После того как строй покинули узники, попавшие в лагерь впервые, все тот же офицер объявил оставшимся, кто в какой барак будет отправлен. Процедура происходила следующим образом.

За спиной офицера на расстоянии двадцати метров друг от друга выстроились старосты четырех бараков: четвертого, восьмого, четырнадцатого, пятнадцатого. Немец называл номер заключенного и сообщал номер барака, в который тот направляется. Заключенный, номер которого был назван, должен был занять место в строю за старостой соответствующего барака. Имя узника не использовалось, только номер. Само собой, офицер говорил только на немецком, на русский и польский его слова переводил переводчик. Не говорящие на этих языках вынуждены были быстро учиться, в противном случае вездесущие капо поторапливали их ударами палки.

— Четыреста пятьдесят шесть двести двадцать два!

Андрей встрепенулся, услышав свой номер от переводчика, и рявкнул, что есть силы:

— Я!

— Четырнадцатый блок!

Андрей попытался резво рвануть в колонну четырнадцатого блока, однако чуть не упал и вынужден был схватиться за плечо заключенного, стоящего впереди: от долгого стояния ноги были как ватные.

— Извини, дружище! — шепнул соседу Андрей и, кое-как переставляя непослушные ноги, с трудом удерживая равновесие, поковылял к нужной колонне.

Старостой четырнадцатого блока был совершенно седой мужчина, лет пятидесяти на вид. Несмотря на свою седину, стариком он не казался, даже наоборот, его одежда не могла скрыть ширину плеч. Он стоял вольготно, провожая злым, внимательным взглядом заключенных, занимающих свои места в колоннах. Андрей также обратил внимание на грудь Седого (так его для себя окрестил Андрей), на ней красовался зеленый треугольник — уголовник. Это было плохо, жизнь под старостой из уголовников была гораздо сложнее.

Где-то через час все узники были поделены между бараками, приблизительно поровну, человек по сто на каждый. К сожалению, в барак с Андреем никто из путешественников во времени не попал.

После того как последний узник занял свое место, староста рявкнул по-немецки:

— За мной пошли!

Седой повел их в глубь «жилой» части лагеря. Именно в ней находились почти все бараки лагеря, за исключением женских и детских блоков, а также двадцатого блока.

Блоки шли рядами, по три в каждом. Четырнадцатый блок был крайним и граничил с каменным забором трехметровой высоты.

Двери в барак находились в торце. По два-три человека узники начали втягиваться внутрь. Наконец очередь дошла до Андрея, и молодой человек оказался в новом месте своего жительства.

Внутри было ужасно. Нет, не подумайте, барак был очень чистым. Посреди был проход метра три-четыре в ширину, с обеих сторон от прохода располагались перпендикулярно ему трехэтажные нары. Все нары были заняты, на каждой полке лежало по два-три человека. В дальнем конце барака Андрей разглядел парашу, здоровый деревянный чан с небольшим приступком.

Но пугало Андрея не это, пугали люди, лежащие на этих нарах, иссушенные голодом фигуры, многие со следами побоев и страшных ран. Огромные синяки под глазами делали людей похожими на живых мертвецов из голливудских фильмов. Кровь в жилах стыла у парня от этих взглядов: у одних — безразличных и пустых, у других — затравленных, у третьих — изголодавшихся зверей, но у всех одинаково безнадежных.

К своему большому удивлению, в середине барака Андрей увидел печку, а рядом с ней одинокую кровать. На ней, вольготно развалившись, внимательно наблюдал за новенькими староста.

Андрей принялся искать глазами свободные нары, и в этот момент раздался крик старосты:

— Все вновь прибывшие, построились, мать вашу!

Что орал немец, Андрей не понял, в этот раз никаких переводчиков не было, но по реакции других узников сообразил, что от него требуется, и занял свое место в строю.

После того как заключенные закончили построение, староста не спеша поднялся со своего места (по бокам от него тут же материализовались два блоковых капо) и заговорил. Андрей языком не владел, поэтому не понял ни единого слова.

Минут через пять Седой наконец выговорился, и люди начали занимать свободные места.

За все время нахождения в лагере Андрей сделал для себя один очень ценный вывод: в этом месте вероятность попадания в неприятность гораздо меньше, если ты занимаешь место подальше от края, будь то строй или постель. Руководствуясь этим принципом поведения, молодой человек, уже сумевший понять, что одному на полке спать не получится, собрался идти в середину барака, когда его дернули за плечо.

Повернувшись, парень чуть не запрыгал на месте от радости.

— Здравствуйте, Андрей!

Весело улыбаясь, на него смотрел Родзинский. На душе стало совсем хорошо. Обнялись.

— Николай Абрамович, как вы здесь оказались, вас же вроде куда-то увели. Я уж думал, больше не увидимся.

— Ничего особенного, на клеймение водили, — ответил старик, показывая перебинтованную руку.

— Андрей, давайте ко мне, тут место для нас обоих. Нам теперь нужно держаться друг друга.

Николай Абрамович занял вторую полку (шустрый старикан). Оглядевшись вокруг, Андрей обратил внимание, что и другим заключенным приходилось размещаться по два-три человека на полке. Им с Николаем Абрамовичем повезло — к ним так никто и не «подселился».

