Глава 14

Дожидаясь лифта в вестибюле «Шато фелисити», Роксана услышала сначала звук мотора машины, остановившейся у парадного, потом лязг и грохот. Это подъехал Эдуль Мунши со своими инструментами.

Роксана была совсем не в настроении выслушивать разговоры мастера на все руки и надеялась, что лифт появится прежде Эдуля и спасет ее. Хватит с нее нервов из-за этого визита к Джалу и Куми, этой попытки наладить отношения с ними. Так необходимо найти способ вернуть папу домой, Йезад больше не выдерживает напряженности, он очень странно ведет себя. Особенно в последние дни…

— Кого я вижу! — раздался голос Эдуля. — Роксана, ты совсем пропала, как твои дела?

— Все хорошо. А ты как?

— Чемпион! Как раз вернулся от приятеля, помог ему с неустойчивой ногой. С ножкой стола, — пояснил Эдуль.

— И теперь все в порядке? — спросила она из вежливости.

Эдуль немедленно пустился в разъяснения: его приятель любит все делать на скорую руку, решил, что можно решить проблему при помощи пары шурупов.

— Я его разубедил, сказал, что ножку нужно целиком снять, все сделать по науке, чтобы потом все держалось как Эверест!

— Манизе счастливая женщина — иметь такого талантливого мужа!

Он зарделся от скромности.

— Я действительно кое-что умею. Кстати, я в последнее время не вижу твоего брата с сестрой. А папа как?

— Все в том же состоянии. Доктор говорит, что при болезни Паркинсона особенно надеяться не на что.

Эдуль сочувственно покачал головой. Лифт прибыл, и они зашли в кабину.

— Как сложно устроено человеческое тело, — вздохнул Эдуль. — Были бы у нас инструменты, чтобы самостоятельно чинить неполадки.

— На то есть врачи.

— Никогда не доверяй профессионалам. Ни в лечении, ни в ремонте. Сколько прошло времени с тех пор, как «скорая» увезла вашего отца. Он уже вернулся?

— Он сейчас у нас. Наверху нужно потолки привести в порядок.

У Эдуля загорелись глаза.

— Мне никто не говорил, что в квартире проблемы.

— Куми занимается этим делом.

Лифт остановился на этаже Эдуля, и Роксана потянулась к дверце, но не успела. Эдуль остановил ее руку.

— Найти подрядчика, подрядчика честного, толкового и готового работать за умеренные деньги-это, я скажу тебе, задача не из простых. Но это три минимальных требования. Может быть, мне следует поговорить с Куми.

— Наверное, было бы неплохо, — согласилась Роксана, подумав, что вмешательство третьей стороны могло бы пристыдить Куми и подтолкнуть ее к действию.

— Могу рекомендовать человека безупречно честного, прекрасно знающего дело, который много не запросит. На самом деле он возьмет только за материалы.

Роксана понимала, что за этим последует, но решила сыграть свою роль.

— Трудно поверить, что такое возможно.

Эдуль улыбнулся:

— Так о себе говорить не принято, но я имею в виду именно себя.

Лифт остановился, и Эдуль распахнул перед ней дверцу. Роксана попыталась представить себе, что будет, если Эдуль дорвется до папиной квартиры — все равно, что дать обезьяне опасную бритву.

— Но нельзя злоупотреблять твоей добротой, — возразила она.

— О чем ты говоришь, кто чем злоупотребляет? Я же сам предлагаю помощь. Ты меня знаешь, я люблю работать руками, это мое хобби. Я радуюсь, когда могу доставить радость другим — привести в порядок то, что было сломано.

В лифтовой шахте затрезвонил звонок — лифт вызывали вниз.

— Спасибо, Эдуль, но мы не можем взвалить на тебя такую большую работу. Потолки в ужасном состоянии.

Эдуль будто не слышал криков и требований закрыть, наконец, дверь, чтобы лифт спустился в вестибюль.

