирает в уме все «за» и «против», решая, как ему поступить дальше. Я же промерзла до костей, да и ноги сильно ломило.
Затем, не раздумывая, он передал свой атташе-кейс швейцару, сделал едва заметный знак в сторону «линкольна», шофер тут же отъехал. Лавируя между машинами, он перешел улицу и через, несколько секунд был уже рядом.
Как дела? — спросил он.
Для человека, которого преследуют за убийство, а он очень хотел бы принять ванну, не так уж и плохо.
Он не предложил мне воспользоваться мраморным великолепием его ванной.
— Чего ты хочешь?
Он, действительно, стал представителем привилегированного класса. Нет надобности в пальто: теплая машина и шофер, который всегда к его услугам.
— Том, я понимаю, что это вовсе не подарок… то, что я вот так врываюсь в твою жизнь, но у меня нет выбора. Мне нужна твоя помощь.
Извини, — сказал он брезгливо, будто отказывая в милостыни, — но я ничего не могу для тебя сделать.
У меня к тебе всего несколько вопросов. Только и всего. И еще я хотела бы, чтобы ты выяснил кое-что у твоей жены.
Это исключено.
Не могла же я вытащить пистолет из-под свитера на глазах у все еще наблюдавшего за нами швейцара. Но коль я уже имела опыт с игрушечным оружием, почему бы теперь не попробовать и шантаж?
— Понимаешь, год тому назад, до того, как наши отношения испортились, Ричи говорил мне, что он провел некоторое расследование по компаниям, которые приобрел ты.
Том ждал.
Он сказал, что там есть кое-что, что может заинтересовать налоговую инспекцию.
Гнусно и глупо.
Что ты хочешь сказать?
Что у тебя на меня ничего нет.
Не спеши с выводами, Том.
Ну, хорошо. Что тебе известно?
Так, ерунда.
Тебе вовсе нечего сказать. Я люблю, когда говорят прямо.
Не всегда, — я рассчитывала, это прозвучит так, будто я что-то знаю.
Ты помнишь, как мы обычно отвечали в Бруклине? О, конечно! Ты, как никто другой, могла бы это знать.
— Что?
— Рози, в тебе столько дерьма, что даже глаза твои стали коричневыми.
Он повернулся и собрался переходить улицу. Я схватила его за полу пиджака.
Что я должна сделать, чтобы ты захотел мне помочь? Хочешь, я заплачу?
Нет.
Прекрасно. Я и не собираюсь.
Отпусти мой пиджак.
Я отпустила.
Очень хороший пиджак.
Спасибо.
Прости, Том.
Казалось, он не знал, что мне сказать. Я удержалась от ядовитого замечания. В конце концов он сказал:
— Угостить тебя чашечкой кофе?
Когда движение несколько утихло, я сообразила, что он предложил это не по доброте души или хотя бы из вежливости— он тянул время, обдумывая, как получше сдать меня полиции.
— Если ты найдешь какое-нибудь заведение, которое еще открыто в это время, можешь угостить меня и ужином, — сказала я.
Не похоже, чтобы он был в восторге от этого предложения, но он не сказал «нет». Мы пошли по Пятой авеню. Ноги у меня так замерзли, что каждый шаг причинял боль. Он сказал:
Тебе не следовало шантажировать меня. Это тебе не по зубам.
Знаю. Извини.
Ладно.
Неловкое молчание сковало нас обоих, как это бывает с людьми, которые видели друг друга голыми. В тот раз, когда я пригласила его на обед, мы провели время, обращаясь друг к другу с подчеркнутой учтивостью, проявляя повышенный интерес к меню. С годами мы научились вести вежливые беседы, но всегда в присутствии наших супругов или коллег. Последний раз я стояла рядом с ним, когда нам было но восемнадцать. Он вырос больше, чем на два дюйма, и теперь стал таким высоким, что мне надо было запрокидывать голову, чтобы видеть его лицо.
— Почему ты так странно ходишь? — спросил он, наконец.
— У меня замерзли ноги. Но, не обращай внимания. Ты мне поможешь?
Может. Том и подменил сердце куском льда, но не думаю, что ему стало легче лгать от этого. Вряд ли он смог бы сказать: «Да, конечно. Буду рад», если бы хотел заложить меня по известному, как азбука Морзе — «Звоните по телефону 911».
Почему я должен помогать тебе?
Может, как старый знакомый?
Его каменная фигура стала еще напряженнее.
— Потому что я не убивала Ричи.
Его брови поползли высоко вверх. Очевидно, такого поворота событий он не ожидал.
Потому что это несправедливо — отправляться за решетку на всю оставшуюся жизнь за преступление, которое не совершал. Я должна докопаться, кто это сделал.
Рози, пожалуйста, не делай этого.
Том, у меня нет выбора.
Ну, а что, ты полагаешь, могу сказать тебе я? Он был другом моей жены. У меня с ним были только деловые отношения, и я даже почти никогда не говорил с ним лично. Мои люди решали дела с его людьми.
Мне известно, что Джоан… — я очень старалась не назвать ее «Ходжо», — проводила время с Ричи и Джессикой Стивенсон, когда мы с Ричи жили еще вместе.
Вот как? — бросил он отрывисто.
Я также знаю, что Джоан и Ричи были как они это называли, только друзьями. Но, кажется, я обнаружила в его жизни, вернее, в его отношениях с женщинами, что-то, что никому не известно: у него кто-то был до романа с Джессикой и после его бывшей секретарши. Я хочу знать вот что: знает ли Джоан об отношениях Ричи с еще какой-нибудь женщиной до Джессики?
Он не ответил.
Том, это вовсе не мазохистские терзания. Я совсем не испытываю радости, слушая истории об изменах своего мужа. Мне нужно заполнить пробел, потому что я должна представить полиции целиком обоснованную и логически последовательную версию. Я пытаюсь спасти свою жизнь.
А тебе не кажется, что полиция сама может быть логически последовательной?
Он пережидал, пока поменяется сигнал светофора. Я, покрывшись испариной, тяжело дышала.
— У них уже есть версия. Они считают, что она превосходна. Она напрашивается сама собой: убийца — я. Зачем им расследовать что-то еще?
Том глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
— Джоан и я ужинали с ним и еще одной женщиной, до Джессики. Я еле дождался, чтобы уйти от них. Я и представить себе не мог, что он так низко пал. Это так глупо с точки зрения бизнеса — привести женщину, с которой…
— Крутишь? — предположила я.
