– Катринка, дорогая, ты не спишь? Можно к тебе?

Тихий стук в дверь и голос Натали прервали тревожные размышления Катринки о Франте и о будущем. Вскочив с кровати и ступая босыми ногами по ковру, она заторопилась к двери, которую теперь запирала с той поры, когда какой-то подвыпивший постоялец надумал нанести ей визит. Тогда ей удалось уговорить его уйти, но это происшествие ее все-таки испугало.

– Ты действительно опоздала, – сказала Катринка, когда Натали вошла в комнату. Подруги расцеловались. – Я тебя давно жду.

Натали пожала плечами.

– Все авиарейсы отложены из-за воздушной бури. Боже мой, вы только посмотрите, как она одета.

Катринка усмехнулась.

– Ты что, все время носишь шелковое белье, даже когда одна мерзнешь в постели? – Так как Натали плохо понимала немецкий, а Катринка еще хуже французский, они более или менее сносно общались на английском, который обе когда-то изучали в школе, обильно используя при этом интернациональную лексику.

– Конечно, дорогая. Нужно держать марку, даже для себя.

Когда Катринка вернулась в постель, Натали устроилась в кресле и спросила ее осуждающе:

– Ты плакала?

– Да так, без особой причины. Ты приехала одна?

– Неужели я проделала бы этот путь только для того, чтобы покататься на лыжах? Жан-Клод здесь, в «Замке». Вместе с женой, – добавила она огорченно.

Натали Бувье руководила закупками женской одежды для «Гэллери Жиллет», известнейшего парижского универмага, являвшегося частью торговой фирмы «Ж.К. Жиллет», в которую входил также ряд универмагов в Лионе и Марселе, а кроме них еще и виноградники и специализированные гастрономы. Она была любовницей Жан-Клода, владельца фирмы, а связь их возникла, когда ей было семнадцать, примерно через год после того, как она начала работать на его виноградниках в Шассани, где родилась. Он впервые увидел Натали, когда та помогала убирать виноград, и решил, что эта девушка создана для чего-то более интересного, ну, скажем, хотя бы для него. Коллекционер хорошеньких девушек, Жан-Клод увез Натали в Париж, снял ей квартиру недалеко от Люксембургского сада, покупал наряды, обучал надлежащим манерам и хорошей речи и устроил на работу в «Гэллери Жиллет».

Он был уже тогда женат, как, впрочем, и сейчас, хотя его жена «все понимала», как объяснила Натали, рассказывая Катринке эту историю, что напомнило Катринке отношения Мирека и Власты Бартош.

– А ты смогла бы вот так же «все понять», если бы была на месте жены? – как-то спросила ее Катринка, когда они с Натали стали уже добрыми подругами.

– В зависимости от обстоятельств.

– Каких же?

Натали слегка наморщила свой изящный прямой носик.

– О-ля-ля, сейчас попробую объяснить. Мне кажется, в зависимости от того, продолжала бы я его любить или нет. А может, от того, был бы у меня кто-нибудь на стороне. – И усмехнулась: – А ты?

– Нет, мне кажется, я бы не смогла, – ответила Катринка. – Я бы этого не вынесла. – Ее связь с Миреком Бартошем дала ей урок на всю жизнь: в неверности нет романтики – она разрушительна. В любовном треугольнике, в конце концов, кто-то страдает, и страдает очень тяжело.

Быстрому восхождению по ступенькам карьеры к своему теперешнему блестящему положению Натали была обязана не только своим отношениям с Жан-Клодом. От природы она была умна, честолюбива, все схватывала на лету, обладала врожденным вкусом и умела почти безошибочно предсказать движения моды. Даже если бы Жан-Клод и не спал с ней, с его стороны было бы весьма проницательно помочь ее продвижению, и он именно так и поступил. Просто никто другой не мог бы справиться с этой работой лучше, чем она, хотя ее коллеги якобы не замечали этого и приписывали успех Натали – как и большинство женщин – лишь тому, что она сожительствовала с боссом. Можно подумать, что лебезить перед ним, как это делали они, более достойно для продвижения по службе.

