ГЛАВА 24
Во Флоренции ярко сияло солнце; воздух был теплым и неподвижным. Валери широко распахнула высокие, выходящие во внутренний сад окна с жалюзи в номере отеля «Монна Лиза» и начала распаковывать багаж, развешивать одежду в стенном шкафу. Она не спросила, где остановился Ник. Зная, что РαН оплатит расходы, она сделала собственный заказ, выбрав отель, в котором она не бывала прежде: дешевле самого дешевого из тех, в каких она останавливалась в прежней жизни, но гораздо более дорогом, чем позволяли ее собственные средства.
Пять столетий назад здание отеля «Монна Лиза» было дворцом одного из принцев семейства Медичи. Оно и сейчас производило такое же впечатление — высокие потолки, стрельчатые окна, полы из полированного камня, витые каменные лестницы, ведущие на второй этаж, где в нишах стояли древние статуи и вазы. Внутренний двор был усажен розами, померанцами, лимоновыми и оливковыми деревьями; огромные, из цветного стекла двери вели в зал, где по утрам подавался завтрак. Отель был небольшой, довольно уединенный, не шикарный и не огромный, но Валери, выехавшей за границу впервые за полтора года после смерти Карла, он показался одним из прекраснейших мест в мире.
Разложив вещи, она набрала номер Сальваторе Скатигеры.
— Нет, нет. Он очень болен, — ответила его дочь Розанна. В голосе не было дружелюбия. — Он отказывается говорить с кем-либо кроме меня. Даже со мной очень мало. Главным образом читает и смотрит на свой сад.
— Очень важно еще раз поговорить с ним, — сказала Валери. — Именно для этого я и прилетела в Италию.
— О чем?
— О той части его рассказа, на которую не хватило времени; осталось так много, о чем он не успел рассказать.
— Что ж, вы не узнаете этого и теперь. Вы, видимо, не понимаете. Он не разговаривает. А если говорит, то по-итальянски. Похоже, он забыл, что был американцем большую часть своей жизни.
— А вдруг он захочет поговорить со мной, мы ведь с ним подружились, — сказала Валери по-итальянски.
— О! — воскликнула Розанна. — Но все же… Нет, извините, не могу этого сделать.
— Розанна, — сказала Валери настойчиво. Она старалась найти правильные слова. Это был ее материал, и она не могла позволить себе вот так просто упустить его. — Я думаю, что ваш отец, вероятно, захочет записать и сохранить для истории рассказ о том, что сделал в своей жизни. Если нет — я не стану навязываться ему, а если он хочет? Мы должны предоставить ему этот шанс. Он так много сделал для лидеров государств, увековеченных в многочисленных фильмах и кинопленках, почему же он сам не достоин того же? Вы спросите его об этом?
Наступила тишина.
— Он всегда считал себя умнее всех тех, так называемых лидеров, — наконец произнесла Розанна.
Валери молчала; время для нажима еще не подошло.
— Я тоже буду присутствовать? — спросила Розанна. — Чтобы оградить его от неуместных вопросов, — поспешно добавила она.
Валери улыбнулась. Речь, разумеется, шла не о защите отца. Просто Розанна тоже хотела появиться на экране.
— Конечно, вы тоже будете там, — сказала она.
— Хорошо, тогда, я думаю, смогу поинтересоваться его мнением. Конечно, не знаю, что он ответит, но… в случае, если он скажет «да», могли бы вы прийти, скажем, в десять часов послезавтра утром?
— Да, было бы чудесно.
— Что делать, если он откажется позировать перед камерой?
— Передайте, что в этом случае мы отменим интервью, — твердо сказала Валери, чувствуя себя в полной безопасности, уверенная, что Розанна теперь на ее стороне. — Скажите ему, что я не могу себе представить, как сделать телеинтервью без камеры.
Розанна рассмеялась.
— Обязательно передам, ему это понравится. Тогда, послезавтра…
Валери положила трубку. Она получит свой материал. Если она права и сумеет найти скрытую сторону в жизни Скатигеры, она сделает такой шестнадцатиминутный репортаж о нем, что все попадают, и поднимется еще на одну ступеньку вверх по служебной лестнице от создателя четырехминутной вставки до полноценного репортажа программы «Взрыв».
Разумеется, Нику об этом она не сказала ни слова, когда вечером он позвонил ей из своего номера в отеле «Эксцельсиор». Валери просто сообщила ему, что договорилась о встрече, а ее операторы и режиссер прибудут на следующий день.
— Быстро, — сказал он. — Ты совершенно права. Никому другому и браться не следовало за это интервью. Обедала?
— Нет. Но уже заказала столик, если у тебя есть время.
— Я тоже заказал. Бросим монету?
— Ты говорил, что прежде никогда не бывал в Италии.
— Нет. Надеюсь, покажешь мне некоторые достопримечательности. Когда я звонил из Мюнхена, один из моих знакомых порекомендовал Сабатини.
Валери исключила из планов на вечер ресторан Энотека Пинчьори; они посетят его в другой раз.
— Очень хорошо, — сказала она, — в котором часу?
— В восемь, устроит? У тебя остается чуть меньше часа.
— Хорошо. Увидимся там. Знаешь, где это? Виа Панзини.
— Найду! Сколько времени мне потребуется, чтобы добраться туда?
— Пятнадцать минут.
— Буду ждать тебя.
Лишь повесив трубку, Валери поразилась непринужденной легкости беседы. До нее даже не дошло, что, пожалуй, это выглядит очень странно, что она строит планы относительно предстоящего ужина с Ником, первого после тринадцати лет разлуки, и представляет его в двух милях отсюда в том самом отеле, в котором она останавливалась десятки раз.
«Эксцельсиор», — думала она, лежа в длинной ванне. Она включила душ, вымыла голову. — Кто бы мог подумать в те далекие годы, что Ник однажды остановится в «Эксцельсиоре»? Или что Валери Стерлинг будет испытывать удовольствие от мысли о предстоящем обеде в его обществе? Та самая Валери, которая отослала его прочь, потому что у нее имелись другие планы на жизнь?»
На ней были шелковый костюм и туфли на низком каблуке, единственном типе каблука, который предохранял ноги от вывихов на мощеных булыжником итальянских улицах; она шла по заполненным людьми улицам к Сабатини. Ник уже ожидал в фойе. На нем был темный костюм и темно-красный галстук. Валери была немного шокирована тем, с какой педантичностью он следовал формальностям этикета. На работе он появлялся в рубашке с расстегнутым воротом, иногда в спортивных жакетах. Ей захотелось узнать, не пытается ли он от нее спрятаться за этой официальной формальностью, как, похоже, уже проделывал не раз. Но когда руки их встретились и, встретившись, задержались, ее мысли потекли в другом направлении; она подумала, как приятно, что ради нее он оделся с такой тщательностью.
Страстное желание физической близости с ним вдруг охватило ее. Все поплыло перед глазами, и она заволновалась, как бы ее чувства не отразились на ее лице, или Ник не догадался о ее состоянии по ладони, зажатой у него в руке. Отдернув руку, она с облегчением повернулась к подходившему метрдотелю, который проводил их к столику, расположенному в дальнем углу большого зала. Валери села на банкетку спиной к висячему саду, поднимавшемуся от пола до потолка вдоль всей залы ресторана, к деревьям и кустам, отгороженным стеклянной стеной. Ник сел на стул напротив.
— Здорово сделано, — одобрительно сказал он, разглядывая сад.
Она кивнула.
— Я приезжала в Италию по меньшей мере раз в году. Она проникает в кровь, и потом уже трудно не возвратиться сюда.
Ник вглядывался в ее лицо, стараясь отыскать следы сожаления.
