Лагерь нас встретил обычной будничной суетой. Час назад люди вернулись с обеда и, немного отдохнув, принялись за нескончаемые армейские дела. Гремела сапогами проходившая мимо пехтура, ревели танки, и в воздухе висело удушливое облако гари. Где-то вдалеке слышались автоматные очереди — это одна из мотострелковых рот сдавала зачеты по огневой подготовке. Я был голоден, но в столовую идти поленился. Решил, что до ужина не помру. Ну а коль буду помирать, выручат соседи по палатке — у нас всегда было что пожрать и выпить, недаром вся полковая пьянь собиралась по вечерам именно у нас.

В палатке, кроме Макарова, никого не было. Я так соскучился по своим, что на радостях хотел было обнять начфина, но тот остановил меня жестом.

— Есть две новости. Выбирай, с какой начать — с хорошей или с плохой? — сказал он мне сухо, и я уловил чрезвычайность в его словах.

— Начинай с плохой, — ответил я и почувствовал, как сжимается в предчувствии недоброго мое сердце.

— Ваню Савельева убили… — не произнес, а выдавил из себя Макаров.

Я остолбенел. В голове у меня помутилось, и я почувствовал, что у меня слабеют ноги.

— Как… убили?.. Ты что такое говоришь! — воскликнул я, и в этот момент ноги мои подкосились, и я хряпнулся задницей на постель.

— Его уже мертвым принесли… Он ходил с маневренной группой в горы — там его и того… В засаду ребята попали, понимаешь? Как выбрались — сами не поймут, — говорил надорванным голосом Макаров. Видно было, что они тут крепко помянули Ваню — до сих пор начфин очухаться не мог.

Я обхватил голову руками. Эх, Ванька, Ванька! — едва сдерживая себя, чтобы не разрыдаться, беззвучно повторял я. Ведь что я тебе говорил? Береги себя! А ты что ответил? А ты, как всегда, отделался шуткой: нагадали, мол, козе смерть, а она пердь да пердь… Ну вот и все, вот и конец комедии. Кто теперь будет казенный спирт из медпункта таскать, а? Ты подумал? Нет, брат, не подумал. И как тебя угораздило на пулю-то нарваться? А ты ведь говорил: заговоренный я, заговоренный! И крестик показывал — не убьют, мол, пока он со мной. Вот видишь, и с крестами убивают. Пуля ведь не живая, она не понимает, на кого летит. Чье сердце встало на пути, то и прошила. Вот как, брат, бывает, вот как…

А ведь я уже думал, что привык к смертям, что меня трудно надорвать чьей-то смертью, а вот Ваниной надорвался. Да так надорвался, что, когда Макаров принялся говорить мне о хорошей новости, я поначалу и не понял, о чем это он.

— Илона?.. Какая Илона? Что ты такое говоришь? — едва слышно шевелил я губами, а перед моими глазами все стоял мертвый Ваня Савельев. Огромный такой, каков он был в жизни, и добрый.

— Наверное, тебе лучше знать, — ответил Макаров.

И тут вдруг до меня дошел смысл сказанного им. У меня трепыхнуло сердце. Где она, где?! — хотел я закричать, но сумел сдержать себя. Более того, я нашел в себе силы, чтобы спокойно разобраться во всем, что на меня разом обрушилось.

Ох, Макаров, Макаров! Ну разве можно так поступать с товарищами? Мне бы и одного Ванюшки Савельева с лихвой хватило, а ты еще и Илону сюда же…

— Ну и где же твоя Илона? — наконец спросил я.

— Да не моя Илона-то, а твоя… У меня таких красавиц отродясь не было, — усмехнулся начфин.

— Моя, твоя… — недовольно пробурчал я и тут же осекся. — Послушай, а как ее вообще сюда занесло?

Макаров пожал плечами.

— Да как занесло? Так и занесло, — произнес он. — Заходит третьего дня к нам какая-то красавица в камуфляже и с порога: здесь живет майор Жигарев? Здесь, отвечаем. А в чем дело? Она молчит. Ну мы и давай ее расспрашивать — что да как.