Катринка встретила Натали два года назад, когда та только начинала свою карьеру и как-то летела в Мюнхен, чтобы посмотреть коллекции одежды некоторых молодых немецких модельеров. Талант интернационален, как-то сказала Натали, и нужно много ездить и много смотреть, чтобы отыскать жемчужину в дерьме. Если получалось, она совмещала свои деловые поездки с поездками Жан-Клода. А если нет, отправлялась одна, подобрав компанию, так как не выносила одиночества. Обычно это были мужчины, с которыми она иногда даже спала, а порой – женщины, с которыми она, если они были достаточно умны, чтобы поддержать интересную беседу, не отказывалась пообедать. Их встреча закончилась тем, что Натали пригласила ее пообедать в ресторане, и с тех пор они подружились. Обе они, каждая по-своему, были предприимчивыми, питали склонность ко всякого рода озорным проделкам и обладали развитым чувством юмора. Каждая из них решила, что отыскала родственную душу, и обе они восхищались – без всяких оговорок или ревности – красотой и умом друг друга, деловыми способностями и успехом у мужчин.

Когда Жан-Клод приезжал в Кицбюэль, чтобы покататься на лыжах, то, если он был без жены, Натали останавливалась с ним в «Замке Грюнберг», самом фешенебельном отеле Кицбюэля, но в отдельном номере, так как его здесь хорошо знали. А когда его сопровождала Элен, Натали предпочитала останавливаться в гостинице «Золотой рог», где, по крайней мере, ее ожидала роскошь общения с Катринкой. Хотя Жан-Клод постоянно жаловался на неудобство, он все же ухитрялся появляться здесь каждый день, и Натали подозревала, что ему это даже нравится, так как вызывало, по крайней мере, новое для него ощущение необходимости преодолевать какие-то препятствия, прежде чем получить желаемое.

И хотя он довольно часто позволял себе поддаваться искушениям, Натали оставалась для него по-прежнему желанной. Это немало удивляло Натали, так как ее мать, прачка, с детства внушала ей, что богатые мужчины меняют женщин, как рубашки.

– Я его маленькая собачонка, – сказала как-то Натали, объясняя длительность своих отношений с Жан-Клодом, – его сука, хорошо выдрессированная, послушная, преданная, постоянно готовая угождать. Кто же захочет расстаться с такой обожаемой любовницей? Особенно если учесть, что у нее постоянная течка.

Натали казалась красавицей, хотя была не более чем хорошенькой. Высокая, немного ниже, чем Катринка, изящная, с нежной и прозрачной кожей, прямым носом и твердым подбородком, со слегка вьющимися волосами и большими зелеными, с янтарным отливом глазами, она уже давно утратила ту мягкость, которая была ей свойственна в семнадцать лет. Теперь в свои двадцать семь она напоминала драгоценный камень, ограненный мастерской рукой Жан-Клода, великолепно отшлифованный, блестящий и твердый. Но мужчин привлекала в ней не столько внешность или манера одеваться, сколько исходящая от нее эротическая энергия, тревожащая и возбуждающая.

– Я уже сыта по горло.

– Жан-Клодом?

– Тем, что со мной обращаются, как с корзинкой для снеди, которую берут на пикник, носят туда-сюда, бросают в какой-нибудь угол и не вспоминают до тех пор, пока не проголодаются, – вот тогда достают из нее кусочек цыплячьей грудки, стакан белого вина, кусочек сыра – и – уф – трапеза началась. – Катринка засмеялась. – Это совсем не смешно, дорогая.

Катринка сразу сделалась серьезной.

– Понимаю. А что случилось? – спросила она.