— С которой связан.
Значит. Том придерживается очень консервативных взглядов.
— И я не могу поверить, что Джоан знала о его планах и согласилась прийти. У нее, возможно, масса недостатков, но сводницей она никогда не была. — А кто эта женщина?
— Я не помню.
Я не сомневалась, что он говорит правду. Я знала его. — Ну, хоть что-нибудь ты мог бы вспомнить? Он, наморщив лоб, постарался сосредоточиться.
— Хорошенькая. Очень прилично одетая, хотя без особых затей.
Том не мог припомнить, что она делала, откуда она приехала на ужин или хоть что-нибудь примечательное в ее внешности. Он был слишком скован, чтобы сосредоточиться.
А ты не помнишь, когда это было? — спросила я.
Прошлой зимой. Возможно, в феврале. Или в марте.
У тебя не сложилось впечатления, что это было нечто большее, чем просто связь?
Он взглянул вверх на беззвездное небо.
Я не знаю, как он. А она? Мне кажется, она по уши была в него влюблена. И очень возбуждена, от того, что делала что-то недозволенное. У меня сложилось впечатление, что она была замужем.
Она сходила по нему с ума? Это была страсть или любовь?
Не знаю.
Ну, а если бы тебе надо было выбрать?
Любовь.
И он тоже ее любил? Не бойся причинить мне боль.
— Не могу сказать. Он держался очень спокойно. По нему трудно было догадаться. Он старался не выдавать себя. Я бы сказал, что если он и не был влюблен, то, по крайней мере, серьезно увлечен.
Кажется, Том вел меня в совершенно определенный ресторан, но мои ноги могли уже больше не выдержать.
Неожиданно в моей памяти встал тот день, когда стало известно, что он принят в Дартмут. Мы удрали из школы, чтобы отпраздновать это событие. После занятий любовью утром и днем в комнатке электрика, потом в полуподвальном помещении нашего дома, где хранились велосипеды, мы очень проголодались. Он пригласил меня пойти куда-нибудь пообедать. «Мясные котлеты и спагетти», — гордо произнес он. Но я знала, как туго было у него с деньгами, и заявила, что мне не хочется котлет.
На этот раз, официант, очень пожилой, в красном форменном пиджаке и аккуратно постриженными белыми усами, выдвинул для меня стул. Том отрицательно покачал головой и молча указал на стул с противоположной стороны, так я была бы не так видна прочим посетителям ресторана. Официант обошел стол, чтобы выполнить его приказание. Том заказал бутылку Бароло и попросил официанта принести меню.
Мне надо сходить в туалет, — сказала я.
Хорошо, — ответил Том.
Нет, не хорошо. Ты еще веришь в Бога?
А в чем дело?
Ответь!
Думаю, что да.
Прекрасно. Тогда поклянись Господом Богом, что не позвонишь в полицию или куда-нибудь еще, пока меня не будет. Да, и, если ты передумаешь и решишь не помогать мне, оставь достаточно денег, чтобы я смогла расплатиться за ужин.
Он рассмеялся, но, когда увидел, что я не шучу, перекрестился.
Ты отдаешь себе отчет, что укрываешь подозреваемую в убийстве?
Если мужчина пошел на сделку с тобой, Рози, не надо напоминать ему, какую невыгодную сделку он только что заключил.
Когда я вернулась, я почувствовала, что атмосфера за столом несколько разрядилась. Надо признать, Том уже не был тем симпатичным ирландцем, каким он был в Бруклине. Он оказался там, где хотел — на самом верху, — но его напряженный бледный рот, тусклые глаза, слишком строгий темно-синий костюм, показывали, что ему это нелегко далось.
Мне хотелось кое-что сказать, но я боялась, что Том тоже начнет говорить в тот же момент, и потому мы оба напряженно молчали. Когда я уже готова была прервать это молчание какой-нибудь ничего не значащей фразой, просто для того, чтобы сломать лед, он сказал:
Я всегда ценил нашу дружбу.
Я тоже. Нам было хорошо.
Он кивнул, но не взглянул на меня. Возможно, «хорошо» было не очень удачно выбранным словом. У меня не было сомнения, что он дорого дал бы, чтобы вычеркнуть из нашего прошлого секс.
А как сейчас? Ты счастлив, Том?
Этот вопрос задают друг другу женщины.
А мужчин счастье не беспокоит?
Во всяком случае, не так, как женщин, — он сделал знак официанту, чтобы тот принял заказ. — Я достаточно счастлив.
Хорошо. Можем мы поговорить об отношениях между моим мужем и твоей женой?
А что ты хочешь знать?
Как все это было?
Он вздохнул, как человек, для которого предстоящий разговор был равносилен обсуждению процентных ставок в немецком банке.
— Он хотел быть как это, черт побери, сказать— искушенным, что ли, она помогала ему, вводила в курс дела.
— Зачем ей это было нужно?
Он бросил холодный взгляд на официанта, и тот удалился на кухню.
Не знаю. Как это назвать? Может синдром «Моей прекрасной леди»?
Она была Пигмалионом, а он — Галатеей.
Верно.
Если не считать, что по мифу они женятся.
Ну, я допускаю, что она находила его привлекательным.
Сексуально?
Возможно.
— Ты полагаешь, у них были…
— Нет.
— Почему — нет.
Потому что мужчина первым приглашает девушку на танец.
Женщину, — машинально поправила я.
И через миллион лет, я не смогла бы себе представить, чтобы Ричи пригласил Ходжо на танец. Она была не столько женщиной, сколько картинкой с обложки, с ухоженным лицом, идеальной прической, и казалась ненастоящей. Несмотря на высокую, благодаря некоторым ухищрениям, грудь, в ней ничто и не напоминало о сексе.
— Рик, Ричи, как там его звали, — продолжал Том. — Если судить по Джессике, его идеалом были женщины помоложе.
Я подумала о Ходжо, у которой были такие тонкие руки, что под ее иссушенной солнцем кожей, казалось, можно было разглядеть локтевые косточки.
— Думаю у него и мыслей таких не было в отношении Джоан. Она идеально подходила для дружбы.
Том откинулся на спинку стула. Затем сосредоточился на содержимом корзинки для хлеба. Неожиданно его глаза встретились с моими.
