ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Всю следующую неделю Клей приглашал Кэтрин сходить с ним в магазин. Ему нужно было купить что-нибудь из одежды в канун Нового года, который они решили встретить вместе с Анжелой и Клейборном в загородном клубе. Но Кэтрин отклоняла его приглашение, считая, что лучше избегать таких домашних прогулок.

Однажды вечером Клей вернулся домой с парой пластиковых сумок для одежды. Одну он небрежно забросил за спинку кресла в гостиной.

— Я подумал, что нам обоим нужно что-то новое.

— Ты купил что-то для меня? — спросила она из кухни.

— Конечно. Ты была упряма, поэтому пришлось это сделать мне. В клубе довольно-таки официальная обстановка — такова традиция.

Затем он поднялся наверх со своей вешалкой. Она вытерла руки о кухонное полотенце. Ее глаза были прикованы к сумке для платья.

Когда Клей возвратился, она стояла, держа платье высоко, развернув черную крепдешиновую юбку, как веер.

— Клей, тебе не следовало…

— Тебе нравится?

— Да, но это так непрактично… Вероятно, я надену его только раз.

— Я хочу, чтобы ты выглядела там шикарно.

— У меня никогда не было такого платья. Я буду чувствовать в нем себя странно. — На мгновение она стала удрученной, но он видел, как сильно ей нравится платье.

— Послушай, Кэтрин, ты моя жена, и у тебя столько же прав бывать в этом клубе, сколько у всех остальных. Поняла?

— Да, но…

— Никаких но. Единственное, я беспокоюсь о том, чтобы платье подошло. Знаешь, для меня это в первый раз — покупать платье для беременных.

Она не могла не посмеяться над ним.

— Интересно, как ты это сделал? Пошел в магазин и сказал: «Дайте мне платье побольше»?

Он потер подбородок, измеряя ее на глаз.

— Да, примерно так и сказал.

Она не отрываясь смотрела на платье.

— Я буду похожа на цирковой купол, но оно мне нравится… правда.

— Ты выглядишь ужасно трогательной, теряя свою форму. Разве не время признать это? Я уже признал.

— Мужчине легко говорить, потому что его не раздувает, как дирижабль, а после он не теряет лишние фунты. Если я не буду осторожной, ни один мужчина не посмотрит на меня дважды следующим летом.

Сказав это, Кэтрин почувствовала, как он ощетинился. Его хорошее настроение улетучилось.

— Значит, ты будешь охотиться за мужем?

— Я не это имела в виду. Но, естественно, я не думаю, что это замужество означает конец моей жизни.

Радость оттого, что он подарил ей платье, вдруг исчезла. Клей чувствовал себя рассерженным, его «я» было задето. Особенно раздражало то, что она может делать такие замечания, а сама даже не разрешает ему положить на себя руку. Он дал ей лучший дом, все вещи, которые, по его мнению, облегчили ей жизнь. Он взял на себя домашнюю работу, дал ей полную свободу действий, она выполняла отвратительные печатные работы, которые ему безгранично надоели, и он хотел выбросить печатную машинку с балкона. Он был более чем терпелив с ней, даже когда хотел получить с ее стороны больше внимания к себе. И как она ему отплатила? Тем, что была холодной и надменной, а потом оплакивала тот факт, что ни один мужчина не посмотрит на нее дважды, если она не сохранит форму? Что, черт возьми, она пытается с ним сделать в конечном итоге?

Пока они готовились к отъезду на новогоднюю ночь, Клей был таким же холодным, каким он был уже три дня, с тех пор как принес домой платье, Кэтрин поняла, насколько чувствуешь себя одиноким, когда к тебе так относятся.

Она окончательно поправила прическу. Как раз в это время в комнату вошел Клей и начал искать в своей коробке с драгоценностями булавку для галстука. Со спины он казался мучительно тонким и заострившимся в своем новом дымчато-голубом костюме элегантного покроя с двойными разрезами сзади.

Клей развернулся и увидел, что она внимательно на него смотрит.

— Я почти готов. Извини, — сказал он, быстро проходя мимо нее.

— Я вижу. Это твой новый костюм?

Он не ответил, только подошел к зеркалу, чтобы приколоть булавку к новому полосатому галстуку.

— Тебе всегда удается выглядеть так, как будто ты реклама в «Нью-Йоркер», — попыталась завязать разговор Кэтрин.

— Спасибо, — ответил он ледяным тоном. — Я вижу, платье подошло?

— Да. Она была поражена его безразличием.

— Клей, ты почти не разговаривал со мной всю неделю. Что случилось?

