Песнь двадцать первая
Жук
Уж простите,- мне придется
не с веселого начать.
Рано потерял я мать
и не мог ни в малой мере
я тогда своей потери
ни оплакать, ни понят г..
И не знал тогда, не ведал,
беззащитный я малец,
кто и где был мой отец.
Должен был я сам кормиться:
не успевши опериться,
выпал из гнезда птенец.
Пограничная охрана,-
да к тому еще война! -
ведь для этого нужна
ополченцев тьма какая!
Оттого земля родная
безотцовщины полна.
Я-то выжил потому,
что мальцом еще, бывало,
коль ко мне что попадало,
уж не выпускал из рук.
И за то ко мне пристала
с малолетства кличка - Жук.
Нанялся я к одному,
взял меня он за подпаска.
Войлоков протертых связка -
вся награда мне за труд.
А к тому же был он лют,-
что ни день, то брань да таска.
От рассвета до заката
я стерег хозяйский скот.
Ежели овца падет -
мой хозяин так лютует!..
И стервятники пируют,
лакомятся за мой счет.
Опротивела мне скоро
жизнь с хозяином таким:
злой, скупой да нелюдим.
Я решил искать удачи.
Подвернулся цирк бродячий,-
в Санта-Фе махнул я с ним.
Стал меня один циркач
(мастер был он на все руки)
обучать своей науке,
и мечтал я об одном:
стать канатным плясуном.
Но судьба нам строит штуки.
Рассмешил народ однажды
я дырою на штанах:
смех, свистки - возьми их прах!
Я и грянулся с каната.
Да, узнав однажды страх,
брось искусство акробата.
Что же делать, если снова
я остался ни при чем?
Наниматься пастухом?
Но - бывают же находки! -
объявились вдруг две тетки,
взяли сироту в свой дом.
Скоро я привык,- спасибо
родственной их доброте,-
жить в уюте, в чистоте.
От еды ломились полки.
Только были ж богомолки
старые девицы те!
Чуть затеплится заря,
уж перебирают четки
обе набожные тетки,
а когда в полночный час
видят сны все в околотке,
молятся еще у нас.
И вот тут,- ну что ты скажешь,
знать, бесенок-озорник
хитростью в меня проник,-
только стану на колени,
изготовлюсь для молений,-
заплетается язык.
Это портило мне радость
беспечального житья.
Пытка началась моя
в день, когда единым духом
должен был назвать старухам
десять заповедей я.
Хоть служанка их - мулатка
подсказала мне пяток,
помощь не пошла мне впрок.
Знал, чего хотели тетки,
только вытолкнуть из глотки
слово "заповедь" не мог.
"Заповеди ты господни
помнишь?" - сдерживая гнев,
молвила одна из дев.
Помнить помню и сегодня,
как, от страха ошалев,
брякнул: "Заводи господни..."
Получил я по затылку 1
Отрезвил меня тумак.
Но силен, как видно, враг,
злой служитель преисподней,
и поправился я так:
"Тьфу ты,- зануди господни...>:
И, кажись, ведь у старух
я учился не напрасно
и молился распрекрасно
днем. А как настанет ночь,-
уж молиться мне невмочь.
Бес тут путал, это ясно.
Все мулатка виновата:
у нее дурной был глаз.
Должен был сказать я раз
"Киприан, святой угодник",
ляпнул же, как на заказ:
"Киприан, святой негодник".
Тут одна меня по шее,
а другая по губам.
Разозлился я и сам
и при том, что нравом кроток,
мысленно отправил теток
с их молитвами - к чертям!
А на праздник Вознесенья
вырвали мне клок волос.
Тетки задали вопрос -
что за праздник, в чем тут дело?
Тут мулатка поглядела,-
обмер я и вздор понес.
Можно это объяснить
лишь бесовским наважденьем:
вознесенье "разнесеньем"
я назвал. Вот был разнос!
Я и то считал везеньем,
что осталась часть волос.
Я не мог забыть обиду.
Причиненное мне зло
мучило меня и жгло.
И в своих молитвах с пылом
я взывал к небесным силам,
чтобы теток разнесло.
Днем все четверо в молитве,
вечером читаем мы
жития святых, псалмы...
И когда все это дело
мне вконец осточертело,
я удрал,- как из тюрьмы.