Вскарабкавшись на полку, Андрей растянулся рядом с Николаем Абрамовичем, и тот рассказал о своем визите в лазарет.

— Староста, тот долго и старательно распинался, но все по-немецки. Я ни слова не понял!

— Да тут-то и понимать особенно нечего. Рассказывал про наказания и распорядок дня. Наказание здесь почти за все одно и то же — смерть, варьируются только способы достижения этого результата. А в остальном давайте я вам расскажу то, что нужно знать. В лагере существует сложная иерархия как узников, так и начальства. Начну с самого начала. На вершине у нас находится комендант оберштурмбанфюрер Франц Цирайс и его адъютанты. Комендатуре подчиняется начальник по хозяйственной части, имеющий в своем распоряжении множество шарфюреров, в задачу которых входит следить за работой и порядком в хозяйственных помещениях лагеря (лазарете, кухне, крематории и так далее). Дальше идут так называемые рапортфюреры. Прежде всего в их обязанности входит следить за количественным составом узников во время утренних и вечерних проверок. В подчинении рапортфюреров находятся блокфюреры, в ранге до обершарфюреров. Их задача — наблюдение за порядком в бараке. Мучают народ во время бесконечных поверок, и в бараках, и за едой. Следующая ступень — это командофюреры. Они отвечают за «рабочие команды». Все перечисленные мной должности занимают только эсэсовцы. Но, пожалуйста, Андрей, учтите, что любой человек в форме, которого вы здесь встретите, вправе распоряжаться вашей жизнью и, вне зависимости от занимаемой должности, смертельно опасен для нас.

Хочу остановиться на «политическом отделе», в нем сидят представители гестапо, совершенно независимые от прочего начальства. Иногда вызывают узников — на допросы, и очень часто люди после этого исчезают. Командование проживает в собственных домах и усадьбах, недалеко от лагеря. Рядовые эсэсовцы живут в казармах. Мы имели возможность их видеть, когда миновали ворота. Там, на их части лагеря, все оборудовано по высшему разряду: есть клуб, кинотеатр, театр и так далее.

Самыми важными персонами из узников являются старосты. Основная их задача — следить за порядком в бараке. От того, из какой среды вышел староста, зависит и то, кто правит в блоке. Наш — немецкий рецидивист, звать Ганс, сволочь, конечно. Но, поверь мне, есть гораздо хуже. Он хоть какую-то видимость справедливости старается организовать в бараке. Существуют еще писари и статисты, их роль тоже нельзя преуменьшать. Писари ведут отчетность, канцелярскую работу и могут кое-что сделать — вплоть до «списания» человека как мертвого. Статисты ведают выпиской нарядов на работу. И, наконец, на побегушках у старосты и охраны, а также на низшей ступени лагерной иерархии стоят капо. Их задача — следить за порядком в блоке и во время работы лагерных команд контролировать выработку, следить, чтобы не было саботажа. Сами они не работают, а только надзирают. Занимают боковые нары от кровати старосты. Как ты понимаешь, они чрезвычайно здесь «популярны», и, когда проштрафившегося капо лишают должности, они обычно умирают той же ночью. Старосты лагерей, старосты блоков, капо и прочие заключенные, занятые в лагерных организациях, носят на левом рукаве черную повязку с белой надписью, с этими людьми также старайся не связываться.

Теперь что касается распорядка дня. В зимнее время, если мне не изменяет память, подъем в пять пятнадцать утра. Получим по полкружки «горькой воды» (отвар молотых жженых желудей — вроде как кофе) без хлеба и выстраиваемся на улице для переклички. Хотя нет, кофе не получим, поскольку на три дня лишены еды. Обычно перекличка длится два-три часа; но в дождливые и в морозные дни перекличка умышленно удлиняется. После этого нас отправят на работу, которая продлится двенадцать-четырнадцать часов. В полдень обычно дают тридцатиминутный перерыв для приема «пищи» и выдают на брата по пол-литра воды с брюквой или картофельными очистками (типа суп). После окончания работы и возвращения в лагерь вечерняя перекличка, которая длится более двух часов. Затем ужин — «кофе» и двести граммов хлеба. Вот, в общем-то, все. А теперь я предлагаю нам с вами лечь спать. Завтра будет тяжелый день.

— Спасибо, Николай Абрамович, вы мне очень помогли! — поблагодарил старика Андрей. — Но я не думаю, что смогу уснуть после всего того, что с нами случилось. Искренне поражаюсь вашей выдержке и спокойствию.

— Андрей, я понимаю, что вам очень тяжело принять то, что с нами происходит. Из благополучного общества двадцать первого века вас швырнуло в этот ад, но для меня все не так страшно. Первые мои взрослые воспоминания связаны именно с этим временем.

— Эй вы, двое, заткнитесь пока я вам зубы не выколотил! — зарычал на них со своего места староста.

Только теперь Андрей с удивлением заметил, что, кроме них, в бараке никто не разговаривал, все уже спали.

— Давайте спать, Андрей, вы измучились и, я думаю, быстро уснете, — прошептал ему на ухо Николай Абрамович и повернулся на другой бок.

Родзинский был прав — уже через десять минут молодой человек провалился в сон без сновидений.