Натали пожала плечами:

– Да ничего особенного. Просто сегодня у меня началась менструация. И мое пребывание здесь – напрасная трата времени: он ко мне и не подойдет. А поездка была просто ужасной. – Она сбросила туфли и, вытянув ноги, положила их на кровать Катринки. – Некоторые мужчины не обращают на это внимания, ты ведь знаешь. А как Франта?

– Он-то как раз обращает.

Но Мирек Бартош вел себя иначе, вспомнила Катринка. «Как будто тебя растирают подогретым маслом, – говорил он. – Как будто проникаешь в спелую, прогретую солнцем сливу или принимаешь ванну». Ему нравилось это ощущение, и ей тоже.

– Большие дети пугаются малой крови.

– Они даже представить себе не могут, от чего они отказываются.

– Им, глупцам, это безразлично. А что ты делаешь завтра?

– С утра часок-другой покатаюсь на лыжах. А остальную часть дня буду работать. Этот уик-энд у нас плотно забит.

– Завтра вечером пообедаем вместе в «Замке»?

– Натали, это не очень удачная затея.

– Не волнуйся. Сцен не будет.

– Но зачем это устраивать?

– Что устраивать? Выйти на люди вместо того, чтобы где-то запрятаться? Развлечься? Прилично поесть?

– Можно прилично поесть и в других местах.

– Мы отправимся в «Замок». Я закажу столик. – Она поднялась, склонилась над кроватью Катринки и поцеловала ее в щеку. – Спокойной ночи, – простилась она по-французски.

Выражение беспокойства не сходило с лица Катринки, пока она наблюдала, как Натали направляется к двери.

– Ну зачем смущать Элен? Или Жан-Клода?

– Чтобы поразвлечься, – обернувшись, ответила Натали.

– Мне это не нравится.

– Никого это не смутит. Элен притворится, что меня не знает. А Жан-Клод будто либо раздражен, либо, наоборот, доволен. Тут трудно предугадать. Ты ведь пойдешь со мной, правда? – Она произнесла это тоном ребенка, которого хотят лишить обещанной прогулки.

Катринка кивнула.

– Да, – ответила она. – В конце концов, мы ведь подруги.

– Отлично, – сказала Натали. – До завтра. Не забудь запереть дверь.

Катринка поднялась в шесть утра, чтобы помочь Хильде приготовить завтрак, который подавался в столовой с половины восьмого до десяти. Потом она помогла прибрать комнаты с тем, чтобы дежурившая утром горничная успела закончить уборку вовремя. В половине одиннадцатого она постучала в дверь Натали, чтобы узнать, не собирается ли она покататься на лыжах, и услышала в ответ жалобы на плохое самочувствие и заявление о том, что она останется в постели до тех пор, пока не настанет время обеда, коротая время с книгой. Если бы речь шла о проведении делового совещания в «Гэллери Жиллет» или демонстрации мод, то никакими силами ее нельзя было бы от этого отвлечь, но у Натали не было спортивной выносливости, хотя иногда она пыталась ее изобразить, чтобы доставить удовольствие Жан-Клоду, у которого эта выносливость как раз была.

К одиннадцати часам, надев шикарный лыжный костюм, усыпанный блестками звезд, – в профессии модели помимо дополнительного заработка ее привлекала возможность приобретать хорошую одежду по низким ценам, – Катринка встала в очередь у подъемника, который доставлял лыжников к вершине Рога. Столь ранние вылазки в горы в эти утренние часы были своеобразной расплатой за то, что она владела теперь гостиницей.