— А она что? — стараясь быть равнодушным, говорю я, а у самого уже сердце трепещет, словно попавшая в силок птица.

— Ну ты даешь, егоркина мама! — возмущенно восклицает Женя. — К нему баба приехала, а он хотя бы радость выказал. Или, может, это нежеланный гость для тебя? Бывает ведь, пристанет какая, а тебе она не по душе.

Я поморщился. Ну о чем он говорит! И вообще, не надо вмешиваться в мою жизнь. Не надо!

— Так что, она еще в полку? — спрашиваю я.

— Кто, Илона-то? А куда ж ей деться, если она назначение к нам получила? Аккурат в твое подчинение и поступила. Везет же некоторым, — с неподдельной завистью произнес Макаров. — Не могли ко мне в финчасть такую девицу прислать. Мы бы с ней денежки-то посчитали!

Я не знал, что делать.

— Пойду в штаб — надо доложить «полкану», что я прибыл, — сказал я.

— Иди, иди, — буркнул Макаров. — А вечером приводи к нам эту твою Илону — выпьем, за жизнь поговорим. Глядишь, и на сердце легче станет. А то живем тут без женского участия и сохнем на корню. Так что приводи.

Я пошел в штаб. «Полкан» встретил меня хмуро. Видно было, что он не в духе. Так бывало, когда он получал очередной втык от начальства. Спросил, знаю ли я уже о гибели Савельева. Я ответил, что знаю. И только тогда он спросил про мальчишку. Когда узнал, что с ним все в порядке, вздохнул. И то ладно, сказал. Когда я уже собирался уходить, он остановил меня.

— Да, там у тебя пополнение, — сказал он. — Медсестричку прислали. Ты определись с ней. Странная девка. Из штаба дивизии мне сообщили, дескать, требует, чтобы ее обязательно отправили в наш полк. Ох уж эти мне Жанны д’Арк! Насмотрелись кино, и им войну подавай. А ведь война — это не кино. Здесь умирать надо.

Я не выдержал.

— Товарищ полковник, эта девушка, между прочим, фронтовик со стажем. И под пулями была, и на фугасе подрывалась. Несколько месяцев назад ее по частям в ростовском госпитале собрали, — выпалил я.

«Полкан» был сильно удивлен.

— А какого лешего она снова на войне-то оказалась? Сидела бы дома, раны зализывала. Девкам о замужестве надо думать, а не воевать, — сказал он.

— Вот и я думаю то же самое, — говорю ему и, не желая больше продолжать наш разговор, прошу разрешения удалиться.

Илону я отыскал в полковом медпункте. Она уже нашла себе работу: как заправский лекарь, принимала больных, осматривала их, прописывала им лекарства. Роль врача ей удавалась неплохо, при этом она все делала достаточно грамотно. Впрочем, это и неудивительно: за ее плечами были медицинское училище и четыре курса мединститута, который она бросила только потому, что ей захотелось воевать.

Когда я вошел в медпункт, она как раз обрабатывала рану на голове бойца — того задело осколком во время рейда в горах. Увидев меня, Илона так и застыла на месте. Я сухо поздоровался и попросил ее, чтобы она, как только закончит все свои дела, заглянула в мой «кабинет», которым служила находившаяся по соседству палатка. Вскоре она появилась. Я видел, как она была смущена и взволнована.

— Садитесь, сержант Петрова, — не глядя на нее, снова сухо произнес я и указал на табурет.

Она села. Я мельком взглянул на нее и увидел, как она бледна. Эта бледность была заметна даже на фоне ее новенького подкрахмаленного халата. Я был взволнован не меньше Илоны, но старался не выказать этого.

— Как ваше здоровье? — как можно строже спросил я ее. — Сможете в полном объеме выполнять свои обязанности?

Эта моя подчеркнутая официальность смутила ее.

— Простите… — произнесла она тихо и опустила глаза. Она выглядела несчастной, тем не менее в ее поведении было что-то от нашкодившего мопса.

— Я не понимаю вас, — сказал я и внимательно посмотрел на нее.