— Они нужны были друг другу. Думаю у него был свой интерес, чтобы рассказывать ей все. Она же получала особое удовольствие не от рассказов о его похождениях, а от того как искусно он скрывал свои измены, ведя двойную жизнь. Она получала своего рода возможность судить о вас и о вашей жизни, наблюдая за ним с другими женщинами. Судить о его подружках. О тебе.
Я опрокинула корзинку с хлебом и постаралась положить все на место.
— Уверен, тебе тяжело выслушивать все это, — добавил он.
Ничего не поделаешь. Я оказалась в сложной ситуации.
Пришел официант и поставил на стол суп с фрикадельками. От поднимавшегося пара у меня запылали щеки. А от аромата на глазах выступили слезы. Я сказала Тому, что голод усиливает во мне чувство страха и рассказала, как выхватила у молодой женщины пакет Бургер Кинг в Виллидж. Он, не отрываясь, смотрел в свою тарелку с супом. Когда он вновь поднял голову, его глаза тоже застилали слезы. Казалось, ему было неловко, что я довела его до этого. Официант, подошедший к столику с тарелкой сыра, увидел наши слезы. Он остановился неподалеку и отвернулся. Том этого даже не заметил. Он был погружен в свои мысли.
Сначала я была благодарна ему за молчание. Я тоже молча поглощала суп. Это был самый вкусный горячий суп в моей жизни. Он был вкуснее куриного супа моей мамы и лучше бульона, который мы ели с Ричи во французском трехзвездочном ресторане. Потом я испугалась, что потеряю Тома. Я не знала, может, он задумался, насколько неосмотрительно он поступает, согласившись помочь мне.
— Ты мне абсолютно ничего не должен, — сказала я ему.
Мой голос заставил, его очнуться. Он опустил ложку в суповую тарелку. Его белая рубашка в мельчайшую красную крапинку была просто божественна, иначе не назовешь.
— Что ты сказала? — спросил он.
— Я сказала, что ты мне ничего не должен. Мы хорошо ладили друг с другом, И мы неплохо проводили время. Но ни один из нас не клялся ни в вечной любви, ни в верности. Ты знаешь, что я сейчас плыву, не зная куда. И ты совсем не обязан следовать туда же.
Он опять погрузился в свои мысли. Подошел официант. Увидев, что он не дотронулся до супа, повернул было обратно, но Том подал ему рукой знак, чтобы он забрал тарелку.
Он едва пригубил бокал с вином, однако его молчание, которое становилось все более тягостным, не помешало мне уничтожить все, что было на столе. Честно говоря, я была даже рада, что он не замечает моего аппетита. Его жена была столь бестелесна, такая утонченная. А в начале своей дружбы с Ричи, она как-то призналась ему, что до четырнадцати лет была страшной обжорой, но эту тайну, кроме собственного психотерапевта, она доверила только Ричи. Мне хотелось знать, известно ли это Тому — или он считал это следствием неправильного обмена веществ или ежедневного самоограничения.
Том поднял руку, и официант принес счет. Он, не глядя на него, положил на тарелочку кредитную карточку. Когда официант отошел, он сказал:
— Ты спросила меня, был ли я счастлив.
Я кивнула.
— Мне нравится то, что я делаю. Я дал вторую жизнь нескольким компаниям. Я создавал новые рабочие места, — он отодвинулся, будто его немного мутило от обильной еды.
Но я не хотела, чтобы разговор вновь замер.
— А твои родители живы? — спросила я.
Кроме того, что у него побелели волосы, как у его отца, Том совершенно не изменился — то же худощавое, загорелое лицо ирландца, те же карие глаза. Отец его был более жизнерадостным, чем Том когда-либо. Он развозил пиво на грузовике, был легок на подъем. Ярко-выраженный тип мужчины-жизнелюба. Мистер Дрисколл всегда приветствовал меня так; «Рози! Рози в два обхвата!» И трепал мои волосы. Нечего и говорить, что он не знал о том, что, когда я якобы натаскивала Тома по латыни, а он помогал мне по физике, мы забирались на крышу и уплывали в сказочную страну Камасутры на простыне, которую мы бесстыдно стащили у соседки с веревки.
Он слег, когда ему было пятьдесят восемь. Не мог найти работу. Это его сразило. Два года как умер.
Мне искренне жаль. А как мама?
Ее я едва знала. Она была пышной женщиной, читавшей по пять-шесть газет в день. Когда же она не читала и не занималась домашней работой— она надевала шляпку и торопилась на мессу.
— Она здорова. Живет с моей сестрой Кэти в Гарден-Сити, — он заколебался. — На похоронах твоя мама выглядела немного странно.
— Старческий маразм. Мне очень жаль ее, она влачит жалкое существование.
— Да, да, — пробормотал Том.
Вернулся официант. Том подписал чек.
— Благодарю, сэр, — кивнул официант, всем видом показывая, что он доволен чаевыми, но не чрезмерно.
Мне нравится делать большие деньги, — сказал Том, вставая.
Это хорошо, — откликнулась я.
Когда мы подошли к двери, он заговорил быстро, так что я едва улавливала, что он произносит:
— Я был счастлив в браке шесть месяцев.
Он посмотрел по сторонам, назад, будто растерявшись и пытаясь найти, кто это осмелился произнести такие слова.
Какие шесть месяцев? — спокойно спросила я.
Первые, — он провел пальцем под воротником, стараясь оторвать его от горла. — Потом она уехала на Палм-Бич навестить подругу. Однажды вечером я вернулся домой поздно, около одиннадцати. И увидел в холле ее чемоданы.
И?
Мне стало вдруг тошно.
На улице температура еще понизилась. Мы одновременно поежились.
А что вдруг стало не так?
До меня вдруг дошло, что поженились мы потому, что каждый из нас считал, что пришло время обзаводиться семьей. Могу предположить, она любила меня потому, что ее отец говорил ей, что я подаю большие надежды. Он был юристом в фирме, которую я поддерживал, когда еще был связан с-банком. Он не был очень богат, но прошел хорошую школу, и в смокинге выглядел весьма представительно. Я бы сказал, в нем чувствовалась порода. Двумя годами позже он познакомил меня с Джоан. Дела у меня продвигались в ту пору так быстро, что, честно говоря, я не знал, что делать со всеми теми деньгами, которые я заработал.
Она-то знала.
