7
47-ю улицу между Пятой и Шестой авеню не зря называют «Diamond and Jewelry District», бриллиантовым районом ювелиров и «золотым» еврейским кварталом – столько золота, бриллиантов и прочих драгоценностей, сколько собрали тут в своих магазинах и лавчонках бухарские евреи и хасиды из Хабад-Любавич, не было даже в сказочных пещерах Али-Бабы.
Валенсия медленно шла вдоль витрин, буквально забитых гирляндами золотых колье, кулонов, браслетов и колец. Осеннее солнце золотило эти витрины так, что казалось, это золото сейчас стечет из-за стекол и золотой магмой поползет по тротуару. Но самые дорогие и красивые вещи были, конечно, не за пуленепробиваемыми окнами витрин, а внутри магазинов, за стальными шторами их бронированных дверей. В этих дверях стояли толстые и худые, высокие и низкие, молодые и старые пейсатые мужчины в глухих черных костюмах и в черных же шляпах или ермолках на головах. Громко переговариваясь между собой на идиш и иврите, они цепкими взглядами своих черных, чуть навыкате глаз легко определяли в густом потоке прохожих потенциальных покупателей (чаще всего индусов) и уступали им входы в свои магазины, откуда заманчиво несло кондиционированной прохладой.
Но сегодня Валенсия, конечно, не входила в число этих избранных. С убранными под серую вязаную шапочку волосами и нарочито одетая в серое платье-балахон и дешевые кроссовки, она выглядела почти нищенкой, и бородатые, с длинными пейсами до плеч хасиды не замечали ее. Впрочем, она для того и оделась так. Зато сама видела все – и витрины с вывесками «RABINOVICH GOLD», золото Рабиновича, и «BARUCH’ BEST DIMONDS», лучшие бриллианты Баруха, и скрытые за дверями прилавки с фантастическими колье и ожерельями под толстыми стеклами витрин, и – наконец! – скромную вывеску «FOR RENT», прокат, над пустой и темной витриной какой-то мелкой лавчонки.
Конечно, она не стала задерживаться у этой витрины, а прошла дальше.
Затем, сидя в «Старбакс» с таксистом Григорием Шехтером и скрипачом Виктором Рудых, она сухо оговаривала с ними условия будущего сотрудничества.
– Первое: со мной никакого флирта! Я фригидна и холодна, как селедка! Понятно? – И она по очереди посмотрела в глаза каждому: – Я спрашиваю: понятно?
– Понятно, – ответил Григорий, глядя в окно на пешеходов, удирающих от первого осеннего дождя.
Валенсия перевела взгляд на Виктора:
– А тебе?
– Ну, понятно… – сказал тот неохотно.
– Без «ну»! – жестко приказала Валенсия. – Нукать будешь своим лошадям, когда разбогатеешь. А со мной, если хочешь работать, разговаривать на «вы». Договорились?
– Да…
– Хорошо. Второе. За работу я буду платить пятьдесят долларов в час и бонус после каждого удачного дела. Но при одном условии: никаких обсуждений, возражений, рацпредложений и личных инициатив. Полное подчинение! Идет? Да или нет?
– Идет, – сказал Григорий.
– Да, – произнес Виктор.
– Тогда встали и пошли, – поднялась Валенсия.
– Куда? – спросил Виктор.
Валенсия молча уставилась на него в упор.
– Извини, – спохватился он. – Больше не буду.
– А теперь то же самое, но на «вы»! – приказала Валенсия.
В соседнем, на Пятой авеню и 39-й улице, магазине «Lord & Taylor» она переодела их обоих в итальянские костюмы, рубашки и туфли и отправила в мужскую парикмахерскую, а сама осталась в отделе женской одежды.
А потом была легендарная ярко-красная дверь салона Элизабет Арден на углу Пятой авеню и 42-й улицы, известная всему миру, а точнее, всей его женской половине. Согласно официальным биографиям этой бывшей императрицы косметики, амбициозная канадка Флоренция Найтингейл Грэм, ставшая впоследствии Элизабет Арден, покрасила эту дверь в алый цвет еще в 1909 году, когда под свой первый салон красоты арендовала тут небольшое помещение на третьем этаже. С тех пор десятки и даже, наверное, сотни тысяч женщин открыли для себя эту волшебную дверь в царство красоты, макияжа, косметики и массажа.
Поднявшись на заветный третий этаж, Валенсия сообщила секретарше в приемной, что записалась на «total» еще неделю назад, и…
Педикюр… маникюр… массаж тела… массаж лица… укладка…
Впрочем, не будем подглядывать за таинством женских ухищрений. Потратив четыре часа и «всего» шестьсот долларов, Валенсия, которая и без всяких макияжей была недурна собой, вышла из салона сногсшибательной красоткой! Видели бы ее сейчас те надменные секретарши, которые пренебрежительно позволяли ей «на минуту» воспользоваться их телефоном (и хозяева, которым эти звонки обходились в двести долларов!)…
Валенсия достала из сумочки свой новый «Самсунг», зазвонивший музыкой Баха.
