XLII
В пути мы почти не разговаривали. Лишь изредка кто-нибудь из нас произносил какую-нибудь малозначительную фразу. Дескать, какой чистый в этих краях воздух, или же вот еще: когда идет дождь, на душе всегда становится беспокойно.
А дождь продолжал сыпать с неба, и, когда мы добрались до аула, мы промокли до нитки.
Как всегда, аул встречал чужаков лаем собак. В горах и собаки-то злые, как сами люди, почему-то подумал я и тут же решил, что не прав. Люди и собаки везде одинаковы. Просто они ведут себя так, как того требует ситуация.
Дождь разогнал жителей аула по домам, и когда мы подошли к дому Керима, из окон на нас таращилось несколько пар любопытных глаз.
— Майор приехал, майор!.. — раздался чей-то голос по ту сторону забора.
Хозяева дома только что совершили намаз и теперь занимались своими делами. Старики сидели у печи и точили лясы, женщины готовили пищу, а молодняк собрался в одной из комнат и от нечего делать играл в нарды. Появление чужаков немного смутило людей, но они не подали виду. Поздоровались довольно дружелюбно.
— Ну, как дела, воин? — спросил я у Керима, вышедшего мне навстречу.
— Хорошо, — сказал он. — Нога совсем не болит.
— Да вы садитесь, — указала нам на скамейку бабушка Керима Кхокха, та, что по-нашему «голубь».
Мы присели. Вошли Ваха и его дед Алхазур. Они чем-то были похожи — наверное, своим орлиным взглядом. Только Ваха был молодым орлом, а его дед — старой, доживающей свой век птицей.
Ваха на сей раз был приветлив, и это понятно: русские врачи спасли его брата.
— Здравствуй, доктор, — протянул он мне руку. — Ты Керима пришел проведать?
Я кивнул.
— А это кто? — не глядя на Илону, спросил Ваха.
— Это сержант Петрова, она мой новый помощник, — сказал я.
— Тоже доктор? — произнес Ваха.
— Считай, что так.
Он был удовлетворен моим ответом. Потом что-то сказал по-чеченски своим домочадцам, после чего пригласил нас в кунацкую, где женщины уже принялись накрывать на стол. Я знал, что сопротивляться бесполезно, а потому сразу принял предложение. А вот Илона застеснялась. Я, говорит, уже завтракала и есть не хочу. Но ее никто не слушал.
Мы сели за стол, вместе с нами села и вся мужская половина дома. Их было в этот час довольно много — старики, зрелые мужчины, молодые парни. Все они, видимо, состояли в родстве. Перед нами поставили кувшин красного вина. Ваха наполнил стаканы.
— Выпьем за гостей, — сказал он и поднял стакан.
Мы выпили.
— Какое хорошее вино, — шепнула мне Илона и улыбнулась. Я видел, как у нее запылали щеки от выпитого.
Потом мы выпили еще. Старики о чем-то громко заговорили на своем языке.
— О чем они говорят? — спросил я Ваху.
Он нахмурил брови.
— О хлебе, — сказал он. — Недовольны тем, что мы в этом году не успели отсеяться в срок.
— А что вам помешало это сделать? — спросил я его.
Он усмехнулся.
— До хлеба ли… — произнес он. — Война идет.
— Но жрать-то нужно… У соседнего аула, что ли, хлеб будете отнимать?
Он вспыхнул. Хотел что-то сказать, но передумал.
— У нас с прошлого года кукуруза в полях стоит неубранная, — как-то обреченно вдруг заявил он. — Старикам не под силу было это сделать, а молодые воевали.
— Поди, Грозный защищали? — спросил я.
Он кивнул.
В этот момент с улицы в дом вошла Заза. Она стрельнула своими сливами в мою сторону, хотела улыбнуться, но вдруг насупилась.
— Здравствуй, Заза! — поприветствовал я ее.
Она не ответила. Она стояла и внимательно рассматривала Илону. Моя спутница это заметила и смутилась.
— Почему она так смотрит на меня? — шепотом спросила меня Илона.
— Не знаю, — ответил я. — Наверное, изучает.
А Заза на глазах вдруг превратилась в дикую кошку, готовящуюся к прыжку. Зрачки ее сузились, тело напряглось, и изящные ее пальчики стали напоминать острые звериные коготки. И без слов было понятно, что девчонка ревнует меня к незнакомке.
— Заза, иди на кухню к женщинам, — заметив неладное, приказал Ваха сестре.
Заза, метнув на Илону ненавидящий взгляд, ушла. Увы, этим все не закончилось. Все то время, пока мы находились в доме, она постоянно мелькала у нас перед глазами и старалась всем своим видом показать, как она ненавидит незнакомку. А однажды, улучив момент — а тогда мы уже вышли из-за стола, — она схватила меня за руку и увела в дальнюю комнату.
— Дмитрий, кто эта женщина? — глядя мне в глаза, тревожно спросила она.
— Это медсестра, — ответил я. — Она только недавно прибыла в наш полк.
— Медсестра! — с нескрываемой иронией повторила Заза, и я в очередной раз подивился женской интуиции — что и говорить, женщина остро чувствует опасность со стороны другой женщины, даже когда этого бывает не разглядеть.
— Да, медсестра, — как можно равнодушнее произнес я.
Она взметнула тяжелые бархатные ресницы.
— Я знаю, ты любишь ее, — сказала она.
Я усмехнулся:
— О чем ты говоришь, Заза? Мы просто вместе служим.
Но она будто бы не слышала моих слов.
— Любишь! Я видела, как ты посмотрел на нее.
— Как, Заза?
— Влюбленно! На меня ты так никогда не смотрел.
Я не знал, что еще ей сказать.
— Послушай, Заза, — начал я. — Послушай… Ты не должна так говорить.