— Должно быть, тебе не достает этого?
Она знала, что он имеет в виду не только Италию.
— Да, и, думаю, всегда будет недоставать. Все это уже начинает казаться мечтой. Я даже не знаю, насколько преувеличивала хорошее, закрывая для удобства глаза на минусы и недостатки прежней жизни, — она улыбнулась. — Мы напечатаем наши мемуары, как я печатаю телевизионные сценарии.
— И с упоением будем их перечитывать, — подхватил Ник.
Он подозвал официанта и заказал вино, предоставив Валери одной домысливать, какие места из этих мемуаров он хотел бы с упоением перечитывать спустя все эти годы.
— Я никогда не понимала, почему ты женился на Сибилле, — сказала она неожиданно даже для себя, когда он повернулся к ней.
Он медленно кивнул.
— Я в этом не сомневался.
Она получила сдачи. Она никак не ожидала, что Ник поставит ее на место.
— Или почему ты переехал в Вашингтон после стольких лет, — продолжала Валери, стараясь говорить ровно.
— Пришло время, я был готов оставить Калифорнию.
Теперь Ник расслабился; на эту тему он мог говорить охотно. Он искал свою дорогу к Валери, стараясь избегать напоминаний о прошлом. Он не собирался возвращаться к тому, что было, пока не будет готов вернуть его. А пока он не был уверен даже сейчас, сможет ли погрузиться в прошлое, прежде чем поймет, что они значат друг для друга сейчас, в настоящем.
— Я сделал то, о чем мечтал. И на какой-то период времени у меня было все, чего я хотел — или почти все — потом все это начало меняться. Я думаю, что такова природа любой мечты; она, я думаю, начинает меняться в тот самый момент, когда ты начинаешь приближаться к ней, потому что это означает, что она становится достижимой, а значит, другой.
— Целью, — прошептала Валери, — но уже больше не мечтой.
Он улыбнулся.
— Да, это ты очень хорошо сказала. А цели подразумевают существование расписания, рутинной работы, долларового обеспечения, наличие других людей с их собственными мечтами или целями…
Он наблюдал, как официант наливает вино, затем поднял бокал, подождал пока Валери поднимет свой.
— За мечты, — сказал он.
Бокалы прикоснулись.
— Ты никогда не мечтал быть владельцем телесети, — сказала Валери.
— Нет, сначала было просто любопытство. Затем в нужный момент подвернулась возможность. Я искал чего-нибудь нового.
— Ты хотел, чтобы что-то произошло, — сказала она, и они оба вспомнили, как много лет назад он критиковал ее за подобные желания.
Они помолчали. Валери немного повернулась, чтобы лучше рассмотреть раскинувшийся позади нее сад. Ей было неловко: непривычная к молчанию за столом, она не знала, как прервать его. Дело было в том, что она не могла определить их отношений. Как себя вести со своим первым возлюбленным, который теперь был ее работодателем, стал гораздо состоятельнее, достиг успехов там, где она была еще неопытным новичком… и которого теперь нашла неотразимо притягательным? «Одного, определенно, не следует делать, — подумала она, — напоминать о прошлом; а то ему может показаться, будто я цепляюсь за наш прошлый роман, прежде чем мы сами захотим заложить основание для… для чего угодно, что мы теперь можем возвести вместе».
Ник изучал меню, казалось, не испытывая ни малейшего неудобства от тишины.
— У тебя есть какое-нибудь любимое блюдо? — спросил он.
— Я предпочла бы начать с окорока с лимоном, — сказала она, взяв лежавшее около нее меню. — Если здесь тот же повар, то он большой мастер по части мяса.
Подошел официант, и Валери сделала заказ на итальянском языке. Это вышло как-то само собой. Она знала, что все официанты в Сабатини бегло говорили по-английски, но неожиданно для себя она начала интересоваться блюдами, требуя внести в них некоторые изменения на превосходном итальянском языке. Начав заказывать блюда, она тотчас поняла, что поступила так, чтобы разобраться в своих отношениях с Ником. Пусть он ее работодатель, но в Италии он турист, а она, как-никак, старый завсегдатай.
— Я заказала на двоих, — сказала она, когда официант удалился. — Надеюсь, не возражаешь?
Он смотрел на нее с нескрываемым изумлением.
— Не возражаю, спасибо. Ты будешь брать интервью у Скатигеры по-итальянски?
— Если придется, да. Надеюсь, он согласится беседовать по-английски. Иначе придется делать перевод уже на пленке, мы же не будем давать субтитры?
— Нет; ты, похоже, уверена, что получишь свой материал.
— Я уверена, что ему есть о чем рассказать, если только мы сумеем расшевелить его.
Он кивнул, и за столом вновь повисла тишина. Валери повторила про себя слово «мы», которое они оба употребляли; всякий раз оно заставляло ее испытывать радостное возбуждение. Он говорил с ней, словно она уже была частью команды «Взрыва».
Ник задумчиво посмотрел на нее.
— Ты работала, когда была замужем? — спросил он.
— Нет, — ответила она, удивившись, потому что прежде он никогда не спрашивал о ее замужествах. — Только добровольные работы, — добавила она, — и то, чем я всегда занималась — информация о спорте на телевидении.
Он улыбнулся.
— Как-то, помнится, ты говорила, что работала по-настоящему.
— Да, — ответила она со вздохом. — Существует множество мест: госпитали, музеи и десятки других, которые не смогли бы функционировать без добровольцев. Они выполняют там тяжелую работу, иногда по сорок, а то и больше часов в неделю. Им весьма признательны, а иногда даже благодарны.
— Я бы не превозносил их.
— Неужели? К чему тогда весь разговор, если это не настоящая работа?
— Потому что его завела ты. Сначала ты сказала, что не работала, когда была замужем, а потом заявила, что была волонтером.
Она рассмеялась.
— Ты прав, мне не следовало так говорить. Задумчиво взглянув на Ника, она продолжала:
— Вся разница в зарплате; вернее, в той власти, что кроется за ней. Один обладает силой платить, а рабочий имеет слабость нуждаться в деньгах. Там, где финансовая сторона не затрагивает отношений, нет различия ни в положении, ни в силе. Тогда ты не воспринимаешь свое занятие как работу.
— Имеешь в виду, что это есть совместное усилие. Или дружба.
— Или супружество.
Он улыбнулся.
— На которое всегда есть надежда, не так ли? Но зарплата, деньги еще не все; как насчет власти? Учителя обладают властью над учениками, генералы над капралами…
— Ты прав, но принцип остается неизменным; власть давать и отбирать у нуждающегося, и потому слабого. Работая волонтером, я равна со всеми, потому что у меня нельзя ничего забрать. И конечно же, я не боюсь потерять работу, если я кому-то не подойду.
— А можно лишиться такой работы из-за некомпетентности?
Она помолчала.
— Полагаю, да. Но скорее всего меня не уволят; меня переведут на другой участок.
— Потому что знают, кто ты?
— Потому что неприбыльным организациям всегда необходима помощь.
Они рассмеялись. Перед ними стояли закуски, и Ник попробовал окорок. На его лице отразилось удовольствие. Молча он отрезал еще кусочек.
— Замечательно. Ничего подобного нет в Америке.
— То, что в Америке называют окороком, вовсе не окорок. Я всегда ждала поездки в Италию, чтобы попробовать настоящего окорока.
— А если нет возможности часто посещать Италию…
— Тогда я употребляю другие блюда. Нет смысла ждать самого лучшего.
— Есть люди, которые никогда не попадут в Италию.
— В таком случае они никогда не отведают настоящего окорока. Они вполне могут есть американскую ветчину; мы, кстати, неплохо ее готовим. Так они достигнут компромисса.
