ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА 25
Торжественное открытие Грейс Отеля было назначено на июль; рабочие вели последние отделочные работы, когда Валери и София во второй раз приехали в Грейсвилль. Магазины, вытянувшиеся вдоль Мейн Стрит, были почти завершены, их стеклянные фасады отражали солнечные лучи; сквозь стекла виднелись рабочие, которые красили, монтировали полки, прилавки с компьютерными кассовыми аппаратами. Вдоль улицы высились столбы для освещения, выполненные в старинном стиле, и афишные тумбы; вокруг виднелись газоны с зеленой травой, посадки цветов и кустов; рабочие монтировали щиты для рекламы. На некотором удалении виднелись ряды будущих жилых домов, находившихся в разной стадии завершенности; один ряд был почти полностью закончен.
— «Маррач Констракшн», — прочитала София на борту одного из проезжавших мимо них трейлеров. — Интересно, кто владеет этой компанией.
Она взглянула вдоль улицы на другие трейлеры с тем же названием на бортах.
— Строительство такого города — настоящая золотая жила. Мистеру Маррачу, кем бы он ни был, крупно повезло.
Валери записала имя в блокнот. Они двинулись вдоль Мейн Стрит и вошли в здание отеля. Пока они шли по холлу, рабочие не обращали на них никакого внимания, затем они прошли в столовую, а потом по лестнице в мезонин. Повсюду красили стены: в залах для совещаний, административных помещениях.
— Что мы здесь ищем? — спросила София.
— Не знаю.
Валери смотрела на рабочих, растущие внизу кучки деревьев, залитые солнцем лужайки. Все выглядело мирным и обыкновенным. Ей было не по себе от того, что она подозревала, что здесь кроются махинации.
— Мне нужно все увидеть самой снова, прежде чем начинать копаться в том, как все это функционирует.
Они возвращались той же дорогой.
— Слышала, Ник говорил, будто тоже собирается заняться этой темой, — сказала София.
— Надеюсь, сможет, если найдет время.
София покачала головой:
— Сдаюсь. Всю неделю, как ты вернулась из Италии, я надеялась услышать историю о бушующих страстях, а все что получила — это отчет о посещении церквей, музеев и дворцов во Флоренции.
— А почему ты думаешь, что должно быть еще что-то?
— Да потому, что ты трудилась над этим долгие месяцы. Все эти интимные разговоры в коридоре, когда вы клонились друг к другу, как деревья, готовые свалиться одно на другое… Умные работники РαН склонны замечать подобные вещи.
Валери рассмеялась.
— Мы не походим на деревья, готовые повалиться друг на друга.
— А как насчет людей, испытывающих беспокойство от разлуки? Во всяком случае, когда ты вылетела в Италию, мы все подумали, что намечаются неплохие перемены.
— Все прекрасно и получилось, — произнесла Валери своим грудным голосом. — Мы отлично провели время. Был один чудесный день и одна ночь.
— А потом?
Они дошли до машины Валери, и она молчала, пока не выехали на главную магистраль.
— Мы по-разному смотрим на многие вещи. Из-за чего-то мы поссорились, затем помирились и были превосходного мнения друг о друге, а потом опять поцапались. Мы провели вместе сорок восемь часов. Половину этого времени он мне совершенно не нравился, другую половину, думаю, была в него влюблена. Я никогда не знала, что буду чувствовать через минуту.
— Почему ты так считаешь? Ник потрясающий парень. Я, было время, мечтала о нем. Если бы мы были вместе, я старалась бы не обращать внимания на то, что мне в нем не нравится…
— Брось, ты не знаешь, что бы ты сделала, — сказала Валери, немного нахмурясь.
Она вела машину со средней скоростью, притормаживая, чтобы пропустить нетерпеливых водителей.
— Все выглядело так, словно мы старались отыграться, доказать друг другу, что только его путь был верным. Так было всегда. Я знала Ника много лет назад, в колледже, и уже тогда мы по-разному смотрели на многие вещи; все складывается так, словно мы прикипели к прошлому, — пользуемся теми же аргументами, что и тогда. Хотя и не думаю, что могло хоть что-то быть по-другому. Мы оба такие упрямые.
— Упрямые, зато не скучные.
Валери улыбнулась.
— Да, немного скуки, возможно, было бы сейчас для нас облегчением.
— Но на самом деле ты и на минуту не допускаешь подобной мысли. Скука убивает все: дружбу, супружескую жизнь, работу, отдых, увлечения…, даже войны: когда генералам наскучит воевать, они заключают мир. Если вы с Ником искрите, то вы должны быть благодарны судьбе. Боже! Если бы у нас с Джо хоть немного искрило; наши поступки настолько запрограммированы, настолько предсказуемы… ты бы сказала, что мы женаты. Не могу понять, чего ты суетишься: вы не зануды и продолжаете интересовать друг друга.
— И это единственная альтернатива? — спросила Валери, улыбнувшись вновь.
— Не знаю. А что, если альтернатива действительно есть, и тебе придется выбирать? Неужели ты сможешь отказаться от искр? Или ты воображаешь, что ни в чем никогда ему не уступишь? А если один из вас уйдет, заметит ли другой перемену в своей жизни?
Валери невольно подумала о Карле. Когда он умер, ее жизнь изменилась. Но изменилась вовсе не потому, что не стало его, а потому, что не стало денег. Это открытие сильно опечалило ее: она не тосковала по нему, она испытывала только сожаление по поводу его преждевременной смерти.
Она кивнула, скорее самой себе, нежели Софии.
— Мне нужно подумать над этим.
Мысли Софии продолжали течь дальше.
— Вы замечательно смотритесь вдвоем, знаешь? Вы оба красивы, а когда идете рядом, создается впечатление будто танцуете. Отношения между двумя людьми, которые смотрятся как вы, должны быть замечательными; за вас говорит ваше внутреннее «я»; если вы проигнорируете его, вы рискуете разрушить свою жизнь.