Очередь двигалась не слишком быстро, но Катринка своего раздражения не показывала – разве вагончики фуникулера станут от этого быстрее двигаться. И поэтому Катринка предпочла поболтать с окружающими ее постояльцами «Золотого рога», служащими других отелей и теми жителями Кицбюэля, с которыми она познакомилась за эти годы. Речь ее лилась непрерывным потоком то на немецком, на котором она говорила с акцентом, то на английском языке, с вкраплением отдельных чешских слов; при этом она искренне и заразительно смеялась. Огорчения прошедшей ночи не оставили сколько-нибудь заметных следов – ни припухших век, ни осунувшегося лица. От ветра у нее слегка порозовел нос и разрумянились щеки, а глаза были такими же ясными и яркими, как небо над головой. Неожиданно она заметила в очереди две супружеские пары, с которыми когда-то встречалась в компании Клауса Циммермана и его жены во время их посещений Кицбюэля. Все ее попытки сохранить хорошее настроение оказались тщетными. Все, что напоминало о докторе, пробуждало в ней болезненные воспоминания, и Катринка почувствовала знакомый приступ тоски при мысли о ее непрерывных, но тщетных поисков сына.

Рядом с ними были их дети – довольно невзрачная маленькая девочка и два мальчика. По привычке Катринка какое-то мгновение изучающе разглядывала мальчиков, как бы пытаясь отыскать черты сходства с Миреком или с самой собою. Она была уверена, что узнала бы своего сына сразу же, стоило ей только бросить на него взгляд. Им обоим было лет по восемь или девять, как раз подходящий возраст. У одного из них были темные волосы и несколько насупленное выражение лица, у другого волосы были более светлые и на лице сияла обаятельная улыбка. Оба они были очень хороши собой. Но она не обнаружила в них ничего знакомого, ничего, что могло бы воспламенить ее материнский инстинкт или обнаружить ту духовную связь, которая, как она была убеждена, существует между нею и ее сыном. Трудно было определить, какой из супружеских пар принадлежали эти.

До пересадки на средней станции Катринка поднималась вместе с тремя постояльцами гостиницы, и беседа с ними помогла ей восстановить душевное равновесие. Но они не собирались подниматься выше, и, пересев в пустой вагончик, идущий к самой вершине, она снова ощутила мрачную тоску. Ей показалось, что она в этот прекрасный день уплывает куда-то вверх, прочь от земли, в полное одиночество. Но когда вагончик уже тронулся, какой-то мужчина быстро положил в него свои лыжи и вспрыгнул внутрь, заняв место напротив ее.

– Здравствуйте, – сказал он, улыбаясь. Обрадованная тем, что она теперь не одна, Катринка улыбнулась ему в ответ.

– Вы знаете чертовски много языков, – сказал он, снимая свою черную шерстяную шапочку и проводя рукой по густым каштановым волосам. Она заметила, что они слегка завиваются на концах. – Я слушал вас там, внизу у подъемника, – добавил он.

– Европейцы всегда говорят на нескольких языках, – сказала Катринка.

– А американцы – нет?

– А вы говорите? – спросила она.

Он рассмеялся.

– Только по-английски, – ответил он без малейшего признака смущения или намека на то, что это можно расценить как недостаток. – Хотя, наверное, было бы неплохо выучить японский.

Ростом он выше шести футов, прикинула Катринка, с широкими плечами, узкими бедрами и той уверенностью в своих физических возможностях, которая свойственна спортсменам. Его не назовешь красивым, подумала она. Впрочем, нет, вполне можно, поправила она себя. Его карие глаза были слишком близко посажены, нос казался великоватым для его продолговатого узкого лица, и, хотя зубы у него были прямые, улыбка искривляла его губы, а рот казался асимметричным. Но, несмотря на все эти недостатки, его лицо было притягательным, улыбка чудесной, и в нем была какая-то жизненная сила, какая-то исполненная энергии самоуверенность, что-то, невольно подталкивающее к мыслям о сексе. И все это, решила Катринка, было очень привлекательным.

– А почему японский? – спросила она.

– В один прекрасный день – и совсем скоро – Япония станет мировой экономической державой номер один.

Катринка очень в этом сомневалась.

– Мощнее Соединенных Штатов?

Он улыбнулся своей асимметричной улыбкой и кивнул.

– Да, как ни трудно в это поверить.

– И Германии?