Да. И я с радостью предложил ей тратить свои деньги. Я знал только одно: я не хочу растрачивать свою жизнь на поездки на танцы в загородные клубы. Я хотел большего. И Джоан была великолепна. Она была совершенно не похожа на бруклинских девушек. Элегантна и очень амбициозна. Она желала достичь самой вершины в Новом Ханаане или в одном из подобных мест. У нее был прелестный маленький рот. Она легко контактировала с людьми, что мне казалось необходимым качеством: для жены.
— Но дело в том, — продолжал он, — что, когда бы я не пытался представить нас вместе, я обязательно был в смокинге, она в вечернем платье, и мы всегда были окружены множеством других людей— никогда вместе мы не смотрели телевизор, не сажали дерево, не вели детей в церковь. У нас не было жизни вместе, жизни, которую прожили мои родители. Джоан ездила в Холиок, проводила лето в Провансе. Она выросла совершенно в ином мире— и это был как раз тот мир, куда я страшился попасть.
Он подошел к краю тротуара, чтобы поймать такси.
— А вы не думали о разводе?
— Да. Но это противоречит складу моего характера, моему воспитанию, и я постарался смотреть на это шире. Дела пойдут лучше, когда у нас будут какие-то общие интересы, кроме денег. Как, например, дети. Но не получилось, все же мы остались вместе.
Почему?
А почему нет? К этому времени я понял, что это устраивает нас обоих. Так оно и есть. Моя жизнь — это моя жизнь. Я все время занимаюсь своими делами, но, когда мне нужна жена, она у меня есть.
Том махнул рукой подъехавшему такси. Он открыл передо мной дверцу.
— Думаю, ты можешь поехать ко мне.
Я отрицательно покачала головой.
Ты не должна бояться, что тебя увидят. Джоан нет в городе.
А что если увидят тебя?
Лицо Тома было пустым. Казалось, он как-то моментально поскучнел.
— Я все-таки женщина. Как насчет твоего швейцара? Соседей?
— Да, — кажется, он был так удивлен моим замечанием, что я поняла, что он и не думал провести ночь, прелюбодействуя. Том и в, мыслях не допускал ничего такого, будто никогда и не был тем восемнадцатилетним юношей, которого я знала.
Таксист опустил окно и, грассируя, с акцентом, которого я раньше никогда не слышала, спросил:
— Едем? Давайте! Что? Что?
— Через парк, — сказал Том. — Вниз, по Бродвею.
Он буквально втолкнул меня в машину, будто я была чем-то вроде громоздкой ручной клади.
— А что там? — шепотом спросила я, когда такси влилось в поток машин.
— Не знаю. Найдем что-нибудь. А почему ты шепчешь?
Том нажал кнопку, и желтый плексиглас отделил переднее сиденье от заднего.
— Сколько нам надо, чтобы добраться: до Бродвея? — спросил он громко.
— Что? — прокричал в ответ водитель. Через перегородку слова доносились еле-еле.
— Неважно, — прокричал в ответ Том и откинулся назад, удостоверившись, что между нами достаточно места даже для еще какого-нибудь толстяка.
— Расскажи мне все, — сказал он спокойно. — Если уж я собираюсь помочь тебе, ты должна полностью довериться мне. Не упускай ни одной подробности.
Я начала рассказ с утра после приема по случаю серебряной годовщины. Я рассказала все, что произошло со времени убийства Ричи, не называя имени Денни и не упоминая о том, что он был другом Алекса и постоянно крутился в нашем доме во время учебы в колледже. Я просто сказала, что этот мальчик учился у меня в классе, И закончила тем, что мне рассказал под дулом пистолета Картер Тиллотсон. Я бы предложила ему пощупать пистолет, но он уже не был тем мальчиком, которого обрадовало бы предложение залезть ко мне под свитер.
Том не закрывал глаза, не шевелил губами, и, казалось, не был погружен в глубокую задумчивость. Он выглядел вполне нормально, будто просто внимательно слушал меня, но я уже пять минут, как закончила свой рассказ. Я выждала какое-то время; разглядывая серебряные нити в его темных волосах, пока он, наконец, не взглянул на меня и не прочистил горло.
Ты уже понял, кто это мог сделать? — спросила я.
Ты смеешься? Ты еще и не приблизилась к вопросу «кто». Ты пока собираешь информацию о взаимоотношениях между людьми. Ты еще на стадии «каким образом?»
А как насчет «почему»?
Почему? — повторил он так, будто я хотела получить информацию, которая не будет еще доступна, по крайней мере, до середины двадцать первого века.
Ну, хорошо. Забудем «почему».
— Теперь. Мог ли кто-нибудь увидеть машину Рика в том месте, где она была припаркована?
— Не саму машину. Но если кто-нибудь проезжал вверх по дороге или проходил мимо с фонариком в руках, он мог бы заметить отражение рефлекторов задних фар.
— Так, если кто-то мог видеть, то почему он…
Или она…
Не сейчас, Рози! Почему этому человеку пришло в голову лазить вокруг машины Рика сзади, почему просто не подойти сбоку и не проверить?
— Потому что он или она не хотели, чтобы их видели.
— Ну, можешь говорить «она», — буркнул он.
Я не стала приводить ему никаких доводов только потому, что я вдруг поняла, что его терпение уже на пределе.
Для меня это будет «он». Хорошо?
Хорошо, — согласилась я.
Вернемся к тем, другим следам колес около машины Рика. Твой сержант Гевински продолжает утверждать, что их могла оставить местная полицейская машина, — сказал Том.
Но это лишено смысла.
Почему?
Почему бы полицейским не остановиться просто на дороге рядом?
Правильно!
Его ответ вызвал у меня восторг. А еще меня расстроило то, что сама не смогла додуматься до этого несколькими днями раньше.
Ну, хорошо, — сказал он деловым тоном — Давай перейдем к грязи. На ботинках Рика была грязь и на полу в кухне. Так?
Так, — подтвердила я.
А какие-нибудь следы?
Нет. Просто без разбора накиданная грязь.
А ты считаешь, что теннисные туфли с глубокими бороздками должны были бы оставить следы?
Я кивнула:
Я считаю, что тот, кто убил Ричи, заметал следы, потому что они никак не могли сойти за следы Ричи.
И не было никакой грязи в других частях дома?
Никакой.