Валери рассмеялась:
— Ты настоящий романтик, София. По-твоему все так просто, но ведь где-то может оказаться и сучок. Я подумаю над твоими словами. Давай поговорим лучше о Грейсвилле и о Лили. Можем мы что-нибудь использовать из ваших материалов по Беккерам и другим?
— Пока не знаю. Все сводится к деньгам. Или они ведут махинации в Грейсвилле, или нет. Я начала бы с самого начала, с закладки церкви и города: кто купил его, сколько заплатил, откуда всплыли деньги. Я изучила бы прошлое Лили и то, как она живет сейчас; то же самое сделала бы в отношении членов правления Фонда «Час Милосердия». Вчера я выписала их имена из одного из моих списков по фондам.
Они поговорили о газетах, журналах, телепленках, из которых можно было бы почерпнуть информацию о членах правления и о тех их деяниях, которые были достоянием общественности. «Вряд ли удастся набрать много материала». Валери всегда удивлялась тому, как много оказывается тайным в обществе, которое она привыкла считать открытым.
Возвратившись в здание РαН, они направились в исследовательский отдел. Валери придвинула стул к столу Софии. Так они провели и следующие два дня. София изучала прошлое членов правления Фонда, а Валери обзванивала торговцев недвижимостью в поисках акта регистрации продажи земли.
— Итак, имеем следующее, — наконец сказала София. Они уплетали бутерброды, сидя за ее столом, и одновременно просматривали газетные материалы на экране компьютера.
— Флойд Бассингтон, президент правления Фонда «Час Милосердия». Был священником в Чикаго — большая церковь, большой приход — пока один парень, по имени Олаф Мэсси, не застал его в постели со своей женой Эвелин. Она пела в церковном хоре. Нет, еще лучше: была руководительницей хора. Олаф ринулся в крестовый поход по изобличению святого отца и обнаружил, что Бассингтон не только шнырял во многие кровати… я уже сказала, что он был женат и имел кучу собственных детей?.. он также долгое время присваивал церковные деньги: немного здесь, немного там; на его банковском счету оказалось около двухсот тысяч долларов. Каково реноме для президента Лили?
— Он сидел в тюрьме? — спросила Валери.
София отрицательно покачала головой:
— Нет. Вернул деньги, был отлучен от церкви. Его жена с ним развелась. Сам переехал в Вирджинию и, видимо, нашел здесь прощение.
Их взгляды встретились и обе рассмеялись;
— Мне нужна копия этой статьи, — сказала Валери.
— Непременно, — сказала София.
— Теперь другие. Боюсь, ничего противозаконного. Вице-президент Арч Ворман, президент компании «Ворман Девелоперс и Контракторс». Казначей Монт Джеймс, президент компании «Джеймс Траст и Сейвингс». Обе компании с восточного побережья. Их штаб-квартиры в Балтиморе.
— Джеймс, — повторила Валери и записала рядом с именем Вормана.
— София, можно выяснить, у кого находится закладная на землю Грейсвилля?
— Может быть, и можно. Хотя, как правило, практически нельзя. Я проверю. Ты нашла, кто купил землю?
— Да, странно. Ее продавали дважды. Первый раз, когда участок состоял из маленьких ферм, фермеры продали землю панамской корпорации под названием «Бурегард Девелопмент Компани».
— Как?
— Согласна, странное название. Компания приобрела землю за тринадцать миллионов долларов, я получила эту информацию от агента по продаже недвижимости, осуществлявшего сделку, но владела землей всего три месяца. Затем землю продали вновь, на этот раз без услуг агента, Фонду «Час Милосердия». По словам агента, поговаривали, будто Фонд выложил за этот участок тридцать миллионов долларов.
— Тридцать миллионов?
— Да, но это лишь слухи, они могут оказаться ложными. Никто столько не заплатит за землю, которая лишь три месяца назад стоила тринадцать миллионов.
— Ну, не знаю. Что правление из священников знает о бизнесе?
— В состав этого якобы религиозного правления входят президент банка — в качестве казначея, президент строительной компании — как секретарь и поп-растратчик, как его президент.
София кивнула:
— Не совсем религиозная группа. Если они не глупы и не наивны, тогда что же?
— Не знаю.
Валери рассеянно рисовала в раскрытом перед ней блокноте.
— У тебя есть номер телефона компании «Джеймс Траст и Сейвингс» в Балтиморе? — внезапно спросила она.
София отыскала и передала ей.
— Что ты хочешь?
— Мне пришло в голову, что закладная может оказаться у них, и таким образом мы могли бы узнать настоящую сумму сделки.
— Нет смысла звонить. Даже если закладная у них, они тебе ничего не скажут.
— Закладной отдел, пожалуйста, — сказала Валери в трубку. Когда на другом конце провода ей ответил сотрудник отдела, она проговорила:
— Добрый день, говорит Валери Стерлинг: я готовлю телевизионное сообщение по вопросу о соотношении накоплений и займов по недоходным организациям, главным образом в сельских районах Америки.
Она хитро улыбнулась, заметив, как София широко раскрыла глаза.
— Как я понимаю, вы финансировали покупку Фондом «Час Милосердия» земельного участка недалеко от Кальпепера в штате Вирджиния; не могли бы вы что-нибудь рассказать об этом?
— Обычная закладная, — ответил служащий. — Не входит в категорию отличной работы или чего-то подобного. Земля была вопросом второстепенным; земля была первоклассной, с нашей стороны не было никакого риска.
— Какова цена земли? — спросила Валери.
— Мы не даем подобную информацию.
Валери положила трубку и вновь начала рассеянно чертить в блокноте.
— Казначей правления оформил закладную, — проговорила она. — Ну и что? Это не противозаконно.
Она взглянула в блокнот.
— София. Взгляни-ка на это.
