Глава 15
Вечер за вечером, с семи до девяти, забравшись на шаткие козлы из двух стремянок, скрепленных планкой, Эдуль сбивал с потолка штукатурку.
Джал накрывал мебель полиэтиленовой пленкой, становился на пороге, обозревая потолок. Время от времени он изображал участие в процессе, то замечая, что вот этот угол как будто уже в порядке и Эдуль может двигаться дальше или что здесь, оказывается, есть целый неповрежденный участок, который можно вообще не трогать.
В ответ Эдуль выдавал перлы из книги «Сделай сам»:
— Подготовка-половина дела, Джал, сынок. Сначала я должен проверить дранку под штукатуркой и убедиться, что она не прогнила. Иначе знаешь, как говорится? Поспешишь — людей насмешишь.
Эдуль принимался постукивать костяшками пальцев неповрежденный участок и понимающе кивал:
— Слышишь? Понял, что я имел в виду?
Джал лихорадочно крутил свой слуховой аппарат, стараясь хоть что-то услышать, чтобы обсудить услышанное. Склонив голову набок, он просил Эдуля постучать еще разок.
Старания брата ускорить ход ремонта тревожили Куми. Она прервала вечернюю молитву, вызвала брата на кухню и потребовала, чтобы он перестал надоедать Эдулю.
— Кончится тем, что он все бросит и уйдет! Ты что, не хочешь, чтобы папа вернулся? Так и скажи.
Джал пробормотал, что уже третий месяц настаивает на возвращении папы. И не может понять, отчего Куми потребовала, чтобы Эдуль начал с гостиной, а не с папиной комнаты.
— Я хочу, чтобы Эдуль попрактиковался в гостиной и учел свои ошибки. Мы же не можем сделать из папы подопытного кролика!
А Эдуль продолжал битву со штукатуркой. Вечер за вечером квартиру оглашал непрестанный стук его молотка. Будто судьба стучится в дверь, подумал Джал, которого все сильней беспокоили мысли о Роксане и Йезаде, о том, как невыносима должна быть жизнь в их крохотной квартирке.
Иногда мастер «сделай сам» вносил разнообразие в монотонность их теперешнего уклада. Однажды из гостиной донесся грохот, за которым последовал вопль Эдуля. Брат с сестрой бросились на помощь. Эдуль сидел на корточках, закрыв лицо руками, и кричал, что ему засыпало штукатуркой глаза.
— Дай посмотрю, — предложила Куми, но Эдуль не отводил рук от лица.
Куми велела Джалу подержать его за руки и, силой разомкнув Эдулю веки, дважды дунула в каждый глаз.
Эдуль заморгал, потер глаза, вытер их насухо.
— Ты гениальная женщина, Куми!
— От отца научилась. От Палонджи, моего настоящего отца. Джалу вечно попадал в глаза песок, когда нас водили гулять на пляж Чаупатти. Он был такой непоседа…
Куми пустилась в воспоминания о пляжных прогулках, на которые дети брали с собой купленные отцом ведерки, лопатки, сито и лейку. Они строили замки из песка, особенно хорош был Джал, у него просто талант открылся, и отец ужасно гордился, когда люди останавливались полюбоваться песчаными замками.
— Отец всегда говорил, что Джал будет знаменитым архитектором.
— Кто? Наш Джал? — засмеялся Эдуль.
Подобрав с пола молоток и зубило, он снова полез на козлы.
Через несколько дней — новая неприятность. Душераздирающий крик Эдуля уже не потряс их, они успели попривыкнуть к его злоключениям. Устало войдя в гостиную, они увидели, что Эдуль держит во рту большой палец.
— Говорят, у садовника должен быть зеленый палец, — попытался пошутить он, — а вот у мастера пальцы всегда в синяках и ссадинах. Профессиональный риск.
Джалу стало жалко Эдуля:
— Эти молотки такие скользкие!
