При следующей встрече я набросилась на Ника, и он признал, что действительно подъезжал к моему дому, а потом извинился, что побеспокоил меня.

– Мне просто захотелось посмотреть, в каком доме вы живете.

– Но я же уже объясняла, насколько важно, чтобы наши отношения ограничивались только встречами в кабинете.

– Вы считаете, что, если я подъехал к вашему дому и в течение двух секунд смотрел на него, это может помешать?

– Да. Я действительно не хочу, чтобы вы ездили около моего дома. Если вы хотите что-то узнать обо мне, задавайте мне вопросы здесь.

– Прекрасно. Как это вам удается сохранять такую непреклонность? Ведь я же не какой-нибудь сексуально озабоченный? Вы что, думаете, я на вас нападу?

– Не знаю.

Работая в больнице, одну вещь я усвоила твердо – больные часто прекращают угрожать, если осознают, что доверяют тем людям, которых запугивали.

– О Господи! – произнес он, глядя в окно. Через несколько минут на его лице вновь появилась знакомая мне самодовольная ухмылка.

– Думаю, что это все ваши фантазии, док. Просто вы хотите, чтобы я оставался с вами. Дело в том, что на вашей улице недалеко от вас живет одна моя подружка.

Трудно понять, когда он говорит правду, а когда лжет.

Конференция по больным с пограничным состоянием оказалась полезной. Много говорилось о способности этих пациентов бесцеремонно навязывать себя, и я поняла, насколько точно это описывает наши отношения с Ником.

В течение нескольких недель я старалась побороть в себе ощущение, что он постоянно где-то рядом. Я знала его распорядок дня. Утром в субботу – баскетбол; утром в воскресенье – женщина; вечером по вторникам и четвергам – теннис.

Я вспоминала его рассказы, обдумывала вновь всю его историю и не пропускала ни одной черной спортивной машины на улице. Меня несколько успокоило то, что такое поведение у пациентов отмечалось и другими врачами.

На конференции обсуждалось раздвоение сознания и сдвиги в статусе «я», типичные для больных с пограничным состоянием. Я поняла после конференции, что в случае с Ником делаю все так, как надо, и даже почувствовала гордость, что так стойко переношу все трудности. Больные с пограничным состоянием поддаются лечению. Просто с ними требуется больше терпения и времени.

Как и предсказывал Захария, на несколько недель Ник от меня отдалился. Как только я заводила речь о его ранних детских переживаниях, он становился угрюмым и молчаливым. Уважая его и полагая, что следует терпимо относиться к его переменчивости, я позволила ему говорить о женщинах.

Он например был уверен, что секретарша набросится на него, если он подаст хоть малейший повод; соседка по дому вовсю флиртовала с ним; судья приставала к нему прямо в кабинете.

Я подозревала, что ощущение себя таким желанным было тоже формой защиты, и выжидала удобного момента, чтобы уличить его. И такой момент наконец наступил.

– У меня сейчас новое дело о разводе, – сказал он однажды. – Она – этакий цыпленок с надутыми губками, а он – руководитель студии. Мы встретились у нее дома, чтобы обсудить ее финансовое положение. Как она была одета! Прозрачная блузочка, коротенькая юбка. Я мог бы ее взять прямо на обеденном столе.

– В последнее время перед вами открывались прямо-таки удивительные перспективы, вот только никак не пойму, от чего вы всеми этими разговорами защищаетесь.

– Что это у вас на уме?

– Беседуя о ваших женщинах, мы перестали обсуждать более серьезные вещи. Вас, по-видимому, сильно встревожили мои расспросы об отце.

Его лицо потемнело от гнева, и он так быстро вскочил с дивана, что я испугалась, что он меня ударит. Я старалась выглядеть спокойной, хотя сердце бешено колотилось.

– Не провоцируйте меня, – сказал он яростно. Потом отвернулся и стал вышагивать перед окнами.

– Возможно, разговоры об отце возродили в вас чувство, что вас используют.

– А вы не можете угомониться и не возвращаться больше к этому?

– Нет, потому что, в конечном счете, именно это и не оставляет вас в покое.

Он еще некоторое время шагал по комнате, а потом сел, согнулся, спрятал лицо в ладонях.

– Сколько раз я пытался сбежать из дому! Хотел разыскать маму. Я не верил, что она умерла. Тогда он стал запирать меня в чулане. Он издевался надо мной. И это было хуже битья. Я должен был потакать всем его прихотям. Он не помнил, когда у меня день рождения, забывал свои обещания, вел себя так, как будто я – бесчувственная скотина, он считал, что единственной моей целью должно быть угождение ему.

– Можете привести пример?

Ник выпрямился, откинулся на спинку дивана и глубоко вздохнул, как бы снимая этим напряжение.

– Каждое воскресное утро у него начиналось с ритуала. Я должен был наполнить теплой мыльной водой пластмассовую миску и ждать его у кухонного стола. После того, как он кончал читать газету, он подходил к столу и опускал руки в чашку. Он держал их какое-то время в воде, а потом я должен был чистить ему ногти зубной щеткой. Он считал, что его руки вызывают у матери отвращение, и таким образом приводил их в порядок. Он стыдился, что он слесарь. Если у него под ногтями оставалось хоть чуть-чуть грязи, он отпускал мне оплеуху мокрой рукой. Я подпиливал ему ногти и массировал руки специальным кремом. Если он был мной доволен, то позволял мне поиграть часок во дворе. Если же нет, то заставлял меня обрабатывать и ноги. Я до сих пор помню запах его ног и его пятки – грубые в трещинах. У него были шишковатые, отвратительные большие пальцы. Меня всегда тошнило, когда я смотрел на них. Когда я подрос, он меня уже не бил, потому что я пообещал убить его во сне, если он еще раз ко мне притронется. После того, как нас бросила мачеха, он стал запираться в спальне на ночь.

– Представьте, что он сидит сейчас на этом стуле. Что бы вы ему сказали?

Ник уставился на пустой стул напротив дивана. Потом в нем заговорил страдающий маленький мальчик.

– Как ты со мной обращался! Эгоист несчастный! Ублюдок! Я был твоей плотью и кровью, а ты относился ко мне, как… к рабу. Проклятому рабу!

Долгое время после этого он сидел сгорбившись, опустив голову на руки.

– Я больше не могу, – произнес он.

Уже после его ухода я вспомнила его склонность к «рабыням любви» и подумала, не является ли это попыткой отыграться за прошлое.

Другие мои пациенты были не менее несчастны. У одного шея была в корсете: он получил грыжу позвонка в затылочной области в результате дорожного происшествия. Лунесс все еще страдала из-за ухода Пика, а Джой Ромей так переживала случавшиеся время от времени исчезновения Мей, что подумывала о том, не нанять ли ей детектива.

У Уильяма сердце разрывалось при малейших признаках супружеской неверности со стороны Элизабет. Однажды утром он выносил мусор и обнаружил там «Энциклопедию садовых цветов Запада», которую он подарил Элизабет на день рождения в прошлом году. В другой раз, думая ей угодить, он принялся за стирку. Открыв стиральную машину, он сунул руку в мокрое белье и вынул черную кружевную деталь дамского туалета, которую раньше никогда не видел.

Эта история напомнила мне другую картину – плачущую мать, склонившуюся над корзиной с грязным бельем и держащую в руке розовый дамский пояс, обнаруженный в кармане у отца.

Воспоминание было мучительным, и в душе у меня осталось чувство неприязни к Элизабет, а также страх за Умберто.