ГЛАВА 23
Неожиданно для себя Валери обнаружила, что по утрам с нетерпением ждет момента, чтобы отправиться на работу. Розмари с недоумением смотрела, как она мчится под душ, торопливо одевается, быстро завтракает и как можно раньше уходит из дома.
— Не понимаю, но, похоже, тебе нравится работать, — она пристально посмотрела на дочь. — Если бы тебя привлекал мужчина, тогда, конечно, все понятно, но работа… я начинаю волноваться за тебя.
Рассмеявшись, Валери поцеловала мать.
— Я уже говорила тебе, что нашла нечто новое. То, что оказалось как раз по мне. Теперь у меня появился шанс доказать, на что я способна. Мне так хорошо. Может быть, и тебе следует поискать что-нибудь в этом роде?
— Работу? Валери, ты шутишь. Что я умею делать? Ты просто хочешь сказать, что я тебе в тягость! Знаю, мне тоже не сладко. Я не догадывалась, что наши дела настолько плохи, что ты и мне предлагаешь подыскать работу. Разве тебе не повысили жалование, когда дали это шоу?
— Разумеется. И ты мне совершенно не в тягость. Я не заставляю тебя что-либо делать.
Она надела жакет, подхватила свой портфель и ринулась через заставленную мебелью комнату, нетерпеливо оттолкнув в сторону стул, который по настоянию Розмари был поставлен в одном из немногих свободных мест комнаты.
— Думаю, что кое-чем ты могла бы заняться и с большим удовольствием. Сказать? Неужели тебе не любопытно узнать?
— Нет, — равнодушно ответила Розмари. — Мне шестьдесят один год, и я отлично знаю, чего хочу и на что способна. Не собираюсь как девчонка начинать с работы в Мак-Дональдах.
— Ой, мама, — рассмеявшись проговорила Валери. — Не думаю, чтобы ты добилась успеха в Мак-Дональде. Я же подумала о художественной галерее или музее. Вспомни, как мы с тобой обсуждали мои планы. Об искусстве ты знаешь не меньше моего.
— Ах, перестань!
— Ну, почти столько же. У тебя есть вкус, элегантность, шарм, ты прекрасно общаешься с людьми. Ты была бы просто бесподобна в художественной галерее.
— В качестве продавца?
Валери на мгновение прикрыла глаза.
— Да, это я и имею в виду. Нет ничего зазорного быть продавцом картин. Если хочешь, назови эту должность иначе, например, художественным консультантом. По-моему, звучит достаточно престижно.
Она открыла входную дверь.
— Увидимся позже.
— Валери, не сердись, тебе не понять, как мне нелегко. Если ты настаиваешь, я подумаю.
— Я не настаиваю. Я только предложила.
Она повернулась, собираясь уйти.
— Придешь обедать домой?
— Да.
— Разве у тебя нет сегодня свидания?
— Нет.
— Валери, какой смысл жить затворницей? Нужно развлекаться, ты молода, и тебе нужен человек, который будет заботиться о тебе. Видит Бог, я на это не гожусь.
— Не нужны мне ничьи заботы, — сказала Валери, — Сама о себе позабочусь. У меня есть работа с потрясающей перспективой.
— Работа, — с сомнением проговорила Розмари.
— Встретимся за обедом, — сказала Валери и решительно закрыла за собой дверь.
С трех сторон дом, где поселилась Валери, был обнесен колышками с привязанными к ним оранжевыми ленточками; строительство велось на площадках, расположенных далеко от их дома. На непроданных земельных участках высилась переросшая трава и желтели одуванчики. Перед домом сохранился газон, посаженный прежним жильцом, тюльпаны и гиацинты окаймляли переднее крыльцо со ступеньками. На другой стороне улицы, в парке, росли кизиловые деревья, покрытые ранними мартовскими почками, и заросли лилий; густые кусты сумака пока стояли без листьев.
Валери обошла вокруг дома, села в машину и поехала по короткому участку асфальта, выходившему на широкую дорогу, отделявшую дом от парка. Ей припомнился голос Розмари, потерянный и несчастный как мир, отошедший в прошлое. «Что делать, — подумала Валери, — Я не могу возвратить ей то, чего она лишилась». Включив приемник, она настроилась на волну, по которой передавали сонату Бетховена «Аврора». Она подумала о весне, о новых начинаниях, о своей программе и сразу же почувствовала себя лучше. Розмари найдет свой путь в жизни, и сама она — тоже. Теперь у Валери были ее четыре минуты, о которых следовало подумать, четыре минуты, в которые она может вложить все, что пожелает.
Свою четырехминутную вставку Валери назвала «Присмотритесь к…» и работала над ней уже около двух месяцев, приступив к реализации замыслов с первого января. Поскольку планов и идей было больше, нежели возможностей реализовать их, то составив предварительный список, она внимательно его проработала. Оставила для начала десять тем, которые передала на рассмотрение в съемочный комитет. Получив одобрение, она приступила к работе. Подбирала материал, писала сценарии. До этого ей доводилось готовить девяностосекундные пли двухминутные рекламные объявления о коммунальных услугах; теперь же предстояло освоить искусство интервью и подготовки базового материала… с учетом четырехминутного лимита времени. Она писала, выбрасывала, писала снова, обращалась за помощью к сценаристам компании, изучала книги по составлению сценариев, анализировала короткие телеролики. И, наконец, в первую неделю марта подготовила свою премьерную вставку в воскресную программу «Взрыв».