— Ну, у меня-то первоклассный молоток! — возразил Эдуль, из честности отказываясь воспользоваться предлогом. — Хороший мастер никогда не винит свой инструмент.
Он опять сунул палец в рот.
— Сильно болит? — осведомилась Куми. — Может, лед приложить?
— Все в порядке, — гордо ответил Эдуль, но лед принял.
Немного подержав лед на пальце, он положил кубик в рот и сгрыз.
Через две недели после начала ремонта Джал тайно снял со счета пятьсот рупий. Он знал, что тайна скоро раскроется, потому что Куми проверит счет, но ему было все равно.
В тот же вечер он отправился к Роксане. В квартире слышалась музыка. Войдя, он с изумлением увидел, что играет скрипачка, которая стоит в изножье папиной постели. Роксана задержала брата в коридоре — не нужно сейчас здороваться с папой, он целые сутки промучился и только теперь, похоже, засыпает.
— Я в маленькой комнате посижу, — прошептал Джал.
Роксана вернулась к отцу и присела рядом. Вытерла слезинку в углу его глаза. Дейзи доиграла аллеманде из «Партиты» Баха; смычок застыл над струнами как вопросительный знак — играть еще?
Роксана приложила палец к губам, и женщины бесшумно вышли.
Йезад представил Джала Дейзи:
— Мой шурин.
— Какая прелестная вещь, — сказал Джал, пожимая ей руку, — я вам так благодарен за то, что вы играете для папы.
— Не благодарите, это радость для меня.
Дейзи простилась, напомнив Роксане, что готова прийти и завтра — пусть Джехангир позовет ее, когда нужно.
— Какая милая, — сказал Джал после ее ухода. — Она замужем?
— Нет, — усмехнулся Йезад, — хочешь, мы тебя сосватаем?
— Ну что ты, — покраснел Джал. — Как папа?
— Мне кажется, хуже, — ответила Роксана, — у него речь затруднена.
Джал сник. На цыпочках прошел в соседнюю комнату.
— Он сильно похудел с последнего раза, когда я видел его. Кожа и кости.
— Доктор говорит, началась быстрая атрофия мышц. Садись.
Роксана указала на кровать, справилась, как дела дома.
Джал присел на край кровати и, поигрывая уголком простыни, стал было говорить, что Куми в порядке и дома все хорошо, но не выдержал.
— Ужас, что творится, и я просто не знаю, что мне делать! Этот идиот Эдуль без толку колотит молотком по потолку. А Куми не желает торопить его. Мол, если его толкать в спину, так потом потолки могут обвалиться.
— В этом есть резон, — милосердно согласилась Роксана.
— И мы знаем этот ее резон, — отрезал Йезад.
— Я так надеялся, что он за несколько дней оштукатурит потолки и папа сможет вернуться домой, — в отчаянии говорил Джал. — Но такими темпами этот дурак еще два месяца провозится со своим молотком!
— Вряд ли мы можем помочь, — сухо сказал Йезад.
— Но все это несправедливо, у вас тут такая теснота. На бедную Рокси навалилось столько работы. Плюс лекарства и другие траты…
Он вытащил из кармана конверт и, не зная, кому вручить его, стал расправлять замявшиеся уголки.
— Я… это на расходы…
Роксана открыла конверт и показала Йезаду его содержимое.
— Куми знает об этом? — мягко, чтобы не обидеть брата, спросила она.
— Это и мои деньги, не только ее. И я не нуждаюсь в ее разрешении. Имею право сделать папе подарок, если хочу.
Йезад поощрительно улыбнулся, но в тот же миг представил себе, что ждет Джала, и протянул ему конверт:
— Ты уверен, Джал? Куми ведь расстроится.
Джал заколебался и по привычке ухватился за мочку уха.
— Мне все равно, — сказал он, ощущая странный прилив самоуважения. — Что она сделает? Меня тоже выставит из дому? Я бы и сам ушел, будь у меня выбор.
