— О-о, Вас-ся, что ты со мной делаешь… Всю забрал…

И они уснули опять. Теперь ненадолго.

Ложе было низким. Открыв глаза, Краснов прямо перед носом увидел два больших пакета из прозрачного материала. В обоих легко было разглядеть одежду. На верхнем пакете шалашиком топорщилась сложенная вдвое бумажка, явно записка. Краснов сразу понял, что он не в пещере. Затем догадался, что, хотя и лежит со Светкой, но это не ее избушка у золотоносного ручья. Наклонная стеклянная стена была изрядно зашторена, однако пропускала гораздо больше света, чем единственное Кешкино окошко. Глухую стену напротив ложа, расписанную под хорошую погоду над морем, украшали круглые часы, которые не тикали, но, судя по тонкой секундной стрелке, шли исправно. Краснов всмотрелся: который час? Не понял, протер глаза, но понятнее не стало. На циферблате был второй час дня. Однако солнце за окном подсказывало, что еще утро. И в циферблате часов, на которые вчера Краснов не обратил внимания, было что-то не то. Он всмотрелся как следует, после чего проснулся окончательно: на месте шестерки стояла пятерка, на месте одиннадцати — девятка. Всего десять цифр!

— Светк…

Она перевернулась и стала поворачивать его к себе:

— Иди…

— Светк, — он повернулся к ней. — Ты посмотри, какие часы.

— Счастливые часов не наблюдают…

— Слышишь, посмотри, там всего десять часов.

— Ну, это еще не много, — она не открывала глаз. — Ну иди же…

"А и правда, — подумал Краснов о часах, — не все ли равно…"

Потом уже спать не хотелось. Хотелось есть. Он голышом проследовал на кухню и нашел на столе остатки вчерашнего ужина: засохшую булочку, сахар, конфеты и немного холодного кофе. Съел, морщаясь, сладкое, запил горьким кофе и осмотрелся. Какие-то шкафчики из незнакомого материала на стене, блестящая мойка из нержавеющей стали, тихо гудящий ящик с сеткой над шкафом, напоминающим электрическую печь, и еще большой белый шкаф с голубой табличкой: "Полюс" — толстая дверь с удобной металлической ручкой. Голод повел Краснова на поиски. В настенных шкафчиках он увидел различную посуду, запасы чая, кофе и каких-то трав. Шкаф, похожий на печь, трогать не решился, зато за толстой дверью "Полюса", обдаваемый тихо гудящим холодом, обнаружил масло, сыр, колбасу, молоко и даже несколько куриных яиц.

— Хорошо вы в Америке питаетесь.

Он уже знал, что кран с красной ручкой подает горячую воду, а для питья надо использовать холодную. Однако, понюхав и не найдя различий, налил в чайник — для быстроты — горячей. Наугад повернул одну из ручек на печи и на ощупь определил, на который из толстых плоских завитков ставить чайник. Отрезал кусок колбасы, снял с него прозрачную пленку и тут вспомнил, что в пакете из такой пленки ждет его новая одежда.

— Одичал совсем.

Краснов отправился в ванную, ополоснул небритое лицо холодной водой, расчесал свои черные кудри, разглядел как следует свое лицо в большом зеркале и решил отрастить бороду: во-первых, борода ему пойдет, а во-вторых, если особисты сюда доберутся, труднее будет его узнать. В-третьих, для карточки надо назваться Черновым.

Он вернулся к пакетам с одеждой и взял записку.

"Светлана и Василий!.."

Нет, в голом виде только дикари читают записки.

Он вытряхнул одежду из того пакета, что побольше. Кипа всякого добра рассыпалась по ковру: узенькие трусики, лифчики, блузочки, брючки… Ну все предусмотрели, мерзавцы, хорошо ее разглядели.

Во втором пакете он нашел для себя гражданскую форму одежды, все спортивного типа и в самую пору. Мягкие ботинки с мелким мехом — почти такие, как у Светки, цвет другой.

— Интересно, сколько же все это стоит?

Светлана открыла один глаз, всмотрелась, распахнула широко оба и села, как подброшенная.

— Ва-ас-ся!.. Какой… Не сбривай бороду, а?

— Уговорила.

Краснов увенчал себя вязаной шапочкой с козырьком.

— Ты настоящий спортсмэн!

Вскочила, голая-бесстыжая, повисла у него на шее. Потом вдруг оглянулась на дверь:

— Заперто?

Забыла, что он закрыл дверь на задвижку еще при первом пробуждении.

Стала одеваться и ахать — все как полагается.