— Большая работа или маленькая, секрет в том, чтобы подойти к ней методически. Семь раз отмерь, один раз отрежь — вот заповедь домашнего мастера. Обдумай проблему и зрительно представь себе ее решение. Это как в шахматы играть. Особый дар, которым некоторые обладают.

Он продолжал распространяться на эту тему, но Роксана не слушала — ей пришло в голову, что раз потолки в таком состоянии, то их незачем оберегать от рук Эдуля. Хуже ведь не станут.

Роксана вдруг подумала, что идея не так уж и плоха: пусть он расчистит потолки, залатает как сумеет, чтобы хоть ничего не обрушилось. Ну останутся неровности и трещины, так что? Эдуль же денег не берет, по крайней мере, папа сможет вернуться домой. Но прежде надо уговорить Куми.

— Если ты уверен, — сказала Роксана, я могу рассказать Джалу и Куми о твоем любезном предложении.

— На сто процентов уверен, — подтвердил Эдуль.

Крикун на первом этаже умолк, видимо расставшись с надеждой на лифт. Эдуль спросил, не подняться ли ему в квартиру вместе с Роксаной.

— Я мог бы сразу оценить объем работ и прикинуть приблизительную стоимость материалов.

— Лучше я сначала сама поговорю с ними. Это им решать, могут ли они просить тебя о таком серьезном одолжении.

— Пустяки, — возразил Эдуль, возвращаясь в лифт. — Какое одолжение?

Лифт пошел вниз, но до ушей Роксаны донесся голос Эдуля:

— Работа доставляет мне удовольствие.

— Куми! К нам Рокси в гости пришла! — радостно воскликнул Джал. — Заходи, Рокси, заходи!

Он за руки потянул ее в прихожую и крепко обнял. В глазах его читалась радость и облегчение оттого, что пришел конец разладу между ними.

— А почему ты одна, где Йезад?

— Он еще на работе.

Роксана видела, как он просиял при ее появлении, будто она выключатель повернула. Радость брата растрогала ее.

— Куми, где же ты? — звал Джал. — Рокси пришла!

— Чш-ш, — послышалось из комнаты Куми; из-за двери на миг показалась голова, покрытая белым молитвенным покрывалом.

— Ох, прости, — пробормотал Джал.

Через несколько минут сестра вышла в гостиную.

— Ты что так разволновался, можно подумать, королева английская в гости зашла.

— Кто? Кто ты подумала? Нет, это наша Рокси!

Куми постучала по слуховому аппарату в его кармане.

— Опять не работает?

Женщины легонько обнялись и соприкоснулись щеками.

— Как папа? — спросила Куми.

— Все так же. Все спрашивает насчет квартиры, начался ли ремонт. Я говорю, скоро, папа, скоро начнется. Он огорчается. Понимает, что мне нечего ответить.

Муки совести отразились на лице Джала. Он заломил руки, безмолвно взывая к Куми, потрогал слуховой аппарат.

— Не работает эта штука, — сказала Куми. — Сходил бы новые батарейки купить. А я тебе потом расскажу все, что узнаю от Роксаны.

— Не нужно, он работает. — Он перестал дергаться.

— У папы день на день не приходится, — продолжила Роксана. — Плохо, что таблетки кончаются раньше, чем приходит его пенсия.

— Мы бы рады помочь с деньгами, — вздохнула Куми, — но на папином счету пусто, а биржа сейчас ничего не дает — спроси Джала, он тебе расскажет.

— Ну, хватит о моих бедах, — сказала Роксана. — Что у вас? Как вы живете?

— Как видишь: погрязли в проблемах. В штукатурке и в пыли.

— Все пытаемся найти подрядчика.

— Больше не обваливается? Все держится? Хорошо.

И прикусила язык. Сарказм не лучший способ выполнить миссию примирения.

