ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ВЕТЕР БАЛТИКИ

– Высочайшим повелением государя-императора нам, господа, предписано всемерно активизировать деятельность флота.

Николай Оттович Эссен, командующий Балтийским флотом, говорил сдержанно и сухо, однако все присутствующие хорошо понимали, что стоит за словами адмирала.

Балтийский флот, воссозданный перед Первой мировой войной, не предназначался для активных наступательных действий. Такое положение вещей проистекало из реального соотношения сил: четыре балтийских додредноута – «Андрей Первозванный», «Император Павел I», «Слава» и «Цесаревич» – не могли противостоять в открытом бою дредноутам Флота Открытого моря. Русские броненосцы должны были встретить врага на Центральной минно-артиллерийской позиции в устье Финского залива, заваленного минами и прикрытого многочисленными береговыми батареями, – нападение германского флота на Кронштадт и Петроград казалось неминуемым.

В 1916 году Балтфлот значительно усилился: в строй вошли четыре дредноута типа «Гангут», восемь эсминцев типа «Новик» и шесть подводных лодки типа «Барс». Тем не менее, флот отсиживался за многорядными минными заграждениями, предпочитая лишний раз не искушать судьбу. В Балтику выходили крейсера и миноносцы, подводные лодки охотились у берегов Швеции, но линкоры, намертво вцепившиеся якорями в каменистое дно гельсингфоргской гавани, покидали её редко и ненадолго. И вот теперь – «активизировать деятельность флота».

Адмиралы, собравшиеся на военный совет на борту флагманского крейсера «Рюрик», догадывались (а кое-кто из них знал наверняка), откуда растут ноги. В Северном море нарастало противостояние Гранд Флита и Хохзеефлоте; решительное столкновение между ними могло решить исход всей войны, и англичане нажали на своего восточного союзника, надеясь, что его «активные действия» оттянут на Балтику хотя бы несколько германских дредноутов (в конце концов, прецедент с переброской дивизии «гельголандов» перед боем у Лофотенских островов уже имел место).

– Нам с вами, – продолжал Эссен, – предстоит решить, где и как именно мы сможем активизировать деятельность флота, и в чём эта активизация может быть выражена.

Чувствовалась, что Эссену не слишком нравится «высочайшее повеление», но приказ есть приказ, особенно в военное время.

– Полагаю, – начал адмирал Небольсин, – что действия наших лёгких сил в Рижском заливе и у Моонзундских островов могут произвести желаемый эффект. А если обстрелять линейными кораблями приморский фланг германской армии, то такие действия наверняка вызовут энергичные ответные меры со стороны неприятеля.

– Для выполнения этой задачи будет достаточно 2-й бригады линейных кораблей, – поддержал его Бахирев. – Плюс бригада крейсеров – «Баян», «Адмирал Макаров», «Олег» и «Богатырь», – эскадренные миноносцы и подводные лодки. После гибели на наших минах «Фридриха Карла» и потопления английской субмариной «Принца Адальберта» у немцев на Балтике только «Роон» и «русалки»; «Принц Генрих», по нашим сведениям, переведён в статус штабного корабля. При таком соотношении сил мы можем рассчитывать на успех, если, конечно, германцы не бросят против нас эскадру «кёнигов» и «кайзеров».

– Именно этого от нас и хотят, – уточнил Эссен. – Союзники желают, чтобы мы оттянули на себя часть германских кораблей первой линии, а как мы это сделаем, их уже не волнует. Я не уверен, что появление в Рижском заливе четырёх наших броненосцев вынудит Шеера перевести на Балтику свои дредноуты.

– Помнится, в прошлом году, – возразил адмирал Канин, – одно опасение появления наших линкоров у германских берегов заставило его это сделать. Не думаю, что теперь он будет действовать по-иному. А «гангуты» в море можно и не выводить: пусть стоят в полной готовности в Гельсингфорсе, откуда до Моонзунда рукой подать.

– Дай-то бог, – задумчиво проронил командующий флотом. – Что ж, будем готовить операцию.

– А почему бы нам, – подал голос начальник минной дивизии адмирал Колчак, – не осуществить другую операцию, смелую и дерзкую?

– Что вы имеете в виду?

– Нападение на Кильский канал. Чем мы хуже германцев, подложивших англичанам основательную свинью в Порт-Саиде? Если мы ударим по Килю всем линейным флотом, немцы всенепременно введут в дело свои дредноуты: канал – это не шутки. И мы…

– Давайте-ка без фантастики, Александр Васильевич, – перебил его Эссен. – Суэц – это канава, прокопанная в песке, а Кильский канал – сложное инженерное сооружение со шлюзами, и охраняется он куда серьёзнее. И немцы – это вам не бедуины. Вот прибудете на Чёрное море, там и реализуйте свои прожекты, а здесь этого делать не стоит.