А Краснов приступил, наконец, к записке.

"Светлана и Василий! Когда выспитесь, нажмите на пульте голубую кнопку и скажите: ''Такэси Кампай". Тогда увидите меня, и поговорим. Ваш Такэси".

— Оделась? Иди сюда.

Краснов нажал кнопку, и они увидели на экране Такэси. Он сидел среди книг и что-то писал, но тут же поднял голову и улыбнулся:

— Хозяева! Там у вас чайник закипел!

Светлана сделала круглые глаза, а Такэси объяснил:

— Я иногда сам его забываю, поэтому поставил в кухне визор, чтобы можно было проверять.

Краснов выключил печь и вернулся к экрану. В это время Такэси спрашивал:

— Вся одежда впору?

Светлана кивала и вертелась, чтобы показать.

— А обувь?

Она задрала ногу. Такэси засмеялся.

— Хорошо выспались?

Она состроила такую гримасу, что он засмеялся опять.

— А ты, Василий?

— Сейчас поем, — сообщил Краснов, — и еще спать захочу. Но если надо…

— Если спится, надо спать! — Такэси продолжал весело улыбаться. — Свое "надо" пусть каждый определяет сам… Приехать к вам сегодня или уж…

— Такэси, миленький! — Светлана аж запричитала. — Да кто же к себе домой спрашивается?! Когда хочешь, всегда открыто! — Она тут же смутилась, оглянувшись на дверную задвижку.

Такэси понял ее взгляд и засмеялся еще пуще.

— Ладно! Сегодня не появлюсь. Сегодня никто не появится. Отдыхайте. Я буду у Розы. Если понадоблюсь, нажмите голубую кнопку и скажите: "Роза Крис". Так же можете вызвать Ивана Лапоньку или Ганса Христиана: если они дома или на рабочем месте, они откликнутся. Если захотите погулять, смотрите, не заблудитесь. Запомните адрес, это легко: пирамида-41, блок-137, на шестом этаже. Вход — с любого угла пирамиды… Да, вот что: желтую кнопку справа от экрана нажмете, и вас никто не сможет увидеть. Визор на кухне поверните вверх или вниз глазом. Он у окна, в углу. Подогрев пола регулируется круглой головкой у окна, рядом с термометром… Так… Ах, да! На пульте перед вами, вдоль экрана — ряд кнопок с цифрами — от 1 до 18 — это программы передач: музыка, информация — сами разберетесь. Не нажимайте только кнопку номер один и белую рядом с ней — это канал Совета, серьезная вещь, я потом объясню. Отключать и включать весь терминал можно красной кнопкой — она одна. Очень сложно?

— Очень, — призналась Светлана.

— Разберемся, — пробормотал Краснов, шаря глазами по пульту. — Главное — вот эти две не нажимать.

— У тебя цепкая память на запреты, — оценил Такэси.

— Это уж так точно, — согласился Краснов. И спросил: — Куда девать старую одежду?

— Выбрасывать не надо! — Такэси озаботился. — Пока суньте в пакеты, там разберемся.

— Кампа-а-ай! — позвала Светлана.

— А?

— Спасибо тебе.

— М-м-м… А что это значит?

— Ох, прости… Мы очень рады вашей помощи, жилью, одежде, вам всем, вы очень славные, мы вам благодарны. Понял?

— Понял! — Такэси был растроган. — "Спасибо" значит — "аригато". В ответ мы говорим: "Битте"… Ну, я передам… ре-бя-там, что вы всем пока довольны. Завтра к часу приедем. Идет?

— Идет!

— Ну, здравствуйте! — он протянул руку и — исчез.

— Здорово как! — Светлана тут же нажала кнопку рядом с экраном, потом поводила пальцем над программами и нажала пятую.

Экран явил морские волны, на которых качалось какое-то плоское тело вроде складного понтона, свободно закрепленного на якорях и еще привязанного к берегу толстым кабелем. Профессорский голос за кадром объяснял: "…шнему виду ничем не отличается от типовых стационарных ВЭС-110 и их разновольтных аналогов. Однако принципиально новым…"

— Жутко интересно, — оценила Светлана и нажала кнопку № 4. Загадочные аналоги ВЭС-110 исчезли, появились два огромных крюка с тросами. Медленно отодвигаясь, открывалась строительная площадка, размерами больше, чем лагерь "Ближний", раза в четыре. Сложные подъемные устройства тащили что-то громоздкое и тяжелое на недостроенный верх такой же стеклянной пирамиды, в какой жил Такэси. Легкомысленный женский голосок в это время щебетал: "…дение монтажа крупногабаритных блоков раздвижными стрелами одновременно с двух сторон позволило хозяевам из Девятого "Блокмонтажа" получить изрядную экономию, превосходящую…"

Краснов нажал красную кнопку и заявил:

— Успеешь наиграться, пошли завтракать.