— Кстати, чтоб не забыть. Угадайте, с кем я столкнулась внизу. Мне повезло — встретила Эдуля Мунши.

— Повезло? — усмехнулась Куми. — Да это проклятие — напороться на него!

Джал засмеялся, довольный дружелюбным тоном сестры.

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — улыбнулась Роксана. — Но он спросил, что с потолком, и вызвался бесплатно привести его в порядок.

— Ясное дело! — фыркнула Куми. — Да он сам готов заплатить за возможность повозиться в чужой квартире! Жена не разрешает ему ни к чему притронуться у них.

— Он не мастер, а клоун, — хихикнул Джал, — шел бы в цирк со своими инструментами.

— Я именно так и отреагировала сначала. А потом подумала: денег на ремонт ни у кого из нас нет. Если он хоть оштукатурит потолки заново, и то лучше станет.

— Да с ним страшно связываться! Когда он вкручивает лампочку, во всем доме отключается энергия. И ты хочешь, чтобы он делал у нас ремонт?

— Вам выбирать, — пожала плечами Роксана.

В комнате опять почувствовалась напряженность. Неожиданно заговорил Джал:

— А мне нравится эта мысль. Собственно, отчего не дать Эдулю…

Куми резко повернулась к брату, и тот смолк в ожидании отповеди. Но отповеди не последовало.

«Верно, — думала Куми, — пусть Эдуль возьмется за ремонт. Чем плохо-дать идиоту хорошенько напортить? С его страстью затягивать всякое дело, чтобы продлить себе удовольствие, папино возвращение затянется до бесконечности. И мне больше не нужно будет придумывать оправдания бездействию. Эдуль станет замечательным, ничего не подозревающим сообщником».

КАПУР ПРЕДОСТЕРЕГАЮЩЕ поднял палец и указал на циферблат часов:

— Который у нас час? Все. Больше никаких «мистеров».

Он всмотрелся в лицо Йезада.

— В последние два дня вы как будто чем-то подавлены. Что не так?

Йезад пожал плечами:

— Наверное причина во всем, о чем мы раньше говорили… и эти старинные фотографии… Вы обратили меня в свою веру. Я пришел к выводу, что порядочный человек — такой, как вы, — должен заниматься политикой. Иначе нами будут управлять одни жулики и мерзавцы.

— Забавно, — невесело усмехнулся Капур. — Мы поменялись ролями: теперь я повторяю ваши слова, а вы мои. — Он вздохнул. — Хотел бы я, чтобы у меня был выбор.

— Выбор всегда есть.

— Но на первом месте семья, Йезад, и вы это знаете. Жена напомнила мне, что сначала надо позаботиться о близких, а потом уже об обществе. К тому же у меня давление, и эти деньги в чемоданчике — я с ней согласен, они не должны уйти на выборы.

Взяв Йезада за руку, Капур повел его в свою каморку.

— Напрасно вы так расстроились. Мне поначалу тоже казалось, что это правильно. Но теперь с этим покончено.

— Но вы говорили, что это ваш долг.

— О да. И мой, и каждого члена общества. Я такой же, как все, ничего особого нет во мне. Но я осознал, что в данном случае исполнение долга не имеет смысла.

— То есть?

— Подумайте сами, долг в чистом виде не связан с результатом. Ну, становлюсь я советником муниципалитета, борюсь за правое дело-и что в результате? Удовлетворение от сознания исполненного долга. Я исполнил свой долг. Что же касается Бомбея, то ничего не изменилось. Никому не дано отвести назад стрелки часов.

Йезад не верил собственным ушам. Капур сделал поворот на все сто восемьдесят градусов.

— Так что, — продолжал Капур, — нам остается только рассуждать о могилах, червях и эпитафиях. Вот и будем сидеть друг против друга и рассказывать печальные истории о том, как умирают города.

Йезад не ответил. Если боссу взбрело в голову потрепаться, то ему придется обойтись без отклика с его стороны.