– Гораздо. – Она нахмурилась, а он рассмеялся. – Вы, наверное, думаете, что я не очень-то представляю себе то, о чем говорю, не так ли?

– Вы, безусловно, много размышляли обо всем этом, – вежливо ответила она.

– Да, наверное, больше, чем вы даже думаете, – сказал он, находя и ее, и ее акцент просто обворожительными. Остаток пути он использовал для того, чтобы объяснить ей, на чем основана его уверенность. Хотя ему и не удалось ее убедить, но его познания произвели на Катринку соответствующее впечатление, и ей было приятно, что он быстро перешел от ничего не значащей беседы к чему-то по-настоящему интересному. Он так же, как и она, не любил попусту тратить время.

Когда они прибыли на станцию, он быстро открыл дверцу, выскочил из вагончика и протянул ей руку, чтобы помочь выйти. Катринка оперлась на его руку и успела почувствовать, какая сила скрыта в этой руке. Они быстро подхватили свои лыжи и направились к склону.

Он надел свою шерстяную шапочку, встал на лыжи и наблюдал за тем, как она приводит в порядок свой костюм.

Господи, подумал он, она просто великолепна. Ее плотно облегающий тело лыжный костюм ничего не утаивал, и он восхищался ее длинными ногами, стройными бедрами, высокими круглыми ягодицами, тонкой талией, волнующей линией полной груди. А ее лицо. Кожа гладкая, как лепесток розы, глаза… он никогда еще не видел глаз такого цвета, такой нежной и сияющей голубизны, подобной безупречной бирюзе. Когда она надела темные очки… это было… ну, в общем, как если бы туча закрыла небо. Он усмехнулся про себя. Поэтическое настроение – он давно его не знавал.

Надевая перчатки, она слегка поежилась.

– Холодно? – спросил он, не скрывая удивления, так как солнце светило вовсю и он чувствовал себя вполне комфортно.

– Я почти ничего не надеваю под костюм.

– Это я учту, – сказал он, улыбаясь. Хотя она не до конца уловила смысл его слов, но все же поняла вполне достаточно, чтобы вспыхнуть и разозлиться на себя. Она уже забыла, что может так краснеть.

– Я терпеть не могу, когда что-то стесняет мои движения. Как только я начну кататься, все будет в порядке. До встречи… – сказала она и заскользила так быстро, что он просто растерялся.

– Подождите… – крикнул он. – Черт побери, – пробормотал он, разозлившись на свою несообразительность. Почему он во время этого долгого подъема, вместо того, чтобы обсуждать экономические проблемы, не узнал хотя бы, как ее зовут и где он может ее найти? Обычно он не жаловался на нерасторопность, но тут он не мог и предположить, что она так стремительно умчится. Большинство других девушек подождали бы. Эх, ты, самоуверенный сукин сын, подумал он и помчался в погоню, намереваясь спуститься вслед за ней к подножию горы и там выяснить все, что ему необходимо.

Однако вскоре он понял, что у него нет никаких шансов догнать ее. Он увидел, с какой уверенностью и скоростью она скользила вниз, с каким мастерством исполняла повороты, как точно рассчитанными движениями тела взлетала в воздух. В последний раз он увидел ее, когда она съезжала с гребня горы и, совершив рискованный прыжок через огромный валун, вновь заскользила вниз по склону. К тому времени, когда он добрался до этого гребня и осмотрелся, она уже умчалась по одной из трех расходящихся в разные стороны горных трасс.

Вместо восхищения он испытал досаду, вернее, некий намек на нее, и тем не менее это чувство было достаточно определенным, чтобы он мог обмануться. Он был хорошим лыжником, но она каталась еще лучше, гораздо лучше, и то, что он с подобающей легкостью мог бы принять в тренированном спортсмене-мужчине, чертовски раздражало его в женщине, о которой ему ничего не было известно. К тому же ей явно изменил вкус, когда она уехала, не дав ему возможность узнать ее имя и номер телефона.