— А ты шла на компромиссы после смерти мужа?
— Конечно же, шла, когда не было другого выхода.
— Например?
— Моя первая квартира и дом, в котором я живу сейчас. За ту сумму, которую я плачу за его аренду, я могу купить, пожалуй, только ветчину или, может быть, вот такой окорок, но, разумеется, не найти жилье, хотя бы отдаленно напоминающее мое поместье в Мидлбурге.
Он кивнул.
— В чем еще ты шла на компромисс, кроме жилья?
— Ни в чем. Я не покупала одежды, потому что не могла позволить себе той, к которой привыкла, а та, что имеется, послужит еще долгое время. Она вышла из моды, в этом, полагаю, мой компромисс, но все же такова, какой, на мой взгляд, должна быть одежда.
Он вновь кивнул, и его глаза потемнели.
— Этот разговор непонятен тому, кто всегда был беден.
Она взглянула на него, немного насупясь.
— Не считаешь ли ты меня бесчувственной?
— Мне кажется, ты не понимаешь, что значит не иметь денег. Такое впечатление, что ты считаешь все происшедшее с тобой не совсем реальным. Возможно, ты воспринимаешь прошлое как мечту, но мечта это или нет, ты все-таки надеешься возвратиться в него, даже если не представляешь себе, как все это произойдет. Если предложить назвать срок, когда это может случиться, то ты, мне кажется, ответишь: до того, как износится моя одежда.
Валери покраснела.
— Не помню, чтобы ты был жесток. Неужели дело в том, что в те дни я была настолько наивна, что даже ты казался мне восхитительным?
— Так мне и надо, — резко сказал Ник, страшно недовольный собой. — Прости.
Увидев блеск в ее глазах, гордо вскинутую голову, он внезапно почувствовал жгучее желание близости и признался себе, что мечтал об обладании ею с того самого мгновения, как они сели рядом. «Наверное это-то желание и усилило напряжение за столом, — подумал он. — Ощущает ли это Валери?»
Он посмотрел на нее, вспоминая ее тело в своих объятиях, вкус ее губ. Очертания комнаты расплылись и отошли на второй план. Единственное, что он видел — это губы Валери, единственное, что он чувствовал — это се тело, такое знакомое, будто все было вчера.
Усилием воли он отогнал эти видения прочь: слишком скоро. Он еще не готов сказать, что желает ее, — ни ради нее самой, ни ради себя.
— Прошу прощения, — еще раз извинился он, в его голосе звучало лишь легкое раздражение. — Мои манеры обычно лучше, даже если этого нельзя сказать о моих высказываниях. Мне кажется, я нервничаю потому, что не чувствую, что мы одни.
Валери вопросительно подняла брови.
Ник показал на стоящий рядом пустой столик.
— Там сидят Ник и Валери, но на тринадцать лет моложе, и также за обедом пытаются преодолеть разделяющие их различия.
— Но их нет за тем столом, — сказала Валери. — Они внутри нас; мы такие же, как раньше.
— Не думаю, я знаю, как сильно я изменился, и вижу…
— Ты совсем не изменился.
— …что и ты тоже. Я думаю, мы оба изменились. Как-нибудь мы поговорим об этом, если захочешь. Минуту назад меня беспокоило то, что, как мне казалось, ты действительно не изменилась. Но я ошибся; я видел тебя за работой и знаю, что теперь ты стала совершенно другой.
Она покачала головой.
— Не думаю, чтобы люди сильно менялись со временем. Мне кажется, что нам хотелось бы, чтобы люди менялись, тогда мир стал бы упорядоченным и предсказуемым. Но я не верю, будто каждый из нас со временем действительно становится другим.
На мгновение ее взгляд как бы обратился внутрь.
— Единственное, что может произойти, так это то, что при сильных потрясениях или в состоянии шока мы открываем в себе такие стороны, о существовании которых и не догадывались. То, что я есть сейчас, всегда жило во мне, но люди просто этого не замечали.
— Или ты не проявляла себя.
— Или я не проявляла себя, — спокойно согласилась она, — спасибо за напоминание.
В течение всего времени пока официант расставлял блюда и наполнял бокалы вином и до его тактичного исчезновения, их глаза бросали друг другу вызов. Ник безмолвно признался себе: он хотел ее, возможно, сильнее, чем когда-либо прежде.
— Не знаю, поверишь ли, — произнес он, — если скажу, что очень рад, что нахожусь сейчас с тобой здесь?
— Да, — сказала Валери, — я тоже приятно провожу время.
Они рассмеялись, в этот момент напряжение между ними ослабло, и без всякой натянутости, непринужденно они проговорили до конца обеда.
— Я пробуду во Флоренции два дня, — сказал Ник, когда они допивали кофе. Было поздно. Кроме них в ресторане никого не было, и Ник обратил внимание, что этот внешне шикарный и красивый зал был слишком ярко освещен. Он не был предназначен для продолжительных задушевных бесед.
— Мне хотелось бы обсудить с тобой, как провести эти дни, но не здесь. Можно отыскать место поспокойнее?
— Почему бы нам не прогуляться? Флоренция не отличается активной ночной жизнью, но для прогулок она просто замечательна.
Ник оставил идею найти укромный уголок с мягким светом, где можно было бы спокойно побеседовать и выпить.
— Неплохо, — согласился он.
Он не имел ни малейшего представления, в котором часу они возвратились в «Эксцельсиор», сколько миль они прошагали, но совершенно четко знал, что никогда в жизни не видел такого количества церквей, площадей, магазинов с закрытыми ставнями, и подумал, что никогда не увидит этого вновь. Улицы не были переполнены, как в дневное время, но все равно им то и дело приходилось отходить в сторону, чтобы освободить дорогу флорентийским пешеходам, которые не уступали дороги никому. Каким-то совершенно непостижимым образом они узнавали других флорентийцев, с которыми расходились в самый последний момент.
— Наверное, во мне не те гены, — рассмеялась Валери, когда в очередной раз, не заметив очередную пару флорентийцев, отскочила в сторону, чтобы не столкнуться с ними. — Если бы я жила здесь, то, вероятно, нашла какой-нибудь выход.
— Если бы я не знал тебя, то подумал, что ты местная, — сказал Ник, восхищенный уверенностью, с которой она чувствовала себя в городе.
Ник следовал за ней, когда она без колебаний поворачивала на углах и пересекала площади, чтобы найти нужную ей улицу, среди огромного множества улочек, разбегавшихся в разных направлениях. Ему было приятно идти с ней рядом нога в ногу; их руки иногда соприкасались. Никогда прежде его не влекло к ней, как теперь, когда он, в действительности, не был уверен смогут ли они найти что-либо общее. Ник отдавался тому теплу, которое звучало в ее голосе, наслаждению, которое он испытывал от ее ума, радостному ощущению страсти, протекавшему по ним подобно электрическому току, соразмерному ритму шагов, негромким словам, взаимному наклону головы и мгновенному осознанию близости при каждом касании рук. Он знал, что и Валери испытывала то же самое.
Они вынырнули на Палаццо Сеньория, четвертая часть которой была раскопана, чтобы показать обнаруженные фундаменты, заложенные еще во времена Римской империи. Над раскопками был установлен навес. Их освещал свет прожекторов. Сквозь ограждающую сетку Ник и Валери смотрели на каменные лестницы, которые соединяли комнаты, образующие апартаменты, одни еще заваленные хламом, другие уже расчищенные.
— Интересно, что оставим после себя мы, — пробормотал Ник. — Не телевидение, надеюсь. По крайней мере не то телевидение, которое окружает нас сейчас.