Следовательно, или Рик не ходил в другую часть дома, или ты права, она была нанесена на его ботинки позднее.
Но, если он вернулся в кухню, как получилось, что с ним не было ни бумаг, ни чего-то другого?
Может убийца забрал то, что было с ним?
О, господи! Совершенно верно!
Или он не нашел того, что искал. Теперь о том, что было снаружи.
— Что ты имеешь ввиду?
— Ты же не живешь в хижине дровосека. Есть ступеньки, дорожки, ведущие к дому. Какая-нибудь грязь там была?
— Нет. Подожди, дай подумать.
Я пыталась представить себе ступеньки, которые вели к двери кухни, но не могла. Это потому, поняла я сейчас, что я не видела их ни в ту ночь, ни на следующий день.
— Не думаю, что я вообще подходила к двери в кухню. А когда пришла полиция, я впустила их внутрь через парадную дверь, так что… Думаю, я вообще не видела, что было снаружи. Но разве они не сказали бы мне об этом?
Ты серьезно? — строго спросил Том. — Ты подозреваемая. Но если хочешь знать мое мнение, я думаю, если бы там были бы какие-нибудь другие следы, они не поторопились бы обвинить, тебя во всем. Но, если следы были в кухне, то значит, должны были быть и следы, которые вели к дому. Возможно, убийца так размазал грязь снаружи, что полицейские решили, что это грязь от ботинок Рика.
Или, может, они вообще ее не заметили? Или ветер смел ее?
Может, — пробормотал Том, опять погрузившись в свои мысли.
Когда он снова обратился ко мне, он спросил, что еще я намерена предпринять. Я сказала, что мне нужно поговорить с Джессикой, Ходжо, Стефани. И еще с Маделейн Берковиц: может, она слышала, какие сплетни ходили по Шорхэвену о Мэнди, Картере и Ричи. К тому времени, когда мы дошли до Маделейн, мы уже проехали Международный торговый центр, и Том расплатился с таксистом:
Мы прошли по улице один-два дома, такие безжизненные, что они даже не показались жуткими, и зашли в первое же открытое заведение «У Большого Боба», которое было расположено в полутемном помещении с четырьмя телевизорами и представляло собой как бы спортклуб для алкоголиков. Они смотрели английский футбол по телевизору. Мы сели подальше. Том заказал бренди, а я виски с содовой, главным образом, потому, что виски с содовой позволили мне почувствовать себя Барбарой Стенвик, сильной, и в то же время пылкой.
Том этого не заметил.
Мы не можем оставаться здесь до закрытия, нам нужно двигаться дальше.
Куда? — спросила я.
Подумаем. А пока, давай пройдемся по твоему списку. Я поговорю с Джоан. Ты скажешь мне, какая тебе нужна информация.
— Спасибо.
Он кивнул.
— С Джессикой тебе говорить небезопасно. Она знает, что ты в бегах. Уверен, что она чувствует в тебе угрозу. Если полиция не охраняет ее, она наймет личную охрану. Дай-ка мне подумать, как с ней-то управиться?.. Ну, а теперь о твоих двух подругах на Лонг-Айленде…
Я знала, каким умным был Том, но сейчас меня просто поразила его способность вобрать в себя и классифицировать такое количество информации за столь короткое время.
— Я бы посоветовал тебе подождать. Во-первых, следует связать все разрозненные концы воедино. Во-вторых, ты живешь в очень маленьком городке. Ты преподаешь в местном колледже. Тебя все знают. Если ты отправишься туда, тебе придется как-то скрываться от людей: Впрочем, — добавил он, — это, кажется, стало твоим основным занятием.
Минут через пятнадцать мы покинули это заведение и направились к переправе на Стейтен-Айленд. Мне приходилось почти бежать, чтобы поспевать за Томом.
В памяти вспыхивали отдельные моменты: Тому и мне по восемнадцать. Мы проходим мимо обезьянника в зоопарке. Я стараюсь приноровиться под его шаг. Гориллы и шимпанзе визжали, будто они были на съемочной площадке фильма «Тарзан». Вдруг совершенно будничным тоном Том бросил, что он как-то развлекался с девушкой из Куин-оф-ол-Сайнс. Она была подружкой девушки его лучшего друга Бобби, объяснил он. И продолжал идти вперед.
Как мог ты так поступить со мной? — спрашивала я про себя. Том, ведь нас связывает не только секс. Если бы мы жили где-нибудь в мансарде на Гринвич Виллидж, люди с первого взгляда назвали бы нас любовниками. Но, ведь это не только физическая близость. Мы действительно были любовниками. Мы разговаривали. Я читала доказательства Фомы Аквинского о существовании Бога, потому что ты назвал их гармоничными. Мне нравилось это слово. Ты читал мне «Бурю». И я не переставала восхищаться, каким проницательным был ты. Но в те далекие годы, все, на что я могла решиться, это спросить у Тома имя девушки. Он ответил также небрежно: «Пегги».
— Ты уверена, что хочешь остаться в Нью-Йорке? — спросил Том.
Вернувшись на тридцать лет вперед, я так разозлилась, что едва смогла произнести:
A y меня есть выбор?
Да, ты можешь поехать в любое место, где не требуется паспорт.
О чем ты говоришь?
Я отвезу тебя на частном самолете, так что ни один человек не узнает, где ты находишься. Я позабочусь, чтобы ты была хорошо устроена и постараюсь помочь выпутаться из этой истории. Можешь положиться на мое слово: я никогда никому ничего не скажу. Ты сможешь начать новую жизнь.
Мне следовало зарыдать от радости или остолбенеть от удивления.
— А почему бы тебе не пригласить меня поразвлечься с тобой? — закричала я.
— Рози!
— Почему?
Его пальцы впились в мое плечо.
— Успокойся, ради Бога.
Мы молча ждали на стоянке такси, когда подойдет свободная машина, хотя я не имела ни малейшего представления о том, куда мы с ним поедем.
Минут через десять я сказала:
Твое предложение… Я не знаю, как благодарить тебя. Прости, я вела себя по-свински…
Не имеет значения, — буркнул он.
Твое великодушие — это больше, чем то, на что я могла рассчитывать.
Так ты принимаешь мое предложение? — спросил он, продолжая высматривать светящийся огонек такси.
Для меня уже не может быть никакой новой жизни. Я мать. Как я могу бросить своих сыновей?
