В палатке при зажженной свече мы и не заметили, как наступила ночь. Когда я вышел наружу, мне вначале показалось, что все вокруг погрузилось в непроглядную тьму, но когда глаза привыкли, я увидел звезды, а чуть позже и контуры гор, грозно и торжественно выделявшиеся на фоне гаснущего неба. Было довольно тепло, как бывает тепло во время цветения южных садов. Мне казалось, что я даже чувствую аромат цветущих абрикосов. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: до аула, где цвели в это время сады, было рукой подать.

Весной я всегда пребывал в каком-то смятенном состоянии. Первое тепло пробуждало во мне чувства, и раньше в такую пору я постоянно в кого-то влюблялся.

Где, интересно, сейчас Илона? — неожиданно подумал я и испугался своего вопроса. Нет-нет, я не должен думать о ней! — стиснув зубы, сказал я себе. Коль решено, значит, решено! В конце концов, мужик я или тряпка? Ведь она меня предала, пре-да-ла! Вот и нечего думать о ней. Я вдруг вспомнил, как накануне она просила у меня прощения. «Простите», — сказала она. Я попытался сделать удивленное лицо, дескать, не понимаю вас… Но я ведь все прекрасно понимал. Все! И этого было достаточно, чтобы еще раз убедиться в том, что меня предали. Ведь просто так никто прощения не просит.

А что, если вдруг… Да-да, что, если ее начнут обхаживать наши полковые донжуаны? Эта мысль заставила меня вздрогнуть. А ведь без этого не обойдется. Женщинам вообще туго приходится в армии. Дашь — плохо, не дашь — того хуже. Поэтому вокруг них постоянные разговоры, постоянные сплетни… Бедные армейские женщины! Как им приходится нелегко. Подумав об этом, я пожалел Илону. Ведь ее ждала похожая судьба.

Я вдруг вновь ощутил прилив ревности — слишком уж быстро застучало мое сердце. Нет, я никому не позволю даже словом недобрым обмолвиться о ней! — неожиданно подумал я. Ни-ко-му!

Я и не заметил, как ноги мои понесли меня к медпункту. Я ругал себя, я себя стыдил, я просил себя одуматься, но ничего поделать с собой не мог. Я уже не шел — я бежал. Я летел, словно на крыльях, навстречу своей судьбе. Зачем я это делаю, зачем? Ведь все прошло! Все давным-давно прошло… Но какая-то сила продолжала тащить меня вперед. Господи, что я делаю! — взмолился я, но было уже поздно. Я распахнул полу палатки…

— Илона!

Кровать ее стояла справа от входа. Горела свеча. При слабом ее свете она пыталась читать какую-то тоненькую книжку. Услышав мой голос, она вздрогнула и с испугом уставилась на меня.

— Илона… — снова повторил я в каком-то безумном порыве, совершенно не зная, что мне делать дальше.

Она поняла, что со мной творится. Она спрыгнула с кровати и побежала мне навстречу. Я целовал ее, я вдыхал знакомый запах ее волос, я задыхался от счастья и сходил с ума. Взяв ее на руки, я понес ее на кровать. «Нет, я не отдам тебя никому, слышишь? Ни-ко-му! — шептали мои губы. — Ты моя, только моя!»

— Митенька, что ты делаешь, что?..

Я снова и снова целовал ее. Она не сопротивлялась.

— Илона!..

— Да, милый, да…

— Я люблю… я тебя очень люблю…

— Да, милый, да…

Это были лучшие минуты в моей жизни. Я был счастлив. Жизнь возвращалась ко мне вместе с Илоной. Я счастлив, боги! Вы слышите меня?! Я бесконечно счастлив! — кричало все во мне.

Потом мы лежали на спине и молчали. Нам не нужно было ничего говорить, хотя нам нужно было многое друг другу сказать.

— Ты меня любишь? — спросила она и погладила рукой мои волосы.

— Очень. А ты?

— Я тебе когда-нибудь расскажу, как я люблю тебя. Сейчас мне сделать это трудно. Я еще не пришла в себя после взрыва…

— Это был взрыв?

— Это был атомный взрыв.

Потом я снова целовал ее. И снова мы задыхались от любви. Так всю ночь мы и не сомкнули глаз, лаская друг друга и говоря друг другу нежные слова. Когда же мы решили немного поспать, горнист протрубил побудку…

А после завтрака все было, как обычно: старших офицеров собрали в штабе полка, часть пехтуры ушла в горы, другая — на занятия по боевой подготовке, а технари принялись обслуживать технику. Я не хотел никуда идти, я хотел быть рядом с Илоной. Все мои мысли теперь были обращены только к ней. Даже отвратительный холодный дождь, что неожиданно посыпал с неба, не испортил мне настроения. Что мне дождь, что мне вообще земные стихии, если ко мне возвратилась жизнь. Теперь я, как никогда, хотел жить, хотел радоваться всему на свете. Я хотел быть счастливым!

С этого дня я решил начать новую жизнь. Перво-наперво я, перед тем как отправиться на завтрак, сбрил свою невзрачную пегую бороденку, которую, несмотря на упреки «полкана», носил все эти последние месяцы. Когда мои соседи по палатке увидели меня без бороды, ахнули от удивления, а Макаров сказал, что теперь мое лицо стало походить на задницу императрицы Екатерины, как будто он когда-то видел эту самую задницу.

А вот Илона, когда увидела меня, ничего не сказала, только улыбнулась. Наверное, поняла, что это я для нее побрился и даже попрыскался одеколоном.

— Я видела, как ребята уходили в горы, — сказала она вместо того, чтобы поприветствовать меня.

— Да-да, они ушли, — растерянно произнес я.

— А ты бывал в горах? — спросила Илона.