Он взглянул на Валери и улыбнулся.
— Это мечта и цель: сделать телевидение таким, чтобы мы могли им гордиться, случись будущим поколениям раскопать его.
Она кивнула.
— Ты сделаешь. Ты уже начал.
— Мы сделаем, — поправил он. — Мы уже начали.
Она улыбнулась про себя. «Мы уже начали». Они повернулись от раскопок и посмотрели на другой конец площади, где располагался дворец Уффици.
— Мы возвратимся сюда завтра, — сказала Валери. — Этот дворец слишком красив, чтобы оставить его без внимания. Санта Кроче тоже, и Площадь Республики, и Академия… Два дня очень мало, нужна минимум неделя, но даже тогда остается такое ощущение, словно обкрадываешь себя.
— Два дня, — твердо произнес Ник. — Будем считать предварительным знакомством. Как только появится возможность, вернусь и воздам должное.
Они прошли вдоль берега Арно, перешли на другую сторону по Понте Веччио, крытому мосту, по всей длине которого располагались ряды магазинов, давно закрывшихся на ночь и походивших на запертые шкатулки для драгоценностей. Ник подумал, что город напоминает волшебную сцену, на которой разыгрывается старинная сказка. После безжалостной новизны пастельных тонов калифорнийских зданий, разрастающихся торговых центров, двусмысленного сочетания мрамора и трущоб в Вашингтоне, бурного роста городов в восточной Вирджинии — Флоренция казалась театральной декорацией, обращенной в прошлое величие; ее здания подпорчены временем, ее улицы потемнели от сотен карет, марширующих войск, людских толп и автомобилей. Трудно было поверить, что в таком городе люди живут обыкновенной жизнью.
— Пора возвращаться, — тихо проговорил Ник. — Мне потребуется больше, чем неделя.
Они пересекли Арно по мосту Веспуччи и дошли до «Эксцельсиора». У обоих возникла мысль о том, чтобы подняться в номер Ника, но ни один не решился сказать об этом.
— Я провожу тебя… как называется твой отель?
— «Монна Лиза».
Перед закрытыми железными воротами Валери позвонила, и портье впустил ее.
— Спокойной ночи, — проговорила она, освобождая свою руку из руки Ника.
— Спасибо, это был замечательный вечер.
Ник вновь взял ее руку, потом обнял; их тела прикоснулись, прижались крепко, призывно. Они молча стояли в огромном фойе с камином. Слева диваны, справа конторка портье, который делал вид, что записывал что-то важное, опустив голову. «Наверное, ему ужасно хочется узнать, почему мы не поднимаемся в номер, — подумала Валери, и смех задрожал на ее губах.
— Спокойной ночи, — повторила она.
Ее била дрожь от вспыхнувшего страстного желания, она быстро прошла мимо портье к каменной лестнице и взбежала вверх.
Ник избегал глядеть на портье. «Он считает меня круглым дураком. Американцем, ничего не смыслящим в любви». Но оказавшись на улице, по дороге в свой отель, проходя по узкой Борджо Пинто, в этот час свободной от людей и автомашин, он чувствовал, что поступил правильно. У них еще достаточно времени впереди. Им предстоит во многом разобраться, и к какому бы выводу они ни пришли, они будут знать, чего хотят.
Ник был счастлив. Он не мог припомнить, когда в последний раз испытывал нечто подобное. Шаг сделался шире. Он ощущал себя могущественным и бессмертным. «Совсем как влюбленный мальчишка», — подумал он, улыбаясь самому себе. Предстояло многое обдумать. Но только не этой ночью. Когда он возвратился в номер, часы показывали около трех часов утра. Ни о чем не думая, он уснул.
Когда он проснулся, первой мыслью было позвонить Валери. Едва открыв глаза, он взял телефон.
Она ответила сразу же.
— Я обдумывала, как провести день; ты готов побродить пешком?
— Все, как скажешь. А что, если начать с завтрака?
— Почему бы не позавтракать у меня в гостинице? Завтрак подают в зале и, думаю, будут рады моему гостю. Встретимся внизу через час.
Так начался день, который Нику не суждено было забыть — насыщенный, динамичный, бодрящий и изматывающий. Во время ланча, пробуя пасту в сметанном соусе в маленькой траттории около Дворца Питти, он подумал: «Неужели такой будет вся жизнь с Валери?» Конечно, такой и будет. Он знал это даже тогда в Стэнфорде; больше всего в ней ему нравились заразительное возбуждение, охватывавшее ее от всего, что предлагала жизнь, ее решимость добраться до намеченной цели. Стремление сделать так, чтобы произошло…
Ник знал, что и сам был таким же всю свою жизнь, хотя слишком часто эта черта характера подавлялась яростным стремлением добиться успеха в работе. Он знал, что Валери это в нем нравилось, так же как и он любил в ней эту черту. Теперь, когда они бродили по Флоренции весь долгий день, они делились радостным возбуждением. Они ощущали, что все вокруг было источником желаний и восхищения. И они были самыми удачливыми из людей, потому что были способны испытывать и делить эти ощущения.
Центр Флоренции невелик, и его можно легко обойти пешком. Гораздо больше миль Ник и Валери исходили по мраморным полам дворцов, вобравших в себя шедевры мирового искусства, по каменным и мраморным плитам церквей, где они, запрокинув головы до боли в шее, восхищались чудесными фресками четырех-пятисотлетней давности, стараясь разглядеть скрытые за защитными покрытиями и более поздними дорисовками работы древних мастеров, созерцали гробницы Пап, художников и ученых. Они посетили дом Микеланджело, стены которого хранили росписи, сделанные его рукой, музей науки, где по непонятным причинам за стеклом был выставлен сохраненный палец Галилея.
Часто они бродили молча. Душа Флоренции — ее воспоминания. Ник и Валери, искавшие освобождения от своих воспоминаний, искавшие путь от прошлого к настоящему, целиком поддались очарованию древней истории города. По мере того как они погружались в седое прошлое, они все явственнее ощущали присутствие друг друга. Самым замечательным во всех славных творениях эпохи Ренессанса для них было то, что они видели и восхищались ими вместе.
Но они не только молчали. Двигаясь от дворца к дворцу, от церкви к церкви, шагая под горячим, ослепляющим солнцем, сияющим в безоблачном небе, они беседовали и смеялись с непринужденностью двух друзей-отпускников. Оба были одеты в брюки, рубашки с расстегнутым воротом, оба были налегке, без вещей, так что руки их были свободны, оба шагали одинаково легкой походкой по мощеным булыжником улицам, по разноцветной и живописной сцене, которую Флоренция являет своим гостям днем.
Они двигались в толкающейся толпе пешеходов прямо посередине узеньких, погруженных в тень улочек, пока не раздавался сигнал автомобиля или приближающегося автобуса. Тогда, вместе с другими пешеходами, они бросались на узкую спасительную полоску тротуара и вжимались в стену здания, ожидая пока машина или автобус проедут мимо. Они увертывались от мотороллеров, на которых восседали серьезные мужчины в деловых костюмах, галстуки которых развевались позади, как хвосты воздушных змеев, или юные девушки в невообразимо коротких облегающих мини-юбках. Ник и Валери выныривали на залитые солнцем площади, где вокруг художников и карикатуристов с их мольбертами кружились стаи голубей, сидели в открытых кафе, наблюдая непрекращающееся людское шествие. В два часа дня, когда музеи и магазины закрываются на перерыв, город наполняется звуком опускающихся металлических ставней. Эти часы Валери и Ник посвятили посещению садов Боболи и церквей, никогда не закрывающих свои двери для посетителей. В четыре часа ставни вновь поползли вверх, магазины ожили. Они шли, попутно разглядывая витрины, к следующему предусмотренному программой шедевру.