Мы опять погрузились в молчание. От воды дул резкий ледяной ветер. Я представила, как его руки обнимают меня, прижимая к себе, чтобы согреть. В этот момент он засунул свои руки поглубже в карманы.
То, что ты делаешь сейчас, достаточно рискованно, — сказала я ему. — А если я приму твое предложение, это может вообще разрушить твою жизнь.
Мне уже сорок семь, — заявил он.
Знаю. Мне тоже.
У меня нет детей, о которых я должен заботиться. Все, чем я рискую, это деньги, а их уже больше, чем достаточно, потому что я всегда выполнял свои обязательства. Забавно: люди считают меня азартным игроком — я же, на самом деле, очень осторожен по натуре.
— Так как же додумался сейчас до такого рискованного дела?
Том заговорил, как бы выдавливая из себя каждое слово:
Думаю, что я хочу проверить себя, способен ли я на широкий жест, могу ли я считать себя таким человеком, каким всегда хотел быть.
Что ты имеешь в виду?
Мужчиной с сильным характером,
Когда, наконец; подошла машина, Том велел шоферу отвезти нас в лучший мотель в аэропорту Ла Гвардия. Я изо всех сил отрицательно затрясла головой.
— Успокойся, — сказал Том. — Это вовсе не входит в мои планы.
В мотеле при аэропорте уже не осталось двойных номеров. Администратор предложил нам номер с огромной, королевских размеров, кроватью и обрамленным зеркалами канапе. Том заплатил наличными за то, что дежурный назвал президентским номером, и зарегистрировал нас, как мистера и миссис Томас Смит. Клерк не обратил никакого внимания ни на наши явно вымышленные имена, ни на отсутствие у нас багажа.
Какое-либо чувственное напряжение, которое могло бы возникнуть, когда мужчина и женщина — бывшие любовники — входят в комнату в мотеле, рассеялось, не успев возникнуть. В ту же секунду, как только он захлопнул дверь, Том бросился к телефону. Он надел очки для чтения в черепаховой оправе и позвонил в свой офис, чтобы узнать, кто ему звонил по автоответчику.
— Составь список вопросов, которые ты хотела бы, чтобы я выяснил у Джоан, — сказал он мне.
Зажав трубку между плечом и подбородком, он нажал клавиши электронной записной книжки. Я закончила раньше, чем он. Ему надо было сделать массу звонков.
Президентский номер никто не пылесосил в течение длительного времени, но гостиная, заставленная простой, но массивной мебелью, выглядела очень приятно. И, хотя сделана она была, в основном, из пластика, а не из красного дерева, она была бы вполне уместна и в Белом Доме. Зеленая софа была настолько удобной и мягкой, что я спустила ноги на пол, чтобы тут же не уснуть мертвым сном.
Том снял пиджак и повесил его на стул.
Мы с Джоан не привыкли долго беседовать друг с другом. Мне надо придумать какое-то объяснение, почему я хочу выведать у нее кое-что:
Я бы хотела слушать по параллельному телефону, — сказала я.
А я бы предпочел, чтобы ты не слушала.
Но что-то, чего ты можешь и не заметить, может мне пригодиться, — объяснила я.
Том покачал головой и нажал несколько клавишей в записной книжке, чтобы соединиться с номером Ходжо.
— Что такого она может сказать по телефону? — продолжала я. — «Помнишь ночь, которую мы провели в Лос-Анджелесе»?
На его губах на секунду мелькнуло что-то наподобие его прежней улыбки.
— Послушай, я достаточно общалась с ней, и знаю, какой она может быть язвительной. Это совершенно не имеет значения. После этой ночи ты пойдешь своей дорогой, а я своей. И шанс, что я когда-нибудь столкнусь с тобой или Джоан, близок к нулю, особенно, если я буду всего-то проставлять номерные знаки там, где выдают лицензии. Я просто хочу слышать, как она будет отвечать на мои вопросы.
Он взглянул на то, что я написала:
— Если это то, что ты хочешь…
Ему ответили по телефону.
— Пожалуйста, миссис Дрисколл. Меня не интересует расписание водных процедур. Это ее муж. Соедините меня, — он прикрыл трубку рукой. — Иди в спальню и сними параллельную трубку. Сейчас.
Я не успела взять трубку до того, как Ходжо ответила, но она была так здорово под хмельком, что я была уверена, что она ничего не слышала.
Джоан, — сказал Том. — Это я. Мне очень жаль, что пришлось поднять тебя с постели, но мне потребовалась кое-какая информация.
О чем?
Я услышала щелчок включившейся лампы. Скинула туфли и улеглась на кровати.
— Относительно Дейта Ассошиэйтед, — сказал Том. — Ты знаешь, я имел с ними дела, потому что вы с Риком были такими близкими друзьями…
— Ты никогда не говорил, что тебе это было неприятно, — бросила она.
— Ну, хорошо, теперь ты знаешь.
Он говорил это таким небрежным, скучающим тоном, но прежде всего, тон был ледяным. В те годы, когда мы с Ричи были женаты, еще задолго до Джессики, у нас случались крупные ссоры. Доходило чуть не до драки. Он орал на меня и десятки раз хлопал дверью. Я часто посылала его к черту. Однажды я запустила в него огромной порцией суфле и жалела только о том, что ему удалось увернуться. В течение многих дней мы могли и слова не говорить друг другу, разве что о каких-то житейских мелочах. Но с такой холодностью Ричи ко мне никогда не относился. Том и Ходжо походили на ненавидевших друг друга служащих, одной корпорации, которые тем не менее годами вынуждены работать бок о бок. Однако, в отличие от Ричи, который не стеснялся говорить мне: «Катись!» или «Чтоб ты сдохла!», Том был очень вежлив со своей женой.
Ходжо сделала большой выдох, что, вероятно, означало, что она выпустила струю дыма.
Ну, давай дальше, — сказала она.
Сможет эта дама Стивенсон управлять компанией лучше, чем это делал он?
К этому времени только смутные надежды и больные ноги не давали мне заснуть.
Джессику считают выдающимся предпринимателем, — ответила Ходжо. — Рик клялся, что именно она превратила фирму, состоявшую из одного человека, в международную корпорацию.
Он спал с ней. Может быть, она действовала на него как наркотик?