Но Капур попытался свести все к шутке.

— Знаете, в чем моя проблема? Моя любовь к Бомбею не разумна, она чрезмерна. И по-моему, она вызывает ревность у жены. Она не хочет, чтоб «красавица иная соперничала с ней».

Вспышка раздражения заставила Йезада нарушить обет молчания:

— Вы не могли бы для разнообразия процитировать кого-нибудь из индийских авторов?

Сарказм пропал впустую; Капур обрадовался, что вовлек Йезада в разговор.

— Проблема нашего с вами образования. С другой стороны, Шекспир и Бомбей похожи. В обоих можно отыскать что пожелаешь-оба объемлют всю вселенную.

Внутренне кипя от ярости, Йезад посмотрел на часы.

— С вашего позволения, мне пора.

— Надеюсь, вы больше не сердитесь, — сказал Капур, запирая письменный стол.

— Какое я имею право сердиться? Это ваша жизнь, ваша жена, ваше решение.

Капур взял со стола свой кейс и выключил свет.

— Вы обратили внимание, Йезад, я ведь последовал вашему совету. Я перестал пользоваться кондиционером. Отныне я приемлю все, что мне дает Бомбей: жару, влажность, морской бриз, тайфуны.

— Я уже долгие годы живу с этой философией. Конечно, мне легче, я не могу позволить себе кондиционер.

— В нем нет надобности. У нас, индийцев, есть своя, природная система охлаждения: перец и пряности заставляют нас потеть, пот испаряется под ветром, и нам не жарко.

Йезад ответил вялой улыбкой.

Капур предпринял прощальную попытку умиротворить его:

— Думайте о другом, Йезад: у нас всегда есть те фотографии. Наш с вами город сохранен на них и для тех, кто будет жить после нас. Они будут знать, что некогда в этом сверкающем городе у моря был тропический Камелот, золотое место, где люди разных рас и вер жили в мире и дружбе…

Йезад перестал слушать, ему было тошно, хотя, вопреки всему, он испытывал странную привязанность к этому человеку, с его страстями и противоречиями. Он не сомневался, что через два месяца, когда пройдут выборы, Капур будет жалеть, что не попытался принять в них участие. А может быть, ему и двух дней хватит, чтобы раздумать и ввязаться в политическую борьбу, — с Капуром ведь никогда не знаешь.

Они подошли к двери, Йезад заметил, что Капур любуется витриной. Сказал бы ему кто-нибудь, что он еще слишком молод, чтобы впадать в детство. Ему необходима встряска, нечто радикальное, чтобы он перестал любоваться собой.

Все витрины вдоль улицы будто последовали примеру «Бомбейского спорта». Книжный магазин «Джай Хинд бук март» демонстрировал босоногого Санта — Клауса в позе лотоса с английским переводом «Бхагавадгиты» на коленях и с очками в форме полумесяцев на носу. «Расой, Кухонная посуда» выставил Санта-Клауса в фартуке, мешающего ложкой в здоровенной кастрюле из нержавеющей стали. Санта-из «Бхагат-оптики» щеголял в стильных очках-хамелеонах.

В каждой лавке свой Санта-Клаус, устало думал Йезад, теперь им мало елочки, звезды и ангела. Магазин мужской одежды увешал его вытянутую руку рубашками и галстуками. В обувном он держал коробки с обувью. Хорошо хоть магазин сари удержался от соблазна сделать из него трансвестита в каскаде шелков.

Праздничное убранство поражало монотонностью и отсутствием выдумки — за исключением книжного, над витриной которого явно поработало воображение Виласа. Редкий случай, когда хотелось бы, чтобы Шив Сена показала себя. Где ее бандиты, когда в них есть нужда, что ж они не буйствуют на улице, разнося вдребезги всю эту дешевку?