Неожиданное заявление поразило Йезада и Роксану. Они обменялись взглядами.
— У тебя что-то произошло с Куми?
— Ничего не произошло. Все как всегда — у меня мозгов нет, от меня никакого толку, я только мешаюсь. А меня тошнит от ее злобы тридцатилетней выдержки.
Он помолчал. Потом заговорил снова:
— Если бы вы жили в большой квартире, такой, как наша, я бы поселился с вами. — И, взглянув на Йезада, торопливо добавил: — Конечно, если бы вам этого хотелось.
— Если бы у нас была большая квартира, я бы настоял на твоем переезде, — заявил Йезад.
— Я бы помогал Рокси ухаживать за папой. И моя доля денег пошла бы на расходы. Господи, как было бы хорошо!
Джал поднялся на ноги. Его проводили просьбами заходить почаще. Он благодарно улыбался.
Тихонько, на цыпочках, зайдя в большую комнату, он приблизился к дивану. Отчим лежал с закрытыми глазами, но губы его шевелились. Джал с печалью смотрел на него, представляя себе, какие горькие воспоминания тревожат его сон. Так простоял он несколько минут, легко касаясь кончиками пальцев плеча Наримана.
Прошел дождь, и на верхней террасе было мокро. Он взлетел наверх, перепрыгивая через ступеньки, сердце молотом колотилось в его груди, и увидел, что Люси все еще стоит на парапете.
— «В то майское утро, когда были молоды мы…»
Люси пела. Устремив глаза к горизонту, не обращая внимания ни на поток машин внизу, ни на толпу, собравшуюся на тротуаре, чтобы посмотреть, что будет дальше.
Это Арджани с первого этажа послал сообщить ему, что на крыше творится нечто ужасное. Сначала он не поверил посланцу: если Арджани хватило мстительности на то, чтобы напять Люси в айи, то он вполне может пойти и на такой жестокий розыгрыш.
Но все же подошел к окну проверить. Ясмин и дети сгрудились за его спиной. Увидели они только толкотню на улице — люди задирали головы, указывали наверх, шумели, машины тормозили, водители высовывались, стараясь понять, что взбудоражило народ. Арджани не выдумал, на крыше действительно что-то происходило.
Нариман шагнул к двери, но Ясмин предложила подумать, стоит ли ему в очередной раз ввязываться в дурацкую историю. Пусть у Арджани голова болит, раз он так упорно держит ее в служанках, — Нариман за это не отвечает.
— Но я чувствую себя в ответе за нее, — возразил он. В ответе за прошлое, за одиннадцать лет их отношений и за то, что отчасти повинен в отчаянном поступке Люси. — Было бы лучше, если бы ты не мешала мне провожать ее до школы…
— И сколько это может продолжаться? Пока маленькие Арджани школу не закончат? Ты должен был давным-давно прекратить это безобразие, еще когда она в первый раз явилась под наши окна! Нет, ты ее не остановил, она пошла дальше, и вот теперь пожалуйста!
Джал и Куми отошли в сторонку, исподтишка бросая на него негодующие взгляды. Он знал причину: он опять обижает мать, довел ее до слез. Привыкли они к тому, что родители вечно ссорятся, невесело подумал он. Привыкли видеть мать обиженной, а отчима наверняка считают источником всех бед. Как бы ему хотелось объяснить, что он не желает ей зла, что он так же бессилен здесь, как они.
— Не надо, папа! Не ходи на террасу! — внезапно выкрикнула Куми.
Ясмин успокоила дочку поцелуем, а потом отослала детей делать уроки.
— Сейчас не время ссориться и ворошить прошлое, — умоляюще сказал Нариман, — сейчас может что угодно случиться!
— Если может что угодно случиться, то ты ничему не можешь помешать! Эту женщину надо в психушку отправить, ей нужна профессиональная помощь!
— Может быть, ты права, но прежде всего надо заставить ее спуститься с крыши.