— Если ты этого не понимаешь, я не собираюсь растрачивать свои силы на объяснения.

Она отлично понимала, в чем дело, но ей было трудно попросить извинения.

Он уронил зажим булавки и пробормотал:

— Черт!

— Клей, я знаю, что порой кажусь неблагодарной, но это не так. Мы же с тобой договорились, перед тем как пожениться…

— О, конечно! Тогда почему ты стоишь здесь и делаешь мне комплименты? Почему вдруг я заслужил комплименты по поводу того, как одеваюсь?

— Потому что это правда, вот и все.

— Кэтрин, не надо, ладно? Я больше не знаю, как вести себя с тобой. Неделями ты обходишь меня, как будто я индийская табачная лавка. А когда, наконец, ты решаешь со мной заговорить, то, оказывается, ты хочешь рассказать мне, что беспокоишься по поводу избыточного веса и тебе будет трудно снова восстановить форму. Как, по твоему мнению, я должен себя чувствовать, когда ты буквально начинаешь хвататься за ремни целомудрия каждый раз, как я пытаюсь дотронуться до тебя?

— О, ради Бога, что с тобой?

— Ты хочешь знать, что со мной? — рявкнул он, повернувшись к ней лицом. — Со мной, черт побери, то же самое, что было на прошлой неделе, на позапрошлой и на поза-позапрошлой. У меня рога! Вот что со мной! Вы хотите правду, леди? Вот она, в двух словах. Поэтому не нужно после всего ходить здесь, украшая себя поясом, а потом вдруг начинать подлизываться насчет моей внешности, она не изменилась с тех пор, как ты вышла за меня замуж! Ты знаешь, кто ты?

Она никогда не видела Клея таким сердитым. Его лицо покрылось румянцем, а на шее вздулись вены.

— Миссис Форрестер, вы… — Но каким бы сердитым он ни был, он не мог произнести этого слова.

— Кто? — завопила она. — Заканчивай! Скажи!

— Моя мать учила меня с уважением разговаривать с женщинами, поэтому я воздержусь…

— Как ты смеешь, ты, ублюдок!

Он нагло посмотрел на нее в зеркало.

— Посмотри, что с тобой творится после нескольких дней, когда тебя перестали замечать. Ты входишь сюда со своими остроумными комплиментами только для того, чтобы я попался на удочку, да? Знаешь, сколько раз ты воодушевляла меня для того, чтобы я просто заинтересовался тобой? Я не стану себя утруждать и пересчитывать эти разы, потому что ты в любом случает будешь отрицать. Ты обвинила меня в том, что я эксплуатирую тебя для того, чтобы утешить свое «я», но, мне кажется, мы сейчас поменялись ролями.

— Это неправда! Я никогда тебя не завлекала!

— Кэтрин, во всяком случае в этом я честен, начиная с брачной ночи. Я прямо пришел и сказал, что хочу тебя. Но что делаешь ты? Ты уклоняешься от темы, убегаешь, потом подпускаешь меня достаточно близко только тогда, когда тебе это нужно. Твоя проблема состоит в том, что ты хочешь забыть, что ты — женщина, но ты не можешь. Как будто тебя преследуют, но с другой стороны, ты боишься, что сломаешься и позволишь себе заниматься любовью. Ты станешь такой, какой твой отец видел тебя. Но ты не понимаешь того, что это сделает тебя такой же больной, как твой отец!

— Ты ублюдок, — зарычала она тихо.

— Продолжай, называй меня всякими именами. Мне все равно!

— Ты сказал, «никакого секса», когда просил выйти за тебя замуж.

— Ты это получила. Я решил больше тебя не тревожить. Ты хочешь спать в своей большой кровати одна, прекрасно. Но тогда давай прекратим эту маленькую милую шараду, которая разыгрывается до того, как идти спать, о'кей? Я не прошу твоего внимания, а ты не говоришь мне остроумных комплиментов, если не говоришь о них всерьез, хорошо? Давай просто держаться в стороне друг от друга до июля, как договаривались.

Больше всего на свете Кэтрин не хотела идти в тот вечер в клуб. Все можно было бы стерпеть, если бы вскоре после того как они приехали, не появилась Джил Мангассон со своей семьей.