— Я люблю тебя! — неожиданно вырвалось у нее. — Люблю! И никому тебя не отдам.
Эти слова застали меня врасплох, и я растерялся. Ну ты даешь, дорогая моя, пораженный услышанным, подумал я. Я внимательно посмотрел ей в глаза. Это были глаза влюбленной женщины. И все же это были детские глаза.
— Заза, ты еще ребенок, — сказал я. — А я взрослый мужик. Что у нас общего?
Она бросилась мне на грудь.
— Я люблю тебя, Дмитрий… Увези меня отсюда, увези! — с чувством пролепетала она и стала целовать мое лицо.
— Ты что делаешь, дурочка? — с испугом произнес я и попытался оторвать ее от себя, но она крепко держалась за мою шею. — Послушай, Заза, нас могут увидеть…
— Пусть видят, пусть! — продолжала лепетать она. — Я ничего не боюсь… Я люблю тебя!
Мне насилу удалось освободиться от нее. Это ее разозлило.
— Ты бездушный, злой человек! Ты ничего не понимаешь! — со слезами в голосе говорила она. — Я убью себя, и тебя всю жизнь будет мучить совесть… Ты будешь жалеть, что отверг меня.
Мне стало не по себе. Я и впрямь подумал о том, что она, восприняв своим детским умишком все так серьезно, может натворить бед.
— Ну перестань, Заза, перестань, — подойдя к ней и обняв ее, начал успокаивать я девчонку. — Давай подождем, пока ты повзрослеешь, и тогда мы вернемся к этому разговору.
— Я взрослая! — подняла она на меня заплаканные, полные отчаяния глаза. — Ты слышишь? Взрослая! Я же тебе говорила: у моих подружек уже дети есть.
— Ну и хорошо, а мы подождем…
— Нет! Я не буду ждать, пока тебя украдет у меня какая-нибудь женщина.
— Не украдет, Заза.
— Украдет! Женщины — самые страшные люди на свете. Они воруют мужчин.
Это заявление меня рассмешило.
— Значит, все женщины абреки? — улыбнувшись, спросил я ее.
— Абреки! Самые настоящие абреки, — с жаром произнесла она.
— И ты абрек? — спросил я ее.
Она на мгновение задумалась.
— И я абрек. Я хочу украсть тебя.
— Зачем?
— Мы будем счастливы с тобой.
— А ты подумала — где и как мы будем жить? — спросил я Зазу.
— Зачем мне думать? Ты — мужчина, ты и думай. А я буду тебя любить.
В этот момент где-то совсем рядом послышались шаги. Я отпрянул в сторону. Вошла Илона.
— Не пора ли нам идти? — как-то вдруг странно взглянув на заплаканную чеченку, спросила она.
— Да, нам надо идти, — согласился я. — Мы пойдем, Заза. Мы договорим обо всем в следующий раз, ты согласна?
Она посмотрела на меня каким-то долгим, тревожным взглядом, как, бывает, смотрит любящая собака, провожающая хозяина за ворота дома, и, даже не попрощавшись, выбежала из комнаты.
— Что хотела от тебя эта девчонка? — спросила меня Илона, когда мы возвращались в полк.
— Это сестра Керима, — сказал я.
— Я уже догадалась. Знаешь, мне кажется, она влюблена в тебя.
— Влюблена? — задумчиво переспросил я. — Какая чушь! Она же ведь еще ребенок!
— Не скажи. На Кавказе девушки взрослеют быстро. Нет, в самом деле, она влюблена в тебя.
— И ты ревнуешь? — спросил я Илону.
Она задумалась.
— Наверное, ревную. Женщина всегда должна ревновать своего мужчину. Иначе она его потеряет, — заявила Илона.
— Но чрезмерная ревность надоедает мужикам, более того, она выводит их из себя.
— Вот поэтому надо ревновать так, чтобы мужчина только слегка догадывался об этом. Если он вовсе не будет видеть, что его ревнуют, он будет искать ту, которая начнет его ревновать. Мужчины, как бы то ни было, любят, чтобы их ревновали. Это вселяет в них уверенность. А что такое неуверенный в себе мужчина? Слабак. Неуверенность — привилегия женщины. На то она и слабый пол.
Мы некоторое время шли молча.
— Заза сказала…
— Ее зовут Заза? — перебила меня Илона. — Какое интересное имя. Так что она тебе сказала?
— Она сказала, что все женщины абреки. Ну, разбойники, значит.
— Почему?
— Потому что, говорит, они воруют мужчин.
— Интересно, — улыбнувшись, сказала Илона. — Тогда я тоже хочу быть абреком.
— И кого ты хочешь своровать?
— Тебя.
— Меня не у кого воровать. Я свободен, как вон тот орел, что кружит вдоль кромки гор, — обернувшись, указал я на птицу в вышине.
Она остановилась, повернула голову туда, куда я ей указывал, и посмотрела вверх. Вслед за ней остановился и я.
Дождь, заладивший с утра, перестал, и небо потихоньку светлело. Позади нас на всем обозримом пространстве пролегала поросшая лесом горная гряда, за которой виднелись освещенные солнцем скалы с тянущимися высоко вверх заснеженными вершинами. От подножия гор начиналась равнина, по которой широкими клиньями были разбросаны крестьянские поля, затесавшиеся среди зелени лугов и неглубоких балок.
— Красотища-то какая, — оглядев все это, сказал я. — Где еще можно такое увидеть?
Илона улыбнулась.
— Нигде. Как все-таки эта красота не вяжется с войной.
— С войной ничто не вяжется, — сказал я. — Потому что земля наша создана не для того, чтобы на ней воевали.
— А почему человек убивает другого? — спросила Илона.
— Потому что забывает, что он человек…