— Сама спустится, когда устанет. Сколько она может стоять на парапете и петь?
— А вдруг у нее закружится голова и она упадет? Ты хочешь, чтоб смерть бедняжки была на нашей совести?
Ясмин неохотно уступила.
Выскочив на лестничную клетку, он услышал голос Люси. Взбежав на крышу, увидел ее на парапете — волосы распущены по плечам, как она носила раньше, хрупкая и юная в сгущающихся сумерках. Беспечно пританцовывающая фигурка четко рисовалась на фоне серого неба.
Нариман сделал шаг вперед — мокрый камень под ногами напомнил ему, как скользко должно быть на парапете.
Отцовский враг со своим старшим сыном прятались за огромной цистерной. Оба махали Нариману, подзывая к себе. Арджани шепотом сообщил, что они пытались урезонить Люси, но их старания только сердят ее, потому и укрылись за цистерной.
— Надо что-то делать, не дай бог, поскользнется и упадет с крыши, — шептал Арджани, — бедная женщина, за что ей такая смерть, а потом, представляете себе, как нам придется разбираться с полицией?!
Нариман осторожно выглянул из-за цистерны.
— Как вы думаете, что нам теперь делать? — прошелестел младший Арджани.
— Ядумаю, вам лучше всего убраться с крыши, — ответил Нариман.
Оба с облегчением на цыпочках побежали к выходу. Старший Арджани еще пролепетал на бегу слова благодарности и что-то насчет прощения и забвения.
Оставшись наедине с Люси, он начал тихонько подпевать ей.
— «О прошлом тоскуя, мы вспомним о нашей весне…»
При первых звуках его голоса она смолкла. Круто повернувшись на самом краешке крыши, обвела ее взглядом.
— Привет, Нари, — улыбнулась Люси, увидев его у цистерны.
Его кольнуло в сердце от этой улыбки.
— Как ты, Люси?
— Я скучала по тебе.
— Я тоже по тебе скучал.
Лужица дождевой воды у парапета, как зеркало, держала ее отражение. Отражение дрогнуло — Люси сделала шаг в сторону. У него оборвалось сердце.
— Я больше не вижу тебя по утрам, Нари, когда веду детей в школу. И на обратном пути не вижу.
— Я занят на работе.
Над крышей пролетел ветерок, по лужице пробежала рябь. Отражение Люси затрепетало. Она снова запела. Нариман молчал.
— Почему ты не поешь? Я тебе больше не нравлюсь?
— О Люси, ты по-прежнему прекрасна, как Милица Корюс.
Люси просияла:
— Это было так давно, Нари, когда мы смотрели «Большой вальс».
— Спустись с парапета, Люси, и мы вместе споем. Честное слово.
Она продолжала петь.
— Прошу тебя, Люси, это не место для пения. Сойди с парапета, любовь моя, и подойди ко мне.
Она неожиданно протянула руку, и он помог ей спрыгнуть. Загрубелая ладонь Люси вызвала у него вспышку ненависти к Арджани. Он повел ее вниз по лестнице. Люси все пела и пела, пока они спускались на первый этаж.
У двери квартиры Арджани Люси повернулась и помахала ему рукой, как всегда делала, когда он провожал ее домой. Прежде чем закрыть дверь, она послала ему воздушный поцелуй. Он поспешно ответил тем же, стараясь заглушить боль в сердце.
Семейство Арджани осыпало его словами признательности, заверениями, что они немедленно свяжутся с близкими Люси, все сделают, чтобы помочь ей. Нариман испытывал только облегчение оттого, что все кончилось благополучно.
Через несколько дней Нариман позвонил Арджани в дверь, чтобы справиться, что сделано для Люси. Мистер Арджани снова рассыпался в благодарностях.
— Я рад вам сообщить, что Люси совершенно здорова! Она нормально ведет себя.
— Но тот ее поступок не свидетельствует о нормальности, ей нужен врач!