– Слушаю…
– Миссис Меланжер, это Глен Бреслоу. Поздравляю: ваш муж согласился на развод. Вы оставите себе его фамилию или вернете старую?
– Дайте подумать…
Нет, пожалуй, оставлять фамилию Марка нельзя, это будет его беспокоить и склонять явиться все-таки с повинной в ФБР. Но и старую возвращать нельзя, по ней ее будет искать генерал Серпухов.
– Глен, а я могу взять совсем новую фамилию?
– Чтобы муж не смог вас преследовать? – тут же подсказал он легальный повод. – Можете, если это не будет фамилия президента или голливудской звезды. Какую вы хотите фамилию?
Валенсия огляделась по сторонам. Она только что вышла из салона красоты Элизабет Арден, которая в оригинале была вовсе не Арден. Но если для Флоренции Грэм фамилия «Арден» оказалась счастливой, почему бы не использовать ее снова? Валенсия Арден – звучит неплохо, не так ли?
– Глен, я буду Валенсия Арден.
– Замечательно! Конечно, нам придется заполнить петицию NC-100 и еще формы NC-110, 120, CM-010 и кучу других бумаг. И провести это через суд…
– Сколько? – нетерпеливо спросила Валенсия.
– Для вас? Для вас это будет с большой скидкой – три штуки.
– О’кей, Глен. Я согласна.
– В таком случае загляните ко мне в офис через неделю, чтобы расписаться во всех петициях и формах…
«И оставить чек», – подумала Валенсия, но вслух сказала:
– Спасибо, Глен. Я буду через неделю…
А спустя еще час, когда от дождя не осталось и следа и солнце снова грело каменные колодцы Манхэттена, нарядная троица неспешно шла по «золотому еврейскому кварталу» – 47-й улице. По одну сторону от Валенсии, выглядевшей снова на девятнадцать, шел ее «богатый отец» Григорий Шехтер, по другую – лощеный красавец «жених» Виктор Рудых. И те же пейсатые хасиды и бухарские евреи, которые еще два дня назад не замечали эту вешалку в сером балахоне, теперь выскакивали им навстречу из своих магазинов:
– Come in! Зайдите!
– Welcome! Добро пожаловать!
– What’re you looking for? Что бы вы хотели?
– Just a sec, young lady! I have everything you wish! Секундочку, юная леди! У меня есть все, что вы пожелаете!
Но неотразимая троица шла мимо, и только у темной витрины с надписью «АРЕНДА» Валенсия сбавила шаг:
– Спокойно. Разглядываем, но с большим сомнением. Делаем вид, что нас это почти не интересует…
Едва она закончила фразу, как дверь лавчонки со скрипом распахнулась, из нее выскочил толстячок-хасид и, поглядев на Григория, быстрой скороговоркой заговорил с ним на идиш. Но Гриша смущенно поднял руки:
– Sorry! I don’t speak Edith. Извините, я не говорю на идиш.
– Разве ты не еврей? – возмутился хасид.
– We came from Ukraine, мы прибыли с Украины, – вмешалась Валенсия. – Говори со мной. Мой отец имеет деньги, но он плохо говорит по-английски. За сколько вы сдаете эту щель?
– Это не щель, это магазин! – яростно возразил хасид. – Идемте, я вам покажу! Зайдите!
Но Валенсия не сдвинулась с места:
– Сколько?
– Моя дорогая, сначала надо посмотреть! Вы зайдите! Я не кусаюсь! Это прекрасное помещение, даже есть задняя комната!
– Сколько? – снова спросила Валенсия.
– Шесть тысяч… – произнес он осторожно.
– В месяц? – изумилась Валенсия.
– Конечно, в месяц. Не за год же…
– Пошли, папа! – Валенсия взяла под руки «отца» и «жениха» и двинулась прочь по тротуару.
Но хасид, конечно, пошел за ними:
– Хорошо, хорошо! Вам я уступлю за пять с половиной!
– Три! – бросила Валенсия через плечо.
– Вы с ума сошли? «Три»! – возмутился хасид, но почему-то не отстал. – Вы даже не видели внутри! Ладно, так и быть! Для вас это будет пять двести!
– Три двести, – снова через плечо сказала Валенсия.
– Нет, вы только посмотрите на эту Софи Лорен! – обратился хасид к своим соседям по магазину. – Она торгуется, как моя дочь перед хупой! Хорошо, пусть я разорюсь, пусть я буду нищий – пять тысяч! Пять тысяч и ни одной копейки меньше! Вы слышите, барышня? Как вас звать?
– Три пятьсот, – сказала Валенсия на ходу, но тут же остановилась и повернулась к хасиду: – Три семьсот, это мое последнее слово.
– Но вы же не видели магазин!
– Это ваше счастье. – И Валенсия достала из сумочки чековую книжку. – Выбирайте! Или я выписываю чек, или иду смотреть вашу халупу и могу вообще передумать?