Ужинали они в 9 часов вечера. К этому времени даже Валери не могла больше ступить ни шага.
— Ты молодец, — сказала Валери, сидя во дворе ресторана Энотека Пинчьори. — Большинство просто не вынесло бы такой экскурсии.
— У большинства нет такого гида, как ты. Сегодня особенный день. Интересно, осталось ли хоть что-нибудь, чего я не видел, если вернусь сюда еще раз?
— Сегодня была только закуска. Основные блюда еще впереди.
— Тогда постараюсь приехать сюда еще раз… Если ты поедешь со мной.
— С большим удовольствием.
Он улыбнулся, отмечая, как сильно рассчитывал на ее откровенность и отсутствие претенциозности.
— Расскажи о твоих прежних поездках в Италию, — попросил Ник.
Весь ужин они непринужденно проболтали, обсуждая ее путешествия в Европу, которые стали регулярными после того как ей исполнилось восемь лет. Свой рассказ она закончила последним выездом с Карлом в Швецию к друзьям.
— Это было всего лишь за несколько месяцев до его смерти, — сказала она, слегка нахмурившись. — Я никогда не думала об этом; интересно, был ли у него здесь банковский счет; а вдруг именно здесь находятся деньги?
— Ты никогда не рассказывала мне про это, — сказал Ник. — Я читал кое-что в газетах. И хотел бы узнать подробнее.
— Как-нибудь в другой раз. Не сейчас, хорошо? Мне так чудесно вдали от всего прошлого. Другие страны всегда оказывают такое влияние, по крайней мере на меня. Иногда я даже не в состоянии представить свой дом и ежедневные занятия, и это придает месту, в которое я приезжаю, где бы оно не находилось, особый оттенок романтичности. Гораздо приятнее мечтать, чем думать о доме и других прозаичных вещах.
— Похоже на прошлое, — сказал, улыбаясь Ник.
Валери взглянула на него задумчиво.
— Мне нужно подумать. Хочешь сказать, что мы думаем о прошлом так же, как о зарубежных странах: далеких, но врезавшихся в память, как волшебные места, куда мы хотели бы возвратиться.
— Ты выразила это гораздо лучше меня.
— Да, тут есть над чем подумать.
С легким вздохом она откинулась на спинку стула. Кофейные чашечки и небольшие стопки были пусты; официант уносил остатки десерта. Легкий бриз покачивал цветы во внутреннем дворике и колебал листву над головой.
— Я бы прошлась немного после ужина, но боюсь, это невозможно.
Он тихонько рассмеялся:
— Следовало бы подумать об этом заранее.
Они помолчали. Одновременно посмотрели друг на друга. Их глаза встретились.
— Мне хочется, чтобы сегодня ты пошла со мной, — спокойно сказал Ник. — Я бы пошел к тебе, но боюсь не смогу встретиться с тем портье еще раз.
Валери рассмеялась.
— Думаю, ему было стыдно за нас, более чем когда-либо.
Немного помолчав, она добавила:
— Да. Весь день я мечтала об этом.
Они одновременно поднялись из-за стола и приблизились друг к другу так же, как прошлой ночью в фойе ее отеля. Весь длинный день был прелюдией этого момента, момента, когда их тела слились в объятии, а губы прильнули к губам, сначала легко, затем с все возрастающей страстью.
— Хватит, — прошептала Валери. — Еще намучаемся, пока доберемся до «Эксцельсиора».
— Такси, — решительно сказал Ник. — Наверняка есть где-то поблизости.
— Конечно, есть.
— Ты никогда не пользовалась такси, выполняя роль гида. Возьмем?
— Портье закажет.
— Верно. Похоже, что ночь будет очень короткой.
Они улыбнулись, и радость улыбок не покидала их всю дорогу до «Эксцельсиора». Окна номера Ника выходили на Арно; он был большим и просторным, однако Валери ничего этого не заметила. Как только дверь номера закрылась, они заключили друг друга в объятия.
— Сегодня днем я мечтала об этом мгновении, — тихо проговорила Валери, приникая к губам Ника, — между картинами.
— Какими картинами?
— Всеми.
Они целовались, а его руки скользили по ее телу, прижимая ее к себе, открывая заново линию ее спины, плавные извивы бедер, упругую полноту грудей, напрягшихся под шелковой блузкой. Маленькая искра, щелкнув, проскочила между материей блузки и пальцами Ника, он хихикнул, прерывая поцелуй.
— Электризуется…
— Наверное, — прошептала Валери, — я бы…
Она быстро расстегнула блузку, и Ник медленно и нежно снял ее с плеч. Его руки, теплые и жесткие, коснулись ее кожи; руки мужчины, не чурающегося физической работы. Она чувствовала, как эти руки снимали с нее остальную одежду, пока, наконец, не осталась обнаженной, застыв под их твердой уверенностью. Его прикосновения были медленными, как давняя память. Она чувствовала его ладони и кончики пальцев, где бы они не прикасались к ее телу: ее как бы обволакивало ощущением его близости.
В то же время быстро и не менее уверенно, чем он, она снимала одежду с него. Наконец оба застыли в молчаливом объятии в погруженной в сумрак комнате. Единственная лампа бросала круг бледно-золотистого света на ковер и край кровати. Ник повернул Валери, повел ее к свету и увлек на шелковистую простыню. Она потянула его на себя, немного выгнулась, когда его вес прижал ее к кровати.
— О, как хорошо, — прошептала она, — встретить тебя на полпути…
Приподнявшись на длинных руках, он глядел на нее, улыбаясь.
— Помню, помню твои глаза, смотревшие вверх на меня; и все, что испытывал тогда…
— Я тоже помню, что ты привык разговаривать, занимаясь любовью, — тихонько рассмеялась Валери. — Я помню, — сказала она еще раз нежно, — О, да, я помню, да, да, да…
Она привлекла к себе Ника, так что он всем телом опустился на нее. Она так изголодалась без него, что, казалось, никогда не насытится вдоволь. Их движения, мысли, тепло и радость слились воедино, их языки переплелись, тела вновь учили то, что познали однажды много лет назад, пока не превратились в одно целое…
Лежа на согнутой руке Ника, Валери почувствовала, что ее начинает клонить в сон, и села.
— Не хочу спать, — проговорила она, склоняясь над ним, касаясь кончиком языка впадинки у основания горла.
Медленно ее губы двинулись вниз по темным колечкам волос, росшим у него на груди.
— Как чудесно, — прошептала она в упругую гладкость его живота. — Лучше, чем с кем бы то ни было.
— А может быть, и нет, — пробормотал он, закинув руку за голову, наблюдая, как каштановые волосы Валери, подобно облаку, окутали его тело, скрывая ее лицо и губы, которые как пламя жгли и скользили по нему.
Она подняла голову.
— «А может быть, и нет!» — передразнила она. — Сколько женщин были так же хороши? Скольких ты помнишь за последние тринадцать лет?
— Не могу вспомнить, — сказал он с улыбкой. — Так уж случается, с возрастом многое забывается.
— Но не приятные воспоминания. Мне никогда ни с кем не было так хорошо.
— К чему эти слова, — тихо сказал Ник, — мне не нужны подобные признания.
— Я говорю это не для того, чтобы доставить тебе удовольствие. Мне нравится произносить это вслух. Мне нравится, что это так. Я не обманываю тебя, Ник, ты это знаешь.
— Да, и я люблю в тебе это.