Раньше она никогда не волновалась, стоя под ярким светом телевизионных софитов, но в этот раз нервничала. В мозгу эхом звучали слова Леза: «Помни, там сидят зрители, которые пользуются своим дистанционным управлением, как автоматом; если будешь скучной, тебя вырубят через три секунды». Прежде это была не ее забота. Но теперь — впервые ответственность за программу целиком лежала на ней. Стараясь скрыть охватившее волнение, Валери безотчетно меняла положение ног, старалась расположиться под углом к камере, поскольку из прежнего опыта знала, что такой ракурс был для нее наиболее выигрышным. Глядя в черную бездну линз телекамеры, она пыталась унять невольную дрожь. Но волнение все же прорвалось, и первые слова она произнесла с легкой дрожью в голосе.
— Хотите переписать заново? — спросил режиссер.
— Да, — проговорила она, — спасибо.
Для нее всегда было делом чести произвести запись без дублей. «Надеюсь, это в первый и последний раз», — подумала она, приступая к повторной записи.
Вставка Валери в программе «Взрыв» появилась после третьей информации. Ее объявил один из репортеров программы. Во время записи на студии режиссер зачитал первые строки сообщения, чтобы Валери могла продолжить: «Это была наша информация за неделю. А сейчас — Валери Стерлинг с рассказом о том, к кому из окружающих нас людей следует присмотреться, кто, быть может, в ближайшем будущем станет объектом первых газетных полос.
— Присмотритесь к… Сальватору Скатигере, — произнесла Валери, останавливаясь около окна и развернувшись в пол-оборота к объективу камеры. Через окно открывался вид на небоскребы Манхэттэна, захватывая часть реки Гудзон и моста имени Джорджа Вашингтона. — Может быть, это тот человек, которого вы не избрали в правительство.
На ней были небесно-голубое платье, ожерелье и серьги из серебра. Грим увеличил ее зеленовато-карие глаза, губы казались немного полнее, а нижняя губа более влажной, рыжевато-каштановые волосы, длинными тяжелыми волнами ниспадали на плечи, открывая серьги, отбрасывавшие яркие искорки при ее движении, ее красивые ногти были окрашены в цвет бледного коралла. Произнося текст, Валери слегка подалась вперед, придавая словам оттенок интимности.
— Он невысок, вынослив, — продолжала она, — приближается к восьмидесятилетнему рубежу, а может быть, уже и перешагнул его…
— Стоп, — прозвучала команда режиссера из аппаратной. — Валери, сними ожерелье.
Она сразу же поняла, что он имел в виду. «Черт возьми, — подумала она с раздражением. — Я лучше знаю; я знаю лучше».
Подняв руки, она сняла ожерелье и положила его на пол позади стула.
— Начнем сначала, — скомандовал режиссер.
Далее запись шла без остановок. К моменту окончания нервное волнение Валери прошло. Но оно вернулось час спустя, когда появился Ник. Специалисты по монтажу закончили монтировать блоки интервью, взятого у Скатигеры, и комментарий Валери в студии и готовились к просмотру всей четырехминутной вставки. Кивнув собравшимся, Ник тихо присел в углу.
Ощущая за спиной его присутствие, Валери наблюдала за собой на экране.
«Присмотритесь к… Сальватору Скатигере. Может быть, это тот человек, которого вы не избрали в правительство. Он невысок, вынослив, приближается к восьмидесятилетнему рубежу, а может быть, уже и перешагнул его и готовится встретить следующий день рождения; всегда в постоянном движении подобно динамо, и весь мир служит ему рабочим кабинетом. Один из его офисов расположен здесь, в Нью-Йорке, другой — в Риме, но он редко бывает в них. Вывеска гласит: «Бюро путешествий», а его бизнес — организация групповых туров в любую страну мира. Недавно наше информационное бюро на Ближнем Востоке сообщило, что, может быть, он ведет иную, закулисную жизнь в качестве доверенного лица различных правительств, устраивая политикам такие встречи, о которых многие из них предпочитают хранить молчание.
Его зовут Сальваторе Скатигера».
— «Нет, нет», — произносит Скатигера, появляясь на экране, маленький и морщинистый, как высушенная средиземноморская олива. Он сидит в кресле напротив Валери в кабинете своего нью-йоркского офиса, вытянув руки вперед, словно демонстрируя, что они пусты.
— «Я обыкновенный человек. Мне нравится путешествовать, нравится помогать людям быть счастливыми. Время от времени я оказываю небольшие услуги друзьям. Но доверенным лицом правительств? Ничего подобного».
На экране вновь Валери. На этот раз она сидит в темно-синем кресле, стоящем около окна.
— «Сальваторе Скатигера родился в Риме в 1912 году. Накануне первой мировой войны его родители эмигрировали в Америку. Он вырос в Нью-Йорке. С восьми лет начал зарабатывать деньги, продавая поношенные вещи и мебель».
— «Ну, иногда они были не совсем поношенные, — сказал Скатигера Валери. — Иногда они были взяты на время, позаимствованы, украдены. Мы тогда были молодыми, нетерпеливыми и брались за все, что подвернется под руку. По-разному, по-разному».