Колчак сконфуженно замолчал, а Эссен, подводя итоги, произнёс:

– Итак, попробуем очистить Рижский залив и Моонзунд от неприятельских сил. А заодно обстреляем фланг германских войск, наступающих на Ригу: такой демарш немцы наверняка не оставят без внимания. И если нам придётся ввести в дело «севастополи», это не должно нас пугать. Да, они бронированы слабее немецких дредноутов, зато вооружены более мощной артиллерией.

К Моонзундским островам вышли четыре корабля 2-й бригады линкоров Балтфлота. Первыми шли систершипы «Андрей» и «Павел»: последние и самые мощные броненосцы русского флота. Сплошь облитые бронёй – огненные вихри японских фугасов, рвавших тела русских кораблей, надолго запомнились всем участникам русско-японской, – с увеличенной до восьми дюймов артиллерией среднего калибра и пятидюймовой противоминной артиллерией, рассчитанной на поражение крупных эскадренных миноносцев, эти корабли ничем не уступали своим зарубежным одноклассникам. Но волны морей давно уже пенили дредноуты, и сплошная броня, неизбежно тонкая, уже не давала надёжной защиты от новых бронебойных снарядов, протыкавших её как бумагу.

За «андреями» шли ветераны: «Цесаревич», носивший на корпусе снарядные шрамы, полученные броненосцем 28 июля 1904 года в бою в Жёлтом море, и «Слава», похоронившая всех своих собратьев в Цусимском проливе и в первый раз разрядившая свои орудия не по врагу, а по своим – по взбунтовавшейся крепости Свеаборг. С обоих бортов додредноуты прикрывали крейсера: «Олег» и «Богатырь», ветераны русско-японской войны, и «Адмирал Макаров» с «Баяном» – новые корабли, по чьему-то недомыслию (если не сказать хуже) выстроенные по устаревшему проекту. Охранение обеспечивали эскадренные миноносцы – восемь «пограничников» и «всадников», высматривавших в волнах вражеские перископы.

На мостиках кораблей царило напряжённое молчание: офицеры знали, что эскадре поручено сыграть роль приманки, предназначенной выманить в Балтику дредноуты Флота Открытого моря, и это не приводило их в безудержный восторг. Но дисциплина, царь и бог военных моряков, делала своё дело, и корабли шли, разбрасывая форштевнями шипящую пену. «Что ждёт нас в Рижском заливе и у Моонзунда?» – думали лейтенанты и мичманы, но молчал: такие вопросы не принято задавать вслух.

У Моонзундских островов их ждали: выход эскадры не остался тайной для морского германского командования. Но всё оказалось не так сумрачно: вместо грозных дредноутов Хохзеефлотте русские корабли в лабиринте мелководных проливов Моонзунда встретились со 2-й эскадрой Флота Открытого моря – с восемью «дойчландами» и «гессенами». Это был противник, с которым можно говорить на равных, несмотря на двойной численный перевес. Немцы не собирались высаживаться на острова – сил для масштабной десантной операции у них не было, – они хотели всего лишь оттеснить русские корабли, обезопасить свой приморский фланг и по возможности закрепиться в водах Моонузндского архипелага.

С самого начала бой носил нерешительный характер, распадаясь на серию отдельных стычек. В узкостях, нафаршированных минами, осторожно продвигались вперёд германские тральщики и отходили, попав под огонь русских крейсеров и линкоров. Подтягивались «шлезиены», глухо рычали главным калибром, сотрясая Кассарский плёс бронебойными гостинцами, выигрывали пару кабельтовых, и всё начиналось сначала.

К вечеру бой, продолжавшийся целый день, окончился, не принеся победы ни той, ни другой стороне. Русские пометили тяжёлыми снарядами «Ганновер», флагманский корабль контр-адмирала Мауве, «Пройссен», «Дойчланд» и «Лотринген» – каждый из них получил от двух до четырёх попаданий. В свою очередь, германские снаряды попятнали все четыре русских броненосца, и больше всего досталось концевой «Славе», дважды попадавшей под сосредоточенный огонь. На её долю выпало семь прямых попаданий, причинивших кораблю серьёзные повреждения. Через подводные пробоины «Слава» приняла девятьсот тонн воды, часть орудий вышла из строя. Осадка броненосца увеличилась, и «Слава» была затоплена у входа в Моонзундский пролив возле острова Моон: отступать было некуда.

И всё-таки бой кончился вничью: уже на отходе германский броненосец «Поммерн» поймал корпусом русскую мину. Взрыв ста десяти килограммов пироксилина, упакованных в сферическом корпусе мины, вызвал детонацию погребов боезапаса, и «Поммерн» исчез с поверхности моря вместе со всем экипажем. Русское командование со спокойной совестью «подарило» эту победу английской подводной лодке «Е-1»: пускай союзники порадуются, а противник останется в неведении относительно истинной причины гибели броненосца – зачем извещать его о расположении русских минных полей?

