Песнь восьмая
Как-то раз в одном трактире
вечерок я коротал.
Вдруг к трактиру подскакал
парень франтоватый, бойкий,
сразу видно - грубиян:
у ворот с коня не слез,
прется с ходу под навес.
Я молчу, стою у стойки.
Был он местный забияка.
Все ему сходило с рук,
потому что был он друг
ополченского майора.
Обожал он задирать
всех окрестных бедолаг,
знал: пеон или бедняк
не дадут ему отпора.
Он не думал, не гадал,
что ему готовит случай!
Время смерти неминучей
нам провидеть не дано.
Так уж мир наш сотворен:
люди словно бы незрячи,
беды ждут нас иль удачи -
все для нас темным-темно...
Спешился, толкнул пеона,-
знайте, мол, мою отвагу,-
выпил, мне подвинул флягу:
"Эй, зятек, хлебни со мной!"
Я в ответ: "Зятек? Не помню,
спал ли я с твоей сестрой".
"Гаучо,- сказал мне он,-
видно, жизнь тебе постыла?
Что ж, найдется здесь могила.
Больно дерзкий твой язык;
уж не вякать бы теленку,
коль мычит в коррале бык!"
Мы схватились. Был он ловкий,
легкий на ногу креол,
ну, и сам я не тяжел...
Поплясал с ним для сугрева
и лихим ударом слева
брюхо наглецу вспорол.
Повстречаться с правосудьем
я не больно-то желал.
Как он лапы вверх задрал,
как заверещал кабатчик"*
(мол, разбою не потатчик),
я раздумывать не стал.
Раз, через забор! В седло!
Поручил себя я богу
и пустился в путь-дорогу,
унося из этих мест
боль мою, мою тревогу.
Век скитаться - вот мой крест.
Прячься - нищий и гонимый,
будто проклят навсегда:
ни норы нет, пи гнезда.
Ты ведь гаучо,- за это,
как за самый страшный грех,
сжить хотят тебя со света.
Ты - одер: кто оседлает,
на того и гнешь хребет.
Ты рождаешься на свет,
словно деревцо степное:
пи от бури, пи от зноя
для тебя укрытья нет.
Окунет монах в купель,
в поучение добавит:
"Бог па путь тебя наставит".
Вот и все - и ты пошел
колесить по белу свету,
как навьюченный осел.
Ты дрожишь под зимним ветром,
как ничейная овца;
вырастаешь без отца:
он в солдатской злой неволе.
Чьи своей сиротской долей
ты растрогаешь сердца?
С горя ежели хлебнешь,
скажут - "гаучо-пьянчуга".
Коль пошутишь в час досуга:
"Гаучо, мол, грубиян".
Сдачи дашь врагу - "буян",
а не дашь - и вовсе туго.
Ни подруги, ни детей,
ни защиты, ни опоры,
все-то над тобой сеньоры,
друга нет, хозяев тьма.
Словно вол ты бессловесный.
"Вол, куда ж ты без ярма?"
А сбежишь, ночуй в чащобе
да скитайся средь степей.
Коли (с голоду, ей-ей)
заарканишь ты теленка,
за тобой начнется гонка:
ты - "злой гаучо", "злодей"!
И когда найдешь конец
ты в кабацком шуме-гаме
с выпущенными кишками,
ни молитв тебе, ни слез:
будешь ты зарыт, как пес,
в первой придорожной яме.
Мир в стране или война,
нам и так и эдак худо:
голосу простого люда
не внимают небеса
и правители... покуда
не нужны им "голоса".
Ждут тебя тюрьма, острог,
не доищешься ты правды.
Будь хотя и трижды прав ты,
беден - значит, виноват.
Колокол твой - деревянный:
кто услышит твой набат?
Стерпишь - "гаучо-скотина",
вспыхнешь - "гаучо-бандит".
Мало, дескать, был он бит,
вдарь-ка, всыпь ему погуще!..
Гаучо! Эх, хуже нет
этой доли проклятущей.
Ах ты, жребий мой лихой,
ах ты, жребий злополучный,
мы с рожденья неразлучны,
так пойдем с тобой вдвоем,
я дорогу для обоих
проложу своим ножом.