Оставаясь в кресле, Валери произносит: «В последний год обучения в школе он проявил организаторский талант, оказывая соседям услуги по организации путешествий. Скоро на него обратили внимание люди, занимавшиеся этим бизнесом».
— «Можете назвать их агентами бюро путешествий, — продолжает Скатигера диалог с Валери в кабинете своего офиса. — Они направляют людей в различные места, знаете; так было в двадцатые и в тридцатые годы. Правда, случалось, иногда людей направляли в другие города, а иногда и на дно реки, упаковав их в собственные чемоданы. Я никогда ничего подобного не делал. Я просто отсылал нежелательных клиентов из города. Тогда мы были молоды и полны желаний. Другие времена, другие судьбы».
Сидя в кресле Валери сообщает:
— «Бюро путешествий появилось на свет в 1952 году, созданное тремя энтузиастами, дружба которых корнями восходила к ранним годам деятельности агентов по путешествиям. Сальваторе Скатигера, выкупив доли компаньонов, стал единоличным владельцем бюро в 1970 году; хозяином многочисленных филиалов и многоязычного контингента сотрудников, другом или знакомым политических лидеров, представителей большого бизнеса, по меньшей мере, в пятидесяти одной стране, в которые его бюро организует путешествия. Он является экспертом по организации контактов, выполнению деликатных поручений, позволяющих свести за одним столом переговоров представителей оппозиционных, нередко враждующих политических течений или найти подходы к труднодосягаемым лидерам. Наше Ближневосточное информбюро сообщает, что одна из таких маловероятных встреч состоялась в Марокко, где встретились политические деятели США и четырех стран Ближнего Востока.
— «Нет, — Скатигера погрозил пальцем Валери. — Вы мне нравитесь, девушка, вы искренни, замечательно выглядите и упорно работаете, но вы торопитесь с выводами, полагая, что я попадусь на вашу удочку».
— «Значит, вы не имеете никакого отношения к этим встречам?»
— «Самое незначительное. Их участникам нужны номера в отелях, помещения для встреч, где бы им не мешали. Вот это мое дело; я устраиваю путешествия и не сплетничаю. Мне нравится приносить людям счастье — вот мой настоящий бизнес: я делаю людей счастливыми».
Из своего кресла у окна Валери обращается к зрителям:
— «Кто он, Сальваторе Скатигера, — простой агент бюро путешествий? Или же странствующий посол, предоставляющий свой опыт, остающийся в тени, выполняющий пожелания правительств, не желающих, чтобы их народ знал, чем они занимаются? Присмотритесь к нему».
Она повернулась ко второй камере.
— «Я — Валери Стерлинг. Мы встретимся на следующей неделе, чтобы присмотреться к… Стенли Джевелу. До встречи в программе «Взрыв», сотрудники которой говорят вам большое спасибо и желают приятного вечера».
В маленькой комнате было тихо. Ник и Валери поднялись с мест одновременно.
— Отличная работа, — сказал он. — Мне нравится текст и подача материала. Ты восхитительна на экране. Сколько же часов ты беседовала с ним ради этих строк?
— Шесть, — сказала она, сияя от радостного возбуждения и от осознания, что впервые в жизни сделала самостоятельную работу. И вдобавок ко всему восторженная оценка Ника. — Почти семь, в действительности. К концу он, похоже, начал заговариваться.
— Но ты заставила его поверить тебе.
— Он мне понравился, — медленно проговорила Валери. — Но что-то здесь не так. Я не верю в то, что он говорил. Мне кажется, что все это ложь… подтасовка, что не в этом подлинная суть.
— Предчувствие? Или ты что-то узнала, пока была в его конторе?
— Интуиция. Насколько я могла видеть, там нечего узнавать. Все вокруг было стерильно чистым, словно перед нашим приходом сделали генеральную уборку. Сомневаюсь, чтобы остались даже отпечатки пальцев.
Ник пристально взглянул на нее.
— Полагаешь, он заслуживает большего внимания во «Взрыве?»
— Думаю, мог бы.
— Поговорю с Лезом. Есть еще что-нибудь, о чем мне с ним стоило бы поговорить?
— Скажи ему, что «скатигера» по-итальянски означает «многоножка», а иногда «паук».
Ник усмехнулся.
— Передам. Спасибо.
Они вышли из темной просмотровой комнаты в ярко освещенный коридор, не решаясь сразу разойтись в противоположные стороны — Ник к себе в кабинет, а Валери к себе в рабочую комнату.
Ник не хотел двигаться. Ему нравился легкий и непринужденный разговор двух понимающих друг друга с полуслова людей, ему хотелось продолжить беседу. Он помнил, что точно такие же чувства испытывал в колледже; когда они расстались, именно этого не хватало ему больше всего. Даже теперь, когда аналогичное взаимопонимание было у него с близкими и друзьями: с Лезом, с Чедом. Ничего подобного он не испытывал ни с одной женщиной.
В ярком освещенном коридоре Валери улыбалась ему.
— Мне понравилось, что ты все понял с полуслова, когда я упомянула об отпечатках пальцев. Приятно, когда понимают без разъяснений.
Ник отлично помнил и эту ее черту: откровенность в выражении чувств, о которой он давно не вспоминал.
— Отлично, — сказал он. — Как-нибудь обсудим это подробнее.
— Конечно, — непринужденно проговорила она. — Спасибо, что пришел сегодня.
Она повернулась и направилась в сторону туалетной комнаты.