Если помнишь, — заметила она резко, — он не спал с ней почти до самого последнего времени. Он потерял голову и влюбился в нее как-то сразу, это случилось за одну ночь. И после этого потребовалось всего два месяца, чтобы расцеловаться на прощанье с маленькой хозяйкой большого дома.
Я всегда относилась с некоторым состраданием к этой хрупкой женщине с ее силиконовой грудью, пластиковыми челюстями и печальной необходимостью засовывать себе в глотку два пальца. Теперь это ушло.
— Значит, Рик с Джессикой были просто в деловых отношениях, прежде чем стали любовниками?
— Да.
И само собой, если бы с ним что-нибудь случилось, она бы возглавила дело?
Не имею ни малейшего представления, — Ходжо издала звук, который я приняла за хихиканье, — Рик был так сговорчив, что согласился бы, чтоб его проткнули, только бы Джессика стала президентом.
Мне казалось, ты любила ее?
Она — изумительна.
Ты ревнуешь, — сказал он, констатируя факт.
Не будь дураком, Том. Рик был моим другом. А она обманывала его и разбила ему сердце.
Джоан показалась мне очень одинокой.
Хочешь знать, с кем, дорогой?
А почему бы и лет?
— С Ники Хиксоном.
— С этим помпезным куском вяленого мяса?
Он может быть очаровательным, и потом он гораздо богаче, чем ты. Он богач в четвертом поколении. Рик торопился покончить с разводом и жениться на ней. Он был уверен, что, если ему удастся проделать все очень быстро, он выиграет.
А зачем он пошел в свой бывший дом?
Ты не поверишь! Ему нужна была квитанция на продажу Туомбли, которого он купил и подарил Джессике. Она решила его продать. Она решила, что он ей «надоел»! Ты можешь в это поверить? Но он стоил самое малое три миллиона.
— А она знала, что он собирался проникнуть в дом?
— Конечно, знала. Она хотела, чтобы он достал бумагу. Тогда она смогла бы продать картину. А потом, разумеется, дать ему отставку. Но, когда я сказала ему об этом, он облил меня грязью. Он был просто околдован. Он был уверен, что если будет выполнять все ее желания, сможет удержать ее.
А раньше он не был так никем околдован?
Мой дорогой, абсолютно и полностью. Только это продолжалось недолго, — тающий голос Ходжо приобрел эротический оттенок. — До нее у него была история с секретаршей. Брунгильда или, как там было ее имя. По крайней мере, лет десять — и в офисе и вне офиса — и все это время он поддерживал огонь в супружеском очаге. Но однажды его жена запищала: «Ричи! Все эти деньг-ги! Что будет с нашим богатством?» Ну, с этого момента он считал себя морально в разводе. Какое-то время он считал, что с Брунгильдой у него настоящая любовь. Но, слава Богу, я смогла отговорить его от этого. Я сказала ему: «Ты можешь себе представить ее рядом с собой на следующем праздновании годовщины Дейта Ассошиэйтед?».
— А кто была та особа, которую он привел с собой на ужин в тот вечер?
В трубке раздались какие-то звуки, что-то вроде фырканья и короткого смешка, одновременно.
Ты имеешь в виду тот вечер, когда ты урезал расходы на мои туалеты?
Да.
Ей Богу, Том, ты можешь быть таким дерьмом. Я не могу представить, как ты, все это проделал, Томас Божья Кара.
Разговор с ней был ему неприятен, и ему было определенно не по душе мое присутствие. Впервые в его голосе прозвучали нотки почти омерзения.
Кто она такая?
Ты провел с ней целый вечер и не запомнил, кто она такая?
— Нет, — отрезал он.
Бог мой! Она была первой настоящей любовью Рика. Ну, положим, не совсем любовью, но ты должен согласиться, что она была вполне приемлема. Даже более того, хотя и немного скучновата. Помнишь?
Нет.
Рик как раз подумывал, как бы ему избавиться от этого его брака. Но, совершенно очевидно, этот роман был только репетицией перед Джессикой. Ему нравилось, что она протестантка и воспитана должным образом… Как ты, любимый, помнишь?
Напомни, как ее звали?
Почему это для тебя так важно? — голос Ходжо стал еще более ледяным, чем у Тома. — Хочешь послать любовную записочку. Мой ангел? Вручить ей стишки?
Нет.
Ты был такой скотиной! Как можешь ты не помнить, что было? Мы же не ужинаем с тобой каждый вечер, мой дорогой!
Назови мне ее имя, Джоан.
Возможно, брак Дрисколлов был основан на взаимной ненависти, но тем не менее это все-таки был брак.
— Зачем тебе нужно знать о ней? Он не ответил.
— Что все это значит? Какое отношение это имеет к Джессике? — спросила Ходжо.
«Брось это», — молча молила я. Он будто услышал меня.
— Это просто была попытка поговорить с тобой.
— Мой милый! Я польщена. Интимная супружеская болтовня. В следующий раз, может, ты захочешь спать со мной?
Он бросил трубку. То же самое сделала и она.
Том должно быть понимал, что меньше всего в этот момент я желала встретиться с ним лицом к лицу. Именно поэтому он прокричал:
— Иди сюда, Рози!
Что я могла ему сказать? Мне жаль, что ты и твоя мадам готовы разорвать друг друга на части. О, господи, что за сукин сын был мой муж! Он был способен удовлетворить трех любовниц одновременно, делая при этом миллионы. А потом прийти домой и удовлетворять и меня с таким искусством, что мог бы поучить кое-чему самого Казанову.
Все эти месяцы, после того, как Ричи покинул меня, я горевала, изводила себя, но больше всего времени я проводила сидя за столом в кухне и занимаясь самоедством— пожирая одновременно голландский шоколад — спрашивала себя, где я повела себя не так? Должна ли я была оставить преподавание, он умолял меня это сделать, и перебраться в город? Засовывать два пальца в глотку, чтобы стать изящной женщиной восьмого размера? Выпрямить волосы? Может, я и должна была вовремя понять, что подавляю его личность и предложить ему свободный брак?
Разве не представляла я себе, как устроен мир? Каждый год тысячи покинутых жен бродят по магазинам с кредитными карточками с невидящими глазами и истерзанным сердцем. Миллионы женщин, возраст которых приближается к критическому, не согреваемые больше теплом их мужей, находят утешение среди таких же разведенных. У них уже нет надежды на романтическую любовь, остается только надежда на будущих внуков, которые, может быть, захотят их крепко обнять. Как же я не подумала о том, что такое может случиться и со мной?