Выгнув шею, София старалась разглядеть написанное Валери.
— Арч. Вице-президент. Ворман. Так?
— Маррач. Последние три буквы — анаграмма от «Арч».
— А первые три — присутствуют в фамилии «Ворман».
Они переглянулись:
— Это уже не совпадение, — сказала София.
— Но зачем это нужно? — спросила Валери — Если, конечно, они не хотели создать отдельную компанию исключительно для строительства Грейсвилля. Не знаю, какая от этого выгода, но похоже, что дела обстоят именно так. Итак, казначей финансирует, секретарь строит города, а Бассингтон занимается… чем-то еще. Одна большая и счастливая семья, но ничего противозаконного.
София собрала лежавшие на столе листки:
— Так, хорошо, отложим пока Арча и Монта в сторону и подумаем о…
— Подожди минутку, — нахмурив брови Валери сосредоточенно посмотрела на нее.
— Что ты сказала?
— Я сказала, давай отложим Арча и Монта в сторону.
— Кто такой Монт?
— Джеймс. Разве я не говорила?
— Может, и говорила, наверное, я не расслышала. Арч и Монт. София, я уже где-то слышала эти имена. Помню, мне подумалось, что звучит, как в водевиле.
— Похоже, но от меня ты этого слышать не могла.
Валери отрешенно уставилась на выстроившиеся стеной полки, беспорядочно заваленные газетами, журналами и годовыми отчетами.
— Я слышала это в кабинете, — прошептала она. — Я стояла, а кто-то сидел за столом и что-то говорил по телефону. Она говорила по телефону, требуя какой-то встречи.
Валери боролась со своей памятью и, наконец, вспомнила. Вспомнила все: часть того дня, который она никогда не забудет — дня, когда Сибилла уволила ее. Валери влетела к ней в кабинет, чтобы потребовать другой работы, а Сибилла в тот момент говорила по телефону: «Я сказала тебе назначить собрание правления на послезавтра, позвони Арчу и Монту прямо сейчас; мы должны…» Сибилла повесила трубку, когда Валери вошла. Да, было именно так!
Сибилла, требующая собрания правления с Арчем и Монтом? Но в ноябре в Грейсвилле она сказала, что всего лишь работает на Фонд, снимая шоу с участием Лили.
Ник сказал, что между словами Сибиллы и правдой часто лежит большая разница. Он также сказал, что если среди духовенства «Часа Милосердия» началось разложение, то Сибилла могла быть к этому причастна.
— В чем дело? — спросила София.
Валери рассказала ей.
— В этом нет ничего незаконного, — сказала она. — Хотя довольно странно, что Сибилла требовала проведения собрания членов совета правления. Она не входит в правление. Не знаю, что это значит, но, думаю, лучше рассказать Нику.
Ник находился в Нью-Йорке. Как только он возвратился, Валери зашла к нему в кабинет и рассказала обо всем, что им с Софией удалось разузнать. Это была их первая встреча после поездки в Италию. У них еще не было времени определиться, как вести себя дальше. Атмосфера кабинета заставляла держаться официально, контролировать себя в большей степени, чем до поездки. Ник внимательно выслушал Валери, кивая и соглашаясь с тем, что, вероятно, есть еще немало обстоятельств, которые следует принять во внимание и обдумать. Одновременно он старался улучить момент, чтобы высказать то, над чем размышлял все время, пока находился в Нью-Йорке. Случай представился, как только Валери закончила рассказывать ему о результатах поисков. Он пригласил ее на обед на следующий день.
— С нами будет Чед, — произнес он с резкостью в голосе, появлявшейся всякий раз, когда он испытывал волнение и нервозность. — Лучше не совсем к обеду, а немного пораньше. Если бы ты пришла, скажем, часам к пяти, мы оба были бы счастливы…
— Кто готовит? — спросила Валери. — Ты или Чед?
— Елена, — ответил он. — В последнее время мне как-то не приходится готовить. Но если придешь, я что-нибудь состряпаю.
— Спасибо, — с готовностью согласилась она, — приду с большим удовольствием.
На следующий день, когда Валери приехала домой к Нику, стоял жаркий и влажный субботний день. Дом оказался больше, чем она представляла. Он был красив, пропорционален и ухожен. Массивные входные двери и свежевыкрашенные в черный цвет деревянные оконные ставни отлично гармонировали с кирпичным фасадом. Арка из зеленой листвы перекрывала уходящую под гору улицу, вдоль которой высился ряд элегантных домов и старомодных фонарных столбов. Ощущение прочной уверенности, исходившей от добротного вида старины и достатка, больно отозвалось в душе Валери: как напоминание о былой роскоши, маленьких удовольствиях и незаметном комфорте обеспеченной жизни. Она не представляла себе Ника в подобном окружении.
Чед открыл дверь прежде, чем она успела позвонить. Валери, приготовившаяся поздороваться с ним, застыла на месте. Думая о Нике, она часто представляла его студентом, и вот теперь ей показалось, что он вновь перед ней. Конечно, Чед был гораздо моложе — лет двенадцать, тринадцать? — но все равно, ее воспоминания словно ожили. Чед был почти такого же роста, что и Ник, те же глаза, та же копна волос. Кожа у него была несколько темнее, чем у Ника, скулы заостреннее, но в остальном это был Ник — молодой, привлекательный, неотесанный, горячий Ник, которого она любила на протяжении шести сказочных месяцев.
— Привет, — сказал Чед, протягивая руку, — рад вновь видеть тебя.
Его пожатие было крепким, взгляд прямым, однако Валери почувствовала, что изнутри ее изучали более внимательно, чем хотели показать.
— Как здесь хорошо, — сказала Валери, проследовав за Чедом в созданную кондиционерами прохладу дома. Вокруг все было так, как она себе представляла: аристократизм прошлых веков привносили высокие потолки, двери и рамы, украшенные искусной резьбой по дереву, комнаты пропорционально спланированы, со вкусом выбрано место для огромного рояля, мебели, глянцевых восточных ваз.