— Валери, — позвал Ник.
Она обернулась.
— Кто такой Стенли Джевел?
Улыбнувшись еще раз, она проговорила:
— Укротитель львов Барнум и Бейли. А чтобы узнать остальное, тебе придется посмотреть мою программу на следующей неделе.
— Постараюсь прийти пораньше. Хотелось бы присутствовать при записи, — сказал он.
И он пришел. И приходил регулярно каждый вторник.
В ту первую неделю, после дебюта Валери с репортажем о Скатигере, они больше не встречались. Ник уехал в короткую деловую поездку, а Валери с головой погрузилась в изучение жизни Стенли Джевела, который недавно оставил профессию укротителя львов и возглавил Фонд по сбору средств в поддержку Республиканской партии.
Но прежде, утром следующего дня после дебюта, к рабочему столу Валери подошел Лез. Она уже перебралась из отдела исследований в огромную комнату, служившую рабочим местом для тридцати продюсеров, режиссеров, сценаристов и репортеров. Повернувшись спиной к залу, Валери разговаривала по телефону. Лез присел на стул около ее рабочего стола и сразу приступил к делу:
— Хороший материал по Скатигере, и всего лишь несколько пробелов.
Она опустила трубку.
— Ник сказал, что все хорошо.
— Он прав. И тем не менее есть ряд недостатков. Во-первых, ожерелье.
— Знаю! — согласилась Валери. — Извини, я знаю, что серебро слишком сильно отражает свет; не пойму, как я могла забыть, извини.
Он протянул ей ожерелье.
— Ты забыла его на полу. Второе: один раз на твоем лице отразилось недоверие, которое ты продемонстрировала зрителям. Некоторые репортеры часто поступают так, особенно в программе «Шестьдесят минут». В нашей программе мы этого не допускаем. Третье: ты позволяешь себе говорить слишком быстро. Правда, не всегда, от случая к случаю. Четвертое: ты не сделала акцент на его последнем высказывании, когда Скатигера признал, что бронировал номера в гостиницах, — может быть, этот кусок следовало бы поднять вверх и выделить. Пятое: я бы хотел увидеть пару его снимков в детском возрасте, может быть, кого-то из его окружения. Шестое…
— Много еще? — холодно спросила Валери.
Лез откинулся на спинку стула и положил ногу за ногу.
— Полагаю, столько, сколько пожелаешь. Могу закончить через пять минут…, могу и через час, если придется объяснять, почему я занимаюсь своей работой.
Посреди общего гула над рабочим столом Валери воцарилась тишина. Сначала Валери подумала сослаться на недостаток эфирного времени, на то, что за четыре минуты по-настоящему не сделать ни одну стоящую программу. Но промолчала, потому что знала, что подобные речи не могут служить оправданием. Четыре минуты превышали время, отводимое для большинства информационных сообщений программ новостей. По длительности ее вставка сопоставима с интервью в программе «Сегодня в выпуске», в передачах «Доброе утро, Америка» и «Утренние новости Си-Би-Эс». Конечно же, там не ретроспективные репортажи, да и ее работу вряд ли можно назвать таковой; она рассказывала о прошлом людей, которые в перспективе могли превратиться в источник новостей. В самом деле, в отведенных рамках можно сделать очень много, если бы она по-настоящему знала ремесло.
— Извини, — сдавленно проговорила она. — Знаю, что наделала немало ошибок, многие из них вижу сама; я все еще учусь выполнять эту работу.
— Это мы знаем, — с улыбкой проговорил Лез, — и даже ожидали подобного. Что же теперь?
Валери представила, как Ник и Лез, сидя в кабинете, попивали кофе и обсуждали допущенные ею ошибки. «Да как они смеют судить обо мне?» Потом она вспомнила, как требовала предоставить ей шестнадцать минут, а не четыре, и упрекнула себя.
— Назови остальные ошибки, и я исправлю их, — сказала она непринужденно. — В следующий раз, когда Ник похвалит, хотелось бы, чтобы он был искренним.
— Он был искренен. Ты была хороша, а будешь еще лучше. Остался лишь один момент: по большому счету ты не показала, почему этот парень может стать крупнее и важнее. Мы узнали о нем небольшой факт, этот факт действительно интересен, но для того, чтобы зрители задумались о Скатигере, просто интересного факта мало, нужно нечто иное, что пробудило бы наш интерес. Может быть, и того, что было о нем сказано, вполне достаточно, но если так, то почему? Почему нас должно заинтересовать в нем что-то иное, а не факт наличия у него обширных связей и то, что он оказывает определенные услуги? Ну как, есть в моих словах резон для тебя?
— Да, наверное, это наиболее важное из всего сказанного. Спасибо.
— В добрый путь.
Он помолчал и добавил:
— Незачем доказывать, что ты можешь справиться со всеми трудностями самостоятельно. Мы здесь для того и находимся, чтобы помочь.
Она рассеянно кивнула и принялась что-то записывать. Лез увидел, что она записывала сделанные им замечания.