Может быть, именно такой встряски и не хватает Капуру. Если бы штурмовики Шив Сены обломали рога его оленям, оборвали провода мигающей лампочки, выволокли на улицу и четвертовали белобородого бэтмена, в Капуре снова пробудился бы воинственный дух. Полезный был бы шок, появись Шив Сена у его порога…

Вилас приветственно помахал Йезаду с крыльца запертого книжного магазина, указывая на место рядом с собой.

— Поздно, — отказался Йезад, разминая шею в надежде избавиться от боли в затылке.

— Ты чем-то расстроен? Что случилось?

— Да Капур… Ты же знаешь, он собирался выставить свою кандидатуру на выборах. Теперь все отменяется. Говорит, жена запретила.

— Мило, — расхохотался Вилас. — Пенджабец у жены под каблуком — большая редкость.

— Понять не могу, что с ним происходит. Но моя прибавка накрылась.

У крыльца появился чернорабочий с пустой корзиной и остановился на почтительном расстоянии. Дожидаясь, когда писец обратит на него внимание, он вытащил из складок тюрбана письмо и пытался расправить бумагу.

— Твой клиент, — усмехнулся Йезад и двинулся дальше.

Боль спустилась ниже и, как острый нож, застряла между лопатками. Йезад растирал шейные мускулы, поворачивал голову вправо-влево, вверх-вниз. Пошел не прямиком к станции, а выбрал кружной путь — обогнул Дхобиталао и двинулся вниз по Принцесс-стрит. Дышалось плохо, он запыхался. Вдох на пять шагов, скомандовал он себе, выдох на восемь. Вдох на пять, на восемь — выдох…

Облако дизельного выхлопа вызвало кашель. Проклятая отрава. Ну как можно глубоко дышать в этом городе? Разве что залезть в Капуровы старинные фотографии. Оказаться на старой Хьюз-стрит… Разговор с Виласом только распалил его. Виласу легко давать советы: прояви терпение, найди мотивацию для Капура… А у него голова кругом идет от неразрешимых проблем…

Мимо промчался мотоциклист в кислородной маске. Скоро все начнут носить такие маски, а что делать? Хорошо бы найти маску, которая фильтрует проблемы мира…

Его окликнули:

— Сахиб-джи…

Йезад оглянулся — звал человек из лавки, торговавшей благовониями у входа в храм огня. Вадияджи.

— Сахиб-джи, сукхад возьмете? У нас настоящий, с Малабара.

Теперь Йезад отметил, что на торговце бархатная молитвенная шапочка. Отец такую носил, вспомнилось Йезаду. От сандала он отказался и пошел было дальше, но сделав несколько шагов, оглянулся, вернулся к воротам и шагнул во двор. Во дворе ни души, но к столбу цепями привязаны два велосипеда. Скорее всего, часнивалы, сообразил Йезад, доставят част семьям, где собираются проводить молитвенные собрания. Господи, сколько прошло времени с тех пор, как он участвовал в часни… почти забыл вкус папри и малидо…

Он остановился перед дверью в храм, вспомнив, что у него непокрыта голова. Можно прикрыть голову носовым платком — впрочем, он же не собирается заходить в храм.

Внутренность храма тонула в полумгле, но можно было различить выложенное камнем пространство, похожее на длинную веранду, и каменный парапет, за которым совершаются омовения. В дальнем конце виднелась одинокая фигура, человек вытирал лицо и руки, готовясь приступить к молитве.

Он выпустил поверх брюк белую ритуальную судру и рубашку, выудил из-под рубашки священный шнуркусти, которым парсы подпоясываются, и начал молиться, развязывая узлы на кусти. Расслабил узел на поясе и поднял кусти ко лбу.

Знакомый жест в неясном свете вдруг пробудил в памяти слова молитвы, которую Йезад много лет не читал: «Ахура мазда кходаи, аз хама гуннах, патер пагиерманум…» Он не останавливал слова, всплывающие в памяти и странно радующие его своей незабытостью. А молящийся сложил кусти в две петли и снова поднес шнур ко лбу. Йезад знал, что он сейчас произносит «манашни, гавашни, кунашни», после чего заново завяжет священный шнур.