— Да, бывал, — ответил я.

— Страшно?

— Терпимо.

— В вас стреляли?

— Немного, — соврал я, вспомнив вдруг о том, как мне и моим товарищам чудом удалось в прошлый раз избежать смерти.

— Я хочу тоже пойти со следующим отрядом в горы… Ты отпустишь меня?

— И не думай. Ты мне здесь нужна.

— Это нечестно, — с обидой заявила она. — Что могут подумать ребята?

— А что они могут подумать? Ты — женщина, а женщинам в горах делать нечего…

Она надулась.

— Не надо, не дуйся, — сказал я. — Ты уже получила свое сполна, так что тебе не должно быть стыдно перед людьми. Кстати, как тебе удалось вырваться в Чечню? Помню, когда ты еще лежала в госпитале, врачи прямо сказали, что тебя комиссуют из армии.

— Меня в самом деле попытались комиссовать. Но у них ничего не получилось. Я поехала в Москву и добилась, чтобы меня признали годной…

— Ну ты даешь! И зачем тебе это нужно было? Жила бы дома и в ус не дула.

— У меня нет усов, — улыбнулась она и вдруг: — Я все время помнила, о чем мы с тобой мечтали…

— И о чем же мы мечтали? — удивленно посмотрел я на Илону.

— О том, что мы поднимемся на высокую гору, встанем над бездной, и ты прочтешь свое любимое стихотворение… — Она начинает торжественно декламировать: «Кавказ подо мною. Один в вышине…» Ну, помнишь, помнишь? Это было в Махачкале. Ночь, гостиница, освещенный лунным светом гостиничный номер…

— Я помню. Я все помню, — сказал я ей.

— И я помнила, поэтому и вернулась на Кавказ, — улыбнулась Илона.

В этот момент мне на память пришла наша странная встреча в Москве, и я сник.

— А я решил, что ты все забыла, — сказал я.

Она вспыхнула. Она посмотрела мне в глаза и все поняла.

— Я не расспрашиваю тебя ни о чем, — сказал я. — Пусть все будет так, как есть.

— Нет, я должна тебе сказать все, иначе я не смогу… Понимаешь, жить с таким грузом на сердце просто невозможно. Ты же ведь сам не простишь себе то, что не узнал правду. Будешь постоянно об этом помнить…

— Чушь собачья, — усмехнулся я.

— Нет, не чушь. Хорошая скамейка — это та, на которую ты сядешь и не занозишь свою задницу. Это мне однажды подполковник Харевич сказал. Вот и я хочу, чтобы ни одна заноза не осталась в твоем теле, понимаешь?

Она смотрела мне в глаза, и я видел, насколько ей тяжело даются ее слова. Ее душа буквально разрывалась на части.

Я пожал плечами.

— Ну, говори, коль надо, — как можно равнодушнее сказал я.

— Ты правда этого хочешь? Правда? — схватив меня за грудки, спросила она. — Но ведь после этого все будет уже по-другому — слышишь? — по-другому!.. Ты будешь ненавидеть меня. Впрочем, это неважно. Главное, я должна сказать правду. Я люблю тебя, а любимых не обманывают…

Она отпрянула от меня и отвернулась.

— Так вот, слушай, Митенька, с какой ты сволочью имеешь дело… — Услышав такое заявление, я попытался остановить ее, но она продолжала: — Помнишь, я говорила, что у меня был парень? Тот, первый мой мужчина… Это он и был. Я говорю о том молодом мужчине, с которым ты меня встретил в Москве. Тогда решался вопрос, быть или не быть мне в армии. Врачи и слышать не хотели о моем возвращении. И тогда я вспомнила об Эдике… Его папа занимает важный пост в Генеральном штабе. Эдик заявил, что он поможет мне, если я стану его женой. Я сказала, что согласна. И он мне помог. Но прежде мы сходили в загс.

У меня потемнело в глазах. Я хотел что-то сказать ей, но не смог. Я стоял и обалдело смотрел на нее. — Да, милый, вот так оно все и произошло.

Когда я пришел в себя, я сказал:

— Так ты, выходит, чужая жена? Выходит, этой ночью я просто-напросто откусил кусочек от чужого счастья?

Она в отчаянии замотала головой.

— Нет, не говори так! — воскликнула она. — Я уехала сюда, чтобы больше не вернуться к нему.

— Но возвращаться придется — война не будет длиться вечно, — сказал я.

— Я не вернусь…

Меня что-то насторожило в этих ее словах, и я буркнул:

— Нельзя уезжать на войну и не думать о возвращении. Это противоестественно.

Чувство обиды и разочарования, которое вначале возникло во мне, неожиданно сменилось другим — не то жалостью к этой женщине, не то восхищением. Кто это — святая или обыкновенная замороченная жизнью баба? — подумал я в сердцах. Что и говорить, сложные чувства испытывал я в тот момент, не зная, то ли великодушно простить ее, то ли повернуться и уйти прочь. Мы стояли и молчали. Мы не смотрели друг другу в глаза, потому что боялись чего-то. Может быть, своих чувств, а может, и той правды, которая теперь стояла между нами. Но так долго продолжаться не могло. Кто-то должен был первым нарушить молчание.

— Я хочу сейчас сходить в аул. Там живет мальчик…

— Я знаю, — не дала договорить мне она. — Его зовут Керимом… Мне твои товарищи все рассказали.

— Вот как! — удивился я. И вдруг: — Ты не хочешь сходить со мной?

Я понимал, что ей следует успокоиться, и прогулка в аул могла помочь ей в этом.

Она согласно кивнула. Ей, как мне показалось, было все равно, чем заниматься, лишь бы не сидеть сложа руки. Мы набили медицинскую сумку лекарствами и пешком отправились в сторону гор.