Лист с ошибками пролежал у нее перед глазами остаток недели, пока она готовила следующее шоу. Прежде всего она сделала десятки телефонных звонков: самому Джевелу, чтобы договориться с ним о телеинтервью; затем людям, чьи имена она нашла в газетах и журналах; расспрашивала их, выясняла мнения, дополняла уже собранную информацию. И лишь четко уяснив себе, о чем будет спрашивать, отправилась в Нью-Йорк, где на неделю остановился Джевел, и целый день провела у него в отеле вместе с режиссером и двумя операторами. На следующий день у нее были слайды, снятые с фотографий, предоставленных Джевелом, где были изображены: сам укротитель, цирк, его новый офис и несколько видовых снимков. Одновременно она трудилась над сценарием. Когда он был закончен, Валери целый день провела в монтажной РαН, монтируя воедино части отснятого материала, который, по ее мнению, давал зрителю наиболее полное представление о Джевеле, его прошлом и начале новой жизни.
Так прошли последующие недели. В конце недели в студии записи или в просмотровой обычно появлялся Ник и молча стоял в углу. Потом они с Валери недолго беседовали в ярко освещенном коридоре. По мере того как проходили недели, беседы становились продолжительнее. На первых порах разговор носил деловой характер и касался в основном программы «Взрыв» или вставок, которые готовила Валери. Постепенно они стали затрагивать личные темы: спектакль, который Ник смотрел с Чедом, книгу, прочитанную Валери, заявление конгрессмена, вызвавшее у обоих недоумение. Когда коридор был пуст, их голоса, казалось, сплетались воедино, пока кто-нибудь, проходя мимо, своим приветствием не нарушал их уединения. Именно в такие мгновения между ними возникала близость. Однако ни один из них не отдавал себе в этом отчета; обычно они продолжали говорить и смеяться еще одну-две минуты; руки иногда случайно соприкасались, и они отдергивали их, словно пугаясь чего-то.
Они вели себя так, словно знакомились заново, но гораздо осторожнее, чем тогда, в первый раз. Валери заметила, что иногда думает о Нике в середине дня, и все чаще — по вечерам, сидя дома в обществе Розмари, читая книгу или просматривая телепрограммы конкурентов. Особенно она вспоминала его по ночам, лежа в своей маленькой спальне, тесно заставленной мебелью, стараясь побороть страстное желание, вспыхивавшее тотчас же, как она оказывалась в постели, когда мозг не был загружен работой, беседами с друзьями и коллегами.
Ей хотелось разобраться, привлекал ли ее Ник тем, что был состоятельным, или тем, что она подобными воспоминаниями стремилась продлить свою молодость, или потому, что рядом не было мужчины, или же ее действительно влекло к нему, как и тогда, в прежние годы.
«Наверное не узнаю ничего, пока не проведу с ним некоторое время, — подумала она. — Этого, похоже, может не произойти, если самой не позаботиться, чтобы так случилось.
А почему бы, собственно, и нет? Много лет назад я отослала его прочь. Может быть, теперь настало время позвать его обратно?
Может быть, но при условии, что я действительно хочу этого. Иначе было бы нечестным сначала добиваться его, а затем решить, что он мне не нужен. Кроме того, поступив так, я могу остаться без работы».
«Ну, черт возьми!» — подумала Валери с раздражением. Она села на кровати, включила свет и взяла книгу. Может быть, читая о проблемах других людей, удастся заснуть. Размышления над собственными, похоже, лишь гонят сон прочь.
Это был период сомнений; принимая десятки решений, связанных с подготовкой программы, она не могла принять одного единственного, затрагивающего ее личную жизнь. Валери больше не пыталась подтолкнуть Розмари к поискам работы, понимая, что подобные попытки приведут к возникновению напряженности в отношениях между ними и наполнят ее ощущением вины. Мужчины, с которыми она сталкивалась, не интересовали ее, поэтому она никуда не ходила по вечерам, кроме тех немногих случаев, когда вместе с Розмари они отправлялись на концерт или в кино. Она купила несколько новых платьев и костюмов для съемок. Однако хождение по магазинам не доставляло прежнего удовольствия, и она продолжала пользоваться гардеробом, купленным еще в Нью-Йорке и Мидлбурге, которому теперь было уже около двух лет. «Хорошо, что есть работа», — подумала она. В работе находила она отдых и удовлетворение в эти дни.
Затем неожиданно она поехала в Италию, и все в се жизни переменилось.
Она уже несколько раз бывала в Италии, но это было в той, оставшейся в прошлом жизни. В этот раз все было иначе.
В этот раз она была там с Ником.
Все началось необычно. Валери знала, что Ник собирается поехать в Италию в июне; он сам сказал ей об этом в конце мая, когда они, как обычно, вместе выходили из студии после окончания записи ее вставки. Впервые он сообщил о намерении уехать, хотя обычно совершал две-три, а иногда и больше коротких поездок в месяц.
— Я пропущу пару твоих репортажей, — сказал он, — очень жаль.
— Мне тоже, — сказала Валери. — Я привыкла, что ты находишься там, за лампами. Интересно, что я сделаю по-другому в твое отсутствие?
— Ты уверена, что сделаешь что-то иначе?
Она утвердительно кивнула головой.
— Конечно, на всем, что мы делаем, сказывается влияние тех, кто наблюдает.
Ник с удивлением поднял брови.
— Считаешь, что люди всегда играют на публику?
Валери подумала о Сибилле.