— А сколько времени? — подняла глаза к настенным часам.

Краснов смотрел на нее, пока не убедился в ожидаемом эффекте, затем, насвистывая "Элегию" Глинки, удалился на кухню. Светлана явилась туда к уже налитому чаю и нарезанной колбасе, совершенно обескураженная.

— Вася, это там часы или что?

— Часы.

— Что же они показывают?

— А ты что видела?

— Ну Вася… Ну, третий час. Только там же их всего десять.

— Ну и что же?

Пока одевался да ею любовался, он успел подумать об этих часах и теперь весьма собою гордился.

— Ну Ва-а-ась… Ну не поняла я… Они правильные?

— Короче, так… Только ты ешь, а то умрешь… Судя по солнцу, сейчас около полудня. А на часах — около трех. Значит, за начало суток они принимают восход солнца. Ну, условно. Это у них подъем, на работу идут. Иначе не получается. Я за стрелками понаблюдал — с такой скоростью часовая сделает за сутки только один оборот. Значит, в сутках десять часов.

— Как же так? Сутки короче?

— Ох, ну ты подумай, подумай, — он чувствовал удовольствие от своего мужского превосходства. — Ты же умная. А я пока поем.

Светлана насупилась и, глядя в пространство перед собой, стала сосредоточенно жевать. Постепенно ее взгляд принял осмысленное выражение, и она, допивая чай, заявила:

— Очень вкусная колбаса и замечательный чай, давно такого не пила. Наверно, китайский.

Краснов усмехнулся и встал:

— Спасибо. То есть, аригато. Так, кажется?.. — Он потянулся и предложил: — Ты помой посуду, а я — полежу.

— Хорошо. Под краном мыть — даже интересно.

Он прямо в новой одежде завалился на постель и задремал в ту же секунду. Проснулся от музыки.

— Нашла! — Светлана села рядом, улыбаясь. — Музыка — на девятой кнопочке!

Цветные тени метались по экрану, музыка была не такая, как вчера. Более бодрая. Дневная.

— Ну, что? — Краснов притянул ее к себе хозяйской рукой. — С часами разобралась?

— Васенька, разобралась. В каждом их часе 144 наших минуты. Сейчас вот уже три подходит. Если взять за ноль наши шесть часов, получится час дня с мелочью. Вот!

Обсыпала рыжей гривой, поцеловала в нос, затискала и отстранилась:

— Я у тебя умница?

Пришлось признать. Но мужское достоинство требовало возмещения, и повод нашелся.

— Я больше суток не курил. Там в стеганке была пачка "Беломора" и спички. Ты, когда менялась, забрала?

Эта рыжая стерва решительно встала и, спортивно-красивая, прошлась перед ним по бесшумному ковру, как по травке.

— Вот что, Васенька. Я курево ненавидела всегда, а "Беломор" — в особенности. Так и знай.

Ишь, как заговорила, шалава ссыльная! Быстро забылась… Но он осведомился вежливо:

— Почему же "Беломор" — "в особенности"?

Прохаживаясь пред ним, руки в замок, как у певицы, она размеренным, убийственным, ненавидящим тоном кратко изложила:

— Мой папа был первый ЗК — заключенный каналоармеец. Они работали на этой стройке коммунизма — строили Беломоро-Балтийский канал. Убежденным анархистом был мой папа. За это стал пожизненным зеком и канул неведомо в какой канал. Может быть, "Стикс — Лета"…

— Это что за стройка? — Краснов удивился. — Не слышал…

— Это, Васенька, все ваше хваленое строительство коммунизма. На человеческих костях. Можешь меня пристрелить, если ты такой праведник, но больше я… в гробу видала ваше всеобщее братство!.. Короче, бросай курить "Беломор", вот что.

— А чего это ты выкрысилась на советскую власть? — Краснов был поражен ее агрессивностью и тут же вспомнил, что подобное уже было, совсем недавно, в ТОЙ еще жизни, когда Кешка притащил в дом "старателя" со сломанной ногой. — Я тебя только про курево спросил…

— А надоело, Вася, — Светлана остановилась перед ним. — Я там боялась, а тут мне бояться надоело, хоть, может, и здесь то же самое… За что столько людей погубили? Я это чувствовала давно, но с парашютистом все прояснилось. Это все ложь! Брехня!