— Отец на кухне, — сказал Чед и доверительно добавил, — что весьма странно, потому что он ни разу не готовил с тех пор, как мы сюда переехали. Я думал, он все позабыл, но пахнет неплохо, полагаю, выживем.
Валери улыбнулась сквозившим в его голосе ноткам любви, смешанным с желанием казаться критичным и умным. Она продолжала улыбаться, когда Чед привел ее на кухню. Ник, увидев, как она, улыбаясь, идет к нему, сверкая красотой в залитой солнцем комнате, пошел ей навстречу. Ему казалось, что его тело само устремилось вперед, готовое заключить ее в объятия.
— Привет, Ник, — сказала Валери. На ней были юбка, какие носят в сельской местности и блузка с большим вырезом; волосы собраны и подвязаны сзади лентой, оставляя необрамленной красоту ее лица, как на картинах художников Возрождения.
— Добро пожаловать.
Положив руки ей на плечи, он легонько поцеловал ее в щеки. Валери невольно наклонилась к нему и тотчас же вспомнила о словах Софии — «как два дерева, готовые повалиться друг на друга…» — и намеренно встала очень прямо. Она огляделась, пытаясь придумать, что же сказать.
— Какая удивительная кухня, — произнесла она.
Ник что-то в ней переделал в духе современной технологии, и она обратила внимание на кухонный комбайн и миксер «Китченейд», ни одним из которых ей не доводилось пользоваться. Она восхищалась их загадочным и элегантным дизайном.
— Когда-то я мечтал о подобной кухне, — проговорил Ник, — однако на самом деле эта кухня — царство Елены: она помогала обставлять ее. Я скоро закончу. Я делегировал Чеда занимать тебя, пока я тут готовлю. Если не жарко, пройдите в сад, возьмите напитки. Смотрите сами.
— Я хотела бы взглянуть на сад.
— Пойдем, — пригласил Чед. — Я расскажу, что там у нас есть; я помогаю Мануэлю работать в саду.
— Кто такой Мануэль? — спросила Валери.
— Муж Елены.
— А Елена повар?
— Она — так, все понемногу. Готовит, убирает в доме, ходит в магазин, пришивает пуговицы… в общем как мать, знаешь только не мать. Не моя, во всяком случае. Хотя она мать, у нее есть Ангелина, ее дочь восьми лет. Она в саду.
Он открыл дверь в сад, и Валери ступила в раскаленную жару. Высокая кирпичная стена окружала затемненную каменную террасу со встроенным камином, заставленную мебелью, предназначенной для открытого воздуха. Далее ступенями поднимался разбитый на камнях сад, небольшой водопад волнами падал с невысокого обрыва в чистый пруд, окруженный миниатюрными вишнями, яблонями и бонзай-соснами. Чед скороговоркой выпаливал названия цветов и кустарников.
— Неплохо, — сказал он, окидывая все взглядом, — что думаешь?
— Фантастика, — сказала Валери. — Это самый лучший изо всех виденных мною садов.
Она присела на корточки около розовых кустов, усеянных бутонами цветов, и прикоснулась к одному из цветков своими нежными пальцами.
— Я очень люблю розы. Когда-то у меня их было очень много. Я скучаю по ним сильнее, чем по другим растениям в моем саду.
Она поднялась.
— А вы с Мануэлем настоящие эксперты.
— Это все его работа, — честно признался Чед. — Я в основном только окапываю. Знаешь, это отличная тренировка для рук, чтобы играть на ударных. Мне кажется, ты повидала немало садов.
— Да, но этот лучше всех. Ты играешь на барабане в группе?
— В группе и в оркестре.
— Репетируешь дома?
— Конечно, у себя в комнате. Отец не против. Правда, мне не дают репетировать, когда он приносит работу домой. Хотя иногда мы играем вместе. Он здорово играет джаз.
Валери молчала, ей стало весело, когда она представила Ника за барабаном.
— Ты собираешься играть и после окончания школы?
Он отрицательно покачал головой.
— Наверное, я стану ученым, а может художником. Но сейчас мне нравится барабанить, и чем больше различных вещей я буду уметь делать, тем легче будет поступить в колледж.
Валери посмотрела на него с удивлением.
— Сколько тебе лет?
— В марте исполнилось двенадцать.
— Ты еще не перешел в старшие классы, а уже беспокоишься о поступлении в колледж?
— Не то чтобы беспокоюсь, просто, знаешь, думаю об этом. Не часто, так же как многие из моих друзей, у которых есть старшие братья и сестры. Вот они задумываются об этом, а мы, глядя на них, тоже поговариваем на эту тему. Отец всегда интересуется моими делами и говорит, что мне пока рано задумываться о колледже. Он говорит, что учеба в колледже все равно, что работа, и что к ней надо готовиться, но что для этого у меня еще предостаточно будет времени, а сейчас еще рано.
— Для меня все это звучит слишком мудрено, — сказала Валери.
«Он так серьезен, — подумала она, — пожалуй, чересчур для своего возраста. Но сообразительный, и с ним приятно беседовать».
— В последний раз, когда мы разговаривали за ланчем, ты рассказывал, что тебе нравится школа, а сейчас?
— Да, очень. Правда, заваливают домашней работой, но все равно здорово. Это лето тоже неплохое. Я посещаю занятия в Коркоране; там преподают скульптуру, фотографию, живопись — в общем все.
— Я видела один из твоих рисунков. Велосипедист на берегу Джорджтаунского канала. Мне очень понравилось.
— Понравилось? Правда? Отцу тоже нравится, но он не объективен, ты же понимаешь, отцы…
Валери рассмеялась.
— Что ж, я объективна и считаю, что рисунок замечательный. Ты посещаешь уроки рисования в школе?