— Некоторые играют всегда, — задумчиво произнесла она, — независимо от окружения. Однако я хотела сказать, что мы ведем себя по-разному в зависимости от того, кто наблюдает за нами и чего, как мы полагаем, он от нас ожидает. Как мы, например, ведем диалог, стоит ли употреблять сложные слова или понятия, когда следует улыбнуться, в каком объеме жестикулировать… и, возможно, многое другое. Все мы так или иначе немного хамелеоны.
— Но ты же не знаешь наверняка, что я наблюдаю за тобой; меня не видно, когда я стою в углу или нахожусь в аппаратной. Вдруг я ушел посредине твоей программы?
— Тогда я подумала бы, что где-то произошел какой-то серьезный инцидент, потому что ты чересчур воспитан, чтобы уйти по другой причине.
Ник рассмеялся.
— Тем не менее это не ответ на мой вопрос.
— В принципе, не имеет значения, ушел ты или нет. Важно то, что я верю в то, что ты там стоишь и смотришь. Наверное, поэтому некоторые люди не выносят одиночества; они не знают, как себя вести, если за их действиями никто не наблюдает.
Ник смотрел на нее и в свою очередь подумал о Сибилле.
— Интересная мысль, — проговорил он. — Надеюсь увидеть записи твоих программ после возвращения.
— А я надеюсь увидеть их сразу же, как сделаю, — сказала она и, смеясь, они разошлись в разные стороны.
Ник уехал в Италию в первую неделю июня. Он никогда не был там раньше. Во время перелета через Атлантический океан он часто отрывался от книги и в мягком свете салона самолета оглядывал попутчиков-пассажиров, читавших, посапывавших во сне или игравших в карты. Ему хотелось, чтобы рядом сидел человек, с которым можно было поделиться своими наблюдениями. Он планировал взять с собой Чеда, но через неделю завершался учебный год в школе, и товарищ по классу пригласил его погостить к себе в летнем доме в Вермонте, где они могли плавать, кататься на лошадях и бродить по лесу.
— Мне хочется сразу и то и другое, — расстроенно сказал Чед за обедом. — Почему все происходит одновременно? Жизнь очень несправедлива.
— Возможно, и нет, — серьезно ответил Ник. — Мне тоже трудно, потому что мне тоже хотелось бы побывать сразу во многих местах.
— Тогда почему бы нам не поехать в Италию в июле?
— Потому что у меня намечены встречи в трех городах и я не могу отложить ни одну из них. Если бы я мог! В этом году у меня будет еще ряд поездок. Что скажешь насчет поездки в Лондон в сентябре?
— Школа, — уныло проговорил Чед. — Если так пойдет и дальше, то мне, пожалуй, не удастся за всю жизнь сделать и сотую часть того, что хотелось бы.
Ник рассмеялся.
— Поскольку тебе недавно стукнуло двенадцать, думаю, что у тебя еще достаточно времени. А как, по-твоему, чувствую себя я в мои немолодые годы?
Чед изучающе посмотрел на него:
— Старым, я думаю. Ты уже не так часто отлучаешься из дома, как бывало прежде, больше не говоришь о женитьбе. Скорее всего, я вырасту без матери.
Они оба замолчали, думая о матери, которая была у Чеда.
— Я имею в виду мать, которая была бы здесь, рядом. Которая говорила бы, что нужно навести порядок в комнате, напоминала, в какое время приходить домой, учила, чего я не должен делать…
— Так все это тебе говорю я, — спокойно сказал Ник. — То же самое делают Елена и Мануэль.
— Конечно, — согласился Чед, сосредоточенно сооружая пирамиду из горошин у себя в тарелке. — Все в порядке, пап, — сказал он наконец, взглянув на него с озорной улыбкой. — Я не хочу, чтобы ты бросился сломя голову искать мне маму. Ты не торопись. Дай себе еще одиннадцать лет на размышления, для верности.
Ник расхохотался.
— Огромное спасибо. Не исключено, что именно так я и поступлю.
— Этого-то я и боюсь.
— А может быть, и нет, — Ник пристально посмотрел на сына. — Помнишь Валери Стерлинг? Мы завтракали с ней…
— В Мидлбурге. В тот день мы ходили в церковь. Конечно помню, она была потрясающей!
— Она теперь работает в РαН, — сказал Ник.
— Она? Так ведь она замужем.
— Ее муж умер.
Лицо Чеда просветлело.
— Хорошее дельце! Ну, я имел в виду, очень печально; я хочу сказать, что в ее муже не было чего-то, как бы сказать… особого… — Чед так и не смог сформулировать мысль и заговорил о другом. — Поэтому она работает у тебя? Потому что он умер?
— Одна из причин.
— Ты встречаешься с ней или что?
— Нет еще. Но думал об этом.
— Что ж, ты мог бы думать еще одиннадцать лет.
— Не уверен, что на этот раз буду ждать так долго.
Елена принесла десерт, и Ник переменил тему. К своему удивлению он обнаружил, что ему приятно говорить о Валери, но он испытывал явное неудобство от прямоты и скоропалительности суждений его убийственно логичного сына.
Теперь, сидя в самолете, он хотел, чтобы рядом с ним был Чед. Когда они путешествовали вместе, поездки доставляли Нику особое наслаждение и восторг: он хотел бы видеть города и проживающих в них людей невинными и в то же время беспощадными глазами Чеда. Даже давно знакомые места приобретали новые черты в его присутствии. «Больше не буду его оставлять, — подумал Ник — Как-нибудь найду способ изменить график встреч, иначе он действительно не сумеет сделать сотой доли того, что хотел бы сделать».