— Ну что вы, Нари, каждый может допустить ошибку!
Едва ли справедливо, говорил Арджани, отправить ее в психушку из-за той глупой мелодрамы — в конце концов, большинство женщин в определенный период жизни позволяют себе странные, необъяснимые выходки, ну что делать, тут же все дело в сложностях женской природы, то месячные, то климакс, то еще какие-то женские проблемы. Да что говорить, когда его собственная супруга — Господи благослови ее — после пятидесяти двух лет счастливой семейной жизни иногда делает такие вещи… которые приводят его просто в недоумение. Что касается Люси, то нет никаких претензий к ее работе, она любит детей, она и готовит, и убирает в доме. Отвести ее к доктору и рассказать, что она натворила, так доктор наверняка отправит ее в клинику.
— Лично я, как ее работодатель, считал бы, что злоупотребляю своей властью, — закончил Арджани.
По временам Нариману хотелось взять инициативу в свои руки и заняться лечением Люси. Но исход его стараний было трудно предсказать. Он отлично знал о нечеловеческих условиях в государственных больницах, особенно в психиатрических, где больных держали в зарешеченных клетушках. Если у больного не было семьи, которая хоть как-то присматривала бы за ним, он был обречен на пожизненное заключение. Не желает же он для Люси такой участи?
Но напоминать Арджани о его ответственности он мог. Напоминания делались все жестче, пока в один прекрасный день Арджани не сказал ему, чтобы он перестал совать нос в чужие дела.
— Но я вынужден делать это, — сказал Нариман, — поскольку ваша совесть, похоже, покрыта мозолями.
— Боже мой, кто говорит о совести! Сам мистер Образцовый Супруг!
Йезад сначала пытался вникнуть в смысл Нариманова бормотания, но потом повернулся на бок, к Роксане, и заговорил о том, что ему было приятно повидаться с Джалом и убедиться, что тот наконец проявил хоть какой-то характер.
— Жаль только, что поздно. А то чифа и не вышвырнули бы из собственного дома!
— Кто знает? — вздохнула Роксана. — Все происходит в свое время.
— Ошибаешься, все должно происходить тогда, когда мы этого хотим.
И обнял ее, решив, что пришло время действовать по собственному принципу.
УЛИЦА ЕЩЕ не закипела утренней кашей транспорта и выхлопа, когда Йезад подошел к книжному магазину. Он ощущал перемену, что-то носилось в воздухе, может быть, предвестие декабрьской прохлады, которой уже пора потеснить жару.
Клиент со свеженаписанным письмом в руках с благодарностью склонился к ногам Виласа — по его словам, одними деньгами за такую бесценную услугу не отплатить.
Вилас отстранил его:
— Больше так не делай, а то перестану писать твои письма.
— Простите, Ране-джи, простите великодушно, — смутился тот и поднял ко лбу сложенные ладони.
Вилас жестом показал, что не сердится, отослал клиента и начал пересказывать Йезаду суть проблемы: семья решила продать одну из дочерей. Ей четырнадцать, а замуж ее выдают за шестидесятилетнего вдовца.
— Дед говорит, что ему нужна жена, а вся деревня знает, что он покупает себе рабыню. Семья продает девочку по самой банальной причине — всех не прокормить. Этот, для которого я написал письмо, приходится ей братом, он просит родителей повременить, обещает, что скоро пришлет денег.
Измученный Йезад нетерпеливо слушал очередной рассказ Виласа о жалкой жизни его клиентов. Он чувствовал, что больше не в силах выносить чужое горе и муки.
— Слушай, я нашел выход, — прервал он Виласа.
Изложив свой план вовлечения Капура в избирательную кампанию, он сказал:
— Твоя роль вот в чем: ты идешь в местную ячейку Шив Сены с жалобой на всех этих Санта-Клаусов, которые заполонили Марин-Лайнз и Дхоби-Талао. Объясняешь им, что это вторжение чужеземной культуры, и требуешь их вмешательства. Что головой качаешь?