— Сейчас нет. У меня много других дел. Мне многое нравится. Учитель говорит, что мне нужно быть, э-э-э…, поразборчивее. Однако отец считает, что я должен заниматься всем, чем хочу, и выбрать то, что получается лучше, так я и делаю. Если у меня будут хорошие оценки, я смогу заниматься другими делами.
— Готова спорить, что у тебя потрясающие оценки.
— Да, в основном категории «А».
— Я не получала таких баллов в старших классах, задумчиво сказала Валери. — Слишком много валяла дурака.
— Валяла дурака? Хочешь сказать, кадрилась?
— Хочу сказать, всего понемногу.
— Ну и дела, — восхищенно сказал Чед, — а как же тогда удалось поступить в колледж?
— Не знаю. По правде говоря, я сама здорово удивилась. Может быть, потому, что как и ты я занималась еще кучей разных дел, а потом я написала эссе, подавая заявление о приеме. Наверное это сыграло решающую роль. Но в колледже я действительно получала высокие оценки; думаю, что к тому времени я немного повзрослела.
— Эссе? Играет решающую роль?
— Не знаю, хотя наверняка помогает.
— Ты прочитаешь мое, когда я напишу его? И скажешь свое мнение?
— С удовольствием. Но мне кажется, твой отец тоже был бы рад сделать это.
— Я попрошу и его. Я сейчас подумал, знаешь, лучше пускай два человека прочтут его, может быть, ты подскажешь то, о чем он не догадается, поскольку как женщина можешь взглянуть иначе; подумать о других вещах…
Валери серьезно взглянула на него.
— Возможно, ты прав. Но все это еще далеко впереди, не так ли?
— Несколько лет, — сказал Чед и будничным тоном добавил, — к тому времени, надеюсь, ты будешь часто бывать здесь.
Брови Валери изумленно поползли вверх, но как раз в этот момент через заднюю дверь вошел и присоединился к ним Ник.
— Разве тебе не хочется чего-нибудь выпить? — спросил он Валери.
— О, я совсем забыл предложить, — сказал Чед. — Извини. Что пожелаете: есть вино, чай со льдом, легкие напитки и прочие — джин, бурбон, водка, скотч, шампанское — тут у нас, как в таверне.
— Чай со льдом, — сказала Валери, — думаю, будет в самый раз.
— Если здесь жарко, можно возвратиться в дом, — предложил Ник.
— Нет, мне здесь хорошо. Единственное, что нужно — немного чая со льдом.
Чед подошел к бару, устроенному на террасе около кирпичной стены дома. Валери и Ник устроились на отделанных замшей стульях.
— Чед рассказал про сад?
— Да, он просто восхитителен. У меня был свой небольшой, там, где я жила прежде, но этот поистине великолепен.
— Где ты живешь? — спросил Чед.
— В каретном доме на Фолс Черч.
— Каретный дом? Что-то вроде гаража, правильно?
— Похоже, — она взяла протянутый ей напиток, и втроем они не спеша уселись за стол. На них падала тень от высокого клена с краснеющими листьями, и по мере того, как солнце клонилось к горизонту, стал подниматься легкий ветерок. Валери было легко, тепло и удобно. Она была счастлива.
— Он был построен для экипажей, в которые запрягали лошадей — лошади содержались в стойлах — а наверху располагались жилые помещения для слуг. Сейчас это двухэтажный очень скромный, но хороший домик.
— И ты живешь там одна?
— Нет, вдвоем с матерью.
Чед уставился на нее во все глаза, и Валери поняла, что он полагал, что она была несколько старовата, чтобы жить с матерью.
— Она больна, старая или что?
Валери улыбнулась.
— Нет, она в полном порядке. У нее были неприятности, она лишилась денег, поэтому переехала жить ко мне.
— Чем она занимается?
— Чед, — сказал Ник.
— Извини, — лицо Чеда залилось краской. — Я не хотел быть любопытным.
— Ничего, все в порядке. Я скажу, если не захочу отвечать, — мягко проговорила Валери. — Моя мать ничем особенным не занимается, хотя, мне кажется, возможно, скоро начнет чем-нибудь заниматься. В последнее время ей, на мой взгляд, скучно. Около месяца назад она начала разбирать скопившиеся бумаги, к которым не прикасалась годами.
Валери усмехнулась про себя.
— Я сказала ей, что работать в картинной галерее и легче и веселее.
— Что она ответила?
— Что, быть может, я и права, но ей тяжело ходить и искать работу, которую она никогда не делала.
— Должно быть, очень трудно, — вставил Ник, глядя на Валери, — и еще труднее добиться успеха на первой работе. Не каждый сумеет.
— На второй, — сказала Валери с едва заметной улыбкой. — С первой меня уволили.
Затем она вспомнила, что никогда не рассказывала Нику об этом.
— Уволили? — спросил Чед. — Что же ты сделала?
— Забыла, что работала на кого-то и что мне нельзя диктовать свои условия. Можно еще чаю со льдом?
Чед вскочил с места и наполнил все три стакана.
— Ты тоже лишилась всех денег, как твоя мать? — спросил он через плечо.
— Чед, — вновь с упреком проговорил Ник.
— Извини, — громко сказал Чед.
— Да, — ответила Валери, — я потеряла все свои деньги. Именно поэтому я живу в каретном доме и работаю у твоего отца. И вот что я скажу тебе, Чед: я не хотела лишаться денег, до сих пор испытываю неудобства, потому что не могу позволить себе большую часть из того, к чему я привыкла с детства; потеряла свое поместье, то, где ты видел меня в тот день, помнишь? Но теперь, несмотря ни на что, у меня есть работа, есть друзья, с которыми я познакомилась, я живу замечательной жизнью.