В бледно-золотом свете ее глаза долго всматривались в темную глубокую неподвижность его зрачков. Затем Валери вновь наклонила голову, коснувшись губами теплой кожи Ника, ощущая пробежавший по нему трепет, когда ее губы скользнули вниз по напряженной гладкости живота. Повернув голову, она взглянула на него и увидела на его лице застывшую сосредоточенную отрешенность, в то время как ее язык, нежно скользя, ласкал его плоть. Прижавшись грудью к его бедрам, обхватив и крепко сжимая Ника руками, она, казалось, перетекала в него, в его теплое, открытое, рассеянное, подобно солнечному свету, и в то же время наполненное твердой упругостью тело.
— Валери, — прошептал он.
Она вновь взглянула на него.
— Я хотела…
— Знаю. У нас еще много времени. Иди сюда.
— Да.
Она легла сверху, прильнув к нему губами.
— Никогда и ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой. Потому что душа не терзается мыслью о тебе. Все мои желания только о тебе, я вижу только тебя…
Пальцы Ника скользили по ее растрепанным волосам, он крепко прижал ее к себе, и они слились в объятии. Он начал было рассказывать ей о своей любви, но что-то остановило его, и вместо этого, так как переполнявшая его радость нуждалась в достойных словах для своего выражения, он прошептал, прижавшись к ней губами:
— Ты права, никто на свете, ты бесподобна…
— К чему эти слова, — смех сквозил в ее жарком голосе, и он почувствовал, что этот смех был порождением радости столь же глубокой, как и его собственная. — Мне хорошо и без этого.
— …потому что я всегда знал, что это ты. Потому что никто не может заменить тебя, потому что мы созданы друг для друга, твой голос, как поцелуй. Я пытался, но никогда не мог забыть тебя, твое имя.
Потрясенная Валери отпрянула от него.
— Ты действительно пытался? Это было бы ужасно! Мне пришлось бы забыть о сексе. Почему, ты знаешь?
— Теперь знаю, но тогда нет, — он сжал ее лицо в своих ладонях. — Тогда я не знал, что ты живешь в моей крови, не знал, что чем упорнее я искал любви, тем больше ты заполняла мое сердце и мою душу, я даже был не в состоянии делать вид, что удовлетворен кем-то другим. Я считал, что стер прошлое из своей памяти, но оно было таким упорным и всегда забирало лучшую часть моего «я».
Валери тихо рассмеялась.
— Как умно придумано. Нелегко получить лучшее в тебе… — она склонилась над ним, и ее губы слились с его губами. — Я не хочу навсегда забывать прошлое; хочу, чтобы оно вновь стало частью нас.
— Сегодня и навсегда, — произнес Ник, приподнимая и опуская ее на спину рядом с собой.
Он начал целовать ей грудь, лаская языком сосок. Валери лежала неподвижно. Все внутри нее пело. Комната наполнилась шуршащими звуками, нарастающими и стихающими, подобно шуму океана в морской раковине. А золотистый свет лампы растекался по ним, словно лучи восходящего солнца.
Губы Ника скользнули вниз по шелковистой, мягкой, отливающей цветом слоновой кости коже. Он раздвинул ей ноги, а его язык нашел ее нежную, темную глубину. Валери шептала его имя, ее пальцы перебирали его темные волосы. Ник, подсунув руки, крепко прижал ее к себе, продолжая ласкать языком, пока она не вскрикнула от наслаждения, изогнувшись дугой у него в руках. Он быстро лег поверх нее, обнял и крепко прижимая, проник в нее. Слитые воедино, они некоторое время лежали неподвижно, ожидая взаимного пробуждения тел. Это единение они открывали и переоткрывали много раз в течение ночи, подобно тому, как днем, они обнаружили его проявление в совпадении ритма шагов. Позже, когда настоящий восход окрасил первыми лучами комнату, Валери нашла слова, выразившие это единение. Они лежали повернувшись друг к другу, продолжая поцелуи, оба сонные и неторопливые, совершая движения в ритме ударов сердец.
— Нам даже не нужно думать или стараться, — прошептала она, — мы просто движемся совершенно синхронно.
Сальваторе Скатигера возвратился домой в апартаменты Готического дворца в Сиене. Дворец выходил безликой стеной в темную узкую улочку, зажатую между массивными каменными строениями, которые, казалось, склонялись внутрь, зажимая узкую полоску голубого неба. За каменными стенами дворца Скатигеры находился внутренний дворик, где шумели оливковые деревья и шелестели буйно разросшиеся и переплетенные кусты роз. Скатигера сидел среди розовых кустов в кресле-каталке под лучами горячего солнца в махровом халате с одеялом, наброшенным на колени. Розанна стояла подле него, положив одну руку ему на плечо, с суровым выражением на лице.
— Пусть они останутся там и не подходят ближе, — сказала она, когда оператор и режиссер последовали за Валери и Ником. — Вы присаживайтесь здесь; один стул я унесла, не ожидала, что вы приедете вдвоем.
Отдав распоряжения, она внимательнее присмотрелась к вошедшим, сощурив глаза, и Валери поняла, что Розанна уловила то особое свечение, тот ореол, исходивший от них с Ником после проведенной ночи, от которого невозможно избавиться только лишь потому, что пришло время заняться работой.
— Познакомьтесь, Николас Филдинг, президент компании РαН, — представила Валери Ника Розанне и Скатигере. — Он находился в Риме по делам и попросил разрешения присутствовать при интервью.
— Надеюсь, вы позволите, — сказал Ник, пожимая руку Розанне. Нагнувшись к Скатигере, он протянул руку. — Ваше первое интервью произвело на меня неизгладимое впечатление. И я счастлив, что вы согласились дать второе.
— То был спектакль, — усмехнулся Скатигера, — я рассказал несколько забавных историй.
— Однако они были правдивыми, — сказала Валери, пораженная его словами.
— Несомненно, они были правдивы, просто не все в них было досказано, — он закашлялся — Я рассказал несколько историй, которые, не сомневался, вам понравятся.
— Что нового вы расскажете сегодня? — непринужденно спросила Валери.
Слуга принес еще один стул, и когда Валери села, Ник устроился немного позади нее. Оператор начал съемку с того момента, как ему определили местоположение; режиссер, прикрепив микрофоны к халату Скатигеры и к костюму Валери, занял место около оператора; техник согнулся в углу, включив свою аппаратуру. Среди роз жужжа летали жуки; кот, растянувшись на каменной скамейке, грелся на солнце. Скатигера вытянул руку, Розанна подала ему стакан. Затем он начал беседу.
Около тридцати минут он говорил почти обо всем на свете и не сказал практически ничего. Ник наблюдал, как Валери неотрывно следовала за его мыслью, задавала новые вопросы, прощупывала, кружила, предлагала высказаться, умышленно делая паузы, вытягивая из него информацию, вдруг резко меняла тему. Без предупреждения она перешла на скороговорку итальянского языка, чем пробудила веселый блеск в глазах Скатигеры. Она была умна, сообразительна, обладала знаниями: замечательный интервьюер. Ник был восхищен, но одновременно он также чувствовал ее разочарование. Скатигера оказался хитрее ее и не проговаривался.
К исходу тридцати минут Розанна подняла руки вверх.
— Время, о котором мы условились, истекло. Выключайте камеры.
Валери знала, что проиграла. Без колебаний она наклонилась вперед и пожала руку Скатигере:
— Надеюсь, вы скоро поправитесь.
— Скоро я буду в могиле.
Он поднял на нее высохшее лицо, следя глазами, как она поднимается со стула.
— Вы нравитесь мне, миссис. Если бы я надумал начать рассказывать, то непременно выбрал бы вас.