Вилас рисовал каракули в блокноте.
— Как я могу повлиять на Шив Сену?
— Ты можешь прийти в ячейку с жалобой, как лояльный маратх, как патриот Индии, как верующий индус!
— Я ни то, ни другое, ни третье.
— Сделай вид!
— Допустим, я пойду. Местный главарь Шив Сены не станет устраивать уличные беспорядки. Погромы затеваются по прямому указанию сверху.
— Но ты их можешь навести на эту мысль.
— Не о том ты думаешь.
— В смысле? Ты же сам сказал, что Капуру нужна мотивация.
— Не такая. Не тревожь спящую змею, не дразни дремлющего тигра.
— На черта мне твои пословицы!
Они молча сидели и смотрели на поток машин, на уличных разносчиков, на пробегающих мимо школьников с ранцами и фляжками с водой.
— Я раньше любил Рождество, — заговорил Йезад. — А теперь — ты только посмотри на эти тупоумные витрины. Не говоря о моих личных проблемах, Шив Сена всем сделает доброе дело. Убьем двух птиц одним камнем.
Вилас опять вздохнул:
— Шив Сена никогда не является с одним камнем. Шив Сена посеет такой ужас, что мы все будем дрожать, как твой тесть.
— Вечно ты преувеличиваешь! — огрызнулся Йезад.
Он поднялся на ноги, отряхнул сзади штаны и сошел с крыльца.
— Не торопись. Послушай, что я тебе скажу.
Вилас похлопал по крыльцу, и Йезад сел на место.
— В принципе ты придумал отличный план. Единственная проблема-участие Шив Сены. Нужно заменить этот рискованный компонент чем-то менее опасным.
— Например?
— Помнишь, я тебя как-то знакомил с моими приятелями? Двое актеров, Готам и Бхаскар, помнишь?
— Помню.
— Я могу попросить их изобразить шивсеновцев. Они будут в восторге, они же вечно ищут новые проекты.
— И в чем же твоя идея? Уличные беспорядки силами парочки актеров?
— Имей терпение, я тебе все объясню.
К крыльцу с почтительным поклоном приблизился новый клиент. Вилас попросил его подождать и, понизив голос, стал растолковывать свой замысел.
Йезад воспринял его скептически.
— Все получится, поверь мне! — настаивал Вилас. — Они классные актеры и действовать будут силой слова!
— И что, сыграют лучше настоящих бандюков из Шив Сены?
— Настоящая Шив Сена — это буйство толпы, это звон разбивающихся стекол, это огонь и дым, бандиты с палками и кирпичами. Брось, Йезад, это слишком опасно. К тому же твой Капур из тех людей, на которых слово действует сильнее, чем грубая сила, разве не так?
Йезаду пора было возвращаться в «Бомбейский спорт». Договорились встретиться вечером, доработать план, кое-что записать.
Йезад встал, освобождая место очередному клиенту Виласа.
ЧЕРЕЗ ДВА дня Капур после обеда отправился проверять давление. Вскоре после него ушел и Хусайн, которому дали какие-то поручения. Отлично, подумал Йезад, все идет по плану.
Расхаживая по магазину, Йезад повторял в уме, что расскажет Капуру, когда тот вернется. Вспышки красной лампочки отвлекали его, и он отключил моторчик.
Теперь он мог спокойно репетировать сцену, импровизируя, описывая облик и манеры воображаемых визитеров. Без лишних подробностей, предупредил Вилас во время обсуждения. Человеку, столкнувшемуся с неожиданностью и напуганному, обычно трудно бывает точно пересказать, что и как случилось. О, на нем была зеленая рубашка, силится припомнить он, нет, подождите — серая… скорее, такая серо-зеленая. Человек сбивается, смешивает реальное с предполагаемым. Йезад должен помнить об этом, разыгрывая сцену.