Клей играл роль преданного мужа. Весь вечер он прилежно возвращался к ней, убеждаясь, что у нее есть именно тот напиток, который она хочет, знакомя ее с нужными людьми, убеждаясь, что она ни на минуту не остается одна за столом, в то время как другие женщины танцуют. Для родителей Клей представлял собой эталон супружеской учтивости, но Кэтрин сбилась со счета, сколько раз он танцевал с Джил. За две минуты до полуночи Клей танцевал со своей женой, но когда оркестр заиграл «Белые дни», он холодно поцеловал ее и искусно подвел к Джил и ее партнеру. Все выглядело вполне естественно, когда они стали первой парой, что обменялась партнерами. Кэтрин почувствовала, как ее передали в руки коренастого черноволосого мужчины, который заботливо старался не обнимать беременную женщину слишком крепко. Но пока она целовалась с черноволосым, ее глаза были открыты, и она наблюдала, как Клей и Джил посылали друг другу молчаливые послания — долгие, незначительные взгляды, — перед тем как обняться уже до боли знакомым образом. Руки Клея ласкали обнаженную спину Джил, его пальцы утешительно водили по спине, пока мизинец не исчез под падающими каскадом волосами. Теперь Кэтрин видела, как блестели длинные ногти Джил в волосах Клея. Не в силах оторвать взгляда, Кэтрин наблюдала, как широко открылись их рты, и видела движения на щеке Клея, когда его язык затанцевал во рту Джил.

Затем, к счастью, подошел Стью и потребовал поцелуй от Кэтрин. Но он заметил, как она старалась отогнать наворачивающиеся слезы, и прошептал:

— Не думай об этом, сестренка, ладно? Мы все с детских лет целуем друг друга и желаем счастливого Нового года. Мы знаем, что это значит.

Потом Стью плавно разъединил Джил и Клея и сам потребовал поцелуй. Но Кэтрин заметила: когда Стью целовал Джил, не было ни открытых ртов, ни блестящих ногтей в его волосах.

Примерно в час ночи Джил и Клей таинственно исчезли. Казалось, никто не заметил, кроме Кэтрин. За последние двадцать минут, как они ушли, она по меньше мере двадцать раз смотрела на часы. Они возвратились, осторожно выйдя из противоположных дверей. Но галстук Клея был ослаблен, и она видела, что он только что расчесал волосы.

Установился тоскливый январь, принеся с собой снег и холод. Клей снова начал вечерами уходит из дому, хотя на ночь всегда возвращался. Он и Кэтрин продолжали исполнять вежливые роли друзей по комнате, и больше ничего. Казалось, что подымающие настроение шутки, которыми они когда-то обменивались, ушли навсегда, а уважение, которое Клей проявлял по отношению к Кэтрин, исчезло вместе с новогодней ночью. Если они оба находились в доме, то редко обедали вместе, избегая даже встреч в холле. Пока Герб находился на исправительных работах, Кэтрин часто навещала мать, и Клей вовсе не возражал, если она возвращалась домой позже, чем он. Вечером она напомнила, что они завтра идут на балет, но он, не отрывая глаз от книги, предложил ей взять с собой Бобби или мать и сказал, что не сможет пойти с ней, потому что будет занят. Кэтрин взяла Бобби, но, каким-то образом, балет потерял свою привлекательность.

В тот вечер, когда Кэтрин пошла на балет, Клей остался дома. Время от времени его мысли возвращались к Кэтрин, он помнил, как она обрадовалась, когда получила билеты. Он думал, что было бы интересно повести ее на первое для нее представление. Большей частью, пока он был дома, он старался вообще о ней не думать, но сегодня это удавалось ему с трудом, потому что он знал, где она. В последний месяц были случаи, когда на ее теплое к нему отношение он напускал на себя маску безразличия. Но сколько раз ему становилось больно оттого, что она давала ему отпор, когда он к ней приближался. Мужчина может выдержать, когда от него отворачиваются, но только до определенного момента, а потом он сам отходит на безопасное расстояние, или… Идет туда, где знает, что его ждет положительный ответ.

Когда Кэтрин вернулась домой, Клей дремал за книгой в гостиной. Он зевнул, выпрямился и провел рукой по волосам. Они уже долго не говорили друг другу вежливых слов. Он думал, может…

— Как балет? — поинтересовался он.

Она посмотрела поверх взъерошенных волос, думая над тем, почему он побеспокоился появиться дома, если у нее не было ни малейшего сомнения в том, с кем он провел время. Отвечая, она намеренно сохраняла безразличие в голосе.

— Мне не понравилось, как эхом отдается стук ног танцоров каждый раз, как они касаются сцены.

Клей больше ничего не сказал.

Наступил февраль, принося с собой серые дни, что способны разрушить самое веселое настроение. Кэтрин решила остаться в университете до конца семестра, до середины марта. По мере того как она становилась тяжелее и апатичней, ей стало труднее заниматься домашней работой.

В доме в Золотой Долине за целый день между мужем и женой не было произнесено ни одного даже самого короткого слова.