— О! — он поставил перед ними стаканы с чаем, — поэтому ты…
— Стоп! Теперь моя очередь спрашивать, — не церемонясь, перебила его Валери. — Я хочу еще так много узнать о тебе. Скажи, чем еще кроме сада, рисования и игры на барабане ты увлекаешься?
Чед пустился в описание школы, друзей, занятий штангой, рассказал о прочитанных книгах, увлечении велосипедом.
— Отец разрешает мне кататься по Джорджтауну; я уже хорошо знаю окрестности. Хотя было бы лучше, если бы я ездил на машине.
— Почему?
— Знаешь, дождь, иногда снег; иногда очень трудно. Мне хотелось бы ездить на машине. Отец обещает научить водить.
— Разве этому не учат в школе?
— Да ну! Большую часть времени приходится заниматься на тренажере, а до настоящей машины не добраться. Правда, есть одна штука, не слабая, которую там дают, брат моего друга…
— Чед, — внезапно произнес Ник, — когда ты собираешься идти?
— Ну нет, — заныл Чед. — Я забыл, разве нельзя позвонить и сказать, что я не могу прийти?
— Нет, ты же знаешь, нельзя. Прошло почти два месяца, и ты должен идти. Ты должен стоять перед домом — во сколько?
— В шесть тридцать. Еще рано.
— Уже шесть часов, и тебе пора одеваться.
— Да это пять минут. Нельзя, что ли, дорассказать про машины, а?
Ник взглянул на светящееся от воодушевления лицо сына и подумал о прошедшем часе, в течение которого его сын разговаривал с Валери гораздо откровеннее, чем, насколько было известно Нику, с родной матерью.
— Конечно, только не растягивай.
Чед закончил свой рассказ, но его энтузиазм пропал и лицо утратило живость.
— Похоже, пора одеваться, — проговорил он неохотно. — Ой, подождите, сначала я хочу сделать Валери подарок. Я хочу сказать, может быть, я тебя уже не застану, когда возвращусь. Хотя, может быть, ты еще будешь, я ненадолго, во всяком случае я хочу преподнести его сейчас, идет? Не волнуйся, пап, одна минута!
Он направился в сарай, почти незаметный позади кустарника, и взял садовые ножницы.
— Ты сказала, что любишь розы и хотела, чтобы они всегда были у тебя?
— Да, — проговорила Валери, почувствовав, как на глаза наворачиваются слезы.
Чед опустился на колени перед кустом роз, которыми восхищалась Валери, и внимательно осмотрел каждый цветок, выбирая самые лучшие. Валери и Ник посмотрели друг на друга, и он накрыл ее руку своей.
— Спасибо, — проговорил он очень тихо, — ты говорила с ним как со взрослым. Ему это понравилось. Мне тоже.
— Он замечательный мальчуган, — мягко ответила Валери. — Ты должен им гордиться.
Легкий звук привлек ее внимание.
— Это…?
— Невыразимо горд, — сказал Ник. Он тоже услышал звонок в дверь, но не обратил внимания; его мысли были заняты тем, что рука Валери лежит под его рукой, он вдыхал ее запах, ему хотелось ее поцеловать.
Елена тоже услышала звонок в дверь из комнаты для стирки и пошла открывать.
— Добрый вечер, миссис Эндербай, — сказала она, — Чед во внутреннем дворике.
— Предполагалось, что он будет ждать меня у входа, — сказала Сибилла.
Они с Чедом условились об этом: она не любила входить в этот дом, зная, что обычно, когда она приезжала, Ник куда-нибудь уходил.
— Вы на десять минут раньше, — сказала Елена, — и у них сегодня гость; Чед, должно быть, пропустил время, когда нужно выходить.
— То есть забыл.
Сибилла прошла через прихожую на кухню, затем в комнату, где обычно завтракали. Подойдя к двери, ведущей во двор, она посмотрела в окно и замерла. На террасе, расцвеченной солнечными и теневыми пятнами от кленовых листьев, за стеклянным столиком спиной к ней сидел Ник, а Валери — Валери! — сидела рядом с ним.
Стоя в тени комнаты, Сибилла увидела, что когда Чед повернулся к ним, Ник убрал свою руку с руки Валери. Она видела, что Ник сидел вплотную к Валери, что ее сын подошел к ним и преподнес Валери пять чудесных роз цвета слоновой кости, видела, как улыбнулся Ник, а Валери, наклонившись, поцеловала Чеда в щеку, легонько потрепав по волосам, видела, как Ник вновь положил руку на руку Валери, когда Чед обнял ее и поцеловал в щеку.
Сибилла стояла в тени и смотрела на них троих, бывших вместе. Затем она резко повернулась и быстро прошла мимо Елены, почти бегом подошла к входной двери и выбежала на улицу, где ее ждал лимузин. Она села на заднее сиденье, дыша часто и неровно. Когда водитель вывел машину на магистраль, ведущую от Джорджтауна, Сибилле показалось, что ее увозят от чего-то ценного, дорогого, к чему она уже никогда не вернется.
Сидя в гостиной около трех секретеров, втиснутых в угол, Розмари уловила прекрасный запах пяти роз, стоявших в дальнем конце комнаты. Валери, вернувшись домой поздно ночью, прежде чем лечь спать, поставила розы в одну из ваз баккара. Утром Розмари сразу же завела разговор о цветах.
— Они очень красивы, — сказала она, когда Валери спустилась к завтраку. — В котором часу ты вернулась?
— Около трех.
Валери попробовала кофе; он был слишком горячий. Босиком, в шортах, рубахе навыпуск она, опустив кусочек льда в стакан с апельсиновым соком, присоединилась к Розмари, сидевшей в гостиной. В доме не было кондиционеров.
— Ты ничего не рассказывала мне о нем, — проговорила Розмари.
— Да, — она помолчала. — Помнишь Ника Филдинга?
— Нет, кто это?
— Я познакомилась с ним в колледже. Я рассказывала о нем, и вы с отцом знакомились с ним, когда приезжали в Стэнфорд.