— Рози! — позвал Том.
Я вышла в гостиную. Он стоял у двери, в пиджаке, в галстуке, подсчитывая наличные. Может, я просто выдумала это, но мне показалось, что я слышала, как скрипнули его зубы.
— Я ухожу.
— Почему?
У меня тут немного наличных, — сказал он, — Всего сто двадцать. Если сможешь заглянуть завтра в мой офис, я оставлю конверт в приемной. На какое имя мне его подписать?
Мне не нужны твои деньги.
Он не мог смотреть мне в глаза. Вместо этого он разглядывал дверной замок, будто тот был самый желанный предмет на свете.
— Мне нужна твоя помощь, Том.
Я не могу сделать для тебя больше, чем я уже сделал, — сказал он, глядя на замочную скважину.
Ты полагаешь, я не догадывалась, что твой брак не состоялся? Ты полагаешь, это такая уж неожиданность, что ты не спишь со своей женой? И ты полагаешь, что со всеми своими проблемами я буду лезть в твои?
Наконец, он обернулся. Он не был красивым, но на его тонком, резко очерченном лице отражались характер, глубина натуры.
И все-таки, — добавила я. — Это не совсем верно. Я буду посылать ей проклятия. У меня есть маленькое подлое желание, чтобы в конце концов оказалось, что Джоан сходила с ума из-за ревности к Джессике и убила Ричи. Я буду оправдана и смогу продолжить жить.
А я?
Ты сможешь уйти в монастырь. Он засмеялся.
Это идея.
— Или продолжить жить. Есть у тебя кто-нибудь? — спросила я.
Мне казалось, мне удалось проявить любопытство как бы невзначай. Он отрицательно покачал головой. Я не могла этому поверить и спросила:
— А как ты обходишься без секса?
— Работаю, — наконец, сказал он.
Где-то в подсознании я была рада тому, что он не сказал: «Мальчики»; Или еще хуже: «Двадцатичетырехлетняя любовница с дипломом доктора экономических наук».
Том взглянул на часы.
Господи, как поздно.
Я никогда не чувствовала себя такой усталой, — сказала я ему. — Я должна немного поспать. Я прошу тебя… Я рассчитываю, что ты останешься, потому что мне надо добраться до Джессики, а без твоей помощи это не получится.
Я сделала паузу.
Увидимся утром.
Да, — ответил он в конце концов. Затем повернулся и пошел во вторую спальню, закрыв за собой дверь.
Я прошла в ту комнату, которая стала теперь моей, и повалилась на постель, едва успев натянуть на себя одеяло, прежде чем погрузиться в глубокий сон. Всего тремя часами позже зашумел туалет в номере наверху и загудело в трубах, так что я в панике вскочила, будто меня что-то стукнуло. И после того, как я зажгла свет, мое сердце все еще стучало. Я заползла обратно под теплое одеяло, но это не помогло.
Это ужасно, когда встречаешь замечательного парня в ранней юности, такого, что потом никто не может с ним сравниться. Даже после того, как мы с Ричи поженились, я тосковала по Тому. Это не было просто чувственным желанием — Ричи полностью удовлетворял меня. Чего мне не доставало, так это волшебного ощущения чистоты и радости, которые я испытывала в любовных объятиях Тома. Оба мы любили поговорить потом о своих взглядах на жизнь, на искусство, поспорить о политике, расспрашивая друг друга так подолгу, что могли бы написать биографии друг друга.
После разговоров и после секса наступало ощущение полного покоя. Такие моменты для меня определялись словом «возвышенный». Моя голова покоилась у него на плече, и я могла предаваться грезам.
У каждой женщины всегда есть мужчина, которого она упустила. Но каким мужчиной был Том Дрисколл! Какое несчастье потерять такого. И как страшно потерять такого. И как страшно понять, что ты никогда не оправишься от этого удара, что с этим ты будешь жить всю оставшуюся жизнь.
Я прошла через гостиную и подошла к двери его спальни, но остановилась, испугавшись, что он запер ее после того, как я легла спить. Если я поверну ручку, он будет знать точно, что я хотела его. Он может притвориться спящим.
Но, если я что-нибудь и узнала за прошедшую неделю, так прежде всего то, что после стольких лет жизни оказалось, что я ветреная женщина. И если бы этой ночью он сказал бы мне, что развлекался с этой проклятой, Пегги, я бы твердо и настойчиво спросила: «Что? Ты берешь какую-то ирландскую девицу из Куин-оф-ол-Сайнс? И ты боишься сказать: «Вот моя девушка — Рози Бернштейн из Мэдисонского колледжа. К черту, Том! Ты слишком хорош, чтобы быть таким малодушным». А потом, не зная еще, последует ли он за мной, я бы собрала все свое мужество, повернулась и пошла прочь.
Том спал так крепко, что не слышал, как я вошла, пока я не стукнулась коленкой о ночной столик рядом с его кроватью.
Рози?
Это я, — сказала я.
Плохо, что я ушибла колено. Хорошо, что было так темно, что он не мог видеть перемен, произошедших со мной за все прошедшие годы, включая и две беременности. Я нащупала одеяло и приподняла его так, чтобы быстро скользнуть под него и лечь рядом раньше, чем он успеет придумать, как вежливо попросить меня вернуться в мою комнату.
Ты помнишь?
Помню, — ответил он.
Он прижал меня к себе. Мой рот слился с его ртом. Этот поцелуй показался мне таким знакомым: первое мягкое прикосновение, первое ощущение, интенсивность которого все возрастала. Казалось, наш последний поцелуй был всего несколько часов тому назад.
У меня никакой практики, — мягко сказал он.
Практика беспокоит меня в последнюю очередь. Одну руку он положил мне на спину, другую ниже, и прижал меня к себе сильнее. Я прижалась щекой к его щеке, тут же вспомнив ощущение его шершавой бороды.
Я так часто вспоминал тебя, Рози.
И я, Том.
Ритм наших движений был совсем не тот, что в школьные времена. Грации тоже было намного меньше. И, он был прав— он определенно не имел практики. Но любовь наша никогда не была столь прекрасной. После мы отдыхали, пока рассвет не озарил постель президентского номера. Он застал нас в объятиях друг друга, в полной тишине и абсолютно счастливых.