Взглянув в дальний конец двора и увидев, как оператор отложил камеру в сторону, он повернулся к Валери и сказал:
— Вы полагали, раз я при смерти, то все сразу вам и выложу. Но у меня есть родственники, они разбросаны по всему свету, у них свои дела, они заботятся о собственных семьях. И мне не хотелось бы расстраивать их дела своей болтовней. Мы так не работаем.
Валери застыла как вкопанная.
— Что, собственно говоря, вы можете им испортить?
— Послушайте, милочка, вы слишком умны, чтобы задавать глупые вопросы. Зачем вы здесь, если не знаете ответа на этот вопрос?
— Я ничего не знаю, — холодно проговорила Валери. — Хотя у меня есть некоторые предположения.
Скатигера усмехнулся.
— Предположения мы можем пережить. Вот когда вы, журналисты, раскапываете факты, тут-то и начинается беспокойство. До свидания, миссис. Надеюсь, вы скоро вновь обретете душевное равновесие.
Получив напоследок этот удар, Валери, не говоря больше ни слова, повернулась и ушла со двора.
— Не следовало показывать им, что я рассердилась, — сказала она Нику, догнавшему ее около входной двери дворца. — Но, черт возьми! Он здорово поддел меня. «Надеюсь, вы скоро вновь обретете душевное равновесие»!
Она вышла на прохладную, затененную улицу. Две взятых напрокат машины стояли, заняв половину тротуара, оставив место для проезда по середине улицы. Она направилась к передней. Остановившись у дверцы, повернулась к Нику и спросила:
— Не возражаешь, если поведу я?
— Конечно, нет, — ответил он, — наоборот, рад, смогу смотреть по сторонам.
Оператор, режиссер и техник вышли из здания.
— Вал, — сказал техник приблизившись, — а пленка-то крутилась.
— После того, как выключили камеру?
Он утвердительно кивнул.
— Приятно слышать, — сказала она, — сделаешь мне копию, когда вернемся домой?
— О чем речь!
— Спасибо, — она взглянула на Ника. — Поехали?
— Да, нужно успеть на самолет.
Она съехала с тротуара на проезжую часть. Оказавшись за стенами Сиены на открытом шоссе, Валери буквально вдавила в пол педаль акселератора. Ник, забыв, как быстро она водила машину, в первый момент заволновался. Он знал, что этой ночью она спала не более часа, однако машина шла ровно и уверенно. Видя, как ее руки спокойно лежат на руле, тело расслаблено, он успокоился. Она не рисковала; только на короткие мгновения отрывала взгляд от полотна шоссе, чтобы мельком взглянуть на пролетавшие мимо здания ферм, на скот, пасущийся на зеленых склонах холмов; и, похоже, она даже не дремала. Ему начала нравиться поездка, он мог без помех любоваться игрой света на листьях оливковых деревьев и кипарисов. Они с Валери испытывали удовольствие от молчания: они чувствовали друг друга без слов, даже погруженные в свои мысли.
— Ник, — сказала Валери, когда они уже приближались к Флоренции, — я хочу покопаться в этом материале.
— В каком? — спросил он.
— О Скатигере, разумеется.
— Что ты собираешься выяснить?
— То, на что он намекал. Чувствую, что где-то есть что-то, о чем он не хочет огласки. Ты же сам все слышал.
— Я слышал, как он обронил несколько намеков. Но я также видел, как он полчаса играл с тобой в кошки-мышки. Возможно, это была его последняя шутка.
— Не думаю, — медленно проговорила она. — Уверена, он хотел дать мне понять, что я не ошиблась. Я хотела бы узнать о чем он говорит, вернее, что скрывает. Я хочу знать все до конца.
— Но где и что искать?
— Пока не знаю. Я еще не работала над этим.
— Зато исследовательская группа уже потрудилась.
— Мне нужно больше, чем могут дать исследования публикаций.
Последовала тишина.
— Ник, это мой репортаж, и я хочу закончить его.
Он посмотрел на ее профиль:
— Хочешь подготовить программу во «Взрыве»?
— Разумеется.
— И стать полноправным репортером?
— Конечно.
— Но ведь есть и другие темы. Мы не задержим твоего продвижения, если ты не завершишь эту.
— Я начала с этой.
— Да, но ведь у тебя ничего нет. Мы не тратим время на темы, скажем так, малоперспективные.
— Но эта-то обещает…
— С каких это пор? Ты возишься с ней около четырех месяцев — и ничего нового.
— Не удавалось уделить должного внимания.
— Ты уже затратила на нее достаточно времени, и следовало бы понять, что тут больше нечего взять. У нас намного больше идей, чем возможностей их реализовать; мы же не ворон гоняем.
— Стало быть, ты говоришь, что я больше не могу работать над этим репортажем?
— Я не могу сделать этого. Подобное решение относится к исключительной компетенции Леза.
— Но ты скажешь ему, что я не должна.
— Я не подсказываю Лезу, что делать и что говорить, — холодно заметил Ник. — Но ты сама можешь поразмышлять над тем, каким образом он принимает решения. Он сам распределяет время и таланты работающих с ним людей.
— Меня не волнует, что он делает; я хочу закончить свою тему!
— Ты хочешь! — сказал Ник возмущенно. — В этом-то как раз вся суть, не так ли? Ты еще не устала повторять это? Я был готов поверить, когда ты говорила, что изменилась. Не могу понять, как я мог так ошибаться!
— Насколько я помню, — ледяным тоном произнесла Валери, — одним из твоих абсолютных суждений, которые ты бывало выносил обо мне, было утверждение об отсутствии у меня амбиций. Теперь, когда я хочу сделать нечто такое, что может оказаться по-настоящему важным, ты относишься ко мне, как к ребенку, плачущему из-за игрушки. Могу ли я переубедить тебя? Ты просто уверовал, будто я не смогу сделать ничего путного.
— Это же смешно, и ты сама прекрасно понимаешь!
Валери не ответила. Ее лицо напряглось, и она сосредоточилась на дороге. Движение в пригороде стало более напряженным и беспорядочным. Водители подрезали друг друга, словно находились не на дороге, а в парке для развлечений. Валери вела себя точно так же: то протискивая «фиат» в невообразимо узкие бреши, то устремляясь вперед, то обгоняя мотороллеры, то пропуская автобусы и трамваи, то ударяя по тормозам, чтобы избежать столкновения с рассеянными пешеходами. «В последний раз ссорюсь с ней, когда она за рулем», — подумал Ник.
В течение дня они не разговаривали. Они направились в разные отели, затем встретились снова, когда лимузин, нанятый Ником, вез их в аэропорт города Пиза. Сохраняя молчание, взошли на борт самолета и заняли места, зарезервированные секретарем Ника, бок о бок.
Валери просматривала журнал. Она ощущала присутствие Ника каждой клеточкой своего тела, так же как предыдущие день и ночь, но не могла говорить. Впервые за долгие годы она точно знала, чего хотела и была абсолютно уверена, что желаемое находится совсем рядом, в пределах досягаемости. Но потом, во внутреннем дворике Скатигеры, вдруг почувствовала, как оно неуловимо ускользает. Не раздумывая, она ухватилась за это, желая не упустить то, что, она верила, было так близко. А Ник ничего не понял; он действует, как работодатель, жесткий, узколобый, склонный к скоропалительным решениям, каким она всегда и считала его. «Черт возьми! — волновалась она, ощущая внутри пустоту, — как мы допустили, чтобы подобное произошло с нами?»
— Добрый день, — приветствовал их стюард, — мадам желает коктейль?
Валери заказала вино, затем стала смотреть в иллюминатор. Ник попросил виски и раскрыл книгу. Слова расплывались перед глазами. «Удивительно, — подумал он, — как много бывает разных типов тишины и до какой степени глупо могут себя вести два взрослых человека». После идеальной близости вчерашнего дня и прошлой ночи то, что они могли обмануться друг в друге, казалось ему совершенно невероятным. Валери вела себя по-детски, а он был излишне резок. Итак, чему они научились за эти тридцать шесть часов?