— Не помню. Это было тринадцать лет назад; как я могу упомнить?
Валери улыбнулась.
— Не важно. Я помню.
— У него неплохо идут дела, если он живет в Джорджтауне, — сказала Розмари.
Она сидела на низком вращающемся стуле около секретера, окруженная кипами бумаг, дожидаясь, когда Валери скажет, что оставить, а что выбросить в мусор. Она разбирала эти бумаги почти целую неделю, словно была срочная необходимость навести порядок в них. Конечно же, это было весьма срочно; Валери отлично все понимала. Разбор документов заполнял время Розмари, предоставлял ей возможность сделать такое, чего нельзя не заметить, а главное — можно измерить. Это почти работа.
— Он состоятелен? — спросила Розмари.
Стоя около нее, Валери задумчиво пролистывала бумаги, лежавшие на краю стола.
— Весьма, — проговорила она, — он всего достиг сам, начав с нуля.
— Впечатляюще. И не женат, полагаю?
— Разведен, — ответила Валери. — У него чудесный двенадцатилетний сын, которого он воспитывает. Они близки, как два добрых друга. Мне нравится смотреть на них и находиться рядом, быть частью маленькой семьи, которую они образуют вдвоем.
— Ты влюблена в него, — сказала Розмари.
Руки Валери застыли на пачке бумаг, она взглянула в окно на парк, находившийся по другую сторону улицы.
— Иногда, — проговорила она наконец.
— Как это понимать?
— Я не уверена. Каждый раз, когда думаю о Нике, начинаю беспокоиться о завтрашнем дне или о следующей неделе, или о следующем месяце… Должно быть, мы сильно изменились после нашего первого знакомства. Мне нравится быть с ним. Самые приятные минуты я провела с ним и с Чедом, но во мне постоянно присутствует страх, что либо он, либо я допустим ошибку и не сможем ее исправить. У меня странное ощущение, что мы такие хрупкие… Что нам нужно ходить на цыпочках и говорить шепотом, чтобы не испортить отношений.
— Мне это непонятно, — сказала Розмари, — если ты любишь его, а он любит тебя… он-то тебя любит?
— Да, думаю, что да. Но он тоже очень осторожен. Он уже был женат однажды; я дважды. Думаю, нам следует двигаться медленно и, быть может, на цыпочках, так ведь? — она едва заметно улыбнулась. — А я не привыкла, знаю, я привыкла бросаться сломя голову и думать, что смогу справиться с любыми проблемами, которые могут возникнуть. Привыкла ничего не бояться. А сейчас…
— Разве ты чего-нибудь боишься? Ты удивительно смелая. Знаешь, после того, что ты сделала, когда разбился самолет Карла…
— То было лишь однажды, — медленно проговорила Валери, — один невероятный раз в моей жизни, когда я была сильнее, чем могла себе представить. Что-то не вижу подтверждения тому, что смогла бы повторить подобное еще раз.
— Но ведь ты с тех пор сделала так много! Ты работаешь, ухаживаешь за мной… Уж кто-кто, а ты-то должна верить в себя. Ты и Ник тоже. Думаю, что вы уже многому научились, во всяком случае достаточно, чтобы знать, чего хотите, и когда желаемое оказывается перед вами, узнавать его, а если нужно, то и следовать за ним.
Валери улыбнулась.
— На словах все звучит так просто. Может быть, на днях мы преодолеем наши опасения…
— А я о чем говорю! Вы не должны ничего бояться! Худшее с тобой уже произошло: ты потеряла все свои деньги. Чего еще бояться после этого?
Валери рассмеялась. Наклонившись, она поцеловала Розмари в щеку:
— Разорения, — спокойно сказала она, — и оскорбления. Думаю, этого я боюсь больше всего на свете.
Розмари продолжала допытываться:
— Поэтому ты хочешь любить его и чтобы он любил тебя?
Валери вздохнула.
— Да, — сказала она.
Она повернулась, желая переменить тему разговора, и присела на стул рядом с матерью. Взяв стопку бумаг, спросила:
— Откуда все это?
— Из дубового секретера.
— Это бумаги Карла, — сказала Валери.
— Он стоял у него в кабинете. Наверное, нам следует сохранить их все, по крайней мере на некоторое время. Если что-нибудь получится…
Валери взяла одну пачку, потом другую.
— Похоже, он ничего не выбрасывал. Этим рецептам не меньше десяти лет; никогда их не видела.
Она продолжала листать бумаги:
— Вот прошлогодние… ремонт на ферме… счета за отопление в доме на Адирондаке… расходы на содержание самолета… горючее… все наши полеты, я и не думала, что их было так много.
Она отложила бумаги в сторону и задумалась:
— Странно.
— Что? — спросила Розмари.
— Мне показалось, я видела… — она вновь пролистала кучу документов, остановившись посредине, — счета за горючее из аэропорта Лэйк Плейсида за апрель, май, июнь, датированные за год до катастрофы и затем позже — октябрем, ноябрем. Но этого не может быть; мы никогда не летали туда в эти месяцы. Она перелистала счета еще раз.
— Апрель, — прошептала она, — май, июнь… Даже если я могла забыть один, ну, два полета, ведь не могла же я забыть их все. Нет, мы тогда не летали.
— Вероятно, он летал один, — сказала Розмари.
— Нет, единственное место, куда он летал — это Нью-Йорк; в том году было много деловых поездок, — она взглянула на бумаги, которые держала в руке, потом на Розмари. — О Боже, как же я могла быть такой слепой!
— Хочешь сказать, он лгал, говоря, что летал в Нью-Йорк?
— Нет, не лгал. Он сказал, что летал в Нью-Йорк, а я подумала, что речь идет о Нью-Йорк-Сити.
— С какой стати ему было ездить в Лэйк Плейсид? Одному там делать нечего… Ох! — она взглянула на Валери, — он был не один.