Был восход, когда они перелетали итальянские Альпы. Холодные облака, окрашенные в розовый и коралловый цвета лучами восходящего солнца, гнездились в долинах между снежными вершинами гор. Небо полнилось светом. Когда восторженные итальянские пассажиры аплодисментами приветствовали посадку самолета в аэропорту Рима, солнце уже поднялось высоко, стало горячим и окрасило кирпичные городские здания в красно-золотой цвет.
Из окна номера Ника в отеле Хасслер, расположенного на вершине Испанских Ступеней, открывался вид на множество крыш из красной черепицы, купола десятков церквей, теряющихся в темно-зеленой листве кипарисов, сосен и других деревьев. Мощеная булыжником площадь Испании, раскинувшаяся у подножия Испанских Ступеней, напоминала калейдоскоп, в котором мелькали семьи, деловые люди, туристы и дети, карабкающиеся по изваяниям дельфинов, установленным в фонтане Баркация. Сами Ступени, широкие и крутые, уставленные тележками под яркими, разноцветными огромными зонтами, были переполнены людьми всех возрастов, которые, наслаждаясь солнцем, читали, беседовали, вели оживленные споры, сновали вверх-вниз и фотографировали открывающуюся панораму раскинувшегося внизу Рима. Ступени, как обнаружил Ник, не пустовали никогда. Рано утром было посвободней, но поздним вечером они буквально были усеяны людьми, которые находились в непрерывном движении, перемещались в тесной толпе, энергично жестикулировали, составляя часть общей картины.
Ник сделал несколько фотоснимков для Чеда, затем сфотографировал три другие стороны площади, окруженной старинными кирпичными, во многих местах подлатанными строениями, которые прорезали узкие улочки, разбегающиеся от площади в разные стороны, подобно загадочным темным тропинкам, и зазывали Ника в самое сердце города.
«Мне хочется все посмотреть, — подумал он, стоя около продавца цветов на площади. Он улыбнулся, — как и моему сыну».
Однако весь день он провел на совещаниях. Так же пролетел и второй. Шла окончательная доработка деталей будущего соглашения, в соответствии с которым РαН могла открыть итальянское информационное бюро, получить помещения для развертывания пункта спутниковой связи, оборудования студий, рабочих кабинетов для репортеров, операторов, технического персонала, а также бухгалтера и секретаря.
Соглашение было подписано в четыре часа дня. Ник находился в Риме, воодушевленный только что состоявшейся сделкой, преисполненный желанием отметить успех.
Единственным нереализованным пунктом плана оставался праздничный обед с итальянскими деловыми партнерами. «Что-то вроде расслабления», — с некоторой грустью подумал он. Возвратившись в номер, Ник позвонил Чеду. В этот час в Вермонте было утро, и Чед с другом катались на лошадях. Ник набрал телефон своего офиса.
— Bona sera (Доброе утро), — приветствовал его Лез по-итальянски. — Ну как, летишь?
— Все по плану, все, что мы хотели, — ответил Ник. — У тебя отличное произношение, ты пришелся бы здесь очень кстати.
— Да, но только что ты слышал весь мой итальянский словарный запас. Было время поразвлечься?
— Это же деловая поездка, не забывай! Какие новости?
— Что нового может произойти за два дня? Хотя, подожди, у Моники возникла идея относительно серии новых драм; мне кажется сомнительным, но чувствую, тебе может понравиться. Кстати, есть над чем помозговать, пока ты там. Помнишь того маленького старичка Валери? Того, с которым она дебютировала?
— Скатигеру? Вы узнали что-нибудь о нем?
— Немного. Помнишь, как газеты сразу набросились на него после нашего репортажа. Но разузнали они не больше Валери. Между прочим, неплохая реклама для нее. Во всяком случае нашли яхту, зафрахтованную им для одной встречи неподалеку от Канарских островов, но кто знает… Встреча была организована как коктейльная вечеринка; может быть, и в самом деле была таковой. В общем, или этот чертов старикан скрытен, как консервная банка, или вправду чист. Мы намеревались раскрутить его относительно яхты, может, заодно еще кое о чем разузнать; но вся проблема в том, что его нет поблизости. Мы позвонили к нему в офис договориться о встрече, там ответили, что он заболел и отправился домой умирать.
— Заболел? Чем заболел? Он был здоров, как бык, три месяца назад, когда Валери беседовала с ним.
— Они не сказали.
Ник задумался.
— Да, это немного. Ну, если мы раздобудем что-нибудь интересное, можем сделать вставку и без него.
— Нет проблем. Но кто этого хочет? Послушай, я вот к чему веду: умирать-то он поехал домой. А где, как ты думаешь, может быть дом у парня по имени Сальваторе Скатигера?
Ник улыбнулся.
— Я бы сказал, что где-то тут, неподалеку. Где он?
— В Сиене. Недалеко от Флоренции. А она, как мне кажется, недалеко от Рима.
— В четырех часах езды. Есть скоростной поезд. Я мог бы выехать завтра утром. Ах нет, черт возьми! Завтра днем я вылетаю в Париж.
— А ты не мог бы отложить вылет?
— Нет. Сколько ему осталось?
— Мне никто не давал прогнозов. Ты мог бы посетить его после Парижа?