«Нам даже не нужно думать или стараться, мы просто движемся совершенно синхронно».
Он ощутил пустоту от утраты мгновения, когда она произнесла эти слова. Того прекрасного мгновения, той прекрасной ночи.
«Мы узнали, что не движемся вместе. И, возможно, никогда не будем. Быть может, есть в нас что-то, что не может…»
— «Ради Бога, ведь это всего лишь ссора».
«Похоже, — подумал он, — впереди предстоит множество ссор. Что же делает отношения одних людей ровными и легкими, тогда как другие начинают цапаться, как мы на обеде в Сабатини или по дороге из Сиены?
Наверное, мы не в состоянии принять друг друга такими, какие мы есть; мы продолжаем стараться переделать один другого. Но я люблю ее такой, какой она была вчера днем и ночью. И я не хотел бы, чтобы в ней что-либо менялось.
Ведь это была всего лишь ссора. Мы можем преодолеть ее, если пожелаем».
Стюард поставил напитки на поднос, расположенный между ними в ручке кресла. Ник пригубил свое виски и встретился взглядом с Валери, которая отвернулась от окна, чтобы взять свой бокал с вином.
— Тебе следует присутствовать на планерке «Взрыва» на этой неделе, — сказал он обыденным тоном, словно между ними ничего не случилось, будто продолжая прерванную беседу. — Там ты сможешь выбрать, какой из проектов тебе по вкусу. Каждый репортер обычно работает над двумя-тремя темами одновременно.
— Я не репортер «Взрыва».
— Лез полагает, что ты могла им быть; мы говорили с ним о том, чтобы увеличить число репортеров еще на одного. Окончательное решение за ним и продюсером; если хочешь, можешь попробовать.
Валери задумчиво посмотрела в бокал с вином.
— Спасибо, — сказала она спокойно. — Какие проекты они обсуждают?
— Различные, и столько, что на все у нас не хватает времени.
Ник почувствовал, как спало висевшее между ними напряжение. Возможно, она также как и он искала примирения; раз так, значит и это желание у них обоюдно, как перед этим они делили поровну свои ощущения во Флоренции. Они будут избегать разговоров о Скатигере — этот вопрос она должна будет решить с Лезом — и обсудят вместо этого другую работу, которую ей предстоит выполнять в РαН: у них было еще кое-что общее. Он ощутил внезапный прилив радости и счастья. В конце концов, все еще могло быть хорошо.
— Какие? — повторила она, и Ник понял, что на мгновение отключился, погрузившись в свои мысли.
Он начал говорить о замыслах работников «Взрыва», режиссера, Леза, еженедельно сводимых в толстую папку и передаваемых в отдел исследований. Во время обеда, за бутылкой вина они обсуждали политиков, представителей шоу-бизнеса, должностных лиц многонациональных корпораций, торговцев оружием, издателей — короче всех тех, кто мог представлять собой нечто большее, чем отражалось в их общественном имидже.
— Мне хотелось бы поработать над некоторыми из тем, — сказала Валери, когда стюард принес очередную порцию кофе. — У меня на примете есть тема, в которой я особенно заинтересована. Мне хотелось бы сделать программу о Лили Грейс.
— Лили, — задумчиво проговорил Ник. — Сумеем ли мы что-то новое сказать о ней, когда почти каждый продюсер в Америке, что-нибудь да сказал о евангелистах-телепроповедниках?
— Полагаю, она может оказаться совершенно иной. Она интересует меня тем, что не укладывается в ней ни в одну из категорий телепроповедников. Я почти ничего не знаю о ней, но не думаю, чтобы она сознательно была частью чего-то греховного, нечестного или преступного. В Лили есть нечто большее, но что именно, я хотела бы выяснить.
— Ты знакома с ней?
— Встречалась пару раз. Она удивительно молода, искренна и… чиста. Вряд ли через нее мы узнаем что-либо новое о телепроповедниках, чего бы о них не знали другие. Все сосредоточили внимание на коррупции.
— Тогда в чем же суть материалов?
Ник ожидал, что она начнет защищаться, как раньше, когда он высказал сомнение в отношении Скатигеры.
— Не знаю, — просто ответила Валери. На этот раз в ее голосе не было настороженности; только спокойное раздумие. — Я только учусь думать о материале в целом, а не как о потрясающей идее. Некоторое время назад я была в Грейсвилле, это поистине огромное предприятие. Фактически оно кажется безграничным, но все это до тех пор, пока люди присылают деньги; очевидно, огромные суммы. Мне хотелось бы разузнать об этом подробнее, особенно о том, как тратятся эти средства. Я не могу представить, что Лили такая же, как семейка Беккеров; тут что-то другое.
— Ты сказала, что не считаешь, что она участвует в происходящем. Полагаешь, что ее используют?
Валери думала над этим.
— Не знаю. Мне она показалась самостоятельной личностью. Но если она…
— Тогда Сибилла использует ее, — сказал он, видя ее колебания. — В таком случае Сибилла причастна к Грейсвиллю.
— Она отрицала свое участие.
— Знаю. Но между тем, что говорит Сибилла, и правдой очень часто бывает огромное расстояние. Если она принимает участие в Грейсвилле, тогда может получиться материал, далеко выходящий за рамки религии. Сибилла никогда не проявляла заметного беспокойства о состоянии человеческих душ.
— Да, но об этом думает Лили.
— Возможно. А ты уверена, что хочешь заняться этой темой? От Сибиллы не будет никакого содействия; она будет считать тебя врагом.
— Только в том случае, если она использует Грейсвилль в своих интересах, а у меня нет никаких доказательств или оснований так полагать. Я гораздо больше заинтересована в Лили; она представляется мне символом того, каким должен быть проповедник: быть лучше, чем то, что есть сейчас. Думаю, что может получиться потрясающая программа.
— Вдруг случится так, что в итоге пострадает Лили?
— Ты строишь догадки. Я же сказала, что верю в ее честность.
— Тем не менее, это не ответ на мой вопрос.
Валери колебалась.
— Если бы пришлось выбирать, то я считаю, что это важная программа, и стала бы ее делать.
— А если ты обнаружишь, что Сибилла занимается темными делами? К примеру, использует Грейсвилль, как ты сказала, в своих интересах?
Она пристально посмотрела на него.
— Важно разобраться до конца. Не для того, чтобы причинить боль Сибилле, — это было бы низко — а потому, что я делаю нечто важное. Во всяком случае, я считаю, что Сибилла действительно заинтересована в Лили; я думаю, ей нравится, чтобы кто-то молодой и впечатлительный зависел от нее, — Валери нерешительно замолкла. — Не знаю, куда это приведет, Ник. Но мне хотелось бы дойти до конца!
— Что ж, по-моему, об этом стоит подумать. Мы с Лезом обсудим это.
Ник взял ее руку легко и естественно, чувствуя облегчение от общения с ней, совершенно забыв, что после бурного разговора по пути из Сиены собирался вести себя осторожно. Какой-то миг рука Валери была безответной, затем ее пальцы вплелись в его, и он ощутил прилив радости. Между ними сохранялась еще напряженность, но главное — в них жила обоюдная готовность перешагнуть через фортификационные сооружения. И если они найдут способ и дальше делить друг с другом важнейшие события своих жизней…
— И еще, — сказал он, — если Лез согласится и ты примешься за полномасштабное изучение Лили Грейс и Грейсвилля, я хотел бы работать над этим репортажем вместе с тобой.