Немецкая эскадра отошла в Рижский залив – опасность обстрела русскими кораблями германских сухопутных войск сохранялась, – и тогда Эссен, оценив обстановку, приказал 1-й эскадре линейных кораблей – дредноутам типа «Гангут» – выйти в море для уничтожения противника, забравшегося в мышеловку Рижского залива. Появился реальный шанс нанести флоту кайзера серьёзный ущерб. А кроме того, германские дредноуты должны были перейти на Балтику на помощь свои атакованным броненосцам – именно этого и требовала Ставка, выполняя настырную «просьбу» англичан.

1-я бригада линейных кораблей Балтфлота, состоявшая из дредноутов «Севастополь», «Гангут», «Полтава» и «Петропавловск», в море выходила раз в год по обещанию (чтобы только, как шутили механики, «гребные валы не прикипели к вкладышам подшипников»). Мощь Хохзеефлотте вызвала у русского верховного командования боязливое уважение, а после боя 16 декабря, когда Флот Открытого моря нанёс тяжёлое поражение непобедимому Гранд Флиту, соотношение боязни и уважения существенно изменилось в пользу первого. Ну его, рассуждали русские адмиралы, в гавани корабли целее будут: подождём, пока англичане соберутся с силами и накостыляют проклятому супостату. И русские дредноуты стояли в Гельсингфорсе: господа офицеры жуировали по шикарным гельсингфоргским кабакам, а братцы-матросики – братцы-матросики, и так не горевшие желанием положить живот свой за веру, царя и отчество, маялись от безделья и копили вековечную злобу к барам в золотых погонах. Настроение команд, разлагаемых пораженческой агитацией социалистов, не составляло секрета для адмирала Эссена, и он, помимо желания нанести удар по врагу, хотел ещё и встряхнуть экипажи дредноутов, послав их в бой (который, как известно, быстро выветривает из мозгов любую дурь). Гремел тысячекилометровый фронт, в открытом море эсминцы и крейсера Балтийского флота схлёстывались с противником, а дредноуты мирно отстаивались в базе – такое положение вещей командующий флотом считал нетерпимым.

…Приказ был получен и принят к исполнению, как вдруг случилось неожиданное: в каюту командира «Гангута», капитана первого ранга Кедрова, влетел старший офицер барон Фитингоф. Командиру «Гангута» хватило одного взгляда на бледное лицо старшего офицера, чтобы понять: дело худо.

– Команда, – срывающимся голосом доложил Фитингоф, – выстроилась во фронт и заявила претензию.

– Какую именно претензию? – спросил каперанг, сохраняя спокойствие.

– Макароны.

– Макароны? – удивлённо переспросил Кедров.

Казалось, дело не стоит выеденного яйца. Команда должна была получить на ужин макароны с мясом – те самые «макароны по-флотски», – но по нераспорядительности или вороватости ревизора макарон на линкоре не оказалось, и их заменили кашей. Вроде пустяк, однако этот пустяк сработал как запал, взорвав давно зреющее недовольство матросов.

– Идёмте, – коротко бросил Кедров, надевая фуражку.

…На палубе волновалась тысячная матросская масса. Офицеры держались поодаль, и на их лицах явственно читалось нарастающее беспокойство: все помнили, что произошло на «Потёмкине» в девятьсот пятом, и с чего всё началось.

Проявив завидное самообладание, капитан первого ранга Кедров сумел погасить бунт в зародыше и взять ситуацию под контроль, пообещав матросам во всём разобраться. Крови и стрельбы удалось избежать, но боевой выход был сорван: выходить в море с раздраженной командой было бы чистым безумием.

– Макароны макаронами, – с горечью произнёс командир «Гангута», докладывая Эссену о мятеже, – только сдаётся мне, что дело не только в них, и не в офицерах немецкого происхождения, коих матросики требовали убрать с корабля. Были выкрики «Долой войну!», «Землю крестьянам!» и прочее в том же духе, а это, знаете ли, уже попахивает политикой… И очень уж кстати состоялся этот бунт – как раз перед выходом в море для боя с германцами. Странно как-то…

– Странно, – согласился командующий флотом. – Ладно, пусть с этой странностью жандармы разбираются, хотя я бы их на боевые корабли не пускал, нечего им там делать.

– Жандармы… В британском флоте, – Кедров зло стиснул пальцы в кулак, – всех этих бунтовщиков мигом бы развесили сушиться на реях, и на этом всё бы и кончилось. А мы миндальничаем, да-с…

– Мы с вами, Михаил Александрович, – Эссен нахмурился, – служим не под Юнион Джеком, а под андреевским флагом, и английские порядки нам не указ.

– Да я понимаю, Николай Оттович, только обидно мне. И боязно, честно-то говоря: добром это всё не кончится. Горькое варево заваривается в России – ядовитое.

…Германская эскадра беспрепятственно покинула Рижский залив, и ни один дредноут Хохзеефлотте даже не подумал перейти на Балтику. Флот Открытого моря копил силы для генерального сражения с Гранд Флитом и не собирался отвлекаться на второстепенный театр военных действий: создавалось впечатление, что немцы были абсолютно уверены в том, что новейшие линкоры Балтийского флота в море не выйдут. А вот откуда взялась у германского командования такая уверенность – это уже другой вопрос…