Валери кивнула:
— Готова поспорить!
— Знаешь, кто она?
— Нет, я была уверена, что тогда у него был роман, но он отрицал, а я не настаивала. Я считала, что мы или все утрясем между собой или нет; другая женщина не могла быть причиной наших размолвок; она была только признаком того, что наши отношения не были более блестящими. Но теперь мне хотелось бы все знать!
— Да зачем? Прошло полтора года, к чему ворошить прошлое? Оставь это!
Валери опустила квитанцию за горючее обратно в конверт.
— Не могу. Я много думала об этом. Не могу ничего поделать, все это постоянно сидит у меня в мозгу. Я слишком многого не знаю.
— О чем?
— Обо всем. О романе или романах Карла. Сколько их у него было? Что он сделал с нашими деньгами? Что он хотел сказать перед смертью? Возможно, тут нет связи, но меня это тоже беспокоит. Слишком много загадок. Если нельзя найти ответа на все вопросы, то почему не поискать ответа хотя бы на часть из них? — она подошла к телефону. — Я еду в Лэйк Плейсид. Если Карл там был, то Майя наверняка знает.
— Майя? А, экономка. Но ведь следователь уже беседовал с ней.
— Конечно. Очевидно, она не сказала им, что весной и осенью Карл был там без меня. Придется порасспросить ее и об этом.
Валери позвонила в авиакомпанию и заказала билет; потом — Софии и объяснила, что не выйдет на работу завтра; затем Нику домой и оставила Елене послание для него: «Ник, извини, я уехала в Лэйк Плейсид. Вернусь во вторник. Есть обстоятельства, требующие уточнения».
Рано утром в понедельник она вылетела в Лэйк Плейсид.
Майя Вильямсон жила в городе, в доме, где провела всю свою жизнь. Позвонив и убедившись, что она дома, Валери взяла напрокат машину и поехала к ней.
— Как я рада видеть тебя, — воскликнула Майя, крепко обнимая Валери.
Она была высокой и худощавой, с узким лицом, длинным носом, проницательными глазами и теплой улыбкой для немногих людей, кто заслуживал ее одобрения.
— Ты даже представить не можешь, как я скучала; я всплакнула по тебе, когда погиб мистер Стерлинг. «Бедная миссис Стерлинг, — сказала я себе, — она теперь будет одна».
Она села в качалку, стоявшую на террасе, и пригласила Валери сесть рядом.
— Через несколько минут мы позавтракаем, я кое-что приготовила, но сначала расскажи, как поживаешь и чем занимаешься.
— Я предпочла бы перекусить, — солгала Валери, зная, что с ее стороны было бы неблагодарно лишать Майю удовольствия накормить ее. — Затем мне придется уехать; я теперь работаю.
— Ты!? О Боже праведный! Мы слышали, что твои деньги пропали. Я сказала себе: «плохи дела у миссис Стерлинг», я знала, что так и будет!
— Ну, не так уж все и плохо, — сказала Валери, — я держусь. Майя, я пытаюсь выяснить кое-что о мистере Стерлинге. Понимаю, что все было давно, но у тебя всегда была удивительная память, и если бы ты могла мне помочь, я была бы очень признательна.
Майя посмотрела на нее меланхоличным взглядом:
— Память у меня уже не та, что раньше, она скачет, как козел, бывают провалы, но я расскажу все, что помню, если ты уверена, что хочешь знать.
Валери улыбнулась:
— Звучит как предупреждение. Майя, у него здесь была женщина, так?
— Да, одна женщина.
— И ты не сказала об этом следователю?
— С какой стати мне говорить ему и выставлять мистера Стерлинга негодяем, а тебя дурой? Следователь всюду совал свой нос. Ему безразлично, станет ли это известно тебе от него или от городских крикунов, но мне-то не все равно. Я подумала, если тебе захочется узнать, я расскажу сама, и это будет не так тяжело. Ты же знаешь, у меня нет от тебя секретов.
— Кто она, Майя?
— Вот этого я не знаю. Никогда не знала ее имени. Сначала я подумала, что это была ты. Я хочу сказать, мистер Стерлинг приказал мне не приходить в те дни, когда он был здесь. Он всегда говорил «я», никогда «мы», поэтому я и не приходила. А приходила, когда он уходил. Единственное, что знаю наверняка, это то, что кто-то был, а почему бы мне не подумать, что это была ты, раз твою одежду доставали?
Валери брезгливо поморщилась. Заметив это, Майя прижала ладонь к губам:
— Эх, черт меня подери, я причиняю тебе боль.
— Ничего, все в порядке. Я хочу знать все: нет смысла знать только часть.
— Хорошо, пусть так; как говорится, назвался груздем — полезай в кузов. Она носила твою одежду, на туалетном столике была рассыпана пудра, один тюбик губной помады не был убран и тому подобное. Сначала я не придала этому значения, но потом подумала: что-то тут не так. Почему ты не позвонила мне, хотя прежде звонила всегда? Поэтому, когда в последний раз он позвонил и сказал, что приезжает, я намеренно задержалась в доме, будто не успела закончить уборку. Когда они вошли, я выглядела удивленной, но не сильнее, чем он, смею тебя уверить; а когда я увидела, что это была не ты — мое удивление стало неподдельным. После этого случая я еще несколько раз встречала ее, но имени не знаю. Однако подожди, что же я забыла?.. Ну да, самое главное! Ты ее знаешь. Это была еще одна причина, по которой я ничего не рассказала следователю. Я не хотела, чтобы все знали, что твой муж заигрывает с одной из твоих подруг. Не знаю, насколько она хорошая подруга, но думаю, достаточно хорошая, чтобы быть принятой в доме. Она была у вас в гостях: она и маленькая белокурая проповедница, в тот последний уикэнд, как раз накануне несчастного случая, когда погиб мистер Стерлинг.