Он следил за каждым движением одинокой фигуры, а его воображение заполняло каменный пол оживленной толпой, которую он привык видеть, когда родители приводили его еще маленьким в храм на праздники Навроз и Кхордад саль, когда толпа была по-новогоднему разодета, каждый держал в руках сандаловые курительные палочки, и все пробирались к парапету, чтобы омыть руки в серебряном карасио, совершить молитву и поспешить на празднование Нового года. Женщины, носившие сари, как мать Йезада, с легкостью добирались до своих кусти, другим же, одетым более современно и вынужденным поднимать юбки, чтобы развязать узлы на поясе, приходилось укрываться за специальной загородкой. На модниц осуждающе смотрели ортодоксальные дамы, считавшие, что после первой менструации девочкам уже неприлично ходить в платьях. Кое-кто из мужчин исподтишка бросал взгляды на узорное стекло загородки в надежде разглядеть нечто большее, чем туманные силуэты. Йезад не раз слышал, как старухи поносят этих муа мавалис, которые даже в такой день, в храм огня, не могут явиться в пристойном виде, пороть их некому!

После молитвы с кусти семья отправлялась через главный зал в святилище, где пылал священный огонь. Здесь тоже бывало полно народу, чем ближе к святилищу, тем жарче становилось, огонь в праздничный день вздымался выше обычного, на серебряных подносах высились горы сандаловых приношений. Приходилось стоять в очереди, прежде чем удастся найти местечко, чтобы преклонить колени и коснуться лбом пола.

После молитвы в храме нужно было нанести визиты родным, одарить всех сладостями, посидеть за праздничным столом. Вечером — в театр, на комедию или на концерт труппы Ади Марзбана, с парсийскими шутками, пародиями и песнями…

Одинокий молящийся повязал кусти, поднялся по ступенькам, миновал желобчатые колонны и скрылся в глубине храма. За парапетом никого не осталось.

Йезад почувствовал покой опустевшего храма, такого прохладного и затемненного. Роксана права — истинный оазис в самом сердце громадного, безумного города.

Слева донеслось шарканье ног, шлепок сброшенных сапат, а через мгновение совсем рядом с ним появилась высокая худощавая фигура в белом — жрец-дастур в полном облачении, от которого веяло сандаловым дымком. Запах заставил Йезада печально улыбнуться.

Дастур улыбнулся в ответ.

— Сахиб-джи… — Он приветственно поднял правую руку ко лбу и замер, чуть подавшись вперед, будто желая получше рассмотреть парса, не переступающего порог храма. Его зрачки за толстыми стеклами казались точками.

Йезад чувствовал, как они буравят его, но был не в силах отвернуться. Из-за белой бороды лицо дастура казалось очень длинным.

— Вам, что, шапочка нужна? — спросил он.

— Нет-нет, спасибо, — заторопился Йезад, — не сегодня. Я уже опаздываю.

Он бросился в ворота и заспешил на станцию.

Дома он застал одних сыновей, которые сидели в маленькой комнате. На вопрос, где мама, они ответили:

— Она вышла, папа.

— Это я вижу. Я спросил, где она.

— Мама не сказала нам, куда идет.

Йезад отправился на кухню ставить чайник.

Из большой комнаты послышался слабый голос Наримана — ему требовалась утка.

Джехангир прибежал на кухню.

— По-моему, дедушке нужно пи-пи.

Йезада тронула заботливость сына, но он был тверд.

— Мы уже говорили об этом на прошлой неделе, верно?

— Да, папа, но я думаю, что сейчас ему очень нужно.

— Слушай, Джехангла, когда твоего деда спихнули на нас, я дал себе слово, что не дотронусь ни до его утки, ни до судна. И вы тоже.