— Нет, но после Мюнхена, пожалуй… Через пять дней. Я подыщу, кто его проинтервьюирует и… — он остановился, вспомнив прошлые уроки в «Омеге». — Слушай, ты все и организуешь, Лез. Теперь у нас есть офис в Риме; я работаю с тобой. Если ты устроишь так, что оператор и интервьюер будут ждать меня во Флоренции через пять суток, то мы вместе отправимся в Сиену и попытаемся что-нибудь выжать из него; возможно, это наш последний шанс. Да, и пришли мне вопросы для Скатигеры.
Ник начал испытывать возбуждение. Почему, интересно знать, в последнее время он всегда оказывался в конторах, вместо того, чтобы быть в гуще событий и заниматься делом?
— Чем еще мы можем помочь? — спросил Лез.
— Нужен его адрес, естественно, — ответил Ник.
— Хорошая мысль, попрошу Валери достать его. Она встречалась с прислугой, когда брала интервью. Надеюсь, ей они его сообщат. Постараемся узнать номер его телефона. Думаю, ей удастся позвонить и договориться с ним о повторном интервью. Она ему понравилась.
— Хорошо. А может быть, лучше нагрянуть к нему неожиданно? Спроси Валери, что она думает? Она ведь знает его, а мы нет.
— Поговорю с ней прямо сейчас, — сказал Лез и, повесив трубку, направился в основной зал, где застал Валери за рабочим столом, набрасывающей очередной вариант сценария передачи.
— Могу оторвать? Только что говорил с Ником.
Она подняла на него глаза.
— Подписали соглашение?
— Да, все удачно. Ник всегда добивается, чего хочет. Послушай, нужна твоя помощь. Мы хотим взять интервью у Скатигеры, пока он еще жив и шевелится. Я договорюсь о репортере и операторе с нашей новой конторой в Риме. Ник отправится с ними в Сиену сразу же, как только завершит дела в Париже и Мюнхене. Как считаешь, лучше нагрянуть к нему неожиданно или предварительно позвонить? Если мы предварительно позвоним, сможешь ли ты договориться о встрече? Он же доверяет тебе, верно?
— Сейчас, подумаю.
Валери посмотрела мимо него в окно. Темные облака медленно ползли по небу; весь день шел дождь. Она скучала по Нику. Это открытие удивило ее. Раз в неделю они встречались и беседовали около десяти минут в ярко освещенном коридоре. Были ли эти мгновения тем, что некоторые называли навязчивыми воспоминаниями? Скорее, лишь частью недостающего ей. Ей недоставало знать, что при очередной записи он находится в студии или аппаратной; знать, что пока она занята своей работой, он тоже здесь, в здании. Она не отдавала себе отчета, насколько важными стали для нее его присутствие, осознание того, что он рядом. Она продолжала решать для себя задачу, хочет ли она завоевать его или нет.
Наконец она решилась.
— Там должна находиться я, — сказала она Лезу. — Нет смысла привлекать итальянского репортера, который никогда не встречал Скатигеру, ведь я уже общалась с ним. К тому же будет нелегко вновь завоевать его расположение. К чему начинать все сначала? Он знает меня, доверяет, вероятно, не будет удивлен, увидев меня вновь.
Ее голос стал настойчивее.
— Лез, я сама хочу взять это интервью. Нет смысла прокладывать дорогу кому-то другому телефонным звонком. Я должна быть его интервьюером.
Лез улыбнулся.
— Настоящий журналист, целиком поглощенный своим репортажем. Понимаю. Восхищен. Но схему предложил Ник, Вал; я не могу сказать ему, что направляю тебя…
— Тогда я сама скажу ему, — внезапно она поняла, как сильно ее желание взять это интервью, независимо от того, будет в нем участвовать Ник или нет. С поразительной отчетливостью Валери увидела, как далеко ушла от тех дней, когда вместе с матерью, обсуждала перспективы замужества с Эдгаром, потому что не видела другого выхода. Теперь она отправится за океан, чтобы немного побыть рядом с Ником, вне стен его офиса. Одновременно ею двигал журналистский жар. Все вместе создавало прекрасное настроение.
— Я позвоню и скажу, что встречу его в Сиене в…, — она протянула руку и взяла календарь, — четверг. Нет, не смогу. В четверг я записываю свою программу. В пятницу. Он поймет, — она взглянула на Леза. — Извини, кажется, я излишне тороплюсь, так ведь? Ничего, Лез? Можно?
Он колебался, но недолго. Вне всякого сомнения, она права.
— Да. Но я хочу, чтобы ты взяла с собой свою съемочную команду и режиссера. Мы сами сможем сделать все, как нужно. А Нику позвоню я. Это изменение в планах должно исходить от меня.
— Оно от тебя и исходит, — сказала Валери.
— Не спорь, этот телефонный звонок должен сделать я, — твердо сказал Лез.
Неохотно она кивнула.
— Когда вы закончите, я хотела бы поговорить с Ником о плане действий.
— Хорошо, — сказал Лез. — Я позову тебя, когда мы закончим.
Он направился к себе в кабинет. Валери, сидя за столом, глядела на тяжелые облака сквозь забрызганное дождем стекло окна. «В Италии солнечно, — подумала она, — тепло, красиво и замечательно».
Она сидела неподвижно, размышляя об Италии, ожидая когда Лез закончит свой разговор с Ником. Тогда наступит ее черед.