— Да что тут понимать… Вы прекрасно знаете, о чем я говорю… — Как и я, она обращалась ко мне на «вы», как будто между нами никогда ничего не было.

Мне вдруг страшно захотелось закурить, но я был некурящим, а потому у меня не было сигарет. Я стал ерзать на стуле. Я не знал, куда мне деть свои трясущиеся от волнения руки. Я испытывал сложные чувства: мне одновременно хотелось и сказать что-то обидное Илоне, и броситься к ней, и обнять ее, и покрыть поцелуями ее лицо. Вместо этого я спросил ее:

— А что я, собственно, должен знать? Мне достаточно получить от вас исчерпывающий ответ на мой вопрос…

Она вскинула в недоумении брови. О чем, дескать, это вы? Потом вдруг что-то поняла и чуть заметно улыбнулась.

— Ах, вот вы о чем. Я в полном порядке, могу заниматься всем, что мне прикажут, — ответила она.

— Это хорошо, — произнес я совсем не то, что мне бы хотелось сказать. — Это очень хорошо. Значит, будем работать. Сейчас у нас оказалось вакантным место начальника полкового медпункта…

— Я все знаю, — сказала она. — Мне очень жаль капитана Савельева. Ведь я помню его.

Я кивнул. Я был благодарен ей за то, что она помнила нашего Ванюшу.

— Вы временно поработаете на этой должности. А когда в мое распоряжение прибудет офицер, вы займете место процедурной сестры. Вам все понятно? — достаточно строгим голосом спросил я.

— Так точно, товарищ майор! — вскочив с табурета, с заметной иронией в голосе произнесла она.

На этом наш разговор был окончен. В тот день мы больше словом с ней не обмолвились. Каждый занимался своими делами и не лез другому на глаза. Впрочем, то же самое произошло и на следующий день.

— Ты где прячешь своего нового бойца? — спросили меня мои соседи по палатке, когда вечером следующего дня мы, по обыкновению, сели, чтобы выпить.

Я вначале не понял, о чем это они, но потом до меня дошло. Оказывается, их интересовала Илона.

— Боец, как ему и положено, службу несет, — попытался отшутиться я, надеясь, что на том разговор и закончится. Но я ошибся.

— Гляди, Митя, не прозевай бойца-то. А то ведь возьмет какой-нибудь ушлый прапорщик да затащит твою барышню в постель, — сказал на полном серьезе СПНШ Проклов. — Ты же знаешь этих пройдох — без мыла в задницу влезут.

Кровь прилила к моему лицу, и я почувствовал, как во мне растет это безумное, это всеохватывающее чувство ревности. Я сопротивлялся ему, говорил себе, что мне дела нет до какой-то там Илоны, что с ней давно покончено, но чувство это было сильнее меня.

— Давайте не будем об этом, — чтобы закончить разговор, решительно произнес я, но мужики уже успели войти в раж.

— Нет, брат, вопрос еще не исчерпан, — говорит этаким паскудным голосом начальник разведки Паша Есаулов. — Ты нам прямо ответь: ты будешь использовать свою подчиненную по назначению или же позволишь нам это сделать?

— В самом деле, Митя, ответь, — поддержал его главный наш тыловик Червоненко. — А то ведь мы завсегда готовы подсобить товарищу, — сказал он, и все, кто находился за столом, заржали, словно застоявшиеся кони.

— Прекратите! — не своим голосом вдруг закричал я. — Немедленно прекратите!

Нет, что угодно можно было позволить этим несчастным солдафонам, но только не давать им права вторгаться в мою личную жизнь. Не в силах больше слушать их, я выскочил из палатки. Вслед мне полетели смешки.

— Ишь, какие мы обидчивые!.. Прямо как девочка-отличница, которой впервые показали член!.. Ну, давай беги, беги, казанова несчастный! Мы все равно до твоей крали доберемся…

Конечно, это они кричали не для того, чтобы обидеть меня. Так, для куража. Мы все здесь куражились, это нас и спасало. Иначе можно было сойти с ума от этой проклятой жизни.