Он репетировал ее около часа, пока в магазин с громким «хо-хо-хо» не вошел Капур. Он сразу поинтересовался, почему не двигается Санта-Клаус.
— Опять заело, я отключил.
Капур включил моторчик, понаблюдал немного за работой.
— Сейчас все нормально.
На вопрос о давлении, Капур ответил, что врач советует продолжить нынешний курс и, конечно, велит по возможности избегать волнений. Он повозился с витриной, передвигая своих оленей-крикетеров. Уличный прохожий задержался посмотреть. Капур улыбнулся ему, жестом пригласил зайти.
— Надеюсь, в мое отсутствие все было спокойно?
Йезад сделал серьезное лицо.
— К нам заходили, — тихо ответил он.
— Ну?
— Двое. Из Шив Сены.
— Ясно, — отмахнулся Капур, продолжая наблюдать за поднимающейся и опускающейся битой. — Надеюсь, вы отправили в корзину их брошюрки или что они там приносили?
— Они не с брошюрками приходили.
Капур оставил витрину.
— Зачем они приходили? — напрягся он.
— Сказали, что они из налоговой инспекции.
— А вы сказали, что из Шив Сены, — нахмурился Капур.
— Это они сообщили потом.
— Они что, нахамили вам?
Йезад покачал головой.
— Вошли, поздоровались, назвали меня «сэр». На самом деле я испугался, когда узнал, кто они такие. Я им сказал, что мы не получали никаких уведомлений из налоговой инспекции. Тут они ухмыльнулись и объявили, что они не государственные служащие — их прислали из особой налоговой службы Шив Сены. И что они хотели бы обсудить небольшую проблему.
— Так.
Йезад замялся; тщательно отрепетированный текст звучал как-то странно. А для Капура-убедительно ли он звучит для него? Он вытер вспотевшие ладони о брюки под столом.
— Они требуют, чтобы все магазины, отели и офисы, в названии которых фигурирует слово «Бомбей», в течение тридцати дней заменили его на «Мумбай». Или заплатили штраф.
— И что вы ответили?
— Спросил, принято ли государственное постановление или закон на этот счет. Они сказали, что в законе нет нужды, это новая политика Шив Сены.
— Скоты. И что же?
— Я сказал, что я простой служащий, а владелец предприятия сейчас отсутствует. Вот тут один из них озлобился: «Сначала вы здесь заведующий, потом оказывается, что просто служащий. Заморочить нас хотите?» Я испугался, подумал, что он меня ударит, но старался говорить спокойно. Я сказал: «Если бы вы были налоговыми инспекторами, я мог бы заняться с вами, но тут ставится особый вопрос».
— А как они выглядели? Бандиты? Крепкие ребята?
— Маратхи, по виду обыкновенные клерки. Тощие, с намасленными волосами. У одного такие тоненькие усики… или у обоих? Не могу вспомнить.
— Хорошо представляю себе, — кивнул Капур.
Ремарка добавила уверенности Йезаду. Он и без того чувствовал, как по мере развития сюжета его персонажи обретают материальность плоти и крови, интуитивно чувствовал их потенциал и с легкостью раскрывал его. Ему только нужно было направляющее касание кукловода.
— Самое странное, что, хоть они выглядели довольно безобидно, я боялся их. Их тон, их голоса ясно говорили о власти. И они знали, что я их боюсь.
Выражение насмешливого недоумения исчезло с лица Капура. Понял серьезность ситуации, подумал Йезад.
— Имена свои они назвали?
— Да. Баладжи… Кажется, Дешпанде. И Гопинатх Савант. Постойте, а может быть, Баладжи Савант и Гопинатх Дешпанде. Они сказали, что сменить название нетрудно, у них с собой были готовые документы, которые мне надо было подписать. Я сказал, что не имею права.
— Что должно было привести их в восторг.