— А вот это, — Краснов обвел рукой комнату, — тоже брехня?.. Вот ради этого! Вы, дураки, временные трудности роста не смогли достойно вытерпеть, а на настоящих людей валите. Ты думаешь, вот это все — какой ценой? Железная дисциплина, стальная убежденность, твердокаменная вера! Кто не с нами, тот против нас! И нет, и не может быть другого пути! Спроси вон у Такэси с Гансом!

Она села перед ним по-турецки и вкладчиво спросила:

— Только надо не забыть запретить свою историю, вычеркнуть из нее все ужасы, чтобы никто в светлом будущем не знал, на чьих костях оно построено. Так, Васенька?

— А хотя бы и так! Если касается счастья ВСЕГО человечества, напрасных жертв быть не может! Кто дрожит за свою ЛИЧНУЮ шкуру, тот враг прогресса!

— И враг народа! — подхватила она с энтузиазмом. И тут же опять стала вкрадчивой. — А ты не мог бы мне объяснить? Вот враг народа — он сам к народу не относится?

— Конечно, нет! — Краснов ответил быстро и убежденно, но тут же почувствовал, что его провели. Глаза Светланы осветились торжеством, и новый вопрос прозвучал:

— Объясни мне тогда про того парашютиста, про Александра Васильевича. Когда он перестал относиться к народу: когда фрицам на голову прыгал, "За Родину!" кричал или когда раненый в плен попал? Или когда подыхать в плену не захотел? Может, когда из концлагеря убегал?

— Он врет, а ты веришь, — сказал Краснов.

— А я — верю, — она подтвердила кротко и опасно. — Даже если б не убежал, если б его американцы освободили — он же домой пришел, Вася, к вам, сволочам, а вы его… Эх, вы, Родина называетесь…

— Это не мы, это ты — Родина, — поправил мстительно Краснов. — Видел, как кланялась, целовала, шоколадом кормила…

— Ишь, запомнил, — она не смутилась. — Бог приведет — еще увидишь. Не сомневайся.

Краснов почувствовал, что сейчас будет бить ее новыми ботинками. Не потому что она права, а потому что переспорила. Женский язык…

— Как говорил кто-то великий, — Краснов поднялся на ноги, — высмеивать глупца, шутить с ослом и спорить с женщиной — все то же, что черпать воду решетом… Просто курить охота.

— Браво! — Светлана оценила такой выход из боя. — Бросишь курить — совсем будешь герой. Как храбрый Васенька Краснов, капитан НКВД.

Прильнула к нему, напоминая, что ближе друг друга у них нет никого в этом десятичасовом мире.

— Бывший капитан, — сказал глухо Краснов. — Я на карточку назовусь Черновым.

Она чуть помолчала, потом спросила:

— Зачем же так мрачно? Беловым назовись. Хоть Серовым…

— От этого лучше не стану.

— Ну, Васенька, не так уж ты плох.

— Для тебя.

— А для меня — разве мало?

Он понимал, что она утешает. Жалеет побитого. А какого черта? Перед кем, в самом деле, он виноват? Перед теми врагами народа, из которых ему ПРИКАЗЫВАЛИ — ради безопасности народа же! — выдирать признания любой ценой? Или перед теми, кто потом объявил врагом народа наркома Ежова? Героя-наркома к стенке, остальных, кто с ним надрывался ночами, — кого куда… Краснову не выбраться бы с приисков, если бы не этот тоннель… Это ОНИ все, черт бы их побрал, виноваты перед НИМ! И для тех и для других старался, не щадил себя… Самое правильное ему название — пешка в чужой игре. Или еще обиднее, по-зековски — "шестерка". А кого винить народу? И что такое, в самом деле, — народ? Кто это? Кто — он, кто — не он? Сейчас еще немного, и придется признать, что Светка права…

— Пойду-ка я пройдусь, — сказал Краснов. — Может, курить у кого стрельну. А то в сон клонит.

— Один пойдешь?

— Да лучше бы…

— Иди, Вася. — Смотрела так, будто прощалась. Краснов понял: она думает, что собрался в тоннель. Скажет или нет? Она сказала: — Не заблудись. Номер — на двери…

И больше ничего. И опустила голову.

Лилась бодрая приятная музыка, по экрану терминала гуляли цветовые полосы и пятна, будто за окошком дул ветерок в радостном богатом саду.

— Я недолго, — пообещал Краснов.

Она молча покивала.

— Запрись. Мало ли что.

Он хлопнул себя по карманам, набросил меховую куртку и вышел.