Джехангир с недоумением слушал отца, потому что в отцовском голосе звучала печаль.

— Но он может намочить постель!

— Не твоя печаль. Иди уроки делай.

Джехангир, ссутулившись, поплелся вон.

Дедушка снова позвал:

— Пожалуйста, я больше не могу терпеть… — И тихонько заплакал.

Йезад налил себе чаю, размешав в нем свои горести. Сделал глоток из блюдечка, потом допил из чашки. У Роксаны чай получается лучше.

Поставил на стол чашку с блюдцем, заглянул в комнату к мальчикам. Вышел на балкон и оперся о перила. Неужели он превращается в одного из этих жалких мужей, которые являют собой пример добродушия везде, кроме собственного дома, где они тиранят близких?

Нет же, нет, не может быть. Просто у него похитили жизнь, ту жизнь, которой он жил еще несколько месяцев назад. Роксанино семейство украло у него мир и покой. И пока он не восстановит их, ему придется мириться с убожеством этого заточения в четырех стенах, которые совсем недавно укрывали его от брутальности города.

Надо было остаться в храме, вместо того чтобы торопиться сюда. Обратно в мерзкую комнату, пропахшую тошнотворными запахами болезни. Впрочем, какой толк от храма — не может же он поселиться там. Значит, его всегда будет дожидаться эта мерзость.

…Джехангир не мог сосредоточиться ни на каких уроках. Звуки, доносившиеся с дивана, сводили его с ума. Он хорошо знал, как это ужасно, когда хочется пи-пи, а невозможно. Он не забыл, как однажды мисс Альварес устроила контрольную и не разрешила никому ходить в сортир. Зато сразу после звонка он побежал. А бедный дедушка лежит и терпит и даже не знает, когда сможет сделать свои дела. Почему папа так упрямится из-за этой утки? Обыкновенно Джехангир интуитивно понимал, что расстраивает отца, но сейчас отец будто взял и выдумал себе причину для раздражения.

— Сходи ты к нему. Может, он разрешит? — попросил он брата.

— Не пойму, что выдумываешь! — возмутился Мурад. — Мама сказала, чтобы мы позвали тетю Вили. Мама договорилась с ней.

— Да, но что тетя Вили подумает, когда увидит папу? Это же нехорошо, папа должен подать утку дедушке.

— В твоих мечтах.

Нариман опять застонал, и Джехангир не выдержал. Тетю Вили звать нельзя, поэтому он отложил карандаш и направился к дивану, не обращая внимания на отчаянные предостережения Мурада.

Дедушку уже три дня не обтирали губкой, и от него пахло, как от корзины с грязным бельем, собранным для стирки. Джехангир взялся за костлявую, дрожащую дедову руку и что было силы потянул на себя, чтобы усадить его. Мама всегда сажает дедушку для пи-пи, она говорит, что движение полезно для его суставов.

Утка устроилась под диваном как гладкая белая тварь. Он поднял ее и помог дедушке попасть в отверстие, осторожненько, чтобы не задеть края. Похоже на ярмарочную игру, подумал Джехангир, когда надо провести петельку вдоль проволоки, не касаясь металла, а то сразу зазвонит звонок — и ты проиграл. Иногда, если мама спешила, дедушка охал от боли.

Стали ждать. Ничего не происходило. Дедушка беспомощно заглянул ему в лицо, натужился и почти зарычал.

Джехангир вспомнил, что делала мама в таких случаях:

— Пис-пис-пис…

На звук с балкона вернулся отец:

— Ты чем это здесь занимаешься?

— Дедушка больше не мог терпеть, — забормотал Джехангир, следя за тем, как прозрачная пластмасса желтеет от заполняющей ее жидкости. Нервничая из — за присутствия отца, он плохо держал утку.

Струйка прекратилась, закапало. Джехангир легонько встряхнул утку, как делала мама, но при этом несколько капелек упало на постель. Джехангир не успел подхватить их.