— Этот Баладжи начал орать на меня. Я спросил: «Как я могу изменить название магазина без разрешения владельца? Название — вещь серьезная, от него зависит успех или провал дела». Тогда Гопинатх что — то шепнул ему на ухо, и тот сказал: «Ладно, мы понимаем ваши трудности и можем предоставить вам налоговую льготу. Для этого вам потребуется заплатить тридцать тысяч единовременно и выплачивать по пять тысяч в месяц до тех пор, пока вы не решите заменить слово “Бомбей”».
— Ублюдки! Это вымогательство!
— Или мы называем магазин «Мумбайский спорт».
— Нет! — Капур с силой стукнул кулаком по стеклянному прилавку.
Подлинная ярость, вызванная выдуманной историей, испугала и обрадовала Йезада.
— Спокойней, мистер Капур, это же они придут бить стекла, зачем вам делать это самому?!
— Извините, Йезад, — через силу улыбнулся он. — Вы отлично справились с ними. Кстати, Хусайн был здесь, когда они приходили?
— Нет, он раньше ушел по вашим поручениям.
— Хорошо. Не говорите ему про Шив Сену, бедняга запаникует. Дождемся его возвращения и закроем магазин.
— Зачем? Они подумают, что мы испугались.
Капур пришел в бешенство.
— Еще не родился человек, который может запугать меня! Настроение они мне испортили, вот и все.
Он сел за свой стол.
— Был бы я тут, я бы показал этим подонкам. Послал бы их подальше. Когда они должны прийти?
— Не было разговора. Я сказал, что по утрам вы обыкновенно здесь.
Капур нахмурился и согласился, что магазин закрывать не стоит. Он кипел и негодовал, понося Шив Сену за беды, которые она навлекла на город. Он исходил ядом и горечью, Йезад никогда еще не видел его в таком состоянии, и это внушало ему надежду, стратегия, похоже, вела к успеху.
К вечеру Капур поостыл. Он остановился перед столом Йезада, проделал классический выпад битой справа и объявил:
— Имеем четыре варианта.
— Четыре? Они нам дали два.
— Четыре, — повторил Капур. — Изменить название, не менять название и платить мерзавцам, не менять название и обратиться в полицию и, наконец, наплевать на них и посмотреть, что будет.
Йезад заметил, что есть пятый вариант — вернуться к решению, которое Капур принял раньше: принять участие в выборах.
— Вы сведете знакомство с важными людьми, установите контакты с полицией и с политиками. И сможете подойти к корню проблемы, так сказать, изнутри.
— Будь это возможно, я бы так и поступил, — с горячностью возразил Капур, и спохватившись, развел руки в стороны и сделал глубокий вдох, будто напоминая себе о совете доктора. — Вам случалось видеть баньян, Йезад?
— Конечно.
— Знаете, как он растет? С его длинных ветвей опускаются воздушные корни, врастают в почву, становятся стволами, которые выбрасывают новые ветви и новые воздушные корни, и так далее. Баньян будет разрастаться, захватывая акр за акром.
— Да, я видел фотографии разросшихся баньянов. Но какая тут связь?
— Такая, что муниципальный советник, искореняющий коррупцию, похож на перочинный ножик, пытающийся выкопать баньян.
Йезад мог бы оспорить эту аналогию, но Капур горестно покачал головой.
— Забудем об этом, Йезад, — вздохнул он. — Только четыре варианта.
Он тяжело плюхнулся в кресло. Но через миг решительно расправил плечи:
— Я подожду. Пускай ублюдки придут ко мне. Мы ведь не знаем, возможно, они забрели к нам наугад, рассчитывая сорвать куш с трусливого лавочника.
Решение ничего не решать немного подбодрило Капура. Прощаясь с Йезадом, он отразил мяч незримой теннисной ракеткой, потрепал Йезада по плечу и заявил, что не сомневается — больше эта мразь здесь не покажется. Йезаду хотелось бы заверить его, что обязательно покажется.
